Фрэнк Р. Стоктон
Рождество Стивена Скэрриджа

Стоял сочельник. Твердокаменный небесный свод, темный и тяжелый, навис над белой землей. Леса поседели от мороза, и исполинские деревья сгибались, как будто не могли выдержать вес снега и льда, который возложила на их плечи юная зима.

В конце одинокой тропинки в торжественной и безмолвной лесной чаще стояла хижина, которая, возможно, и вовсе не была бы видна в отступавших сумерках, если бы из трубы не поднимался тонкими колечками слабый дымок, похоже, в любую минуту готовый подобрать свой тощий хвост и окончательно исчезнуть. Внутри, у очага, в котором дотлевали испускавшие упомянутый дымок угли, собралась семья Артура Тиррела - он сам, его жена, сын и дочка.

Стоял сочельник. Из дальних уголков леса пришел влажный воздух и незваным гостем проник в хижину Тиррелов, он посидел на каждом стуле, полежал на каждой постели и заключил в леденящие объятия каждого члена семьи. Все вздохнули.

- Отец, - сказал мальчик. - Нет ли еще дров, чтобы я мог подбросить их в огонь?

- Нет, сын мой, - с горечью ответил отец, спрятав лицо в ладонях. - В полдень я принес последнее полено из поленницы.

При этих словах мать вытерла с глаз немую слезу и мягко подтолкнула детей ближе к тлеющим углям. Отец встал, подошел к окну и угрюмо уставился наружу, в ночь.

Поднявшийся ветер усеял сухими ветками тропинку, по которой ему вскоре предстояло отправиться в ближайший городок. Но он не думал об опасности: закалка его сердца была под стать жесткости его судьбы.

- Мама, - начала девочка, - можно я повешу чулок на ночь? Ведь сегодня сочельник.

Булатный клинок не поразил бы материнское сердце острее, чем этот вопрос.

- Нет, моя милая, - дрожащим голосом ответила она. - Ты должна надеть свои чулочки, ведь у нас нет огня и твои ножки замерзнут без них.

Девочка вздохнула и печально посмотрела на чернеющие угли. Но тут же подняла голову и продолжила:

- Но, мамочка, что, если я буду спать, не укрыв ноги одеялом? Старый Санта-Клаус может положить что-нибудь совсем маленькое в чулок прямо у меня на ноге, между чулком и кожей, правда же, мамочка?

- Мама плачет, сестра, - сказал мальчик. - Оставь ее. Отец тем временем закутался в свое потертое пальто, надел на голову потрепанную соломенную шляпу и пошел к двери.

- Дорогой отец, куда ты идешь в такую ужасную ночь? - воскликнул его маленький сын.

- Он идет, - ответила мать в слезах, - в город. Не удерживай его, сын мой, ведь он купит макрели для нашего рождественского ужина.

- Макрель! - хором воскликнули дети, и их глаза засветились радостью. Мальчик вскочил на ноги.

- Ты не должен ходить один, дорогой отец, - сказал он. - Я пойду с тобой.

И вдвоем они вышли из хижины.

Улицы наводняли веселые лица и красивые свертки. Да, снег и лед толстым слоем покрывали тротуары и крыши, но что с того? Каждое окно светилось радостным светом, радостный огонь приносил тепло и уют в дома, радостные сердца раскрашивали здоровым румянцем и зажигали счастьем лица в веселой толпе на улицах. В одних лавках с изогнутых балок свисали в тучном довольстве огромные индейки; гигантские вазы с цукатами, орехами, изюмом источали восхитительные ароматы, гармонично сливавшиеся с запахами апельсинов, яблок, бочек с сахаром и мешков со специями. В других свет люстр играл на отполированных поверхностях множества новых тачек, саней, лошадок-качалок или подсвечивал безмятежные черты лежащих на прилавках кукол и злобные рожицы джеков-попрыгунчиков. Урожай шариков и волчков едва умещался в лавке, повсюду стояли коробки и бочки с солдатиками; со всех выступов свисали крошечные рожки, по углам громоздились коробки, полные чудес, и среди всего этого толпились радостные дети, сжимая свои маленькие кошельки. Рядом были кондитерские лавки - эти земные райские обители для юных душ, где золотые карамельки, превосходный сливочный шоколад, разноцветные мятные леденцы и другие восхитительные сласти простирали свое благоухающее изобилие повсюду, где только возможно.

Возле этих и многих других лавок и магазинов, палаток и лотков толпился городской люд, богатый и бедный. Даже самые скромные горожане находили немного денег, чтобы купить что-нибудь в тот веселый рождественский сочельник. Здесь можно было видеть, как девица низшего сословия спешит домой с дешевым цыпленком; а вот еще одна, с уткой; а здесь бережливый отец семейства склоняется под тяжестью индейки и огромной корзины разных замечательнейших вещей. Повсюду светились приветливые огни и очаги, источавшие тепло, светлые и веселые особняки, уютные и удобные многоквартирные дома, румяные щеки и сияющие глаза. Снег и лед никого не печалили, ведь вокруг было столько всего теплого и радостного. Так даже лучше в такой праздник: что за Рождество без снега?

Сквозь эти веселые толпы - по оживленным улицам, где кричали счастливые мальчишки, а веселые девочки сновали туда-сюда по магазинам, - шел человек, который не был ни радостным, ни оживленным и веселым, ни счастливым. Это был Стивен Скэрридж, владелец многих домов в этом городе. Он носил пальто, пусть и старое, зато теплое и удобное, с меховой оторочкой по вороту и рукавам. Шляпу он плотно нахлобучил на маленькую голову, как будто хотел укрыться от всех звуков веселья, наполнявших город.

У него не было ни жены, ни сына, и это время радости для всего христианского мира только досаждало ему и раздражало его черствое эгоистичное сердце.

- Ох-хо! - сказал он сам себе, в то время как его арендаторы, один за другим, нагруженные корзинами и свертками, спешили мимо и желали ему веселого Рождества. - Ох-хо! Похоже, что сейчас в торговле все идет как по маслу. Ох-хо-хо! Они все выглядят щедрыми как миллионеры. Ничто не открывает карманы так, как атмосфера праздника, ха, ха! Еще не первое число месяца, это верно, но пусть - я все равно пойду и соберу свою арендную плату сегодня вечером, пока все эти денежки еще на плаву - ох-хо! Ха-ха!

И старый Скэрридж пошел от дома к дому, угрожая выгнать всех, кто не заплатит ему в этот же вечер. Некоторые мужественно сопротивлялись, ведь день оплаты еще не наступил, и такие получали указание о необходимости выехать в ближайшее время, некоторые, протестуя в бессильной злости, выплачивали все сполна; другие, бедняки, не имели денег для выплаты по этому непредвиденному требованию, и Стивен Скэрридж хватал все, что попадалось под руку и мало-мальски удовлетворяло его запросам. Так, многие бедные семьи сквозь слезы смотрели, как беспощадный землевладелец уносит индейку или жирного гуся, которые должны были украсить рождественский стол. Дети рыдали, расставаясь со своими барабанами и игрушками, и многие маленькие знаки приязни, которые завтра должны были стать подарками, перешли в собственность бессердечного Стивена. Было почти девять часов, когда Скэрридж закончил свой гнусный труд. Он обратил все, что изъял, в деньги и как раз возвращался в свой негостеприимный дом с таким радостным светом в глазах, какой не сиял там уже много дней, когда увидел на ярко освещенной главной улице города Артура Тиррела с сыном.

- Ох-хо! - сказал Стивен. - И он тоже пришел потратить свои рождественские денежки? Это он-то, бедный, жалкий, без гроша в кармане! Пойду-ка я за ним.

Итак, Скэрридж, крадучись, отправился вслед за несчастным отцом и его сыном. Мимо бакалейной лавки и рынков с богатыми сокровищницами яств; мимо игрушечных лавок, при взгляде на которые глаза мальчика загорелись восхищением, быстро смытым слезами разочарования; мимо кондитерских лавок, витрины которых были настолько чарующи, что малыш едва смел на них взглянуть, - вперед, минуя все это, к маленькой лавочке в дальнем конце улицы, где делала свои скромные покупки толпа беднейших, туда шли отец и сын, и вслед за ними злобный Скэрридж с самыми черными намерениями. Когда Тиррелы вошли в лавку, старик спрятался снаружи за услужливо предоставившей ему убежище колонной на случай, если кто-нибудь из пришедших сюда людей окажется его арендатором и решит потребовать возмещения только что причиненного ущерба. Но он ясно видел, как Артур Тиррел подошел к прилавку и попросил макрель. Принесли рыбину на десять центов, он отказался, но в конце концов приобрел меньшую, на восемь центов. На два цента сдачи он купил немножко лярда [1], затем отец с сыном вышли из лавки и направились домой. Путь предстоял неблизкий, но сознание того, что они несут то, что сделает следующий день чуточку более похожим на Рождество, чем на обычный день, делало их шаги легче, а дорогу не такой утомительной.

Они подошли к хижине и отворили дверь. Там при тусклом свете свечи на столе, сидели мать и маленькая дочка, они раскладывали зеленые ветки, чтобы украсить свой скромный домик. На немой вопрос в глазах жены отец произнес голосом, в котором звучало что-то от прежнего пыла:

- Да, дорогая, я принес ее. - И он положил макрель на стол.

Девочка вскочила с места, чтобы взглянуть на рыбу, а мальчик отступил назад, собираясь закрыть дверь; но не успел он и притронуться к ней, как дверь распахнулась и в хижину ворвался Скэрридж, который шел за ними всю дорогу. Обитатели дома воззрились на него, пораженные, но они недолго пребывали в неведении относительно причин его нежданного визита.

- Господин Тиррел, - сказал Скэрридж, доставая из кармана огромную записную книжку и быстрыми привычными движениями пальцев перелистывая страницы, - полагаю, вы должны мне арендную плату за два месяца. Ну-ка, посмотрим, да, вот оно, восемьдесят семь с половиной центов - два месяца по сорок три и три четверти цента за каждый. Я бы хотел получить их прямо сейчас, если позволите. - Он склонил голову набок, желтые огоньки, трусливые и злобные, поблескивали в его маленьких глазках.

Артур Тиррел встал. Его жена медленно подошла к нему и встала рядом, двое детей подбежали к родителям и спрятались за их спинами.

- Сэр, - сказал Тиррел, - у меня нет денег, делайте что хотите.

- Нет денег! - вскричал бессердечный Стивен. - Со мной такие сказки не пройдут. Сегодня, как оказалось, деньги есть у всех; а если их нет, то только потому, что их нарочно потратили. Но если у тебя действительно их нет, - и тут луч надежды осветил сердца семьи Тиррелов, - у тебя должно быть нечто, что может принести деньги, и я заберу это. Ага! Вот это я и возьму!

И он схватил со стола рождественскую макрель, которую положил туда Артур.

-  Она очень маленькая, - сказал Скэрридж. - Но эта рыбка покроет хотя бы процент.

Он завернул рыбу в лежавшую под ней коричневую бумагу, бросил в свой огромный карман и без единого слова вышел в ночь.

Артур Тиррел опустился на стул и закрыл ладонями лицо. Дети, молчаливые от ужаса и уныния, вцепились с двух сторон в спинку его стула, в то время как его жена, всегда верная и в печали и в радости, обняла его за шею и шепнула ему на ухо:

- Веселей, милый Артур, все еще может быть хорошо; будь мужественным! Ведь он оставил нам лярд!

А в это время через лес с триумфом спешил назад Скэрридж. Он пришел домой за час до полуночи. Он жил один в красивом доме (который забрал за долги), каждый день туда приходила одна пожилая дама, чтобы приготовить ему еду и сделать те немногие дела по хозяйству, которых он требовал. Отперев дверь, он поспешил по лестнице наверх, зажег свечу и, усевшись за большой стол в просторной комнате в передней части дома, пересчитал все деньги, которые собрал за этот вечер, занес цифру в одну из огромных счетных книг, которые лежали на столе, и запер деньги в гигантском сейфе. Затем Скэрридж вынул из кармана макрель Тиррелов. Он развернул рыбу, положил перед собой на стол и воображаемыми линиями разделил на шесть частей.

- Здесь, - сказал он сам себе, - лежит мой завтрак на шесть дней - а лучше бы на неделю. Люблю, когда все точно и ровно. Если бы тот человек купил десятицентовую рыбину, которую ему предлагали, здесь было бы семь порций. Что ж, быть может, я смогу справиться и с этой, ну-ка, посмотрим! Немного убрать отсюда, вот столько отсюда, вот так…

И тут случилось нечто очень странное. Макрель, которая лежала на спине с раскрытым брюхом, внезапно снова закрылась, несколько раз глубоко вдохнула, затем, вздохнув с заметным облегчением, забила хвостом, чуть закатила глаза и, осторожно прислонившись к груде гроссбухов, села на хвост и посмотрела на Скэрриджа. Этот тип, перепуганный, отшвырнул стул и во все глаза уставился на необычную рыбу.

- Не могли бы вы, - сказала макрель, сильно искривив морду, - принести мне стакан воды? У меня такая сушь внутри.

Скэрридж пробормотал что-то утвердительное и поспешил к соседнему столу, на котором стояли кувшин и стакан; наполнив последний, он поднес его макрели.

- А не поднесете его к моему рту? - попросила рыба. Стивен подчинился, макрель выпила добрую половину стакана.

- О да, - сказала она. - Так гораздо лучше. Я не против морской воды, если в ней можно совершать моцион. Но лежать в соленой воде совершенно неподвижно крайне утомительно. Вы даже не представляете, как я хочу есть. Нет ли у вас под рукой парочки червей?

- Червей?! - воскликнул Стивен. - Что за вопрос! Нет, конечно у меня нет червей.

- Ну что ж, - сказала рыба, явно теряя терпение. - Тогда у вас должен быть двор или сад, так что идите и накопайте мне червей.

- Накопать червей?! - воскликнул Стивен. - А вы знаете, что сейчас зима, и земля промерзла, и черви тоже, если уж на то пошло?

- Это меня не волнует, - сказала макрель. - Иди и накопай мне червей. Сейчас все равно, мерзлые они или нет; я могу есть любых.

Рыба вела себя так властно, что Стивен Скэрридж и не подумал ослушаться, он взял лом и лопату из груды садовых инструментов, сваленных в углу комнаты (все они в разное время были взяты за долги), зажег фонарь и спустился в небольшой садик за домом. Когда Скэрридж разгреб снег, ему пришлось хорошенько поработать ломом, прежде чем удалось оставить хоть какой-то след на промерзшей земле. После получаса тяжкого труда он сумел, тщательно обыскав землю из ямы, которую он выкопал, найти пять замерзших червей. Скэрридж счел их достаточным завтраком для рыбы, которой едва хватало на семь завтраков для него самого, так что он бросил свои инструменты и отправился в дом вместе с фонарем, пятью добытыми червями и в два раза большим количеством отмороженных пальцев. Добравшись до нижних ступеней лестницы, он отчетливо услышал какие-то тихие голоса наверху. Скэрридж пришел в ужас! Голоса доносились из той самой комнаты, где хранились все его сокровища. Неужели это воры?

Погасив фонарь и сняв обувь, он тихонько прокрался вверх по лестнице. Выходя из комнаты, он неплотно закрыл дверь и потому теперь мог заглянуть туда через оставшуюся щель, которая открывала вид на все помещение. И какое зрелище предстало его широко раскрытым глазам!

В кресле - его собственном кресле - за столом сидел карлик, его голова, огромная, что кочан капусты, сидела на таком маленьком тельце, что его почти не было видно; это тельце располагало парой крошечных ножек, торчавших будто из-под самой головы, наподобие корней упомянутого овоща. На столе, поглощенная стиранием пыли со счетной книги при помощи салфетки для очистки перьев, сидела фея, ростом не более фута, и такая же прелестная и изящная, как изящнейшая из танцовщиц, наблюдаемая откуда-нибудь с бельэтажа. Макрель по-прежнему опиралась на груду гроссбухов; и - о ужас! - в одном из углов на огромном железном ящике сидел великан; если бы он встал, его голова достала бы до потолка, а потолок здесь был не из низких!

Мороз, холоднее, чем мерзлая земля и стылый воздух снаружи, пробежал по жилам Стивена Скэрриджа, когда он припал к щели в двери и увидел этих ужасных посетителей, в то время как от их беседы, в которой он ясно различал каждое слово, по его спине леденящими каплями потекла холодная испарина.

- Он пошел раздобыть мне червей, - сказала макрель. - И мы вполне могли бы все уладить, пока он не вернулся. Что до меня, я совершенно уверена в том, что говорила.

- О да, - сказал карлик. - в этом не может быть никаких сомнений, совершенно никаких. Я верю каждому слову.

- Разумеется, это так, - сказала фея, вставая на счетную книгу, на которой больше не было ни пылинки. - Все это знают.

«Что бы это ни было, у них по этому поводу полное единодушие», - дрожа, подумал Стивен, который по-прежнему смотрел во все глаза и слушал во все уши.

- Что ж, - сказал карлик, откидываясь в кресле и закручивая маленькие ножки одна вокруг другой, пока они не стали напоминать конец каната. - Давайте расставим все по порядку. Со своей стороны, я бы хотел увидеть, как все неправильное становится правильным, и как можно скорее.

- Я тоже, - сказала фея, усаживаясь на гроссбух и скрещивая тонкие, обтянутые атласом лодыжки (она только что наклонилась, чтобы смахнуть забытую пылинку). - Я хочу, чтобы все было мило и прелестно и просто так, как надо.

- Что до меня, - сказала макрель, - я несколько разделяюсь - я хочу сказать, между двумя мнениями. Но на чем бы вы ни согласились, я уверена, это меня устроит.

- Тогда, - сказал великан, поднимаясь на ноги и едва избегая чреватого неприятностями столкновения своей головы и потолка, - давайте же приступим к работе, и пока мы этим занимаемся, все тут и вычистим.

С этим все согласились, и великан передвинул макрель на угол стола, попросил фею встать рядом с рыбой, а затем разложил все гроссбухи, записные книжки, счетные, кассовые и вексельные книги на столе и открыл каждую из них на первой странице.

Затем на стол взобрался карлик и взял перо, фея сделала то же самое, и они оба начали работать, усердно, изо всех сил, чтобы подсчитать все имущество Стивена Скэрриджа. Как только каждый из них подводил итог двум страницам, великан переворачивал листы, и ему приходилось справляться очень быстро, настолько стремительно работал карлик; его голова великолепно годилась для расчетов, ведь он так долго балансировал ею на тонких ножках, что для него не представляло никакой сложности подвести баланс в нескольких гроссбухах. Фея тоже бегала по колонкам вверх и вниз, как будто исполняла танец, в котором единственными движениями были «Вперед!» и «Назад!», и справлялась со своим делом почти так же быстро, как карлик. Что до макрели, она не умела складывать, но фея говорила ей, какие цифры нужно перенести на следующую колонку, а она запоминала их и таким образом очень ей помогала. Менее чем через полчаса великан перевернул последнюю страницу последней книги, и карлик написал на большом листе писчей бумаги общую сумму состояния Стивена Скэрриджа.

Фея зачитала итог, и несчастный слушатель у двери был вынужден признать, что их вычисления абсолютно точны.

- Так, далее, - сказал великан. - Вот список арендаторов. Давайте составим опись.

За двадцать минут великан, карлик и фея - последняя читала имена арендаторов Стивена, великан определял, сколько причитается каждому, а карлик записывал напротив имен суммы - составили опись, и великан прочел ее таким голосом, который не оставлял сомнений в серьезности происходящего.

- Ура! - воскликнул карлик. - С этим покончено, и я счастлив. - И он легко шагнул со стола на подлокотник кресла, затем вниз на сиденье, потом прыжком - на пол, непостижимым образом удерживая во время этих проворных перемещений в равновесии голову.

- Да, - сказала макрель. - Все прекрасно, но, сказать по правде, я все же несколько разделяюсь…

- Ох! Не будем сейчас об этом, - сказал великан. - Кто старое помянет, тому глаз вон.

Что до феи, она не сказала ни слова, но вспрыгнула на лежавшую у края стола счетную книгу, ту самую, с которой она сметала пыль, и станцевала столь очаровательную маленькую fantaisie [2], что все посмотрели на нее с восхищением. Великан наклонился и открыл рот, как будто ожидал, что фея залетит туда, когда закончит танец, а макрель откровенно пустила слезу и попыталась вытереть глаза плавником, но плавник оказался недостаточно длинным, так что слезы катились одна за другой и белой коркой застывали на зеленом сукне, покрывавшем стол. Карлик оставался на полу, он приподнялся на цыпочки и застыл без движения, как будто пребывал в глубочайшем сне. Даже Стивен, хоть и был ужасно взволнован, подумал, что этот танец - самое прекрасное, что он когда-либо видел. Наконец фея закружилась так, что стала напоминать снежок на палочке, а затем неподвижно застыла на носочке одной ноги, как будто упала с неба и воткнулась точно в счетную книгу.

- Браво! Браво! - воскликнул карлик, и можно было слышать, как иод огромной головой хлопают его маленькие ладошки.

- Ура! - закричал великан и сомкнул гигантские ладони в хлопке, от которого, как от пушечного выстрела, задребезжали стекла в окнах.

- Очень мило! Правда, очень хорошо! - сказала макрель. - Хотя я несколько раз…

- О нет, нисколько! - воскликнула фея, внезапно весело подскочив к ней и положив маленькую ручку на ее несколько искривленный и, несомненно, очень уродливый рот. - Ничего подобного с тобой не происходит, а теперь давайте позовем его сюда и заставим это подписать. Как ты думаешь, он сделает это? - спросила она, поворачиваясь к великану.

Здоровенный детина сомкнул правую руку в могучий кулак, тяжелый, как падающий молот, раскрыл огромную ладонь левой руки, жесткую и твердую, как наковальня, и свел их со звучным «бам!».

- Да, - ответил он. - Думаю, сделает.

- В таком случае, - сказал карлик, - можно действительно его позвать.

- Я послала его за червями, - откликнулась макрель. - Но не мог он добывать их все это время. Я отнюдь не удивлюсь, если он подслушивает под дверью.

- Скоро мы это узнаем, - сказал карлик, быстро пересекая комнату, его голова перекатывалась из стороны в сторону, но по-прежнему сохраняла поразительное равновесие, которым она была по праву знаменита. Подойдя к двери, он широко распахнул ее.

Там стоял несчастный Стивен Скэрридж, он дрожал с головы до ног и крепко сжимал в кулаке пять мерзлых червей.

- Заходи! - сказал великан, и Стивен вошел медленно и робко, поклонившись при входе всем, кто находился в комнате.

- Это мои черви? - спросила макрель. - Если да, положи их мне в рот по одному. Эй, не так быстро! И точно, они мороженые; но знаешь, я думаю, что такие мне нравятся больше всего. Никогда раньше не пробовала мороженых червей.

К этому времени карлик оседлал стол и, развернув опись, встал, указывая на соглашение, написанное внизу листа, в то время как фея уже обмакнула перо в чернильницу, которую держала в руке, и встала с другой стороны описи.

- А теперь, сэр, - сказал великан, - просто сядьте в ваше кресло, возьмите перо и поставьте под этим соглашением свое имя. Если все это время вы слушали под дверью, а я полагаю, что именно этим вы и занимались, вы знаете, что в этой описи, и вам не требуется ее читать.

Стивен думал об ослушании не более, чем о том, чтобы вызвать великана на поединок, поэтому он уселся в кресло и, взяв у феи перо, написал свое имя под соглашением, хотя и знал, что этим самым актом, который он подписывает, лишается половины своего богатства. Поставив подпись, Скэрридж положил перо и оглянулся, чтобы узнать, не требуется ли от него еще что-нибудь; но как раз в этот миг что-то как будто надломилось у него в шее, его голова упала вперед и чуть не ударилась о стол, и он проснулся!

Не было больше ни описи, ни феи, ни карлика, ни великана. Перед ним лежала распластанная макрель с раскрытым брюхом.

Все это был сон!

Целый час Стивен Скэрридж сидел за своим столом, спрятав лицо в ладонях. Когда наконец его свеча начала шипеть и потрескивать, он поднялся и отправился в постель, тихий и подавленный.

Следующее утро было ясным, холодным и приветливым, и Стивен Скэрридж поднялся очень рано, спустился в большую гостиную, где хранились его сокровища, вынул свою книгу учета и два часа усердно писал.

Когда в обычное время пришла пожилая женщина, которая заботилась о его хозяйстве, ее очень удивило его распоряжение приготовить ему на завтрак целую макрель, которую он ей вручил. Когда Стивен закончил завтрак, за которым он съел по меньшей мере половину рыбины, он позвал ее наверх в свою комнату. Затем он сказал ей следующее:

- Маргарет, вы были моей прислугой семнадцать лет. Все это время я платил вам пятьдесят центов в неделю за вашу работу. Теперь я убежден, что эта сумма была недостаточной; вам следовало бы платить по меньшей мере два доллара, принимая во внимание, что в моем доме вы ели только раз в день. Поскольку вы, вероятно, потратили бы деньги сразу же, как только я бы вам их дал, я не стану выплачивать вам никаких процентов сверх того, что я удержал, но вот вам чек на сумму неоплаченной разницы - на тысячу триста двадцать шесть долларов. Распорядитесь им осмотрительно, и он послужит вам на пользу.

Вручив ошеломленной женщине документ, он взял большой бумажник, набитый чеками, и вышел из дома.

Скэрридж спустился в самую нижнюю часть города, его лицо светилось пылом щедрости. Добравшись до квартала, где стояли его дома, он час или два провел в разговорах со своими нанимателями, и когда Стивен закончил говорить с последним, его бумажник был почти пуст, а за ним тянулась неистовствующая от радости толпа, которая подняла бы его вместе с креслом и с триумфом пронесла бы по городу, если бы Скэрридж не сделал рукой безмолвный жест, прося оставить его в покое.

Расставшись с преисполненной благодарности толпой, он направился к дому Филиппа Уивера, мясника, и одолжил у него пони и рессорную повозку. Затем Скэрридж пошел к Эмброузу Смиту, булочнику (в лавке Смита он останавливался по пути в нижнюю часть города), и спросил, выполнены ли его распоряжения. И хотя стояло рождественское утро, Эмброуз и семеро его помощников уже трудились как пчелки, но все же они не смогли выполнить все сделанные заказы. Однако через час Эмброуз сам пришел в кондитерскую, где Стивен раздавал угощения кучке восторженных ребятишек, и сказал ему, что все готово и повозка нагружена. И тогда Скэрридж поспешил в лавку булочника, сел в повозку, взялся за вожжи и торопливо поехал в сторону хижины Артура Тиррела. Когда он добрался до места, был почти час дня.

Тихонько подъехав к дому, Скэрридж остановился чуть поодаль и привязал пони к дереву. Затем он подкрался к окну и заглянул внутрь.

Артур Тиррел сидел посреди комнаты на стуле, сложив руки и уронив голову на грудь. Слева от него на табурете сидела его жена, взгляд ее наполненных слезами глаз был прикован к его печальному лицу. Его маленькая дочка стояла перед отцом, уперевшись ручками в его колени, и заглядывала ему в лицо, ловя малейшие изменения его выражения. Справа от отца, положив руку ему на плечо, стоял мальчик, его смышленое лицо светилось тихим, не по годам, смирением.

Это была незабываемая картина!

Стивен Скэрридж не выдержал этого зрелища больше нескольких минут, он открыл дверь и вошел в комнату. Его появление вызвало настоящий переполох. Женщина и дети забились в самый дальний угол дома, в то время как Артур Тиррел встал и решительно двинулся на незваного гостя.

- Ха! - сказал он. - Быстро же ты вернулся. Думаешь, еще не все у нас отнял. Давай, забери все, что у нас есть. Осталось еще вот это. - И он указал на двухцентовую порцию лярда, которая все еще лежала на столе.

- Нет, нет, - промямлил Стивен Скэрридж, хватая Артура Тиррела за руку и горячо ее сжимая. - Это ваше, ваше! Я пришел вовсе не за этим, а чтобы попросить у вас прощения и молить вас принять мой рождественский подарок. Прощения за то, что усугубил тяжесть вашей нищеты, и дар, чтобы отпраздновать наступление более приязненных отношений между нами.

Сказав это, Стивен сделал паузу и стал ждать ответа. Артур Тиррел мгновение подумал; затем он бросил взгляд на жену и детей и произнес тихо, но твердо:

- Я даю прощение и принимаю дар!

- Ну вот и прекрасно! - воскликнул Скэрридж, и все его существо затрепетало от нового, до сих пор неведомого, восторга. - Выходите с вашим сыном к повозке и помогите мне внести все, что там есть, пока миссис Т. и девочка побыстрее накроют на стол.

Повозку подкатили к самому дому, и усердные руки разгрузили ее в два счета. Из-под полудюжины новых одеял, укрывавших ее содержимое от морозного воздуха, Стивен в первую очередь достал прекрасную льняную скатерть, затем корзину с обеденным сервизом из керамики королевы [3] (третий сорт - семьдесят восемь предметов с супницей и мисками для маринованных овощей) и полдюжины ножей и вилок (термостойкие, с резиновыми ручками). Когда скатерть была расстелена и уставлена тарелками и мисками, Артур Тиррел и его сын, теперь уже с помощью жены и дочери, вносили в дом остальное содержимое повозки и раскладывали на столе, пока Скэрридж разжигал огонь в очаге при помощи хвороста, который привез с собой.

Когда повозка опустела, а стол был полностью накрыт, смотреть на него было поистине одно удовольствие. На одном конце стояла огромная индейка; на другом - пара гусей; здесь - утка, там - голубиный пирог; клюква, картошка, белая и сладкая; лук, пастернак, сельдерей, хлеб, масло, свекла (маринованная и в масле), маринованные огурчики и грецкие орехи и несколько видов подливки составили первое; на маленьком столике поодаль ждали еще сладкие пирожки, яблочные и тыквенные пироги, яблоки, орехи, миндаль, изюм и большой кувшин сидра - на десерт.

Тиррелы просто не могли спокойно смотреть на столь изобильный стол, и, на мгновение безмолвно обнявшись всей семьей, они сели за стол, чтобы с сердцами, исполненными счастья и благодарности, приступить к обеду, подобного которому они не видели уже многие годы. Уступив их горячим просьбам, господин Скэрридж присоединился к ним.

Когда с едой было покончено и на столе мало что осталось, кроме пустых тарелок, все встали, и Скэрридж собрался уходить.

- Но прежде, чем я уйду, - сказал он, - я бы хотел оставить вам еще одно напоминание о моих добрых чувствах и дружеском расположении. Вы знаете мою ферму Хилсдэйл, что в соседнем округе?

- О да! - воскликнул Артур Тиррел. - Возможно ли такое, что вы хотите дать мне там работу?

- Я дарю вам всю ферму, - сказал Скэрридж. - Это двести сорок два акра, шестьдесят из которых покрыты строевым лесом; большая усадьба, два хороших амбара, коровник и курятник; колодец со срубом; сад молодых фруктовых деревьев, а через всю эту землю течет ручей. Имение укомплектовано породистым скотом, лошадьми и т. д., и всеми необходимыми сельскохозяйственными принадлежностями. Право собственности вступает в силу с настоящего момента.

Не дожидаясь, пока к онемевшему от восторга Тиррелу снова вернется дар речи, Скэрридж быстро повернулся к его жене и продолжил:

- А теперь, сударыня, мой рождественский подарок для вас. В этом пакете вы найдете акции Центральной железной дороги Нью-Йорка и Хадсона (шестипроцентные облигации), Форт-Уэйна (гарантированные) и Сент-Пола (привилегированные); а также облигации Делавера, Лака-вунны и Запада (вторая закладная), кроме того, семипроцентные мичиганские облигации. Военный заем. Все это составляет сумму, десять тысяч восемьдесят два доллара; но, чтобы предотвратить необходимость продажи по заниженной цене для удовлетворения неотложных нужд, я взял на себя смелость положить в этот пакет тысячу долларов зелеными. А теперь, дорогие друзья, adieu, прощайте!

Но благодарное семейство не могло позволить этому великодушному человеку уйти просто так. Артур Тиррел схватил его руку и прижал к груди, миссис Тиррел, как будто потеряв голову от нахлынувших чувств, бросилась на шею своему благодетелю, в то время как дети радостно вцепились в полы его пальто. Обняв одной рукой за шею все еще молодую, когда-то прекрасную, а теперь на глазах возвращающую былую красоту госпожу Тиррел, Стивен Скэрридж несколько минут стоял, погруженный в воспоминания о прошлом. Затем он заговорил.

- Когда-то, - сказал он, и голос у него дрожал, - когда-то я тоже любил такую женщину. Но теперь все кончено - и трава колышется на ее могиле. Прощайте, прощайте, дорогие друзья! - И, смахнув слезу, Скэрридж вырвался из объятий этой пылкой семьи и поспешно покинул дом.

Прыгнув в повозку, он быстро поехал в город - счастливый человек!..

Вам когда-нибудь раньше приходилось читать подобные истории?

[1] Лярд - топленое свиное сало. - Прим. ред.

[2] Fantaisie (фр) - здесь: импровизированный танец.

[3] Керамика кремового цвета, производства известной компании «Веджвуд».