"Псих против мафии" - читать интересную книгу автора (Ильичёв Валерий Аркадьевич)

VIII. Прощальный визит

На следующий день с самого утра Кондратов и Ильин разделились: сыщик из МУРа поехал выявлять обидчиков Парамонова среди его родственников и близких знакомых, а Ильин отправился на завод, где тот работал последние двадцать лет.

Встретились уже около трех часов дня. Кондратов был хмур и раздражителен, как обычно, когда не успевал пообедать.

— Ну что, Ильин, у меня практически результат нулевой. Ни с кем из родственников он особенно близок не был, но не конфликтовал. Ну, а тебе что удалось узнать? Только давай без деталей. Просто назови вероятные жертвы этого вольного стрелка, и все.

Однако Ильин не спешил отвечать. Некоторое время он сидел молча, потом в раздумье произнес:

— Знаешь, Кондратов, я сегодня ещё раз убедился в правильности христианского обряда, когда умирающий просит у окружающих прощения, и не за какой-нибудь конкретный поступок, а за те обиды, которые нанес другим ненароком, даже не заметив этого.

— Ну и к чему ты этот обряд прощания вспомнил?

— Да к тому, что стоило мне появиться в их отделе и объяснить цель приезда, как, напуганные перспективой стать очередной жертвой своего бывшего сослуживца, ко мне потянулись люди. Целая очередь выстроилась. И каждый вспомнил, что хоть раз, пусть даже по пустяковому делу, нанес Парамонову обиду. Вот и получается, что люди сплошь и рядом причиняют друг другу зло, часто даже не замечая этого. И лишь когда обиженный начинает им мстить или же перед смертью вспоминают о нанесенных обидах. И то не всегда.

— Значит, к тебе шли, как на исповедь к батюшке?

— Да не совсем так: ведь шли не для покаяния, а из страха перед взбесившимся сослуживцем. И каждый стремился оправдать себя. И это у них здорово получалось. Говорили, что в их поступках не было ничего обидного, напротив, действовали они правильно, ну, а Парамонов на них злобу затаил из-за своего тяжелого, скрытного и обидчивого характера.

— Это понятно. Мы всегда склонны винить кого угодно: ненормальных родственников, бывших друзей и подруг, иностранцев, вождей, правительство. Но только не самих себя. Ну и что все-таки ты установил в конце концов? Вздорные предположения отбрось, назови лишь заслуживающие внимания. А то мне есть зверски хочется.

— Ну, а если коротко, без излишних эмоций и мелочей, которые Парамонов наверняка давно забыл, остаются четыре факта, заслуживающих внимания. Его обошли при распределении квартир лет восемь назад, когда построили для предприятия новый ведомственный дом. Это во-первых. Во-вторых, незаслуженно объявили взыскание и лишили премии за срыв планового задания явно не по его вине. В-третьих, готовился приказ о повышении его в должности, но в последний момент начальство под давлением сверху назначило на это место другого, из их же отдела, инженера, женатого на племяннице влиятельного чиновника. И хотя прошло немало времени, Парамонов, обидчивый и злопамятный, возможно, до сих пор таит обиду. Тем более что, по словам сослуживцев, тяжело переживал все эти несправедливости.

— В общем-то мотивы его ясны. Только вот меня, например, уже два раза бортанули за последние годы и заместителем начальника отдела не назначили. Но я же не открываю по этому поводу беспорядочную стрельбу.

— Однако согласись, что симпатии к тем, кто занял твое место, у тебя не прибавилось. И ты считаешь, что поступили с тобой несправедливо.

— А хотя бы и так. Но я быстро справился со своими эмоциями, и сейчас у меня с более удачливыми коллегами вполне сносные отношения. Ну да речь вовсе даже не обо мне. Ты, я смотрю, назвал три факта. А четвертый приберег. И сделал это явно неспроста. Так что же это за факт такой?

— Дело в том, что последняя обида Парамонова совсем свежая и потому наверняка саднит и кровоточит сильнее, чем другие. Так я полагаю.

— Ну не тяни, какая ещё несправедливость задела своим тяжелым крылом нашего несчастного?

— Медаль юбилейную ему не дали в честь восемьсотпятидесятилетия Москвы. Планировали наградить Парамонова, а его же товарищ пришел к начальству и уговорил на себя представление написать, припомнив то давнее несправедливое взыскание Павлу Георгиевичу за срыв планового задания. И опять нашего стрелка обошли.

— Так ты всерьез считаешь, что Парамонов непременно захочет рассчитаться за медаль, уплывшую из-под носа?

— Если следовать его логике, то именно так. Хотя и остальные три факта, за которыми стоят потенциальные жертвы, сбрасывать со счетов нельзя.

— Ну что ж, если Галина права и он скоро решится на новое преступление, то мы на верном пути. Вот только даст ли начальство под наши предположения людей для организации засад в домах потенциальных жертв?

— Даст! Слишком уж большой скандал разыгрался из-за этого побега. А если он ещё и совершит новое убийство, то кое-кому из высокого начальства придется расстаться с должностью. Так что людей они нам дадут, никуда не денутся. Только хотелось бы самим взять его за жабры. Но как угадать, к кому он в первую очередь сунется?

— Гадать бесполезно. А сейчас давай доложим наши соображения начальству и пойдем перекусим, не то помрем с голоду, не успев схватить Парамонова. Кстати, хорошо бы знать, какое у него сейчас оружие. Это особенно важно при задержании.

По иронии судьбы, как раз в то время, когда Кондратов с Ильиным обедали в кафе, в нескольких километрах от них, почти в самом центре Москвы, точно в таком же типовом заведении за одним столиком с Парамоновым сидел известный журналист и писатель. В этот момент он мысленно посылал проклятия и слесарям, обещавшим и не успевшим к нужному сроку починить его автомашину, и самому себе, так опрометчиво решившему отправиться городским транспортом на никому, в сущности, не нужное сборище собратьев по перу.

«И вот результат: теперь я вынужден сидеть здесь с этим явно ненормальным типом, грозящим взорвать нас обоих гранатой в случае появления хоть малейшей опасности или неповиновения с моей стороны. Надо же было вляпаться в такую идиотскую историю! И почему с другими не происходит ничего подобного?»

Так думал журналист, сидя напротив говорящего без остановки Парамонова.

«Наверное, это плата за известность. С тех пор как я пробился на телевидение и моя физиономия замелькала на экране, всякие ненормальные типы липнут ко мне как мухи к меду. Им обязательно надо поплакаться мне в жилетку или рассказать какую-нибудь выдающуюся, по их мнению, историю. Ну а этот тип и того хуже: кажется, собрался поведать всю свою жизнь».

А Парамонов действительно увлекся, радуясь неожиданной удаче: именно сегодня, накануне решающего события он случайно увидел на улице этого известного всей стране человека.

Рано утром он распрощался со Стебловым. Теперь, лишившись крыши над головой, содрогнулся, с особой остротой ощутив близость трагической развязки. Он весь как-то сжался в предчувствии грядущих потрясений.

Весь день его воспаленный мозг раздирали противоречия: страстное желание найти хоть какой-нибудь выход из создавшейся ситуации сменялось стремлением приблизить и ускорить неизбежный конец, чтобы избавиться от мучительных сомнений и страха перед неизвестностью. Не в силах принять окончательное решение, Парамонов бродил по улицам, засунув руку в карман и нежно поглаживая потной ладонью холодный металл гранаты.

Он ненавидел всех этих кажущихся ему счастливыми прохожих, равнодушных к нему, жалкому неудачнику, словно именно они были повинны во всех его бедах и несчастьях. Парамонов вглядывался в их лица, в слепой детской надежде увидеть доброго волшебника, способного перенести его по воздуху в неведомую страну, где его не смогут найти ни милиция, ни уголовники. Внезапно взгляд выхватил из толпы лицо известного всей стране журналиста и писателя. Он часто выступал по телевизору с призывами к установлению в обществе мира и справедливости и беспощадно клеймил пороки. Решение созрело мгновенно, и Парамонов, подхватив журналиста под руку, сказал с неожиданной даже для него самого твердостью:

— Я вас знаю. И вы должны меня выслушать. Я — Парамонов, беглый убийца, меня разыскивает милиция. Если откажетесь, я взорву и вас, и себя. У меня в кармане граната. Поверьте, я не шучу, мне терять нечего!

И по отчаянному тону, и по безумному выражению глаз неизвестного журналист понял, что лучше ему не перечить и выслушать. Очутившись за столиком расположенного рядом кафе, куда его привел странный человек, журналист закурил, стараясь скрыть свое замешательство и не смотреть на этого явно ненормального типа, чтобы не вызвать его недовольства или раздражения.

А тип, заказав холодную закуску и коньяк, начал говорить:

— Послушайте, я расскажу вам вкратце всю мою жизнь. Пусть хоть один человек на земле поймет меня и не осудит после моей смерти.

Журналист приготовился слушать. Он по опыту знал, что кратко поведать о жизни нельзя. Особенно если рассказывать о своих бедах, обидах, несчастьях.

Но парень ошибся. И дело было вовсе не в умении Парамонова говорить. Наоборот, он то и дело сбивался, перескакивал с одного на другое, мысли его путались, и он все отчетливее понимал, что словами не выразить всю остроту внутренних ощущений, не передать, как мучают его душевные раны. Уже через десять минут Парамонов устал и, не чувствуя ничего, кроме разочарования, потерял охоту продолжать свою исповедь.

«И зачем только я несу всю эту чепуху? Кому, кроме меня самого, интересны мои страдания? Это моя боль, и никого в этом мире она не волнует. Вот и известный журналист явно изнывает от скуки, вынужденный под угрозой гибели выслушивать мои запоздалые откровения».

Парамонов умолк.

«Все глупо! Все трагично и нелепо в моей жизни! Но как же все-таки ему объяснить, почему я взялся за оружие? Да разве этот лощеный, вполне благополучный субъект сможет меня понять?»

И, прервав затянувшуюся паузу, Парамонов устало подвел итог недосказанной истории своей жизни:

— Впрочем, все, что я говорил, не столь уж важно. Главное, я ведь не хотел никого убивать. Но так уж получилось, одно цеплялось за другое, словно кто-то нажал на кнопку, электрический ток побежал по проводам и произошел взрыв. Поверьте, мне не жаль тех, кого я убил. Я сделал бы то же самое, повторись все сначала. Я не раскаиваюсь. Хочу только, чтобы вы знали: мне здесь, на земле, было неуютно, неспокойно, плохо. И я рад, что покину наконец этот мир, хлопнув напоследок дверью. Скоро, может быть, даже сегодня вы услышите обо мне.

Парамонов помолчал и продолжил:

— Я бы хотел, чтобы именно вы обо мне написали. Рассказали людям, что я не сумасшедший, и объяснили, почему я взялся за оружие. Это моя последняя просьба, поклянитесь, что выполните её.

Журналист не спешил с ответом, и на это у него были свои соображения. «Конечно, — размышлял он, — я мог бы с легкостью согласиться сделать то, что он просит, но такая поспешность покажется ему подозрительной. К тому же он мне действительно интересен. Вовсе необязательно расписывать его кровавые похождения. А вот объяснить скрытые мотивы его преступлений и вообще его поведения в рассказе или повести вполне возможно. А в предисловии укажу, что прототипом является некий Парамонов. Пожалуй, это единственное, что я могу для него сделать».

И журналист с чистым сердцем пообещал выполнить последнюю просьбу Парамонова. Тот почувствовал его искренность и сразу поверил. Он крепко, с благодарностью пожал журналисту руку и, не произнеся больше ни слова, вышел из кафе. Журналист проводил взглядом его приземистую фигуру, промелькнувшую за окнами кафе.

«Подожду минут десять, прежде чем выйти отсюда. Береженого Бог бережет. Занятный, однако, тип. Да разве один он такой? И не заглянул ли я сейчас в его душу, как в зеркало? У меня такое же самомнение, те же обиды на людей, недооценивших мои заслуги. Когда в прошлом месяце дали премию за лучший репортаж не мне, я две ночи не спал, посылая проклятья недругам».

Журналист остановил взгляд на нетронутой закуске и светло-коричневой жидкости в графинчике с золотыми полосками. Стараясь не пролить ни капли, налил себе коньяку и медленно, смакуя каждый глоток, выпил, почувствовав, как разлилось по телу приятное тепло. Подцепив вилкой кусочек рыбы, с удовольствием закусил.

«Хорошо! А то сидел бы сейчас дурачком на собрании среди тщеславных собратьев по перу и выслушивал их амбициозные пустые речи. Однако во избежание неприятностей надо подстраховаться и немедленно сообщить в компетентные органы об этом типе. Тем более что пресловутая Петровка, 38 всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда. Тогда, по крайней мере, никто не сможет обвинить меня в сокрытии от компетентных органов важных для розыска опасного преступника обстоятельств».

Принятое решение окончательно успокоило журналиста, и он налил себе ещё коньяку: «Не пропадать же добру!»

Выйдя из кафе минут через десять, журналист бодро зашагал по направлению к массивному желтого цвета зданию, где помещался знаменитый МУР. Проходя мимо киоска с церковной утварью и литературой он, сам не зная почему, замедлил шаг и остановился, рассматривая изображенные на иконах и календарях скорбные лики святых.

«Словно скорбят обо всех людях на земле, в том числе и обо мне. Наверное, и вправду человек рожден для страданий, а не для счастья».

Журналист протянул руку и взял небольшую в твердом переплете книжицу, с тисненной золотом надписью на обложке: «Проповеди отца Иоанна. 1898 год». Журналист наугад открыл страницу и прочитал: «Где совершилось грехопадение, там прежде водворялась гордость, ибо провозвестником первого есть второе».

«Провидение непостижимым, мистическим образом только что подарило мне эпиграф к будущему репортажу и повести», — подумал журналист и, взбодренный, уверенно зашагал по бульвару к Главному управлению внутренних дел, чтобы сделать свое сенсационное, по его мнению, заявление.

А в это время Парамонов продолжал бесцельно бродить по улице, не находя в себе сил выполнить то, о чем думал все последние дни. Наконец он остановился и, чтобы не мешать вечно спешившим прохожим, отошел в сторону и прислонился к витрине магазина.

«Ну, вот и все! Дальше пути нет: тупик! И отступать некуда».

Внезапно Парамонов почувствовал, как безразличие постепенно обволакивает все его существо, гася последние, тлеющие после встречи с журналистом угольки гнева и унижения. И он испугался: вот сейчас его окончательно покинет такое сладостное, согревающее душу чувство несправедливой обиды, и тогда не останется ничего, кроме горького осознания впустую прожитой жизни. И он усилием воли воскресил в памяти наиболее яркие факты собственного унижения. И вновь, как это бывало всегда, лютая ненависть к врагам и сладостное предвкушение мести принялись тешить его воспаленное воображение.

«Ну нет, не все ещё кончено! И хотя шахматная партия безнадежно проиграна, я ещё не сделал последнего, прощального хода».

Теперь надо было действовать быстро, пока решимость не оставила его. Парамонов вытащил из кармана заранее приготовленный жетон и направился к расположенному на углу телефону-автомату. Услышав настойчивые гудки вызова, наглядно представил, как сотрудники в его отделе разом оглянулись на аппарат, выжидая, кто же первый не выдержит и снимет трубку. В этот раз к телефону подошла проектировщица Аллочка, видимо ожидавшая звонка очередного поклонника. Парамонов попросил к телефону Касатонова и со злорадством уловил в голосе Аллочки страх. Вряд ли Касатонов сразу поверил, что звонит разыскиваемый милицией Парамонов, хотя и он говорил с настороженностью. Заранее готовясь к разговору, Парамонов многое хотел сказать своему недругу, но в последний момент раздумал.

— Слушай, козел вонючий! Это я, Парамонов. Жди меня сегодня вечером к себе в гости. Расчет будет по полной программе, и твою медаль тебе в гроб положат.

— Послушай, Парамонов, я-то при чем? Так начальство решило!

И хотя Парамонову было приятно слушать его жалкий, испуганный лепет, он повесил трубку: «Так для гада, пожалуй, страшнее».

После этого разговора у Парамонова сразу стало легко на душе, словно он наконец решился прыгнуть с пугавшего своей высотой трамплина, и теперь ему оставалось с замиранием сердца лететь вниз, пока тело с шумным шлепком не погрузится с головой в наполненную ядовитой хлоркой воду. И хотя страх леденил душу, удовлетворение от того, что хватило духу на смертельно опасный прыжок, радовало, и он испытывал гордость от собственной бесшабашной смелости.

«Вы у меня ещё попляшете!»

Парамонов, как это с ним часто бывало, сам не понимал, кому адресована эта угроза. Главное, он был уверен, что уйдет из этой жизни шумно и со скандалом.

Узнав о явке известного журналиста на Петровку, 38 с сообщением о встрече с разыскиваемым преступником, Кондратов с Ильиным сразу решили внести изменения в организацию засад по месту жительства возможных жертв самозваного палача: наличие у Парамонова гранаты делало рискованным его захват непосредственно в квартире. В планировании операции резко возросло значение элемента внезапности, который не дал бы преступнику сорвать чеку и бросить гранату. Внеся коррективы, основные силы выставили на подступах к тем местам, где мог появиться Парамонов. Оперативные группы получили приказ особенно внимательно вести наблюдение на ближайших остановках городского транспорта и обращать внимание на машины, высаживающие пассажиров вблизи домов, где проживали недруги беглеца. Там больше шансов застать преступника врасплох и обезоружить.

А ближе к вечеру Ильину позвонил Касатонов и испуганным голосом сообщил:

— Сегодня утром вы были у нас в отделе и оставили свой телефон, попросив позвонить, если появится новая информация о Парамонове. Так вот, он угрожал по телефону прийти сегодня ко мне домой и учинить расправу.

— Это не розыгрыш? Может быть, кто-нибудь из ваших коллег балуется?

— Нет, это был именно он, и я теперь боюсь идти домой.

— Хорошо, мы вам дадим двух человек для личной охраны. А Парамонов ваш домашний адрес знает?

— Да, он был у меня год назад, когда я свой пятидесятилетний юбилей отмечал.

— Хорошо, ждите нас на работе, сейчас за вами подъедут два наших товарища и проводят домой. Вам сейчас следует находиться в своей квартире, если он позвонит, чтобы проверить, на месте вы или нет. Иначе он не придет.

Положив трубку, Ильин посмотрел на Кондратова:

— Ну, что скажешь? По-моему, тут возможны два варианта: либо он предупредил Касатонова о своем визите, чтобы отвлечь наше внимание, а сам нанесет внезапный удар в другом месте, либо, наоборот, хочет нам сообщить, где он сегодня появится.

— Да, второй вариант наиболее опасный: ведь не сдаваться же он придет. А брать живым самоубийцу, который хочет взорвать вместе с собой обидчика и нескольких отчаянных ментов, будет трудно. Ох как трудно!

— Давай сделаем так, Кондратов. Основные силы бросим все же на вариант с Касатоновым, а для подстраховки оставим и по другим адресам по паре сотрудников. Так будет спокойнее.

— Хорошо, согласен, но давай все же доложим начальству об изменении обстановки и принятом решении.

— Да, доложить надо: сам знаешь, в случае неудачи все шишки на нас посыплются. Вот только не нравится мне, что о нашей операции уже знают несколько десятков человек.

— Ничего не поделаешь. Сотрудники местного отделения милиции обязательно должны быть предупреждены, иначе при задержании Парамонова в суматохе могут перестрелять наших доблестных сыщиков, приняв по ошибке за участников бандитской разборки.

— И все равно, излишняя утечка информации о предстоящем захвате Парамонова меня беспокоит. Может быть, зря мы такой шум подняли?

— Теперь дело уже сделано. Остается только ждать результата, — пожал плечами Кондратов и поднял трубку, чтобы доложить высокому начальству о принятых мерах предосторожности.

Ни он, ни Ильин не знали, что уже через полчаса о засаде, устроенной милицией на одной из центральных улиц города, будет известно Хозяину. Он давно ждал этого сообщения и держал своих людей наготове и, хотя риск был, конечно, велик, приказал провести акцию на опережение ментов.

Парамонов приехал к дому Касатонова к девяти часам вечера: дал возможность ментам подготовиться и организовать засаду. А что напуганный его звонком Касатонов обратится в милицию, сомнений у него не было. Он сошел с автобуса и, не торопясь, отправился к дому врага. Зная, что его ждет, двигался медленно, небольшими шагами. И вновь второе «я» отделилось от тела и стало наблюдать, как он идет, обливаясь потом от страха.

«Интересно, когда граната разорвет мое тело, отделившийся от меня двойник все равно будет существовать? И с таким же любопытством смотреть на то, что от меня осталось?»

Он понимал, что на этот вопрос ответа не знает никто. Но хотелось верить, что это будет именно так, и тот, второй, бестелесный, останется навсегда здесь на земле, где он, Парамонов, успел натворить в последние месяцы своей жизни столько безумных поступков.

От остановки до нужного ему подъезда надо было пройти не менее ста метров по оживленной центральной улице. И хотя оперативники сразу заметили сошедшего с автобуса беглеца, Кондратов решил не рисковать, приказал вести «объект наблюдения», но не проводить задержания в таком людном месте. Конечно, можно было принять иное решение, но Парамонов снял пиджак и нес его словно муфту, чтобы руки оставались вне поля зрения оперативников. Так что в любой момент он мог рвануть чеку, сдерживающую убойную силу замершего в ожидании своего часа опасного оружия.

«Придется брать его во дворе или подъезде, и без стрельбы, пожалуй, не обойтись. В любом случае он нам не сдастся», — подумал Кондратов и подозвал лучшего своего стрелка Суркова. Задачу объяснил по возможности кратко: как только Парамонов зайдет во двор дома Касатонова откуда предусмотрительно уже удалены люди, — Кондратов окликнет беглеца, и, если тот мгновенно не сдастся и не выполнит команды «Руки вверх», Сурков должен будет сразить его наповал одним выстрелом, не дав возможности применить гранату. Выслушав Кондратова, Сурков хмуро кивнул: «Вас понял». Видно, нелегко ему было убить человека. Но нельзя допустить, чтобы погибли его товарищи и совсем посторонние, ни в чем не повинные люди. Однако во мгновение ока все планы Кондратова рухнули. Вспугнутая неожиданной автоматной очередью, взвилась вверх и встревоженно загалдела стая нахальных ворон. Парамонов упал вниз лицом, и из-под пиджака выкатилась и замерла рядом с ним уже не страшная никому граната.

И тут же «Жигули» седьмой модели, из которых стреляли, рванулись с места. Вслед за ними, яростно взревев, словно от обиды, помчалась милицейская машина, лишь на несколько секунд притормозившая, чтобы впустить внутрь Ильина и Кондратова. Преследуемые «Жигули» резко свернули в ближайший переулок, водитель оперативной машины тоже свернул, но тут раздался режущий слух визг тормозов и грохот ломаемого сокрушительной силой металла. Водитель оперативной машины успел сбросить скорость и избежать нового столкновения с покореженными «Жигулями», от которых после лобового столкновения с тяжелым КамАЗом осталась груда металла.

Ильин и Кондратов, держа наготове оружие, приблизились к месту аварии. Голова автоматчика, сразившего Парамонова, превратилась в кровавое месиво. Водитель «Жигулей», одетый в черную кожаную куртку, ещё дергался в предсмертных судорогах, но сыщикам было ясно, что и он уже не жилец на этом свете.

— Парамонов убит, исполнители «заказа» погибли и «концы в воду». Опять мафия в стороне, а мы при своих интересах, — невесело подвел итоги Кондратов.

Ильин промолчал: как бы то ни было, он был рад, что это «сумасшедшее» дело завершено.