"Возьми меня с собой" - читать интересную книгу автора (Филлипс Патриция)

Глава 5

Толпа зевак окружила здание окружного суда. Народ пребывал в приятном возбуждении – их ожидало волнующее зрелище суда над знаменитым разбойником Джемом Скеффлзом. Преступника привезли в повозке, которая стояла тут же – после суда предполагалось вернуть его обратно в тюрьму. По такому торжественному случаю разбойник был разодет по высшему разряду, хотя его наряд несколько утратил товарный вид. Зеленые бриджи его щедро украшали пурпурные ленты, составлявшие разительный контраст с белым камзолом с запекшейся на рукаве кровью – след от шпаги бейлифа. На голове у Джема красовалась бобровая шапка – не самый лучший головной убор для лета. К тому же по дороге разбойник успел вымокнуть под ливнем.

– Спускайся в ад с улыбкой на губах! – крикнул из толпы Мануэль, помахав шляпой с плюмажем своему осужденному знакомому.

Дженни поежилась от жутковатого призыва, остальные засмеялись, найдя реплику забавной.

– Пошли, уже все закончилось, – попросила Дженни, потянув Мануэля за рукав. Толпа напирала, и она боялась, что в стремлении бросить последний взгляд на знаменитого преступника до того, как его увезут обратно в тюрьму, ее раздавят.

– Да, пора возвращаться, – неохотно согласился Мануэль. – Жаль, Джемми сегодня не повесят. Все девчонки заигрывают с висельниками. Бросают им букетики. Приятная процедура перед тем, как отправиться в ад. Но Джемми заслужил женское внимание. Лучшего вора я в жизни не встречал. Пацаном он стянул Библию у «железнобоких» Кромвеля,[1] такие у него были ловкие пальцы. Да и жизнь у него была красивая. Жаль, что не сможем посмотреть, как его повесят.

– С меня хватило и суда. – Дженни повела плечами, вспоминая допрос уличных проституток, приглашенных свидетельницами по делу, и их откровения. Разодетые дамы обмахивались веерами, кокетничая с кавалерами, предприимчивые торговцы бойко продавали эль, но спросом пользовалась и маринованная сельдь, и пирожки с требухой, и всякая прочая всячина. Вообще суд больше напоминал балаган, чем акт совершения королевского правосудия.

Дженни с завистью поглядывала на нарядных дам и кавалеров, проделавших неблизкий путь из Лондона, чтобы поглазеть на знаменитого разбойника. Джемми прославился своими подвигами на любовном фронте, при этом он оставался джентльменом и нередко рисковал жизнью ради прекрасных дам.

Теперь, когда развлечение закончилось, вся разношерстная публика повалила прочь. Мануэль не терял времени даром: обворожительно улыбаясь дамам, он между тем освобождал их от излишних роскошеств с помощью своих ловких пальцев.

Мануэль остановился у лотка с пирожками и купил четыре штуки на деньги, которые еще хранили тепло карманов их владельцев. Тесто оказалось таким черствым, будто пирожки испекли неделю назад, но и Мануэль, и Дженни были слишком голодны, чтобы привередничать. Они с жадностью уплетали их за обе щеки, запивая еду кисловатым и теплым элем.

Дженни заметила, что какой-то господин в черном камзоле, судя по виду, джентльмен из богатых, пялится на нее, и, решив проверить свои чары, улыбнулась ему в ответ. Господин расползся в улыбке, явно приглашая ее к более близкому знакомству, но наблюдательный Мануэль потащил ее за рукав прочь.

– Что это ты себе позволяешь? Ты всех дам успел раздеть глазами, а мне что, нельзя и взглянуть ни на кого?

– Я – одно, ты – другое. К тому же мне не хочется тратить время на этого богатого ублюдка! Смотри сюда, – сказал он, дрожа от гнева, прикоснувшись к шраму на щеке. – Вот результат встречи с одним из таких господ. Для них жизнь цыгана не стоит и гроша. Но когда-нибудь я заставлю его заплатить за это. – Мануэль проводил недобрым взглядом золоченую карету, в которой ехал приглянувшийся Дженни господин.

– Но его-то тебе зачем убивать? Он всего лишь мне улыбнулся.

– Сперва улыбнется, а там – и сама не заметишь, как раздвинешь для него ноги в этой его треклятой карете!

– Как меня злит, когда ты ведешь себя так, будто я твоя вещь!

– Ты под моей защитой. Может, ты хочешь, чтобы я передал решение твоей судьбы Марте и Рите? Ты бы уже давно продавала себя всякому, кто заплатит! Только благодаря Розе и мне тебя еще не заставили этим заниматься.

Теплый пар поднимался от луж на дороге, по обеим сторонам ее зеленела трава, огнем горели маки, тянулись к солнцу белые соцветия тысячелистника, хотелось свернуть с дороги и поваляться в траве. Так они и сделали. Вдоль ручья росли кусты ивы, Дженни с наслаждением вытянулась на траве и смотрела на небо сквозь ажурный полог листвы.

– Черт! Будь проклята эта крапива!

Дженни уже начала было дремать, но крик Мануэля согнал с нее приятную дрему. Она приподнялась и, глядя, как Мануэль, босой, скачет козлом, невольно рассмеялась. Доскакав до ручья и опустив ступни в воду, он вздохнул с облегчением. Краденые туфли были ему тесны, и, разувшись, он не заметил молодой крапивы, притаившейся в траве, за что и поплатился.

– Далеко до табора? Нам надо торопиться.

– Пара миль, не больше, – ответил Мануэль, моя ноги и ручье. – Времени у нас в избытке.

Дженни очень хотелось окунуться в прохладную воду, но из-за присутствия Мануэля она вынуждена была отказать себе и этом райском наслаждении. Была еще одна причина – они находились в чужих владениях. На противоположной стороне сквозь заросли ивы проглядывал красивый усадебный дом, ощетинившийся каминными трубами.

– Хотела бы я пробраться поближе и посмотреть на дом, – мечтательно произнесла Дженни. – Красивый, наверное. И люди в нем живут богатые.

– Да уж, не бедные, – согласился Мануэль. – Скажи, каково это, жить в доме?

– Ну, я никогда не жила в таком роскошном доме, как этот, но от кочевой жизни жизнь под крышей все же сильно отличается.

– И ты предпочла бы жить под крышей?

– Я ведь не цыганка, как ты. Мне нравится, когда у меня есть крыша над головой. Люблю спать на чистых простынях, мыться с мылом и знать, что вечером меня непременно ждет ужин.

– Тогда почему ты осталась с нами? – заранее морщась от того, что услышит, пробурчал Мануэль.

– Потому что у меня не осталось ни одного близкого человека, за исключением дальних родственников, что живут в Лондоне. И, самое главное, меня разыскивают по обвинению в убийстве. Ваша жизнь стала моей, хочу я этого или нет.

– Когда-нибудь и у меня будет настоящая крыша над головой. Не годится человеку жить в повозке всю жизнь.

– Разве твое предназначение не в том, чтобы вести свой народ?

– Что ты в этом понимаешь? Неужели ты считаешь, что работать тягловой лошадью на потеху фермерам-недоумкам достойно мужчины? Или обчищать чужие карманы – хорошее ремесло?

Дженни прикусила язык. Она могла бы догадаться сама, с чем связаны периодические отлучки Мануэля из табора. Всякий раз, возвращаясь, он приводил с собой лошадей, овец и приносил прочий разнообразный товар. Видимо, с Джем-ми его роднила не одна лишь любовь к женскому полу.

– Я думала, тебе нравится цыганская жизнь, – сказала Дженни.

– Это жизнь, которая была мне навязана с детства, но это не значит, что она мне нравится, – угрюмо буркнул Мануэль, вытирая ступни пучком травы. – Кроме того, я цыган лишь наполовину. Отец мой был ирландским крестьянином. Фермером в графстве Уиклоу. Жирный ублюдок по имени Росс согнал его с собственной земли, вот тот и стал бродячим ремесленником – надо было как-то жить. Когда я подрос настолько, чтобы понять, что с нами сделали, я поклялся вернуть свою землю. – Мануэль зло прищурился – давняя обида, казалось, прожигала его насквозь. – В первый же день, когда я ступил на свою землю, этот надменный племянничек проклятого Росса упрятал меня в тюрьму. Господи, как же я его ненавижу! Это было много лет назад, но такое не прощают. Десять акров земли, скот, куры – все отняли. Господину, видите ли, надо было построить псарню для своих поганых гончих! Я поклялся вернуть свое, и сделаю это во что бы то ни стало!

Для Дженни Мануэль открылся с неожиданной стороны. Она не знала, что он способен так ненавидеть, и не подозревала, что кочевая жизнь ему совсем не по вкусу.

– Так вот от кого ты унаследовал зеленые глаза – от своего отца!

– Да, и еще акцент. Неужели ты не заметила?

– Да, есть немного. Но я не знала, что это ирландский. Отчего твой отец связался с цыганами? Насколько я знаю, горджио у вас не любят.

– Прости, Дженни, что ты видела мало доброты от моих людей, – с внезапной нежностью проговорил Мануэль, положив ей руку на плечо, – но ты их должна понять. То, что незнакомо, всегда вызывает недоверие. Мы не обманываем своих, не воруем у своих – горджио другое дело, они враги, и в тебе они видят одного из них.

– Ты первый, кто назвал вещи своими именами.

– Так же смотрели и на моего отца, когда он пристал к табору. Звали его Патрик Брэндон. Он не умел ни читать, ни писать, но у него хватило ума, чтобы научиться их языку и уговорить самую красивую из трех дочерей Байса Краско стать его женой. Он добился уважения цыган, а потом и восхищения. Они решили, что он посланец удачи.

Мануэль улыбнулся ей многозначительно, но вдаваться в объяснения не стал.

– Самую красивую, говоришь? – с сомнением спросила она. Представить Розу красавицей было довольно сложно.

– Роза – его вторая жена. Моя мать, Нэйшн, умерла, давая мне жизнь, и было это за год до того, как люди Кромвеля согнали нас с обжитого места и заставили кочевать. Роза вырастила меня как своего родного сына. Вообще-то у нас мужчина может иметь сразу несколько жен, но мой отец взял в жены другую только после смерти первой жены.

Встревоженный птичий крик заставил Дженни и Мануэля вздрогнуть и приготовиться к бегству, но оказалось, что переполох в голубином семействе наделал лис. Неудачливый охотник показался из-за кустов, замер, увидел нежданных гостей и бросился наутек.

Мануэль вздохнул с облегчением – на лиса никто не охотился – и, обняв Дженни за плечи, пустился в рассказ об обычаях материнского племени.

– Наши хоть и верят в Христа, а Сару считают своей святой хранительницей, верят и в магическую силу талисманов. Вот это – фаллос, эмблема бога Шивы, – добавил он, коснувшись рыбки – кулона, висевшего у Дженни на шее.

– Фаллос? – Да, кажется, так назвала его Роза.

– Ты не знаешь, что это такое? Символ мужской силы. Заметила, что у нас над дверью принято вешать изображение рыбы, рога, боярышника? Вот что означает твоя невинная рыбка, малышка.

Дженни отвела глаза. Что-то в его взгляде было такое, чего она не замечала раньше, и это тревожило ее.

– Видишь ли, в этом органе заключена великая сила природы, и чем больше этот орган у мужчины, тем более он у нас почитаем. Благодаря некоторым своим природным данным я был признан избранником богов, спасителем племени, и, как бы мне ни хотелось отказаться от этой чести, я должен исполнять свой долг.

Откровенность за откровенность. Только сейчас Дженни смогла рассказать о своем преступлении во всех подробностях.

Мануэль слушал молча, не выказывая ни удивления, ни возмущения, ни особого сочувствия. Когда она закончила, он, уставившись в голубое небо, спросил:

– А как насчет того, другого – твоего любовника? Отвечать не хотелось, но Дженни все же сказала:

– Он был капитаном, на службе у короля. Заехал в Аддстон по дороге в Лондон. Он спешил на встречу с королем.

На Мануэля ее слова произвели должное впечатление, но он не удержался и злобно добавил:

– Богач, наверное. Встречался с королем. Не думал, что он такая важная птица.

– Он был с королем, когда тот скитался в изгнании. Он родом с запада. Кажется, из Уэльса.

– Когда мы вынуждены были покинуть Ирландию, мы высадились на побережье Корнуолла. Хорошее место, море, скалы, никто до тебя не доберется. Может, однажды там я и пущу корни. С тобой.

Дженни с улыбкой покачала головой:

– Нет, Мануэль, твоя нареченная ненавидит меня уже за то, что я согласилась провести с тобой несколько часов, а уж разрешить тебе отвезти меня на край света – такого она не допустит. Когда вы собираетесь пожениться?

Мануэль неопределенно повел своими широкими плечами, после чего достал серебряную табакерку, приобретенную всего пару часов назад, и, ухватив щедрую щепотку белого порошка, втянул его носом, после чего отчаянно зачихал, так что слезы выступили на глазах.

Дженни засмеялась. Но на глазах ее тоже выступили слепи – то ли от смеха, то ли от горьких воспоминаний. Ей вдруг стало так одиноко и так захотелось ласки, что, когда Мануэль придвинулся к ней, растянувшись на траве, она не стала отодвигаться. Сорвав стебелек, он ласково пощекотал ей лицо. Дженни блаженно улыбалась, млея под солнышком.

– Однажды мне придется жениться на Марте. Но не в этом году. Пока у меня недостаточно отложено денег. Вся надежда на Лондон, да будет судьба ко мне благосклонна. Последние годы жизни, Дженни, я хочу провести как джентльмен. Я поклялся себе, что будет так, когда ободранным босоногим мальчишкой бежал по дороге, а они веселились, прогоняя меня плетью на обочину. Всякий раз, когда жизнь сталкивает меня с ними, я лишь укрепляюсь в своей решимости. – Мануэль прищурился, глядя вдаль. – Чтоб им всем и аду гореть, включая того ублюдка, что разрубил мне щеку надвое! Все они одним миром мазаны, они даже выглядят одинаково. Тот, что разрубил мне щеку, как две капли воды был похож на этого подлого скота, племянника лорда Росса. Если бы рассудок не подсказывал мне, что такого быть не может, я бы поклялся, что это один и тот же человек! С какой бы радостью я разодрал его поганые ноздри и посмотрел, как бы его любили дамы! Нет, Дженни, – неожиданно заключил Мануэль, – сердцем я не цыган. Вести наше племя – это не моя мечта, этого только Роза от меня хочет.

– Но она знает о том, что тебе этот путь не по сердцу? Мануэль презрительно засмеялся:

– Я что, спятил? Роза, помимо прочего, еще и вещунья – ведьма. Нет, только ты одна знаешь мой большой секрет.

Его взгляд – пристальный, глубокий – будоражил ее. Встревоженная, она села и, озабоченно посмотрев на небо, спросила:

– Нас не хватятся? Не пора возвращаться?

После того как они поведали друг другу самое сокровенное, тот невидимый барьер, что она возвела между ними, рухнул, и это обстоятельство все изменило. До сих пор ей удавалось удерживать Мануэля на расстоянии, не допуская душевной близости, но Дженни понимала, что нежность и ласка растопят холод.

– Возвращаться? К чему? У нас довольно времени, – сказал Мануэль, придвигаясь ближе. Своей смуглой сильной ладонью он накрыл ее ладонь, и Дженни вдруг стало жарко. Впервые Дженни смотрела на него, забыв о том, что перед ней цыган, сын Розы; она помнила лишь, что он мужчина. Мужчина, чьи зеленые глаза, обрамленные густыми черными ресницами, обещали наславдение. Она любовалась красивыми очертаниями его лица и заметила, что переносица его была когда-то перебита. Ей захотелось коснуться бывшей раны, дотронуться до его волос, его губ…

– Мануэль, – выдохнула она едва слышно – кровь гудела в ушах.

– Только не говори, что мы должны возвращаться, – проговорил он хрипло.

Дженни хотела и не могла отвести взгляда от его глаз – то, что она читала в них, было понятно и явно отвечало ее желаниям. Серебряные пуговицы его камзола холодили кожу, вызывая дрожь.

– Ты такая красивая, Дженни, – прошептал он, погружая пальцы в шелк ее волос, любуясь ярким цветом роскошных прядей.

Дженни не хотела, чтобы он останавливался. Инстинкт, древний, как жизнь, оказался сильнее. Пусть сердцем она прикипела к Киту, из любви к которому без сожалений пожертвовала невинностью, но тело ее стремилось к Мануэлю.

– Ты и раньше не хранил особой верности невесте, – пробормотала Дженни.

– Как хорошо ты меня понимаешь, горджио. Но к ним я никогда не испытывал того, что чувствую к тебе, мокади.

– И что ты ко мне чувствуешь?

– Я люблю тебя.

Слова любви, сказанные с такой страстной решимостью, застали ее врасплох. Дженни готова была услышать, что он желает ее, хочет ее, но это…

– Любишь, – эхом откликнулась она, и перед глазами ее проплыло лицо Кита, проплыло и растаяло.

– Не спрашивай меня ни о чем, – страстно заговорил Мануэль. – Забудь всех, кого ты любила раньше, и знай: Мануэль не стал бы искушать судьбу ради случайной вспышки страсти. То, что я чувствую к тебе, во стократ сильнее того, что было в моей жизни до тебя.

Завороженная, Дженни смотрела в его зеленые глаза – странные глаза, в которых было что-то от взгляда хищного зверя, пугающее и гипнотизирующее.

– Откуда могли у тебя взяться такие чувства ко мне? Я никогда не…

– Не поощряла меня? – Мануэль улыбнулся, сверкнув зубами жемчужной белизны. – Сердцу не прикажешь, говорят. А теперь замолчи, горджио, время летит, а ты слишком много болтаешь!

– Ты мне предлагаешь заняться другим?

Мануэль не удостоил ее ответом. Он нежно провел по ее тронутой загаром щеке и приложил пальцы к дрожащим губам. На мгновение Дженни стало страшно – когда он навалился на нее, прижав спиной к земле, но когда его губы накрыли ее рот, на нее накатила такая мощная волна ощущений, что Дженни едва не лишилась чувств. Внутри у нее горел пожар, и Мануэль, в отсутствие того единственного, который некогда разжег в ней страсть, только и мог загасить его. Мануэль накрыл широкими ладонями ее грудь, умело лаская соски. Дженни выгнулась ему навстречу. Кит погиб, а она жила – трудно, хранить верность воспоминаниям.

– Я сейчас умру, – шептал ей на ухо Мануэль, – ты оказалась совсем такой, как я мечтал, даже лучше.

Он торопливо расшнуровал корсет и развязал тесемки рубашки, освобождая грудь с нежно-розовыми сосками, восставшими навстречу ему. Он коснулся языком одного, потом другого, и Дженни, закричав от восторга, прижала его голову к груди, требуя продолжения. Очень скоро она была уже вне себя от страсти. Целуя ее в губы, он заставил ее разжать зубы и впустить его горячий язык. Скоро их языки сплелись в объятиях.

Мануэль отстранился, наскоро сбросив камзол и рубашку, и хотя она не в первый раз видела его обнаженным до пояса, вид его сильного тела вызвал в ней новый прилив возбуждения.

– Ты красивый, – прошептала она отчего-то осипшим голосом.

– Ты куда красивее, – усмехнулся он, прижимаясь к ее обнаженной груди.

Дженни коснулась его темного соска, прокатила его между пальцами, с удовольствием замечая, как ему это приятно.

– Боже, как я тебя хочу! – простонал он, накрывая ее своим мускулистым телом.

Они жарко поцеловались, а когда губы их разомкнулись, Мануэль, заметив ее вопрошающий взгляд, направленный на солидную выпуклость пониже живота, усмехнулся и накрыл предмет ее любопытства ее же ладонью.

Мануэль гладил шелковистую кожу ее бедер, рука его поднималась все выше, до самой сердцевины ее желания. Дженни вначале замерла, потом, не в силах совладать с собой, подалась навстречу и, когда он склонился, чтобы войти в нее, вскрикнула от восторга. Она ногтями вцепилась в его спину, каждое движение еще сильнее разжигало полыхавший в ней пожар, внезапно движения его стали еще быстрее, он перевернул ее на себя. Теперь она не могла пассивно принимать наслаждение. Вне себя от возбуждения, она извивалась на нем, ныряя все глубже и глубже в темный омут страсти.

Потом они тихо лежали обнявшись. Над ними пели дрозды. Внезапно Мануэль откатился от нее, и она почувствовала себя страшно одинокой и несчастной. С губ ее сорвалось имя того, кто мог утешить и успокоить ее.

– Ты – моя, – сказал, как припечатал, Мануэль, – и никто и ничто не разлучит нас, кроме самой смерти.

Чувство горечи и потери овладело ею, и слезы выступили на глазах. Дженни смотрела на Мануэля, бронзовой глыбой мускулов возвышавшегося над ней, смотрела в его звериные зеленые глаза и вместо восторга чувствовала боль, ибо не видела в этих глазах ничего общего с тем, что понимала под словом «любовь».