"Враг под покрывалом" - читать интересную книгу автора (Бёрджес Энтони)15Когда Виктор Краббе собирал вещи, Энн пришла за своими. – Я сама за себя расплачусь, Виктор. Будет только честно. – Нет, мы приехали как супруги. Так и закончим. Что ты собираешься делать? – Мы едем в Сингапур. – Но его контракт еще не кончился. – Всего месяц остался. Он считает, как раз на этот месяц его сюда и прислали, заниматься какой-то конторской работой. – Где остановишься? – Не скажу, – улыбнулась она. – Не хочу, чтобы Герберт приехал за мной, упрашивал вернуться, закатывал красивые потные сцены. – Ты действительно думаешь, будто я ему сообщу? – Можешь, милый. Не верю мужчинам. – Кроме Бэшюн-Фрейзера? – Нет, даже ему не верю. Хотя доверие – еще не все. – Может быть, передать что-нибудь Герберту? – Нет. Я ему напишу. Слушай, ты не обиделся, а? – Не особенно. Ты всегда была вполне честной. – Старалась. Когда у тебя самолет? – В час. – Лучше поцелуй меня на прощанье. Ты по-прежнему для меня много значишь, Виктор. – Снесу вниз твои вещи. – Нет, просто иди. Я сама. – Тогда прощай. – Он легонько поцеловал ее. А когда открыл дверь, она окликнула: – Виктор! А – О, просто жить. Думаю, надо мне постараться стать хорошим мужем. Сейчас для этого больше возможностей. – Ты способен быть хорошим мужем? – Однажды у меня был такой дар. Может, снова вернется. – Не похоже, правда? Краббе не ответил. – Прощай, Энн, – сказал он. – Надеюсь, будешь счастлива. Откинувшись на спинку кресла высоко над джунглями, убаюканный гулом моторов, Краббе проводил ревизию самому себе. Романтический сои, которым он тешился, сон, который довел Рафлса до преждевременной смерти, потерял смысл в то время, когда спать невозможно. Весь Восток пробуждался, строил дамбы и каналы, электростанции и автомобильные заводы, создавал комитеты, писал конституции, отбирал немногочисленные западные фокусы, которым способен был научиться и применять на практике. Время Рафлса было также временем Китса и Шелли; Восток оставался туманным, манящим, хам вполне мог тихонько позвякивать романтический образ: Катай – сплошь золотые драконы, Япония – край земли. Либерализм – сам по себе романтическая мечта – давно провалился; больше нет места отдельной личности, один человек ничего теперь не способен построить. Краббе вспомнил несколько строчек из неоконченного сонета Хоикинса,[55] которые ему как-то цитировала Фенелла: Пришла пора задуматься о своей личной жизни. Может быть, в самом деле есть два типа брака, оба одинаково ценные; один – чистое вдохновение, нежданно-негаданно сложенная поэма; другой надо строить, трудолюбиво, с Лучениями, самоуничижением, целенаправленно сооружать, потея и ломая ногти. Он видел свою жестокость к Фенелле, беса, который внушал ему, будто это ошибка, а она в каком-то смысле узурпаторша. Нельзя прожить жизнь, храня верность мертвым. Это романтизм самого низменного пошиба. В Индонезии джунгли расчистили, рис посадили. Пора и ему расчистить романтические джунгли, где он хотел укрыться; признать жизнь борьбой, а не сном, выращивать из посеянных зерен прочные отношенья с женой. Он прибыл в Кенчинг рано вечером. И с изумлением обнаружил, что его явился встречать Толбот. Пока самолет катился по земле, разглядел плотную коренастую фигуру, седевшую паклю волос, очки, толстые ноги в спортивных шортах, топтавшиеся взад-вперед у машины. Краббе, сияя, приветствовал его с фальшивой и виноватой радостью. Толбот был мрачен. – Поехали, – буркнул он. – Я вас домой отвезу. Поговорить хочу. – Ох, что случилось? Опять Джаганатан? Толбот завел машину, неловко дернул с места. – Вам чертовски отлично известно, что я хочу поговорить не об этом. А о вас и о моей жене. – Да? – Краббе с трудом сглотнул. – Вы за ней приударяли в Куала-Лумпуре, да? Мне надо было бы догадаться. Я был дураком распроклятым. Даже и не подумал бы, если бы ваша жена на мысль меня не навела. – Моя жена? – Да. А потом тот субъект, Хардман, встретился с вашей женой в городе, высказал предположение, что она с вами в Куала-Лумпуре, потому что тот самый священник-француз прислал ему открытку, где сообщил, что встретил вас обоих. Тут-то ваша жена и сложила все вместе. Ради Христа, скажите, давно это тянется? – Он какими-то крюками ехал по центральной дороге. – Герберт, обождите. Просто пару дней обождите. – Я ее выгнал, я с ней покончил. Вполне можете ее забрать, черт возьми, она мне не нужна. Я не ждал, что вы обо мне подумаете, но могли бы о своей жене подумать. Будто у нее без того мало проблем. – Каких проблем? – Ох, она сама вам расскажет. Хотя, может быть, не захочет. По-моему, вряд ли когда-нибудь вообще захочет разговаривать с вами. Я ее не виню, будь я проклят. – Герберт, прошу вас, послушайте. – Говорить больше нечего. Вред причинен. Я выставлен перед всеми в Куала-Лумпуре дураком распроклятым. – Слушайте, Герберт. Ладно, расскажу, все равно скоро сами узнаете. Она вам напишет. – Напишет? О чем? – Помните человека по фамилии Бэннон-Фрейзер? Толбот остановил машину на обочине, очень осмотрительно. – Бэннон-Фрейзер? Он ведь еще здесь? – Поехал на курсы в Куала-Лумпур. Я встретил его. Вместе с Энн. Они вместе уезжают. Толбот на секунду задумался и предупредил: – Нечего таким манером выкручиваться. Не стоит все сваливать на кого-то другого. – Но это правда. Он работу нашел в Сингапуре. Она сказала, собираются вместе жить. – Где они сейчас? Богом клянусь, если найду обоих… – Толбот сурово взглянул на Краббе. – Откуда мне знать, что вы правду сказали? – Сами скоро узнаете. Она вам письмо пришлет. – Откуда вам все это известно? Вы тоже тут замешаны? Клянусь Богом, когда их найду, будь я проклят… Где они? Где живут? Работник-малаец замешкался по дороге домой и глазел, открыв рот, на машину, в высшей степени пораженный возбуждением Толбота. Краббе махнул ему, чтоб убирался. – Не знаю. Она не пожелала сказать. – Я их найду. Обыщу чертов город. Ему конец. Им обоим конец. – Не стоит, Герберт. Вы ничего сделать не сможете. – Не смогу? Я их разоблачу. Оповещу про них всю эту чертову Федерацию. – Он крепко стиснул руль, опустил голову на клаксон, словно хотел охладить ее. Потом поднял взгляд и сказал: – Что она за женщина? Проститутка? Сперва с вами, потом с этой другой свиньей. Я ее просто не понимаю. Просто ничего не знаю о ней. – Мы только обедали вместе однажды вечером. Вот и все. Толбот принялся всхлипывать, хотя глаза оставались сухими. – Вам не кажется, что это к лучшему? – сказал Краббе. – Знаете, ничего из этого не получалось. Честно признайте, ведь так? Я в первый же день понял, как только вас обоих увидел, что ничего не выходит. – И утешительно потрепал толстое трясущееся плечо. – У меня, кроме нее, ничего нет, – рыдал Толбот. – Я ей все отдал. – У вас еще много всего, – сказал Краббе. – Работа, поэзия. Знаете, из великой печали рождается великая поэзия. – Великая печаль, – шмыгал Толбот. – Никогда больше не буду писать. – Слушайте, – сказал Краббе, – поезжайте ко мне домой. Расскажите все Фенелле. Она поймет. Посочувствует. Вспомните, вы оба поэты. Меня можете в школу забросить. Я машину в школьном гараже оставил, подумал, там надежней, смотритель па месте. Я ее заберу и подъеду через полчасика, потом можно вместе перекусить. – Да, – сказал Толбот, теперь успокоившись. – Надо поесть. Подкрепиться. – И почти весело добавил: – А машины у вас теперь нет. – Что вы хотите сказать? – Ничего от нее не осталось. Просто груда старого железа. Понимаете, был пожар. Кто-то начисто сжег гараж. И уборная для мальчишек сгорела. – Джаганатан. – О нет. Не думаю. Джаганатан отсутствовал. По-моему, ездил в Малакку. Но пожар был адский. С чертовским трудом потушили. – Когда это было? Почему мне никто не сообщил? – Всего пару дней назад. Писать как бы не было смысла. И Фенелла была так расстроена. – Из-за… – Да, из-за той самой истории. – Охваченный внезапным порывом, Толбот крикнул: – Найду эту парочку, убью обоих. Вот так. Они меня погубили, выставили величайшим дураком распроклятым… Слава богу, не забыл страховку продлить. «А теперь, – думал Краббе, – пусть ее получает Абан. Я достаточно долго тянул. Пускай забирает. В любой момент». – Тогда, – бросил он Толботу, – поехали домой. Толбота не пришлось уговаривать войти в дом первым. Он ворвался, громко и горько сообщая о предательстве Энн и о том, что он сделает с Бэннон-Фрейзером. Краббе прикрывался им, словно зонтиком против ожидаемого ливня, и вскоре Фенелла настолько смягчилась, что приняла приветственный поцелуй. Хотя у нее хватало проблем. За обедом она заговорила об этом. – Окно в спальне. Камень прямо туда попал. Люди все кулаками грозили. Потом пожар в школе, машина. Ужас. Я три ночи в Истане ночевала. – В Истане? – Да. Мне отвели комнату для гостей. Абан был очень любезен. Новый повар-малаец принес Толботу еще картошки. Масса углеводов породила философический взгляд на будущее, и Толбот, намазывая на хлеб толстый слой масла, принялся цитировать с затуманившимся за стеклами очков взором: – Возьмите еще говядины, – предложила Фенелла. – Боюсь, подливка остыла, но есть, если любите, вустерский соус. Изо всех сил чавкавший Толбот, наконец, в завершение принялся черпать ложкой фруктовый салат, обрел умиротворение с последним кусочком сыра, потратил всю страсть на третью выпитую чашку кофе. Похлопывая себя по животу, объявил, что будет двигаться домой. Надо стих написать. – Простите за подозрения, Виктор. Мне бы следовало догадаться. – Герберт, все в порядке. Оставшись одни, Фенелла и Краббе сидели напряженно, смущенно. Краббе заговорил первым: – Мне нужно время подумать. Я был не очень хорошим мужем, Фенелла. Поверишь, если скажу, что хотел бы начать все сначала? – Вполне могу поверить. Мы явно не смогли бы и дальше так жить. – Я тебя в самом деле люблю. Теперь вполне ясно понял. – Правда? – Она казалась застывшей, отчужденной, сидела в бамбуковом кресле, выпрямив спину. Потом встала, пошла к столу, накрытому стеклом, остановилась под репродукцией Пауля Клее, взяла сигарету из ящичка. Краббе видел, как она изящна, красива золотой красотой, и постарался выдавить слово «люблю» из нараставшей в нем жалости. – Может быть, слишком поздно, Виктор, – сказала она. – Я не утверждаю. Просто есть вероятность. – Я, должно быть, не понял. – Ты никогда меня особенно не понимал. Фактически никогда не старался. Забавно. Я в последнее время много о себе узнала. Очень хорошо все вижу. Выяснила, например, что я умная. Много могу дать людям. – Совершенно верно. – А ты этого никогда мне не говорил. Ни единого раза Не стану тебя винить. Но в твоей жизни была лишь одна женщина. Скажи честно, Виктор, ты все время меня с нею сравнивал. Никогда отчетливо меня не видел. – Правда. Но нельзя всю жизнь болеть. Я выздоравливал. Теперь знаю, чего хочу. Ты должна дать мне шанс, Фенелла. Я могу быть счастливым с тобой. И хочу, чтобы ты со мной была счастлива. – Да, я верю. Забавно, что это теперь происходит. – Забавно? – Да. Именно после того, как другой мне сказал то же самое. Краббе опешил. – Неужели ты имеешь в виду… – Да. Юсуф. – Краббе недоуменно насупился. – Юсуф – это имя Абана. Он совсем не такой, как о нем люди думают. Меня даже пальцем не тронул. Даже не попытался… – Ох, Фенелла, – охнул Краббе, – не будь так наивна. Он ждет, убаюкивает тебя, пока не придет пора прыгнуть. – Нет, – возразила Фенелла, – он этого не хочет. Я вполне уверена. По-моему, я хорошо его знаю. Понимаешь, когда мы встречаемся, то просто разговариваем. Иногда по-малайски, порой по-английски. Кажется, я избавила его от американского акцента. Он вполне прилично теперь говорит. Говорит, никогда раньше по-настоящему не разговаривал с женщиной, и я верю. Ислам явно не одобряет бесед с женщинами. – И о чем вы беседуете? – О, собственно, я пытаюсь учить его. Он так мало знает о жизни, правда, особенно о нашем образе жизни. А ему надо знать эту жизнь, он ведь больше здесь оставаться не хочет. Изо всех сил меня уговаривает вернуться домой. Говорит, что, когда он приедет в Европу, – очень скоро, – я сумею во многом помочь. Кроме помощи, ничего не просит. – Понятно. – Поэтому получается, Виктор, это я – настоящий учитель. Забавно, правда? Ты приехал сюда с богатыми западными дарами, и, по твоим словам, потерпел поражение, а я не проиграла. Безусловно кое-чему научилась. – Действительно хочешь уехать домой? – Я не знаю. Во всяком случае, пока нет. Это все еще зависит от тебя. – Я тебе говорю, дорогая, хочу попытаться. Все может быть совсем иначе. И ты будешь нужна мне больше кого бы то ни было. – Я не знаю. Краббе хотел было что-то сказать, повторить возражения, по возле дома послышался шум подъезжавшей машины. Донесся жирный голос, распевавший что-то на незнакомом языке. – Забыла сказать, – спохватилась Фенелла. – Мы теперь под охраной полиции. Абан лично распорядился. Довольно-таки старый констебль-сикх. Вряд ли в кризисный момент принесет много пользы, но, похоже, отпугивает наших врагов, кем бы они ни были. – Враг лишь один. – Нет. Ты потерпел поражение, Виктор. Мы больше здесь не нужны, никто из пас. Отныне все враги. Боже, как мелодраматично звучит. Но политика, разумеется, сплошь мелодрама. Невероятно жестокая. – Знаешь, я получу отставку. Слышал кое-что в Куала-Лумпуре. Нового назначения определенно не получу. Но… – Знаю, что ты сейчас скажешь. Останусь ли я здесь с тобой, пока не придет пора окончательно упаковывать чемоданы. Я уже говорила, от чего это зависит. – Потому что «возвращенье домой» – эвфемизм, заменяющий… – А ты не тугодум, Виктор. Я порой забываю, как ты сообразителен. Но ведь ты не давал мне особой возможности, правда? Смысл «возвращенья домой» тот, какой ты в нем видишь. Либо выйдет быть вместе, либо не выйдет. Если нет… Что ж, я еще молода. И, как Юсуф говорит, привлекательна. Имею право немного пожить. – Энн точно то же самое говорит. – Энн? Да, и об этом я знаю. В такой стране нелегко что-то скрыть. Только больше тебя не виню. Понимаю теперь. И жалею… – Жалеешь? – Краббе взглянул на нее, все так же стоявшую, с небольшим удивлением, прищурился в слабом намеке на гнев. – Пойдем лучше в постель. Завтра сходим на пляж. Давно я не купалась. Картар Сингх послал на веранду жизнерадостное приветствие. В ответ ему выслали пива. Супруги Краббе легли в постель, предоставив своему охраннику тихонько напевать про себя, совершая обход по периметру, остановившись под окнами спальни, откуда не доносилось ни звука. Картар Сингх знал: белые люди холодные. У белого мужчины в жилах нет красной крови. Время плясать пружинам, но с двух отдельных кроватей не слышалось даже сонных звуков. Картар Сингх жирно улыбнулся и радостно продолжил обход. |
||
|