"Высокая вода" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)

Глава 3

За спиной открылась дверь, но Флавия не повернула головы, чтобы посмотреть, кто это. Очередная медсестра. Вряд ли врач: они тут были нарасхват. Через несколько секунд она услышала мужской голос:

— Синьора Петрелли?

Она обернулась, не понимая, кто бы это мог быть и как он ее здесь нашел. В дверном проеме стоял мужчина, довольно высокий, крепкого сложения. Он ей был смутно знаком, но откуда, она не помнила. Один из врачей отделения? Или, хуже, репортер? Он стоял у двери, видимо, ожидая позволения войти в палату и приблизиться к Бретт.

— Доброе утро, синьора, — сказал он, не отходя от двери. — Я Гвидо Брунетти. Мы встречались несколько лет назад.

Это был тот полицейский, который расследовал дело Веллауэра в «Ла Фениче». Он был довольно интеллигентный, припомнила она, а Бретт, по причинам, кои Флавии были непонятны, находила его «симпатичным».

— Доброе утро, Dottore Брунетти, — официально ответила Флавия тихим голосом.

Она встала, глянула на Бретт, чтобы убедиться, что та еще спит, и подошла к нему. Она протянула руку, он взял ее и слегка встряхнул.

— Вас что, сюда прислали? — спросила она. Еще не договорив, она поняла, как агрессивен ее вопрос, и пожалела об этом.

Он ответил на вопрос, не обращая внимания на ее тон:

— Нет, синьора, я увидел имя Dottoressa Линч в отчете о происшествии, поэтому я пришел узнать, как она.

Прежде чем Флавия успела обвинить его в медлительности, он объяснил:

— Дело отдали другому; я не видел отчета до сегодняшнего утра.

Он посмотрел в сторону спящей, позволив себе вопросительный взгляд.

— Лучше, — сказала Флавия.

Она отступила и жестом пригласила его подойти ближе к кровати.

Брунетти пересек комнату и остановился около стула Флавии. Он поставил свой портфель на пол, положил обе руки на спинку стула и поглядел на лицо избитой женщины. Наконец он спросил:

— Что произошло?

Он читал отчет и расшифровки показаний Флавии, но хотел услышать ее собственную версию.

Флавия подавила желание сообщить ему, что это именно то, что, как предполагается, он должен выяснить. Вместо этого она объяснила вполголоса:

— В воскресенье в квартиру пришли двое. Они сказали, что они из музея и у них какие-то бумаги для Бретт. Она пошла открывать. Она долго пробыла с ними в холле, и я пошла посмотреть, что ее так задержало, и нашла ее на полу.

Она говорила, а он кивал: все это было в показаниях, которые она дала двум разным полицейским.

— Когда я вышла из кухни, у меня в руке был нож. Я резала овощи и просто забыла, что держу его. А когда увидела, что они делают, я не раздумывала. Я одного порезала. Очень сильно, по руке. Они выбежали из квартиры.

— Грабеж? — спросил он.

Она пожала плечами.

— Возможно. Но зачем им было нужно это? — спросила она, поведя рукой в сторону Бретт.

Брунетти снова кивнул и пробормотал:

— Верно, верно.

Он отступил от кровати и спросил:

— Много ли ценностей в квартире?

— Да, я думаю. Ковры, картины, керамика.

— Значит, это могла быть попытка ограбления? — спросил он, и Флавия подумала, что ему хочется так считать.

— Они сказали, что пришли от директора музея. Откуда они знали, что так надо сказать? — спросила она.

Ей не верилось, что это были простые грабители, особенно когда она глядела на лицо Бретт. Если этот полицейский не понимает, что ограбления происходят иначе, то он ничего не понимает.

— Насколько тяжело она ранена? — спросил он, не отвечая на ее вопрос. — У меня не было времени поговорить с врачами.

— Сломаны ребра и треснула челюстная кость, но признаков сотрясения нет.

— Вы с ней разговаривали?

— Да.

Ее вызывающий тон напомнил ему, что в последнюю их встречу между ними не возникло большой симпатии.

— Я сожалею, что так получилось, — сказал он чисто по-человечески, а не как официальное лицо.

Флавия кивнула с признательностью, но промолчала.

— Она полностью восстановится? — вопрос, заданный в такой форме, подразумевал, что Флавия как никто другой знает свою подругу, что она способна ощущать биение ее духовного пульса и понимать, насколько разрушительной могла оказаться для Бретт подобная переделка.

Флавия испытала смутившее ее саму побуждение поблагодарить его за вопрос и, соответственно, за понимание ее места в жизни Бретт.

— Да, она восстановится. — И потом, переходя к делу: — А что полиция? Вы что-нибудь нашли?

— Нет, боюсь, что нет, — сказал Брунетти. — Описание двух человек, которое вы дали, не подходят никому из известных нам преступников. Мы проверили больницы здесь и в Местре, но с ножевой раной никто не обращался. Мы проверяем конверт на отпечатки пальцев.

Он не стал рассказывать ей, что кровь, залившая одну сторону конверта, очень осложняет задачу, что конверт оказался пустым.

У него за спиной Бретт пошевелилась в постели, вздохнула и затихла.

— Синьора Петрелли… — начал он и замолчал, ища нужные слова, — я бы хотел посидеть с ней немного, если вы не возражаете.

Флавия вдруг осознала, что ей почему-то приятно его спокойное отношение к тому, кем они с Бретт были друг для друга, а потом вдруг с удивлением поняла, что не знает точно, кем. Она притащила из-за двери еще один стул и поставила его рядом с тем, на котором сидела сама.

— Grazie,[9] — сказал он, сел, откинулся на спинку и скрестил руки.

У нее создалось впечатление, что при необходимости он может просидеть тут целый день.

Он больше не делал попыток заговорить с ней, тихо сидел и ждал, что будет дальше. Она заняла свое место на стуле рядом с ним, удивляясь, что ей вовсе не нужно с ним болтать или соблюдать правила приличия. Она сидела. Прошло десять минут. Ее голова склонилась набок, и Флавию унесло в сон, потом ее голова упала на грудь, и она резко очнулась. Она посмотрела на часы. Одиннадцать тридцать. Он здесь уже час.

— Она просыпалась? — спросила Флавия.

— Да, но лишь на несколько минут. Она ничего не говорила.

— Она вас видела?

— Да.

— Она знает, кто вы?

— Думаю, что да.

— Хорошо.

После долгого молчания он сказал:

— Синьора, не хотели бы вы сходить домой? Может, поесть чего-нибудь? Я побуду здесь. Она меня видела с вами, значит, не испугается, если проснется, а здесь только я.

Несколько часов назад Флавия ощущала грызущий голод; теперь все его признаки исчезли. Она чувствовала себя уставшей и грязной, и при мысли о душе, чистых полотенцах, чистых волосах, чистой одежде она чуть не задохнулась. Бретт спала, и с кем же безопаснее оставить ее, чем с полицейским? Идея захватила ее.

— Да, — сказала она, вставая на ноги. — Я ненадолго. Если она проснется, скажите ей, куда я пошла.

— Конечно, — проговорил он, стоя, пока Флавия собирала сумку и доставала пальто из-за двери. У двери она обернулась и на прощание улыбнулась ему первой искренней улыбкой, потом вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Когда синьорина Элеттра вручала ему утром отчет об ограблении, он едва взглянул на него, особенно когда увидел, что за дело взялись ребята в форме. Увидев, что он отложил бумаги в сторонку, синьорина Элеттра, перед тем как уйти к себе в кабинет, сказала:

— Может, вы бы глянули на это, Dottore.

Адрес ничего ему не сказал, но это и не удивительно в городе, где дома пронумерованы не по улицам, а по почтовым районам. Зато его сразу поразило имя: Бретт Линч. Он и не знал, что она вернулась из Китая, забыл о ней за те годы, которые прошли с их последней встречи. И память о том свидании и обо всем, что ему предшествовало, привела его в больницу.

Красивая молодая женщина, встреченная им несколько лет назад, была неузнаваема, ее легко можно было принять за любую из тех измочаленных и избитых баб, которых он навидался за годы работы в полиции. Глядя на нее, он составил в уме список людей, которые, как он знал, были способны на такую жестокость по отношению к женщине — не к знакомой им женщине, а к попавшейся им на преступном пути. Список оказался очень коротким: один сидел в тюрьме в Триесте, а другой, по официальным данным, был на Сицилии. Список отщепенцев, способных отделать так знакомую женщину, был гораздо длиннее, и некоторые из них обретались в Венеции, но Брунетти сомневался, что они могли где-то пересечься с Бретт.

Грабеж? Синьора Петрелли говорила двум полицейским, которые расспрашивали ее, что двое налетчиков не подозревали, что в квартире есть кто-то еще, так что избиение не имело смысла. Если они пришли ограбить квартиру Бретт, они могли связать ее или запереть в одной из комнат, а потом спокойно забрать все что хотели. Никто из воров, которых он знал в Венеции, не сделал бы ничего подобного. Но если не грабеж, то что?

Поскольку она не открывала глаз, ее вдруг раздавшийся голос ошеломил его.

— Mi dai da bere?[10]

Он испуганно наклонился к ней.

— Воды, — попросила она.

У прикроватного столика он увидел пластмассовый графин и чашку с соломинкой. Он наполнил чашку и держал соломинку у ее губ, пока она не высосала всю воду. Во рту у нее поблескивали скрепы. Из-за них и транквилизаторов ее речь была замедленной.

Ее правый глаз открылся — ярко-синий на фоне темно-синего лица.

— Спасибо, комиссар. — Одинокий глаз моргнул и остался открытым. — Странное место для новой встречи.

Ее голос звучал как плохо настроенный приемник.

— Да уж, — согласился он, улыбаясь нелепости ее замечания и банальной формальности своего.

— Флавия? — спросила она.

— Она ненадолго пошла домой. Скоро вернется.

Бретт шевельнула головой на подушке, и он услышал, как у нее вдруг перехватило дыхание.

Через секунду она спросила:

— Зачем вы здесь?

— Я увидел ваше имя в отчете о преступлении и пришел узнать, как вы.

Последовало слабейшее движение ее губ, возможно, это была улыбка, прерванная болью.

— Не слишком хорошо.

В комнате воцарилось молчание. Наконец он спросил, хоть и говорил себе, что не следует этого делать:

— Вы помните, что произошло?

Она утвердительно угукнула и начала объяснять:

— У них были бумаги от Dottore Семенцато из музея. — Брунетти кивнул, ему были знакомы и человек, и фамилия. — Я их впустила. Потом это… — голос изменил ей, она сказала: — Началось это.

— Они что-нибудь говорили?

Ее глаз закрылся, и она долго лежала молча. Брунетти не мог понять, пытается ли она вспомнить или решает, говорить ли ему. Прошло так много времени, что он подумал, что она снова заснула. Но наконец она сказала:

— Велели мне не ходить на встречу.

— На какую встречу?

— С Семенцато. — Ага, значит, это не ограбление.

Он промолчал. Нельзя было подталкивать ее, еще рано.

Более низким и вялым голосом она продолжила рассказ:

— Этим утром, в музее. Керамика на китайской выставке. — Последовала долгая пауза, она старалась удержать глаз открытым. — Они знали про нас с Флавией.

После этого ее дыхание замедлилось, и он понял, что она снова спит.

Он сидел, наблюдая за ней, и пытался вникнуть в то, что она сказала. Семенцато возглавлял музей во Дворце дожей. До открытия отреставрированного палаццо Грасси этот музей не имел себе равных в Венеции, и Семенцато был главным музейным директором. Может, таковым он и остался. В конце концов, Дворец дожей осилил выставку Тициана; а в палаццо Грасси в последнее время не выставлялось ничего значимее Энди Уорхола и кельтов, причем обе экспозиции были продуктом «новой» Венеции, скорее плодом рекламной шумихи, чем серьезного изучения искусства.

Брунетти припомнил, что лет пять назад Семенцато помогал организовывать выставку китайского искусства и что Бретт Линч служила посредником между городскими чиновниками и китайским правительством. Он посетил экспозицию задолго до того, как встретил Бретт, и до сих пор не забыл некоторых экспонатов: терракотовых солдат в натуральную величину, бронзовую колесницу, декоративные доспехи, сделанные из множества находящих одна на другую нефритовых пластинок. Были там и картины, но ему они показались неинтересными: плакучие ивы, бородатые люди, все те же старые хрупкие мостики. Фигура солдата, однако, поразила его, и он вспомнил, как неподвижно замер перед ней, изучая лицо и угадывая в нем преданность, храбрость и честь — общечеловеческие достоинства, объемлющие два тысячелетия и полмира.

Брунетти встречался с Семенцато по различным поводам, и тот произвел на него впечатление интеллигентного обаятельного человека с налетом манерности, которую люди приобретают на публичных постах. Коренной венецианец, Семенцато был одним из нескольких братьев, занимавшихся кто искусствоведением, кто торговлей предметами искусства.

Поскольку выставку устраивала Бретт, можно было предположить, что она посетит Семенцато, снова приехав в Венецию. И невозможно было предположить, что некто попытается помешать этой встрече и зайдет так далеко в своих попытках.

В палату без стука вошла санитарка с кипой простыней в руках и попросила его подождать в коридоре, пока она будет купать пациентку и менять белье. Очевидно, синьора Петрелли поработала с персоналом больницы, следя, чтобы конвертики, bustarelle, попадали в нужные руки. Без «подношений» в этой больнице для пациентов не делалось ничего, и даже с ними кормление и купание больных часто ложились на их родственников.

Он вышел из палаты и встал у окна в коридоре, глядя на центральный двор, который изначально был частью монастыря XV века. Напротив он видел новый корпус, строительство и открытие которого сопровождались невероятной публичной похвальбой — лучевая терапия, новейшие технологии, самые знаменитые врачи, новая эра в охране здоровья задавленных налогами граждан Венеции. Денег не жалели; здание вышло чудом архитектуры, его высокие мраморные арки были современным отражением изящных арок на площади Санти-Джованни-э-Паоло, которые вели в главный корпус больницы.

Церемония открытия состоялась, были речи и пресса, но здание так и не стали использовать. Ни вентиляции, ни канализации. И никакой ответственности. То ли архитектор забыл внести их в исходные чертежи, то ли строители не установили их там, где они должны были быть. Очевидность состояла в том, что никто не понес наказания, а канализацию придется проводить в готовом здании за безумные деньги.

Брунетти понимал, что это было запланировано с самого начала, задумано так, что компания не только получит контракт на постройку нового корпуса, но затем и работу по разрушению построенного, чтобы провести канализацию.

Плакать или смеяться? Строение было заброшено и не охранялось после открытия, таковым не являвшегося, и вандалы уже разбили и попортили часть оборудования, поэтому больница теперь платила охранникам за патрулирование пустых коридоров, а больных, которым требовались лечение и процедуры, посылали в другие больницы, или просили их подождать, или же обратиться в частную клинику. Брунетти уже не помнил, сколько миллиардов лир извели на это. А санитаркам, чтобы они меняли простыни, приходилось давать взятки.

В дальнем конце внутреннего двора появилась Флавия Петрелли, и он наблюдал за тем, как она по-королевски пересекает двор. Никто ее не узнавал, но каждый мужчина, мимо которого она проходила, замечал ее. Она переоделась в длинное пурпурное платье, колыхавшееся при ходьбе. На плечо она набросила мех, самую банальную норку. Глядя на нее, он вспомнил, как много лет назад читал о подобном шествовании, только там женщина входила в гостиницу. Так уверена она была в своем богатстве и положении, что не глядя сбросила свою норку с плеч, не сомневаясь, что есть слуга, который примет мех. Флавии Петрелли незачем было читать о таких вещах в книге: она прекрасно знала о своем месте в этом мире.

Он видел, как она начала подниматься по лестнице. Она шагала через две ступеньки, и эта спешка не соответствовала ни платью, ни меху.

Через несколько секунд она появилась на этаже, и ее лицо напряглось, когда она увидела его вне палаты.

— Что случилось? — спросила она, быстро подойдя к нему.

— Да ничего. Санитарка пришла.

Флавия ворвалась в палату, не потрудившись постучать. Спустя несколько минут вышла нянька, неся охапку постельного белья и эмалированный тазик. Брунетти подождал еще несколько минут, потом постучал, и ему разрешили войти.

Открыв дверь, он увидел, что изголовье кровати слегка приподнято, а голова Бретт обложена подушками. Флавия стояла возле нее и держала у ее губ чашку, пока она пила через соломинку. Ее лицо было уже менее пугающим, то ли потому, что он успел привыкнуть к нему, то ли потому, что открылась его неповрежденная часть.

Он нагнулся, поднял свой портфель и приблизился к кровати. Бретт вынула одну руку из-под одеяла и медленно подвинула ее к нему. Он на миг прикрыл ее своей рукой.

— Спасибо, — сказала она.

— Я приду завтра, если можно.

— Пожалуйста. Я сейчас не могу объяснить, но потом…

Флавия начала возражать, но оборвала себя. Она улыбнулась Брунетти, ее профессиональная улыбка, к удивлению обоих, стала совершенно естественной.

— Спасибо, что зашли, — сказала она, снова удивив их обоих искренностью в голосе.

— Тогда до завтра, — сказал он, сжимая руку Бретт.

Флавия осталась у постели. Он спустился по тем же ступеням, по которым поднялась она, и свернул внизу налево, в закрытый портик, тянувшийся вдоль двора. Пожилая женщина, закутанная в армейскую шинель, сидела в кресле на колесах у стены коридора и вязала. У ее ног три кошки сражались за дохлую мышь.