Рэй Брэдбери Сойди ко мне в подвал

Субботняя суматоха разбудила Хью Фортнема, но он продолжал лежать с закрытыми глазами, наслаждаясь доносившимися звуками. Внизу в кухне жарится бекон — Синтия предпочитает будить мужа не криком, а запахами вкусной еды. Через коридор в ванной Том принимает душ. За окном звенят стрекозы, гудят шмели. Чей же это голос там, вдалеке, проклинает погоду, гипертонию и само время? Неужели миссис Гудбоди? Да, это она. Столп христианства, сто восемьдесят сантиметров без каблуков, замечательная садовница, вегетарианка с незапамятных времен и местный философ.

Прислушиваясь к ее крикам, он поднялся, отцепил защищавшую от комаров сетку и высунулся из окна.

— Ну вот вам! Так вам и надо! Получайте! Ха!

— Доброе утро, миссис Гудбоди!

Восьмидесятилетняя старуха застыла в облаке аэрозоля от насекомых, которое выбрасывал огромный распылитель.

— Чушь! — закричала она в ответ. — Какое там доброе! Приходится смотреть в оба за этими извергами! Чумы на них нет!

— Опять что-то случилось? — спросил он.

— Мне не хочется громко кричать, а то живо разнесут по всему свету, но… — и она подозрительно оглянулась, — но что касается летающих тарелок, я заняла первую линию обороны. Что вы на это скажете?

— Прекрасно, — ответил Фортнем. — Теперь дело за малым, открыть межпланетное сообщение и ждать гостей.

— Что их ждать, уже тут! — Она ткнула распылителем под забор. — Вот вам! Вот!

Он убрал голову. Утро занималось погожее, а у него почему-то испортилось настроение. Миссис Гудбоди, бедняжка! Всегда была воплощением здравого смысла, а сейчас? Да, старость не радость.

Зазвенел звонок. Он накинул халат. Спускаясь с лестницы, услышал чей-то голос:

— Срочная заказная бандероль! Фортнем?

Синтия возвращалась от входной двери с небольшим пакетом в руке.

— Срочная заказная бандероль твоему сыну.

Том примчался вниз как на крыльях.

— Потрясающе! Это, верно, из теплицы-лаборатории «Грибы с Великих болот»!

— Хотел бы я так же, как ты, приходить в восторг из-за какой-то бандероли, — заметил отец.

— Какой-то?! — Том яростно срывал с пакета бечеву и бумагу. — Ты что, не видел последних страниц «Популярной механики»? Ведь это они!

Всей семьей Фортнемы разглядывали маленький коробок.

— Что такое «они»? — спросил отец.

— Как что? «Из лесных болот гигантские грибы, прибыль приносящие, у тебя в подвале вырастут». Ну, вспомнил?

— Ах, да, конечно, — сказал Фортнем — Как глупо, что делается с памятью!

— Вырастут из таких крохотуль? — Синтия покосилась на коробок.

— «За сутки гарантируется небывалый прирост грибной массы, — наизусть процитировал Том. — Высадите рассаду у себя в подвале».

Фортнем с женой переглянулись

— Ну что ж, — сказала она, — все лучше, чем лягушки и змеи.

— Еще бы! — и Том бросился было бежать.

— Да, Том, — ласково остановил его отец, — в следующий раз, как мне кажется, сойдет и обычная почта.

— Да ну их, — сказал Том. — Что-то, видно, напутали. Заказная бандероль, да еще авиапочтой, кто себе может позволить такую роскошь? Что я, миллионер, что ли?

Дверь подвала захлопнулась.

Фортнем с интересом повертел в руках упаковку бандероли и кинул ее в мусорную корзину. По дороге на кухню приоткрыл подвальную дверь.

Том стоял на коленях и грабельками ворошил землю.

Фортнем почувствовал за собой легкое дыхание. Через плечо в прохладную тьму подвала заглядывала жена.

— Эти грибы… Надеюсь, они съедобные?

— Доброго тебе урожая, сынок! — засмеялся Фортнем.

Том глянул вверх и помахал родителям.

Фортнем захлопнул дверь и, взяв жену под руку, в прекрасном настроении прошествовал на кухню.

В полдень Фортнем поехал за продуктами. По пути в гастроном он увидел стоящего на тротуаре Роджера Уиллиса, учителя биологии из городской школы. Они были членами одного клуба. Уиллис призывно махал рукой. Фортнем подъехал и отворил дверцу.

— Привет, Роджер! Подбросить тебя?

Ответ Уиллиса был однозначным: он буквально впрыгнул в машину и хлопнул дверцей.

— Тебя-то как раз мне и надо. Каждый Божий день собираюсь к тебе и никак не выберусь. Ты не мог бы минут пять поиграть в психиатра? Да поможет тебе Господь!

Фортнем вел машину, искоса поглядывая на друга.

— Ладно, попробую.

Уиллис откинулся на сиденье и принялся внимательно изучать собственные ногти.

— Давай немножко проедем. Еще немножко. Ну что ж. Я хочу сказать… Что-то скверное деется на белом свете.

Фортнем беззаботно рассмеялся.

— Тоже мне новость!

— Нет, нет, ты послушай… знаешь… По-моему, происходит что-то непонятное, что-то невидимое…

— Миссис Гудбоди, — буркнул себе под нос Фортнем и осекся.

— Что миссис Гудбоди?

— Сегодня утром вещала что-то про летающие тарелки.

— Нет, — Уиллис нервно куснул сустав указательного пальца. — Летающие тарелки, — по-моему, ни при чем. Скажи, что такое интуиция?

— Сознательное восприятие того, что в течение длительного времени находилось в подсознании. Только, прошу тебя, не вздумай меня цитировать. Вот ведь тоже нашел себе доморощенного психиатра, — и он снова рассмеялся.

— Ну хорошо, хорошо. — Уиллис поудобнее устроился на сиденье. Заметно оживившись, он повернулся к Фортнему. — Именно так! Подсознание по крупице накапливает информацию. Верно? Тебе вдруг хочется сплюнуть, но как скопилась слюна, ты не знаешь. Руки пачкаются, а ты этого не замечаешь. Не чувствуешь, как на тебя ежедневно оседает пыль. Но в один прекрасный момент, когда пылинок наберется достаточно много, ты обращаешь внимание на грязь. Вот так, по-моему, работает интуиция. Какого же рода пылинки действовали на мое подсознание? Может, в ночном небе мелькнуло несколько метеоров? Или перед рассветом испортилась вдруг погода? Трудно сказать. Может, внимание привлекли какие-то цвета, запахи или стуки, которые слышны в деревянном доме в предутренней тишине? А может, мурашки на коже рук? Не знаю. Но пыли собралось достаточно. И я это вдруг понял.

— Ты понял. Ладно. Но что такое ты понял? — встревоженно спросил Фортнем. Уиллис пристально вглядывался в свои лежащие на коленях руки.

— Я боюсь. Потом не боюсь. Потом снова средь бела дня чего-то боюсь. Прошел медицинский осмотр. Врачи говорят, я здоров, как бык. В семье тишь да гладь. Джо — прекрасный сын и вообще парень что надо. Дороти? Просто чудо. С ней не страшны ни старость, ни даже смерть.

— Тебе всегда везло.

— Везло — не везло, сейчас не важно. Я боюсь за себя, за свою семью, а в эту минуту и за тебя тоже.

— За меня? — воскликнул Фортнем.

Он остановил машину на пустыре у гастронома и бросил на друга испытующий взгляд. Вокруг было тихо-тихо. Уиллис заговорил, и звук его голоса внезапно заставил Фортнема похолодеть.

— Я боюсь за всех, — сказал Уиллис. — За твоих и моих друзей, за друзей наших друзей, и так далее, до бесконечности. Глупо, да?

Уиллис открыл дверцу, вылез из машины, но уходить не спешил. Фортнем почувствовал, что нужно что-то сказать.

— Ну хорошо, так что будем делать?

Уиллис глянул вверх, солнце слепило глаза.

— Главное — не зевай, — медленно сказал он. — И денек-другой понаблюдай за происходящим. Все важно, всякая мелочь.

— Как все?

— Мы не пользуемся и половиной тех возможностей, которыми наделил нас Господь. От силы десятой частью. Надо бы и слышать больше, и видеть больше, больше чувствовать. Может, изменились солнечные блики на телеграфных проводах, или не так, как прежде, звенят цикады в кронах вязов. Нам бы нужно замереть и присмотреться, прислушаться — несколько дней, несколько ночей, а потом сравнить наши наблюдения. И вот тогда, если ты мне велишь замолчать, я с удовольствием это сделаю.

— Ну что ж, — сказал Фортнем не слишком серьезно. — Я готов понаблюдать. Но как я узнаю, то ли это, даже если увижу?

Уиллис во все глаза глядел на него.

— Узнаешь. Должен узнать. А иначе нам всем, всем до единого, конец, произнес он ровным голосом.

Фортнем хлопнул дверцей и смущенно покраснел. Он не знал, что сказать.

— Хью, может, ты считаешь, что я спятил? — почувствовав его настроение, спросил Уиллис.

— Глупости! — с излишней горячностью воскликнул Фортнем. — Ты просто переутомился. На твоем месте я бы взял отпуск на недельку. Уиллис кивнул.

— Давай встретимся в понедельник вечером.

— Когда угодно. Загляни к нам.

— Спасибо, Хью. Я приду. Если смогу.

И он удалился; скорым шагом пересек заросший сухим бурьяном пустырь и подошел к боковому входу в гастроном.

Фортнем глядел ему вслед. Двигаться не хотелось. Им вдруг овладело безразличие ко всему. Он медленно перевел дыхание, прислушиваясь к тишине. Провел языком по губам, слизывая соль. Посмотрел на свою руку, лежащую на приспущенном стекле; выгоревшие волоски зажглись на солнце золотым огнем. По пустырю вольготно разгуливал ветер. Фортнем высунулся из машины и глянул на солнце, которое ответило ему таким ослепительно ярким, умопомрачительным взглядом, что он тут же втянул голову обратно. Шумно выдохнул. Рассмеялся. И поехал прочь.

Холодный лимонад; восхитительно запотевший стакан, в котором музыкально позвякивают кубики льда. Лимонад в меру сладок и в меру кисл, в самый раз на его вкус. Сидя с закрытыми глазами в кресле-качалке на веранде, он наслаждался прохладным напитком. Сгущались сумерки. В траве стрекотали кузнечики. Синтия примостилась напротив; она вязала, с любопытством поглядывая на него; он почувствовал на себе ее взгляд.

— Что-то тебя беспокоит, — наконец сказала она. — О чем призадумался? Выкладывай.

— Синтия, что говорит твоя интуиция? Может, нам грозит землетрясение? Земля разверзнется? Или вот-вот объявят войну? А может, опасность угрожает только лютикам в нашем саду?

— Погоди. Дай сосредоточиться.

Он открыл глаза и стал наблюдать за Синтией. Теперь глаза закрыла она и замерла, словно статуя, сложив на коленях руки. Наконец улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Ни нам, ни лютикам ничего не грозит: ни землетрясение, ни война, ни мор. Что это на тебя нашло?

— Кое-кто поговаривает о конце света. Вообще-то двое таких, но…

Со стуком распахнулись ажурные двери веранды. Фортнем вздрогнул всем телом, словно его ударили.

— Что случилось?

На веранду прошествовал Том с огородным лотком в руках.

— Прости, папа. Я тебя не задел?

— Нет, ничего. — Фортнем встал, довольный, что может прервать неприятный разговор. — Урожаем пришел похвастать?

Том нетерпеливо шагнул вперед.

— Это еще не все. Растут как на дрожжах. Побольше воды, и за семь часов — гляньте, какие выросли!

Он поставил лоток между родителями. Урожай и впрямь был просто невероятный. Сотни маленьких коричневато-серых грибочков вытягивались из влажной почвы.

— Черт побери! Потрясающе! — воскликнул Фортнем. Синтия хотела было дотронуться до лотка, протянула руку, но тут же отдернула с тяжелым чувством.

— Не хочу тебя расстраивать, но… Среди них точно нет ядовитых?

— Можно подумать, я вас травить собираюсь? Что это — поганки?! оскорбленно закричал Том.

— Вот именно, — тут же отозвалась Синтия, — как узнать, что они съедобные?

— Очень просто, — заявил Том. — Съесть. Останешься в живых — хорошо. А умрешь — не взыщи!

И он грубовато рассмеялся. Фортнем повеселел, но Синтию всю передернуло. Она опустилась на стул.

— Мне они не… не внушают доверия, — сказала она.

— Ну вы даете, — рассердился Том и подхватил лоток. — В этом доме тебя не могут не окатить ушатом холодной воды.

Расстроенный, мрачный, Том поплелся с веранды в дом.

— Том! — позвал отец.

— Да ладно, перебьемся. Все почему-то считают, что наши увлечения до добра не доведут. Что мы, маленькие, что ли? Ничего не понимаем?

Фортнем вошел в дом следом за Томом и увидел, как он спустил с лестницы в подвал лоток с грибами. И, хлопнув подвальной дверью, ринулся через весь дом к выходу. Фортнем возвратился на веранду.

— Нехорошо получилось. — Синтия виновато отвела глаза. — Не знаю, что на меня нашло. Я просто не могла смолчать, так и подмывало все выложить Тому.

Зазвонил телефон. Фортнем пошел в комнату и, волоча за собой шнур, вынес аппарат на веранду.

— Хью? — послышался в трубке надтреснутый голос Дороти Уиллис. Она была чем-то напугана и словно в одночасье постарела. — Роджер не у вас?

— Дороти? Нет, он к нам не заходил.

— Пропал! Из гардеробной исчезла его одежда! Вся! — Дороти тихонько заплакала.

— Держись, Дороти! Я сейчас же иду к вам.

— Ты должен нам помочь, должен! С ним что-то случилось, — причитала она. — Сделай что-нибудь, а то мы больше не увидим его в живых!

Фортнем медленно опустил трубку на рычаг. Плач оборвался. Ночные кузнечики вдруг очень громко распелись. Он почувствовал, как у него на макушке волосы встали дыбом. Какая чушь! Так не бывает! Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Волосы встать дыбом не могут.

Но, один за другим, волосы на голове выпрямлялись колючей щеткой.

И правда, одежды на плечиках не было. Фортнем со стуком сдвинул плечики в сторону и, обернувшись, встретился взглядом с Дороти Уиллис и ее сыном Джо.

— Я случайно зашел сюда, — сказал Джо, — и увидел, что гардеробная пуста. Вся одежда отца исчезла.

— У нас было все хорошо, — сказала Дороти. — Мы прекрасно жили. Я не понимаю, не понимаю!

Она снова заплакала, закрыв лицо руками. Фортнем вышел из гардеробной.

— Вы не слыхали, как он уходил из дома?

— Мы играли во дворе в мяч, — сказал Джо. — Потом отец заявил, что должен на минутку выйти. А когда я пошел за ним, его уже не было!

Дороти и Джо провожали Фортнема по коридору к выходу.

— Я проверю вокзалы и аэропорт. Прости, Дороти, ты не знаешь, в семье Роджера все здоровые? — нерешительно спросил Фортнем.

— Не думай, он не сошел с ума! Мне почему-то кажется, что его похитили, — неуверенно пробормотала она.

Фортнем покачал головой.

— Как же так? Он идет домой, укладывается, выходит и встречает похитителей? Дороти отворила наружную дверь, впуская в дом ночной ветер и ночь. Голос ее дрогнул:

— Нет. Похитители забрались в дом. У нас из-под носа выкрали Роджера! И добавила: — Случилось что-то страшное!

Фортнем шагнул в ночь. Как ни в чем не бывало стрекочут кузнечики, шелестят деревья. А глашатаи бед никак не уймутся. Миссис Гудбоди, Роджер и вот теперь Дороти. «Случилось что-то страшное!» Но что именно, черт побери? Что? Он перевел взгляд с Дороти на Джо. Джо, смахнув с глаз набежавшие слезы, медленно, очень медленно повернулся, подошел к подвалу и остановился, взявшись за дверную ручку.

Фортнем почувствовал, как у него задергались веки и как расширяются зрачки, словно бы фотографируя нечаянную сценку. Джо широко распахнул дверь в подвал и исчез. Дверь, легко стукнув, захлопнулась. Фортнем открыл было рот, но тут Дороти схватила его за руку, и он поднял на нее глаза.

— Пожалуйста, помоги, — сказала она. — Найди мне Роджера.

Он поцеловал ее в теку.

— Я сделаю все, что в человеческих силах…

«В человеческих силах»… Господи, почему он выбрал такие слова?

Вдох, выдох, вдох, выдох, астматический вдох, брызгающий слюной чих. Во тьме кончается кто-то? Нет. Это все еще трудится миссис Гудбоди. На пути домой Фортнема окутал тошнотворно-сладкий запах аэрозоля от насекомых.

— Миссис Гудбоди? Вы все работаете?

— Само собой, черт побери! — выпрыгнул из-за темного забора ее голос. То пошли какие-то тли, то водяные скорпионы и короеды! И вот теперь Marasmius oreadesi Господи, а как быстро растут!

— Кто растет?

— Да эти, Marasmius oreadesi. Но они будут иметь дело со мной! Я им еще устрою веселую жизнь. Вот вам! Вот! Вот!

Он пошел прочь от забора, позади остались дыхание распылителя и визгливый голос миссис Гудбоди. На веранде его поджидала жена — словно бы принимая эстафету у Дороти, которая пару минут назад точно так же стояла в дверях своего дома. Фортнем собрался заговорить, но тут в доме шевельнулась какая-то тень. Скрипнули половицы. Поворачиваясь, щелкнула дверная ручка.

Том исчез в подвале.

Фортнема зашатало. Это было как взрыв. Все вдруг приобрело куцую определенность снов наяву, когда наперед знаешь каждое последующее движение, каждое, еще не успевшее сорваться с губ, слово.

Он вдруг понял, что стоит, уставившись на подвальную дверь. Синтия схватила его за руку и потащила в дом. Ее распирало любопытство.

— Что? Ах, Том? Я сдалась. Шут с ним. Грибы так много для него значат. И знаешь, когда он швырнул их в подвал, они лежали в грязи… такие жалкие, такие беззащитные…

— Вон как? — услышал он свой голос.

— Что с Роджером? — Синтия взяла его за руку.

— Да, он в самом деле ушел.

— Ох, уж эти мужчины! — воскликнула она.

— Нет, тут не то, — сказал он. — Я знаю Роджера десять лет, чуть не каждый день вижусь с ним. При таком тесном знакомстве человек весь как на ладони. И гадать не нужно, грызутся ли они с женой как кошка с собакой или не надышатся друг на друга. Роджер еще не ощутил за плечами дуновения смерти. Не кинулся в бешеную погоню за уходящей молодостью. Персики в чужом саду его не влекут. Нет-нет, я готов поставить последний доллар, что он…

За спиной у него зазвонил звонок. Разносчик телеграмм молча шагнул на веранду.

— Фортнем?

Синтия включила свет. Фортнем поспешно разорвал конверт и развернул телеграмму.

СЛЕДУЮ НЬЮ-ОРЛЕАН. УДАЛОСЬ УЛУЧИТЬ МИНУТУ, ВЫЙДЯ ИЗ-ПОД КОНТРОЛЯ. ПРЕДУПРЕЖДАЮ: НЕ ПРИНИМАЙТЕ, ПОВТОРЯЮ, НЕ ПРИНИМАЙТЕ НИКАКИХ СРОЧНЫХ ЗАКАЗНЫХ БАНДЕРОЛЕЙ. — РОДЖЕР

Синтия подняла от телеграммы глаза.

— Не понимаю, что он имеет в виду?

Но Фортнем уже подскочил к телефону и набрал номер.

— Телефонистка? Полицию, пожалуйста. Срочно!

А в четверть одиннадцатого в шестой раз за вечер зазвонил телефон. Фортнем взял трубку и от удивления вытаращил глаза.

— Роджер?! Не может быть! Ты где?

— Черт побери, где я, ты знаешь не хуже меня, — беспечно и даже с каким-то удовольствием сказал Роджер. — Сюда я попал по твоей милости. Гляди, ведь я могу и обидеться.

Фортнем кивнул Синтии, и она кинулась на кухню к параллельному аппарату. Услышав легкий щелчок, Фортнем заговорил:

— Откуда же мне знать, честное слово? Я получил твою телеграммуУ

— Какую такую телеграмму? — весело закричал Роджер. — Я никаких телеграмм не посылал. Еду я себе спокойно на юг, и вдруг налетает полиция, меня снимают с поезда и волокут в участок. Будь любезен, скажи, чтоб меня отпустили. Ну у тебя и шуточки.

— Но, Роджер, ты так внезапно исчез из дома…

— Да, мне действительно понадобилось срочно выехать по делам. По-твоему, это называется «исчезать»? Дороти и Джона я предупредил.

— Странно, Роджер. Ты в безопасности? Тебя никто не шантажирует? Никто не запугивает?

— Я в здравом уме и твердой памяти, действую без принуждения и никого и ничего не боюсь.

— Но, Роджер, а твои прежние страхи?

— Ерунда! Как видишь, ничего со мной не случилось.

— Да, но…

— И пожалуйста, будь паинькой, не разыгрывай из себя грозного родителя, мне пора двигаться дальше. Позвони Дороти и скажи, чтобы ждала через пять дней. Как она могла все забыть!

— Она забыла. Значит, через пять дней?

— Не больше, обещаю.

Теплый, располагающий голос, голос прежнего Роджера. Фортнем покачал головой.

— Ничего не понимаю. Ты что, сбежал от Дороти? Господи, кому-кому, а мне-то ты можешь признаться!

— Я всем сердцем ее люблю. А сейчас с тобой будет говорить лейтенант Паркер из полиции Риджтауна. Пока, Хью.

— До сви…

Но уже лейтенант взял трубку и сердито говорил что-то, говорил, говорил. Что он себе позволяет? Как смеет зря беспокоить полицию? В чем дело? Что это ему взбрело в голову? И, наконец, чего он добивается: нужно задержать или отпустить его приятеля?

— Отпустить, — умудрился вставить слово Фортнем и повесил трубку. Чудилось, он еще слышит вокзальный шум с железнодорожного узла в трехстах километрах к югу, крик кондуктора: «Займите свои места!» и тяжкое грохотанье поезда, отправляющегося в непроглядно черную ночь. Синтия неторопливо вошла в гостиную.

— Какого же дурака мы сваляли! — сказала она.

— А представляешь, каково мне?

— Интересно, кто же тогда послал ту телеграмму и зачем?

Он плеснул себе виски и застыл посреди гостиной, уставившись на стакан.

— Хорошо, хоть с Роджером все в порядке, — наконец сказала жена.

— Где там!

— Но ведь ты сам только что сказал…

— Я ничего такого не говорил. Но коль он заверяет, что все хорошо, вытащить его из поезда и препроводить домой было бы непросто. Скорее всего, ничего бы у нас не вышло. Телеграмму он послал, а потом почему-то передумал. Но почему, почему? — Потягивая виски, Фортнем мерял шагами комнату. — Зачем было предупреждать о заказных бандеролях? В этом году всего-то была одна, та, которую сегодня утром получил Том…

Его голос дрогнул. Не успел он опомниться, как Синтия уже стояла у корзины для ненужных бумаг и тащила оттуда смятую обертку с заказной бандероли.

На почтовом штемпеле стояло: «Нью-Орлеан, Луизиана». Синтия подняла глаза.

— Нью-Орлеан. По-моему, как раз туда направляется Роджер.

Вспомнилось, как щелкнул дверной замок, и в воображении возникла картина: ручка опускается, дверь распахивается и закрывается. Другая дверная ручка повернулась, дверь отворилась, закрылась. И так же пахнуло влажной землей.

Он машинально набрал номер. Долго никто не подходил, наконец Дороти Уиллис взяла трубку. Фортнем представил, как сидит она одна, а во всех комнатах горит свет. Он поговорил с ней о том о сем, потом откашлялся и спросил:

— Дороти, может, тебе покажется глупым мой вопрос, но вы не получали на днях каких-нибудь срочных заказных бандеролей?

— Нет, — чуть слышно сказала она. И, поколебавшись, добавила: — Хотя… Погоди… Третьего дня была одна. Я ведь думала, ты в курсе! Дети в нашем квартале нашли наконец занятие по душе.

— Какое занятие? — с расстановкой спросил Фортнем.

— Да что ты разволновался? Дети выращивают грибы. Что в этом дурного?

Фортнем прикрыл глаза.

— Хью? Ты слушаешь? — спросила Дороти. — Я говорю, нет ничего дурного в том, что они…

— Выращивают грибы? — наконец отозвался Фортнем. — Нет. Ничего дурного.

И медленно опустил трубку.

Ветер шевелит занавески, словно сотканные из лунного света. Тикают часы. Глухая ночь вплыла в окна и наполнила спальню. Кажется ему, что сегодняшнее утро отдалилось на миллион лет, но по-прежнему внятно разносится в воздухе голос миссис Гудбоди. Слышит он, как Роджер изливает душу, и солнце вновь затягивается тучами. Слышит, как по телефону кроет его полицейский из южного штата. И опять — голос Роджера и замирающий вдали перестук колес на рельсовых стыках. И снова миссис Гудбоди выкрикивает из-под забора:

— Господи, а как быстро растут!

— Кто растет?

— Да эти, Marasmius oreades!

Он мигом открыл глаза. Сел. И через минуту уже листал в библиотеке на первом этаже энциклопедический словарь. Указательный палец остановился на словах: «Marasmius oreades — грибы, обильно произрастают на влажных почвах летом и ранней осенью…» Он опустил руку, книга захлопнулась.

Фортнем сошел с крыльца во двор. Во мраке летней ночи вспыхнул огонек сигареты. В небе мелькнул метеор и, не долетев до земли, сгорел. Ласково шелестят деревья. Легко стукнула входная дверь. Синтия в халате подошла к нему.

— Не спится?

— Жарко, наверное.

— И совсем не жарко.

— Да, скорее прохладно, руки коченеют, — откликнулся он. Несколько раз затянулся и, не глядя на нее, сказал:

— Синтия, что если… — Он вдруг осип и замолк. — В общем, что если Роджер сегодня утром был прав? И миссис Гудбоди — тоже? Если и в самом деле случилось что-то страшное?

Он кивком головы показал на небо, усеянное мириадами звезд.

— Например, на Землю вторглись существа из других миров?

— Хью…

— Нет, погоди, позволь мне пофантазировать.

— Никакого вторжения не было, это совершенно очевидно. Мы бы обязательно заметили.

— Положим, кое-что мы все-таки замечаем, например появилось ощущение дискомфорта. Ну так как? Что нужно сделать, чтобы нас покорить? Чем могут воспользоваться инопланетяне, задумывающие вторжение?

Синтия взглянула на небо и хотела ответить, но он снова заговорил.

— Нет-нет, это не метеоры и не летающие тарелки, видимые невооруженным глазом. Может быть, бактерии? Они тоже летят к нам из космоса, так ведь?

— Да, я об этом читала.

— Каждую секунду несметные полчища бактерий, пыльцы, вирусов, спор бомбардируют нашу планету многие миллиарды лет. И сейчас мы тоже сидим под невидимым дождем. Они падают всюду: на города и поселки по всей стране, падают и к нам в палисадник.

— К нам?

— И к миссис Гудбоди. Но люди вроде нее постоянно обрызгивают растения ядами, пропалывают, рвут сорняки, сбивают поганки и мухоморы. Неземной твари трудно выжить в городе. Мешают также погода и климат. Лучше всего им, наверное, на юге: в Алабаме, Джорджии, Луизиане. Там, во влажных болотах, они могут вырасти до приличных размеров.

Тут Синтия рассмеялась.

— Ты сам не знаешь, что говоришь! Скажи еще, что теплицей или — как там ее — лабораторией, приславшей Тому бандероль с этих самых «Великих болот», управляют шестифутовые грибы с другой планеты!

— И правда, смешно получается.

— Смешно! Да это просто бред! — И она мило вскинула головку.

— Боже мой! — неожиданно разозлившись, воскликнул он. — Что-то происходит, ты это понимаешь?! Миссис Гудбоди выпалывает и травит ядом Marasmius oreades. А что такое — Marasmius oreades? Грибы. И тут же приходит заказная срочная бандероль. А что в ней? Грибы для Тома. Ты, конечно, скажешь — совпадение. Тебе этого мало? Ну что ж! Роджер боится, что вскоре может погибнуть. И через несколько часов исчезает, а с дороги присылает нам телеграмму, чтобы мы не принимали — чего? Заказных срочных бандеролей с грибами для Тома. И сын Роджера получил такую посылку. Откуда приходят эти бандероли? Из Нью-Орлеана! А куда направляется Роджер? В Нью-Орлеан! Видишь, как все связано. Не будь столько общего у разрозненных, казалось бы, фактов, я не стал бы расстраиваться. Но Роджер, Том, Джо, грибы — все сплетается в один узор!

— Не злись. — Она стала серьезной, но в глазах по-прежнему мелькала усмешка.

— Я не злюсь! — почти кричал Фортнем. Продолжать он не мог. Еще слово, и она покатится со смеху. Перекрикивать ее смех — бр-р! Он молча оглядывал дома вокруг и думал о темных подвалах, в которых соседские мальчишки, начитавшись «Популярной механики», все как один выращивают грибы — из рассады, купленной на их карманные деньги. В детстве он тоже заказывал по почте химикалии, семена, черепах, бесчисленные притирки и тошнотворные мази. Сколько же сегодня домов в Америке, где в кромешной подвальной тьме растут грибы и пестуют их в простоте душевной дети? Тысячи? Миллионы?

— Хью, — жена коснулась его руки, — у грибов, пусть даже огромных, нет ни рук, ни ног. Они не могут ни пойти на почту, ни, тем более, править миром. Давай спустимся в подвал и поглядим на твоих извергов и чудовищ.

Она втащила его в дом и потянула к подвалу, но он упирался изо всех сил и с глуповатой улыбкой тряс головой.

— Нет, нет, я знаю, что мы увидим. Ты выиграла. Чушь какая-то. На следующей неделе вернется Роджер, и мы все вместе напьемся. Беги-ка в постель, а я выпью на ночь стакан теплого молока и через минуту приду к тебе.

— Вот так-то лучше! — Она расцеловала его в обе щеки, на мгновение прижалась к нему и пошла вверх по лестнице.

На кухне он взял стакан, открыл холодильник, хотел было налить молока и вдруг замер.

В холодильнике, на верхней полке, стояла желтая мисочка. А в ней — ну конечно же! — свежесрезанные грибы!

Он простоял так, наверное, с полминуты; в морозном воздухе холодильника дыхание застывало паром; потом потянулся за миской, поднес к лицу и, почуяв грибной дух, вынес в коридор. Глянул на лестницу — на втором этаже, в спальне, возится Синтия. Он хотел окликнуть ее: «Синтия, ты поставила это в холодильник?». Но запнулся на полуслове.

И спрашивать незачем. Нет, не она.

Он водрузил миску на плоскую верхушку балясины в нижнем конце лестницы и задумался, уставившись на грибы. Вот он уже в постели, глядит, как в открытое окно сквозь занавеску просачивается лунный свет и рисует узоры на потолке. Слышит свой голос:

«Синтия!». И ее ответ: «Что?». Он скажет: «Знаешь, а у грибов есть способ вырастить себе руки и ноги». «Какой такой способ? — отзовется она. — Ах ты глупенький, глупенький, ну какой же ты выдумал способ?» И он соберет все свое мужество и продолжит, несмотря на насмешки: «А что если человек, проходя через болото, срежет гриб и съест?…»

Ничего не ответит Синтия.

Попав внутрь, грибы распространятся с кровью по всему телу, займут каждую клеточку и превратят человека в… Марсианина? А коль так, зачем им собственные руки и ноги? Ведь достаточно проникнуть в чужое тело, обосноваться внутри и овладеть человеком. Джо угостил отца грибами. Роджер поел и переродился. Он сам похитил себя. В одном из последних проблесков здравого смысла, став на время самим собой, он дал телеграмму и предостерег нас от грибов по почте. Роджер, который звонил вечером, уже не был Роджером, он был в плену у того, что съел! Ну как, Синтия, все сходится, так ведь?

Нет, ответит воображаемая Синтия, нет, не сходится, не сходится, нет, нет, нет…

Из подвала послышался легкий шорох, что-то зашелестело, зашептало. Фортнем подошел и приложил ухо к подвальной двери.

— Том?

Нет ответа.

— Том, ты еще внизу?

Нет ответа.

Ждать пришлось долго. Наконец донесся голос Тома. — Да, папа!

— Уже полночь, — сказал Фортнем, с трудом удерживаясь от крика. — Что ты там делаешь?

Нет ответа.

— Я говорю…

— Приглядываю за делянкой, — наконец сказал мальчик; его голос был холоден и слаб.

— Хватит, черт побери! Немедленно вылезай! Слышишь?

Тишина.

— Том! Скажи, ты поставил грибы в холодильник? Зачем?

Прошло секунд десять, прежде чем донесся ответ.

— Это тебе и маме, мне хочется вас угостить.

Сердце подкатило к самому горлу. Фортнем отдышался и тогда только смог говорить.

— Том? Ты не… Ты случайно не ел грибы? Ты их не ел?!

— Странно, что ты спрашиваешь, — сказал Том. — Да, ел. Сегодня вечером. С бутербродом. После ужина. А что?

Фортнем схватился за дверную ручку. Теперь была его очередь молчать. Ноги были как ватные — что за ерунда! «Просто так!» — хотел он ответить Тому, но губы отказывались повиноваться.

— Папа! — ласково позвал Том. — Иди ко мне. И снова через минуту: Погляди на мой урожай.

Дверная ручка под ладонью сделалась скользкой от пота. Щелкнул замок. Фортнем тяжело дышал.

— Папа! — повторил Том.

Фортнем отворил дверь.

Внизу в подвале черным-черно. Он потянулся к выключателю.

— Не включай. Грибы света не любят, — сказал Том, словно почувствовав, что он хочет сделать.

Фортнем убрал с выключателя руку.

Несколько раз сглотнул. Глянул вверх, на лестничную площадку. Там наверху Синтия. Наверное, нужно пойти проститься. Опять он за старое! Боже мой! Что за глупая мысль! Для опасений нет никаких причин. Так ведь?

Так.

— Том? — с деланной легкостью воскликнул он. — Не знаю, готов я или нет, но я иду!

И, ступив вниз, в темноту, закрыл за собой дверь.