"Чужаки" - читать интересную книгу автора (Вафин Владимир Александрович)

Дикарь

— Владимир Александрович, а к нам дезертира привезли, — сообщил мне Сашка Сигаев, воспитанник первой группы, как только я поднялся на второй этаж, заступая на ночное дежурство.

— Кого? — не поняв, переспросил я воспитанника.

— Дезертира, ну он из армии сбежал, а его в Челябинске поймали.

Я зашел в игровую. В строю стоял незнакомый мне парень, среднего роста, с круглым лицом и вздернутым носом. Его живые серые глаза изучающе смотрели на меня. Пацаны разделись, и я дал им команду умываться Новичка оставил в игровой. Он, тяжело вздохнув, сел к столу воспитателя.

— Что, опять вопросы-расспросы? — недовольно произнес он.

— Мне же интересно, что ты за человек, — ответил я.

— Человек... — усмехнулся парень. — Че вы меня подкалываете? Скажите — дезертир, позорю армию... Я сегодня уже чего только не наслышался!

— Я не трибунал, чтобы решать дезертир ты или нет. Для меня ты прежде всего человек. Вот так! Но когда тебя в армию провожали, мать тебе же не говорила: «Беги, сынок, из армии...»

— А я детдомовский, — перебил меня он.

— Детдомовский? — удивился я. — Тебя так зовут?

— Олег! А что, думаете, детдомовские в армии не служат?

— Служат. Ты вот что, Олег, иди мыться, а захочешь поговорить, скажешь.

— А вы закурить дадите? — он испытующе посмотрел-на меня.

— Посмотрим, — усмехнулся я.

Когда пацаны угомонились и уснули, Олег пришел в игровую.

— Как насчет закурить?

Я протянул ему сигарету. Он закурил, глубоко затянувшись.

— То, что ты сбежал, конечно, не дело, — начав разговор, сказал я. — Для любой армии — это позор, когда солдат сбегает.

— А я уже пятый раз бегу, — уточнил он.

— Ого, да ты профессиональный беглец!

— А вы послужите, как я, с «чурками» в стройбате — нервно стряхнув пепел, сказал он. — Когда отпашешь свою норму — с ног валишься, хэбэ все мокрое, руки дрожат, а «чурка» заставляет еще за него вкалывать. Я поначалу отказывался! Тогда тебя ночью поднимают с постели и загоняют в толчок, где уже ждет толпа «арриков». И бьют, скоты, аккуратно, без синяков, по почкам и по голове. Еле живой поднимаешься, и Томик, старший из них, вообще-то его Томазом зовут, хватает тебя за шею, высоко поднимает голову и, глядя в глаза, спрашивает: «Тэпэр панымаеш?» После этого и его норму сделаешь...

Я после этого две недели не мог оклематься: моча шла с кровью, отбили «арры» мне почки. А потом еще хуже стало. Томик этот заставлял меня массаж ему делать или за жратвой бегать. Или даст мне пятерку и посылает за водкой, чтобы я ее ему на эти деньги купил, плюс закуску, а пятерки этой разве хватит? Скажешь ему об этом, а он в ответ: «Это мэня нэ волнуэт!» Они за водкой нас, молодых, посылали после того, как Сурен попался ментам. У него в сумке пять бутылок было, и сам он «ужаленный» был, вот его и тормознули, а он в драку с ментами полез. Его потом судили за то, что он одному менту голову бутылкой разбил. После этого случая «чурки» сами не ходили, а заставляли нас. И думаете, я один такой? У каждого «арры» был свой боец. Потом я узнал, что они на нас отыгрывались за то, что их в начале службы «дедушки» — русские с хохлами — по ночам долбали и после этого они на них, как рабы египетские, пахали. Теперь наша очередь пришла.

Офицеры знали об этом, но молчали. Зачем им эти разборки! План-то мы давали. Тут один тормозной взводному рассказал, так его потом не трогали, а одними уставами и нарядами задрочили. И еще один парнишка был, каратист Виталик. Он этому Томику всю дыхалку отбил. Вскоре мы его ночью голого нашли в толчке, и потом «кеп» — наш комбат перевел его в другую часть. Вот такая у нас житуха — у стройбата! Я сегодня в вашем «питомнике» целый день, и от команд «равняйсь», «смирно» вздрагиваю. Так это мне «армейку» напоминает. Вспоминается, как вдоль строя шел Томик и командовал: «Грудь к осмотру!», а потом с ехидной улыбкой бил по той пуговице, где солнечное сплетение. Такие вот у него развлечения были, а для нас жизнь такая — хоть в петлю или в побег. Первый раз я сбежал и, как дурак, шманался по городу. Меня патруль и повязал. Отсидел на «губе» трое суток, второй раз с поезда сняли, а вот третий раз добрался до дядьки. Мне бы у него отсидеться, так нет же — потащился в город, ну и, конечно, нарвался. И здравствуй, часть родная! Возвращение блудного солдатика... Комбат хотел меня в «психушку» отправить, но мне повезло: мест не оказалось. Там, наверное, нашего брата по двое на одной койке... Четвертый раз меня менты поймали. Ну, я закосил под малолетку, две недели прожил в детприемнике, но все равно раскололи. У вас тоже инспектора крутые — сразу поняли, что и по чем.

— А ты здесь в детдоме был?

— Нет, в Оренбургской области. Поначалу в детдоме, когда мать лишили прав, а потом перевели в интернат

— А как тебе там жилось?

— Нормально. В интернате тоже свои уставы, свои «деды». Только мы их звали «старшаками». Учителя жилы рвали, чтобы воспитать нас в духе молодых строителей коммунизма, всякие вечера устраивали, диспуты разные... Но мне больше нравилось в спортзале: баскетбол там, зимой на лыжах. Но у нас, пацанов, были свои игры: зачуханить кого-нибудь, «старшаки» трясли деньги, курево. Мы тоже, когда стали «старшаками», чморили пацанов, ночью к девкам ходили.

— А из интерната ты убегал?

— Конечно, поначалу из-за «старшаков», а потом не знаю почему. Дороги, что ли, тянули... А то слоняешься по интернату, как неприкаянный, а тут приключения. Мне в интернате кличку подогнали: «дикарь». Это из-за того, что на чердаке голубятню развел. Породистых голубей мало было, в основном дикари. Потом, когда воспитка за мной полезла и с лестницы свалилась, голубятню мою прикрыли.

— А что ты после интерната делал?

— Дядьке помогал в совхозе. А кому мы, интернатовские, нужны? Это Юрику Шатунову повезло, он на эстраду пролез, звездой стал... Но вообще-то он классно поет.

— Ты что, Шатунова знаешь? — удивился я.

— Да! Вместе были в интернате... Дайте закурить.

Выпустив струйку дыма в потолок, он рассмеялся.

— Ты чего?

— Да я думал, что вы меня будете воспитывать в политико-воспитательном духе.

— Зачем? Ты же не дурак, сам все прекрасно понимаешь. Только вот, думаю, как ты дальше служить будешь? — Да нормально, «арры»-то скоро дембельнутся, а там молодняк придет.

— И ты их тоже будешь гноить? — испытующе глядя на него, спросил я.

— Ну, как эти «чурки», конечно, не буду...

— А зачем? Может, на тебе эта «дедовщина» кончится?..

— Ну, вы вообще, как пацан зеленый. Она не на мне началась и еще долго будет. Надо же молодых воспитывать, а иначе в армии бардак будет.

— Ну, конечно, и солдаты еще долго бегать будут, расстреливать таких вот, как Томаз, сидеть в дисбатах... — продолжил я в том же духе.

— Да нет, надо их держать, но не перегибать. Ну, помогать, что ли, им, — попытался объяснить свою мысль Олег.

— А если он не понимает, то ты будешь воспитывать его, как тот Томаз?

— Вы что думаете, он слова поймет? Сейчас кругом словесный понос, а толку? Вот и надо с молодняком по-нормальному. Вообще-то надо профессиональную армию делать! Кто хочет, тот пусть и служит, я бы вот в такой армии послужил, да и не два года.

— Может, ты и прав, скорее всего, прав. Только, Олег, вот и милицию тоже надо делать профессиональной, чтобы в ней служили мастера-профессионалы.

— А не менты, — ввернул Олег. — Когда только это будет?'

— Когда-нибудь да будет. Я бы двадцать пять лет прослужил, если бы наша милиция была, как американская полиция: по Закону и в Законе. Но пока этого дождешься, я буду пенсионером. Если меня раньше срока не выкинут.

— А вы уже сколько служите? — с неподдельным интересом спросил он.

— Скоро девять лет.

— Ого! Ништяк. А я думал, вы молодой. По молодости со мной разговор завели. С вами говорить-то просто: вы не глушите воспитанием, а то у меня от всех воспитателей вроде как изжога.

— Какой из меня воспитатель?! — усмехнулся я, махнув рукой. — Вот тебе ведь я помочь ничем не могу.

— А зачем мне помогать? Я же под присягой и под погонами! Да и не сможете вы всем пацанам помочь, вы же не солнышко — всех не обогреете! Да и не верят пацаны вашему брату в погонах. Они на вас злые... Дядя Степа — он один, а ментов сколько? Только вы не обижайтесь, а пацаны свободу любят и себя показать. Я вот однажды сижу на станции и кормлю голубей семечками, а они, дикари, дерутся. Белый старается побольше ухватить. Смотрю я на них и завидую их свободе: летят, куда хотят. Во жизнь! Только думку мою оборвали. Подходит ко мне патруль, а дикари фы-р-р-р! И разлетелись Проследил, куда полетел белый дикарь, и про себя думаю: лети дикарь, лети, живи на воле! Сквозь думку свою слышу: «Ваша увольнительная, товарищ солдат. Почему расстегнуты?»

Ну, вот и началось...

— Поздно уже, иди спать, Олег! — видя его усталое лицо, сказал я.

Долго я еще не мог отойти от чувств, которые пробудил во мне разговор с Олегом, солдатом с детдомовским детством. Сколько таких, как он, колесят по стране в побегах, в поисках спасения от «дедов», ищут правду в редакциях, на телевидении и прокуратурах. И рвется из них горькая правда о невыносимой службе и наплевательском отношении к ним командиров. Хорошо, если их выслушают, поймут и помогут.

Мрачные мысли давили на меня. Я закурил и подошел к окну. В ночной тишине раздавались команды диспетчеров на вокзале. Мне вспоминались те угрюмые мальчишки — дезертиры, которых привозили к нам в приемник. Они попадали в ловчую сеть бдительной милиции на вокзалах, аэропортах и станциях. Отношение к ним всегда было одно и тоже, презрительное. Их допросы нередко сопровождались криками и оскорблениями. Если не удавалось уговорить по-доброму и они продолжали упорно молчать, то их могли избить в тиши кабинета начальника или на приеме у доктора. Слыша каждый раз одно и то же: «Так-то ты, подлец, охраняешь наш покой!», они, сцепив зубы и сжав кулаки, вынуждены были это терпеть. За упрямство их держали в темной комнате — «дисциплинарке», откуда выводили лишь на допросы: «Откуда сбежал? Где твоя воинская часть?», а почему сбежал, мало кого интересовало. И многие, попавшие сюда, начинали понимать, что этот приемник — продолжение их унижений. Вскоре появлялся патруль, и они под конвоем возвращались в казарменный ад.

О, господи! Ведь они, доведенные до отчаяния, гибнут, гибнут молодыми. Сейчас, после разговора с Олегом, я острее начал понимать горе матерей, их боль и уже без осуждения понимал их отчаянные попытки спасти своих сыновей, стоя с плакатами и портретами погибших мальчишек у правительственных зданий и пытаясь пробить эту стену равнодушия, за которой сидят слепые и глухие чинуши. И чем больше я думал, тем сильнее понимал всю безысходность таких парней, как Олег. Да, только профессиональная армия может остановить поток трагедий и гибель молодых парней.

...Утром Олег смотрел на меня, как на старого знакомого. Не было уже в нем того вчерашнего напряжения. Я ушел отдыхать, надеясь вечером еще поговорить с ним. Но когда в конце дня построил ребят в игровой, Олега среди них не было. Только потом Сашка Сигаев подал мне записку. Развернув небольшую бумажку, я прочитал: «И все-таки вы мне помогли. Дикарь.»

— Когда его забрали? — спросил я Сашу.

— Перед обедом. За ним солдаты пришли. Он еще, когда уходил, улыбался, помахал нам рукой, и мы тоже сверху, через решетку, помахали ему.

— А что, его теперь судить будут? — с сожалением спросил Саша.

— Может, все и обойдется. Он мне говорил, что будет служить нормально и больше не сбежит.

Хотелось верить в спокойную службу Олега, солдата с детдомовским детством. Да не ожесточится сердце его!