"Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана" - читать интересную книгу автора (Глаголева Екатерина)

Часть третья ЖИЗНЬ, СМЕРТЬ, ЛЕГЕНДА

Форбен как раз надписывал второе письмо, когда в окно ударился камешек. Почти тотчас колокола церкви Святого Андрея мелодично пробили полночь. Пора! Оставив письма на столе, шевалье прошел в смежную комнату и кивнул своему помощнику. Тот подошел к двери и завязал разговор с охраной. Под его шутки про ночные бдения без вина и девочек и намеренно громкий смех Форбен перепилил последний прут решетки (большая часть работы была уже сделана, надпил залеплен хлебным мякишем с сажей), а Барт крепким узлом связал вместе две простыни Ну, с Богом! Обняв помощника, который похлопал его по спине единственной рукой, и еще раз пообещав вызволить его отсюда при первой же возможности, Форбен ухватился за простыню, перешагнул через оконную раму и исчез в темноте. Барт последовал за ним, а верный лейтенант еще долго разговаривал на разные голоса, будто вел беседу с ними обоими, потом накрылся с головой одеялом и заснул.

Пока всё шло по плану: юнги, гордые своей находчивостью, провели их к ялику, куда уже были погружены бочонок пива, четыре каравая и голова сыра; на носу; в особой сумке, Форбен нашел карту, компас и циркуль, завернутые в вощеную бумагу, — родственник Барта из Остенде честно отработал свои 400 экю. Хирург тоже сидел в лодке и бледнел от страха при каждом шорохе.

— Ах, Боже мой, господин де Форбен! — воскликнул он. — У вас вскрылись раны! Давайте перевяжу!

— После, после! — отмахнулся шевалье. — Время дорого!

Он сел к рулю.

Лодку оттолкнули от берега, и только тут обнаружилось, что весла разной длины.

— Куда вы смотрели, остолопы! — зашипел Барт на сникших юнг, но отступать было поздно; он взял себе длинное весло, бросил короткое пареньку постарше и мощными гребками вывел ялик на плимутский рейд.

Им предстояло миновать не менее двух десятков кораблей, которые снизу все казались исполинами.

— Who goes?[94] — слышалось то справа, то слева.

— Fishermenr[95] — каждый раз отвечал Барт, в то время как хирург съеживался и бормотал про себя молитвы на фламандском.

С погодой повезло: под покровом тумана они выбрались в открытое море, которое оказалось на удивление ровным и спокойным. Казалось, само небо взяло их под свою защиту И правда, что за безумнаямысль — плыть черезЛа-Манш, где разбивались и шли на дно куда более крепкие и надежные суда, на утлом ялике без паруса, да еще и с разновеликими веслами!

Барт греб, как заведенный, и повязка, оборачивавшая его раненую голову, была мокрой от пота. Лишь несколько раз за два дня он дал себе роздых — чтобы слегка перекусить и забыться на пару часов тяжелым сном на дне лодки, из которой хирург и младший юнга едва успевали вычерпывать воду.

К середине третьего дня вдали показался французский берег — ровная полоса светлого песка. Вконец измученные, они вытащили на него лодку и рухнули рядом, почти без сил. Форбен сверился с картой и произвел вычисления.

Сен-Мало должен быть совсем рядам, не больше шести лье, — сообщил он своим спутникам и восторженно воскликнул, обращаясь к Барту: — Друг мой, вы отмахали 64 лье меньше чем за 48 часов! Такое не под силу даже Геркулесу!

Барт устало улыбнулся.

— Вон они! — раздался вдруг чей-то возглас. — Стоять! Именем короля!

Все повернули головы на крик По берегу к ним бежали шестеро солдат с офицером.

Форбен поднялся и гордо выпрямился, собираясь назвать себя и уладить это недоразумение, но не успел раскрыть рта.

— Господин капитан! Вы живы! — один из солдат радостно взмахнул руками — А мы уже по вас панихиду отслужили!

При этих словах офицер снял шляпу и учтиво поклонился. Форбен ответил на поклон.

— Шевалье де Форбен, капитан Барт, — отрекомендовался он. — Королевские корсары. Мы решили сами вернуться из Плимута, чтобы избавить Его Величество от лишних расходов.

— Очень рад, господин шевалье, — отвечал офицер. — Мне поручено ловить реформатов, которые вздумали бы укрыться у наших врагов, — объяснил он свое присутствие здесь и не слишком радушную встречу. — Но я уверен, что доставлю гораздо большую радостьмар-шалу д'Эстре известием о том, что обнаружил вас, чем если бы я захватил всех гугенотов Дьепа иЛа-Рошели.

— В таком случае доставим ему эту радость поскорее, — подвел Форбен итог беседе. — В путь, господа!

Вся жизнь корсаров и флибустьеров была постоянным поединком со смертью, который порой начинался в довольно раннем возрасте. Жан Барт с двенадцати лет служил юнгой, Рене Дюге-Труэн стал моряком в шестнадцать. Сыну Барта, Франсуа, еще не исполнилось тринадцати, когда он вышел в море с отцом и сразу очутился в гуще сражения. Возмущенный напуганным видом сына, отец велел привязать его к мачте, чтобы тот видел всё: «Ты должен привыкнуть к этой музыке!» Мишель де Граммон, сын дворянина и гвардейского офицера, в 14 (!) лет убил на дуэли воздыхателя своей сестры, был арестован, судим и вынужден поступить в школу юнг, а после, разжалованный из рядов королевского военного флота, сделался флибустьером. Голландский корсар Пит Хейн, герой народных преданий, был сыном капитана и тоже впервые поднялся на борт еще в отрочестве. Лет двадцати он попал в плен к испанцам и четыре года был рабом на галерах, пока его не обменяли на испанских военнопленных. Генри Морган в 20 лет решил попытать счастья в Вест-Индии и, чтобы оплатить переезд, продался на три года в наймиты на Барбадос. Команда Чарлза Гарриса, помощника Эдварда Лоу, состояла из тридцати пяти человек: одному было 15 лет, троим — 17, шестнадцати — от двадцати до двадцати пяти, включая самого капитана, которому исполнилось только 25 лет.

Смерть была вездесущей и многоликой: от холодной и грозной морской пучины, голода, болезней, опасных ран, тягот походов, превратностей сражений и плена, нелепости пьяных драк, жестокости наказаний и, наконец, суровой карающей руки правосудия.

Мы уже уделили достаточно много внимания тому, на что обрекал себя моряк, выходя в море, но, чтобы освежить в памяти эту картину, приведем отрывок из мемуаров Клода де Форбена.

«Шторм, не прекращавшийся три недели, вынуждал меня ставить лишь малое количество парусов. Ветер вынес нас в Бристольский пролив, корабль влекло к берегу, и часто у меня в запасе было всего 12 часов, чтобы помешать ему оказаться вблизи английских берегов, и шесть часов — чтобы нас не вынесло на берега Ирландии. Море бушевало так страшно, что все эти три недели мы не грели котла. Экипаж совершенно выбился из сил, больше половины людей заболели, а остальным тоже приходилось несладко. Пока море так волновалось, однажды утром, около десяти, мне сказали, что на нас идет земля. Я поднялся на палубу, чтобы взглянуть, в чем дело, и увидел, что эта «земля» была бесконечным скопищем вихрей, взвивавших воду в воздух. В этот момент нас накрыла такая высокая волна, что она сорвала большой парус, разбила шлюпку, бывшую на палубе, наполнила корабль водой и опрокинула его на бок, как во время кренгования. Больные, находившиеся на твиндеке, захлебнулись. Перепуганный экипаж молился всем райским святым. При виде этого смятения я закричал: «Смелее, ребята! Все молитвы хороши, но обратитесь-ка к святому насосу: верьте, только он вас спасет!» lt;…gt; Подняли парус на фок-мачте, и корабль выровнялся… Я велел проломить палубу щипцами: часть воды стекла, остальное пролилось в трюм, и кораблем стало можно управлять. У меня почти не оставалось провианта, поскольку всё было испорчено морской водой. Мы пошли по ветру; я велел выбросить в море тела утонувших; оставшиеся в живых едва волочили ноги, и я решил, пока еще светло, пристать к берегам Ирландии, чтобы экипаж, по меньшей мере, не был пленен, поскольку мы не находились в состоянии войны с Ирландией, ведь король объявил войну только Англии и Шотландии. lt;…gt; Как только я сошел на землю, то первым делом устроил лазарет для больных. Из 230 человек, с которыми я вышел из Бреста, у меня оставалось не больше семидесяти пяти: остальные умерли от трудов, страхов или болезней».

Обращает на себя внимание причина смерти большей части экипажа корсарского судна: «от трудов, страхов или болезней». Они были уделом каждого моряка. Но помимо противостояния с бездушной и неумолимой стихией ему приходилось сражаться и с себе подобными. Об абордажном бое, жестоком и беспощадном, мы тоже уже писали, но теперь нам хотелось бы отметить несколько психологических аспектов. Что было побудительной причиной, заставлявшей человека перепрыгивать на борт вражеского корабля, подставляя себя под удар, рискуя самым ценным, что у него есть, — жизнью и здоровьем? Ответов может быть несколько. Для молодого гардемарина первым ринуться на абордаж, захватить судно было единственным способом продвинуться по службе, получить офицерский чин с причитающимся жалованьем, заслужить уважение товарищей и старших по званию. Здесь многое решали молодой задор, юношеские представления о чести, желание совершить подвиг и отличиться. Солдаты и матросы шли на смертельный риск либо по приказу командира, либо из жажды наживы, голос которой был гораздо громче. Их дальнейшее поведение определялось тем, стоила ли овчинка выделки.

Если поживиться нечем, человек непременно воспользуется любой возможностью спастись, думая лишь о себе. В 1689 году Клод де Форбен попал в плен после столкновения с английским военным кораблем: «Бой был долгим и кровавым: он длился целых два часа, то есть гораздо дольше, чем обычный абордаж. Две трети моего экипажа были перебиты, я сам получил» шесть ран, более доставлявших неудобства, чем опасных, однако мы всё сражались. Я спустился на перевязку, так как терял много крови. Мой лакей, думая, что я опасно ранен, последовал за мной со слезами; я пригрозил проломить ему голову, если он не поднимется на палубу и не продолжит бой. Экипаж, оставшийся без командира, видя, что вся палуба покрыта трупами, думал только о своем спасении. Мой лакей, увидев, что шестеро матросов садятся в шлюпку, последовал за ними и, не заботясь о том, в каком состоянии меня оставил, отправился вместе с ними к торговому кораблю, который взял их на борт».

Если же захвату подлежало торговое судно, то алчность, вспыхивавшая в изнуренных, изголодавшихся людях, порой оказывалась сильнее инстинкта самосохранения. Предаваясь грабежу, матросы и солдаты забывали обо всем на свете, даже о грозившей им опасности. Они могли пойти на дно вместе с искореженным кораблем — до того им было жалко бросить «свое» добро.

Генри Морган, захвативший город Маракайбо в 1669 году, оказался в ловушке: у входа в озеро Маракайбо бросили якорь три испанских корабля, отправленные на поиски пиратов. На одном корабле было 48 пушек, на другом — 38, на третьем — 24, тогда как самый большой корабль флибустьеров имел на вооружении только 14 малых пушек. Проскользнуть мимо этих кораблей не было никакой возможности; хуже того, флибустьеры оказались между двух огней, поскольку испанцы успели укрепить форт на берегу и подняли над ним свой флаг. В этом отчаянном положении Морган, у которого, казалось, не было никаких шансов на спасение, отправил к испанскому адмиралу невольника, требуя у него 20 тысяч пиастров выкупа за город Маракайбо и угрожая в противном случае сжечь его и убить всех пленных. Такая дерзость изумила испанцев. Их глава, дон Альфонсо дель Кампо-и-Эспинола, послал Моргану письменный ответ: если он согласен возвратить всю добычу — золото, серебро, драгоценности и товары, всех пленных и невольников, то его простят, в противном случае все флибустьеры будут изрублены, ибо храбрые испанские воины» пламенно желают отомстить за своих замученных соотечественников. На требование же о выкупе за город дон Альфонсо велел передать на словах: «Я могу выплатить требуемую сумму только пулями и ядрами и сам привезу ему эту монету».

Получив ответ, Морган собрал всех пиратов и спросил, хотят ли они отдать свою добычу в обмен на свободу или готовы биться за то и другое. Пираты уговаривали Моргана сделать адмиралу следующее предложение: они согласны очистить Маракайбо, не причиняя городу вреда и не требуя за него выкупа, и отпустить всех пленных, половину невольников и всех заложников, взятых из Гибралтара, тоже без выкупа. Дон Альфонсо дал флибустьерам два дня срока для принятия первоначальных требований, угрожая расправой.

Морган приказал связать и бдительно стеречь пленных, заложников и невольников, собрать смолу, деготь и серу, какие можно было найти, весь лишний порох и переделать одно из самых больших судов в брандер. На него перенесли все горючие материалы и утончили борта корабля. На палубе установили колоды в напяленной на них одежде, нахлобученных шляпах, с ружьями, саблями и знаменами, так что они издали походили на людей. В бортах прорубили несколько отверстий, в которые выставили вместо пушек раскрашенные чурбаны, на главной мачте подняли большой английский флаг. Этот корабль должен был открывать строй. На следующем за ним судне находились пленные мужчины, на другом — пленные женщины со всеми похищенными драгоценностями; остальная добыча была распределена по другим кораблям. Перед отъездом все флибустьеры поклялись Моргану сражаться до последней капли крови и не просить пощады.

Испанский адмирал проявил поразительную беспечность, не выполнив своей угрозы и не напав на флибустьеров по истечении срока ультиматума. Прошло целых шесть дней, пираты успели подготовиться и 30 апреля 1669 года, еще до восхода солнца, сами двинулись навстречу испанцам. Адмирал, чей корабль находился на самой середине узкого канала, поспешно стал готовиться к встрече и спокойно подпустил брандер, считая его флагманом. Но этот корабль приближался без единого выстрела, а его палуба в предрассветном полумраке казалась усыпанной множеством народа. Адмирал решил, что флибустьеры собираются идти на абордаж, велел прекратить стрельбу и приготовиться к отчаянному отпору. Свою ошибку испанцы заметили лишь тогда, когда брандер подошел слишком близко и остановить его было уже нельзя. А ведь за два дня до этого беглый негр предупредил дона Альфонсо, что пираты сооружают брандер, но тот не поверил, что у них «хватит на это ума». Флибустьеры прицепили брандер к испанскому флагману и тотчас попрыгали в лодку, которая поспешно удалилась. Адмирал приказал отряду испанцев перейти на брандер, срубить мачты и, если можно, не давать пламени вспыхнуть, но деятельные враги опередили его и подожгли судно перед тем как его покинуть. Адмиральский корабль в одну минуту оказался объят пламенем и с большей частью экипажа ушел на дно. Многие испанцы бросались в море, стараясь вплавь достигнуть берега, но им это не удавалось. Флибустьеры предлагали им свою помощь, но все испанцы от нее отказались; адмирал спасся на шлюпке. Второй испанский корабль после слабого сопротивления был взят на абордаж. Экипаж третьего корабля, не дожидаясь нападения, перерубил якорные канаты и устремился к крепости, под стенами которой сам потопил свой корабль. Всё это совершилось в течение часа. Флибустьеры одержали решительную победу, не потеряв ни одного человека. Воодушевившись, они вздумали штурмовать саму крепость — не ради добычи, а чтобы выказать свою доблесть, но испанцы под началом только что разбитого адмирала защищались так отчаянно, что пираты, не имевшие ни пушек, ни осадных лестниц, должны были отступить, оставив на месте три десятка человек убитыми и унеся с собой сорок раненых. Тем временем Морган узнал от пленного испанского штурмана, что на потонувшем корабле находилось 40 тысяч пиастров — монетами и серебряными слитками. Капитан флибустьеров отрядил один из своих кораблей для спасения груза, и тому удалось поднять две тысячи фунтов серебра слитками и пиастрами…

Чтобы осуществить невероятное, у человека должна быть цель. Что-то должно вести его за собой, толкать вперед, заставляя не останавливаться, не поворачивать назад или, наоборот, сопротивляться из последних сил, сжав кулаки, стиснув зубы. Сосредоточив свое внимание на «пенителях морей», мы порой забываем о тех, кто им противостоял. Это были люди, дорожившие своей жизнью и имуществом, нажитым тяжелым трудом. Кто захочет по доброй воле расстаться с ним, отдав разбойникам? В этом противостоянии всё решала сила — не только и не столько физическая, сколько моральная. Победителем, как правило, оказывался тот, кто одерживал прежде всего психологическую победу. Иногда одна лишь черная слава жестокого пирата заставляла сдаться без боя его перепуганную жертву, а порой налетчики уходили ни с чем, столкнувшись с твердой решимостью сопротивляться, — слишком уж несоразмерными были ставки на кону.

В начале января 1688 года 284 пирата, возглавляемые бывшим соратником Олоне Пьером Пикардийцем (в литературе его еще называют капитаном Пикаром), после нескольких лет морского грабежа вдоль тихоокеанского побережья решили пройти через Панамский перешеек. Однако когда разведчики сообщили, что поблизости находится отряд в шесть тысяч испанцев, большинство пиратов отказались идти дальше. Только 18 (!) смельчаков продолжили путь на свой страх и риск. Через несколько дней они внезапным натиском захватили город Чоултек, четыре сотни жителей которого не оказали им ни малейшего сопротивления. После этого остальные пираты присоединились к своим отчаянным товарищам. Чтобы отрезать себе путь к отступлению, корабли сожгли, а добычу поделили: каждому досталось около двух тысяч пиастров — немалая сумма.

Что значит идти через джунгли? Пробивать себе дорогу с помощью мачете, обливаясь потом и задыхаясь во влажной духоте. Страдать от укусов насекомых, нехватки воды и пищи. Дрожать за свое добро, не доверяя спутникам. Опасаться нападения хищных зверей, индейцев и испанцев. Стараться верить капитану, обещавшему, что выведет к морю, — и бороться с сомнениями, потому что привык не верить никому, а этим чертовым джунглям конца-краю не видно…

Местные жители поджигали траву и устраивали завалы, отгоняли скот вглубь страны, оставляя пиратов без продовольствия. Мясо, которое они несли с собой, протухло, мушкеты заржавели, так что охотиться было невозможно. Однажды пираты наткнулись на заслон: испанцы преградили им дорогу. Отступать было некуда. Ночью флибустьеры вскарабкались по практически отвесным скалам и с рассветом напали на врага с тыла, уничтожив почти весь отряд из нескольких сотен человек. На шестнадцатый день похода пираты вышли к реке Магдалене, порожистой, с множеством водопадов. Сплавлялись в бочках и наскоро сколоченных коробах, ежедневно теряя в бурлящей воде несколько человек и драгоценные мешки с пиастрами. Только в конце февраля пираты достигли широкой и ровной части реки, построили несколько лодок и к 9 марта добрались на них до устья. Вскоре их подобрал английский корабль с Ямайки и доставил в родные места.

Храбрость и трусость — величины относительные. Человек, который дрался в бою как лев, мог смалодушничать и выдать товарищей, желая ценой признания купить себе жизнь или свободу. В самом деле, пираты нередко сражались с ожесточением отчаяния, потому что знали, что им грозит в случае плена: немедленная смерть на рее или долгая — в тюрьме. Лоренс де Графф однажды приказал взорвать корабль, если он не сумеет вырваться из ловушки, расставленной испанцами. Такое же распоряжение отдал Жан Барт, везший в 1б97 году принца де Конти в Данциг, где тот должен был попытаться занять польский трон (возможно, на память Барту пришел подвиг прадеда). В устье Мааса кораблю чудом удалось пройти мимо девяти вражеских судов. Принц решил пошутить: «Если бы начался бой, нас бы захватили». — «Ни в коем случае, — возразил Барт. — Мой сын стоял наготове у крюйт-камеры с приказом поджечь ее по моему сигналу». Принц побледнел от страха, поняв, какой опасности подвергался. «Лекарство хуже болезни, — сказал он. — Я запрещаю вам прибегать к нему, пока нахожусь на вашем корабле».

В самом деле, корсарам взрывать себя было неразумно. Попав в руки врага, они считались военнопленными, а не разбойниками, а потому с ними поступали по закону: держали в тюрьме вплоть до обмена на пленных соотечественников или получения выкупа (обычно это было жалованье военного за период плена для покрытия издержек на его содержание). Когда англичане захватили в бою Клода де Форбена, его помощника и Жана Барта, их посадили под замок… в плимутском трактире, на втором этаже, установив на окнах решетки. Пленные могли принимать банкира, ссудившего их деньгами для приобретения необходимых вещей. Барт установил контакт со своим родственником из Остенде, который вместе с приставленными к ним в услужение юнгами организовал их побег. Увечного помощника (у него не было руки) пришлось оставить в заточении; он направил погоню по ложному следу, заявив, будто бы беглецы собирались идти пешком, тогда как на самом деле они бежали морем. Едва прибыв к королевскому двору, Форбен обратился с просьбой о выкупе своего помощника, и тот вскоре оказался на свободе. Другого французского корсара, Рене Дюге-Труэна, держали со всем экипажем в плимутской цитадели. Ему помогла совершить побег влюбившаяся в него француженка, супруга почтенного английского торговца. Через нее он сумел подкупить стражей и сговориться с капитаном шведского торгового судна, стоявшего в плимутской гавани. Переодевшись в одежду шведских матросов, Дюге-Труэн и его товарищи вышли из крепости и до вечера находились на окраинном постоялом дворе, а затем, подобно Форбену и Барту, на лодке преодолели Ла-Манш. Такая беспечность в отношении содержания арестантов была присуща англичанам и больше века спустя: корсар Франсуа Менар Расин из Шербура (1774–1817) попал в плен в начале 1810 года, но в декабре ему удалось бежать. 20 марта 1812 года он снова оказался в плену, но уже 30 марта обманул своих стражей и добрался до Франции на лодке.

Обычно тюрьмы не были курортами: заключенные, которые не могли позволить себе покупать еду и одежду за собственные деньги, должны были довольствоваться охапкой вонючей соломы вместо постели и весьма скудной пищей. Нередко моряков помещали в плавучие тюрьмы — старые корабли, поставленные на прикол. Антисанитария, крысы, инфекции — неудивительно, что некоторые узники не доживали до освобождения.

Английский моряк Томас Сондерс, служивший в правление королевы Анны (1702–1714), попал в плен к французам, однако, по его словам, там ему жилось не хуже, чем на корабле. (Вспомним о жестоких наказаниях, практиковавшихся в британском военном флоте, — избавление от них в тюрьме могло показаться наградой.) Когда его выпустили, он снова вернулся на корабль, но через несколько лет был захвачен алжирцами, и вот те-то обращались с пленными жестоко: заставляли работать из последних сил, избивали, уродовали, отрезая носы или уши. Его выкупил капитан судна, на котором он служил.

Выкупом пленных христиан занималась, в частности, французская монашеская конгрегация лазаристов, основанная в XVII веке. Но в 1682 году сам отец Ле-Ва-ше, взявший на себя эту миссию, пал жертвой мусульман, разделив судьбу еще шестнадцати пленных: ими выстрелили из пушки — таковы были меры устрашения, практикуемые алжирцами. На палубы французских военных кораблей, стоявших на рейде Алжира, пролился страшный дождь из человеческих рук, ног, кусков мяса… Те ответили обычными ядрами. Через год бомбардировка города, которая велась с 23 мая по 22 июля 1683 года, позволила освободить в несколько приемов 546 пленников, в том числе шевалье де Шуазель-Бопре де Боже, капитана королевского флота. Его история довольно необычна.

Капитан одного алжирского корсарского судна, некогда участвовавший в рейдах французских корсаров под командованием шевалье де Лери и помнивший о том, как учтиво обращались с ним все офицеры, стал свидетелем того, как людей превращали в пушечные снаряды. Среди пленников был шевалье де Боже, один из офицеров Де Лери, которому грозила та же участь. Капитан-мусульманин сначала попытался добиться его помилования, но, видя, что уговоры не помогают и француза уже привязывают к пушке, в отчаянии обнял пленника и заявил канониру, что в таком случае умрет вместе с ним. Алжирский дей (правитель), ставший свидетелем этой сцены, растрогался и помиловал француза, который, осмелев, добился, чтобы освободили и его слугу, привязанного к соседней пушке.

Попасть в руки испанцев для французских и английских флибустьеров было бы хуже алжирского плена, поскольку было равносильно смерти.

В XVI веке активнее других в пределы испанских колоний в Вест-Индии вторгались французы-протестанты; англичане тоже отреклись от католической веры, и испанцы относились к ним не столько как к представителям другого государства, сколько как к еретикам, а потому захваченных в плен каперов вешали без суда. Так, 3 августа 1621 года губернатор Кубы Франсиско де Венегас писал королю Испании, что отправленные им два сторожевых галеона захватили на рейде Тортуги английский пиратский фрегат с командой из двадцати пяти человек; все пленные были повешены. Но и сохранение жизни пленникам не было большим благодеянием.

Эксквемелин рассказывает о «пирате по кличке Пьер Француз, родом из Дюнкерка, который довольно долго плавал в открытом море на барке с отрядом из 26 человек, прежде чем решил отправиться прямо к берегам Ранчерии, чтобы поохотиться на ловцов жемчуга»: «Когда пираты уже подошли к жемчужной отмели, то на самой большой барке приметили восемь пушек и примерно 60 вооруженных людей. Пираты подошли к этой барке и потребовали, чтобы она им сдалась, но испанцы открыли огонь из всех пушек. Пираты переждали залпы, а затем выпалили из своих пушек, да так метко, что испанцам пришлось довольно туго. Пока испанцы готовились к второму залпу, пираты взобрались на борт, и солдаты запросили пощады в надежде, что вот-вот к ним на помощь придет сторожевой корабль. Но пираты решили перехитрить стражей. Они затопили свое судно, а на захваченной барке оставили испанский флаг, испанцев же загнали в трюмы; на этом корабле они вышли в открытое море. Сначала на сторожевом корабле обрадовались, полагая, что пиратов потопили, но когда там заметили, что барка отвернула в море, то бросились за ней в погоню. Преследовали они пиратов до ночи, но никак не могли догнать барку, хотя и поставили все паруса. Ветер окреп, и разбойники, рискнув парусами, оторвались от сторожевого корабля. Но тут случилось несчастье: парусов подняли столько, что треснула грот-мачта. Но Пьер не растерялся: он связал пленных испанцев попарно и был готов сражаться против неприятельского корабля с командой всего в 22 человека, хотя многие были ранены и не могли принять участие в бою. Одновременно он приказал срубить грот-мачту и поднять на фок-мачте и бушприте все паруса, какими только можно было пользоваться при таком ветре. Всё же сторожевой корабль догнал пиратов и атаковал их так лихо, что те вынуждены были сдаться. Однако они успели выторговать условие, что ни их предводитель, ни они сами не будут в плену таскать камни или известь. (А надо сказать, когда пираты попадут в плен, то их заставляют три или четыре года подряд таскать камни или известь, словно рабов. А когда они становились непригодны для этой работы, их отправляли в Испанию на галеонах.) Кроме того, пиратам обещали при первой же возможности отослать их в Испанию всей командой. Больше всего наш пират жалел свое добро — у него на борту было на 100 тысяч реалов жемчуга, который он награбил на барках».

Чем окончилась эта история с пиратами — неизвестно; верить испанцам на слово было нельзя. Французский флибустьер Шампань, которому губернатор Сан-Доминго выдал каперский патент против испанцев и голландцев, потерял свой корабль в заливе Кампече в начале 1680 года. Вместе с командой из четырех десятков человек он укрылся на небольшом островке в лагуне Терминос. Там их захватил в плен отрад королевского наместника в Кампече Фелипе де ла Баррера-и-Виллегас. Испанец предложил французам, если они добровольно разоружатся, отправить их на Тортугу или в другую французскую колонию, как ранее поступил с захваченными английскими моряками и дровосеками. Шампань согласился, однако их отвели в Кампече, где они пробыли в заточении около двадцати дней; семь флибустьеров за это время умерли. Испанцы, нарушив свое обещание, отвезли оставшихся в Веракрус, где они работали на строительстве укреплений, а затем переправили в Мехико и продали в рабство. Шампаня же с несколькими его людьми бросили в тюрьму, где, по утверждению его товарищей, их отравили. Одному моряку из команды Шампаня удалось бежать, и в мае 1681 года он подал в Мехико петицию консулу Франции в Кадисе, чтобы добиться освобождения.

«От капера до пирата всего-навсего один шаг: и тот и другой сражаются из любви к грабежу; последний, впрочем, должен обладать большей отвагой, ибо он бросает вызов не только врагу, но и виселице», — писал Вашингтон Ирвинг в новелле «Пират Кидд». В 1536 году в Англии был принят закон «для наказания пиратов и грабителей на море». Измены, тяжкие преступления, грабежи, убийства и заговоры, совершенные в пределах адмиралтейской юрисдикции, подлежали расследованию специальными комиссиями, которые должны были назначаться короной и действовать так, как если бы эти преступления были совершены на суше. Имущество пиратов считалось лишенным юридической защиты.

Суд по всем правилам — для пирата это был последний шанс. За время, отведенное на разбирательство, могло случиться многое, да и приговор мог оказаться оправдательным. Например, пирата Джозефа Баннистера в первый раз судили в Порт-Ройале, но оправдали. Тогда губернатор Ямайки Моулсворт, прекрасно знавший, с кем имеет дело, решил устроить второй процесс. Пока суд да дело, Баннистер совершил побег и февральской ночью 1685 года вырвался из Порт-Ройал а на своем судне «Золотое руно». Он отправился прямиком на Сан-Доминго, где примкнул к флотилии Де Граммона. Французы, чтобы помочь ему, составили ложную купчую, по которой владельцем «Золотого руна» становился капитан Дюшен. Для усиления юридической защиты Баннистер попытался получить каперский патент от губернатора Де Кюсси, но тот ему отказал. Решив, что и так сойдет, Баннистер ограбил в 1686 году два английских судна и продолжил пиратствовать; губернатор Ямайки отрядил для его захвата два военных корабля. Фортуна отвернулась от Баннистера: «Золотое руно» он потерял, французы из его команды покинули его, с горсткой верных людей он добрался до Никарагуа, где и был взят в плен капитаном Томасом Спраггом. Чтобы избежать нового процесса в Порт-Ройале, где у Баннистера было много сообщников, Спрагг тотчас повесил его и еще трех пиратов на рее своего судна «Дрейк».

Повешение было самым распространенным наказанием за пиратство. Казнь сопровождалась установленным ритуалом. Перед повешением к пирату приходил священник, но не столько для того, чтобы отпустить грехи, сколько с целью в очередной раз показать милосердие церкви и дать возможность кому-нибудь внести за приговоренного выкуп, что случалось крайне редко. Преступника проводили в кандалах по всем большим улицам города. По прибытии на место казни священник читал долгую проповедь о пагубности пиратства, потом зачитывалось обвинение, после которого пират мог сказать свое последнее слово, но чаще всего он ограничивался грубой бранью. Затем на голову ему накидывали мешок или капюшон, надевали петлю и выбивали опору из-под ног. Тело потом еще долго болталось на виселице в назидание всем пиратам и простым морякам.

Казни тогда играли роль общедоступного бесплатного развлечения, и в публике недостатка не было. Те, кто не смог лично присутствовать на этом зрелище, могли узнать о нем из газет, где подробно рассказывали обо всех деталях: последние слова осужденного, молитвы священника, агония…

Уильям Кидд до последней минуты отказывался раскаяться и признать себя пиратом. Его казнь состоялась 23 мая 1701 года. В первый раз веревка оборвалась под тяжестью тела, и осужденный, который был в стельку пьян, шатаясь, поднялся на ноги. К нему бросился священник, снова требуя покаяться. Покаялся он или нет — вопрос спорный, но его снова вздернули, после чего мертвое тело, вымазанное дегтем, провисело более двух лет в железной клетке. Таким же образом поступили с Чарлзом Вейном и Джоном Рэкемом (их казнили в Кингстоне на Ямайке соответственно в 1719 и 1720 годах). Многие пираты предпочитали смерть в бою подобному концу: считалось, что непогребённое тело обрекает душу на мучительные вечные скитания по просторам океана, а поскольку пираты были очень суеверными, эта перспектива внушала им просто священный ужас. Так что восьмерым пиратам, казненным вместе с Киддом, можно сказать, повезло: после повешения их тела были преданы земле.

В Лондоне местом казни пиратов был Exemtion dock на Темзе. Эшафот устанавливали во время отлива. После повешения тело оставалось на виселице, пока его трижды не покроет приливом, после чего труп снимали и хоронили в безвестной могиле. Казнили не только англичан, но и иностранцев: как-то за один год были повешены 224 французских пирата.

Во Франции пиратов судили и казнили в портах. Так, в январе 1574 года суд Ла-Рошели вынес приговор экипажам трех судов под командованием дворянина Лукани, между прочим, постельничего короля: они грабили торговые корабли, плывущие в Ла-Рошель. Десятерых повесили, остальных били кнутом во всех районах города. Сам Лукани и его брат были «казнены» заочно — экзекуция была произведена над их изображением.

Везти пиратов куда-то на суд было небезопасно: они запросто могли сбежать по дороге. Например, капитан Де Вильпар, крейсировавший в районе Антильских островов специально для борьбы с пиратами, захватил флибустьера Требютора, которого должны были судить. Однако корабль Вильпара, «Мазарини», выбросило на камни вблизи Тортуги. Пока судно пытались починить и снова спустить на воду, Требютор сбежал.

Осенью 1718 года Стид Боннет ремонтировал свой корабль на реке Кейп-Фиа-Ривер в Северной Калифорнии. Известие об этом достигло Чарлстона, и на поимку пирата отрядили два шлюпа. Разразилась жестокая битва. После пяти часов сражения пираты — сам Боннет и еще 29 человек — сдались и были посажены в тюрьму в Чарлстоне, однако предприняли попытку побега. Их изловили и повесили.

Томаса Грина и с ним 16 человек казнили в августе 1705 года в Эдинбурге, но чаще пиратов вешали там, где ловили. Джон Квелч и шесть его подельников были казнены в июне 1704 года в Бостоне (Массачусетс), там же пришел конец Сэму Беллами в октябре 1717-го. 52 члена экипажа Бартоломью Робертса были повешены в марте 1722 года в Кейп-Косте, в Западной Африке.

О том, как было покончено со знаменитым Эдвардом Тичем (Черной Бородой), мы уже писали. Его отрубленную голову прибили на бушприт «Жемчужины», а потом насадили на кол и выставляли в разных городах для устрашения потенциальных преступников. 13 пиратов из его команды предали суду Адмиралтейства и повесили в Уильямсбурге (Виргиния), поскольку они «не испытывали страха перед Богом и почтения к Его Величеству».

Тич был не единственным пиратом, с телом которого обошлись по обычаям Средневековья. Джон Вейтлинг, избранный в 1681 году генералом флибустьеров Южного моря, командовал высадкой в Арике (Чили), в ходе которой он был убит. Испанцы отрубили ему голову и насадили на пику.

Повешение считалось позорной, плебейской казнью. Поэтому сэра Уолтера Рэли казнили как аристократа — усекновением головы. Впрочем, судили его не как пирата, а как изменника королю, хотя обвинение было ложным. Приговор звучал так: «Вас повезут в повозке к месту казни, где повесят, но еще живым вынут из петли, обнажат тело, вырвут сердце, кишки и половые органы и сожгут их на ваших глазах. Затем вашу голову отделят от тела, которое расчленят на четыре части, чтобы доставить удовольствие королю». По непонятным причинам Яков I решил повременить с казнью, в ожидании которой Рэли провел в тюрьме 13 лет. За это время, сидя в Тауэре, он написал «Трактат о кораблях», «Обзор королевского военно-морского флота», «Прерогативы парламента», «Правительственный совет» и начал «Историю мира», которую ему удалось довести до 130 года до н. э. Помимо этого, он настойчиво писал письма к королю, излагая в них дорогие его сердцу мечты о поисках Эльдорадо. И вот однажды король как будто внял его увещеваниям: Рэли выпустили из тюрьмы и дали под его начало эскадру. Однако команда была подобрана из висельников, которые не повиновались приказам, и, несмотря на строгость, доходившую до жестокости, Рэли ничего не смог с ними поделать. Кораблям не удалось войти в устье реки Ориноко, чему также препятствовали ветры и течения. Понимая, что возвращаться к королю с пустыми руками нельзя, Рэли взялся за старое — стал грабить испанские корабли. Этим он компенсировал расходы на экспедицию, но дал повод к войне, что было не в интересах государства. Яков I принял соломоново решение: поскольку приговор в отношении Рэли не был отменен, его можно казнить по обвинению в государственной измене — и испанцы получат удовлетворение, и золото останется в казне. В виде особой милости казнь свели к простому обезглавливанию. 29 октября 1618 года приговор был приведен в исполнение. Стоя на эшафоте и глядя на топор палача, Рэли пошутил: «Это лекарство — снадобье острое! Но лечит от всех болезней!» Голову сэра Уолтера положили в красную кожаную сумку, а тело завернули в бархат. Леди Элизабет похоронила тело мужа в церкви Святой Маргариты в Вестминстере, а набальзамированную голову хранила у себя 29 лет, до самой своей смерти.

Впрочем, не все жизненные истории «джентльменов удачи» имели столь трагический финал. Власти дорожили «пенителями морей», которых можно было использовать в интересах государства, а потому не торопились применять к ним суровые меры.

В апреле 1676 года четыре брата Жалло, курсировавшие в Ла-Манше, захватили пять английских кораблей, заявив, что это голландские или гамбургские суда. Еще два английских корабля были взяты другими корсарами, принадлежавшими к той же компании. Суда разграбили, забрав с них деньги и «движимое имущество», и отвели в Шербур. Дело осложнилось тем, что членов экипажей корсары подвергли пыткам, заставляя их объявить себя голландцами (Голландия тогда воевала с Францией, Англия же соблюдала нейтралитет), и на берегу английские матросы, пройдя медицинское освидетельствование у хирургов Шербура и Парижа, подали жалобу министру Кольберу К ним примкнул лондонский купец, владелец одного из кораблей. Английский король Карл II срочно созвал государственный совет и решил информировать своего посла во Франции о насилии по отношению к его подданным. В результате судебного разбирательства было вынесено постановление об аресте братьев Жалло и шербурского бальи[96] Жака де Лафонтена, получившего свою долю от продажи захваченных судов. Однако к тому времени корсары уже бороздили моря, продолжая заниматься своим делом; они и не думали бежать в Швецию, как утверждали «неофициальные источники». В августе 1676 года суд города Кана (в Нормандии) приговорил их к публичному покаянию у церкви Святого Петра, обезглавливанию и конфискации имущества в пользу короля. Приговор привели в исполнение заочно, на изображении преступников. Им, как говорится, и горя было мало, зато бальи избежать наказания не удалось: его подвергли пытке и казнили. Корсары же приносили слишком большой доход казне, чтобы так ими разбрасываться, да и отношения с Англией переживали не лучший период. Семь лет спустя Людовик XIV, находясь в Версале, издал грамоты о помиловании братьев Жалло, но тем, казалось, до всей этой истории не было дела, поскольку грамоты были зарегистрированы в апелляционном суде Кана только в марте 1692 года, а во время дознания, предшествовавшего этой процедуре, помилованные дерзко отказались отвечать на вопросы судей.

Подобных примеров можно привести довольно много. Например, Джон Дин был боцманом на «Святом Давиде» — испанском корабле, захваченном флибустьерами и превращенном в корсарское судно с французским каперским патентом, выданным на Ямайке (!). В начале 1б7б года капитан Томас Пейн велел ему перейти на захваченный у берегов Венесуэлы кеч «Приключение Джона» и доставить на Ямайку груз какао. По прибытии в колонию судно было арестовано губернатором Вогэном, поскольку его владелец подал жалобу. Дина приговорили к смерти, однако губернатор помиловал его через полгода, так как судебный процесс велся с нарушением процедуры.

В конце 1671 года англичанин Фрэнсис Уитерборн и французский капитан Дюмангль захватили и разграбили два испанских поселения на северном побережье Кубы. Впоследствии оба были арестованы полковником Бистоном, доставлены в Порт-Ройал и приговорены к смертной казни. Однако исполнение приговора было отложено, и Уитерборна вместе с Генри Морганом отправили в Англию. Там оба сидели в Тауэре, а потом были выпущены на свободу по приказу Карла И. В качестве материала для размышления добавим, что во Франции в XVII веке между вынесением приговора и приведением его в исполнение обычно проходило не больше суток.

Следующая история еще более примечательна. В 1688 году Лионель Уофер, Джон Хингсон и Эдвард Дэвис (голландский флибустьер Эдвардт Давид) были арестованы капитаном английского королевского флота. Год они провели в тюрьме Джеймстауна, а потом были отправлены в Англию на суд. Проведя еще год в лондонской Нью-Гейтской тюрьме, они были помилованы в 1691 году. Два года спустя все трое вернулись в Виргинию, где смогли вернуть себе часть захваченной ими, а позже конфискованной добычи за пожертвование трех тысяч фунтов стерлингов колледжу Вильгельма и Марии.

Бартоломью Шарпу повезло меньше. Его послужной список выглядел солидно: с середины 1660-х годов он пиратствовал в Карибском море, а лет через десять стал капитаном и получил каперский патент от губернатора Ямайки Карлайла. В апреле 1680 года он сменил Соукинса на посту генерала флибустьеров Южного моря и командовал английскими флибустьерами, впервые пересекшими Панамский перешеек. В марте 1682 года он вернулся в Англию, где был арестован, предстал перед судом как пират, но избежал повешения, поскольку при нем имелись подробные карты Южного моря, имевшие большую ценность для Адмиралтейства. В 1684 году он вернулся на Антильские острова и получил корсарское поручение от Степлтона, губернатора Невиса, чтобы бороться с пиратами, однако вскоре сам стал одним из них. Шарп примкнул к французским флибустьерам с Сан-Доминго и участвовал вместе с ними в разграблении Кампече в 1685 году. Потом он отправился на Бермуды и помог губернатору усмирить бунт. Там он пробыл до августа 1686 года, пока его не арестовал капитан британского королевского флота. Новый судебный процесс над Шарпом состоялся на Невисе, но его снова оправдали — за неимением доказательств. В 1690 году он оборонял один из Малых Антильских островов, Ангиллу (Змеиный), от французов. В 1696 году Шарп поселился на Сент-Томасе, но два года спустя, сильно задолжав, попытался сбежать с этого острова; его арестовали датские власти, и суд приговорил его к пожизненному заключению с конфискацией имущества.

Обвинение в пиратстве не имело срока давности. Так, Томас Сондерс, о котором мы писали выше, освободившись из алжирского плена, вначале служил боцманом у капитана Пикока, однако брат пристроил его на более доходное место — исполняющим обязанности капитана на шлюпе, владелец которого не имел никакого понятия о морском деле. Через некоторое время шлюп захватили два датских корабля и отвели в Роттердам, где всю команду судили за пиратство. Однако у голландцев не набралось достаточно доказательств, и всех оправдали. 12 лет спустя те же люди предстали перед судом Адмиралтейства в Англии. Уйти от наказания удалось только Сондерсу: за него вступился капитан Пикок, заявив, что это его боцман. Сам же Сондерс утверждал, что его принудили заниматься пиратством (как мы помним, флибустьеры даже выдавали соответствующие свидетельства морякам, захваченным ими в плен, чтобы они потом могли оправдаться на суде). Впоследствии его судили еще раз, во Франции, но тоже оправдали. Сондерс принимал всё происходившее на суде близко к сердцу: для него было важно, чтобы никакое позорное пятно не пало на его семью.

Если пирату удавалось разорвать порочный круг и стать, наконец, «честным человеком», он всеми силами старался скрыть свое прошлое, замкнуть за семью печатями. Но оно могло аукнуться самым неожиданным образом. Сэр Генри Морган, член совета Ямайки, скончался в августе 1688 года от туберкулеза и цирроза печени — всё это были следствия попоек его бурной молодости. А сколько бывших пиратов умерли от лихорадки, старых ран…

Кстати, откуда нам вообще что-либо известно о жизни пиратов и флибустьеров? О королевских корсарах можно судить по официальным документам — корсарским поручениям, счетам, приказам; их возводили в дворянское достоинство, награждали; земляки называли в их честь улицы в их родных городах. Но пираты, стоявшие вне закона, наоборот, старались запутать следы. С одной стороны, им было нужно, чтобы их знали и боялись, ведь дурная слава была психологическим оружием, а с другой — им вовсе не улыбалось быть узнанными при пленении, ведь тогда им наверняка пришлось бы качаться на рее. Они редко назывались собственными именами, предпочитая прозвища, которые, как правило, отражали их происхождение. Так, Жан-Давид Но был известен как Франсуа Олоне (то есть француз из области Сабль-д'Олонн), Мишель д'Артиньи — как Мигель Баск, Пьер Анто — как Пикардиец; а были и просто Пьер Большой, Монбар Губитель, Деревянная Нога…[97] Стид Боннет, получивший помилование от губернатора Северной Каролины, но снова ставший пиратом, переименовал свой корабль и взял себе другое имя — капитан Томас, чтобы не лишиться королевского прощения (как мы знаем, это его не спасло). Сохранившиеся каперские свидетельства — большая редкость. Скудные сведения о повседневной жизни этих людей можно почерпнуть из официальных документов: отчетов губернаторов, протоколов судебных процессов, записей в судовых журналах, которые вели капитаны, отряженные на поимку пиратов. О самых ярких подвигах корсаров и самых жестоких преступлениях пиратов можно узнать из газет того времени, но это взгляд со стороны, к тому же сфокусированный лишь на одном аспекте. Кроме того, реальные события быстро переходили в область фольклора, обрастая вымышленными подробностями. Порой мифотворчество было намеренным. Так, маркиз де Ментенон снискал уважение к себе со стороны флибустьеров страшными рассказами о том, как побывал в плену у индейцев-карибов. По счастью, некоторые бывшие корсары и флибустьеры, а также люди, сталкивавшиеся с ними (например, священники-миссионеры), оставили мемуары, и это просто кладезь самой разнообразной информации.

В те времена, когда не было ни кино, ни телевидения, все путешественники почитали своим долгом подробно описать читателям природу и животный мир увиденных ими земель, обычаи туземцев и вообще всё, что показалось им примечательным, не упустив, разумеется, и разных приключений, которые подогрели бы интерес к их трудам. Благодаря этим книгам перед нами встают образы реальных людей из плоти и крови, а не выдуманных персонажей, — рослого светловолосого красавца Де Граффа с пышными пшеничными усами, щуплого и смуглого Де Граммона, похожего на испанца. И пусть их поступки порой нам не вполне понятны, тем больше причин поверить в реальность их существования.

Львиная доля сведений о пиратах Карибского моря почерпнута из книги Александра Оливье Эксквемелина (1645–1707) «Пираты Америки», первое издание которой вышло в 1678 году в Амстердаме на голландском языке. Эта книга сразу же завоевала популярность и была переведена на другие европейские языки. Во французском переводе, вышедшем в 1686 году в Париже в двух томах, она называлась «История авантюристов-флибустьеров, проявивших себя в Индиях, содержащая всё самое примечательное, что совершено ими за последние 20 лет». Английский перевод вышел годом раньше. Генри Морган, которому в книге Эксквемелина посвящено немало страниц, тогда находился в Англии (его сняли с должности губернатора Ямайки за казнокрадство). В «Пиратах Америки» он был представлен не лучшим образом, а потому подал на издателей в суд за клевету — и выиграл дело, получив компенсацию за моральный ущерб.

В четвертую часть английского издания «Пиратов Америки» был включен дневник Бэзила Рингроуза, в котором описывалось первое вторжение флибустьеров в тихоокеанские воды в 1680–1682 годах: нападения на города, перенесенные лишения и тяжелые испытания, чаяния и раздоры участников похода. Рингроуз пересек Панамский перешеек вместе с Джоном Коксоном, а потом плавал с Бартоломью Шарпом вдоль побережья Перу, обогнул мыс Горн, вернулся в Карибское море, а затем и в Англию. К моменту опубликования его дневника он уже вновь находился где-то в Тихом океане и никаких писательских лавров не стяжал, а слава капитана досталась Шарпу.

Пока в Европе переводили и издавали книгу Эксквемелина, в 1684 году 1100 голландских, английских и французских флибустьеров объединились, чтобы в очередной раз разграбить побережье Перу. Одни отправились на юг, прошли Магеллановым проливом и поднялись к Панаме. Другие решили пересечь Панамский перешеек по маршруту Коксона с помощью индейцев куна. Этот переход совершила группа из 330 французов, в которой был Жак Равено де Люссан: 12 апреля 1684 года они вышли к Тихому океану и соединились с первым отрядом. Позже Равено де Люссан опубликовал «Дневник путешествия к Южному морю с флибустьерами Америки в 1684-м и в последующие годы» — ценное свидетельство о тех годах, когда флибустьеры потихоньку переквал ифицировал ись в плантаторов и только «последние из могикан» еще продолжали сражаться. Из этой книги стало известно о «Золотом острове», о том, как индейцы куна в обмен на стекляшки, ножи и прочую мелочь, а главное — на хорошее отношение каждый год помогали сотням флибустьеров пройти через Панамский перешеек к испанским поселениям в Перу, несмотря на политику «выжженной земли», практикуемую испанцами. Остаток своих дней Равено де Люссан предположительно провел на Эспаньоле.

В том же 1684 году еще один корабельный лекарь флибустьеров, Лионель Уофер, был высажен раненым на берег Панамы и провел четыре месяца среди индейцев, пока его не подобрали товарищи. Вернувшись в Англию, он опубликовал в 1695 году «Новое путешествие с описанием Американского перешейка». Уильям Патерсон, затевавший экспедицию в Панаму и вынашивавший свой «Дарьенский проект», прочел эту книгу еще в рукописи.

В Панамском походе участвовал и Уильям Дампир, совершивший впоследствии кругосветное путешествие. В феврале 1697 года вышла его книга «Новое путешествие вокруг света», принесшая автору широкую известность. Впоследствии она многократно переиздавалась и на английском, и на других европейских языках, а ее рукописный вариант хранится сейчас в Британском музее. «Нелегко назвать имя мореплавателя и путешественника, который дал бы миру более полные сведения, которому в такой мере были бы обязаны негоцианты и моряки и который подобного рода сведения изложил бы в столь ясной манере и столь четким стилем» — так отзывается об этой работе английский историк адмирал Барни. Дампир посвятил свою книгу председателю Королевского общества (Академии наук), и это положительно сказалось на его дальнейшей карьере.

Он оказался плодовитым писателем: его вторая книга «Путешествия и впечатления» была издана уже в 1699 году, а весной 1703-го новый лорд-адмирал Англии принц Георг, муж королевы Анны, представил Дам-пира Ее Величеству в связи с выходом первой части его третьей книги «Путешествие в Новую Голландию».

Свое кругосветное путешествие Дампир совершил в составе каперской экспедиции Вудса Роджерса, который тоже взялся за перо; его книга «Путешествие вокруг света», увидевшая свет в Англии в 1712 году, имела огромный успех.

Дневниковые записи пиратов-литераторов не были беллетристикой: к дневнику Рингроуза прилагались описания различных местностей, карты гаваней и некоторые зарисовки, полезные для мореходов; приложенная к книге Дампира карта циркуляции ветров явилась основополагающей для всех последующих карт такого рода; кроме того, Дампир привел интересные данные о величинах магнитного склонения в различных пунктах Мирового океана, о солености морских вод, о связи между господствующими течениями и ветрами.

Мемуары бывших французских корсаров Клода де Форбена (вышли в 1730 году в Амстердаме) и Рене Дюге-Труэна носят более интимный и развлекательный характер, написаны живым языком и изобилуют описаниями различных происшествий и приключений, от опасных до курьезных; на первый план в них выставлена личность автора. Но это и придает им особую ценность в сравнении с записками других моряков, в которых в основном приводились сведения технического характера.

Интерес читателей к мемуарной литературе был велик, а к пиратской теме — в особенности. Для издателя такая рукопись была беспроигрышным вариантом. В начале XVIII века в Лондоне была опубликована книга под названием «Всеобщая история грабежей, смертоубийств, учиненных самыми знаменитыми пиратами, а также их нравы, порядки, вожаки и их правление», автором которой значился «Капитан Чарлз Джонсон». За этим изданием последовала «Всеобщая история пиратов» (1724), открывавшаяся очерком «О капитане Эйвери и его команде», а потом был напечатан второй том, в который входила рукопись «капитана Миссона» с рассказом о республике Либерталии, созданной пиратами на Мадагаскаре. Этот труд несколько раз переиздавали вплоть до 1972 года, а в конце 1970-х вдруг выяснилось, что ее настоящий автор — Даниель Дефо.[98]

В этом талантливом человеке, который, как говорится, сделал себя сам, всегда была сильна авантюрная жилка. Возможно, именно способность воспарить над реальностью помогла Дефо выбиться из своего круга, стать известным и плодовитым литератором, оказывавшим влияние на правящие круги, но она же приводила к тому, что реальные события, характеры, ситуации в его книгах оказывались вытеснены вымыслом. Взять хотя бы самое известное его произведение — «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устья реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим». Общеизвестно, что прототипом главного героя послужил Александр Селькирк, высаженный на остров Маса-Тьерра в 650 километрах от берегов Чили. Забрал его с острова Вудс Роджерс, совершавший кругосветную экспедицию, после того как Селькирк провел там в полном одиночестве (без всякого Пятницы) вовсе не 28 лет, а четыре года и четыре месяца. Вернувшись в родной городок Ларго, Селькирк в пивных охотно делился воспоминаниями о своих злоключениях, причем был весьма неплохим рассказчиком. «Его очень интересно слушать, он трезво мыслит и весьма живо описывает пребывание души на разных этапах столь длительного одиночества», — писал литератор Ричард Стил в 1713 году в журнале «Англичанин». Дефо придал своей книге вид дневниковых записей, а подробные описания природы острова и занятий Робинзона добавляли ей достоверности, способствуя популярности у читателей.

«Робинзон Крузо» вышел в свет в 1719 году, а год спустя Дефо опубликовал книгу «Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона» — дневник пирата, которого никогда не существовало. Зато в повести «Король пиратов» рассказ велся от лица реального Генри Эвери; правда, описанных там приключений в его жизни не было и быть не могло: например, в одном эпизоде Эвери под видом армянского купца отправляется через Персию в Константинополь, чтобы потом поселиться где-нибудь во Франции.

Генри Эвери, он же Длинный Бен, родившийся предположительно в 1б53 году, был одним из самых известных флибустьеров, о жизни которого никто ничего толком не знал. Его биография соткана из легенд. По одной из версий, он был квартирмейстером на английском корабле в составе эскадры, направленной для подъема сокровищ с затонувших в Карибском море испанских кораблей. Еще в Европе он возглавил бунт матросов, которым четыре месяца не платили жалованье. Бунтовщики захватили адмиральский корабль и отправились на нем пиратствовать к берегам Африки. Команде Эвери удалось захватить великолепную добычу — корабль Великого Могола,[99] везший его дочь со свитой и огромное количество золота и драгоценных камней. Но нечестно нажитое впрок не идет: купцы, которым Эвери хотел продать бриллианты, догадались о их происхождении и выдали пирату сущие гроши, пригрозив в случае несогласия донести на него властям; он умер от болезни в совершенной нищете, хотя молва приписывала ему женитьбу на той самой индийской принцессе. Разумеется, Дефо вышил яркие цветы по этой сюжетной канве.

Первый том «Всеобщей истории пиратов» содержит биографии двух десятков капитанов: помимо Генри Эвери, это Эдвард Тич, Стид Боннет, Эдвард Ингленд, Чарлз Вейн, Джон Рэкем, Хоуэлл Дэвис, Бартоломью Роберте, Уолтер Кеннеди, Томас Анстис, Джордж Лоутер, Эдвард Лоу, Джон Филлипс, Фрэнсис Сприггс и Джон Смит. Наибольшей мифологизации подверглись жизнеописания Эвери, Тича, Рэкема, Анстиса и Лоу. Биографии двух женщин-пираток — Анны Бонни и Мэри Рид — выдуманы Джонсоном-Дефо от начала и до конца. Практически все главы содержат вымышленные монологи и диалоги действующих лиц, кое-где вставлены художественные описания детских и юношеских лет главных героев, а в одном из очерков приводятся мысли умирающего человека. Второй том содержит историю республики Либерталия, но биографии Оливье Миссона и Томаса Тью выглядят полностью выдуманными,[100] а истории Уильяма Кидда, Томаса Уайта, Самюэля Беллами, Натаниэля Норта, Уильяма Флая и других изобилуют домыслами: Дефо явно не хватало фактического материала, и он решил дополнить его своей фантазией. Например, в книге сказано, что пираты Томаса Анстиса и Самюэля Беллами во время вынужденного безделья устраивали любительские театральные представления — «судили» друг друга за преступления на море, меняясь ролями. Никаких подтверждений этому в других источниках нет. Дефо же описал якобы принятую у пиратов казнь — хождение по доске: жертве завязывали глаза, связывали руки за спиной и заставляли пройти по доске, выдвинутой из пушечного порта. На самом деле рассказ о чем-то подобном содержится у Плутарха: киликийские пираты поступали так с римлянами — «заставляли идти домой по морю», — правда, используя не доску, а лестницу. Но этот миф приобрел популярность, и «хождение по доске» запечатлено даже на иллюстрациях Говарда Пайла, созданных в XIX веке. Вообще же во «Всеобщей истории пиратов» Дефо выступает как моралист — осуждает пиратство в назидание тем, кого манил путь «джентльмена удачи». При этом он довольно успешно подражал мемуаристике, а потому «Всемирную историю пиратов» стали использовать как первоисточник.

Новый всплеск интереса литераторов к пиратам приходится на первую треть XIX века, с развитием романтизма. В 1821 году Вальтер Скотт опубликовал роман «Пират»; прототипом главного героя, капитана Кливленда, стал образ главаря пиратов из книги Дефо «Приключения и дела известного капитана Джона Гау». Все знаменитые беллетристы XIX–XX веков, писавшие о пиратах, — Фенимор Купер,[101] Фредерик Марриет, Генри Хаггард и другие — черпали вдохновение и сюжеты из книги Эксквемелина.

Между тем авторам сочинений о пиратах можно было найти материал и в современной жизни, не прибегая к дневникам столетней давности. Так, собственно, и сделал Бальзак его Гобсек — в прошлом корсар, предпочитающий не распространяться о своей прежней жизни, полной расчетливой жестокости, но твердо усвоивший из нее, что «деньги решают всё». В романе «Тридцатилетняя женщина» выведен романтический образ колумбийского корсара по прозвищу Парижанин: для команды он — бог, все повинуются его демоническому взгляду, ему невозможно противоречить, потому что он всегда докажет, что прав. Бросили за борт пленных — но ведь на борту мало провианта. Разве на войне не бывает случайных жертв? В роскошно отделанной каюте на его корабле живут его нежно любимая жена, «добрый ангел» команды, к ногам которой он бросает награбленные сокровища, и четверо детей. При всех романтических атрибутах этого эпизода Бальзак проявляет себя как тонкий психолог-реалист. Матросы торгового судна при приближении жестокого Парижанина, который не пощадит никого ради денег, предают своего капитана в надежде перейти на сторону корсара, а это значит, что жажда наживы сильнее христианской морали. Случайно оказавшийся на захваченном судне отец его жены, на глазах которого были преданы смерти его спутники и матросы, отказавшиеся стать пиратами, считает капитана бессердечным убийцей, ведь отняв у него деньги, заработанные трудами и кровью, пират обрек на смерть и всю его семью. Но Парижанин возмещает тестю потерянное из своей доли — и тот готов простить его и принять драгоценности, отобранные у других жертв: в конце концов, корсар «просто сражается с испанцами» (якобы за идеалы молодой республики Симона Боливара). Словно ужаснувшись тому, что явствует из написанного им, Бальзак сочиняет морализаторскую концовку: корабль Парижанина терпит кораблекрушение, а его жена, умирая над телом единственного спасенного ею, но не выжившего ребенка, говорит, что «вне закона жизни нет»…

Этот роман был создан в середине 1830-х годов, а 7 сентября 1845-го в Дюнкерке торжественно открыли памятник Жану Барту на бывшей Королевской площади, переименованной в честь него. Каждый год во время карнавала горожане становились перед статуей на колени и пели «Кантату Жана Барта»: «Город, давший тебе жизнь, обратил твою статую в алтарь…» За два века именем немногословного корсара[102] назвали 27 кораблей, а именем Форбена, оставившего свой след в литературе, — шесть…

Артур Конан Дойл в серии рассказов создал резко отрицательный образ пирата — капитана Шарки, прототипом которого, по всей видимости, послужил Эдвард Лоу: Шарки заставляет пленника есть свои собственные нос и губы, отрезанные и поданные ему на ужин. Этот герой Конан Дойла — не только садист, но и средоточие всех остальных пороков. А вот капитан Блад Рафаэля Сабатини, наоборот, рыцарь без страха и упрека, и в двух романах — «Одиссея капитана Блада» и «Хроника капитана Блада» — осуждению подвергаются лишь жестокость британской колониальной системы и заведенные ею порядки. Во время работы над романами Сабатини воспользовался сведениями из «Повествования о великих страданиях и удивительных приключениях Генри Питмена, хирурга покойного герцога Монмута», которое было опубликовано в Лондоне в 1689 году. Биография капитана Блада содержит также несколько эпизодов, почерпнутых из сочинений Эксквемелина, где он рассказывает о Генри Моргане; на это указывает примечание Сабатини, сделанное «для пущей достоверности», что ряд поступков его героя приписывают Моргану. В романе также действует герой по имени Левассер, не имеющий, впрочем, ничего общего с реальным Франсуа Левассером.

Когда речь заходит о «литературных» пиратах, в памяти первым делом всплывает «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона.[103] Прототипом капитана Флинта послужил Эдвард Тич (Черная Борода), а вот Джона Сильвера Стивенсон «списал» со своего друга Хенли: ему ампутировали ступню, но, по выражению автора, он был «настоящим неукротимым пиратом». Биографии Сильвера в книге нет, но шведский писатель Бьорн Ларсон восполнил этот пробел, создав в 1995 году роман «Долговязый Джон Сильвер», стилизованный под мемуары: в 1742 году старый пират, живущий на Мадагаскаре в окружении бывших рабов-негров, которых он освободил, вздумал написать о своей жизни, полной приключений, стычек, грабежей, попоек и галантных похождений.

Ларсон лишь пополнил собой список литературных мистификаторов, хотя, к чести его будет сказано, он не старался выдать свой роман за первоисточник — в отличие, например, от бельгийского писателя Альбера т'Серстевенса, автора морских рассказов. В 1952 году на суд читателей представили мемуары Луи-Адемара-Тимоте ле Голифа по прозвищу Борнефес (Рябой Зад): автор якобы родился около 1640 года, уехал на Антильские острова, был буканьером, флибустьером, а потом и капитаном. В предисловии Серстевенса было сказано, что рукопись мемуаров нашли в развалинах одного дома в Сен-Мало, разрушенного во время Второй мировой войны; она хранилась в саквояже, некогда замурованном в стену бывшего постоялого двора для моряков, и частично пострадала от огня. Впоследствии было установлено, что капитан Ле Голиф — чистой воды вымысел Серстевенса.

Если отпивать вино и доливать стакан до краев водой, то в конце концов придется поглощать только воду. Когда за основу для новых художественных произведений стали брать старые, написанные по мотивам первоисточников, реальный мир Моргана и Тича превратился в вымышленный мир Джека Воробья. В литературе и в особенности в кино утвердились клише и стереотипы: пираты повязывают голову платком, носят в ушах серьги в виде колец и покрывают тело татуировками. Это непонятые герои, благородные мстители или жертвы обстоятельств (хотя раньше было принято выставлять их жестокими бандитами без чести и совести). Они обладают мощными кораблями (а не легкими маневренными шлюпами и кечами), атакуют военные суда (а не беззащитные торговые шхуны или неповоротливые галеоны), а каждый захваченный ими приз — плавучая сокровищница (хотя довольно часто они «вытягивали пустышку» или вообще оставались ни с чем). Им якобы завидовали, и не зря: быть пиратом — особый шик…

6 июня 1995 года два приятеля-американца, играя в сквош, вдруг начали ради забавы перебрасываться «пиратскими» междометиями типа «Арррр!». Потом они перешли на «пиратский» язык со своими фонетическими законами и жаргонизмами. Им захотелось увековечить этот день и привлечь к игре как можно больше людей, но поскольку 6 июня отмечается годовщина высадки американского десанта в Нормандии — открытия «второго фронта», — они перенесли новый праздник на нейтральную дату — 19 сентября. Теперь в этот день в пиратской гавани Ки-Вест во Флориде устраивают фестиваль с песнями, театрализованными представлениями, катаниями на парусных судах и приготовлением сальмигунди; все желающие наряжаются пиратами и празднуют «День пиратского жаргона». Кстати, этот праздник вышел за рамки США, его отмечают во многих странах мира, от Австралии до Финляндии. В общем, быть пиратом — весело. Интересно, разделяли ли это мнение корсары и флибустьеры и их преемники?..