"Мисс Джин Броди в расцвете лет" - читать интересную книгу автора (Спарк Мюриэл)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Пороха в этой банке мне хватит, чтобы взорвать всю нашу школу, — ровным голосом сказала мисс Локхарт.

Она стояла в белом халате за лабораторным столом, поглаживая стеклянную банку, на три четверти заполненную темно-серым порошком. В классе, как она и ожидала, воцарилась мертвая тишина. Мисс Локхарт всегда начинала первый урок именно этими словами и показом банки с порохом. Первый урок, по существу, был не уроком, а демонстрацией наиболее эффектных атрибутов кабинета естествознания. Все глаза были прикованы к банке с порохом. Мисс Локхарт подняла ее со стола и осторожно поставила в застекленный шкаф рядом с такими же банками, полными разноцветных кристаллов и порошков.

— Это бунзеновские горелки, это пробирка, это пипетка, вон там — реторта... тигель...

Так она создавала вокруг себя ореол служительницы таинственного культа. Она была ну просто самой интересной учительницей в средней школе. Правда, все учителя в старших классах были самыми интересными. Началась совсем новая жизнь, можно было подумать, что они учатся вообще в другой школе. Здесь не было тощих учительниц вроде мисс Скелетт, многочисленных дам, которые, гордо проплывая по коридору мимо мисс Броди, с роковой улыбкой говорили: «Доброе утро, дорогая». Учителя здесь на первый взгляд не интересовались чужой жизнью и думали только о своем предмете, будь то математика, латынь или естествознание. К новым ученицам они относились не как к живым людям, а как к удобным алгебраическим символам, и воспитанниц мисс Броди это вначале приободрило. Первую неделю они были в восторге от учебной программы, от пленяющих удивительной новизной предметов и от бегания из класса в класс по новому расписанию. Их жизнь теперь была полна впечатлений от незнакомых очертаний и звуков, отделенных волшебной палочкой от обыденной жизни: величественных геометрических фигур — окружностей и треугольников, страниц с греческими непонятностями и диковинных шипящих и брызжущих звуков, которые произносила учительница греческого: «Пест... псуцх...»

Спустя несколько недель, когда сквозь эти вздохи и звуки начало проступать значение, было уже трудно восстановить в памяти впечатления первых дней, казавшихся увлекательной игрой, было трудно представить себе, что греческие звуки могли шипеть и брызгаться и что слово «тепкагит» вначале напоминало обрывок бессмысленной считалки. Программы современного и классического отделений до третьего класса средней школы различались только подбором современных или классических языков. Ученицы современного отделения учили немецкий и испанский, и, когда они зубрили на переменах, коридор, как приемник при настройке, исторгал какофонию иностранных звуков. Мадемуазель, курчавая брюнетка, носившая полосатую мужскую рубашку с настоящими запонками, говорила по-французски с необыкновенным произношением, которое никто так никогда и не смог перенять. В кабинете естествознания иногда пахло, как на Кэнонгейт в тот зимний день, когда они ходили на прогулку с мисс Броди; запах бунзеновских горелок смешивался с проникающим в окна сладковатым дымом осенних костров. В кабинете естествознания, который ни в коем случае нельзя было называть лабораторией, уроки именовались экспериментами, и возникало ощущение, что даже мисс Локхарт не знает, чем кончится тот или иной эксперимент, и, пока они сидят на уроке, школа может взлететь на воздух.

В ту первую неделю в кабинете естествознания был поставлен эксперимент с насыпанным в пробирку магнием, от которого пламя газового рожка тряслось, как от щекотки. В разных концах комнаты из пробирок выстрелили ослепительно белые магниевые вспышки, но их тотчас поймали установленные для этого над пробирками колбы. Охваченная ужасом Мэри Макгрегор помчалась по единственному проходу между столами. В другом конце комнаты навстречу ей вспыхнуло белое пламя, и она бросилась обратно, но и там ее ждала новая слепящая вспышка. В панике бегала она по проходу из конца в конец, пока ее не изловили и не успокоили; мисс Локхарт, уже познавшая на собственном опыте раздражение, испытываемое при одном взгляде на лицо Мэри — два глаза, рот, нос, а больше и говорить не о чем, — сказала ей, что нельзя быть такой глупой.

Однажды, много лет спустя, когда к Сэнди в монастырь приехала Роз Стэнли, и они завели разговор о погибшей Мэри Макгрегор, Сэнди сказала:

— Каждый раз, как со мной случается беда, я себя ругаю, что не относилась к Мэри лучше.

— Откуда нам было знать, — ответила Роз.

И мисс Броди в тот день, когда они с Сэнди сидели у окна в отеле «Брейд-Хиллз», тоже сказала: «Я иногда думаю, не предала ли меня Мэри Макгрегор? Наверное, мне нужно было быть с ней помягче».

В средней школе клан Броди мог легко утратить свою индивидуальность не только потому, что мисс Броди перестала руководить их жизнью, заполненной теперь энергичным штурмом наук, которые преподавали бездушные специалисты, но и потому, что директриса намеревалась разогнать клан.

Она попыталась привести задуманный план в действие, но попытка провалилась. План был слишком дерзок — одним ударом избавить школу от мисс Броди и расколоть ее клан.

Она принялась опекать Мэри Макгрегор, рассчитывая, что ту легко переубедить и подкупить, но она недооценивала ее тупость. Она вспомнила, что Мэри, как и остальные девочки Броди, хотела заниматься на классическом отделении, но ей отказали. Теперь мисс Маккей пересмотрела это решение и разрешила Мэри учить по крайней мере латынь. Она ожидала, что за это Мэри снабдит ее информацией о мисс Броди. Но Мэри хотелось учить латынь, только чтобы ублажить мисс Броди, и директриса ничего этим не добилась. Мисс Маккей могла сколько угодно приглашать Мэри на чай, та просто не понимала, чего от нее хотят, и считала, что все учителя заодно — и мисс Броди, и все остальные.

— Теперь, когда ты учишься в средней школе, ты не часто будешь видеться с мисс Броди, — заметила мисс Маккей.

— Понимаю, — сказала Мэри, воспринимая ее слова скорее как приказ, чем как провокационный вопрос.

Мисс Маккей задумала новый план, но он же ее и подвел. В средней школе существовала система активного соперничества. Старшеклассницы делились на четыре отряда, называвшиеся: Холируд, Мелроуз, Аргайл и Биггар. Мисс Маккей проследила за тем, чтобы девочки Броди были по возможности распределены в разные отряды. Дженни попала в Холируд, Сэнди и Мэри Макгрегор — в Мелроуз, Моника и Юнис — в Аргайл, а Роз Стэнли — в Биггар. Тем самым они были обязаны соперничать во всех областях школьной жизни как в стенах школы, так и на продуваемых ветром пригородных хоккейных площадках, открытых любой непогоде, как могилы мучеников. Девочкам сказали, что теперь самое главное — чувство локтя; каждый отряд должен изо всех сил бороться за вымпел и собираться по утрам в воскресенье, чтобы болеть за свою команду, подбадривая ее выкриками. Дружба между девочками из разных отрядов, конечно, не должна от этого страдать, но чувство локтя...

Этого заявления для клана было достаточно, так как за два года у мисс Броди девочки получили полное представление о том, что значит «чувство локтя» и «болеть за свою команду».

— Выражения вроде «чувство локтя» всегда применяются для подавления индивидуальности, любви и личных отношений, — некогда сказала мисс Броди. — Понятия типа «болеть за команду», — говорила она, — не следует распространять на женщин, особенно если они посвятили себя призванию, достоинства которого с незапамятных времен диаметрально противоположны этой концепции. Флоренс Найтингейл знать не знала, что нужно болеть за чью-то команду: она выполняла свою миссию, спасая жизнь людей, независимо от того, к какой команде они принадлежали. Если вы внимательно читали Шекспира, то знаете, что Клеопатра понятия не имела о чувстве локтя. Или возьмем, к примеру, Елену Троянскую. А английская королева? Действительно, она присутствует на международных соревнованиях, но ей приходится это делать просто для вида, а на самом деле ее интересуют только здоровье короля и предметы старины. Куда бы завело чувство локтя Сибил Торндайк? На сцене она одна — великая актриса, а чувство локтя — у остальной труппы. Павлова...

Возможно, мисс Броди предвидела, что наступит время, когда ее команда — ее шесть девочек — столкнется с четырьмя влекущими в разные стороны командами: Аргайл, Мелроуз, Биггар и Холируд. Неизвестно, в какой степени она действовала по обдуманному плану, а в какой руководствовалась только инстинктом. Как бы то ни было, в этом первом испытании ее могущества мисс Броди одержала победу. Ни одна из руководительниц четырех отрядов не представляла собой примера, способного затмить Сибил Торндайк или Клеопатру. Клан Броди для проявления чувства локтя скорее записался бы в скауты. Не только члены клана, но по меньшей мере еще десять девочек, прошедших через руки мисс Броди, стороной обходили спортивные площадки и участвовали в общих играх только по принуждению. Никто, кроме Юнис Гардинер, палец о палец не ударил, чтобы хотя бы записаться в какую-нибудь команду и проверить в ней свое чувство локтя. Юнис, по общему мнению, была просто создана для спорта, и тут уж ее винить было не в чем.

Почти каждое воскресенье мисс Броди собирала свой верный клан и за чаем слушала рассказы девочек об их новой жизни. Что до нее самой, то, как мисс Броди говорила клану, она была невысокого мнения о потенциальных возможностях ее новых воспитанниц. Она смешила своих прежних учениц рассказами о новых малышках, и это сближало клан еще больше, девочки чувствовали себя избранницами. За чаем она рано или поздно обязательно спрашивала, чем они занимаются в кабинете рисования, так как теперь девочек учил златокудрый однорукий Тедди Ллойд.

Об уроках рисования всегда было что рассказать. В самый первый день мистеру Ллойду оказалось не под силу поддерживать в классе дисциплину. После целой серии непривычных, насыщенных занятий точными науками девочки немедленно ощутили расслабляющую атмосферу кабинета рисования и расслабились без меры. Мистер Ллойд хрипло прикрикнул на них, чтобы они замолчали. Это вызвало еще большее оживление.

Своей единственной рукой он держал над головой блюдце и, постепенно опуская его, пытался объяснить природу и очертания овала. Но его романтическая внешность и хрипло выкрикнутое «Замолчите!» вызвали всплеск разноголосого хихиканья.

— Если вы сейчас же не замолчите, я трахну это блюдце об пол, — сказал он.

Они попытались замолчать, но не сумели.

Он трахнул блюдце об пол.

В наступившей затем мертвой тишине он обвел взглядом класс и, остановившись на Роз Стэнли, показал пальцем на осколки блюдца:

— А ну, ты, с профилем, убери это!

Потом он отвернулся, пошел в другой конец длинного класса и до конца урока занимался там каким-то своим делом, а девочки новыми глазами посмотрели на профиль Роз Стэнли и, восхищаясь манерами мистера Ллойда, принялись рисовать бутылку на фоне занавески. Дженни, повернувшись к Сэнди, сказала, что у мисс Броди действительно хороший вкус.

— Ничего удивительного, у него темперамент творческой личности, — заметила мисс Броди, когда ей рассказали историю с блюдцем. Когда же она услышала, что он сказал Роз: «А ну, ты, с профилем», она по-особому посмотрела на Роз, а Сэнди в это время смотрела на мисс Броди.

С тех пор как Сэнди и Дженни похоронили свое последнее сочинение и перешли в среднюю школу, их интерес к возлюбленным мисс Броди приобрел новый оттенок. Они перестали видеть во всем только эротическую сторону и теперь старались понять самую суть любовного чувства. Казалось, что с того времени, когда их интересовал только секс как таковой, прошли годы и годы. Дженни уже исполнилось двенадцать. Ее мать недавно родила мальчика, но у Сэнди и Дженни даже не возникло желания проанализировать первопричину этого события.

— В средней школе мало времени для нашего «изыскания», — сказала Сэнди.

— Мне кажется, секс меня больше не интересует, — ответила Дженни.

Как ни странно, это действительно было так, и она потом всего один раз в жизни неожиданно снова испытала то трепетное изумление, которое секс вызывал у нее в детстве. Это случилось в Риме, когда Дженни, актрисе средней руки, жене театрального импресарио, было уже под сорок. Пережидая дождь, она стояла с одним мало знакомым ей мужчиной под выступающим карнизом описанного во всех путеводителях здания. Вновь вспыхнувшее в ней радостное и кружащее голову чувство эротического пробуждения поразило ее. Невозможно было определить, что в целом представляло собой это ощущение: было ли оно физическим или мысленным, но в нем был тот утраченный простодушный восторг, который она переживала в одиннадцать лет. Она решила, что влюбилась в этого человека, и подумала, что, может быть, он тоже тянется к ней, но по-своему, из мира своих собственных ассоциаций, по большей части ей неизвестных. Тут ничего нельзя было поделать, потому что Дженни уже шестнадцать лет вела благополучную семейную жизнь, но тем не менее этот короткий эпизод всякий раз, как она потом его вспоминала, вызывал у нее удивление и наводил на мысль о скрытых возможностях, таящихся в чем угодно.

— От мистера Лоутера ушла экономка, — сообщила мисс Броди на одном из традиционных сборищ. — Это верх неблагодарности — вести хозяйство в его крэмондском доме очень просто. Как вам известно, я никогда ей не симпатизировала. По-моему, она не могла смириться с тем, что мистер Лоутер относится ко мне как к другу и доверяет, и ее раздражало, что я хожу к нему в гости. Мистер Лоутер пишет сейчас музыку для одной песни, и о нем необходимо позаботиться.

В следующее воскресенье она сказала девочкам, что сестры-рукодельницы, мисс Эллен и мисс Алисон Керр, временно взялись вести хозяйство мистера Лоутера, так как они живут по соседству с Крэмондом.

— Мне кажется, эти сестры слишком любопытны, — заметила мисс Броди. — У них чересчур тесные отношения с мисс Скелетт и шотландской церковью.

Каждое воскресенье у мисс Броди час уходил на урок греческого языка: она настояла, чтобы Дженни и Сэнди учили ее греческому, объясняя то, что в это время проходили сами. «Такая практика, — говорила мисс Броди, — имеет давние традиции. В старое время многие семьи могли позволить себе учить в школе только одного из детей, и поэтому каждый вечер этот единственный в семье школьник делился с братьями и сестрами знаниями, полученными утром. Я давно хотела выучить греческий, а кроме того, такая система занятий поможет вам самим как следует закрепить пройденное. Джон Стюарт Милль, когда ему было пять лет, каждое утро вставал на заре, чтобы учить греческий, и то, что мог делать Джон Стюарт Милль ребенком на заре, я могу делать не хуже в расцвете лет воскресными вечерами».

Она успешно овладевала греческим, хотя и несколько путалась в произношении, так как Дженни и Сэнди объясняли его неодинаково, по очереди делясь с ней накопленными за неделю знаниями. Но она была твердо намерена присутствовать и участвовать в новой жизни своих любимиц и просто игнорировала то, что в их новых делах казалось ей неразумным или выходило за сферу ее влияния.

Она заявляла: «Говорить, что прямая линия — это кратчайшее расстояние между двумя точками или что круг — это фигура на плоскости, ограниченная одной линией, все точки которой равноудалены от фиксированного центра, остроумно. Но не более того. Все и так знают, что такое прямая линия или круг».

В конце первого семестра после экзаменов мисс Броди ознакомилась с условиями предложенных девочкам задач и с величайшим презрением зачитала вслух наиболее уязвимые места: «Мойщик окон несет стандартную лестницу весом в 60 фунтов и длиной в 15 футов, к одному концу которой подвешено ведро с водой, весящее 40 фунтов. На каком расстоянии от конца лестницы он должен держать ее, чтобы нести свой груз горизонтально? Где центр тяжести груза?» Прочитав эти вопросы, мисс Броди еще раз взглянула на текст задачи, как будто хотела показать, что не верит собственным глазам. Она не раз давала девочкам понять, что умение решать подобные задачи никак бы не пригодилось Сибил Торндайк, Анне Павловой и покойной Елене Троянской.

Но члены клана Броди в целом пока что по-прежнему пребывали во власти ослепляющего восторга от новых предметов. В последующие годы все было уже не так; язык физики, химии, алгебры и геометрии утратил первоначальную новизну, и эти науки превратились в отдельные области обыденной жизни со своей собственной привычной скукой, стали тяжелой работой. Даже Моника Дуглас, впоследствии проявившая прекрасные способности к математике, никогда не была так восхищена собой, как в тот день, когда впервые вычла «x» из «y», а результат ещё раз вычла из «a»; никогда потом у нее не было такого счастливого лица.

Роз Стэнли на уроках биологии в первом семестре увлеченно резала червей пополам, а спустя два семестра ее трясло от одной мысли об этом, и она бросила биологию. Юнис Гардинер открыла для себя промышленную революцию и настолько увлеченно анализировала все ее «за» и «против», что преподававшая историю вегетарианка с левыми взглядами начала возлагать на нее большие надежды, которые рухнули через несколько месяцев, когда Юнис переключилась на чтение романов из жизни Марии Стюарт. Сэнди с ее плохим почерком часами выписывала аккуратные строчки греческих букв, а Дженни с не меньшей гордостью зарисовывала лабораторное оборудование в тетрадь по химии. Даже глупая Мэри Макгрегор и та была поражена, что понимает «Галльскую войну» Цезаря, не ставившую пока в тупик ее ущербное воображение, — орфография и произношение языка Цезаря были для нее легче, чем в английском; но в один прекрасный день из обязательного сочинения Мэри неожиданно выяснилось, что, по ее представлениям, этот документ датируется эпохой Самюэла Пипса, а потом Мэри еще раз утвердила за собой славу бестолковой дурехи, под пытками наводящих вопросов поведав чуть не лопнувшему от смеха миру, что латынь и стенография — одно и то же.

В течение тех нескольких месяцев, когда средняя школа держала клан в плену очарования, мисс Броди вела бой не на жизнь, а на смерть, проявляя не меньший энтузиазм, чем и сам клан, в котором она же взрастила эту способность. Выиграв битву за «чувство локтя», она не успокоилась. Было ясно, что даже теперь ее больше всего тревожит, как бы девочки не привязались к кому-нибудь из преподавательниц средней школы, но она предусмотрительно воздерживалась от открытых выпадов, так как сами учительницы, казалось, были совершенно равнодушны к ее выводку.

В летнем семестре любимыми уроками девочек стали не требующие умственного напряжения занятия в гимнастическом зале, где они раскачивались на параллельных брусьях, висели вниз головой на шведской стенке или карабкались по канатам к потолку, соревнуясь в ловкости с Юнис и подтягиваясь руками и ногами, как обезьяны на тропической лиане, а учительница физкультуры, маленькая седая и тонкая как тростинка женщина, объясняла им, что надо делать, и громко, с явно выраженным шотландским акцентом, выкрикивала команды, перемежая их отрывистым покашливанием, из-за которого ее позднее отправили лечиться в Швейцарию.

В летнем семестре, чтобы подавить приступы скуки и примирить насущные задачи будней с любовью к мисс Броди, Сэнди и Дженни стали придумывать про мисс Броди всякую смешную чепуху, используя приобретенные познания в науках. «Что было бы, если бы мисс Броди взвесить в воздухе, а потом под водой?..» А когда на уроках пения им казалось, что мистер Лоутер не совсем в себе, они напоминали друг другу, что погруженная Джин Броди вытесняет собственный вес из Гордона Лоутера.

В конце весны тысяча девятьсот тридцать третьего года воскресные уроки греческого языка прекратились, так как этого требовали интересы мистера Лоутера. В его крэмондском доме, где девочкам клана побывать еще не довелось, хозяйство вполне охотно вели все те же учительницы рукоделия — мисс Эллен и мисс Алисон Керр. Они жили по соседству, и им не составляло труда по очереди заходить после школы к мистеру Лоутеру, готовить ему ужин и с вечера ставить на стол все необходимое для завтрака. Им это было не только не трудно, но и приятно, так как они делали доброе дело, а кроме того, это приносило им скромный, но достойных доход. По субботам либо мисс Эллен, либо мисс Алисон устраивали у мистера Лоутера уборку и пересчитывали белье, отдаваемое в стирку. Иногда в воскресенье утром хозяйством мистера Лоутера занимались обе сестры: мисс Эллен руководила женщиной, которая приходила мыть полы, а мисс Алисон закупала продукты на неделю. До этого им никогда в жизни не доводилось чувствовать себя в такой степени деловыми и полезными, особенно после того, как умерла их старшая сестра, всегда дававшая им указания, как заполнить неожиданно возникшее свободное время, и поэтому мисс Алисон так и не смогла привыкнуть, что ее называют мисс Керр, а мисс Эллен так ни разу и не отважилась сходить в библиотеку и выбрать себе книгу — ей не хватало соответствующего распоряжения покойной мисс Керр.

Но сестра священника, худая как скелет мисс Скелетт, потихоньку начинала забирать в свои руки бразды правления вместо покойной сестры двух мисс Керр. Как обнаружилось впоследствии, мисс Скелетт пришлась по душе договоренность сестер с мистером Лоутером, и она подстрекала их перевести ее на постоянную основу. К этому ее побуждали как забота о благе сестер, так и собственные интересы, имевшие отношение к мисс Броди.

Мисс Броди навещала мистера Лоутера пока только по воскресеньям. Она всегда в воскресенье утром ходила в церковь, у нее было целое расписание, устанавливающее очередность посещения церквей самых различных толков и направлений, включая свободные церкви Шотландии, государственную шотландскую церковь, методистскую и епископальную церкви и все другие секты и ответвления, которые она могла раскопать и которые находились вне римской католической церкви. Неодобрительное отношение мисс Броди к католической церкви объяснялось ее убеждением, что это церковь религиозных предрассудков и что католиками становятся лишь те, кто не желает думать собственной головой. Ее позиция в этом вопросе была несколько странной, потому что по своему характеру мисс Броди должна была бы принадлежать именно к римской католической церкви: эта церковь могла бы принять в свое лоно и в то же время усмирить мятущуюся душу со всеми ее взлетами и падениями, могла бы даже довести ее почти до стандарта. Но, может быть, именно поэтому мисс Броди и остерегалась католичества. Страстная поклонница Италии, мисс Броди во всем, что касалось католичества, призывала на помощь свою в Эдинбурге рожденную непреклонность, хотя в других случаях эта черта ее характера проявлялась не столь очевидно. Потому-то она и совершала обход всевозможных некатолических церквей и редко пропускала хотя бы одно воскресенье. Она ни минуты не сомневалась и давала понять это остальным, что бог во всех случаях на ее стороне, и посему не испытывала никаких угрызений совести и не считала себя ханжой, исправно посещая церковь, а затем укладываясь в постель с учителем пения. Чрезмерное сознание вины может довести человека до безрассудных поступков, что касается мисс Броди, то ее до безрассудных поступков доводило чрезмерное сознание собственной непогрешимости.

Побочные результаты этого мировоззрения вдохновляли избранниц мисс Броди, потому что полное отпущение грехов, которое она сама себе дала, каким-то образом распространялось и на них, и лишь потом, перебирая в памяти прошлое, они смогли понять, что на самом деле представлял собой роман мисс Броди с мистером Лоутером, так сказать, в свете фактов. Все то время, пока девочки находились под ее влиянием, они не могли подходить к мисс Броди и ее поступкам с привычными мерками «можно» и «нельзя». Только через двадцать пять лет, когда Сэнди наконец избавилась от преследовавших ее неясных мыслей о дисгармонии мира, она смогла оглянуться назад и признать, что отсутствие у мисс Броди критического отношения к себе тем не менее дало кое в чем положительные и далеко идущие результаты. Но к этому времени Сэнди давно уже предала мисс Броди, а мисс Броди покоилась в могиле.

После воскресного утреннего похода в церковь мисс Броди обычно отправлялась в Крэмонд, где обедала и проводила весь день с мистером Лоутером. Воскресные вечера, а чаще всего и ночи, она тоже проводила с ним, выполняя свой долг, чтобы не сказать мученическую миссию, ибо сердце ее было отдано отвергнутому учителю рисования.

Мистер Лоутер, мужчина с длинным туловищем и короткими ногами, был застенчивый малый; он улыбался из-под золотисто-рыжих усов почти всем, своей мягкостью располагал к себе почти всех, мало говорил и много пел.

Когда выяснилось, что сестры Керр решились постоянно вести хозяйство у этого робкого и улыбчивого холостяка, мисс Броди вбила себе в голову, что он худеет. Она обнародовала свое открытие как раз в те дни, когда Дженни и Сэнди заметили, что мисс Броди стала стройнее, а поскольку им было уже почти по тринадцать лет и подобные детали воспринимались ими теперь более остро, их начал занимать вопрос, может ли мисс Броди привлекать и волновать мужчин своей внешностью. Они увидели ее в новом свете и решили, что она красива своеобразной затаенной романтической красотой, и что она похудела от печальной страсти к мистеру Ллойду и благородного отказа от него в пользу мистера Лоутера, и что вся эта ситуация ее вполне устраивает.

Мисс Броди говорила им: «Мистер Лоутер в последнее время похудел. Я не доверяю сестрам Керр. Эти прижимистые особы на нем экономят. Того, что они закупают в субботу, едва хватает ему на воскресенье, а не то что на всю неделю. Если бы только можно было уговорить мистера Лоутера уехать из его огромного дома и снять квартиру в Эдинбурге, о нем было бы намного легче заботиться. Ему необходима забота. Но его не уговорить. Невозможно уговорить человека, который никогда не возражает, а только улыбается.

Она решила руководить деятельностью сестер Керр в Крэмонде по воскресеньям, когда они обеспечивали домашнюю жизнь мистера Лоутера на неделю вперед. «Им за это хорошо платят, — сказала мисс Броди. — Я буду приезжать и следить, чтобы они закупали то, что нужно, и в достаточном количестве». Подобная идея могла показаться дерзкой, но девочки смотрели на это иначе. С жаром уговаривая мисс Броди напуститься на мисс Эллен и мисс Алисон и вмешаться в их дела, они отчасти предчувствовали интересное развитие событий, а отчасти были уверены, что мистер Лоутер своими улыбками как-нибудь уладит любые неурядицы; кроме, того, сестры Керр были порядочные трусихи, и, что самое главное, одна мисс Броди стоила обеих сестер, вместе взятых, она была квадратом гипотенузы прямоугольного треугольника, а они — всего лишь квадратами его катетов.

Сестры Керр отнеслись к вторжению мисс Броди с полным смирением, и именно тот факт, что они всегда безропотно подчинялись любой подавляющей их силе, объясняет, почему позже они без утайки отвечали на вопросы мисс Скелетт. Тем временем мисс Броди занялась откармливанием мистера Лоутера, а так как это означало, что теперь она будет проводить субботние вечера в Крэмонде, члены клана были приглашены навещать ее по очереди — по двое каждую неделю — в резиденции мистера Лоутера, где он улыбался им, гладил их по головке или играл кудряшками хорошенькой Дженни, поглядывая при этом на кареглазую Джин Броди в ожидании то ли упрека, то ли одобрения, то ли еще чего-нибудь в том же роде. Пока она поила их чаем, он улыбался, а порой отставлял чашку, выходил из-за стола, садился за рояль и самозабвенно пел.

Он пел:

Закончив песню, он улыбался застенчивой, смущенной улыбкой и снова садился за стол, глядя из-под бровей на мисс Броди, чтобы проверить, как она к нему относится в данный момент. Для него она была просто Джин — этот факт, по мнению всех членов клана, не подлежал разглашению.

Мисс Броди сообщила Сэнди и Дженни:

— Я не церемонилась с этими сестрами. Они морили его голодом. Теперь продуктами занимаюсь я. Не забывайте, что я происхожу от Уилли Броди, солидного человека, столяра-краснодеревщика и изобретателя виселиц оригинальной конструкции, члена городского совета Эдинбурга, мужчины, содержавшего двух любовниц, которые сообща подарили ему пятерых детей. Во мне говорит его кровь. Он очень увлекался игрой в кости и петушиными боями. Впоследствии полиция объявила его розыск, так как он ограбил акцизное управление — не потому, что ему были нужны деньги, а просто кражи со взломом привлекали его своей опасностью. За границей его, конечно, арестовали и привезли обратно в Эдинбург в Толбутскую тюрьму, но это чистая случайность. Он окончил жизнь в прекрасном расположении духа на виселице собственного изобретения в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году. Кому-то это может нравиться, кому-то нет, но во мне именно его закваска, и в дальнейшем я также не потерплю никаких глупостей от мисс Эллен и мисс Алисон Керр.

Мистер Лоутер запел:

Затем он поглядел на мисс Броди. Она в это время рассматривала чашку с отбитым краешком.

— Наверное, Мэри Макгрегор отбила, — сказала она. — В прошлое воскресенье Мэри приезжала с Юнис, и они вместе мыли посуду. Наверняка это Мэри отбила.

За окнами на летней лужайке искорками вспыхивали маргаритки. Широкая лужайка уходила далеко-далеко, и за ней едва виднелся небольшой лесок, но даже этот лесок и поля за ним принадлежали мистеру Лоутеру. Застенчивый, музыкальный и милый мистер Лоутер был, что ни говори, человек со средствами.

Теперь Сэнди вглядывалась в мисс Броди не только для того, чтобы разобраться, привлекательна ли она, но и пытаясь отыскать в ней хоть какой-нибудь намек на женскую покорность, поскольку представить себе этот элемент в ее любовном романе было труднее всего. Она была скорее доминирующим началом, нежели женщиной во плоти, подобно Норме Шерер или Элизабет Бергнер. Мисс Броди было сейчас сорок три, и в этом году она казалась гораздо стройнее, чем в те давние дни, когда стояла перед их классом во весь рост или сидела под вязом. Теперь она стала изящнее, но в сравнении с мистером Лоутером выглядела по-прежнему довольно крупной женщиной. Он был хрупкий мужчина и ниже, чем мисс Броди. Он смотрел на нее с любовью, а она на него — властно и по-хозяйски.

К концу летнего семестра, когда почти всем членам клана уже исполнилось тринадцать, мисс Броди начала каждую неделю расспрашивать приходивших к ней парами девочек про уроки рисования. Девочки всегда с пристальным интересом следили за уроками мистера Ллойда и за всем, что он делал, запоминая множество разных деталей, чтобы было что рассказать мисс Броди, когда подойдет их очередь навещать ее в доме Гордона Лоутера в Крэмонде.

Это был большой дом с остроконечной крышей, украшенной игривой башенкой. Лесная тропинка, ведущая к дому от проселочной дороги, так вилась и петляла, а газон перед крыльцом был таким узким, что дом никак нельзя было разглядеть полностью с близкого расстояния и, чтобы увидеть башенку, приходилось задирать голову. С торца дом был ничем не примечателен. В больших и мрачных комнатах на окнах висели жалюзи. Лестничные перила, начинавшиеся парой резных львиных голов, виток за витком уходили ввысь и где-то высоко терялись из виду. Вся мебель была массивной, украшенной резьбой и инкрустациями из серебра и розового стекла. В библиотеке на первом этаже, где мисс Броди обычно принимала девочек, стояло несколько застекленных книжных шкафов, и внутри них было так темно, что прочитать названия книг можно было, только подойдя к шкафу вплотную. В углу стоял большой рояль, летом на него ставили вазу с цветами.

Исследовать закоулки этого дома было ужасно интересно, и в дни, когда мисс Броди колдовала на кухне, готовя огромные запасы еды на следующий день — в ту пору ею как раз овладела навязчивая идея откормить мистера Лоутера, — девочкам разрешалось бродить по дому, и они с замирающим сердцем подымались по широким ступеням лестницы, заглядывали в пыльные пустые спальни и, что было особенно интересно, заходили в две комнаты, которые хозяева забыли обставить как следует: в одной, кроме большого письменного стола, не было ничего, даже ковра на полу, а в другой было вовсе пусто, только с потолка свисала лампочка и в углу стоял большой голубой кувшин. Когда девочки, возвращаясь из этих экспедиций, спускались по лестнице, внизу их часто поджидал мистер Лоутер. Он стоял, застенчиво улыбаясь и прижимая к груди руки, с таким видом, будто волновался, все ли им понравилось. Перед тем как девочки уходили домой, он вынимал из вазы розы и вручал каждой по цветку.

Казалось, что в своем доме мистер Лоутер никогда не чувствовал себя как дома, хотя он здесь и родился. Прежде чем что-нибудь взять или открыть буфет, он каждый раз поглядывал на мисс Броди, ища ее одобрения, как будто ему нельзя было ничего брать без спросу. Девочки решили, что, наверное, его умершая четыре года назад мать всю жизнь держала его под каблуком, и в результате он не ощущает себя в доме хозяином.

Он сидел молча и благодарными глазами смотрел на мисс Броди, развлекавшую очередную пару гостей; члены клана начали посещать крэмондский дом с тех пор, как Джин Броди развернула кампанию по откармливанию мистера Лоутера, которая затем приняла такой гигантский размах, что маниакальная страсть мисс Броди заготовлять провизию впрок стала предметом разговоров мисс Эллен и мисс Алисон Керр и соответственно всех учительниц начальной школы. Однажды, когда по графику визитов настала очередь Сэнди и Дженни, мисс Броди в их присутствии подала мистеру Лоутеру к пятичасовому чаю великолепный салат из омаров, несколько бутербродов с печеночным паштетом, пирог и в завершение большую тарелку овсяной каши со сливками. Все это было сервировано на отдельном подносе для него одного, чтобы остальные видели, что он на особой диете. Сэнди волновало, сможет ли мистер Лоутер справиться с кашей так же успешно, как и со всем прочим. Но он с молчаливой покорностью уминал все, что было на подносе, а мисс Броди в это время принялась расспрашивать девочек:

— Чем вы сейчас занимаетесь на уроках рисования?

— Готовимся к конкурсу на лучший плакат.

— А мистер Ллойд... хорошо себя чувствует?

— Да, хорошо. С ним очень интересно. Две недели назад он показал нам свою мастерскую.

— Какую мастерскую, где? У него дома? — спрашивала мисс Броди, хотя прекрасно все знала.

— Да, это большая длинная мансарда, там...

— Вы видели его жену, как она выглядит? Что она говорила? Она вас угощала чаем? Какие у него дети? Что вы делали, когда пришли к нему?..

Она не пыталась скрыть от жующего хозяина дома свой острый интерес к учителю рисования. По мере того как мистер Лоутер разделывался с едой на подносе, глаза его принимали скорбное выражение. Сэнди и Дженни знали, что такие же вопросы задавались неделю назад Мэри Макгрегор и Юнис Гардинер, а еще неделей раньше на них отвечали Роз Стэнли и Моника Дуглас. Но мисс Броди не уставала слушать разные версии одной и той же истории, если она касалась Тедди Ллойда, а теперь, когда девочки побывали у него, в его большом запущенном, богемном доме в северной части Эдинбурга, мисс Броди приходила в состояние крайнего возбуждения просто от общения с теми, кто недавно дышал одним воздухом с Ллойдом.

— Сколько у него детей? — спросила мисс Броди, держа фарфоровый чайник на весу.

— По-моему, пять, — ответила Сэнди.

— А по-моему, шесть, — возразила Дженни, — считая малыша.

— Там полно малышей, — заметила Сэнди.

— Конечно, они же католики, — сказала мисс Броди, повернувшись к мистеру Лоутеру.

— Я про самого маленького, — сказала Дженни. — Ты забыла посчитать того крошечного. А с ним получается шесть.

Мисс Броди налила чай в чашки и бросила взгляд на тарелку Гордона Лоутера.

— Гордон, — сказала она, — а пирог?

Он покачал головой и мягко, будто утешая ее, сказал:

— Нет, нет.

— Обязательно, Гордон. Он очень питательный.

Она заставила его съесть честерский пирог и при этом разговаривала с ним в несколько более подчеркнутой эдинбургской манере, чем обычно, словно хотела пирогом и обхождением заменить подлинную любовь, ту, которую отдавала не ему, а Тедди Ллойду.

— Вам нужно окрепнуть, Гордон, — сказала она. — Вы должны прибавить тридцать фунтов до моего отъезда на каникулы.

Он улыбнулся всем по очереди, насколько ему это позволяли склоненная над тарелкой голова и медленно двигающиеся челюсти.

Мисс Броди продолжала:

— А миссис Ллойд? Она... про нее можно сказать, что она в расцвете лет?

— Наверное, еще нет, — ответила Сэнди.

— Я, конечно, точно не знаю, но, может быть, расцвет у миссис Ллойд уже кончился, — сказала Дженни. — Она носит волосы до плеч, и поэтому трудно судить. Прическа ее молодит, хотя, может, она уже и не молода.

— У нее, похоже, наверно, вообще не будет никакого расцвета, — сказала Сэнди.

— Слово «похоже» у тебя было лишнее. Как зовут миссис Ллойд?

— Диэдри, — ответила Дженни, и мисс Броди приняла это имя как новость, хотя слышала его неделю назад от Мэри и Юнис, а еще неделей раньше от Роз и Моники, как слышал это и мистер Лоутер. За окном легкие капли дождя начали падать на деревья мистера Лоутера.

— Имя-то кельтское, — заметила мисс Броди.

Сэнди переминалась с ноги на ногу у двери в кухню, поджидая мисс Броди, чтобы пойти с ней на прогулку к морю. Мисс Броди совершала какие-то операции с гигантским окороком, прежде чем положить его в большущую кастрюлю. Кулинарные эскапады мисс Броди ни в коей мере не умаляли ее прежнего величия, так как все, что она готовила для Гордона Лоутера, выглядело огромным — будь то пудинги, которыми большая семья могла бы питаться неделю, куски говядины или баранины или целые здоровенные лососи с сердитыми глазами.

— Я должна приготовить это мистеру Лоутеру на ужин, — сказала мисс Броди, — и проследить, чтобы он поужинал до того, как я поеду домой.

Она пока что старалась поддерживать в девочках убеждение, что в субботние вечера возвращается к себе и оставляет мистера Лоутера в одиночестве в его большом доме. И пока что девочки не обнаружили никаких улик, опровергающих это утверждение, да и в дальнейшем это им тоже не удалось. Несколько позже мисс Скелетт привела к директрисе мисс Эллен Керр, признавшуюся, что под подушкой двуспальной кровати, на которой почивал мистер Лоутер, она нашла ночную рубашку мисс Броди. Она нашла ее, когда меняла белье. Аккуратно сложенная рубашка лежала под ближней к стенке подушкой.

— Откуда вы знаете, что она принадлежит мисс Броди? — осведомилась мисс Маккей, женщина острого ума, учуявшая добычу, но в то же время видевшая, что та еще далеко. Она стояла положив руку на спинку стула и наклонившись вперед — вся внимание.

— Каждый должен делать собственные выводы, — изрекла мисс Скелетт.

— Я обращаюсь к мисс Эллен.

— Да, каждый должен делать собственные выводы, — подтвердила мисс Эллен. Ее туго обтянутые кожей и испещренные красными жилками скулы блестели, и она выглядела взволнованной. — Она из крепдешина.

— Это не доказательство, — сказала мисс Маккей, садясь за стол. — Приходите ко мне опять, если у вас будут веские улики. Что вы сделали с рубашкой? Вы предъявили ее мисс Броди?

— Нет, мисс Маккей, что вы! — ответила мисс Эллен.

— Вам следовало уличить ее. Вы должны были сказать: «Мисс Броди, подойдите-ка сюда на минутку, как вы можете это объяснить?» Вот что вы должны были сказать. Рубашка по-прежнему там?

— Нет, ее уже убрали.

— Ну и бесстыжая она, — сказала мисс Скелетт.

Все это директриса со временем пересказала Сэнди, когда та сидела у нее в кабинете и, с отвращением глядя маленькими глазками на мисс Маккей и избегая прямого ответа на весьма грубый вопрос, без обиняков заданный этой женщиной с вульгарным лицом, решилась в силу разных других соображений предать мисс Броди.

— Но я же должна позаботиться о питании нашего милого друга прежде, чем поеду домой, — говорила мисс Броди летом тысяча девятьсот тридцать третьего года, когда Сэнди стояла, прислонившись к двери кухни, а ее ногам не терпелось побегать у моря. Дженни пришла в кухню, встала рядом с Сэнди, и они вдвоем ждали мисс Броди, разглядывая высившуюся на широком старом кухонном столе гору продуктов, закупленных утром. А в столовой на обеденном столе стояли большие вазы, полные фруктов и заваленные сверху коробками с финиками, и можно было подумать, что сейчас рождество, а кухня мистера Лоутера — это кухня отеля, где готовятся к празднику.

— А у мистера Лоутера не будет от всего этого запора? — повернулась Сэнди к Дженни.

— Если он ест овощи, то не будет, — ответила Дженни.

Пока они ждали, когда мисс Броди с присущим ей героизмом закончит обработку окорока, из библиотеки раздались звуки рояля, и мистер Лоутер протяжно и печально запел:

Мистер Лоутер был регентом хора и старостой крэмондской церкви, и мистер Скелетт, приходский священник и брат мисс Скелетт, еще не посоветовал ему добровольно отказаться от этих обязанностей в связи с обнаружением ночной рубашки под подушкой рядом с его собственной.

Поставив окорок на медленный огонь и прикрыв кастрюлю крышкой, мисс Броди подхватила псалом сочным, приближающимся и контральто голосом, придавая мелодии б#243;льшую весомость:

Дождь уже кончился, и теперь сырость ощущалась лишь в соленом воздухе. Пока они гуляли у моря, мисс Броди под ритмичный гул волн продолжала расспрашивать девочек об обстановке в доме мистера Ллойда, о том, что подавалось к чаю, просторная и светлая ли у него мастерская и о чем они там разговаривали.

— Он у себя в мастерской выглядел очень романтично, — сказала Сэнди.

— Это почему же?

— Наверно, потому, что у него одна рука, — сказала Дженни.

— Но у него и раньше была одна рука.

— Раньше это было не так заметно, — пояснила Сэнди.

— Он все время ею размахивал, — добавила Дженни. — Из окна его мастерской красивый вид. Он им гордится.

— Мастерская в мансарде, не так ли?

— Да, во всю длину крыши. У него там есть новый портрет всей его семьи, немного смешной. Он начинается с него самого — себя он нарисовал очень высоким, — потом идет его жена, а потом все их дети по росту, кончая самым маленьким на полу. Они выстроены по диагонали через все полотно.

— Что же в этом портрете смешного? — спросила мисс Броди.

— Они все глядят прямо вперед, и у них очень серьезный вид, — объяснила Сэнди. — Считается, что это должно смешить.

Мисс Броди немного посмеялась. На горизонте садилось солнце, и кровавые полосы великолепного заката отражались в море, вспыхивая зловещими багрово-золотистыми отблесками — как будто, не вмешиваясь в обыденную жизнь, наступил конец света.

— У него там есть еще один портрет, — сказала Дженни, — правда пока не законченный. Портрет Роз.

— Он пишет портрет Роз?

— Да.

— Роз ему позирует?

— Да, уже около месяца.

Мисс Броди пришла в волнение.

— Роз не говорила мне об этом.

— Ой, я забыла, — спохватилась Сэнди. — Это задумано как сюрприз. Мы не должны были вам говорить.

— Что сюрприз? Портрет? Я его увижу?

В глазах Сэнди мелькнула растерянность — она не совсем понимала, в чем именно заключается сюрприз, задуманный Роз для мисс Броди.

Дженни сказала:

— Нет, мисс Броди. Сюрприз то, что Роз позирует мистеру Ллойду, поэтому она вам это и не говорит.

И до Сэнди тут только дошло, что это действительно так.

— А-а-а, — сказала мисс Броди с очень довольным видом. — Роз — просто умница.

Сэнди почувствовала, что ревнует, потому что Роз не считалась умницей.

— А в чем же она ему позирует?

— В гимнастическом костюме, — ответила Сэнди.

— Она сидит боком, — добавила Дженни.

— В профиль, — поправила мисс Броди.

Она остановила проходившего мимо рыбака и купила омара для мистера Лоутера. Расплатившись, мисс Броди сказала:

— Роз непременно будут рисовать еще много-много раз. Она может с успехом позировать мистеру Ллойду и в будущем. Она ведь принадлежит к сливкам общества.

Это было сказано с вопросительной интонацией. Девочки поняли, что она усиленно старается составить для себя полную картину из их отрывочных сообщений.

Дженни поспешила заметить:

— Да-да. Мистер Ллойд хочет написать портрет Роз в красном бархате.

А Сэнди добавила:

— У мистера Ллойда есть кусок красного бархата. Они его уже примеряли на Роз.

— Вас звали туда еще? — спросила мисс Броди.

— Да, он пригласил нас всех, — сказала Сэнди. — Мистер Ллойд говорит, что мы очень симпатичный клан.

— А вы не удивились, что мистер Ллойд пригласил к себе в мастерскую именно вас шестерых? — спросила мисс Броди.

— Но ведь мы же — клан, — сказала Дженни.

— Кроме вас он пригласил еще кого-нибудь из школы? — спросила мисс Броди, зная ответ наперед.

— Нет. Только нас.

— Это потому, что вы — мои, — сказала мисс Броди. — Можно сказать, моя плоть и кровь, а я сейчас в расцвете лет.

Сэнди и Дженни не особенно задумывались, почему учитель рисования пригласил их к себе всем кланом. Но действительно в его отношении к клану Броди было что-то особенное. Здесь крылась тайна, над которой стоило поразмыслить, но одно было ясно: когда мистер Ллойд думает о них, он думает о мисс Броди.

— Он всегда спрашивает про вас, когда нас видит, — сказала Сэнди.

— Да. Роз мне об этом говорила, — ответила мисс Броди.

Неожиданно, как повинующиеся инстинкту перелетные птицы, Сэнди и Дженни не сговариваясь и без предупреждения бросились бежать по прибрежной гальке, подставляя себя пронизанному закатом ветру. Вернувшись к мисс Броди, они выслушали ее планы на летние каникулы, когда она намеревалась покинуть набравшего вес мистера Лоутера и, оставив его, увы, на попечение двух мисс Керр, поехать за границу — на этот раз не в Италию, а в Германию, где канцлером стал Гитлер, человек с пророческим даром, вроде Томаса Карлейля, и более надежная фигура, чем Муссолини; немецкие коричневые рубашки, как сказала мисс Броди, — то же самое, что итальянские черные, только надежнее. Дженни и Сэнди собирались летом на ферму, где, по правде говоря, уже через две недели имя мисс Броди не часто мелькало в их разговорах и беспокоило их умы, зато девочки косили сено и пасли овец. Всегда бывало очень трудно себе представить, что во время каникул можно наполовину забыть про мир мисс Броди, равно как и про мир школьных отрядов — Холируда, Мелроуза, Аргайла и Биггара.

— Не знаю, будет ли мистер Лоутер есть сладкое мясо, если я приготовлю его с рисом, — сказала мисс Броди.