"Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою" - читать интересную книгу автора (Пфёч Курт)

Пролог 1 июля 1943 года

Их было двенадцать. Ханс, командир отделения, длинный, как жердь, две трети — ноги, остальное — маскировочная куртка и стальной шлем. Расчет первого пулемета: Пауль и Йонг, неразлучные как близнецы, одного роста, одинаково упрямые, один — из Тюрингии, другой — из Гамбурга. За «Шокаколу»[2] они могли умереть. Их третьим номером был Зепп — спокойный, безупречный, незаметный. Откуда он был родом — вопрос спорный. Этого не знал никто. Одни думали, что откуда-то из Баварии, другие говорили про Богемию. Но все были едины в том, что для жителей тех мест лишь недавно стало возможным ходить в полный рост.

Второй пулеметный расчет: Вальтер, Петер и Куно.

Вальтер был первым номером у пулемета, первым номером по внешнему виду, манере разговаривать, воспитанности и элегантности. Петер — его второй номер, словно ученик Вальтера, совсем не подходил к нему по типажу — длинноволосый, повзрослевший мальчуган. А Куно? Худой, несколько медлительный, осмотрительный, родом с юга, горец, хозяйственный и богобоязненный, самый настоящий баварец.

Стрелки: их по-прежнему называли так, несмотря на то что они предпочитали автоматы старым добрым 98-м карабинам; по сроку службы они распределялись так: Камбала, лучший друг Куно, очень светлый, очень любопытный и очень молодой. Уличный мальчишка из Веддинга и (как же может быть иначе!) непревзойденный острый на язык говорун, которому часто не хватало слушателей. Следующий, Ханнес — рыжий, веснушчатый, постоянно обгорающий на солнце ганноверец, дружил с Уни. Прозвища у него не было, просто звали его по сокращенной форме имени. Сын штирийского мелкого крестьянина был ветераном отделения, как и мюнхенец Эрнст — непревзойденный организаторский гений. И там, где был Эрнст, рядом был его друг — Блондин, житель франконской столицы по кличке Цыпленок.

Двенадцать — круглое число.

Тринадцатый — счастливое или несчастное число, как всегда хотелось видеть его положение в отделении или при нем — был Дори. Водитель и связной-мотоциклист, сам себя причислял к отделению, если там было что выпить, и заявлял об отсутствии какой-либо принадлежности к нему, если речь шла о военных играх.

Двенадцать или тринадцать?

Шпис[3] говорил — двенадцать, а шпис знал, что говорил!

Огромный палаточный городок…

Покосившиеся крестьянские хаты с маленькими подслеповатыми окнами. Заборы палисадников — косые и поваленные ветром, в них больше дыр, чем досок. Широкая ухабистая деревенская улица пуста, раскалена летней жарой. Бедность, безутешность, жара…

У входа в дом без ворот в тени лежит неподвижно пес, уткнувшись носом в серый от пыли сапог. Он постоянно жмурится, когда в сапоге что-то шевелится, и поглядывает на спокойно лежащие на серых танкистских брюках руки, белый обнаженный торс и красно-коричневое загорелое лицо с короткой трубкой в зубах.

— Хорошо, Комиссар.

Пес устало один раз махнул хвостом, довольно поворчал, сунул нос еще глубже в складку сапога, вытянул передние лапы и положил их одна на другую.

Вторая пара сапог стояла чуть выше, на последней ступеньке лестницы. Коленки, острые, как пирамиды. Серые суконные брюки высоко засучены, и худые мальчишеские ноги создают резкий контраст с неуклюжими сапогами и слишком широкими штанинами. Второй лежал спиной на полу хаты, закинув руки за голову, и смотрел мимо крыши в безоблачное небо.

— А почему ты его зовешь Комиссаром?

— Почему? — тот, что был с трубкой, крепко прижал табак большим пальцем, улыбнулся и посмотрел на собаку: — Черный от морды до хвоста, а на шее — две красные петлицы!

— Снаружи — похож, но внутри — нет.

— Как внутри?

— Ну, ведь его взгляды, его идеологические убеждения совсем не соответствуют.

— Собаке?

— Нет, комиссару. Глянь на этого малого. Во-первых, он дрыхнет. Во-вторых, мирно лежит у ног немецкого бойца. А в-третьих — машет хвостом, если ты ему что- нибудь говоришь. Ты когда-нибудь встречал такого комиссара?

— Быть может, один из лучших?

— Да, перебежчик!

Приподнявшийся опять улегся на пол.

Курящий трубку покачал головой, наклонился немного вперед и рукой, почти с нежностью, погладил лохматую шерсть.

Послышались усталые шаркающие шаги.

— Привет, Эрнст!

Курящий трубку перестал гладить собаку, ткнул сапоги перед собой:

— Поднимайся, Цыпа, Дори здесь! — а только что подошедшего спросил:

— Дори, ты почту привез?

Дори покачал головой, извиняясь, пожал плечами и усердно почесал нос указательным и большим пальцами.

— Садись сюда, Дори. Привез новые сортирные новости или надо тебе чего?

Дори подошел, осторожно переступил через собаку и присел на колоду, прислонившись спиной к высокой поленнице дров, стянул с головы покрытую масляными пятнами маскировочную кепку и постучал пальцами по карманам брюк.

— Н-да, новости для обоих, а кроме того…

— Что «кроме того»? — Эрнст усмехнулся и толкнул блондина в бок: — Ну, что я говорил, Цыпа? Этой заднице чего-то понадобилось.

Он протянул Дори пачку «Юно». Тот тонкими пальцами вытянул из нее сигарету, сунул ее за ухо и потянулся за другой:

— Эрнст, одной не хватит, рассказывать долго…

Когда сигарета, наконец, задымила, Дори благодарно кивнул и начал декламировать:

— Не знаю, что стало со мною, печалью душа смущена…

— Дори, заткнись! — Эрнст ухватил сигарету у Дори. — Знаем мы, что ты когда-то ходил в какую-то вонючую гимназию! Давай, не тяни!

Автор книги в бытность юнкером в 1944 г.

— Н-да, как говорится, прошли наши спокойные деньки. Снова был в штабе дивизии, специальное задание, и все такое… — Эрнст и Блондин улыбались, однако не прерывали. Они знали Дори, который всегда нагнетал обстановку. А что будет дальше — может, и ничего, все-то он видел и все слышал — этот замасленный индивидуалист имеет обширные связи. То, что он узнает, — самые горячие новости! Дори, что касается его информированности, всегда опережает свое время на день.

— Говорю же, я как раз ехал в дивизию. Да, и по дороге сломался…

— Отлично! — засмеялся Эрнст и снова толкнул Блондина в бок: — Было бы удивительно, если бы не случилось аварии! Они же — твой коронный номер! Я правильно говорю?

— Во, придурок! — Дори обиделся. — Тогда, господа, больше ни слова!

— Ладно, ладно, — Эрнст, извиняясь, поднял руки. — Может, еще одну?

Когда Дори увидел пачку «Юно», лицо его сразу разгладилось:

— Да… Так на чем я остановился?

— На аварии!

— Точно. Поломался я как раз у связистов. А там у меня старый приятель. Поломка была почти запланирована. Мой «катушечник» иногда знает больше, чем наш командир. По крайней мере, узнает все раньше. Ну вот, и я там немножко набурил.

— И что дало твое бурение? — Эрнст и Блондин насторожились.

Дори. 1943 г.

Дори посмотрел, как столбик пепла с сигареты падал прямо на масляное пятно на его брюках. Он тут же глянул на камуфляжную кепку и шлепнул ею по коленке.

— Прямое попадание! — довольно усмехнулся он и надел кепку на голову. — Н-да, и знаете, что рассказал мой друг-связист, а?

Блондин потерял терпение:

— Мы с ним, что ли, трепались или ты?

— Разумеется, я. Значит, так: нашему прекрасному отдыху на этом курорте пришел конец.

— Нас что, переводят? Во Францию? Или в…

Дори сморщился, как будто хотел чихнуть, шлепнул себя обеими ладонями по ляжкам и захохотал. Комиссар вдруг вскочил, оскалил зубы и зарычал. Смех тут же смолк.

— Ну и фантазия у вас, друзья мои. А речь идет о дерьме, и очень густом!

— Хорошо, Комиссар. — Эрнст был спокоен, как обычно, погладил пса, и он сразу же снова улегся у ног своего хозяина, при этом недовольно уставился на Дори и для профилактики оставил губы приподнятыми.

— Значит, Дори, опять начнется?

Дори кивнул:

— Будет большое дело. Операция под кодовым названием… «Замок»?.. Нет — «Крепость»… Нет, вертится на языке… Цу… Ци… «Цитадель»! Вот!

— Ага, — пробурчал Эрнст.

— Ага, Эрнст, и больше — ничего? «Рейх» и «Мертвая голова» уже поехали. От вермахта — «Великая Германия», полно танков и артиллерии и прежде всего — реактивных установок… Есть еще закурить?

Эрнст кивнул, пошарил пальцами в мешке с бельем и дал Дори щепотку мелко нарезанного табака и папиросную бумажку.

— Раньше у тебя были настоящие сигареты, Эрнст!

— Раньше не было «Цитадели»! Сейчас пока еще есть время, чтобы свернуть цигарку. Если начнется, то будет некогда, будешь радоваться, что есть «настоящие», усёк?

Блондин тоже, чертыхаясь, скрутил себе цигарку и сразу заулыбался, увидев усилия Дори, который многочисленными плевками стремился склеить слишком толстую самокрутку.

— Дори, а когда все это начнется?

— В течение следующих двенадцати часов.

— А куда двинем?

— На Курск.

— И это будет «Цитадель»?

— Ну что ты, Эрнст, она будет гораздо больше, — Дори взял щепку и проковырял далеко одна от другой две ямки в сухой земле.

— Это — Харьков, — он указал на нижнюю точку, — мы где-то здесь. А вон та точка, наверху, — Орел. Пока ясно?

Эрнст и блондин посмотрели на точки и кивнули.

— Русский фронт проходит как-то так, — щепка описала по земле полукруг. — Это — балкон, выступ, который далеко выдается на запад севернее Харькова и южнее Орла, и на нем находится несколько русских армий. Если мы ударим на север, а от Орла — на юг, то встретимся вот здесь. — Он проковырял третью точку между двумя первыми в середине полукруга. — И это — Курск!

— Дуга фронта выровняется и одновременно…

— Кот окажется в мешке, — завершил фразу Блондина Эрнст.

Некоторое время они курили молча.

— И все это ты узнал от своего тянульщика проводов?

— Конечно. И кроме того, у меня есть собственные глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, и что…

— С какого времени ты что-то видишь и слышишь?

Дори пропустил колкость мимо ушей:

— В штабе дивизии как в муравейнике. Все совершенно секретно. А кроме того, нам везут маркитантские товары.

— Ну, тогда, я думаю, действительно…

Дори засмеялся и махнул рукой:

— Пропитание для великой битвы поступит уже сегодня вечером: баночное пиво, говяжья тушенка и сигареты.

Эрнст загасил свой окурок:

— А я хотел ехать в отпуск! — Он вытянул ногу, собачий хвост соскользнул с его сапога. — Ничего не выйдет! — и, обращаясь к собаке, заметил: — И для тебя, Комиссар, дело тоже дрянь. Надо тебе искать другого хозяина. Прежний отправится за фюрера, народ и фатерланд! Понял?

— До окончательной победы!

Никто не засмеялся. На деревенской дороге послышался треск мотоцикла. Блондин поднял голову и прислушался:

— Что, уже везут баночное пиво?

— Еще рано.

— Да и вряд ли на мотоцикле. Что на нем можно привезти? Разве только что-то для нас троих?

Ночью они отправились. Когда проезжали мимо последних хат, Эрнст достал из бельевой сумки краюху хлеба, отрезал толстый кусок и бросил его из машины. Раздался лай собаки.

— Поешь, Комиссар, набей себе еще разок полное брюхо, кто знает, когда тебе еще чего-нибудь дадут!

Блондин попробовал свернуть цигарку. Дори навис над рулем и всматривался в корму впереди идущей машины. Он ориентировался по белому тактическому знаку, нанесенному сзади на кузов. Если «наискось лежащий Дитрих»[4] виднелся ясно — ногу с газа, если исчезал — давить на всю железку, а если едва различался — дистанция была самой подходящей.

Все молчали. Это было ночью с 1 на 2 июля 1943 года.