"Королева Марго" - читать интересную книгу автора (Кастело Андре)

Глава VIII «Я НЕ ХОЧУ НИЧЕГО ДРУГОГО, КРОМЕ ВАС»

Неисправимая Маргарита на короткое время стала любовницей весельчака и дуэлянта по имени Сен-Люк. Но как только в Реймсе, на коронации Генриха III, она заметила могучего и обворожительного Луи де Клермона Бюсси д'Амбуаза, она опять влюбилась до самозабвения. Он также увлекся этой молодой, но уже легендарной женщиной и старательно слагал в ее честь трогательные стихи:

Этого высокомерного бретера, по любому поводу выхватывавшего шпагу, причисляли к знаменитым «миньонам» Генриха III, тем самым, коих Маргарита называла поклонниками «грязного блуда», ибо сама она вполне вписывалась в рамки морали: в те времена любвеобильность не считалась развратом и даже не воспринималась как порок. А кровосмесительство было грехом молодости…

Итальянские дипломаты при дворе прозвали миньонов, которые, как и фаворитки, посыпали свои волосы голубой, фиолетовой или розовой пудрой, особым словечком: favoritii. Были ли они на самом деле возлюбленными короля или герцога — ведь за Алансоном их ходило по пятам ничуть не меньше, чем за королем? До какой черты доходила их противоестественная любовь? И к кому же в действительности, Франсуа или Генриху, относятся строки Филиппа Депорта:

Где кончается реальность и начинается легенда? Кем считать хронистов того времени — историками или памфлетистами? Нельзя упустить из виду и столь немаловажное обстоятельство, что обвинения против Генриха III и его миньонов, использовавшиеся в политических целях, почти целиком исходили от сторонников Гиза или «лигистов». Однако бесспорно одно: эти надушенные, напомаженные господа отлично владели шпагой и не дрогнув пускали в ход кинжал. Многие из этих модных молодых людей, которые никогда не надевали дважды одну и ту же рубашку, «считая, что выстиранное белье им уже не по размеру», были отъявленные драчуны, бравировавшие презрением к чужой — да и к собственной — жизни, когда от них требовалось встать стеной за своего короля или князя.

Но вернемся к забияке Бюсси, который зажег в сердце Маргариты новый пожар. Для нее «его храбрость была беспредельна». Вот чем питалась эта великая страсть!

Не стеснялся в признаниях и Бюсси:

Между Бюсси, новым увлечением Маргариты, и дю Гастом, не переставшим шпионить за ней, возникла взаимная ненависть. Последний подослал пять наемных убийц, чтобы устранить любовника Марго. Раненный в ходе этого боя в руку,[24] Бюсси тем не менее отбился от нападающих, и снова в честь возлюбленной полились стихи:

В конце концов неукротимый дух, неистощимая и бесстрашная бравада Бюсси надоели королю, а его неуемное честолюбие вызвало даже ревность.

— Уж это чересчур! — воскликнул король, наблюдая из окна, как добрых две сотни дворян с веселым гиканьем сопровождали Бюсси — ни дать ни взять почетный эскорт.

И баловню короля было приказано покинуть Париж. Перед тем как исполнить его волю, любовник Маргариты попросил Брантома поклониться его даме, в честь которой «он носил два доказательства своей преданности, одно на шляпе, другое на груди»: после боя с наемными убийцами его рука висела на перевязи, сделанной из подаренного возлюбленной шарфа.

Что до Алансона, то и он жил одной мечтой: покинуть двор и бежать в герцогство Анжуйское. 15 сентября 1575 года закутанный в плащ человек с изрытым оспой лицом преспокойно вышел из Лувра, добрался до ворот Сент-Оноре, где стояла карета, а оттуда — до аббатства Сен-Жермен-де-Пре, где его ждал верный Бюсси. Монастырская ограда в то время была составной частью городской стены. Через проделанную в ней дыру Алансон выбрался из города и поскакал в направлении Эвре. Несколько дней спустя он был уже на берегах Луары.

Генрих III приказал искать его в апартаментах у дам, все были подняты по тревоге, однако в конце концов пришлось признать: брат короля ускользнул из Парижа. Владетельным господам приказали сесть на лошадей и привезти беглеца «живым или мертвым». Но все напрасно.

Маргарита разыграла настоящую комедию, чтобы убедить короля и мать, что к побегу младшего брата она непричастна. Она заперлась в своих покоях и рыдала… Невозможно было подступиться к ней с расспросами: у нее даже поднялась температура и держалась несколько дней кряду.

Настроение Генриха III было прескверное. Алансон, его брат — и к тому же наследник престола — встав во главе протестантской армии, придаст коалиции видимость законности и легитимности. Что касается супруга Марго, остававшегося узником Лувра, то он продолжал свои шашни с Шарлоттой де Сов, чьи «упругие белые груди так приятно щекотали мужскую ладонь». Но не менее сладостные минуты переживал Генрих Наваррский и с девицей Руэ, фрейлиной королевы. По словам одного из современников, Екатерина приказала этой молодой изворотливой плутовке «разжигать его влюбчивость и удовлетворять все его прихоти». Королева-мать была убеждена, что это лучший способ заставить Генриха позабыть о серьезных делах. Да он и сам теперь не выказывал желания присоединиться к Алансону. Наблюдая отстраненно за головокружительными любовными похождениями Маргариты, он даже не пытался ей помешать. Он так научился скрывать свои чувства, что пытался провести своими притворными вздохами даже своего друга и оруженосца, протестанта Агриппу д'Обинье. И однажды Агриппа не выдержал:

— Что я слышу, сир, — воскликнул он, отдернув балдахин королевской кровати, — неужто Святой Дух еще не покинул вас? Вы жалуетесь Богу на то, что ваши друзья не с вами. Между тем они живут с оружием в руках, тогда как вы проливаете бессильные слезы. Они клянутся побить ваших врагов, тогда как вы этим врагам служите; они им внушают чувство страха, тогда как вы им угодливо льстите! Они на коне, вы — на коленях… Вы преступно расточаете свое королевское величие и покорно глотаете наносимые вам обиды. Тем, кто устроил Варфоломеевскую ночь, это более чем лестно.

И Агриппа заявил, что намерен бежать из Лувра:

— Помните, сир: те, кто будет служить вам после нас, не колеблясь прибегнут к яду и ножу.

И хотя все это было сказано в сердцах, зловещее предсказание вполне могло сбыться. И Генрих Наваррский не мог этого не знать. Однако он все еще колебался. Конечно, в Лувре он король понарошечный, но намного ли лучше оказаться в провинции — на вторых ролях после герцога Алансонского или кузена Конде, которому тоже удалось бежать, — признанных вождей протестантского дела? Если уж на то пошло, не лучше ли ему возглавить третью партию, которая уже нарождается во Франции? Однажды он скажет об этом с надеждой — и с оптимизмом:

— Может статься, что различие между двумя религиями не столь велико, как кажется из-за вражды между теми, кто их исповедует. Когда-нибудь настанет день, и данной мне властью я постараюсь их примирить.

Осталось лишь дожить до этого дня.

Фаворит Генриха III дю Гаст — командир полка королевской гвардии, один из самых свирепых убийц в ночь святого Варфоломея, — называл Марго не иначе как «королевой шлюх». Она в свою очередь прозвала его Тыквой, — он был ужасно толст. Однажды, надеясь помириться с Маргаритой, он сам доставил ей письмо короля.

«При его появлении, — сообщает Брантом, — она впадала в неописуемый гнев», который даже и не пыталась скрыть. В этот раз она ему заявила:

— Ваше счастье, дю Гаст, что вы предстали передо мной с письмом от моего брата, который вам покровительствует, ибо я люблю его так сильно, что чистосердечно доверяю ему во всем. Иначе я наверняка поучила бы вас, как следует разговаривать с урожденной принцессой, сестрой ваших королей, господ и суверенов.

Сообразительная мадам де Дампьер попробовала все уладить. Почему бы ей не помириться с дю Гастом? Разве это не благоразумно? Маргарита гордо вскидывала свою красивую голову:

— Мадам де Дампьер, ваши советы годны только для вас, ибо вы нуждаетесь в покровительстве, удовольствиях и милости. Мне же, дочери короля, сестре королей Франции и супруге короля, они ни к чему.

Дальнейшее повествование требует от нас вывести на сцену двух новых персонажей. Прежде всего друга и сообщника дю Гаста — Филиппа де Вольвира, маркиза де Рюффе, которого близкие и знакомые звали «толстяк Рюффе». И нового любовника Марго, коим, после отъезда Бюсси в Анжу, стал Шарль Бальзак д'Антраг по прозвищу «красавчик Антраг». Еще один бесшабашный дуэлянт и еще одна безоглядная любовь Марго.

Двор снова остановился в Лионе; Антраг болел и из дому не выходил; а дом его находился рядом с аббатством святого Петра. Как-то раз королевская карета, полная приближенных, среди которых были также король Наваррский и толстяк Рюффе, проезжала мимо. «Увидев, что моя карета стоит пустая, — рассказывает Марго, — барон Келюс[25] повернулся к моему мужу и сказал:

— Вон там коляска вашей жены, а вот это дом Биде — иначе говоря, д'Антрага… Держу пари, она у него.

Генрих III, продолжает свое повествование Маргарита, «приказал толстяку Рюффе, другу и порученцу дю Гаста в подобного рода плутнях, пойти в дом и проверить; никого там не обнаружив, однако не желая разочаровывать короля, он громко заявил, обращаясь к моему мужу:

— Птички были там, но уже улетели.

«Зубоскальство не прекращалось всю дальнейшую дорогу».

Генрих Наваррский лишь пожимал плечами в ответ: он не был убежден, что «птички были в гнезде». И в самом деле, как выяснилось, Маргарита в это время молилась в церкви аббатства святого Петра. Тем не менее Генрих III пребывал в уверенности, что сестра его проводит время в объятиях д'Антрага, сказывайся он хоть тысячу раз больным… Своей уверенностью он поделился с королевой-матерью, и та приказала дочери явиться. Об этом Маргарите со смехом объявил ее муж:

— Идите к королеве-матушке. Я убежден, что от нее вы вернетесь разгневанная.

Маргарита изумилась: чего от нее хотят? Генрих Наваррский пояснил:

— Да так, маленькие хитрости, чтобы поссорить нас с вами, а заодно уж и испортить ваши отношения с герцогом Алансонским.[26]

Сознавая, что мне по этому поводу сказать больше нечего, — пишет в «Мемуарах» Маргарита, — я отправилась к королеве-матушке. Войдя в зал, я застала там месье де Гиза, который, зная от моего мужа, какой в нашем доме может воцариться разлад, не только не опечалился, а, напротив, обрадовался возможности воспользоваться этим в своих интересах. Мне он сказал:

— Я поджидал вас здесь, чтобы предупредить, что королева приготовила вам хорошую взбучку…

Я увидела мадам де Немур с другими фрейлинами, которые тоже сказали мне:

— Мадам, ваша мать, королева, в таком гневе, что мы советуем вам к ней не ходить.

Несмотря на их предупреждения, Маргарита вошла в кабинет матери и, как могла, защищалась от навета: она молилась в аббатстве святого Петра, причем не одна, а в сопровождении десяти — двенадцати персон. У любого из них можно спросить, так ли это. Почему бы, например, не осведомиться у мадемуазель де Монтиньи и мадам де Лианкур, «которые зависят только от короля»?

Но королева-мать, «не умевшая слушать правду, зато желавшая угодить своему сыну королю, который все больше становился для нее идолом», отмела все объяснения дочери и закатила ей бурную сцену. Ее итальянский темперамент вновь вырвался наружу.

Тем временем Генрих III, опросив тех, кто сопровождал Маргариту на мессу, убедился, что по вине толстяка Рюффе произошла ошибка. Королева-мать после того объяснения с королем поспешила принести Марго свои извинения. Так до поры до времени буря сменилась полным штилем…

Очередное происшествие отдалило друг от друга короля Наваррского и Марго. Генрих III потребовал, чтобы шурин отослал горничную своей жены, некую Жигонну де Ториньи, у которой, по его сведениям, была дурная репутация. Однако королева Наваррская очень привязалась к ней и ценила ее услуги. Тем не менее под воздействием Шарлотты де Сов, которая выполняла волю Екатерины, Генрих уступил просьбе короля. Вне себя от гнева, Маргарита рыдала:

— Я больше не могу полагаться на мужа как на близкого мне человека!

В «Мемуарах» эту историю она заключила так:

«Больше мы не спали в одной комнате и не разговаривали друг с другом».

Но теперь уже и Генриху Наваррскому приходилось преодолевать немалые трудности, чтобы встречаться со своей возлюбленной Шарлоттой де Сов. Ему чинились препятствия по приказу короля, а король действовал по наущению дю Гаста. Шарлотте удалось убедить Беарнца, что все это происки Марго — это она стремится их рассорить. «Эта женщина, — объясняет Маргарита в «Мемуарах», — чтобы лучше разыграть свою роль, убедила моего мужа в том, что я его к ней ревную и что именно поэтому я встала на сторону брата. Мы легко верим тому, что говорят нам люди, которых мы любим. Мой муж принял все это за чистую монету и отдалился от меня, а потом и вовсе начал меня избегать, чего раньше никогда не бывало. Какие бы фантазии ему ни приходили в голову, прежде он говорил со мной совершенно свободно, как с сестрой. Он знал, что ревновать я совсем не умела и желала лишь одного — чтобы он был доволен».

Но, может быть, и Генриху Наваррскому хотелось, чтобы была довольна его дорогая женушка? Как бы там ни было, дю Гаст, который неусыпно шпионил за Маргаритой, делал это по поручению не мужа, а короля. Поведение королевского фаворита по отношению к королеве Наваррской стало просто оскорбительным. Он даже позволял себе пройти мимо, не здороваясь. Оскорбленная и преисполненная ненависти, Марго решила уничтожить своего врага.

Да, такие нравы царили при дворе последних Валуа. Маргарита не раз видела насильственную смерть, вокруг нее совершалось столько убийств, что она ни на минуту не задумалась о том, правильно ли поступает.

Прежде всего королева Наваррская навела справки, какой образ жизни ведет дю Гаст. При нем всегда находилась охрана, вокруг всегда увивались несколько раболепствующих дворянчиков — прямо-таки как настоящая свита. Из-за серьезной болезни кожи дю Гаст ежедневно принимал паровые ванны в своем доме на улице Сент-Антуан, рядом с Лувром. Проведя несколько часов в клубах ароматного пара, обсушенный, с посвежевшей кожей, прямо из лечебницы он направлялся в соседний дом к своей любовнице. Для этого даже не надо было выходить на улицу: в общей стене обоих домов была проделана дверь.

Превратившейся в Мессалину Маргарите оставалось лишь подыскать наемного убийцу. Поговорив с герцогиней Неверской, той самой, что была любовницей Коконата, Маргарита выяснила, что в таких делах ее подруга — весьма сведущий человек. Герцогиня указала ей на замечательного убийцу — если только такое слово можно применить к человеку подобной профессии. Когда-то под горячую руку он укокошил одного из миньонов Генриха III по имени Алегр и с тех пор был вынужден прятаться, найдя приют в монастыре Блаженных Августинцев. Звали его барон де Вито. Друзья пробовали вымолить для него прощение у короля, но безуспешно: воспротивился дю Гаст.

Ночью 29 октября 1575 года в монастырской часовне Маргарита встретилась с незадачливым дуэлянтом. Она была в маске:

— Дю Гаст уверял короля, что вы имели намерение посягнуть также на жизнь Его Величества.

Само собою, кругленькая сумма перекочевала в руки барона, но — мало того — Марго тут же, на выщербленных плитах церкви Блаженных Августинцев, сама отдалась убийце. Так по крайней мере утверждает один современник.[27] Зная Маргариту, мы уже ничему не удивимся…

Через два дня, в канун праздника Всех Святых, Вито с четверкой наемных убийц забросил веревочную лестницу и через окно проник в дом дю Гаста на улице Сент-Антуан. Тот только что вышел из ванной комнаты. Он успел схватить палицу, висевшую у изголовья кровати, но убийцы набросились на этого великого врага Маргариты и закололи его четырьмя ударами шпаг и кинжалов.

Покидая дом, барон де Вито столкнулся лицом к лицу с супругой дю Гаста — и хладнокровно вытер окровавленную шпагу о подол ее платья. После этого убийства он бежал в Анжер, где присоединился к армии герцога Алансонского.

Когда до Марго, прикованной к постели болезнью, дошло известие о смерти этого «гения ненависти и раздора», которого она же и приговорила к смерти, с ее уст сорвалось:

— Это десница Божья его покарала! Как жаль, что я нездорова, а то бы на радостях отпраздновала его смерть!

В «Мемуарах» она вспомнит этого человека, чье «тело было во власти всевозможных пороков и потому тленье коснулось его задолго до смерти, а душа была во власти демонов, которым он постоянно поклонялся посредством магии и прочими нечестивыми способами».

В это самое время король Наваррский тоже решился на побег. Но он совершил роковую ошибку, доверив свою тайну нескольким ближайшим друзьям, среди которых оказался предавший его Фервакес. Это был урок на будущее. А 1 февраля 1576 года он все же исчез из Лувра. Была поднята тревога, кто-то клятвенно заверял, что его только что видели с ключами в руках, Генриха искали повсюду… а он, улыбающийся, насмешливый, как ни в чем не бывало наутро появился у своей жены в охотничьих ботах, будто бы сию минуту вернулся с охоты. После первой удачной попытки можно было переходить к действию. 3 февраля Генрих Наваррский сообщил, что отправляется охотиться на оленей в Алаттский лес, севернее Санлиса. Маргарита ни о чем не догадывалась. На охоту его сопровождали капитан и лейтенант королевской гвардии. На следующее утро д'Обинье и Роклор присоединились к своему господину в предместье Санлиса. Агриппа д'Обинье сообщил, что накануне присутствовал при отходе короля Генриха III ко сну:

— Сир, королю все известно от Фервакеса. Возвращение в Париж — для вас дорога смерти и позора; все другие ведут к жизни и славе… Для вас настало время вырваться из когтей тюремщиков и слиться с вашими настоящими друзьями и верными слугами.

И Генрих отбросил сомнения: хватит увертываться от судьбы. Обоих гвардейских офицеров отправили в Лувр, приказав скакать галопом и доставить Генриху III послание, текст которого до нас не дошел. Похоже, в нем наваррец объяснял своему шурину, что ему стало не под силу выносить «гадости и унижения, которым он подвергался». Он предпочел вернуться в свою Наварру. И Генриху III пришлось с этим смириться: куда важней было превратить наваррца в своего союзника, чем во врага. Тем не менее он приказал приставить стражу к сестре на случай, если ей придет в голову отправиться вслед за мужем.

Королева Наваррская была глубоко уязвлена побегом мужа, который не только утаил от нее свои намерения, но и поспешил вернуться в протестантскую религию, от которой отрекся в день святого Варфоломея. Вот до какой степени он от нее отдалился! Однако несколько дней спустя Марго получила от беглеца письмо, в котором тот просил извинить его за то, что покинул Лувр, не поставив ее в известность, — и лицо королевы опять озарилось улыбкой. Улыбка стала бы еще лучезарнее, знай Марго о том, что сказал ее муж, пересекая Луару:

— О двух вещах, оставленных в Париже, я сожалею: о мессе и о моей жене. Хотя без первой я попробую обойтись. Но вот без второй не смогу — я должен скорее ее увидеть.

Но бедную Маргариту продолжали содержать под стражей, тем более что Генрих III, уверенный, что сестра его знала об отъезде мужа, «обрушил на меня весь пыл своего гнева, — вспоминала Маргарита. — Если бы его не удержала королева-мать, он сотворил бы в отношении меня какую-нибудь жестокость». По распоряжению короля гвардейцы взяли в оцепление покои его сестры. Королева жаловалась брату на дурное обращение и просила разрешения как можно скорее отправиться вслед за мужем.

— Поскольку король Наваррский снова сделался гугенотом, — отвечал ей Генрих III, — я нахожу вашу поездку к нему невозможной. Все, что мы делаем, королева-матушка и я, все это ради вашего же блага. Я хочу объявить войну гугенотам и искоренить эту презренную религию, которая причинила нам столько горя… Кто знает, не желают ли они отнять у вас жизнь, чтобы поквитаться за то зло, которое теперь я намерен им причинить? Нет! Вы никуда не уедете!

Маргарита, писавшая свои «Мемуары» много лет спустя, приплетает к делу и дю Гаста, позабыв, по опрометчивости, что он был убит по ее же приказу тремя месяцами раньше…

Уже одно присутствие Генриха Наваррского среди протестантов вновь разожгло тлевшее пламя давнего конфликта. Победа Генриха де Гиза при Дормане 11 октября 1575 года[28] — в этой битве он был ранен выстрелом из аркебузы и, кроме того, после нее у него на щеке остался шрам на память. Это не помешало немецким рейтарам, которых поддерживала Англия, присоединиться к брату короля, под рукой у которого была теперь настоящая армия. Алансон пересек Луару, и Генриху III пришлось согласиться на переговоры.

Екатерина, сопровождаемая неизменным эскадроном фрейлин и магами, прихватив на этот раз и Маргариту, отправилась на свидание со своим сыном Франсуа. Их встреча состоялась в замке Шатенэ, около Санса. Напрасно «летучий эскадрон» пускал в ход все свои чары, напрасно и Марго осыпала ласками младшего брата, — герцог Алансонский остался непоколебим. Королю пришлось принять его условия. 6 мая 1576 года Генрих III со слезами на глазах подписал условия мира.

Протестантам гарантировалась безопасность их культовых учреждений и реабилитация жертв Варфоломеевской ночи. Королю Наварры был добавлен титул правителя Гиени.[29] Но главным триумфатором был, конечно, герцог Алансонский, который наконец получил свой удел: помимо герцогства Анжуйского — с этого момента он и стал носить этот титул, — Турень, Мэн, Берри и годовое довольствие в размере сто тысяч золотых экю. Бюсси он назначил своим правителем в Анжере.

У Франции опять появился Карл Смелый.[30]

Побежденному королю пришлось взять на себя все расходы минувшей кампании. Только рейтары Казимира, сына курфюрста Пфальца, обошлись короне в двенадцать тысяч ливров, и, чтобы оплатить этот сущий пустяк, Генрих III вынужден был отослать во Флоренцию, в залог, свои драгоценности.

Мир, прозванный Уместным, стал всего лишь довеском к Мадридскому договору.[31]

Никогда еще тихая Турень не видела такого печального лета! Тот, кому суждено было стать ее последним удельным князем, въехал в Тур, свою столицу, 28 августа 1576 года. Герцог Франсуа Анжуйский, естественно, без малейшего смущения созерцал триумфальную арку у въезда в город со статуями Кастора и Поллюкса,[32] в чертах которых угадывались Генрих Французский и Франсуа Анжуйский. Поверх их голов сияла «яркая, разлетающаяся стрелами лучей звезда, символ их братской дружбы и единоволия, решимости строго карать всех возмутителей мира и гражданского покоя».

И вот когда «возмутитель гражданского покоя» приближался по парадной аллее, в толпе кто-то «весьма искусно воспроизвел сначала трель соловья, потом пение разных других птиц». У туренцев своеобразное чувство юмора: возможно, песнь насмешника дрозда прозвучала как раз в тот момент, когда новый герцог Анжуйский проходил под бандеролью, надпись на которой гласила:

Доблести!.. Франсуа сделался господином четырех самых богатых провинций королевства только ценою предательства.

6 декабря 1576 года король в окружении королевы-матери, своей супруги и сестры-королевы, председательствовал на ассамблее Генеральных Штатов, проходивших в Блуа. На Маргарите было оранжево-черное платье, «усыпанное множеством блесток…», и «большая, придающая ей таинственную величавость, вуаль». По свидетельству Брантома, она привлекала к себе «больше внимания, нежели важные речи короля»… Осыпанному милостями новому герцогу Анжуйскому не оставалось ничего другого, кроме как поддержать политику своего брата Генриха III и объявить себя врагом протестантов, благодаря которым, однако, он только что добился своего удела! Генеральные Штаты — в них представлен был всего один депутат-протестант, от дворянства Сентонжа, — выдвинули требование, чтобы отныне во Франции существовала лишь одна, единая, религия. Голосование было предрешено — отправление культов реформированной религии опять попало под запрет, снова объявлены были гонения на священников и пасторов, впавших в ересь.

По настоянию короля, от пения Te Deum решено было воздержаться. Когда он подписывал мир, на глазах у него блестели слезы.

Между тем заговорщик Генрих Наваррский не прекращал своих перелетов от одной любовницы к другой; и все же Марго ему не хватало. Будучи узником в Лувре, он привык к продолжительным беседам со своей супругой. Она, признавал наваррец, — «само воплощение ума, осторожности и опыта», и добавлял:

— От нее зависело многое. Что бы ни замышляли против меня ее мать и сварливые братцы, перед силой ее мнения им приходилось отступать. С другой стороны, ее красота придавала мужества и мне!

Оказавшись во главе кальвинистов, герцог Анжуйский чуть ли не получил полкоролевства… А нельзя ли получить все, побив их? Без малейших угрызений совести он принял на себя командование королевской армией и открыл военные действия против своих бывших друзей, начав с осады Ла Шарите.

С высоты крепостных стен гугеноты распевали насмешливую песенку о герцоге Анжуйском:

Однако голод и мор раньше сразили осажденных. Протестантский город капитулировал 1 мая 1577 года.

А две недели спустя в замке Плесси-ле-Тур закипела подготовка к торжествам в честь победы, одержанной братом короля. Безумие овладело французами. На шестьдесят тысяч ливров — сумма по тем временам нешуточная — накуплено было зеленого шелка, и в эту шутовскую униформу обрядились все — женщины, переодетые мужчинами, мужчины, переодетые в дам…

Теперь, когда наступил мир — точнее, перемирие, — Маргарита вновь получила подтверждение от мужа, что он весьма рассчитывает на ее приезд: «он всегда извлекал немалую пользу из нашей дружбы». Присутствие в Нераке сестры короля Франции, разумеется, придало бы Генриху Наваррскому дополнительный вес. Королева Марго становилась в некотором роде разменной монетой политической игры. Вот почему Генрих и отправил к своему шурину-королю гонцов, уполномоченных потребовать у него разрешения на отъезд Маргариты Наваррской. Но Генрих III опять запретил сестре покидать Лувр.

— Я отдавал ее за католика, а не за гугенота, — заявил он мрачно.

Это была неправда: наваррец отрекся от протестантской веры уже после свадьбы, наутро после Варфоломеевской ночи. И Генрих Наваррский не прекращал настаивать: он хочет видеть свою супругу подле себя! В итоге Генрих III пошел на шантаж: перед Маргаритой лишь тогда откроются двери Лувра, когда король Наварры вновь обратится в католическую веру. А молодая королева убеждала мать и брата-короля, что для нее «оставаться в Лувре неразумно ни по соображениям смысла, ни по соображениям приличий».

— Ибо раз я здесь торчу, мой муж может решить, что я веду здесь разгульную жизнь.

Собственно, не так уж это было и далеко от истины… Но дело касалось принципов, и разговор шел на повышенных тонах:

— Я вышла замуж не удовольствия ради и вообще не по своей воле. Раз уж вы предназначили мне в мужья короля Наварры, то вы не можете помешать мне разделить с ним его судьбу. Я хочу отправиться к нему! А если вы мне не позволите, я просто однажды исчезну, положась на Провидение.

— Ну полно, сестра, — холодно ответствовал Генрих III, — у нас все же будет время попрощаться.