Глава 1

Снег, пронизывающий до костей ветер и природа, кажется, взбесилась. Большие мокрые хлопья падают не переставая пятые сутки, укутывая маленькую планету в тяжелое зеленое одеяло. Если верить часам — уже почти ночь. И приходится доверять им, поскольку по-другому разобраться в смене времени суток невозможно из-за черных туч, окутавших небо.

Отвратительный климат. Неприветливая планета, как перепуганный еж ощетинившаяся пиками гор, покрывающих большую ее часть. И много денег, лежащих в виде руды карма под каменной коркой. Из-за установившейся погоды лавина идет за лавиной, их даже спрогнозировать невозможно! Остается надеяться, что ветер все-таки стихнет, тяжелые тучи отступят и снег прекратится. Иначе придется эвакуировать весь рабочий поселок в подземные укрытия. Если погода вынудит нас провести эвакуацию, то работы в шахтах приостановятся. На неопределенное время. Это грозит судебным иском от корпорации, владеющей рабочим поселком. Но это меня не интересует, мы все равно его выиграем. Другое дело, сами шахтеры. Они не хотят уходить, продолжая вкалывать под обледенелой коркой планеты. Им кажется, пока подъемники, доставляющие руду на поверхность не остановились, на планете продолжается жизнь. Они не понимают своего заблуждения. Но это дела не меняет, и я никуда не двинусь из города до тех пор, пока здесь останется хоть один живой человек. Этим людям больше не на кого надеяться, кроме как на меня.

Погода продолжает ухудшаться, и синоптики прогнозируют сильнейшую за всю историю планеты снежную бурю. На складах скопилось несколько сотен тонн руды, которую попросту невозможно вывезти. Ни один уважающий себя космический корабль не сможет опуститься на планету. Хотя, наши поговаривают, что какой-то ненормальный шлюп все-таки прорвался через плотное кольцо облаков и сел, не расплющившись о поверхность. В случае аварии вызвали бы меня, и я бы знала. Но поскольку меня не зовут, значит, все в порядке. А раз так, то этот корабль интересует меня еще меньше, чем иск компании.

Я оглянулась на скособоченный одноэтажный барак, ставший на некоторое время родным домом, пытаясь разгадать, сколько еще продлиться наше совместное сосуществование. Интуиция подсказывала — не так долго, как бы того хотелось. Надежда, как известно, умирает последней, и, кажется, моя уже приказала долго жить. Спасибо синоптикам. Подавив тяжкий вздох, я отвернулась от моего временного пристанища.

Официально я живу в одном из домов поселка, но положенную жилплощадь использую, по большей части, как склад для своих вещей. Я присела на корточки возле крыльца и достала из кармана помятую пачку, вытрясла сигарету. Пошарив по карманам накинутой на плечи куртки, под которую уже успела прокрасться леденящая стужа, выудила зажигалку. Закурила, прислонившись спиной к холодной стене, закрыла глаза. Теперь я 'доктор катастроф', а точнее, их инспектор, хоть это созвучие и смахивает на стойкую шизофрению. Я — дипломированный хирург, терапевт и черт его знает кто еще, магистр медицинских наук. Правда, я не всегда занимала эту беспокойную должность. Когда-то я была врачом на одной из огромных инспекторских космических станций межпланетных взаимоотношений, похожих на маленькие планеты. В основном, в обязанности подобных станций входит мотаться по заселенной вселенной, и инспектировать работу всяческих служб, а так же оказывать посильную помощь. Мне грех было жаловаться, большую часть своего времени я проводила в прекрасно оборудованных операционных и кабинетах. Если не считать двух-трех командировок в году, работу на такой станции можно было считать раем. Взвыли сирены, возвращая меня в реальность, из-за поворота вывалился вездеход с красным крестом на борту.

Очередной обвал, много пострадавших, операция и… я не успела, не смогла. Окружающие убеждают, что я и не могла успеть — парня привезли слишком поздно… но от этого не легче. Безразличная ко всему планета, сожрала еще одну человеческую жизнь.

Я вышла из пропахшего лекарствами полутемного барака. Мне удалось перекемарить час. Целый час беспокойного сна. Наполненный полуобрывками фраз, стонами, доносящимися из реанимации, сквозь тонкую стенку перегородки, мерным стрекотом работающей аппаратуры и полузабытыми видениями. Сегодня мне приснился Арк, старый волк лежал у моих ног, положив большую голову на мои ботинки…

Крыльцо еще больше обледенело. Нужно распорядиться, чтоб почистили. Я спустилась со ступенек, оскальзываясь и рискуя свернуть шею. Здесь все не то, к чему я привыкла. А, собственно, к чему я привыкла? К светлым, чистым операционным? Но это было давно, иногда кажется, что в другой жизни. А может, этого и вовсе не было? Может это просто видения, рожденные воспаленным, смертельно уставшим от хронического недосыпа мозгу? И кто я, собственно, такая?

'Я, Романова Анна Дмитриевна, дипломированный хирург, магистр медицинских наук', - сказала я громко, чтоб напомнить себе, что еще существую. Сделала глубокий вдох, морозный воздух защекотал ноздри и обжег легкие. Выудила из пачки сигарету. Перекурю пока есть время. В любой момент могут кого-нибудь привезти и тогда уже будет поздно. Я попросила огня у пробегающего мимо Ратара, невысокого крепыша, начальника навязанной мне бригады спасателей, неотесанных новичков, вечно спорящих, никогда не соглашающихся и, конечно же, знающих лучше.

— Как там? — я мотнула головой в сторону гор.

— Сейчас Миха заступил, молчит пока, — пожал плечами спасатель, с сочувствием глядя на меня, — Ах, ты спишь когда-нибудь?

— Случается, — усмехнулась я милому прозвищу 'Ах', полученному от Зака, пройдохи и охламона, мужицкого полу, пятнадцати лет отроду. Но тут же посерьезнела и озвучила мысль, мучавшую меня последние несколько часов, — тебе не кажется, что этих геологов надо гнать с перевала в три шеи, пока все не поубивались?

— Мне-то кажется, а вот послушает ли меня кто… — как-то безнадежно проговорил Ратар, под определением 'кто', безусловно, подразумевая управляющего шахтами.

— Послушай, голуба моя, ты кто, начальник спасательской бригады или наложница главного зала, которую имеют все кому не лень? — вызверилась я.

— А в морду? — угрюмо осведомился Ратар.

— Попробуй, — откликнулась я, спокойно прикуривая следующую сигарету.

— Извини.

— Бывает, — пожала я плечами, — скажи своим, пусть крыльцо почистят.

— Вот тут я начальник. А там из меня начальник аховый… — смущенно пробубнил Ратар, махнув головой в сторону шахт.

— Утри сопли, в конце концов, и сделай свою работу, как положено! Это твой участок и отвечаешь за него головой ты, а не кто-то другой! Это не тренировка и школу свою спасательскую ты давно закончил. Это жизнь, где люди умирают по-настоящему.

— Компания в суд… — опять забормотал он.

— Плевать тебе на суд и на компанию, пусть у адвокатов об этом голова болит, — терпеливо проговорила я. И чего на парня орать — совсем недавно сама такая же была. Так уж недавно ли, доктор?

— На то адвокатов и нанимали, они за это деньги получают. Да и не каждая компания полезет в свару с медициной катастроф. Боком, знаешь ли, вылезти может. Так что иди и работай. Ты ж мужик, сгоняй на шахты к управляющему, грохни кулаком по столу, поставь перед фактом, что выставил пару снайперов в ущелье или еще чего в этом роде, короче, кто сунется, тому хана! Понял? Но сказать это надо так, чтоб поверил, чтоб коленки затряслись. Да, кстати, ты тоже можешь им комиссией пригрозить, за неукомплектованность оборудования. Они этого сильно боятся.

— И что, ты всегда так делаешь? — усомнился Ратар.

— По-разному бывает, — пожала я плечами.

— Весело с тобой работать, Ах свет Дмитревна, — рассмеялся Ратар.

— То ли еще будет, — процедила я сквозь зубы, размышляя о сообщениях синоптиков и надвигающемся шторме, — убежище готово?

— Да, — как-то не слишком уверенно отрапортовал Ратар.

— Смотри у меня, — я погрозила ему сигаретой, зажатой меж пальцев, — сегодня с проверкой приду. Если что не так, с тебя три шкуры спущу. Все, иди, работай. Да, встретишь Зака, скажи, чтоб ко мне со всех ног бежал, чертенок. Не ел, небось, сегодня ничего.

Ратар кивнул, и со вздохом облегчения поспешил убраться подальше от начальства, заниматься текущими делами.

Вообще-то, я человек по сути своей безобидный, но в последнее время становиться рядом с собой страшно. Я становлюсь циником, и причем жестоким. Хотя, с другой стороны, какой еще быть? Везде, где случаются глобальные катастрофы или маленькие войны, там появляюсь я или мои коллеги инспекторы. Мне и таким, как я, нет дела до политики и остальной чепухи.

Я, доктор.

Я барахтаюсь в грязи и крови, пытаясь хоть что-то сделать для человечества, имея при этом свое собственное мнение, о котором не подозревает никто. По завету Гиппократа, оказываю помощь нуждающимся. Вне зависимости от чина, звания и принадлежности к фронту. Свои, чужие — какая разница? Все мы люди. Все ходим на двух ногах и кровь, она у всех красная, и больно всем одинаково, что вашим, что нашим. Мое дело воскрешать из мертвых, насколько это возможно. Сшивать, собирая по кускам, разбитые тела, вдыхая в них жизнь, если это мне по силам. А дальше — разбирайтесь сами.

По-другому на этой работе нельзя, иначе с катушек двинешься. Я не вылечу весь мир, в этом я себе очень хорошо отдаю отчет, но дело-то не в этом. По крайней мере, я смогу спасти тех, кого еще можно.

Опять пошел снег. Он тихо шуршал, падая пушистыми хлопьями, и оседая зеленой гладью на поверхности планеты. Снег мешал смотреть, размазывая по снежинкам и без того тусклый свет фонарей. 'А какая это планета?' — вдруг с ужасом подумала я, понимая, что уже не в силах припомнить очередное название. Ценса, это, кажется, Ценса! Или не она? Черт, да какая разница? Я попыталась припомнить, сколько было таких планет с того момента, когда я вылетела со станции 'Алкиона' по вызову на торнадо. Двести? Триста? Они все похожи друг на друга.

Прилетаешь, практически на пустое или развороченное стихией, либо войной, место. Лечишь, работая по двадцать пять часов в сутки из двадцати четырех. В таких местах, как правило, нет ни нужной аппаратуры, ни надлежащего места, только полевые лазареты, в которые превращены наспех возведенные армейские палатки. А ты мечешься, налаживаешь местное обслуживание. Подачу питьевой воды, разбор завалов или эвакуацию. Выбиваясь из сил, вымаливаешь по крохам нужные медикаменты, если их смогут доставить, а если нет… Собираешь вокруг здравомыслящих людей, носящих белые халаты. Через некоторое время смотришь — все завертелось само собой. Все работает и без тебя, и ты уже здесь без надобности. И летишь дальше, туда, где нужнее. Туда, откуда молят о помощи, и, все сначала… а потом еще… и заново…

И уже не запоминаешь названий, помнишь лишь, что здесь: война, землетрясение или прошел пояс торнадо, разрушивший жизнь единственного на планете города. И работаешь, работаешь до одури, почти до смерти. Вот только, Зака жалко — привязался ко мне, чертенок, а ему здесь не место.

С Заком отдельная история. Случай, сведший с этим беспокойным обормотом, прост до наивности. Если рассказывать в двух словах, заключается во фразе: 'Зарекалась свинья не лазить в апельсины!'. Года три назад. У меня закончилась очередная смена на одной из планет в самом пограничье, я направлялась на корабле космического патруля с романтичным названием 'Перекресток' на ближайшую базу своего отделения. Но в пути получилась задержка — из-за мелкой неисправности, 'Перекресток' был вынужден зайти в ближайший порт. Я восприняла эту задержку стоически и решила за время ремонта осмотреть окрестности.

Просто так гулять было странно. Городок, прямо, скажем, оказался паршивеньким, как впрочем, все новые города. Я зашла в местную больницу, потолкалась меж персоналом и отметила до сотни нарушений и просчетов, решив написать докладную записку, едва прилечу на базу. Лучше устранить все сейчас, по тихой воде, чем расхлебывать, не приведи Бог, что неприятное случись.

Я уже возвращалась в порт, когда услышала в подворотне возню. Не сумев преодолеть любопытство, я завернула на звук, показавшийся мне знакомым.

То, что я обнаружила в грязной подворотне, было отвратительно. Пятеро крепких четырнадцатилеток, среди них две девчонки, с упоением пинали что-то скорчившееся под их ногами. Это что-то, перемазанное в пыли и крови, еще умудрялось огрызаться короткими слабыми выпадами. Вслепую. До чего только могло дотянуться.

Диспозиция пришлась не по нраву. Что не сделал бы тот, кого так самозабвенно пинали, пятеро на одного, это многовато. Привычным движением сорвала с пояса подарок Себастьяно, кнут с модернизированной маленькой 'кошкой'-карабином, вплетенным на конце. Не особо широко размахнулась и щелкнула в нескольких миллиметрах над головами дерущихся.

Услышав непонятный свист, а затем оглушительный щелчок, эхом заметавшийся по грязной подворотне, подростки присели, оглянулись. Увидав, что снова отвожу кнут назад, трусливо бросились врассыпную, тут же скрывшись в многочисленных провалах меж портовыми складами.

Я подошла ближе, пытаясь разобраться к какой расе и полу относится предмет издевательств местной молодежи. Предметом оказался мальчишка, лет тринадцати, не больше, худой до обморока. Лицо парня, превратившееся в черно-фиолетовую маску, свидетельствовало, что подобной процедуре он подвергается не впервые, поблескивало одним глазом, второй же успел безнадежно заплыть. В этом единственном глазу, смотрящем на меня, застыл животный ужас, а разбитые губы, с уже запекающейся кровью, не переставая, шевелились. Наклонившись, я уловила невнятное бормотание, в котором, невероятно искажаясь, слышалось: 'Пожалуйста, только не бейте!'

— Ты можешь встать? — спросила я присев на корточки, оставлять его никак нельзя — забьют.

Из глаза выкатилась слеза, чертя на щеке черную дорожку, и он только покачал головой. Я все-таки заставила его подняться, взвалив почти весь его вес на себя — нужно было уходить и как можно скорее. Еще неизвестно, кого могли привести малолетние изверги, никому ведь не нравится, когда отнимают любимую игрушку.

Я молча дотащила мальчишку до 'Перекрестка', оставив на потом все расспросы и возражения. Все это время меня преследовало мерзкое чувство дежа вю, но только реальность теперь, была куда извращенней, чем тогда.

Затащив свою ношу в госпитальный отсек корабля, пошла по уже однажды проторенной дорожке. Умыть, оказать медицинскую помощь, одеть, накормить и уложить спать. Пока подготавливала все, что для этого понадобиться, он не переставал повторять все ту же фразу, словно заезженная пластинка: 'Пожалуйста, только не бейте'.

Когда же стала его раздевать мальчишка затих, сжавшись в маленький комочек с торчащими острыми локтями и коленками, чем очень мне мешал. Пришлось даже прикрикнуть, о чем тут же пожалела — он заплакал, тихонько, почти беззвучно, таращась на меня не заплывшим глазом переполненном до краев ужасом и горем.

Осматривая желтоватую с синим отливом кожу, давно забывшую, что такое горячая вода я была готова ко всему, кроме стертой до крови кожи на щиколотке, означавшей, что ребенка держали на привязи. Чувствуя, как все внутри закипает от ярости вызвала на борт 'Перекрестка' начальника местной полиции. Отказаться начальник не мог, уж слишком громкой была моя должность. Пузатый, одышливый и бесконечно обеспокоенный начальник прибыл через двадцать минут. Я показала свою находку через стекло, не желая лишний раз травмировать мальчишку, и настоятельно попросила разобраться с происшествием.

Начальник помрачнел лицом, изобразив на нем смесь досады и гнева, на подобный казус на вверенном участке и пообещал разобраться в самые кратчайшие сроки. Может никого и не посадят, но нервы окружающим потреплют качественно.

Мальчишка проспал два полных дня, а когда проснулся 'Перекресток' уже вышел в открытый космос, да и я почему-то была уверена, что возвращаться в трущобы пареньку не захочется. Дорога до нужной мне базы заняла чуть больше недели, за которую я успела хорошо познакомиться со спасенным.

Звали его Закари Фарт. Родители паренька работали по контракту на одной из строек близ города. А стройки вещь опасная, вот и на той случилась неприятность — обвалился кран. Родители Закари погибли на месте, а он оказался никому не нужным, поскольку других родственников не существовало в природе. Компания сразу же забыла, что у Фартов остался сиротой двенадцатилетний мальчик. Это случилось чуть больше года назад.

Пока хватало оставшихся от родителей денег, Зак жил в снимаемой ими квартире, но не прошло и месяца, как сироту попросили освободить помещение, совершенно не задумываясь, куда он пойдет.

Из жителей городка никто не захотел брать на себя лишний рот, а на работу не приняли по малолетству и неопытности. Зак скитался по городу, спал в подвалах или вовсе под открытым небом. Питался отбросами с помойки, а что еще прикажете делать? Чужие люди, незнакомая планета, практически полное незнание языка.

Летом еще ничего — были кое-какие ягоды в лесу поблизости, от одних он, между прочим, чуть не умер. Откуда мог знать домашний городской мальчик какие ягоды ядовиты, а какие нет? Но пришла, хоть и теплая, но зима.

К тому времени, как я его нашла, Зак голодал не меньше семи месяцев, если не считать тех очисток, что удавалось стянуть на задворках местной харчевни. Очень скоро от такой жизни Зак стал предметом насмешек и издевательств более благополучных детей. Пока мальчишка был еще в силе, к нему мало кто подходил близко, он и ответить мог.

А потом случилась окончательная катастрофа — спасаясь от ночного холода, Зак на свою беду, залез в какой-то подвал, который, как оказалось, облюбовали местные подростки. Им пришлось не по нраву появление чужака на собственной территории. Зака избили и уже хотели вышвырнуть на улицу, но передумали. Зачем лишать себя бесплатного удовольствия? Кто-то из милых детишек притащил цепь и Зака приковали за ногу к водосточной трубе.

Цепь была достаточно длинной, и мальчишка мог перемещаться по помещению выполняя мелкие поручения своих мучителей, любое неповиновение грозило серьезными неприятностями в виде побоев, зачастую очень сильных. Кроме побоев было кое-что еще, о чем мальчишка старательно умалчивал, а я не менее старательно не спрашивала. Подростки не знают жалости. Кормили когда раз в день, когда через день. Если, конечно вспоминали, что его надо кормить.

Зак стал передвигаться на четвереньках — подняться сил не было. Над ним смеялись и швыряли еду как можно дальше, заставляя унизительно ползти за брошенным куском и подбадривая пинками, а когда парень окончательно ослабел, его начали избивать, просто так, забавы ради.

Мальчишка уже не сомневался, что еще чуть-чуть и он непременно умрет, но тут обнаружилось, что вконец исхудавшая нога свободно выскальзывает из металлического браслета. Зак, не смотря на свою слабость, решил бежать. Ночью это было сделать невозможно, его мучители запирали дверь на замок, а на окнах стояли решетки, так что побег пришлось совершать днем. На что уж он надеялся ума не приложу, но все же сбежал. Его, конечно же догнали и быть ему забитым до смерти, если бы не одна ненормальная, проходящая в этот момент мимо и не отбившая его у осатаневших подростков.

Все это я узнала много позже, кое-что из рассказов Зака, кое-что из материалов дела, которое все-таки завел начальник полиции.

За время нашего путешествия Зак немного отъелся, окреп и стал смотреть на мир чуть увереннее. Первое время прятался под серым солдатским одеялом, укрываясь с головой, сидя в уголке малюсенького помещения выделенной мне каюты. Надо отдать ему должное — почти никаких проблем он не доставлял.

На то чтобы освоиться с очередными изменениями в своей судьбе мальчишке понадобилось раз в пять меньше времени, чем Владу. Впрочем, это и понятно, все-таки возраст, да и в бедственном положении он находился не так уж и долго. С Владом и сравнивать нечего. Хотя, кто знает, может, Заку было намного тяжелее приспособиться к тому, что с ним случилось. Двенадцать лет более ли менее благополучной жизни за плечами и вдруг все рушится…

Парнишка покинул свое укрытие где-то через неделю и стал живо интересоваться происходящим на сторожевом корабле, стараясь, правда, далеко от меня не отходить. Я была благодарна мальчишке, что он, сам того не желая, заставил меня вспомнить о Владе. К моей огромной радости воспоминания эти были никакими — ни горькими, ни болезненными — просто воспоминания. Одни из многих.

Опасаясь, что Зак привяжется ко мне, да и помня свой печальный опыт, решила отправить его в один из приютов св. Терезы. Благо было по дороге. Ему там будет лучше, мудро рассудила я. Да и мой образ жизни совершенно не подходит для маленьких мальчиков. И времени им заниматься у меня совсем нет.

В один прекрасный день я передала мальчишку сестре Юдифь, ожидавшей нас в порту, куда командир 'Перекрестка' согласился заглянуть. Поцеловав Зака в мокрую соленую щеку, в который раз сказала ему, что так будет лучше и строго приказала слушаться монашку. Он не возражал, только по щекам катились слезы величиной с горошину. Я отвернулась и быстро взошла на борт ожидающего корабля. На душе было паскудно, и оставшиеся полчаса до вылета не покидала малюсенькую каюту, которую все последнее время делила с Закари.

Каково же было мое удивление, когда через полтора часа после взлета в мою дверь деликатно постучали. После разрешения войти, в помещение протиснулся корабельный кок, волоча за ухо моего красного то ли от стыда, то ли от ярости, Зака. Оказывается, кок собрался приготовить ужин, полез в ящик с провиантом и обнаружил нелегального пассажира, сладко спавшего среди мешков с овощами.

Операция, получившая среди экипажа 'Перекрестка' кодовое название 'Так ему будет лучше', повторялась еще дважды. Всякий раз с одинаковым успехом. В третий раз, обнаружив перед собой Зака с виновато опущенной головой, я, титаническим усилием воли, подавила острое желание заняться рукоприкладством. Тяжко вздохнув, взъерошила волосы Зака и скомандовала: 'Мыться, есть и спать! Живо!' С тех пор этой фразой заканчиваются все воспитательные процессы, которые я еще пытаюсь иногда проводить. Хотя с каждым месяцем это делать все сложнее и сложнее. Зак раздался в плечах, стал головы на две выше меня и все больше напоминает взрослого мужчину — сердитого, своевольного, которого не сильно-то и повоспитываешь.

Правда, это не помешало мне качественно ободрать с него шкуру. Благодаря Владу я растеряла большую толику человеколюбия, обычно мне присущего. И когда Зак удумал вместе со своей знакомой поинтересоваться действующим вулканом, едва при этом не погибнув… Я, вытащила парня из передряги и, без зазрения совести, провела разъяснительную работу. При помощи форменного ремня. После этого мальчишка целый день на меня обижался и пролежал отвернувшись носом к стенке, тихонько всхлипывая и мастерски действуя мне на нервы. Впрочем, испытать мой гнев на собственной шкуре ему выпадало, к нашему общему удовлетворению, не часто, так что живем достаточно мирно.

Сигарета почти докурена, надо возвращаться в барак. Нет, еще немного постою. Я утаптывала ногой зеленый пушистый снег. Интересно, почему здесь снег зеленый? Наверное, какая-нибудь аномалия в атмо… Бросьте, доктор, это ж просто стереотип, что снег должен быть непременно белым и никаким иным. Нет, доктор, это не стереотип, это, к сожалению, диагноз. Мысли, сорвавшимися с поводков собаками, весело скакали с предмета на предмет, пытаясь доискаться до сути вещей, до которой мне, впрочем, не было никакого дела, но это заставляет отвлечься от работы и не свихнуться окончательно.

— Эй, девка! — прорвался в сознание зычный крик.

Оказывается, пока я развлекалась интеллектуальными играми, к двери барака подкатил незнакомый вездеход без опознавательных знаков. Из-за поползшего вниз стекла высунулась взлохмаченная голова без шапки.

— Не подскажешь, где хирургия? — поинтересовался кандидат в мои пациенты с диагнозом менингит.

— Да здесь она, вот этот барак, — я махнула рукой на здание позади себя, и спросила скорее для проформы, — а что стряслось, служивый, помощь нужна или как?

Мне ответили, что от меня помощь может понадобиться только одна, и явно не на улице.

— Одел бы ты шапку, родной, голову застудишь, — машинально посоветовала я, теряя к подъехавшему всякий интерес, доставая из пачки третью по счету сигарету.

Опять, наверное, какая-нибудь инспекция. Как обычно понаедут не вовремя. Поцокают языком, погрозят срезать бюджет. Я же, предложу прооперироваться на этот бюджет, честно предупредив, чтобы сразу заказывали холодильник в морге и место на близлежащем кладбище. Поскольку, большего с предлагаемого кастрированного бюджета сделать не могу. Они повопят, я разведу руками и повторю избитую фразу: 'Пока что я не Бог'. Инспекция улетит, начальство успокоится, бюджет останется прежним, а может, и подкинут чего и я смогу спокойно продолжать работать.

— Девушка, — не пожелал отстать водитель, — а где можно Романову отыскать?

— На что она вам? — проявила я бдительность — неправильная какая-то инспекция. Инспектор обязан знать своих героев в лицо.

— Ее один человек ищет.

— И?.. — я прикурила от найденной в кармане зажигалки.

— Что — и?.. — начал гневаться приезжий.

— Надо что от Романовой? — снизошла я до продолжения разговора. — Если что серьезное, так я ей передам, а ежили — нет, зачем зазря доктора беспокоить, отдыхает она.

— Слышишь, пигалица, — окончательно вышел из себя водитель, (что ж ты нервный-то такой, успокоительное бы тебе прописать), — иди живо позови начальницу, недосуг мне с санитарками балакать.

— А ты не балакай, — пожала я плечами, продолжая спокойно курить, разговор начал меня забавлять. — Езжай своей дорогой, милок, ты подъезд к приемному загораживаешь, а то сейчас позову ребят, они быстро твою колымагу в сугроб зароют.

Я бросила взгляд в конец длинной улицы, где по моим подсчетам обретался Ратар, натягивая последние тросы вдоль улиц. Вместо бригадира я увидела облако снежной пыли, поднимаемое летящим в нашу сторону на всех парах вездеходом. Я подобралась, может опять кого везут, увидав же отсутствие красного креста, продолжила ковырять ногой снег.

— Вон, генерал едет, — осклабившись, прокомментировал приставучий водитель, — сейчас запрыгаешь, как вша на сковородке!

Вот только генералов мне сейчас и не хватает! Машина остановилась, обдав меня тучей колких, холодных снежинок. Я демонстративно отвернулась, не выношу хамства. Хлопнула дверь, мимо меня пробежал высокий человек, закутанный в меховую куртку и низко склонивший голову, таким образом пытаясь спастись от снежной пыли летящей в лицо. Меховая куртка, поскользнувшись и едва не рухнув на ступеньки, взобрался на крыльцо и рванул дверь барака.

— Вам туда нельзя, — спокойно остановила я его, — это реанимация, закройте сейчас же дверь!

— Где хирургия? — спросил он оборачиваясь.

— Вот, — я указала на соседнюю дверь, приготовившись к очередному раунду игры в вопросы-ответы.

Дверь распахнулась, и в освещенном провале показалось румяное личико медсестры Любаши.

— Ах, за городом лавина сошла, там где эти геологи роются, — затараторила она, — одного придавило насмерть, другого вытащили, Миха сказал, вроде живой.

— Когда будут? — все, игры закончились, есть работа, посетители могут подождать.

— Минут через двадцать, там проход занесло.

— Хорошо, готовьте вторую операционную, я сама встречу.

— Кто оперирует? — по-деловому поинтересовалась Любаша.

— Все спят?

— Да, кроме дежурной бригады и Игорька, у него через полчаса смена начинается.

— Значит, я, Игорек и Олир, он недавно заступил, всех, кто работает более пяти часов отправить спать.

— Анна Дмитриевна, — укоризненно заговорила Любаша, — вы уже третьи сутки на ногах, может я разбужу кого?

— Спасибо, Любаша, — улыбнулась я, ее заботе. Ну, почему, мои подчиненные называют меня по имени отчеству, только когда мною недовольны? — Но сон, это святое, я и так целый час недавно спала, у остальных еще будет время себя показать, шторм скоро, так что, иди, готовь операционную и что б Игорек был как штык, иначе погоню взашей!

— Хорошо, — Любашина головка собралась исчезнуть за дверью, но я остановила ее.

— Люба, ты Зака не видела?

— Нет, носится где-нибудь, оглоед эдакий, с утра не заявлялся.

— Ладно, жрать захочет — придет, — философски изрекла я.

Люба согласно кивнув исчезла, мягко притворив дверь, а я, озадачено морща лоб, принялась гадать, куда на этот раз могло занести моего охламона. Человек, до этого так истово рвавшийся в хирургию во время нашего с Любой разговора стоял, словно окаменев. Я попрыгала на месте. Ножки мои, ножки, согревайтесь, сейчас стоять вам придется долго и нудно.

— Аня, это ты, что ли? — как-то неуверенно проговорила 'меховая куртка'.

— Я и что из… — раздраженно начала я, мыслями уже находясь в операционной, но осеклась, узнав голос.

— Папа? — спросила я не менее неуверенно, чем он. Вот уж кого не ждала увидеть. Принесла нелегкая!

— Анечка, я так… — он попытался меня обнять, я отстранилась.

— Убери машину, пожалуйста, — попросила я, — ты загораживаешь подъезд.

Сбитый с толку этакой теплой встречей отец махнул водителю вездехода, приказывая отъехать в сторону.

— Как дома? — спросила я, только что б не молчать.

— Все хорошо.

— Как ты? — продолжала я расспросы, удивляясь, что меня это совершенно не интересует.

— Здоров.

— Как Ната?

— У нее тоже все нормально. У нас с ней три года назад сын родился. Сашей назвали.

— Поздравляю, — без особого энтузиазма проговорила я, прикидывая хватит ли нам крови для переливания, если ситуация выйдет из-под контроля. — Красивое имя.

— Спасибо.

— Ника?

— Соскучилась по тебе. Почему не звонишь, не пишешь?

— Времени нет, — я с ужасом поняла, что нам больше не о чем говорить.

— Тебе не кажется, что ты заигралась и уже давно пора домой? — совсем как в детстве, спросил родитель.

— Мой дом здесь, — безразлично ответила я, махнув рукой за спину.

— Где? — у папы отвисла челюсть, и он оглядел непривлекательный во всех отношениях барак.

— Пока здесь, — честно ответила я, — а дальше, не знаю.

— Ты знаешь, сколько прошло времени с тех пор…

— Нет.

— Почти шесть лет!

— Долго, — согласилась я.

— Аня, почему?

— Ты когда-нибудь вязал на спицах? — спросила я, отрываясь от дороги, на которой вот-вот должны появиться сани с пострадавшим.

— Нет, — замотал головой он.

— Ты вяжешь полотно, — принялась терпеливо объяснять я, снова вглядываясь в снежную пелену, — петелька за петелькой. Осторожно, чтоб не сбиться. Потом одна петелька соскальзывает и все, полотно уже испорчено. Ты пытаешься схватить упрямую нитку, но полотно уже распустилось до основания и ты распускаешь его и начинаешь вязать заново. Вот так-то.

Меня совершенно не заботило, понял ли отец хоть слово из того, что я пыталась до него донести, это, как говорится, уже его проблемы.

Из-за поворота с воем сирен вылетел вездеход на воздушной подушке и лихо затормозил у дверей барака. Вынесли носилки. На них парнишка, лет шестнадцать, не больше. Геолог хренов! Совсем еще мальчик, укрытый до подбородка термоодеялом.

— Как он?

Усталый, задерганный врач из команды дежурных спасателей поднимает на меня красные глаза.

— Множественные ушибы, разрывы мягких тканей, сдавленные травмы верхней и нижней конечностей справа. Подозрение на внутреннее кровотечение. Болевой шок, переохлаждение. Аня, они работают без костюмов, а там температура! — рявкнул он, но сразу как-то сник и продолжил, — Проведены противошоковые. Стабилен. В сознании.

— Доктор, — хриплый голос с носилок, глаза в пол лица мутные от боли, — больно.

— Потерпи, родной, — слышу я свой ласковый голос и наклоняюсь почти к самому его лицу, — потерпи, ты ж у нас мужик. Сейчас все будет хорошо.

На пороге появляется Игорек, Любаша и два санитара. Санитары подхватывают носилки. Любаня на ходу ставит капельницу.

— Игорь, загружайте, я сейчас иду, — Игорь кивает и скрывается за дверью. — Папа, извини, мне надо работать.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сообщает он моей спине.

— В три у меня обход, приходи, поговорим, — бросаю я через плечо, и едва оказавшись в бараке, отдаю распоряжение на порог его не пускать, мало мне тут проблем!

…В операционной не хватает света, притащили еще две лампы. С начала операции прошло около трех часов. Все операционное поле залито кровью, я ничего не вижу, продолжая сшивать сосуды почти на ощупь.

— Он теряет кровь быстрее, чем мы льем, — бормочет анестезиолог.

— Ничего, — в ответ бормочу я, — все будет хорошо. Игорь, как рука? Люба, отсос! Не рожна не видно!

— Почти собрал.

— Все будет хорошо, — как заклинание, — давление как?

— Пока стабильно, — голос анестезиолога из-за маски звучит глухо.

— Люба, отсос, — умоляю я, вглядываясь в красную горячую пелену, пытаясь зашить почечную вену. Удалось, кровь остановилась. Любаша вытирает тампоном пот с моего лба.

— Он ухудшается! Падает давление! — Взрывается голос Олира, комкая недавний триумф.

— Адреналин, надо подстегнуть сердце. Черт! Остановка! Иду на прямой… — рычу я.

Треск вскрываемых ребер и вот я уже держу в руках пока еще живое сердце и начинаю ритмично сжимать его в ладони, заставляя вновь и вновь сокращаться и гнать по венам и артериям живую теплую кровь. Минута. Три. Двенадцать. На этой чертовой планете нет самых элементарных вещей!

— Ах, он мертв, — голос Игорька дрожит.

— Черта с два! Сволочь, ты будешь жить! — Раздраженно кричу я на сердце в моей ладони, — еще адреналин, кровь, подоломин, кислород!

Я собираю всю волю и свою жизнь в кулак и в последнем рывке передаю это мальчишке. Только бы получилось. Только бы… Ну же! Ну, давай! Под онемевшими от напряжения пальцами вдруг вздрагивает, несмело, будто мышка, зажатая в кулаке. Потом увереннее. Я помогаю. Еще одно нестойкое сокращение. Сердечко просыпается, медленно ворочаясь, словно медведь после зимней спячки. И вот оно уже бьется само, без моей помощи, появился пульс, давление. Проверили работу мозга.

— Он жив!!! — сообщила Любаша.

— Ребята, закончите тут без меня? — колени противно подгибаются, от перенапряжения перед глазами плавают лазоревые круги.

— Да, Анна Дмитриевна.

На несколько секунд все оторвались от растерзанного тела на столе и проводили меня взглядами, в которых сквозило восхищение. Я стягиваю перчатки и бросаю их в мусорку, меня немного мутит от усталости.

На заплетающихся ногах я добрела до первого попавшегося стула. Интересно, а как чувствовал себя хирург почти два тысячелетия назад впервые во всем мире державший в руках живое сердце и заставивший его биться? Я падаю на стул у входа в приемную. Так же, или… глаза закрываются, и я проваливаюсь в черную дыру.

— Ах, Аня, проснись! — кто-то настойчиво трясет меня за плечо.

Я открываю глаза и медленно выныриваю из одуряющего тяжелого сна, который не прогоняет усталость, а лишь усиливает ее.

— В чем дело? — бормочу я, усилием стряхивая с себя дрему, готовая бежать куда потребуется.

— В отделении все хорошо, — быстро успокаивает меня Люба, — вот только тебя постоянно требует какой-то здоровенный мужик. Он всех уже порядком достал, никак не может понять, что ты задремала.

— С мужиком я потом разберусь. Как больной?

— Который? — притворно хмурит Любаша красивый лобик.

— Последний.

— Его Рори зовут, — сообщила мне Люба, словно выдала военную тайну, — он в себя пришел, здорово, правда?

— Да, здорово, — согласилась я, снимая ноги с заботливо подставленного кем-то табурета. — Это ж, сколько я спала?

— Около двух часов, — довольно сообщила мне Люба, с улыбкой глядя на мое ошарашенное лицо.

— Зак приходил?

— Нет, — тут же нахмурилась Люба, — у меня такое ощущение, что мальчишку давно уже никто серьезно не воспитывал, а ему явно не достает хорошей трепки.

— Оставьте вы парнишку в покое, — поморщилась я, — вон Керк, как меня встретит, так постоянно предлагает услуги по воспитанию Зака.

— Значит, есть за что, — спокойно рассудила Люба.

— Да не за что, — уверенно проговорила я, подходя к кофеварке и наливая кофе в две чашки, — он же еще совсем ребенок, а взрослым вечно что-нибудь да не нравится, это во-первых. А во-вторых, шахтерские детки тоже далеко не подарки, так что лучше пусть за своими приглядывает. Ладно, пойду, посмотрю, как там наш пациент, все остальное потом.

Я поставила чашку с недопитым кофе на стол и заковыляла в реанимацию, на ногах, словно набитых ватой. Странно, подумала я, проходя меж ровных рядов коек и просматривая 'карточки-состояния', развешанные на спинках, я назвала Рори последним пациентом. Дело в том, что, допустим, у пилотов не принято говорить 'последний вылет', они с незапамятных времен говорят 'крайний', это вроде, как и не приговор, значит, будет еще один… Я назвала Рори последним. И сейчас очень хочу, что бы он оказался действительно последним, кого искалечила и чуть не убила эта планета с ее ледниками, обвалами, не прекращающимся снегом и полезными ископаемыми. За этой чертовой рудой и лезут такие мальчишки, как Рори, не имея должной экипировки и навыков.

Когда думаю, сколько таких невинных душ сожрала планета, к скольким я уже не успела и к скольким не успею еще, хочется потратить некоторое количество своих денег на маленькую атомную бомбу и отправить Ценсу в тартарары, разметав микронами во все стороны космоса. Зачем мне все мои деньги, если я не могу даже пожертвовать ни оборудования для горняков, ни аппаратуру для своего госпиталя!? Это, видишь ли, запрещает устав компании, разрабатывающей шахты, и это бесит меня больше всего.

Я останавливалась у кроватей, выдавливая улыбку, разговаривала с пациентами, пытаясь их подбодрить и унять свое не к месту разыгравшееся раздражение.

С отцом я так и не успела, да и не хотела, признаться, пообщаться в госпитале, отправившись на осмотр укрытия. А оттуда, пересмотрев карты синоптиков, на лавиноопасный участок. Там зависла еще часа на два с дежурной группой спуская несколько тонн подтаявшего снега. Потом постаралась придумать себе какое-нибудь неотложное дело, чтоб не встречаться с генералом, кружившим вокруг госпиталя, как голодный волк. Но, в конце концов, пришлось внять мольбам персонала и отправиться в выделенный мне в городке дом, чтобы родитель перестал донимать всех и дал людям спокойно работать.

Мы расположились в одной из трех комнатушек, ее с натяжкой можно было назвать гостиной. Я посетила этот дом впервые с момента прибытия на Ценсу, если, конечно, не считать тех минут, когда заскочила оставить лишний багаж.

В гостиной почти не было мебели. Продавленный диван, шкаф, со сломанной дверцей, висящей на одной петле, два кресла с потертой обивкой неопределенного цвета, да грубо сколоченный стол под куском брезента — вот и вся обстановка. Если не учитывать украшений, роль коих исполняли сантиметровый слой пыли, заменяющий ковер и космы паутины, причудливо свешивающиеся с потолка.

Я периодически поеживалась, как от холода, так и от беспредметного разговора, который вел со мной отец. Вел, между прочим, один за двоих и весьма успешно. Он, не переставая, повторял на все лады, что я непременно должна бросить свою работу и отправиться с ним на 'Алкиону'.

Я ничего не отвечала — все доводы и возражения были приведены мною еще у дверей барака, гордо именующегося здесь больницей. И теперь я сидела в не протопленном доме, находясь в полусонном состоянии, и ожидала, когда же родителю надоест молоть языком за двоих, и он уберется туда, откуда прилетел.

Продолжалось все это больше часа, я уже начала тихонько сатанеть, а отец никак не хотел замолкать, так что я несказанно обрадовалась, когда громко хлопнула входная дверь, заставив лихо закачаться бороды паутины. Может это вызов? Я с надеждой смотрела на дверь, даже подалась вперед, всю сонливость как рукой сняло. Но вместо спасительного вызова в комнату протиснулся Керк, худощавый среднего роста мужчина, служащий охранником на шахте 'Веселая вдовушка'. Керк тащил за ухо что-то грязное и непонятное, в котором я усилием фантазии опознала Зака.

— Док, — обратился ко мне Керк, совершенно не обращая внимания на прерванного им генерала, — твой выкормыш снова перебаламутил шахтерских детей и устроил драку.

— Это правда, Зак? — я попыталась сказать это как можно спокойнее.

— Ну, не совсем, Ах, я…

— Ладно, потом, — прервала я его взмахом руки, так я ничего ни от кого не добьюсь. Керк будет твердить одно, Зак другое, а ухо-то скоро посинеет, — Керк, отпусти его, пожалуйста, я сама с ним разберусь.

— Еще раз увижу тебя возле шахт, — предупреждающе проговорил Керк потянув ухо Зака, отчего у того выступили слезы и он приподнялся на цыпочки, — к доку не поведу, а спущу шкуру прямо на месте. Понял?

— Только посмей, — ответила я за Зака, подпустив в голос побольше ласки, усилием воли подавляя поднимающуюся злость, — хоть пальцем мальчишку тронуть, я тебе быстренько помогу не справиться с очередной лавиною, со всем моим прилежанием.

— Да ладно, Ань, это ж я так острастки ради, да и чтоб тебе помочь, сама-то, небось, не осилишь. Вон какой бугай вымахал, куда ты супротив него? — принялся оправдываться Керк, послушно выпуская ухо Зака, приобретшее к этому времени пунцовый оттенок и вполне миролюбиво посоветовал мне, — Познакомила бы ты мальчишку с розгой, глядишь, спесь поспадет и ума прибавится. Все ж таки он на шахты сам пришел, и сам же драку спровоцировал…

— Знаешь, Керк, почему я никогда не буду иметь половых сношений с мужчиной посреди площади славного города Ромфина, являющегося столицей нашего благословенного галактиона? — поинтересовалась я, едва сдерживаясь. Одно дело когда я сама решаю, что мальчишку надо наказать и совсем другое, когда мне это советуют, да еще и предлагают посильную помощь.

— Ну-у, это… наверное, не хочешь, что бы тебя арестовали и отволокли в тюрьму за нарушение общественного порядка, — не слишком уверено проговорил сбитый с толку Керк. А знающий все мои прибаутки Зак, едва слышно хрюкнул.

— Нет, дорогой мой Керк, совсем не по этому, — покачала я головой, краем глаза отмечая, что Зак, понявший, что расправы над ним учинять не собираются воспрял духом и даже украдкой разглядывает молча изображающего из себя скульптуру генерала.

— Тогда почему? — совсем смешался Керк.

— Советчиков много, родной, советчиков, — расцвела я улыбкой, — а я сама кому хошь посоветовать могу.

Керк помолчал немного переваривая услышанное. Кивнул, показывая, что все понял и перешел к более насущным делам, Зака ни с какой стороны не касающимся:

— Док, поговаривают, буря будет?

— Похоже на то.

— Ты ж, если что…

— Керк, я никого бросать здесь не собираюсь. Это вы лучше у себя с управляющим потолкуйте, если он с вами не согласится, придется мне к нему прогуляться.

— Он на всех рабочих обещал в суд подать и рассадить по тюрьмам, если мы с шахт уйдем, — с тоской поведал Керк.

— Хорошо, я зайду к нему немного позже, — пообещала я.

Керк кивнул и, не прощаясь, вышел в зеленую метель. Я медленно повернулась к Заку, вид у мальчишки был плачевный — новая меховая куртка выглядела так, будто несколько дней путешествовала обмотанной вокруг колеса шахтерской вагонетки. Один рукав оторван почти полностью, в прореху сверкает голое плечо, меховая оторочка капюшона превратилась в грязную облезлую кошку. Не лучше выглядели штаны и сапоги.

— Итак, извольте объясниться, молодой человек, — строго потребовала я у его макушки.

— Ах, я тут честно не причем, — вскинув голову, залопотал Зак ломким подростковым басом, недовольно косясь на лишнего свидетеля наших разборок, — я просто шел мимо, а они обступили меня, дразниться начали, а потом вообще стали кричать, что это все из-за тебя…

— Что из-за меня? — удивилась я.

— Да буря эта и все такое… В том смысле, что как ты прилетела, так все наперекосяк… Как я мог это вытерпеть!? — Действительно не мог! Вот идиоты-то! — Ну я и двинул кое-кому пару раз, они мне ответили вот, в общем, и все, — шмыгнул он носом и поднял лицо изукрашенное грязью, разводами крови, свежими ссадинами и наливающим фиолетовым синяком.

— В общем, все как всегда, — подытожила я, а он только тряхнул головой соглашаясь.

— И ты этому веришь? — поинтересовался молчавший до поры генерал. — Да он же себя выгораживает! Это ж у него на роже написано крупными буквами.

— Можно, я как-нибудь сама разберусь? — поинтересовалась я не глядя на отца. Ну не рассказывать, же ему, что Зак мне никогда не врет, даже если это чревато для него неприятностями. Зак боится за меня, а не меня, а это разные вещи. Но сейчас-то дело не в этом. Сейчас-то дело в очередной драке, я от них уже начинаю уставать.

— И что мне делать с вами, Закари Фарт, — вздохнула я, разглядывая свое ободранное и побитое великолепие, — может, подскажете?

— Познакомить с брючным ремнем, — внес свои коррективы в совет Керка отец не сумевший выдержать паузы, — может, действительно, ума прибавит.

Глаза Зака испуганно расширились, глядя на большого незнакомого мужчину, а ноги вот-вот попятятся к двери. Но он быстро совладал со страхом, нагнал на себя сердитый вид и принял воинственную позу, подавшись корпусом вперед. Прекрасно зная мальчишку, я могла сказать, что еще чуть-чуть и здесь завяжется нешуточная ссора с последующим рукоприкладством. И кто из нее выйдет победителем еще вопрос.

— Ничего кроме синяков это не прибавит, — холодно проговорила я, — а их и без того достаточно. Зак, раздевайся и марш в кухню.

Мальчишка торопливо сбросил верхнюю одежду и скрылся в указанном направлении.

— Никогда не смей встревать, когда я выговариваю мальчишке, — прошипела я, поворачиваясь к отцу. — А если у тебя так свербит, что не можешь удержаться, то прежде чем раскрыть рот, спроси меня!

Оставив ошарашенного родителя хлопать глазами, я, прихватив все необходимое, пошла на кухню, так и, не решив, стоит ли дальше проводить воспитательную работу или спустить все на тормозах. В кухне было уже достаточно тепло, а прибор на колонке с водой показывал почти восемьдесят градусов. Посреди кухни верхом на скрипучем стуле восседал Зак, уперев подбородок в скрещенные на спинке руки.

— Зак, рубашку, — приказала я, не глядя на него, набирая в эмалированный таз горячую воду. — Что с плечом?

— Не помню, — угрюмо проговорил он, глядя куда-то в сторону, нехотя стаскивая рубашку.

— Врешь, — я легонько шлепнула его по здоровому плечу, — ножом полоснули?

— Ах, ты меня бросишь тут? — вместо ответа пробормотал он.

— Что за глупости? — возмутилась я. — Сиди спокойно, укол сделаю.

— Это твой отец, ведь так? — скорее утвердительно проговорил он. — Он увезет тебя к себе домой, а я… а меня ты снова отправишь в приют?

— А у меня получится? — с сомнением поинтересовалась я, прокалывая его кожу иголкой.

Зак оставил мой вопрос без ответа, только глянул исподлобья и судорожно вздохнул. Быстро закончив с плечом, я принялась смывать грязь с его лица и рук, затем взялась за ссадины и царапины. Зак шумно втягивал воздух и жмурился.

— Терпи, охламон, — ласково приговаривала я, промокая ссадины, — как драться, так ты горазд, а как лечиться, хныкать начинаешь.

— Я не хнычу, — сквозь сжатые зубы сердито возражал он.

И так каждый раз, после очередной драки, в которые Зак умудрялся встревать не реже, чем раз в два месяца. Сперва я пыталась воспитывать его и даже наказывала, запрещая выходить на улицу, но потом поняла, что просто зря трачу время. Парень мог безропотно просидеть в помещении три недели к ряду, и подраться, лишь только оказывался на улице, а мне оставалось только охать и замазывать очередные ссадины.

— Кажется все, — проговорила я, протягивая ему свежую рубашку и, складывая инструменты, — но ты должен отработать мои медицинские услуги.

— Как это? — подозрительно поинтересовался Зак, просовывая руки в рукава и не ожидая от жизни ничего хорошего.

— Я сейчас буду готовить ужин, а ты принесешь и почистишь овощи. Они лежат в прихожей, — сообщила я, помыв руки и приступая к готовке.

— Хорошо, — покорно согласился Зак и под моим удивленным взглядом вышел из кухни. Что-то случилось помимо драки и что-то крайне серьезное.

Он вернулся на кухню и, поставив увесистую сумку у разделочного стола наполнил подходящую кастрюлю водой и принялся за очистку овощей. Я повернулась к куску мяса, лежащему передо мной, решив оставить выяснение небывалой покладистости парня на более благоприятный момент, а точнее, подождать, когда сам все расскажет.

Я покидала кусочки мяса на сердито зашипевшую разогретым маслом сковородку, прикрыла крышкой и забрала у Зака уже очищенные овощи. По кухне поплыл зазывный запах, возбуждающий аппетит и я могла поклясться, что слышу, как урчит у парня в животе. А где б оно, спрашивается, не урчало, если этот малолетний нахал пробегал где-то целый день, не удосужившись даже позавтракать. Из комнаты донесся тихий скрежет — заработала рация. Я вытерла руки о полотенце, сделала поменьше огонь и пошла отвечать на вызов.

— Радагаст слушает, — проговорила я в микрофон.

— Ах, это Миха, — ответила рация, ужасно картавя голос спасателя.

— Что случилось?

— Да ничего, пока тихо все, я просто хотел спросить, как там Зак.

— Нормально, — осторожно проговорила я, чувствуя, как все внутри начинает мелко подрагивать, — а что с ним должно было случиться?

— Значит, он тебе не сказал?

— А что он должен был сказать? Миха, не темни, что произошло?

— Ах, ты только не ругай его сильно, он в лавину попал.

— Когда?! — упавшим голосом спросила я. Да что за день такой! Не день, а наказание!

Мне сразу стал понятен его чересчур потрепанный вид. После драки, конечно, особо красивым выглядеть трудно, но не до такой же степени! Вот, значит, как — мальчишка попал в лавину и мне ничего не сказал!

— Я тебе клиента привез, а когда возвращался на пост, заметил Зака. Ты особо-то не волнуйся, его только краешком зацепило. Я его в машину взял, отогрел немного, чаю горячего налил. Подвез к городу и приказал идти к тебе. Он дошел-то хоть?

— Ага, дошел. Его Керк за ухо приволок — Зак с шахтерскими детьми драку устроил!

— Да не злись ты, Ах свет Дмитриевна! Он тебе показываться боялся и драку эту, скорее всего для отвода глаз устроил.

— Я ему сейчас такой отвод глаз устрою!

— Не ворчи, Радагаст, — примирительно попросил Миха, — ты бы лучше парня осмотрела на предмет ушибов, мне-то он не дался.

— Хорошо, спасибо Миха.

— Да не за что, ты главное не наседай на парня, ладно? Он и так перепугался до чертиков!

— Хорошо, не буду, — пообещала я, — еще раз спасибо.

— До связи.

Я положила рацию на полочку и несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь успокоить не к месту расшалившиеся нервы и сердце, трясущееся, как заячий хвост. К глазам подступили незваные слезы. Ну чего ты, чего? Ведь живой же! Все же в порядке, вон он на кухне по сковородкам рыскает в поисках съестного! Я с силой оттерла слезы. Господи, я ведь могла потерять мальчишку и ничего об этом не знать! Пока спасала одного, совершенно чужого, могла потерять того, кто стал роднее кровных родственников. Хоть и не хорошо так думать, но это есть и никуда уже не денешься. И страх, от которого все внутри подрагивало, вполне объясним. Зак был рядом последние три года, он прополз со мной бок обок весь мой участок. И мысль, что могла вот так по глупости потерять его, приводила в первобытный ужас.

Я вошла в кухню и посмотрела на Зака, сосредоточенно ковыряющего очередной овощ. Горло перехватило радостью и благодарностью к тому, кто все видит и понимает, что не забрал. Да, опасность была. Была страшная лавина, но она прошла стороной, напугав только, но, не тронув, оставив в живых.

Оно, конечно, если по-хорошему, следовало ласково взяв мальчишку за шкирку отвести в ближайшую комнату и доходчиво растолковать самым нехитрым способом, что не стоит лезть в душу вулканам, ураганам, волнам цунами и уж, конечно, снежным лавинам. И растолковывать все это надобно основательно, чтобы всю оставшуюся ночь так и пролежал хлюпая носом в подушку. Но рука отчего-то не поднималась. И перепугался, чертенок, до зубовной дроби. Шутка ли — в снежной лавине какое-то количество метров проехаться.

— Зак, — тихо позвала я. Он вздрогнул и втянул голову в плечи.

— М-м-м?

— Почему ты не рассказал, что было на самом деле?

— Не знаю, — он передернул плечами, — боялся, что переживать будешь и может немного, что влетит, а так подрался и ладно. Вроде как все привычно и ничего страшного.

— Какой же ты у меня еще глупый, — пробормотала я, обнимая его сзади и пряча лицо на плече. — Волновался он, видишь ли.

— Ах, ты только не плачь, ладно? — быстро заговорил Зак. — Ведь ничего не случилось же… ты же знаешь, что я такие вещи за несколько минут чувствую. Ну, хочешь — накажи, может и виноват, не знаю… только не плачь!

— У тебя ничего не болит?

— Правый бок ноет, но это понятно, я им приложился крепко, когда меня с ног сбило, а так ничего, все в норме.

— И чего ты пошел туда?

— Я Рори помочь хотел, думал, успею предупредить, что лавина… и не успел.

— Не волнуйся, его во время привезли, — хмыкнула я, — собрали мы твоего друга.

— Это хорошо, — повеселел Зак, — Ах, а есть мы когда будем? Я умираю, как есть хочу.

— Минут через пятнадцать, — пообещала я, отобрала у него нож и потянула за рукав на середину кухни, — Почему Михе не дал сразу себя осмотреть?

— У него руки холодные, — признался Зак смущенно улыбнувшись.

Я осмотрела мальчишку, к своей радости не обнаружив ничего нового в его состоянии. Это было почти чудом, для человека, попавшего в лавину, хоть и в самый ее краешек.

— А теперь… — как всегда собралась я подвести итог нашим военным действиям.

— Мыться, есть и спать, — закончил он за меня с удовольствием забывая про не дочищенные овощи, я согласно кивнула.

— Ах, — обернулся Зак стоя на пороге, — а где мы будем сегодня ночевать?

— Здесь, наверное, а что?

— Ничего, неспокойно мне что-то.

Накормив мужиков и отправив Зака спать, пошла мыть посуду, от этого увлекательного занятия меня отвлекла ожившая рация. Вызвали в госпиталь.

Вернувшись после операции с досадой обнаружила, что папаня не ложился, а поджидает меня, надеясь продолжить наш глупый разговор. Глаза слипались, и спать хотелось ужасно, но я заставила себя еще некоторое время послушать лепетания отца, пока зашивала куртку и штаны Зака.

Закончив с ремонтом одежды, сославшись на усталость, отправилась спать. По дороге заглянула проверить, как устроился Зак. За родителя я не сильно беспокоилась — он уже достаточно большой мальчик, чтобы суметь самостоятельно расстелить постель.

В комнате слабо светил ночник, заливая помещение призрачным сиянием, тенями, как пологом скрывая убогость обстановки. Я со вздохом собрала одежду Зака, в беспорядке разбросанную по полу и сложила ее на стул. Сам виновник беспорядка сладко спал, одной рукой обняв подушку, а другой книгу. Одеяло сбилось до пояса, открывая уже ставшую широкой спину. Я усмехнулась — не пройдет и года, как эти плечи и мощная спина с бархатистой кожей сведут с ума не одну сотню девчонок. Я покачала головой, заранее ревнуя к каждой из них. Что ж, а мне, похоже, придется нанимать пару снайперов, дабы обеспечить себе покой от его поклонниц.

Я натянула одеяло ему на плечи и, присев рядом, погладила по щеке с припухшей ссадиной. Зак судорожно вздохнул, отвернул лицо к стене. Немного подумав, скинула ботинки и тонкий кожаный пояс со спасательской мелочевкой, и растянуться рядом, вытягивая натруженные за день ноги. Полежу немного и пойду в другую комнату, надо выспаться, как следует, а, впрочем, что таскаться туда-сюда? Даже если я усну здесь, кого это волнует? Родителя? Плевала я на него. Да и привычно уже засыпая и просыпаясь чувствовать у себя под боком кого-то живого и теплого. Живем-то мы, как правило, в больничных бараках, где нет лишнего миллиметра и рассчитывать на отдельные апартаменты не приходится. Я выключила ночник и уснула, положив голову на спину Зака, молясь, чтоб ночь прошла тихо и спокойно.