"Гибель веры" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)

Глава 3

После обеда Брунетти прихватил с собой пальто и направился обратно в квестуру, накинув его на плечи. Наслаждаясь ласковым днем, он заставил себя выкинуть из головы мысли о том, что костюм ему тесен. Провел сам с собой переговоры и настоял: просто из-за необычно теплого дня ему неуютно в толстой шерсти. И потом, за зиму все набирают килограмм-другой, возможно, это даже полезно: повышает сопротивляемость болезням и всякому такому.

Спускаясь с моста Риальто, Брунетти увидел номер 82, причаливающий к набережной справа, и не раздумывая побежал за ним. Вскочил на него, когда тот уже отходил от пристани, развернув нос к середине Большого канала. Перешел на правый борт, но остался на палубе, радуясь ветерку и свету, танцующему на воде. Вот приближается Калле-Тьеполо: он вгляделся в узкую улочку, надеясь увидеть решетку своего балкона. Ничего не увидел и вернулся к созерцанию канала.

Брунетти не раз задавался вопросом, каково тут жилось во времена Счастливой Республики, когда те же самые расстояния преодолевали на одних веслах, без моторов и клаксонов, в тишине, нарушаемой лишь криками лодочников — «Оше» — и шлепаньем весел. Многое, очень многое изменилось: современные купцы осуществляют связь с помощью ненавистных сотовых телефонов, а не посредством галеонов. Сам воздух пропитан миазмами истощения и загрязнения, приплывающими с Большой земли. Морской бриз уже не способен продувать город начисто. Единственное, что осталось неизменным в веках, как наследие, — это городская тысячелетняя продажность. Его всегда смущала собственная неспособность решить, хорошо это или плохо.

Первым побуждением было выйти у Сан-Самуэле и совершить долгую прогулку в сторону Сан-Марко, но мысль о толпах, которые выманила на улицы эта соблазнительная погода, удержала его на катере, и он доплыл до Сан-Дзаккариа. Вернулся к квестуре и оказался там в самом начале четвертого — явно раньше большинства полицейских.

За то время, что он обедал, на столе в его кабинете прибыло бумаг, — может, они размножаются? Синьорина Элеттра, как и обещала, выдала ему по всем правилам напечатанный список имен — основных наследников тех, кого назвала ему сестра Иммаколата (да нет, Мария Теста, поправил он себя), — с адресами и телефонами. Комиссар просмотрел список: трое живут в Венеции, четвертый — в Турине, в последнем завещании перечислены шестеро, среди них ни одного жителя Венеции. В завершение допечатано сообщение от синьорины Элеттры: копии завещаний будут у нее завтра после обеда.

В первый момент комиссар подумал, что надо сначала позвонить, но потом рассудил, что, если прибыть без предупреждения, без объявления и по возможности неожиданно, всегда получаешь некоторое преимущество, по крайней мере для первого разговора. Поэтому он ничего не стал делать, только выстроил адреса на своей мысленной карте города в удобном порядке и опустил список в карман пиджака. Преимущество неожиданности он никак не связывал с виной или невиновностью тех, с кем надо говорить, но большой опыт научил его, что внезапность часто раскручивает людей и они говорят правду.

Брунетти склонил голову над еще не читанными служебными бумагами и углубился в них. Прочитал одну, выпрямился на сиденье и подтянул к себе стопку. Еще несколько минут монотонного чтения — и подействовало тепло кабинета, сытный обед: он сложил руки на коленях, подбородок уперся в грудь… Пробудился Брунетти внезапно и очень скоро от звука хлопнувшей в коридоре двери, потряс головой, потер лицо руками, — эх, жаль, кофе нет. Вместо кофе в дверях возник Вьянелло: так, дверь стояла открытой, пока он дремал.

— Добрый день, сержант! — Комиссар одарил Вьянелло улыбкой начальника, у которого вся квестура под контролем. — Что там?

— Я говорил, что зайду за вами, сеньор. Без четверти четыре.

— Уже? — Брунетти глянул на часы.

— Да, синьор. Заходил раньше, но вы были заняты. — Он подождал немного, чтобы сказанное дошло, и добавил: — Я там лодку привел.

Когда спускались по ступеням из квестуры, Брунетти спросил:

— Вы говорили с Мьотти?

— Да, синьор. То, что и ожидалось.

— Братец — гей? — Он даже не поглядел на Вьянелло.

Тот встал посреди лестничного марша и, когда Брунетти повернулся к нему, поинтересовался:

— Откуда вы знаете, синьор?

— Он вроде бы нервничал из-за брата и его друзей церковников, и что еще могло бы заставить Мьотти нервничать? Он у нас широтой взглядов не отличается. — После минутного размышления Брунетти добавил: — К тому же геи среди священников — не исключение.

— По-моему, не геи как раз исключение, — заметил Вьянелло и возобновил спуск по ступеням — Но вы всегда говорили, что он хороший полицейский, синьор.

Видимо, сержант опять задумался о Мьотти, но не счел возможным объяснять шефу почему.

— Не обязательно широко мыслить, чтобы быть хорошим полицейским.

— Пожалуй, не обязательно.

Через несколько минут они были уже за пределами квестуры, Бонсуан, рулевой, ждал их на борту полицейского катера. Все сверкало перед ними: медные детали лодки, металлическая петелька на воротнике Бонсуана, молодые зеленые листья лозы, что оживала на стене на противоположной стороне канала, винная бутылка, которая дрейфовала по сияющей поверхности воды. Не иначе как это обилие света побудило Вьянелло широко раскинуть руки и улыбнуться.

Это движение привлекло внимание Бонсуана, и он недоуменно уставился на сержанта. Тот застеснялся было своей непосредственности и попробовал сделать вид, что это его непроизвольное весеннее движение не более чем усталое потягивание кабинетного чиновника. Вдруг низко над водой просвистела влюбленная пара стрижей — и сержант отбросил притворство.

— Весна-а! — счастливый, крикнул он рулевому, прыгнул к нему на палубу и хлопнул по плечу, весь наполненный внезапной радостью.

— Ага, так вот результат ваших тренировок! — И Брунетти взошел на борт.

Бонсуан — он-то явно ничего не знал о достижениях Вьянелло последнего времени — взглянул на него с неприязнью, отвернулся, пробудил мотор и повел катер в узкий канал.

Ликующий сержант остался на палубе, а Брунетти спустился в каюту. Взял с полки схему города и проверил местонахождение трех адресов из списка. Краем глаза он невольно наблюдал, как ведут себя оба его сотрудника, общаясь между собой: сержант воодушевлен, как подросток, а суровый рулевой глядит вперед, выводя катер в bacino [12] Сан-Марко. Вьянелло, положив руку на плечо Бонсуана, указывает на восток: смотри, мол, к нам приближается парусник с толстой мачтой, свежий весенний бриз надул его паруса — прямо как щеки. Бонсуан кивает, не отвлекаясь от своего дела — следить за курсом. Вьянелло, откинув голову, хохочет — глухой рокот доносится в кабину.

Брунетти держался, пока не выплыли на середину bacino, но потом магнетизм счастья, исходящий от Вьянелло, выманил его на палубу. Не успел он на нее ступить, как волна от проходящего на Лидо парома стукнула их в бок. Комиссар потерял равновесие, и его качнуло к низкому борту судна. Рука Вьянелло вцепилась ему в рукав и дернула обратно. Так он и держал начальника, пока катер не выровнялся, наконец отпустил со словами:

— Не в эту воду.

— Боитесь — утону?

— Скорее, вас холера заберет, — вмешался Бонсуан.

— Холера? — развеселился Брунетти.

Вот так хватил рулевой — никогда еще на его памяти он не пытался пошутить.

Бонсуан взметнул голову, повторил, глядя ему в лицо:

— Холера. — И повернулся обратно к штурвалу.

Сержант и комиссар уставились друг на друга, как провинившиеся школьники, и Брунетти показалось, что Вьянелло еле удерживается от смеха.

— Когда я мальчишкой был, — выдал Бонсуан без всякого перехода, — так я плавал обычно прямо перед домом. Просто нырял в воду с берега канала Каннареджо. Дно можно было разглядеть. Рыб видел, крабов. А теперь одна грязь да дерьмо.

Вьянелло и Брунетти обменялись еще одним долгим взглядом.

— Кто ест рыбу из этой воды, тот ненормальный, — промолвил Бонсуан.

В конце прошлого года отмечались множественные случаи холеры, но на юге, где обычно и происходят такие вещи. Брунетти припомнил, что санитарные службы закрывали рыбный рынок в Бари и предупреждали местных, чтобы не ели рыбу, — все равно что сказать коровам: «Не ешьте траву!». Осенние дожди и наводнения вытеснили эту историю со страниц национальных газет, но Брунетти стал уже задумываться, не может ли то же самое случиться здесь, на севере, и разумно ли есть что-либо выловленное из все более грязных вод Адриатики.

Катер причалил на стоянке гондол слева от палаццо Дарио, Вьянелло ухватил конец свернутой веревки и прыгнул на пристань. Отклонившись назад, он натягивал веревку, удерживая судно около пристани, пока Брунетти не ступил на берег.

— Мне вас ждать, синьор? — спросил Бонсуан.

— Нет, не беспокойтесь, не знаю, сколько нас не будет, — сказал ему Брунетти. — Можете возвращаться.

Бонсуан вяло поднял руку к верхушке форменной фуражки — жест приветствия и прощания, — перевел двигатель на реверс и, описав лихую дугу, умчался в нужном направлении, даже не поглядев на двоих оставшихся на пристани.

— Куда сначала? — осведомился Вьянелло.

— Дорсодуро, семьсот двадцать три. Это около музея Гуггенхейм, слева.

Они прошли по узкой улочке и свернули в первый же переулок справа. Брунетти все еще хотелось кофе — и почему это ни на одной стороне улицы не видно баров? Навстречу им шел старик с собакой, и Вьянелло отступил за спину начальника, чтобы дать им дорогу, хотя это не прервало разговора о том, что сказал Бонсуан.

— Вы правда думаете, что вода настолько грязная, синьор? — продолжал сержант.

— Да.

— Но некоторые до сих пор плавают в канале Джудекка, — настаивал тот.

— Когда?

— На Redentore [13].

— Так это они спьяну, — небрежно бросил Брунетти.

Вьянелло пожал плечами и остановился вслед за ним.

— Думаю, это здесь. — Брунетти извлек из кармана бумагу. — Да Пре. — Он глядел на имена, выгравированные на двух ровных рядах медных табличек слева от двери.

— Кто это?

— Людовико, наследник синьорины да Пре. Может оказаться кем угодно: двоюродным братом. Просто братом. Племянником.

— Сколько ей было лет?

— Семьдесят два. — Брунетти вспомнил столбики из списка Марии Тесты.

— От чего она умерла?

— От сердечного приступа.

— Есть ли подозрения, что этот человек, — Вьянелло указал подбородком на медную табличку у двери, — имеет к ее смерти какое-то отношение?

— Она оставила ему эту квартиру и больше пятисот миллионов лир.

— Значит ли это, что все возможно?

Брунетти, совсем недавно обнаруживший, что дом, в котором они живут, нуждается в новой крыше, а их доля в ней составит девять миллионов лир, сказал:

— За хорошую квартиру кого-нибудь убил бы, — проговорил он.

Вьянелло о крыше ничего не знал и посмотрел на своего комиссара несколько ошарашенно.

Брунетти нажал звонок. Долгое время ничего не происходило, и он нажал снова, на этот раз не отпуская значительно дольше. Они с Вьянелло переглянулись, и комиссар достал список, чтобы найти следующий адрес. Только когда он развернулся лицом к Академии, из динамика над табличками раздался высокий голос, какой-то бестелесный:

— Кто там?

В нем слышалась плаксивость человека очень старого, и непонятно было, мужской он или женский.

— Это семья да Пре? — задал вопрос Брунетти.

— Да. Что вам угодно?

— Есть проблемы в связи с имуществом синьорины да Пре — нам надо с вами поговорить.

Дальнейших расспросов не последовало — замок щелкнул, отпираясь, и они вошли в просторный внутренний дворик с колодцем, увитым виноградной лозой, посредине. Единственная лестница — за дверью слева. На площадке второго этажа, в открытой двери стоял самый маленький человечек, какого Брунетти видел в жизни.

Они с Вьянелло отнюдь не были богатырями, но высились над этим человечком, а он как будто становился все меньше по мере их приближения.

— Синьор да Пре? — спросил Брунетти.

— Да. — Тот шагнул им навстречу и протянул руку, маленькую, как у ребенка.

Он ее поднял почти на уровень своего плеча, и Брунетти не пришлось наклоняться, чтобы взять ее, иначе непременно надо было бы согнуться. Рукопожатие да Пре оказалось твердым, а взгляд, который он метнул вверх на Брунетти, — ясным и прямым. Лицо было узкое, как осколочек, из-за худобы. Возраст или длительные боли прочертили глубокие борозды по обе стороны рта и навели темные круги под глазами. Маленький рост не позволял определить возраст человечка — ему могло быть от пятидесяти до семидесяти.

Синьор да Пре не стал протягивать руку Вьянелло, приняв во внимание форму, а лишь кивнул в его направлении. Он отступил к двери, открыл ее пошире и пригласил их в квартиру. Бормоча «Permesso» [14] они прошли за ним в холл и подождали, пока он закроет дверь.

— Сюда, пожалуйста! — И да Пре пустился в путь по коридору.

Брунетти увидел у него на спине смещенный влево острый горб, торчавший под пиджаком, как куриная грудная кость. Да Пре, собственно, не хромал, но тело его перекашивалось при ходьбе на левый бок, как будто в стене был заключен магнит, а сам он — мешок железных опилок, которые туда притягиваются. Он привел их в гостиную с окнами на две стороны. С левой виднелись крыши, с другой — закрытые ставнями окна другого здания.

Вся мебель в комнате не уступала размерами двум монументальным буфетам, полностью закрывавшим заднюю стену: диван с высокой спинкой, на котором уместились бы шестеро, четыре резных кресла, судя по орнаменту на подлокотниках, испанские, и огромный флорентийский сервант, уставленный бесчисленными мелкими предметами — Брунетти на них едва глянул. Да Пре вскарабкался на одно из кресел и махнул посетителям на два других.

Комиссар сел и заметил, что ступни его едва достают до пола, а ноги да Пре болтаются посередине между сиденьем и полом. Каким-то образом невероятная мрачность лица этого человечка не позволяла усмотреть нечто забавное в этом диком расхождении масштабов.

— Вы сказали, с завещанием моей сестры что-то не так? — хладнокровно начал да Пре.

— Нет, синьор да Пре, — ответил Брунетти, — я не хочу запутывать дело или вводить вас в заблуждение. Наш интерес не имеет ничего общего с завещанием вашей сестры или его условиями. Он вызван смертью, вернее, причиной ее смерти.

— Что же вы сразу так и не сказали? — Голос человечка потеплел.

Что-то в этом потеплении Брунетти не понравилось.

— А это там табакерки, синьор да Пре? — вмешался Вьянелло, вставая с кресла и направляясь к серванту.

— Что?! — резко откликнулся хозяин.

— Вот это — табакерки? — Вьянелло нагнулся над полкой, приблизив лицо к мелким предметам, почти ее закрывавшим.

— Почему вы спрашиваете? — В обычном теперь голосе да Пре слышалось любопытство.

— Мой дядя Луиджи, из Триеста, собирает их. Мальчишкой я обожал ходить к нему в гости, потому что он мне их показывал и разрешал трогать.

Дабы исключить подобную кошмарную возможность и не дать подозрению внедриться в сознание да Пре, Вьянелло сцепил руки за спиной и всего лишь склонялся к коробочкам. Разняв руки, он указал на одну табакерку, стараясь держать палец на расстоянии ладони от нее.

— Вот эта — голландская?

— Какая? — Да Пре спустился с кресла и направился к полке и сержанту.

Голова человечка еле-еле доходила до края полки, и ему пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть туда, где стояла коробочка, привлекшая внимание Вьянелло.

— Да, это Дельфт. Восемнадцатый век.

— А эта? — Вьянелло опять указал, не доходя в самонадеянности до того, чтобы потрогать. — Баварская?

— Отлично! — Да Пре ухватил маленькую коробочку и вручил ее сержанту, который с величайшей осторожностью взял ее, перевернул и посмотрел на донце.

— Да, вот маркировка. — И наклонил ее к да Пре. — Настоящая красота, правда? — произнес он с энтузиазмом. — Моему дяде безумно понравилась бы вот эта, особенно — как она разграничена на два отделения.

Пока увлеченная парочка, голова к голове, изучала крохотные коробочки, Брунетти оглядел комнату. Три картины — семнадцатого века, очень плохие картины и очень дурной семнадцатый век: умирающие олени, вепри и снова олени. Слишком много крови и искусно изображенной смерти, чтобы его заинтересовать. На других картинах явлены библейские сцены, но и на них тоже льется огромное количество крови, на сей раз человеческой. Брунетти перенес свое внимание на потолок: изящная лепная розетка посредине, а из центра ее свисает люстра муранского стекла из сотен пастельных цветочков с мелкими лепестками.

А чем заняты двое энтузиастов? Оба сидели на корточках перед открытой правой дверцей серванта. На внутренних его полках, похоже, хранились еще сотни коробочек. На миг комиссару почудилось, что он задыхается в этой странной великаньей гостиной, где живет затворником этот лилипутик, и только эти яркие эмалевые фрагменты забытой эпохи служат ему напоминанием об истинном масштабе вещей.

Пока Брунетти смотрел на двух одержимых, они поднялись на ноги. Да Пре закрыл дверцу серванта, вернулся к креслу и хорошо отработанным легким прыжком занял свое место. Вьянелло задержался слегка, окинув восхищенным взором ряды коробочек на полке, но потом тоже вернулся в кресло. Первый раз комиссар решился улыбнуться, и да Пре, улыбаясь в ответ и устремив взгляд на Вьянелло, проговорил:

— Я и не знал, что в полиции работают такие люди.

Брунетти тоже не знал, но это ничуть не помешало ему важно молвить:

— Да, сержант хорошо известен в управлении своим интересом к табакеркам.

Услышав в его тоне иронию, с какой непросвещенные всегда взирают на истинного знатока, да Пре не преминул разъяснить:

— Они — важная часть европейской культуры, эти табакерки. Самые искусные мастера континента посвящали годы своей жизни — даже десятилетия — их изготовлению. Не было лучше способа показать хорошее отношение к человеку, чем подарить ему табакерку. Моцарт, Гайдн…

Энтузиазм да Пре превзошел его словарный запас, и он завершил речь до ужаса причудливым, витиеватым жестом маленькой руки в сторону перегруженного серванта.

Вьянелло — он молчал, только согласно кивал на протяжении всей речи — обратился к Брунетти:

— Боюсь, вы не поймете, комиссар.

О, и за какие заслуги ему послан этот мудрец, который так легко обезоруживает даже самого настороженного свидетеля! И он кивнул, смиренно соглашаясь.

— А сестра разделяла ваше увлечение? — Вопрос сержанта прозвучал естественно.

Человечек пнул ножкой кресло.

— Нет, моя сестра относилась к ним без интереса.

Сержант сокрушенно покачал головой, и ободренный да Пре добавил:

— Да и ко всему остальному тоже.

— Вообще ко всему? — Судя по голосу, Вьянелло проявил подлинное участие.

— Да, — подтвердил да Пре, — если не считать священников. — Последнее слово он произнес так, что стало ясно: единственное, что от души сделал бы со священниками, — приказал бы их всех казнить.

Сержант покачал головой, как будто не представлял более страшной участи, особенно для женщины, чем попасть в лапы священников. Исполненным ужаса голосом он вопросил:

— Она ведь ничего им не оставила? — И тут же добавил: — Простите, не мое дело об этом спрашивать.

— Да все нормально, сержант, — успокоил его да Пре. — Они пытались, но не получили ни лиры. — Самодовольная ухмылка расплылась по его лицу. — Не преуспел никто, хоть они и пытались урвать что-нибудь из ее состояния.

Вьянелло широко улыбнулся — уж как он рад, что удалось избежать близкой опасности. Оперся локтем на ручку кресла, подбородком на ладонь — устроился поудобнее, приготовившись выслушать историю триумфа синьора да Пре.

Человечек задвинулся в глубину своего кресла, так что ноги его оказались практически параллельны сиденью.

— У нее всегда была слабость к религии, — начал он. — Наши родители посылали ее в монастырские школы. Думаю, поэтому она так и не вышла замуж.

Брунетти поглядел на пальцы да Пре, державшиеся сверху за ручки кресла: никаких признаков обручального кольца.

— Мы не уживались, — просто молвил да Пре. — У нее все интересы — в религии. А мои — в искусстве.

Для него, заключил комиссар, это табакерки.

— Родители наши умерли, эту квартиру они оставили нам в совместную собственность. Но мы не могли жить вместе.

Вьянелло кивнул, — да, так трудно жить с женщиной.

— И я продал ей свою долю — двадцать три года назад. И купил квартирку поменьше. Мне нужны были деньги, чтобы пополнять коллекцию.

И снова Вьянелло кивнул в знак понимания того, какие требования предъявляет искусство.

— Три года назад она упала и сломала шейку бедра: срослось плохо, так что ничего не оставалось, как поместить ее в casa di cura. — Здесь старик прервал речь и задумался: вот после таких штук и попадаешь неизбежно в дом престарелых. — Она просила меня переехать сюда, чтобы присматривать за ее вещами, — продолжал он, — но я отказался. Побоялся: вдруг вернется, и тогда мне снова придется переезжать. Я не хотел перемещать сюда свою коллекцию — а без нее жизнь для меня немыслима, — чтобы потом опять увозить, если сестра поправится. Слишком рискованно, очень большая опасность что-нибудь разбить. — От одной мысли о такой возможности руки да Пре крепче сжались в неосознанном ужасе.

Брунетти поймал себя на том, что по ходу рассказа тоже начал согласно кивать синьору да Пре, погружаясь в безумный мир, где разбитая крышка — более страшная трагедия, чем сломанное бедро.

— Потом, когда сестра умерла, оказалось, что она завещала мне свое имущество, но пыталась отдать им сотню миллионов. Добавила это к завещанию, пока была там.

— И что вы сделали? — осведомился Вьянелло.

— Пошел к своему адвокату, — незамедлительно дал ответ да Пре. — Он велел мне заявить, что в последние месяцы жизни она была не в своем уме, то есть когда подписала эту штуку.

— И что? — подал реплику Вьянелло.

— Эту часть выкинули из завещания, конечно! — чрезвычайно гордо заявил человечек. — Судьи прислушались ко мне — это проявление безумия Августы.

— И вы унаследовали все? — уточнил Брунетти.

— Конечно. Больше близких родственников нет.

— А она действительно выжила из ума? — поинтересовался Вьянелло.

Да Пре взглянул на сержанта и немедленно удовлетворил его интерес:

— Нет, конечно. Она рассуждала как всегда здраво, до самого последнего раза, когда я ее видел, за день до ее смерти. Но завещание сумасшедшее.

Брунетти не очень уловил разницу, но не стал ничего выяснять, просто спросил:

— А в доме престарелых знали о завещании?

— Что вы имеете в виду? — с подозрением произнес да Пре.

— Кто-нибудь из руководства спрашивал вас о завещании или, может быть, они оспаривали ваше решение его опротестовать?

— Один из них позвонил мне перед похоронами и попросил разрешения прочитать проповедь во время службы. Я сказал ему, что никакой проповеди не будет. Августа в завещании оставила распоряжения относительно похорон: она хотела заупокойную мессу, и это я никак не мог обойти. Но ничего такого, насчет проповеди, не говорила, так что я хотя бы удержал их от болтовни о мире ином, где встретятся все счастливые души. — Тут да Пре улыбнулся — нехорошая получилась улыбка.

— Один явился на похороны, — продолжал он, — большой такой, жирный. Подошел ко мне после и сказал, что смерть Августы величайшая потеря для «христианского сообщества». — Да Пре выговорил эти слова с таким сарказмом, что воздух вокруг него будто накалился. — И что-то вещал о том, как она всегда была щедра и каким хорошим другом была ордену.

Тут да Пре перестал рассказывать, сознание его, как видно, отвлеклось на приятные воспоминания об этой сцене.

— Что же вы на это ответили? — наконец подал голос Вьянелло.

— Что щедрость легла в могилу вместе с ней. — Еще одна недобрая улыбка.

Вьянелло и Брунетти какое-то время молчали, но потом Брунетти задал вопрос:

— Предпринимали они какие-то правовые действия?

— Вы имеете в виду — против меня? — спросил да Пре.

Комиссар кивнул.

— Нет, ничего. — И после небольшой паузы добавил: — То, что они наложили лапу на нее, не значит, что они дотянулись до ее денег.

— Ваша сестра когда-нибудь говорила о том, что вы назвали «наложили лапу на нее»?

— Что вы имеете в виду?

— Не говорила ли вам, что они нацелились на ее деньги?

— Мне?…

— Да, когда находилась в casa di cura, — что они вынуждают ее завещать им деньги?

— Не знаю, — ответил да Пре.

Комиссар решил не подталкивать его к объяснению: пусть сам все расскажет. Да Пре так и сделал.

— Я обязан был посещать ее раз в месяц — больше времени я уделять ей не мог, — но нам нечего было сказать друг другу. Я приносил ей всю поступавшую почту, все по части религии: журналы, просьбы о деньгах. Спрашивал, как она там. Но поговорить было не о чем, и я уходил.

— Понятно. — Брунетти встал.

Она находилась в доме престарелых три года и оставила все этому брату, который был слишком занят — наверняка своими коробками, — чтобы навещать ее чаще чем раз в месяц.

— К чему все это? — спросил да Пре у комиссара, прежде чем тот успел отойти. — Они что, собираются опротестовать завещание? — Хотел сказать еще что-то, но остановился. Брунетти почудилось — назревает очередная улыбка, но человечек прикрыл рот рукой и она исчезла.

— Нет, ничего подобного, синьор. Мы просто заинтересовались кое-кем из обслуги.

— В этом не смогу вам помочь. Из обслуги никого не знаю.

Вьянелло поднялся, подошел и встал рядом с Брунетти. Его доверительная беседа с да Пре в начале визита помогла нейтрализовать плохо замаскированное негодование начальника.

Да Пре больше не задавал вопросов, тоже встал и провел их по коридору до входной двери. Там Вьянелло взял его воздетую руку и потряс — в благодарность за то, что ему показали такие чудесные табакерки. Брунетти тоже пожал поднятую руку, но не благодарил и первым вышел в дверь.