"Мисс Джин Броди в расцвете лет" - читать интересную книгу автора (Спарк Мюриэл)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Директриса мисс Маккей по-прежнему не переставала прощупывать клан Броди. Она знала, что спрашивать девочек в лоб бесполезно, и поэтому применяла тактику наводящих вопросов, надеясь, что девочки попадутся в ловушку и случайно проговорятся о каком-нибудь факте, который можно будет пустить в ход, чтобы вынудить мисс Броди подать в отставку. Раз в семестр девочек приглашали в кабинет мисс Маккей на чай.

Но теперь ситуация была такова, что они почти ничего не могли рассказать про мисс Броди, не компрометируя при этом себя. Дружба с мисс Броди продолжалась уже семь лет, она стала неотъемлемой частью жизни девочек, пропитывала их до мозга костей, и они не могли поломать сложившиеся отношения, не переломав собственные кости.

— Вы по-прежнему встречаетесь с мисс Броди? — спрашивала мисс Маккей с ослепительной улыбкой. У нее были новые зубы.

— В общем, да...

— Да, конечно... иногда.

Когда на чай к директрисе была приглашена Сэнди, мисс Маккей повела беседу в доверительном тоне, потому что она обращалась со старшеклассницами как с равными, точнее, как с равными, но все-таки одетыми в школьную форму.

— Ах уж эта наша милая мисс Броди! Все так же сидит под вязом и рассказывает малышам свою удивительную биографию. Я помню ее, когда она еще только начинала работать в школе: в то время она была энергичной молодой учительницей, но сейчас...

Она вздохнула и покачала головой. У нее, была привычка вставлять в разговор мудрые крылатые выражения, произнося их на шотландском диалекте, чтобы они казались еще мудрее:

— Чего не исцелить, то нужно терпеть. Но, боюсь, мисс Броди уже давно не та. Сомневаюсь, что ее ученицы в этом году сдадут переходной экзамен в среднюю школу. Но не думай, пожалуйста, что я осуждаю мисс Броди. Она, конечно, любит пропустить стаканчик-другой, я в этом уверена, но, в конце концов, кому какое дело, пока это не отражается на ее работе и на вас, ее воспитанницах.

— Она не пьет, — сказала Сэнди. — Разве что рюмку хереса в день своего рождения. Мы в этот день всемером выпиваем всего полбутылки.

По лицу мисс Маккей можно было догадаться, что она мысленно вычеркнула алкоголизм из списка пороков мисс Броди.

— Да-да. Я про это и говорю, — сказала мисс Маккей.

Теперь, когда девочкам было уже по семнадцать лет, они могли судить о мисс Броди не только как об учительнице. Когда они разбирали ее между собой, им пришлось в конце концов признать, что она, без сомнения, интересная женщина. Глаза ее сверкали, нос был с гордой горбинкой, все еще темные каштановые волосы тугими колечками вились на затылке, придавая ей вид почтенной матроны. Учитель пения, как бы его ни устраивала мисс Локхарт, ставшая ныне мисс Лоутер и навсегда потерянная для школы, всякий раз, встречаясь с мисс Броди, бросал на нее из-под рыжих бровей взгляды, полные робкого восхищения и воспоминаний.

Одной из самых ярых поклонниц мисс Броди была новая девочка Джойс Эмили Хэммонд, которую определили в школу Блейн недавно. Эта школа была последней надеждой родителей Джойс, уже перепробовавших несколько дорогих школ по обе стороны границы Шотландии, но Джойс неизменно отовсюду приходилось забирать, так как за ней закрепилась репутация хулиганки, пока ничем не подтвержденная в школе Блейн, если не считать того, что она иногда кидалась бумажными шариками в мистера Лоутера, не причиняя ему никаких травм, кроме душевных. Она настаивала, чтобы ее звали полностью: Джойс Эмили. Каждое утро ее привозил в школу собственный шофер в большом черном автомобиле; домой она, правда, должна была добираться сама. Она жила в большом доме с усадьбой и конюшнями в одном из ближних пригородов Эдинбурга. Родители Джойс Эмили, хоть и были богаты, попросили у школьного начальства разрешения до конца испытательного срока не покупать еще одну школьную форму. Поэтому Джойс Эмили пока носила темно-зеленую форму, в то время как остальные ученицы школы Блейн ходили в лиловой. Она хвасталась, что дома в ее шкафу висят без употребления пять наборов школьной формы разных цветов, а рядом с ними хранятся реликвии, некогда принадлежавшие ее гувернанткам, а именно: толстая фальшивая коса, отрезанная Джойс Эмили собственноручно; сберегательная книжка гувернантки по имени мисс Миши и обуглившиеся остатки подушки, на которой покоилась голова еще одной гувернантки, некой мисс Чемберс, когда Джойс Эмили подпалила ее постель.

Одноклассницы, хоть и слушали ее болтовню, в целом относились к Джойс Эмили неодобрительно, и не только из-за ее зеленых чулок, такой же юбки и сверкающего автомобиля с шофером, но и потому, что их жизнь и так уже была до краев заполнена подготовкой к экзаменам и соревнованиям за вымпел. Джойс Эмили страстно мечтала прилепиться к клану Броди, чувствуя его обособленность, но членам клана ее компания была нужна еще меньше, чем остальным. За исключением Мэри Макгрегор, девочки клана, кстати сказать, входили в число самых развитых учениц школы, и это определенно служило камнем преткновения для мисс Маккей в ее усилиях дискредитировать мисс Броди.

Кроме всего прочего, у девочек Броди были свои интересы и за пределами клана. У Юнис был знакомый мальчик, с которым она занималась плаванием и прыжками в воду. Моника Дуглас и Мэри Макгрегор посещали трущобы и раздавали беднякам кульки с крупой, причем было известно, что Мэри Макгрегор постоянно изрекала что-нибудь вроде: «Если у них нет хлеба, почему же они не едят пирожные?» (На самом деле она один раз сказала: «Ну а почему же они не сдают белье в прачечную?», когда услышала жалобы на недоступные цены мыла.) В Дженни уже обнаружилось актерское дарование, и она с утра до вечера что-то репетировала в школьном кружке. Роз позировала Тедди Ллойду, а Сэнди иногда тоже приходила с ней в студию и наблюдала, временами подумывая, не заставить ли Тедди Ллойда поцеловать ее еще раз, просто чтобы проверить, удастся ли это сделать с помощью всего лишь одного дерзкого взгляда маленьких глазок. Помимо этих занятий, члены клана после школы посещали мисс Броди по двое или по трое, а иногда и все вместе. В тот год (тысяча девятьсот тридцать седьмой) она особой заботой окружала Роз и усиленно расспрашивала Сэнди о развитии великого любовного романа, который должен был возникнуть между Роз и учителем рисования.

Так что им некогда было тратить время на хулиганку, которую влиятельные родители запихнули в их школу, даже если хулиганкой Джойс Эмили была, как видно, только номинально. Однако у мисс Броди время для нее находилось. Члены клана были слегка обижены, но утешались тем, что их не заставляют делить общество мисс Броди с этой девицей и что мисс Броди приглашает ее к себе на чай и водит в театр отдельно.

В числе прочего Джойс Эмили хвасталась тем, что ее брат, студент Оксфорда, уехал в Испанию участвовать в гражданской войне. Эта темноволосая и довольно взбалмошная девочка тоже хотела сбежать в Испанию, носить белую блузку и черную юбку и маршировать с винтовкой. Никто не принимал ее заявлений всерьез. Испанская война была чем-то далеким, упоминающимся только в газетах и раз в месяц в школьном дискуссионном клубе. Все, включая Джойс Эмили, были антифранкистами (если вообще имели какие-то убеждения).

Однажды все неожиданно сообразили, что Джойс Эмили уже несколько дней не ходит в школу и ее место за партой занято другой девочкой. Никто не знал, почему она бросила школу, пока спустя полтора месяца не пришло известие, что она сбежала в Испанию и погибла в поезде во время обстрела. В школе по этому случаю состоялась короткая панихида.

Мэри ушла на курсы машинописи и стенографии, а Дженни поступила в театральную студию. Всего четверо из клана Броди продолжали учиться в последнем классе. Можно было подумать, что они вообще уже не ходят в школу — у них было так много свободного времени, так много лекций и самостоятельной работы в библиотеке, что в школу они забегали всего на минутку. С их мнением считались, с ними советовались, у них возникало ощущение, что стоит им захотеть, и они смогут командовать всей школой.

Юнис собиралась заниматься языками, хотя через год передумала и стала медсестрой. Монике судьба предопределила точные науки, а Сэнди — психологию. Роз оставалась в школе не в силу каких-то карьерных соображений — просто ее отец считал, что она должна выжать из школы все что можно, даже если потом поступит лишь в художественную студию или на худой конец станет натурщицей или манекенщицей. Отец играл в жизни Роз большую роль. Вдовец, крупный мужчина, настолько же красивый мужской красотой, насколько Роз — женской, он гордо именовал себя сапожником; на самом деле это означало, что он владел разветвленной сетью обувных мастерских. Несколько лет назад, познакомившись с мисс Броди, он немедленно проявил к ней здоровый мужской интерес, который она вызывала у столь многих мужчин, против ожидания не считавших ее смешной; но она и думать не хотела о мистере Стэнли, поскольку он по ее критериям никак не был похож на культурного мужчину. Она находила его слишком чувственным. Девочки, однако, боясь в этом признаться, любили отца Роз. А Роз в силу, несомненно, имевшегося у нее инстинкта пошла на поводу у инстинкта настолько, что унаследовала трезвую и жизнерадостную чувственность своего отца и вскоре после окончания школы удачно вышла замуж. Она стряхнула с себя влияние мисс Броди, как собака, выбравшись из пруда, стряхивает с шерсти воду.

Мисс Броди неоткуда было знать, что все так сложится, а пока за Роз неотступно шла по пятам слава секс-бомбы, и она пользовалась большим успехом у мальчиков, кончивших в этом году школу, а также у университетских первокурсников. И как-то раз мисс Броди сказала Сэнди: «Судя по твоим рассказам, Роз и Тэдди Ллойд скоро станут любовниками». Сэнди мгновенно поняла, что это вовсе не фантазия и не очередная забавная выдумка в стиле мисс Броди — ведь люди так часто развлекаются всякими досужими вымыслами и разными прогнозами, вроде того, будет ли война; многочисленные предположения подобного рода носятся в воздухе, как бумажные птички, и кто-нибудь непременно заявляет: «Да, это неизбежно». Но мисс Броди не фантазировала; она действительно верила в то, что сказала. Сэнди посмотрела на нее и поняла, что эта женщина одержима желанием положить Роз в постель с человеком, которого любит она сама; в этой идее не было ничего нового — новой была существующая ситуация. Сэнди вспомнила, как восемь лет назад мисс Броди рассказывала под вязом незамысловатую историю своей первой любви, и задумалась, пытаясь определить, в какой степени за эти годы изменилась мисс Броди, ставшая намного сложнее, а в какой степени изменилось ее собственное восприятие мисс Броди.

Весь свой последний год в школе Сэнди продолжала поддерживать отношения с Ллойдами. Она ходила с Диэдри Ллойд по магазинам и купила себе такую же, как у нее, домотканую блузку. Она слушала разговоры Ллойдов между собой и при этом по привычке раскладывала в уме их психику на значки и символы, как в то время любили делать начитавшиеся книг по психологии юноши и девушки, когда они слушали людей постарше, незнакомых с этой наукой. В те дни, когда Роз приходилось позировать обнаженной, Сэнди иногда сидела с художником и натурщицей в мастерской и молча наблюдала за странными преображениями на холсте нагого тела, чужого и незнакомого, но в то же время напоминавшего Роз и, более того, напоминавшего мисс Броди. Сэнди страшно интересовало, как устроена душа художника, настолько увлеченного мисс Броди, что он не считал ее смешной.

«Судя по твоим рассказам, Роз и Тедди Ллойд скоро станут любовниками». Сэнди поняла, что мисс Броди действительно верит в то, что говорит. Она рассказывала мисс Броди, как странно походят на нее все портреты Тедди Ллойда. Она рассказывала об этом снова и снова, потому что мисс Броди любила про это слушать. Она рассказывала ей, что Тедди Ллойд хочет уйти с преподавательской работы, готовит выставку, и его поддерживают критики, но расхолаживают опасения, что он не сможет содержать свою большую семью.

— Я — его муза, — говорила мисс Броди. — Но я отвергла его любовь, чтобы посвятить свой расцвет моим юным воспитанницам. Я — его муза, но Роз должна занять мое место.

Она считает себя Провидением, думала Сэнди; она считает, что она — кальвинистский бог, что она знает Начало и Конец. А еще Сэнди думала, что эта женщина — подсознательная лесбиянка. К мисс Броди можно было применить много разных теорий из учебника по психологии, но все они были не в силах стереть ее образ с полотен однорукого Тедди Ллойда.

Когда Сэнди стала монахиней, члены клана Броди одна за другой периодически приезжали к ней в монастырь, потому что надо же им было чем-то себя занять, а Сэнди к тому же написала книгу по психологии, да и вообще приятно посетить монахиню — это вызывает религиозные чувства и духовное очищение, с которым хорошо возвращаться домой, — особенно если монахиня разговаривает с вами, вцепившись в прутья решетки. В монастырь как-то приехала Роз, давно вышедшая замуж за удачливого бизнесмена, который занимался широким кругом дел, начиная от производства консервов и кончая коммерческими банковскими операциями. Они разговорились о мисс Броди.

— Она много говорила о призвании, — сказала Роз, — но она не имела в виду то призвание, которое выбрала ты. А тебе не кажется, что сама она в какой-то степени нашла свое призвание в нас?

— Да, конечно.

— Почему же ее выперли? — спросила Роз. — За секс?

— Нет. За политику.

— Я и не знала, что ее интересовала политика.

— Только между делом, — ответила Сэнди, — но это послужило предлогом.

Моника Дуглас приехала к Сэнди потому, что переживала жизненный кризис. Она вышла замуж за ученого и в одном из очередных приступов гнева швырнула в его сестру пылающей головешкой. В связи с этим ученый потребовал развода, раз и навсегда.

— Я не очень разбираюсь в подобных вопросах, — сказала Сэнди.

Но Моника и не думала, что Сэнди сумеет по-настоящему ей помочь, — она ведь знала Сэнди много лет, а люди, которых знаешь много лет, никогда не могут помочь по-настоящему. Поэтому они разговорились о мисс Броди.

— Ей все-таки удалось заставить Роз переспать с Тедди Ллойдом? — спросила Моника.

— Нет, — ответила Сэнди.

— А сама она любила Тедди Ллойда?

— Да, — сказала Сэнди. — И он ее любил.

— Значит, она, в общем-то, на самом деле отвергла его любовь?

— Да, это правда. Что ни говори, а тогда она была женщина в расцвете лет.

— А ты еще думала, все ее разговоры про отвергнутую любовь — шутка, — сказала Моника.

— Ты тоже так думала, — ответила Сэнди.

Летом тысяча девятьсот тридцать восьмого года, после того как последние девочки клана Броди кончили школу Блейн, мисс Броди поехала в Германию и Австрию, а Сэнди в это время изучала психологию и ходила к Ллойду позировать для собственного портрета. Иногда на эти сеансы заглядывала и Роз.

Диэдри увезла детей за город, но Тедди Ллойду пришлось остаться в Эдинбурге, так как летом он преподавал в художественной школе. Сэнди продолжала два раза в неделю ему позировать, и Роз иногда приходила вместе с ней.

Однажды, когда Сэнди была с Тедди Ллойдом наедине, она сказала ему, что теперь все его портреты, включая даже портрет самого маленького из его детей, получаются похожими на мисс Броди, и при этом посмотрела на него дерзким шантажирующим взглядом. Он поцеловал ее, как три года назад, когда ей было пятнадцать, и почти целых два летних месяца они занимались любовью в его пустом доме, лишь изредка открывая дверь заходившей к ним Роз, а по большей части вовсе не обращая внимания на вопли звонка.

В эти два месяца он понемногу работал над ее портретом, но она сказала ему:

— Ты по-прежнему делаешь из меня подобие Джин Броди.

Он начал писать заново, но повторилось то же самое.

Она спросила:

— Почему ты словно околдован этой женщиной? Разве ты не видишь, что она смешна?

Он сказал, что да, он понимает, что Джин Броди смешна, но, может быть, Сэнди будет так любезна и перестанет заниматься психоанализом — это неестественно для восемнадцатилетней девушки.

В начале сентября мисс Броди позвонила Сэнди по телефону и пригласила к себе. Она только что вернулась из Германии и Австрии, где теперь был наведен отличный порядок. После войны, когда они с Сэнди сидели в отеле «Брейд-Хиллз», мисс Броди признала, что «Гитлер действительно слегка зарывался», но в то время она была полна впечатлений от своего путешествия и абсолютно уверена, что новый режим спасет мир. Сэнди было скучно это слушать, ей казалось, что нет необходимости спасать мир, достаточно облегчить жизнь эдинбургских бедняков и обитателей трущоб. Мисс Броди сказала, что войны не будет. Сэнди вообще об этом не думала. В конце концов мисс Броди перешла к делу:

— Роз мне сказала, что ты стала его любовницей.

— Да. Разве не все равно, я или Роз?

— Что это вдруг на тебя нашло? — типично по-шотландски спросила мисс Броди, как будто Сэнди ни с того ни с сего задаром отдала фунт мармелада английскому герцогу.

— Он меня интересует, — ответила Сэнди.

— Интересует — как же! Умная девочка, прозорливая! Он католик, и я не понимаю, что у тебя общего с человеком, который не может думать собственной головой. Роз, та ему подходила. У Роз есть инстинкт, но нет прозорливости.

Тедди Ллойд продолжал воспроизводить Джин Броди в своих портретах.

— У тебя есть инстинкт, — сказала ему Сэнди, но у тебя нет прозорливости, иначе ты бы понимал, что эту женщину нельзя принимать всерьез.

— Я знаю, что нельзя, — ответил он. — Для твоего возраста у тебя чересчур аналитический ум и ты слишком раздражительна.

Семья Ллойда вернулась в Эдинбург, и встречи с Тедди теперь волновали Сэнди своей рискованностью. Чем больше она понимала, что он все еще влюблен в Джин Броди, тем больше ее интересовала психика человека, любящего эту женщину. К концу года она совершенно охладела к нему самому, но зато с головой ушла в анализ его психики и, препарируя ее, извлекла оттуда среди прочего его религию, как извлекают орех из скорлупы. Религия заполняла его психику настолько же, насколько видимые и невидимые тела заполняют небо. Сэнди ушла от него, но взяла его религию и со временем стала монахиней.

В ту осень, когда она все еще изучала психику, заставляющую каждый новый портрет быть портретом Джин Броди, Сэнди встречалась с мисс Броди несколько раз. Вначале та просто примирилась с мыслью о связи Сэнди с учителем рисования, но потом постепенно пришла от этого в восторг и теперь снова без конца расспрашивала Сэнди о деталях их отношений.

— Его портреты по-прежнему напоминают меня?

— Да, очень.

— Тогда все в порядке, — сказала мисс Броди. — Что ни говори, Сэнди, тебе на роду написано быть великой любовницей, а я никогда бы и не подумала. Правда диковинней вымысла. Признаюсь, я прочила ему в любовницы Роз, хотя иногда жалела, что уговорила юную Джойс Эмили поехать в Испанию сражаться за Франко: она бы прекрасно подошла для Тедди Ллойда, у нее был инстинкт и...

— Она уехала сражаться за Франко? — переспросила Сэнди.

— По крайней мере так было задумано. Я заставила ее трезво взглянуть на вещи. Бедняжка, ей так и не удалось вообще принять участие в войне.

Когда Сэнди по заведенному порядку пришла осенью к мисс Маккей, директриса, глядя на эту трудную выпускницу с ненормально маленькими глазками, спросила:

— Надеюсь, ты иногда видишься с мисс Броди? Надеюсь, ты не забываешь старых друзей?

— Мы виделись раза два, — ответила Сэнди.

— Боюсь, она вбивала в ваши юные головы разные идеи, — сказала мисс Маккей, понимающе подмигивая Сэнди, чтобы показать, что теперь, когда Сэнди кончила школу, она может без опаски откровенно рассказать о похождениях мисс Броди.

— Да, массу идей, — ответила Сэнди.

— Хотела бы я знать каких, — с неподдельным беспокойством спросила мисс Маккей, обмякая в кресле. — Потому что все это по-прежнему продолжается. Я хочу сказать: из года в год, класс за классом, а теперь она сколотила себе новый клан, и они настолько отличаются от остальных, эти девочки Броди! Они не по годам развиты. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — сказала Сэнди. — Но на сексе вам ее подловить не удастся. А вы не хотите приглядеться к ее политическим убеждениям?

Мисс Маккей придвинула кресло почти вплотную к Сэнди. Разговор принимал деловой оборот.

— Дорогая моя, как тебя понять? Я не знала, что она интересуется политикой.

— А она ею и не интересуется, — сказала Сэнди, — разве что между делом. Она прирожденная фашистка, вы когда-нибудь об этом думали?

— Если ты мне это советуешь, Сэнди, я расспрошу ее учениц и посмотрю, что всплывет. Я и понятия не имела, что ты так серьезно относишься к международным проблемам, и я просто очень рада, что...

— Меня вовсе не волнуют международные проблемы, — сказала Сэнди, — меня волнует лишь, как пресечь деятельность мисс Броди.

Было совершенно ясно, что Сэнди шокировала директрису. Но, когда пришло время, мисс Маккей не преминула сказать мисс Броди: «Мне на это намекнула одна из ваших девочек, одна из вашего же клана, мисс Броди».

В конце года Сэнди должна была уезжать из Эдинбурга, и когда она зашла к Ллойдам попрощаться, она обвела взглядом мастерскую, заставленную полотнами, с которых ей не удалось выжить мисс Броди. Она выразила Тедди Ллойду свое восхищение экономностью его метода, а он ей — свое, по тому же поводу, и Диэдри недоуменно посмотрела на него, не понимая, что он имеет в виду. Если бы он знал, что я положила конец мисс Броди, подумала Сэнди, он бы понял, что мой метод еще экономнее. Она теперь была более неистовой поборницей христианской морали, чем сам Джон Нокс.

После летнего семестра тысяча девятьсот тридцать девятого года мисс Броди заставили уйти из школы, мотивируя это тем, что она пропагандирует фашизм. Сэнди, услышав эту новость, вспомнила отряды чернорубашечников, маршировавших на фотографиях, приколотых к стене класса. К этому времени католическая церковь уже приняла Сэнди в свое лоно, и она обнаружила там немало фашистов, куда менее симпатичных, чем мисс Броди.

«Вопрос о моих политических убеждениях, — писала мисс Броди в письме Сэнди, сообщая о своем уходе, — конечно, был просто предлогом. Они много раз пытались доказать мою аморальность, но им это не удавалось. Мои девочки всегда вели себя очень сдержанно. На самом деле начальство было против моей просветительской деятельности, достигшей апогея в годы моего расцвета. Как ты знаешь, я всю себя отдавала моим девочкам. Но начальство использовало мои политические взгляды как оружие против меня. Больше всего меня мучит и поражает то, что, если верить мисс Маккей, меня предала одна из девочек моего собственного клана, после чего и началось расследование. Знаю, что ты будешь поражена. Я могу писать тебе об этом, потому что ты одна из всего моего клана вне подозрения — у тебя не было причин предавать меня. Прежде всего я подозреваю Мэри Макгрегор. Может быть, она по своей глупости вынашивала на меня обиду — она ведь доводила меня до белого каления. Я допускаю мысль, что это сделала Роз. Может быть, ей было неприятно, что у мистера Л. я стояла на первом плане. Юнис — я не могу себе представить, что это могла сделать Юнис, но мне действительно часто приходилось решительно бороться с ее обывательскими взглядами. Она хотела пойти в скауты, помнишь? Ей нравилось болеть за команду, и ее привлекало чувство локтя — может быть, Юнис затаила против меня злобу? Что касается Дженни, то ты ведь ее знаешь и знаешь, как она позабыла про все на свете и стала совершенно неузнаваемой, когда решила быть актрисой. Она стала такой скучной. Ты не думаешь, что она могла обидеться на меня за то, что я говорила, что она никогда не станет новой Фэй Комптон, а тем более Сибил Торндайк? Остается еще Моника. Я почти склонна подозревать Монику. За математическим умом очень мало души, и, может быть, в одном из приступов ярости против Красоты, Истины и Добра, которых ей было не понять, она отступилась от меня и предала.

Тебя, Сэнди, как видишь, я исключаю из числа подозреваемых, потому что у тебя не было никаких оснований предавать меня, и именно с тобой я поделилась большей частью моих сокровенных мыслей и человеком, которого люблю сама. Попробуй догадаться, кто же мог предать меня. Я должна знать, кто из вас предал меня...»

Письмо Сэнди было загадочно и уклончиво, как ответ папы римского: «Если вы сами не предали нас, невозможно, чтобы вас предали мы. Слово «предательство» не годится...»

Она получила от мисс Броди еще одно письмо после смерти Мэри Макгрегор, которая металась по охваченному пожаром отелю из конца в конец, пока огонь не настиг ее.

«Если это случилось с Мэри в наказание за то, что она меня предала, поверь, я никогда бы ей такого не пожелала».

«Мне кажется, — написала Дженни, — что расцвет мисс Броди уже кончился. Она упорно хочет выяснить, кто ее предал. Это совсем не похоже на прежнюю мисс Броди: она всегда была так воинственно настроена».

После смерти мисс Броди ее имя все лето ласточкой перелетало от собеседника к собеседнику, но зимой воспоминания о ней угасли. Члены клана Броди всегда навещали Сэнди летом, потому что монастырь находился вдали от больших городов.

Когда Дженни приехала к Сэнди, ставшей теперь сестрой Еленой из монастыря Преображения, она рассказала Сэнди, что неожиданно влюбилась в Риме, но что из этого ничего не может получиться.

— Мисс Броди с удовольствием бы послушала про это, — сказала Дженни. — Она сама ведь была грешницей.

— Да нет, она была по-своему совершенно безгрешна, — ответила Сэнди, вцепившись в прутья решетки.

Когда приехала Юнис, она сказала Сэнди:

— Мы ездили в прошлом году на Эдинбургский фестиваль. Я разыскала могилу мисс Броди и положила цветы. Я рассказывала мужу разные истории про нее, про то, как она сидела под вязом и так далее, и он говорит, она была очень забавной.

— Да, если хорошенько подумать, то конечно.

— Конечно, была, — сказала Юнис, — в пору расцвета.

Моника приехала к Сэнди еще раз.

— Перед смертью, — сказала она, — мисс Броди говорила, что, наверно, это ты ее предала.

— Предать можно лишь того, кто заслуживает верности, — ответила Сэнди.

— А разве мисс Броди не заслуживала нашей верности?

— Только до определенной степени, — сказала Сэнди.

А потом наступил тот день, когда Сэнди посетил любопытный молодой человек, заинтересовавшийся ее необычной книгой о психологии, которая называлась «Преображение банального» и привлекала в монастырь так много визитеров, что Сэнди вцеплялась в прутья решетки с еще большим отчаянием.

— Что больше всего повлияло на вас в школьные годы, сестра Елена? Литература, политика, личные интересы? А может, это был кальвинизм?

Сэнди ответила:

— Нет. Это была некая мисс Броди в расцвете лет.