"«Если», 2004 № 9" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Бенилов Евгений Семенович,...)

Далия Трускиновская

Вихри враждебные

Двое подручных домового дедушки Лукьяна Пафнутьича, Акимка и Якушка, пробирались домой в великом трепете. Домовые и так-то ходят бесшумно, а эта блудная парочка — и вовсе по воздуху плыла, едва касаясь шершавого бетона. А час был немалый. Глубокий ночной час, ближе к рассвету, чем к полуночи.

Новый дом, куда перебрались с хозяевами из городского центра Акимка и Якушка, стоял на окраине, в трех шагах от замечательного леса, и люди там поселились в общем солидные, несуетные, при машинах, при добротном имуществе, и не удивительно, что в восьми квартирах обнаружились соседи-домовые.

Человеческой молодежи там было негусто — и та сидела тихо, кроме одного оболтуса, пятнадцатилетнего Игорехи, который повадился по ночам слушать громкую музыку. Он жил на девятом этаже, что и навело юных домовых на неожиданную мысль.

Всем известно, что обычаи сватовства и обручения у домовых соблюдаются свято. Встречаться с будущим мужем или будущей женой, проводить с ними время — нехорошо, не по-дедовски. Лучше всего, конечно, когда молодые знакомятся уже за свадебным столом.

В новом доме оказалось три девки на выданье. А достойных женихов им не находилось. Ведь девке кто нужен? Домовой из богатого жилья ей нужен, чтобы из одного крепкого хозяйства в другое пташкой перепорхнуть. А Акимка с Якушкой — пока всего лишь подручные. Ни одна сваха не согласится им невест искать. С другой стороны, девкам скучно, да и телевизора тайком от старших насмотрелись. И вот надумали они впятером устраивать на чердаке под Игорехину музыку дискотеки. Старшие заснут — а молодежь наверх!

Но дискотека бесконечной не бывает. Попрыгали — и по домам.

Однако после такой суеты сразу в постель не хочется — а хочется посидеть, потолковать, угомониться.

Акимка с Якушкой выбрались из дома и присели на краю газона.

Тут надо сказать, что с места, которое они выбрали для своих горестных размышлений о недоступности юных домових, была видна шоссейка, отделявшая микрорайон от лесопарка. Домовые сидели как бы в торце асфальтированной дорожки между домом и шоссейкой. А зрение у них — кошка позавидует. Потому и увидели странную суету.

Сперва вроде бы шарик на шоссейку выкатился, за ним — другой, третий. И пропали из виду. А за ними — серый столб, опасно накренившийся, как если бы собрался грохнуться. Столб этот, основанием почти касаясь шоссейки, пролетел по воздуху и тоже исчез, а домовые услышали крик.

— Ахти мне, — прошептал Акимка, а Якушка, который был норовом побойчее, сорвался и поспешил на голос.

— Ты куда это? — и трусоватый Акимка пронесся следом, чтобы удержать товарища.

— Куда-куда! Наших бьют!

И точно — если судить по голосу, верещал какой-то домовой. Возможно, сосед.

Не докапываясь, чего этот сосед забыл в ночном лесу, Якушка поспешил на помощь. Не помочь в беде — опасно. Узнают свои, и окажешься хуже безместного.

Они выбежали на шоссейку и завертелись, отыскивая пострадавшего. Но пострадавший забился в кусты и там время от времени всхлипывал. Когда позвали, выходить не пожелал. Акимка с Якушкой наконец догадались, что это смертельно напуганная баба.

К домовихам у домовых отношение особое. В основном — свысока. Хотя иная домовая бабушка трех домовых дедушек за пояс заткнет. Акимка с Якушкой даже не рассердились на глупое бабье поведение — какого от нее еще ожидать? Они обшарили кусты и извлекли совсем еще молодую домовиху с маленьким.

— Ты не бойся, дурочка, свои мы! — принялся успокаивать Якушка. — Не обидим! Мужик-то твой где?

Но ответом на вопрос был громкий и отчаянный рев. Да еще маленький запищал. Акимка с Якушкой переглянулись — ой, плохо дело…

— Ты как сюда попала? Чья ты? — продолжал допытываться Якушка. — С кем живешь?

— Погоди, — остановил его Акимка. — Ты глянь, откуда она бежала. Там же ни одного дома нет. Город, считай, кончился.

— Так ты деревенская? — удивленно спросил Якушка.

Старые домовые еще помнили времена великого переселения из деревни в город. Домовые среднего возраста — те знали, что есть где-то там, за горизонтом, деревенская родня. А для младших эта родня была вроде бабы-кикиморы: говорят, водится в сельской местности, виснет на осинах и воет в печной трубе, но видеть ее никто не видел.

Домовиха закивала, не в силах молвить сквозь рев внятное словечко.

— Надо же… К родне, что ли, пробираешься? — продолжал допрос Якушка. — Одна, без мужика?

— Яков Поликарпыч! Их же там трое бежало! — вдруг вспомнил Акимка.

Даже домовой дедушка старался обращаться к подручным уважительно. «Якушкой» и «Акимкой» кликал, осердясь или же подгоняя, чтобы работу выполнили в срок. Между собой подручные обходились без церемоний, но при посторонних соблюдали старый обычай вежества. И трудно, что ли, назвать Якушку Яковом Поликарповичем?

— Точно, трое. Баба, дитенок и… Кто еще с вами был?

— Ермолай Гаврилыч мой!.. — выкрикнула домовиха и снова залилась слезами.

— Ого! Всей семьей в город собрались, — заметил Якушка. — Скоро от вас, приблудных, коренному домовому и житья не станет…

— И где же он, твой Ермолай Гаврилыч? — вмешался Акимка.

Кроме рева, ответа не было. Тогда Акимка потрогал пальцем бурую шерстку младенца.

Младенец был мелкой породы, но коли умел бегать — надо думать, и говорить выучился.

— Батьку где потеряли?

— Та-ам… — пропищал младенец, тыча локотком в ту сторону, откуда прибежало семейство.

— Она что, от мужа сбежала? — растерянно предположил Акимка. Это уж вообще не лезло ни в какие ворота.

— Кончай реветь и говори живо — от кого бежала! — рявкнул Якушка.

Домовиха от изумления и реветь перестала.

— От вихоря…

— Какого еще вихоря?

— Большого, страшного!.. Как подхватит, как ударит!..

— Кого подхватит, кого ударит? — допытывался Якушка и вдруг получил исполненный ненависти ответ:

— Тебя!

— К ней с добром, а она всякие страсти сулит! — возмутился Якушка.

— Что-то мне все это не нравится… — с тем Акимка отошел в сторонку и, нагнувшись, стал изучать асфальт.

Уж что он там высмотрел — человеку не понять. Домовые оставляют след, только если под ногами ровная пыль, рассыпанная мука или приглаженный ветром песочек. Запах, правда, у следа имеется, и его не всякая собака учует. Сами же домовые друг дружку не выслеживают и по запаху не различают, потому что им это ни к чему. Однако Акимка помотался по шоссейке взад-вперед и решительно направился туда, куда бежала, да не добежала домовиха.

Минуты две спустя Якушка услышал его крик.

— Ахти мне! Беда! Якушка, буди народ! Матрену Даниловну сюда веди!

Оставив рыдающую домовиху с маленьким под развесистым подорожником, Якушка понесся к товарищу.

Акимка стоял на коленках, ощупывая некий темный неподвижный куль. Подбежав, Якушка вгляделся и ахнул.

Это был довольно крупный и взъерошенный домовой.

Кажется, мертвый…

Со старостью к домовым обычно приходит некая хрупкая ветхость. Они не страдают, не маются, только мысли делаются проще, тельце — легче, словно бы вся жизнь, что за долгие годы скопилась в домовом, начинает понемножку усыхать. Наконец тихонькое и кроткое существо, ростом уже не более младенца, живущее на покое при детках и внучках, засыпает и не встает более.

Тогда приходят домовые бабушки, помогают обрядить тельце, а мужики, посовещавшись, придумывают ему место последнего упокоения. Посколько состояние ветхого старца считается долгим, прочным, но отнюдь не беспробудным сном, тельце устраивают так, чтобы при необходимости оно могло благополучно выбраться и найти дорогу к своим. Раньше, когда на дворе полно было деревянных построек, можно было примостить прадедушку под конюшенным углом, снаружи или изнутри, под овином, в погребе. На деревне, наверное, так до сих пор и делалось. А в городе чего придумаешь?

Насилу разбуженный Акимкой и Якушкой матерый домовой дедушка Тимофей Игнатьевич долго скреб в кудлатом затылке.

— Ты уж нас Лукьяну Пафнутьичу не выдавай! — попросили подручные.

— Ладно, не выдам. Мне-то хоть растолкуйте — чего вы ночью в лесу искали? Чего вам дома не спалось?

— Ну…

Сказать, что с девками плясали, как раз и огребешь по оплеухе на брата. За баловство. А оплеуха от такой лапищи будет тяжкая…

— Любим-траву искали, — догадался ответить Якушка.

— Так вам же еще рано жениться, — удивился Тимофей Игнатьевич. — Чего удумали! Это вы телевизора насмотрелись. Скажу Лукьяну Пафнутьевичу — пусть последит за вами.

— Ты лучше скажи, что теперь с мертвым делать! Тело на дороге лежит, скоро машины побегут, раздавят! — напомнил суть дела Якушка.

— И домовиха с маленьким под кустом сидит, ее куда девать? — добавил Акимка.

— О-хо-хо… Не было хлопот…

Тимофею Игнатьевичу совершенно не хотелось покидать уютную постельку, тащиться непонятно куда, однако дело выходило серьезное: погублен хоть и деревенский, однако ж исконный домовой, может, даже родня.

Тимофей Игнатьевич встал и снарядился в дорогу.

Как все домовые, он был припаслив. Когда хозяева только-только переехали на новую квартиру, прибрал великое множество веревочек и проволочек. Хранил же все это имущество в туалетной дырке. Была там в стене дырка, откуда тянуло холодом. Обнаружив ее прежде хозяев, Тимофей Игнатьевич заделал ее так, что снаружи не видно, а попасть в пронизанную сквозняком пещеру легко. Жить в ней было невозможно, и он устроил там склад всякого добра, натянув веревки между трубами с горячей и холодной водой на манер гамаков.

Из этой дырки Тимофей Игнатьевич добыл большой кусок плотной полиэтиленовой пленки и моток шнура. Нести пришлось Акимке с Якушкой, и они не жаловались: слово старшего — закон.

На шоссейке они сразу нашли мертвое тело.

Оно уже как будто малость съежилось, но Акимке все казалось — случилась ошибка, этот бесталанный Ермолай Гаврилыч сейчас закряхтит, протрет глаза мохнатыми кулаками и сядет. А Якушка даже обошел его, надеясь уловить признаки жизни.

Но их-то как раз и не было.

— Бабу сюда ведите, — распорядился Тимофей Игнатьевич. — Пусть повоет.

— А что, нужно? — удивился Якушка.

Тимофей Игнатьевич задумался. Сколько он себя помнил, над престарелыми и крепко заснувшими домовыми никто не выл. Но вроде бы когда-то давным-давно овдовевшим домовихам полагалось…

Пока Якушка удивлялся, Акимка проявил неожиданную шустрость и понесся отыскивать деревенскую домовиху. Она уже малость пришла в себя, но выбираться из-под развесистого подорожника боялась.

— А ну как вихорь прилетит?

— Да улетел твой вихорь! Не вернется! — успокаивал Акимка. — Пойдем, я тебя отведу…

— Куда?

Акимка растерялся.

— Ну, к этому, твоему… — промямлил он.

— К Ермолаю Гаврилычу, что ли? — домовиха выглянула из-за круглого листа. — Сыскался?!

— Сыскался…

— А что ж сам не идет? Расшибся, что ли?

— Расшибся…

— Пойдем, дитятко, — встав, она взяла за худенькую, еще не в полную меру шерстистую лапку своего малыша. — А ты, молодец, поглядел бы — там, на дороге, мы свои пожитки побросали. Сделай доброе дело, подбери!

И поспешила туда, где ее должен был огорошить страшным известием Тимофей Игнатьевич.

Акимка остался у подорожника. Подумал, что надо бы набрать спелых семян — в доме через дорогу у девицы Федосьи Андроновны хозяева канарейку завели, капризную — сил нет, и хочет та канарейка подорожникова семени, а сказать людям не может. И выругал себя нещадно: тут такое горе, а он — про канарейку…

Закричала и рухнула рядом со своим Ермолаем Гаврилычем домовиха, стал звать батю маленький. Акимка заткнул уши кулаками.

Так бы и сидел под тем подорожником до рассвета, но прибежал Якушка.

— Идем скорее! Тимофей Игнатьевич велел того покойника к дому перенести, там он у гаража угол приметил выкрошенный. Говорит, для Аникея Фролыча берег, но вот придется чужому уступить.

Аникей Фролыч был старшим из домовых-новоселов и уже не раз грозился лечь и уснуть, да все как-то не получалось.

Поскольку Акимка все боялся прикоснуться к телу, Тимофей Игнатьевич и Якушка сами завернули его и увязали. Акимке досталось вести горемычную с маленьким.

Первым делом схоронили тело в обвалившемся углу и присыпали мелкими камушками. Не тащить же его в дом… Потом чуть ли не в охапке унесли обеспамятевшую домовиху с маленьким. Тимофей Игнатьевич надумал временно определить их на чердаке. А после, узнав все обстоятельства дела, созвать сходку и решить их дальнейшую судьбу. В конце концов, бабьи слезы не навеки, и если позвать опытную сваху, она для вдовушки живо местечко приищет.

Акимка с Якушкой переволновались — а ну как старшие заметят на чердаке расчищенную под пляски площадку и новогоднюю гирлянду с батарейкой? Но нет, не заметили.

Было уже раннее утро, дом пробуждался, когда все, за кем Тимофей Игнатьевич сгонял Акимку с Якушкой, поднялись наверх и заняли подобающие места. Домовые не любят сидеть рядком, поэтому разбрелись и устроились, как коты на солнцепеке — чтобы каждому хоть краем глаза, а видеть всех присутствующих. Жаль, чердак был новый, необжитой, хоть нарочно натаскай сюда всякой рухляди, чтобы укрыться с удобствами. Хорошо хоть, нашлись скомканные газеты…

Явился, понятное дело, крепко недовольный Лукьян Пафнутьевич. Он все никак не мог понять, каким боком его подручные к этому делу пристегнулись. Для деревенской домовихи позвали и его супругу, Матрену Даниловну, хотя баба на сходках вообще не должна показываться. Прибыл домовой дедушка Ферапонт Киприанович — он-то с женушкой и наплодил трех девок. Явился сильно самостоятельный и непомерно гордый Евсей Карпович. Под локотки привели Аникея Фролыча.

Приплелся и совсем загадочный домовой Лукулл Аристархович, которого привезло с собой довольно странное семейство Венедиктовых. Семейство состояло из дедушки Венедиктова и его супруги Людмилы, а в новый дом на окраину оно было сослано внуками. И внуков можно было понять и простить — при всяком удобном случае дед с бабкой принимались толковать о роковом возрождении коммунизма, а также словесно нападали на гостей, упрекая их в материальном благосостоянии.

Лукулл Аристархович, понятное дело, нахватался блажных идей и пробовал было их проповедовать среди домовых, но получил резкий отпор: мы-де живем по старинке, телевизор — и то не каждый день смотрим, зато за порядком следим, а у тебя которую неделю тараканы не травлены, по всему дому расползаются.

С тараканами было вот что. Домовые вскоре после новоселья договорились провести военные действия против этой дряни разом по всему дому, даже в тех квартирах, где своего домового отродясь не было. Никому и в ум не взошло, что Лукулл Аристархович, воспарив мыслями, проигнорирует это мудрое решение. В итоге тараканы, спасаясь от крепких заклятий и наговоров, батальонами и дивизиями устремились в квартиру Венедиктовых, там перевели дух, отсиделись и стали совершать вылазки. Домовые вдругорядь сговорились и почти эту нечисть повывели, но некоторым удалось спастись все у того же разгильдяя Лукулла Аристарховича. Они расплодились — и все вот-вот могло начаться заново…

Видя почтенное общество в сборе, Якушка с Акимкой заробели и спрятались. Отродясь не бывало, чтобы подручных звали на сходку. По крайней мере, Аникей Фролыч такого вспомнить не сумел. Значит, лучше лишний раз не высовываться.

— Так, стало быть! Тихо! — рявкнул Тимофей Игнатьевич. — Беда нагрянула. Будем решать, как ее избыть. Вот Таисья Федотовна, вдова горемычная. Повтори всему собранию, Таисья Федотовна, что мне спозаранку сказывала. Не смущайся, все свои…

— Какие ж вы свои? — тихонько ответила домовиха. — Вы-то городские, а мы-то деревенские…

История, которую сквозь слезы и вздохи поведала деревенская домовиха, сильно всю сходку озадачила.

Деревня, где жило несколько семей домовых, была старая; хоть и невелика — а на хорошем месте. Невесть сколько веков продержалась та деревня, и кабы не свекла…

Уж полсотни лет как крестьяне ни пшеницы, ни овса, ни льна не растили, а одну лишь свеклу, которую увозили и варили из нее сахар. То есть до такой степени к этой свекле привыкли, что и жизни себе без нее не чаяли. А тут все и переменилось. Во-первых, перестали посылать на обе прополки и уборку людей из города. Во-вторых, растить этот корнеплод стало невыгодно — малыми силами много ли вырастишь, а закупочная цена как была низкой, так и осталась. Раньше хоть количеством брали, а теперь откуда оно, количество? И народ из деревеньки стал разбегаться. Многие домовые — с ними. А куда отбыли — того она, Таисья Федотовна, знать не может.

— А иного чего растить? — спросил Лукьян Пафнутьевич.

— Да разучились. Все ведь в лавке брали: и мясо, и картошку, и макароны…

Домовые загалдели — всяк старался показать себя доподлинным знатоком деревенской жизни. Шибко грамотный Лукулл Аристархович Америку приплел с кукурузой. Пришлось Тимофею Игнатьевичу основательно повысить голос. А когда домовой во всю глотку заорет, бывает, и стекла из окон вылетают…

Прекратив завиральные сельскохозяйственные речи, Тимофей Игнатьевич попросил домовиху продолжать.

— Ну так опустела деревенька. Окна заколочены. Наши хозяева в одночасье собрались и съехали. А мы остались… — домовиха тихонько заплакала. — А как дальше жить? Думали, с огорода прокормимся, по соседству еще домовые остались, Афанасий Савватеевич с семейством да бобыль Никишка. А тут оно и завелось.

— Что — оно? — спросил из-за скомканной газеты Лукьян Пафнутьевич.

— Да вихорь же, будь он неладен!

Сперва по пустым дорогам побежали маленькие смерчики, цепляли всякую ерунду — где палый листок, где соломину, где уцелевший от прежней жизни автобусный билет.

— Вот так бежит, стелется, посолонь заворачивается и шелуху тащит, — Таисья Федотовна показала, как именно заворачивается и стелется смерчик.

— Ну тащит, а потом?

— Потом это опять рассыпается и лежит.

— А он? Вихорь?

— Кто его знает… Куда-то девается.

Домовые сперва с любопытством наблюдали за причудой ветра.

Однако вихорьки малые становились все шире и даже принялись расти ввысь. Теперь они захватывали уже более тяжелое добро, могли протащить тряпочку, сбитую в ком сигаретную пачку, потом наловчились поднимать добычу на высоту и ронять ее оттуда.

Однажды домовые наблюдали, как был подхвачен и вознесен чуть ли не до крыши детский башмачок. Вот именно башмачок и навел их на мысль, что вихри становятся опасными.

Домовые в решениях неторопливы. Могут чего-то натворить сгоряча, но вообще страх как рассудительны. Вот и в свекольной деревеньке они долго разговоры разговаривали, пока не увидели, как слоняется по пустынной улице высокий пылевой столб, а в нем, в самой середке, черное.

Это оказалась кошка, и кошке еще повезло — вываливаясь из опадающего вихря, она уцепилась всеми лапами за березу, тем и спаслась. Хуже пришлось бобылю Никишке — его так приподняло да шлепнуло, что еле отходили.

А потом… страшно молвить, что было потом. Вихри, словно живые разумные существа, перестали обращать внимание на кошек и крыс, зато устроили охоту на домовых. Чем-то их эти земные жители, видать, прогневали. Или же показались почему-то подходящей добычей. Домовой не очень-то тяжел, его удобно всосать, закрутить да оземь брякнуть.

Прежде всего домовые перестали выпускать на прогулки малышей. Поди знай, когда пыль посреди двора завьется да вверх стрункой вытянется, да начнет прихватывать все, что плохо лежит. А затем и взрослые домовые стали оглядываться и перебегать открытое место.

— В город уходить надо, — решил наконец Ермолай Гаврилович.

— Думаешь, в городе эта нечисть не водится? — спросила вконец расстроенная Таисья Федотовна.

— В городе люди, они уж что-нибудь придумают.

И то верно — домовым на роду написано прибиться к человеку и жить с ним в сотрудничестве. Человек о пропитании домовому позаботится, домовой — о порядке, так оно веками складывалось. Как ни крути, а без человека плохо.

Уходить решили ночью. Никто не знал, орудуют ли вихри по ночам, но в темноте как-то безопаснее.

Ермолай Гаврилович с Таисьей Федотовной увязали пожитки, взвалили на себя узлы, малыш ухватился за мамкину шерстку, и пошли себе ночной дорожкой. Где город, не знали, но полагали, что далеко. Утром спрятались в придорожном кусте и проспали до заката. А на следующую ночь вихрь их и нагнал.

— По следу, что ли, шел? — спросил Тимофей Игнатьевич.

— Да кто ж его, поганого, разберет! — и домовиха, сбиваясь, утирая слезы, рассказала, как, бросив узлы, семейство бежало от хищного вихря да как пропал Ермолай Гаврилович.

— Стало быть, вихорь теперь дорогу в город знает?! — воскликнул Лукьян Пафнутьевич. — Ну, баба, исполать тебе! Навела на нас нечисть!

— Цыц! — крикнул до того молчавший Евсей Карпович. — Баба не виновата.

— Так ведь теперь и у нас вихри появятся!

— Больно ты им нужен, — отрубил Евсей Карпович. — Это деревенский домовой на двор бегает, а ты дома сидишь, носу не кажешь.

— А коли он такой хитрый, что и в дом заберется? — загалдели прочие домовые. — В окно! Или в вентиляцию!

Матрена Даниловна, домовая с немалым опытом, знала, что может и до драки дойти. Не раз ей доводилось врачевать царапины своему Лукьяну Пафнутьевичу. Но сейчас она больше беспокоилась насчет упрямого Евсея Карповича. Хотя у домових и не принято налево бегать, но ведь сердцу не прикажешь. А оно, сердечко, как раз и настукивало шепотком, что гордый и своенравный домовой всех лучше и милее…

С одной стороны — чтобы не травить душу, а с другой — чтобы не засиживаться на сходке, она приобняла Таисью Федотовну и тихонько повела ее прочь с чердака.

— Идем, светик, посидишь с нами, с бабами, чего-нибудь надумаем, — говорила Матрена Даниловна. — Маленький твой у кумы Степаниды Прокопьевны, покормленный, спать уложенный. Пока они тут кулачишками машут, мы, бабы, сообразим, куда тебя поселить, к какому делу приставить.

Домовые если не спят, то делом занимаются, а в особенности — домовихи. Потому Таисья Федотовна посмотрела на Матрену Даниловну с признательностью. Жизнь, покатившаяся было под откос, могла заново наладиться, если вовремя заняться делом.

— К делу — это бы неплохо, — прошептала Таисья Федотовна. — Да только боязно. Ведь эта нечисть за нами и сюда притащится.

— А притащится — укорот дадим, — сказала Матрена Даниловна. — Эко дело — ветер гуляет! На что же у нас тогда наши мужики, коли не управятся с ветром? Грош цена таким мужикам…

И тут ее осенило.

— Да коли мой Лукьян Пафнутьевич против этой нечисти себя трусом окажет — брошу! Вот те правда святая — брошу! К другому жить пойду!

И, развивая эту тему, она повела Таисью Федотовну межэтажными перекрытиями к куме Степаниде Прокопьевне.

Кума с нетерпением ждала новостей. Жизнь у домовых простая, трудовая, и если что случится — они от новости все наслаждение, какое можно, получат. А тут тебе сразу куча всего: и похороны, и страшная нечисть, слоняющаяся по дорогам в виде пыльного столба, и деревенская домовиха, которой нужно место в жизни искать, и суровое намерение Матрены Даниловны уходить от трусливого мужа совсем и навеки!

Похороны у домовых хоть редко, да происходят, и нечисть время от времени объявляется, и вдовую домовиху всем миром случается пристраивать, но чтобы жена от мужа ушла — такого еще не бывало. Спокон веку. Потому Степанида Прокопьевна именно этим больше всего и заинтересовалась. Разумеется, первым делом попыталась узнать — к кому кума Матрена Даниловна собралась.

— Да мало ли бобылей? Мне всякий рад будет! Взять того же Тимофея Игнатьича — чем не жених? — спросила нарушительница вековечных устоев. — И крепок, и деловит!

— Так ведь свах гоняет!

— Потому и гоняет, что путной девки все никак ему не подберут. А я ему как раз под пару! И ростом вровень, и работящая, и беспорядка не терплю.

— Это — да, это — да, — согласилась кума. — А коли откажет?

— Коли откажет? А вон у нас еще Евсей Карпович есть…

— Ну, этот и подавно тебя на порог не пустит! — развеселилась Степанида Прокопьевна. — Гордости у него — мерять не перемерять!

И чуть было не проболталась тут Матрена Даниловна, да роток себе ладошкой прихлопнула. Пускал, пускал ее на порог своенравный домовой Евсей Карпович, да только встречались они тайно, чтобы шума и склоки не вышло.

— Да и в соседних домах вон домовые обитают. Со свахой сговорюсь — найдет мне молодца! — ловко увела разговор в сторону от тайного своего избранника Матрена Даниловна. — А теперь, кума, давай о гостьюшке нашей позаботимся. Что есть в печи — все на стол мечи!

В хозяйской микроволновой печке ничего лишнего не водилось — что состряпают, тут же и съедят, и очень Степанида Прокопьевна этим была недовольна. Ведь в доме что главное? Печь. Большая толстая печь. Она всех прокормит — и хозяев, и домовых. Домовые тоже ведь горяченького хотят, особенно зимой. А тут — стоит на полке короб с окошком, в него и порядочного пирога не запихаешь…

Но всякая домовая бабушка имеет свои припасы и ловкие ходы к хозяйским закромам. Иная наловчится даже холодильник открывать. А есть такие замечательные стряпухи, что из сухого собачьего или кошачьего корма лакомства мастерят. Словом, приспособились. Вот и Степанида Прокопьевна, зная, что молодая хозяйка может и хорошую еду в мусорное ведро покидать, каждое утро спозаранку крышку сдвигает и смотрит. Тем более, что мусор теперь не прежний — не помои и не очистки, а блестящие упаковочки. Иногда прямо жалость берет — плюшка с вареньем ненадкусанная и зачерстветь не успела, а ее — в ведро! Такую плюшку, понятное дело, Степанида Прокопьевна добывает и семейству праздник устраивает.

Деревенскую домовиху она постаралась угостить достойно — с гордостью за свою припасливость и с поучением: коли в городе останешься, смотри, чтобы и у тебя было не хуже. Выставила на перевернутую банку из-под новогодних карамелек, покрытую цветастой бумажной салфеточкой, и печенье, и чипсы, и сухой колбасы три кружка, а потом еще горячего спроворила. То есть не совсем горячего, но все-таки! Научившись включать электрочайник, Степанида Прокопьевна заливала кипятком овсяные хлопья, добавляла маслица, а то и варенья, получалось кушанье на славу.

Пока ели да нахваливали, пришел кум Ферапонт Киприанович с подбитым глазом.

— Ну и каша из-за вас, деревенских, заварилась, — сказал он неодобрительно.

И, когда супруга налепила ему на глаз примочку, рассказал: решено послать кого-нибудь из молодых посмотреть, что это за вихри такие.

— А ну как приподнимет да шлепнет? — испугалась Матрена Даниловна.

Самые что ни есть молодые как раз в ее хозяйстве и жили: подручные Якушка с Акимкой.

— Ну, стало быть, шлепнет… — Ферапонт Киприанович был несказанно хмур, и бабы решили к нему более не приставать. К тому же нужно было обустраивать гостью с маленьким.

Решили поселить ее в богатой, но не имеющей своего домового квартире Курдюмовых. Если по уму, то Курдюмовым следовало самим искать себе домового, зазывать старым дедовским способом — печь ему пирог и класть тот пирог на ночь у печки в гнездо из еловых веток. С другой стороны, так зазывают толкового домового дедушку, а не малоопытную бабу-домовиху. В общем, решили обойтись без церемоний.

Тем более, что Степанида Прокопьевна спешила разнести по кумушкам сногсшибательную новость о том, что кума Матрена Даниловна додумалась мужа бросать. До сих пор такое лишь по телевизору видали. А теперь и наяву приключилось!

А Евсей Карпович знать не знал, ведать не ведал, что любезная подруженька такое брякнула. У него, кстати, другая забота объявилась — Якушку с Акимкой в разведку снаряжать.

Он на сходке заявил во всеуслышание, что с этими вихрями нужно разобраться. Ему и навесили эту заботушку.

— У Тимофея Игнатьича веревок возьмите, он их много припас. Узлы вязать научитесь. Потом заплечные мешки себе спроворьте, — перечислял задания Евсей Карпович, а Акимка с Якушкой ошалело слушали.

— Еще бы больших платков достать, носовых, клетчатых.

— На что, Евсей Карпович? — осмелился спросить Якушка.

— Объясню.

— А с узлами как быть? У нас в доме их никто, поди, и не умеет вязать! А только развязывать!

Евсей Карпович задумался, а потом вылез из-за кресла, где давал наставления младшим, и вскарабкался на книжный стеллаж. Лепясь вдоль самого края полки и скособочив голову, он двинулся от одного книжного корешка к другому. Наконец нашел искомое, вскарабкался повыше и спихнул книжку вниз. Она шлепнулась и раскрылась на самом нужном месте — на рисунках узлов.

— Будете учиться, — произнес он.

— Да на что нам?! — взмолились подручные Лукьяна Пафнутьевича. — Нешто вихорь веревками вязать?

— Пригодится. Вот шнурок, пробуйте. А я еще тут поброжу… — приказал сверху Евсей Карпович.

Как многие одинокие домовые, был он нравом упрям и с причудами. Иные домовые книжки читают, иные даже песни поют, а этот норовил что-то этакое смастерить. Идеи же искал и находил в имуществе своего хозяина, Дениса.

Собственно, считать Дениса хозяином он и не должен был — парень не купил, а лишь снимал однокомнатную квартиру. Сам он был из глубинки, из городишки, где половина мужиков спилась, а вторая — разбежалась. Денис спиваться не пожелал, а поехал учиться на юриста. Нашел и работу — дежурил охранником, сутки через трое. Жил скудновато, но ни у кого на шее не сидел и у родителей денег не просил. Евсей Карпович, прибывший в новый дом с совсем иными хозяевами, высмотрел Дениса, одобрил его независимость, да и перебежал к парню со всем имуществом.

Они ужились неплохо. Когда Денис сильно простудился, Евсей Карпович с Матреной Даниловной его таблетками и клюквенным морсом отпаивали. А Денис, познакомившись однажды со своим домовым при незаурядных обстоятельствах, заботился о том, чтобы Евсей Карпович был сыт и имел развлечения. Обнаруживая на полу книги, не сердился — понимал, что не озорство, а умственный труд тому виной. И даже принес как-то радиоприемник с сигаретную коробку величиной, побаловал Евсея Карповича диковинкой.

Нужной книги домовой не сыскал, а сел, свесив лапы, на полке и задумался. Перед его внутренним взором возникали картинки, где-то подсмотренные, и вдруг он хлопнул себя по лбу. Компьютер!

Он умел включать и выключать эту невероятно интересную штуковину. Денис показал, как составлять из кнопочек слова, научил и иным премудростям. Правда, обучение шло туго — по неписаным законам домовой не имеет права показываться хозяину, поэтому Евсей Карпович учился, глядя из укрытия. Настукивать по кнопкам оказалось несложно, а вот возить по коврику компьютерную мышку — затруднительно, и много времени прошло, прежде чем домовой наловчился.

— Кыш! — сказал Евсей Карпович. — Тащите сюда веревки. И Матрене Даниловне передайте: платки нужны. А я пока в паутине пошарюсь.

— Где?! — изумились Акимка с Якушкой.

— В интернете.

Убравшись, они всю дорогу обсуждали загадочные слова. «Паутина» — оно хоть понятно, правда, шариться в ней положено не домовому, а пауку. «Интернет» — уж вовсе непонятно. Хозяйская дочка Анечка имела компьютер и что-то с ним допоздна делала, а что — никто из домовых понять не мог. И ее сказанные подружке по телефону слова «всю ночь чатилась» тоже решительно ничего не объяснили.

К моменту их возвращения Евсей Карпович уже откопал в «паутине» картинку, над которой крепко задумался.

— Ну, выхода нет, хоть это… — пробормотал он. — Явились? Платки принесли?

— Матрена Даниловна очень просила вернуть.

— Это уж как получится. Давайте сюда!

Евсей Карпович понимал, что большие клетчатые платки выкрадены из хозяйского шкафа. Но иного пути их заполучить он не видел — не в лавку же за ними брести, тем более, что деньги у городских домовых бывают редко по причине полной ненадобности.

Пока Якушка с Акимкой ладили заплечные мешки, он навязывал на углы платков веревочки и сплетал что-то этакое, нормальному рассудку непонятное. К большому удивлению подручных, именно платки он и затолкал в заплечные мешки, а припасы велел нести как-нибудь иначе. Веревки же, смотав, навесил каждому на шею.

Потом пошли втроем к Таисье Федотовне, обживавшей большую, богатую и полную всяких непоняток квартиру, тщательно ее расспросили и о дороге, и о деревне, и о повадках вихрей. И наконец Евсей Карпович распорядился:

— Ну, пошли, что ли…

Он сам проверил, как держатся заплечные мешки, побормотал над ними и, указав Якушке с Акимкой на неприметные петельки, свисавшие сбоку, велел дергать лишь в том случае, когда настанет беда неминучая, а коли будет дернуто из баловства, то заклятье недействительно и силу свою те мешки потеряют.

Провожать разведчиков вышли почти все домовые, напутствовали, совали лакомства. Ясно же было: идут искать опасности, могут и не вернуться. Пока Якушка и Акимка со всеми переобнимались, стемнело. Самое время выходить…

Они дошли до шоссейки и направились туда, откуда прибежало семейство злополучного домового Ермолая Гавриловича. Шли молча и очень четко, хотя и бесшумно. На каждый шорох резко оборачивались и замирали. Разведка!..

А Евсей Карпович долго смотрел им вслед.

По разумению прочих домовых, он был не в меру норовист и самостоятелен. Но как-то так всегда выходило, что при защите своего мнения на сходках Евсей Карпович оставался невредим, зато его противники уносили домой изрядные царапины и шишки.

Когда решили послать самых молодых в разведку, он не возражал. Молодые — шустрые, справятся. Но вот сейчас, проводив их взглядом, Евсей Карпович засомневался. Одурачить кота или пса домовой может запросто, даже самый маленький домовенок. Человека — тем паче. С лешим или с водяным домовой всегда договорится. Девка-кикимора — трудный противник, но не совсем чужой, про нее многое известно. Тут же объявилась нечисть, о которой и старики ничего сказать не могут.

Да, именно молодые должны сходить разведать, доложить старшим и предоставить им право решать. Так издавна повелось. Однако ведь и то повелось, чтобы жить домовым — каждому в своей избе, дружбу водить с дворовым, с банником, с овинником, а не приспосабливаться к многоэтажному зданию и к повадкам прочих домовых, тем более — наниматься в ванные, холодильные, гардеробные… Жизнь — она и от домовых перемен требует…

Крепко почесав в затылке, Евсей Карпович направился домой, где уже ждала его Матрена Даниловна.

Ей хотелось обсудить все новости и приласкаться, а ему…

Он вдруг вообразил себя на месте законного супруга Матренушки, Лукьяна Пафнутьевича, вообразил домовым дедушкой большой и богатой квартиры, где только поспевай прибираться да покрикивать на подручных, а коли выпадет минутка досуга — или спать заваливайся, или тайком из щелки телевизор смотри…

И тихо взвизгнул от негодования неправильный домовой Евсей Карпович! И затопал, и застучал мохнатыми кулачками в стенку, и перепугал бедную Матрену Даниловну до полусмерти! Она только ахнула — да и прочь понеслась.

А Евсей Карпович сел на пол и задал сам себе вопрос: в кого же он, дурень, таким уродился? Или замешался в семейство блудный крестовой — из тех, которые раньше для чего-то дорожные перекрестки охраняли?

Но не было на этот вопрос ответа, да и быть не могло — не о том на самом деле спрашивал себя норовистый домовой. Его вопрос был порожден тревогой, которая подкралась на крысиных лапках к дому и обложила со всех сторон, стала просачиваться сквозь стенки, сначала свои незримые паутинки повсюду развешивать да натягивать.

Казалось бы, ну потопчется тревога у порога, да и уберется восвояси. Сколько уж раз удавалось домовым переждать и отсидеться?

Евсей Карпович скреб в затылке и все яснее понимал, что спрятаться-то можно, да только всю жизнь от страха скорченным не просидишь и на полусогнутых, короткими перебежками, не проживешь. Другому оно, может, и полезно. Только если в тебе норов живет — ему это хуже смерти. И, стало быть, пора решаться…

Первым делом Акимка и Якушка вышли к автозаправке. Она стояла чуть в стороне от шоссейки. Там, сказывали, живет Силуян Лукич — тот еще домовой. Был у хорошего домового дедушки подручным, не поладил, в автомобильные подался, ошалел от суеты. Тут как раз хорошие люди домового зазывали — пошел к ним, но от серьезного дела отвык и крысиную стаю вовремя не учуял. Принял бой, крысы одолели, пришлось бежать. Слава за ним уже тянулась гаже крысиного хвоста, в хороший дом ему дороги не было — своя же родня, домовые, выжили бы, чтобы род и сословие не позорил. Пошел в магазинные, выследил вороватую продавщицу, совсем было собрался с ней посчитаться, а она его крысиным ядом попотчевала… по крайней мере, сам так всюду рассказывал, объясняя свое поспешное бегство из того магазина…

Еще где-то его носила нелегкая, прежде чем осел на автозаправке. Там он, научившись у деревенских домовых обращению с деньгами, завел лавочку для автомобильных. Если кто на машине с припасами едет — у того он припасов купит, а другому, что при хозяйском джипе оголодал, тех припасов продаст.

Хитрый Силуян Лукич, увидев разведчиков, сразу понял — молоды и простоваты. На вопросы о вихрях сделал загадочную рожу и намекнул, что информация денег стоит.

Акимка и Якушка очень удивились: какие деньги, если беда пришла? Тогда Силуян Лукич стал им объяснять про торговый бизнес. Ничего в его расчетах не уразумев, разведчики откланялись и отправились дальше.

А автозаправочный призадумался. Идут двое, какую-то заброшенную деревню ищут, оба при мешках, при веревках, и плетут околесицу про вихри летучие и беду неминучую… Эге! Так это ж они намылились клад искать!

Он искренне полагал, что при мысли о деньгах у любого должны случиться восторг и неутолимая жажда, как у человека, так и у домового, и даже у девки-кикиморы. Естественно, на сей предмет он выдумал свою особенную справедливость: деньги должны попадать к тому, кто умеет ими распорядиться. Стало быть — не к двум обалдуям, а к Силуяну Лукичу.

Чем больше он думал, тем ярче делались подробности. Ну да, двое городских недорослей набрели на запись, отыскали в стенном тайнике или, допустим, в подвале. Не спросясь старших, пошли на поиски. Никто не знает, куда они подались… ну, стало быть, никто их в той деревеньке искать не будет…

Силуян Лукич отпустил из лавочки пузырек водки и ломтик сала на закуску мимоезжему автомобильному, припрятал товар и поспешил за простофилями.

Якушка и Акимка шли открыто, даже песни петь пытались, и потому следить за ними было очень даже удобно. С наступлением утра они забрались в придорожную канаву, перекусили и прилегли вздремнуть. Силуян Лукич, не догадавшийся прихватить съестного, завертелся в поисках хотя бы лягушки. Но все лягушки, как на грех, попрятались. Он надергал травинок — а если выдернуть стебелек будущего колоса, то самое его основание вполне съедобно и даже на вкус сладкое. Только вот больно много дергать приходится.

Ближе к вечеру Якушка и Акимка пошли в следующий переход. Коли верить Таисье Федотовне, до заброшенной деревни было уже близко. Они нашли дорожный указатель, в нужном месте свернули и вышли именно так, как было велено — через полуразрушенный мостик, мимо длинного дома с заколоченными окнами, бывшей школы.

Первый вихорь они увидели сразу — это был такой же серый кренящийся столб, как тот, что гонялся за покойным Ермолаем Гаврилычем. Вспомнив поучения Евсея Карповича, Якушка тут же накинул на себя заранее изготовленную петлю, а другой конец длинной веревки надежным узлом закрепил на опорном столбе штакетника, что продолжал охранять уже совсем дохлый палисадник. Акимка тоже привязался, только на совсем короткую веревку. Все-таки он был более робкого нрава и рисковать не желал. А Якушка — тот, видать, от Евсея Карповича заразился.

Вихорь слонялся по улице, как пьяный, чего искал — неведомо, но вдруг замер.

— Увидел… — шепнул Якушка.

— Ну, теперь, брат, держись, — отвечал Акимка и намертво вцепился в забор.

Вихорь качнулся, и в сердцевине у него обозначилось нечто круглое.

— Глаз?… — сам себе не веря, спросил Акимка.

— Не иначе. Ведь он же чем-то видит добычу, — отвечал Якушка. — А я его в этот глаз дрыном!

Дрын на земле валялся, но для домового был совершенно неподъемным.

Круглое поворотилось боком, отчего сделалось овальным, сползло пониже, и столб, качнувшись, понесся по улочке, цепляя всякий мелкий мусор и завинчивая его вокруг себя крутыми витками. Пролетев мимо забора, он сдернул с места Якушку — и тот вознесся на всю длину веревки.

— Выбирай! На себя выбирай! — закричал сверху перепуганный Якушка, раскорячившись и хватаясь за пыльный воздух.

Акимка сообразил, что если сразу выдернуть товарища из смерча, то грохнется с немалой высоты, и нянькайся потом с ним. Он повис на натянувшейся веревке, пополз по ней, заставляя тем самым Якушку несколько снизиться. Но сам он привязался коротко, и скоро уже не мог продвигаться дальше. Тогда он стал выбирать веревку на себя, дергая из последних силенок.

Вихорь словно бы не заметил, что подхваченный им домовой не кружит по спирали, взбираясь все выше, а замер на одном месте и вроде даже спускается. Он преследовал некую незримую добычу, на которую нацелилось его ставшее овальным око, а Якушка оказался вне пылевого столба и тут же грохнулся оземь. Хорошо хоть, упал на ноги и повалился на бок, да высоты оставалось уже немного.

Без единого слова благодарности он быстро пополз к Акимке и, мимо него, к спасительному забору. Когда Акимка добрался до товарища, Якушка уже сидел, прислонившись к опорному столбику и приходя в себя.

— А баба-то права, он на охоту выходит, — сказал Акимка, следя за метаниями вихря. — Что это он там углядел? Крысу?

— Нет, он крыс и мышей не ловит. Или с голодухи ему уже и мышь — лакомство? — предположил, очухавшись, Якушка и тоже пристроился наблюдать.

— Думаешь, он добычу жрет?

— А вот сейчас увидим.

— Что же он того Ермолая Гаврилыча не слопал?

— Мы его спугнули.

— Да? — Акимке это показалось странным. Коли подумать, то для голодного вихоря два-три домовых всяко полезнее, чем один…

— Поймал! — крикнул Якушка и стал отвязываться.

— Спятил? — Акимка схватил товарища в охапку.

— Пусти! Нужно же побежать, разглядеть…

— Отсюда разглядишь! — в Акимкином голосе вдруг прорезалась та самая брюзгливость Евсея Карповича, которой щедро были приправлены все его поучения разведчикам. — А то вдругорядь тебя подхватит.

— Ой! Что же он это творит?!

Темное пятно, каким представлялась издали добыча вихря, поднялось совсем высоко, к овальному оку. И резко, со скоростью, превышающей скорость обычного падения, понеслось к земле. Не долетев, было подхвачено и вознесено выше крыши соседнего дома. Опять брошено вниз. И опять подхвачено, закручено, в четыре витка поднято уже до верхушки березы — той самой, надо полагать, на которой спаслась кошка.

— Оно визжит!.. — вдруг заявил Акимка.

— Врешь…

— Прислушайся.

И впрямь — визжало.

— Это не крыса, — вдруг охрипнув, сказал Якушка. — А не помнишь: Таисья Федотовна говорила, что в деревне еще кто-то из домовых остался?

— Она говорила, что все собрались уходить…

— Собрались! А ушли?

— Ахти мне…

Получалось, что буйный вихорь тешится с домовым. А как его теперь спасать? Именно про это Евсей Карпович ничего и не сказал.

Якушка, еще не отвязавшийся от забора, выбежал на середину улицы, схватил камушек и запустил в серый столб.

— На тебе! Получай!

Столб замер, с него посыпалась грязная мелочь: листья, трухлявые окурки, комочки глины, обрывки не пойми чего. Овальное око развернулось и опять сделалось круглым. Якушка запустил другой камушек, целясь в это самое око. Не достал — вихорь стоял слишком далеко, да и глаз был высоковато. Качнувшись, вихорь пошел на рассвирепевшего Якушку.

Акимка меж тем отвязался и на четвереньках спешил вдоль забора. Он сообразил, что нужно сделать.

Шагах в сорока от того места, где была намертво привязана Якушкина веревка, он захлестнул и закрепил другую, не менее длинную, и обвязался свободным концом. Когда вихорь, кренясь и мотаясь поперек всей улицы, двинулся к Якушке, не теряя при этом прежней добычи, Акимка подбежал к товарищу и крепко его облапил. Теперь обе веревки и забор составили треугольник. Ни вправо, ни влево вихорь уже не мог унести разведчиков, разве что поднять вверх, и то не слишком высоко.

Не понимая этой тонкости, вихорь пробовал было поиграть странной парочкой. Но лапы у домовых цепкие. Когда домовой для чего-то перекидывается котом, ему незачем отращивать когти — своих хватает. Они у него не втяжные, как у кота, и не такие длинные, однако в беде весьма пригождаются. Вот Якушка с Акимкой, потеряв от волнения остатки разума, друг в дружку и вцепились. Навеки.

Даже когда вихрю надоело их дергать, и он откачнулся в сторону, а разведчики свалились на мягкую траву, они все никак не могли расцепиться. Причем Якушка видел только спасительный забор, зато Акимка узрел кое-что любопытное.

Вихорь встал, как будто озадаченный. Уже не вращался, а просто замер, будто его сфотографировали. Полетели наземь последние бумажки и шелушинки, и чмокнуло землю темное пятно — хорошо хоть, с невеликой высоты. А вихорь стал худеть, словно бы его пыльная плоть начала осыпаться. Наверху обрисовалось нечто полукруглое — голова не голова, не поймешь что, а пронзительное око спустилось ниже. Обрисовались на миг плечи. А потом все это рухнуло на дорогу и размелось в стороны.

Осталось лежать только то темное пятно, в котором разведчики издали признали домового.

Разведчики рванулись было к неподвижной жертве вихря, да веревки не пустили. Пришлось самому смелому, Якушке, отвязываться.

— Ахти мне! Силуян Лукич! Ты, что ли?

Но автозаправочный не ответил. Глаза его были закрыты, хотя дыхание различалось явственно. То ли с перепугу, то ли от удара он потерял сознание.

Владелец лавочки голодным не сидел и раскормился изрядно. Поняв, что в одиночку тянуть такую тушу — умаешься, Якушка захлестнул его под мышки веревкой, и потом уже вдвоем с Акимкой отволок к забору.

Как ни звали, как ни шлепали по мохнатым щекам — автозаправочный только дышал. И ничего более.

— Что же теперь делать-то? — спросил Акимка.

— И чего он сюда поплелся? — возмущенно взвизгнул Якушка. — Чего он тут позабыл?

— Может, вспомнил что-то важное и нас нагнать хотел?

— Ага, как же!

Якушка понимал, что автозаправочный потащился за ними следом из каких-то хитрых побуждений, но и предположить не мог, что Силуяну Лукичу померещился клад.

Однако не бросать же было старого ловчилу беспомощным под забором. И полечить бы его не мешало… а как?…

— Помнишь, Таисья Федотовна толковала, что тут еще семейство домовых оставалось? — снова припомнил Якушка.

— Так ушли, поди…

— А если не ушли?

— А как их искать прикажешь?

Деревенька хоть и мала — однако ж полсотни заколоченных домов имела. И еще недостроенные блочные пятиэтажки на околице…

Разведчики пригорюнились. Из-за этого Силуяна Лукича напрочь срывалось их боевое задание.

— Давай так. Перетащим этого горемыку во двор, а сами пойдем вдоль улицы. Ты — правой стороной, я — левой, — предложил Акимка. — Будем звать. Авось кто и отзовется.

— Вихорь тебе отзовется! Кошек нужно приманить. Кошки тут еще остались, а они все знают.

— Ну и чем ты их приманишь?

— А у нас сухая колбаса есть.

— Думаешь, съедят?

— С голодухи еще и не то съедят. Надо у тех домовых оставить автозаправочного, а самим выследить, откуда вихри берутся, — Акимка рассуждал так уверенно, как сам Евсей Карпович бы не смог.

— А по-моему, возвращаться придется. Дотащить Силуяна Лукича хоть до шоссе, сдать его кому-нибудь из автомобильных…

— Ну и как ты это себе представляешь? Автомобильные же сами машину остановить не могут, ее человек останавливает. А переть его до автозаправки…

— А может, оклемается?

Но Силуян Лукич был совсем плох.

Акимка и Якушка сидели рядком и с жалостью на него глядели. Чем помочь — понятия не имели.

— Я их убью, — вдруг сказал Якушка. — Не знаю как, но убью.

— Ну вот, мало нам автозаправочного, теперь и ты еще спятил, — горестно заметил Акимка. — Как можно убить ветер?

— Это не ветер, это что-то другое. Ветер не пакостит.

— Ага, не пакостит! У Петровых на втором этаже окно захлопнул, стекла полетели!

— Это не нарочно. А вихорь за домовыми гоняется. Значит…

— Значит, у него есть мозги, что ли?

— Откуда я знаю, что у него есть!

— Непонятно получается. Если бы он хоть добычу съедал! — воскликнул Акимка. — А то просто шлепает оземь и губит. Нет, он все-таки безмозглый…

— Вот убью — тогда разберемся, — пообещал Якушка. И стал связывать вместе веревки.

— Ты что это затеял?

— Пойду по следу. Он же, когда нас отпустил, куда-то убрался?

— Никуда он не убрался, а просто осыпался.

— Нет! Так быть не может! У него же глаз! Что, и глаз осыпался?

Вот этого Акимка не заметил и врать не стал. Куда подевался глаз, он понятия не имел.

— Нужно бить в глаз, — решил Якушка. — Чем-то острым. Жаль, ножа нет…

— А ты его поднимешь, нож-то?

Человеческая промышленность оружие для домовых не выпускает, а кухонный нож для них так же неловок в обращении, как для современного мужчины двуручный меч. Да и где его взять тут, в заброшенной деревеньке?

Но не зря домовые смотрели телевизор. Вспомнили передачу про дикое племя, живущее в джунглях, и как оно острие стрел на костре обжигает, а потом камнем до нужного вида доводит.

— И точно! — обрадовался идее Якушка. — Только вот где огонь раздобыть? Может, у здешних домовых в печи угольки остались? Люди-то совсем недавно ушли.

— Люди ушли давно, это только домовые засиделись, — хмуро сказал Акимка. — И гляди, больной наш что-то пену ртом стал пускать…

— Совсем плох, да?

Акимка промолчал. Он уже и тогда мертвого тела испугался, второе мертвое тело казалось еще страшнее — потому что жизнь вот прямо так, на глазах, уходила…

— Сидим, как два дурака! — вдруг заорал Якушка. — Надо же что-то делать! Надо его к дороге тащить!

— Не дотащим же!

— Дотащим!

— А там?

— Машину остановим!

— Кто — мы?!

Но в Якушкиных глазах уже полыхало безумие.

Оставлять своего в беде — грех. Бороться за своего нужно до последнего. Это давнее правило, в последние времена подзабывшееся, высветилось в памяти сперва у Якушки, а потом и у Акимки.

Осторожно переложили Силуяна Лукича на кусок полиэтилена, увязали, соорудили лямки, впряглись и потащили, сперва по скользкой траве, потом по пыли, оттуда к мостику, к шоссе, к людям.

— Тихо! — Акимка остановился. — Шуршит!

— Вихорь?

— Гляди…

Они повернулись и увидели, как это получается.

Сперва словно из-под земли появилась змейка-струйка, пробежала немного, завилась. Кружок образовался на дорожной пыли, как будто его палочкой начертили. В кружке зародился бугорок, на нем — круглое пятнышко, и тут же поползло вверх. И стали видны струи воздуха, что закрутились вокруг бугорка, подхватывая пыль, и начал расти серый столб.

— За нами, сволочь, пожаловал!

Якушка выпутался из лямки и подхватил с земли сучок. Оружие жалкое, но все же!..

— Тащи его под куст! — крикнул Акимке. — Скорее, Аким Варламович! Пока эта тварь не выросла!

— Да брось ты его совсем, Яков Поликарпыч! — из последних силенок волоча груз, взмолился Акимка. — Под кустом отсидимся!

— Стыдно под кустом отсиживаться, Аким Варламович! Пусть видит — никто его тут не боится! Сам сдохну — да и его погублю!

— Болван ты, Яков Поликарпыч! — еле выговорил Акимка, потому что слезы из глаз брызнули.

А вихорь тем временем стал вровень с домом, толщиной с бочку и, качаясь, загребая весь мусор на своем пути, двинулся к Якушке. Тот ждал, выставив острый сучок. И был наконец подхвачен, и понесся вверх по спирали, и оказался прямо напротив страшного ока.

У него хватило выдержки сунуть туда свой сучок, но рука не ощутила сопротивления, Якушка словно провалился в дыру и стал стремительно падать.

— Петля! За петлю дергай! — услышал он повелительный голос. — Ну! Дергай, дурак!

Это был не Акимка, нет, это вопил издалека Евсей Карпович…

Есть такая штука — тоска. Она бывает разных видов. И самая страшная — по тому, что не сбылось. У иных она проявляется в молодости и гонит на поиски приключений. А у иных — когда уже пора старые кости у камина греть.

Эта вот хвороба и допекала постоянно Евсея Карповича.

Проводив Акимку с Якушкой, он сперва полагал, что виной плохому настроению — тревога за недорослей. А потом поймал себя на зависти. Ему хотелось куда-то спешить сквозь ночь, с кем-то схватываться насмерть. И уютные объятия Матрены Даниловны, какими ни один здравомыслящий домовой не пренебрег бы, не выдерживали сравнения с этим странным желанием.

Домовые в большинстве своем очень рассудительны. Но Евсей Карпович принял решение скоро и беспощадно — по отношению к себе. Он лишил себя ночного сна в мягкой постельке и компьютера, к которому пристрастился, на неопределенный срок и поспешил вслед за разведчиками.

Сам себе он твердил всю дорогу, что негоже отправлять молодежь на такое дело без присмотра. И сам же понимал, что в присмотре нуждается не только молодежь…

Прибыл он вовремя. И заорал в самую подходящую минуту.

Якушка, не рассуждая, а лишь повинуясь, дернул свисавшую из заплечного мешка петлю. Тут же мешок раскрылся, оттуда выскочил большой клетчатый платок, прихваченный веревками за уголки, раскрылся — и вместо того, чтобы рухнуть, Якушка опустился хотя и быстро, но без членовредительства. Правда, грохнулся на бок, и платок протащил его по траве.

Евсей Карпович бежал к нему изо всех сил, но Акимка первый оказался рядом. Он сгреб в охапку платок, а потом оба разведчика понеслись, потому что вихорь, упустив добычу, сильно рассердился, укоротился и расширился, после чего, загребая в свои круги все больше пространства, двинулся следом за домовыми.

— К речке! К речке бегите! — кричал издали Евсей Карпович. — Под бережок!

Речка с полуразвалившимся мостиком была совсем близко. И Евсей Карпович рассчитал правильно: берег, пусть и невысокий, был крут, и под ним вода вымыла места столько, чтобы домовые, спрятавшись, оказались под глинистым карнизом и чувствовали себя в безопасности. Правда, искать спуск не было времени — соскочили, как умели, и замочили лапы.

Вихорь прошел верхом, с берега по воде, и на середине речки, видать, отяжелев от влаги, осыпался, исчез.

— Ахти мне, — сказал Акимка. — Ну, набрались страху…

— Хитер Евсей Карпович, — ответил на это Якушка. — Я думал — заговор! А никакой не заговор…

— Это называется парашют. — В длинной и гибкой траве, что свисала прямо над разведчиками с обрыва, появилась знакомая физиономия. — Смотри ж ты, сработал… Вылезайте, молодцы… Стоп! Все назад!

И сам Евсей Карпович тут же соскочил к разведчикам.

На нем был точно такой же заплечный мешок, а по мохнатому телу намотаны веревки.

— Не вылезать, сидеть тихо, — приказал он.

— А что там?

— Вихри идут.

— Вихри?! Сколько?!

— Тихо, я сказал!.. Два по меньшей мере.

Домовые затаились. Вообще-то они способны подолгу молчать, но сейчас не только любопытство подзуживало к разговору — но и обыкновенная осторожность его требовала.

— Ну-ка, молодец, подставь плечо, — распорядился Евсей Карпович. Акимка, более крупный, нагнулся, дав ему возможность выглянуть из-за края обрыва.

— Что там, Евсей Карпович?

— Их трое. Идут плечом к плечу… тьфу, нет у них никаких плеч. Идут — словно местность прочесывают.

— Трое? Значит, они меж собой как-то сговариваются? — сообразил Акимка.

— Силуян Лукич! — воскликнул вдруг Якушка.

— Ахти мне! Оставили!..

— Кого оставили, где оставили? — зашипел сверху Евсей Карпович, наблюдая за маневрами вихрей.

— Автозаправочный! Он, дурень, за нами увязался, помочь, должно быть, хотел, — чуть не плача, объяснил снизу Акимка. — А его приподняло да шлепнуло…

— Это мы его выволакивали, а за нами тот большой вихорь погнался, — добавил Якушка. — Погиб теперь автозаправочный…

Три вихря шли, почти соприкасаясь, подхватывая траву и листья, так что вскоре стали похожи на три лохматых кренящихся столба. Они добрались до неподвижного, упакованного в полиэтилен Силуяна Лукича, постояли несколько, словно совещаясь, и двинулись дальше.

— Не польстились, — шепотом заметил Евсей Карпович, знавший характер автозаправочного лучше, чем Акимка с Якушкой.

— А может, он уже того? Помер? — предположил Якушка.

— По-твоему, они мертвое тело от живого отличают? — осведомился сверху Евсей Карпович.

— Выходит, что так…

Домовые помолчали, безмолвно желая Силуяну Лукичу спокойного сна и, коли случится, приятного пробуждения.

Три вихря меж тем дошли до берега, и один сверзился в речку. Он подхватил немного воды, но высоко поднять не успел — рухнул. Два других побрели берегом.

— Нет, все-таки безмозглые, — прошептал Акимка. — Товарища не стало, а им хоть бы хны.

— Товарищ, видать, заново родится. И помолчи — это же они нас ищут, — отвечал Якушка.

— Выходит, не совсем безмозглые, — подытожил Евсей Карпович.

— А ну как на мосту засядут? И останемся мы в этой деревеньке…

Тут его осенило.

Мысль была простая и мудрая. Домовые ловки лазать — и где сказано, что мост можно переходить лишь поверху? Понизу не хуже!

— Сложим парашют обратно в мешок, — распорядился он.

— Что ж ты, дяденька, нам головы морочил? — спросил Якушка.

— Наговор, тайные словеса! А всего-то — платок в клеточку!

— А то и морочил, чтобы сами в мешок не лазали. Уложили бы как попало, и в нужный миг он бы наружу не скоро выпихнулся. И был бы тебе, Яков Поликарпович, каюк. Вот, учись, слушай впредь старших…

О том, что идею укладки парашюта удалось в последний миг сыскать в интернете, Евсей Карпович не сказал ни слова.

Изнанка моста, как и следовало ожидать, оказалась трухлявой, щелястой, но в целом удобной. Так и перебрались, а дальше — придорожными кустами до шоссе.

Евсей Карпович шел хмурый, и разведчики к нему не приставали. Коли по уму, нужно было и Силуяна Лукича достойно схоронить, а дальше убедиться, что в деревеньке больше не осталось домовых. Но по другому уму — следовало бежать из этих мест, куда глаза глядят.

Так они шли, след в след, довольно долго.

Наконец Евсей Карпович обернулся.

— Отступивший вернется и продолжит бой, — буркнул он. — А покойник — никогда.

Эта мысль тоже была выловлена в интернете.

Сходка кипела и бурлила.

Если бы неприятные известия принесли Якушка с Акимкой, то, может, матерые домовые и отнеслись бы к новостям не так серьезно: мало ли что померещится бестолковой молодежи. Но выступил Евсей Карпович и подробно доложил обстановку. Более того — высказал предположения.

Домовые умеют заглядывать в будущее, но не на много — дней на пять-шесть, и кажется им это будущее в виде обрывков и лоскутков. Гроб, например, явился, и поди знай, что не хозяйская прабабка помирать соберется, но ее запойный младший сынок заснет прямо на трамвайных рельсах. Если же нужно узнать про будущее основательнее, идут к гадалкам. Гадалок в городе несколько, и у каждой своя ветка будущего. Иные только по брачным делам мастерицы — и поди знай, с кем из свах в сговоре та гадалка. Иные — исключительно по пропажам. Есть гадалки, что о детях все скажут: какое чадо уродится и что ему, чаду, на роду написано. Но дается это искусство главным образом бабам-домовихам в их средние года, когда детки уже рождены или же когда стало ясно, что замуж не берут и деток родить не дадут.

Поэтому предсказания Евсея Карповича, которые он назвал не для всех понятным словом «прогнозы», были встречены шумом и гамом.

— Это у погоды прогнозы бывают! — возмутился Лукьян Пафнутьевич. — И то — одно вранье!

Тимофей Игнатьич высказался в том духе, что сказок и по телевизору достаточно, слушать их на сходке — дурость и трата времени.

— Опять же, живут там домовой дедушка Афанасий Савватеевич с семейством и бобыль Никишка, — вспомнил Лукьян Пафнутьевич. — Живут ведь, значит, невелика беда! Пошалил ветер да и угомонился!

— Двух домовых порешил! — возразил Ферапонт Киприанович. — Ермолая Гаврилыча и автозаправочного! Ничего себе — шалости!

Лукулл Аристархович до поры помалкивал. Молчал и старенький домовой Аникей Фролыч — пытался задремать, но не получалось.

— Живут ли они там — еще вопрос! — крикнул Евсей Карпович. — Может, и их уже вихорь — шмяк оземь! Вы вот не видели тех вихрей, а я видал! И знаете что? Гнездо у них там!

Выпалил он это не подумавши и понял, что недалек от правды. Ведь, судя по рассказам и по своему опыту, пылевая струйка, заворачивавшаяся посолонь, тянулась обычно от середины села к околице, а не наоборот.

— Ну и что? Гнездо — а дальше? — едва не сбиваясь на визг, выкрикнул Лукьян Пафнутьевич. — Вот и у пташек гнезда — кому они мешают? Живут себе вихри в пустой деревне, и пусть они живут, лишь бы нас не трогали!

— Ничего — идти туда придется. И брать! — Евсей Карпович от этого визга вдруг поскучнел, как взрослый мужик, кому приходится до явления баб смотреть за младенцами.

Якушка с Акимкой, сидевшие за спинами взрослых тихо-тихо, согласно кивнули. Но промолчали. Они еще не вошли в ту пору, когда их голос на сходке будет что-то значить.

— Что брать-то?

— Гнездо.

Евсей Карпович был спокоен, смотрел в пол, зато Лукьян Пафнутьевич вдруг раздухарился, забегал, зашумел.

— Какое тебе еще гнездо брать? Ты что, сдурел? Неймется? Гнездо ему! Оно тебе мешает, то гнездо? Оно тебе жить не дает?

— Опять же, — встрял Лукулл Аристархович, — вихри имеют право на существование не менее, чем мы.

— Какие еще у них права?! — взревел Ферапонт Киприанович. — Это у человека права! Ну, у собаки, у кошки! У нас! У тех, кто хоть каплю мозгов в голове имеет!

— А вот и нетушки! — отвечал Лукулл Аристархович. — Вон дерево имеет право расти! Травка тоже! Дождь имеет право падать! И вихорь — он же не совсем безмозглый! Раз за тем Ермолаем Гаврилычем погнался, схватил, раз живое от мертвого отличает, значит, соображает! И имеет права!

— Тьфу! — ответствовал Евсей Карпович. — Тебя бы он, дурака, оземь шлепнул — вот бы мы и послушали, как ты про его права толкуешь.

Разгорелась обычная для сходки домовых склока.

И долго бы они буянили, но раздался вдруг бабий визг — и нечаянно заставил всех замолчать.

Очень редко отваживаются домовихи явиться на сходку. Но случается. На сей раз посреди чердака объявилась вдруг взъерошенная и рыдающая Степанида Прокопьевна, супруга домового дедушки Ферапонта Киприановича.

— Ну, мужики, дожились мы! — завопила она. — Последние денечки настали! Уж коли это не погибель нашему роду, так я и не знаю!

— Вот-вот! Бабы-и те понимают опасность от вихрей! — возгласил Евсей Карпович. — Ступай сюда, кума! Говори, не бойся! Подтверди мой прогноз!

— Что еще за прогноз? — изумилась домовиха. — Ты свои словечки при себе оставь! Мужики, беда стряслась! Устои рушатся, а вы и не знаете! Сколько себя помню — такого еще не бывало! Ферапонт Киприанович, чего уставился?! Позор нам с тобой, позор на наши седые шкурки! Девка-то наша, Маремьянка-то! В тягости! Без мужа, а в тягости! Мужики! Сыщите охальника, велите жениться!

Якушка и Акимка переглянулись. Вон оно как! С ними на дискотеке Маремьяна Ферапонтовна себя блюла строже некуда, а к кому-то же наладилась бегать!

И тут же съежились от ужаса.

Потому что, коли начнется розыск, сестры Маремьянки как раз на них, на плясунов, и укажут!

Вот вам и дискотека…

Домовые — они для того и домовые, чтобы по домам сидеть. Только в последние времена среди них объявились любители путешествовать, и то, сдается, не от хорошей жизни. Раньше, бывало, непутевый домовой нанимался к человеку бродяжьего племени в рюкзачные, но это случалось редко. А теперь нанимается в автомобильные. Или, к примеру, бабы принесли новость: Иегудиил Спиридонович, что долгое время, рассорившись с хозяевами, был безместным, нанялся вовсе в автобусные! А автобус не простой — двухэтажный, катается за границу и обратно. Но он один такой, прочие — домоседы, и через улицу перейти — для них трудная, в течение нескольких дней решаемая задача.

Евсей же Карпович собрался на другой конец города к гадалке Бахтеяровне.

Гадалка эта славилась не только верными словами насчет прошлого и будущего, а и возрастом. Даже Аникей Фролыч, бегавший к ней лишь раз в жизни, накануне своей женитьбы, помнил ее крепкой, бодрой старухой.

В доме творилась сущая околесица — не беспокоясь о том, что не сегодня-завтра по улицам начнут слоняться хищные вихри, домовые решали судьбу девицы Маремьяны Ферапонтовны, то есть спорили о том, кто отец ее будущего дитяти. Догадываясь, чья совесть в этом деле может быть нечиста, Евсей Карпович строго допросил Якушку с Акимкой. Оба клялись: лапать — пытались, поочередно схлопотали по оплеухе, и этого им вполне хватило. Евсей Карпович им поверил, но не слишком, и на всякий случай решил взять обоих с собой в поход. А то ведь нарушение вековечных устоев карается у домовых строго, сперва покарают, и лишь потом правда обнаружится…

Поскольку их старший, Лукьян Пафнутьевич, так просто бы подручных не отпустил, Евсей Карпович действовал через Матрену Даниловну. Она же присоветовала автомобильного из соседнего дома, который служил в добротном джипе и обычно знал, куда наутро собирается хозяин.

Бабка Бахтеяровна жила на окраине, в подполе хорошего дома, при котором был и огород, а на краю огорода — сарай для утвари. Там, в сарае, она и оборудовала местечко для приема клиентов, а то домашние не одобряли: раньше, бывало, и очередь выстроится прямо в коридоре, того и гляди, хозяева спросонья наступят.

Сколько-то проехали на джипе, дальше шли пешком. И прибыли к самому вечеру, когда старуха уже и принимать никого не хотела, твердила, что на сегодня у нее гадальная сила кончилась. Но Евсей Карпович пригрозил, что всю ночь под окном скулить будет. На это домовые мастера, они так неугодных хозяев выживают. Так что бабка Бахтеяровна сдалась и пустила в свой гадальный закуток.

— Нет, вы не жениться собрались, — сказала она, внимательно посмотрев на них. — И не о наследстве хлопочете. Одно вижу — дельце у вас пустое…

— Как это — пустое? — возмутился Евсей Карпович. — Тут того и гляди война начнется, а ты — пустое!

— Что сказала, то и сказала, — уперлась бабка. — Не нравится — выметайтесь.

— Понятно, что не нравится, — согласился Евсей Карпович. — Но мы не насчет будущего к тебе пришли. Мы насчет минувшего. Живешь ты долго…

— Да уж зажилась, — буркнула Бахтеяровна.

— К тебе все новости стекаются, все непонятки. Вот скажи: слыхала ли ты, чтобы по дорогам пыльные столбы слонялись?

— Вихри, что ли? Их еще смерчи называют, — сразу определила бабка.

— Они самые.

— Слыхала, как же… Это черт с ведьмой свадьбу гуляют.

— Тебе бы все про свадьбы, — рассердился Евсей Карпович.

— Как меня учили, так и говорю! Черт с ведьмой на перекрестке брачуются и вместе с поезжанами вихрем завиваются. И ходит вихорь, колобродит, а остановить его одно лишь средство есть — нож метнуть.

— Нож? Так он же этот нож подхватит и закружит! — воскликнул Якушка.

— Такого не бывало. Как нож вонзится, так вихорь встанет и осыпется. А нож на дороге, весь в крови… А потом нужно пройти по соседству, посмотреть, у кого из баб или из мужиков рука-нога перевязана. Есть рана, значит, колдун или ведьма.

— Ну, это сказки, — объявил Евсей Карпович.

— Хороши сказки! При мне мужик нож метал! Вихорь был с колокольню, того и гляди, телегу с лошадью утянет и закрутит. Мужик не растерялся — ножом его!

— И нож в крови? — Евсей Карпович не верил.

— Сама видела. Поднял, а с острия капает.

— И какая же кровь?

— Темная, — подумав, отвечала бабка Бахтеяровна. — Как человеческая.

— А нож какой? Не заговоренный? — догадался спросить Евсей Карпович.

— Сдается, что заговоренный. Не тот, каким хлеб режут или картошку чистят, а рукоять наборная, двуострый.

— Ясно… — пробормотал Евсей Карпович. — Шли за одним, узнали другое. Спасибо тебе, бабушка.

И положил перед гадалкой плату — конфетину большую шоколадную в блестящей бумажке.

— Погоди, молодец, — старуха обратилась к почтенному домовому, словно как к холостому или недавно женатому. — Ты, вижу, воевать собрался. Один не справишься.

— Мы втроем, — ответил за Евсея Карповича Якушка.

— Мало. Будете вчетвером — и того мало. Всем миром надо.

— Поди его расшевели, весь мир! — в сердцах закричал Евсей Карпович. — Дурак на дураке едет и дураком погоняет! Беда под носом, а ее не видят!

— Ты, молодец, не ори — не глухая… — гадалка Бахтеяровна крепко задумалась. — Вот что еще провижу… Гнездо… А чье — не пойму.

— Точно, гнездо, — Евсей Карпович посмотрел на гадалку с уважением. — Мы и собираемся гнездо уничтожить.

— Не так все просто… А, сдается, на проклятии замешано.

— На каком проклятии?

— Есть такое, на вид простенькое, а по сути — страшненькое. Не мне, не тебе, не вам, молодцы, а врагу — пусть будет пусто. Вот оно какое. Как-то сама одного голубчика этак припечатала — теперь и не знаю, чем грех замолить.

— Ну, это ты уж не дело говоришь. За совет — спасибо, а твои голубчики нам без надобности, — с тем Евсей Карпович устремился прочь, толкая перед собой Якушку с Акимкой. Он не любил бабьих рассказов. Матрена Даниловна — и та у него в гостях все больше помалкивала…

Через огород шли молча. Выбрались на улицу и перебежками достигли магазина. Судя по удивительной чистоте, его окружавшей, там поселился почтенный и деловитый магазинный. А магазинные в дружбе с автомобильными, которые провизию доставляют. Так вот и на попутную машину легко пристроиться.

Вроде разумно рассудил Евсей Карпович, но не учел, что попутная машина, развозя товар, по всему городу круги нарезает, а потом в неподходящем месте возьмет да и сломается. Поругавшись с автомобильным, он вылез непонятно где, сопровождаемый Якушкой и Акимкой, которые чуть не плакали, предвидя за длительную отлучку нагоняй от Лукьяна Пафнутьевича.

Пропадали ходоки к гадалке двое суток. Вернулись голодные, только одно на уме и держали — поесть от пуза и спать завалиться. И потому не сразу заметили опасность.

Улица перед домом, как на грех, была пустынна. И по ней летел маленький смерчик: побежит, остановится, с силами соберется, опять мусор гонит. Вроде как принюхивался…

— Ах ты… — и Евсей Карпович загнул такое-разэтакое, что Аким-ка с Якушкой даже рты разинули.

— Разведчик… — прошептал.

— За ним — старшие, — добавил Якушка.

Старшие объявились день спустя.

Домовой дедушка Тимофей Игнатьич через дорогу собрался. Травка ему какая-то с обочины понадобилась. Насилу убежать успел и через щель в блоках метнулся в подвал. Да и застрял со своей котомкой. С одной стороны, жуть прямо — ни туда, ни сюда! С другой — вихорь из той щели его высосать так и не смог.

Домовые залезли в подвал, захлестнули бедолагу веревкой и вчетвером втянули его. Потом Ферапонт Киприанович выглянул в щель и увидел, что вихорь не опал от огорчения, а все еще околачивается возле дома, кренясь вправо-влево, но не рассыпаясь.

— Дождались, — сказал он Лукьяну Пафнутьевичу.

— Не имеет права, — отвечал Лукьян Пафнутьевич. — Ему на деревне жить положено, а тут уже город.

— Кем это положено?

Ответа не было.

— Ну, куманек, вот что. Кто у нас тут про права громче всех толковал? Мол, вихри имеют право слоняться, где им угодно, и безобразничать, а мы их тронуть не имеем права, потому что они — разумные? Где этот умник-разумник прячется?! — завопил Ферапонт Киприанович. — Тащите, братцы, его на улицу! Пусть сам с этими тварями договаривается! Пока до беды не дошло!

Лукулла Аристарховича поймали и выволокли на тротуар. Он голосил и упирался. Вихорь двинулся к нему, вытягиваясь ввысь. Очевидно, собирался подхватить умника, поднять повыше и грянуть оземь поосновательнее. Хорошо, вовремя из подъезда вышли люди. Домовые порскнули в подвал, а Лукулл Аристархович опрометью кинулся в подъезд и забрался с перепугу не более, не менее как в почтовый ящик. И как только допрыгнул?

Это выяснилось уже потом, когда бедолага, оголодав, вылез и тайком пробрался к своим хозяевам. А сперва о нем никто не горевал — домовые поспешили на чердак, чтобы всем миром решить, как отбиваться.

Когда сходка собралась и, сколько нужно для разогрева, погалдела, выяснилось, что нет того единственного, кто способен сплотить домовых для защиты своей территории и вообще придумать, чем от вихрей отбиваться.

Якушка и Акимка, допущенные на сходку, еще раз доложили про парашюты, но парашют — это средство даже не защиты, а бегства. Их и все бабье население дома отправили на розыски Евсея Карповича, но упрямый домовой не отзывался.

Самое забавное, что был он в момент сходки на том же самом чердаке: там-то его искать и не догадались.

Евсей Карпович выискал закуток посветлее и ладил из веревок и палочек странную штуковину, сверяясь с картинкой. Картинку выудил в том же интернете. Палочек явно не хватало, он упрощал свое строение до крайности, но все равно получалось очень плохо. Выругав древних греков, которые наизобретали всякой ерунды, Евсей Карпович оставил сооружение недоделанным и понесся домой — искать в интернете другие варианты.

Дома его ждал неприятный сюрприз. Хозяин Денис ходил по комнате, приговаривая:

— Домовой, домовой, поиграй да и отдай!

Евсей Карпович поскреб в затылке — вот только потеряшки ему сейчас недоставало. Все бросай, беги потеряшку искать!

— На кой он тебе сдался? — спрашивал меж тем Денис. — Колбасу резать? Так я сам тебе, сколько нужно, отрежу. С крысами воевать — так вытравили же недавно! Дед, не шали! Поиграй и отдай!

Тут только Евсей Карпович понял, о чем речь.

— Ахти мне! — воскликнул он.

Денис искал нож — хороший карманный нож со стопором и толковой заточкой в полтора лезвия. Именно эту драгоценную вещицу Евсей Карпович затащил на чердак, потому что проводил эксперименты с баллистой.

Баллисту он, понятное дело, высмотрел в интернете. Это древнее орудие кидало камни на немалое расстояние; домовой же хотел, чтобы нож, запущенный из орудия, летел острием вперед. Конечно, для этой цели лучше бы изготовить арбалет, но для арбалета нужен хороший кусок дерева и пружина.

Смотреть, как вихри осаждают дом, и ничего не делать, Евсей Карпович просто не мог. И самому нож нужен, и хозяину, как же быть?

От растерянности он тоненько заскулил.

— Дед, это ты? — спросил Денис. — Что стряслось-то?

— Беда, — отвечал из-за компьютерного кожуха Евсей Карпович.

— Я гляжу, ты на какие-то странные сайты лазил. С кем воюем, дед? С древними греками?

— Какие тебе греки!.. Нашему роду истребление грозит!

— Ого!

Пришлось рассказывать все по порядку.

— Вихри враждебные веют над нами… — осознав беду, пропел Денис.

— Что, и на вас нападали?

— Нет, это были другие вихри. Надо же…

— Теперь видишь, что нож мне не для баловства?

— Сдурел ты, дедушка. Так и будешь с баллистой в кустах круглосуточно у подъезда сидеть?

— Надо же обороняться!

— Надо. Говоришь, нож метнуть — и вихрю твоему кранты?

— Не я — гадалка Бахтеяровна сказывала!

— А ей верить можно?

— То-то и беда, что можно…

— Так, — сказал Денис. — Пошли, дед, на чердак за ножом. Не представляю, как ты его туда допер…

— Выхода не было, внучек! — огрызнулся Евсей Карпович.

— А деревенька, насколько я понял, совсем близко?

— Если по-человечески, да.

— Скажи, где твоя установка «Гром» смонтирована, я поднимусь и заберу. А ты тем временем в дорогу готовься. В сумку мне еды покидай. Холодильник сам откроешь?

— А то!

— Ничего, съездим — разберемся.

Денис полез на чердак, а Евсей Карпович побежал звать Якушку с Акимкой. Схлестнулся с Лукьяном Пафнутьевичем — тот ни за что не хотел подручных отпускать. Хорошо, на шум прибежала Матрена Даниловна и сказала свое слово. Все грехи мужу помянула, с первой минутки замужества.

А тут и подручные прискакали.

— Новость, новость! — вопили они. — Тимофей Игнатьич от хозяина сбежал!

— Это как? — Евсей Карпович и Лукьян Пафнутьевич даже ругаться перестали. Вроде хозяин там дельный мужик, не обижает, и хозяйка работящая, дел у домового немного…

— А вот так! — воскликнула Матрена Даниловна. — Поняла я! Вот теперь все поняла! То-то дура Маремьянка молчит, не признается, кто ей пузо устроил! Это она к Тимошке бегала, на богатое житье польстилась! Так он же скорей удавится, чем женится!

— Ты, баба, ври, да не завирайся, — одернул супругу Лукьян Пафнутьевич. — Телевизора насмотрелась! Это он от вихрей…

— От вихрей не бегать надо, а истреблять их. Такое мое бабье слово. Ну что, детки, на войну, что ли? — она обняла сперва Якушку, потом Акимку. — Я вам припасов соберу. А ты беги вслед за Тимошкой, коли бегать охота! Я же здесь останусь и буду мужиков с победой ждать!

— Вот же дура, — проворчал обруганный супруг, потому что другого аргумента для подобных случаев он просто не имел.

На войну добирались кружным путем.

Прежде всего ехали трамваем к приятелю Дениса, там взяли мотоцикл. Потом в магазин, где знакомый продавец дал под честное слово несколько метательных ножей. Когда Денис сунул их в сумку, домовые ахнули: оружие!

Они тоже приготовились, как умели. Все трое были при заплечных мешках, при веревках, на которые заранее навязали узлы: мало ли откуда придется спускаться?

Денис сделал им в сумке особый закуток, а сумку приторочил к багажнику мотоцикла. Перед выездом заглянул туда и в последний раз спросил: никто не передумал? Было страшно, однако домовые не передумали.

Впрочем, как не бояться?

Домовой — исключительно мирный земной житель. Он лезет в драку с себе подобными, но дерется более ради шума, визга и боевых царапин. Еще не бывало, чтобы в драке двух домовых случился покойник. Домовой — работяга, строгий муж и заботливый отец, коли угораздило жениться и детей наплодить. Он по своей внутренней сути — далеко не боец. Евсей Карпович — и тот был не вояка, а, скорее, искатель занятных и неожиданных для домового дел. И надо же…

Мотоцикл остановился.

— Этот поворот, что ли? — спросил Денис.

Домовые высунулись и оглядели местность. Точно — вон мостик…

Денис проехал к реке, оставил технику в кустах, а сумку с оружием и боевыми товарищами закинул за плечо.

— Слышь, хозяин, — позвал Евсей Карпович. — Хоть один ножик возьми в руку!

И протянул оружие, как полагается, рукоятью вперед.

— Ты как знаешь, дед, а я пока ничего опасного не заметил.

— A ты дальше пройди.

— Ну, прошел… Ага, вижу. Так это же — тьфу, мелочь пузатая. Он мне и до колена не достанет.

Домовые высунулись из сумки и через Денисово плечо увидели славный такой вихорек, играющий бумажками.

— Разведчик, — сказал Евсей Карпович. — Ты заметил, хозяин, откуда он взялся?

— Нет…

Денис прошел немного вперед и сел на перевернутый ящик. Сумку поставил на траву. Вихорек, крутясь, пододвинулся, прогулялся у самых Денисовых ног и внезапно улегся без движения.

— По-моему, дед, все не так страшно, — заметил Денис.

— Не веришь?! Следите внимательно, молодцы, — велел Евсей Карпович Акимке с Якушкой, а сам выбрался из сумки и двинулся туда, где, по его разумению, было гнездо вихрей.

При этом Евсей Карпович нарушил одно из первейших правил: никогда не попадаться на глаза хозяину. То есть можно показаться ему котом, или сковородкой, или мужиком в половину человечьего роста, или хоть старым лаптем, но в своем натуральном виде — ни за что.

Но сейчас было важнее всего, чтобы Денис видел домового, добровольно взявшего на себя роль приманки.

Евсей Карпович шел неровно — сперва решительно, потом от страха замедлив шаг, а потом, устыдившись страха, побежал вперед, словно в атаку. Все-таки гордости у него было побольше, чем полагается обычному домовому. Вихрь не заставил себя упрашивать — тут же и вымелся из-за угла.

— Гляди, хозяин, гляди! — закричал Евсей Карпович.

Вихрь рос прямо на глазах. Убедившись, что Денис все понял, Евсей Карпович развернулся и понесся прочь, вихрь — за ним. Денис поднялся с ящика и поспешил навстречу. Вихрь несколько вытянулся вниз и встал перед парнем, угрожающе качаясь. Денис показал кулак — вихрь опал. Домовой меж тем забрался в сумку и отдышался.

Сильно озадаченный, Денис вернулся к ящику.

— Ну, дед, преподнес ты мне проблему…

— Ты, хозяин, умный, книжки читаешь, экзамены сдаешь. Вот и придумай, что тут можно сделать, — отозвался Евсей Карпович, забираясь обратно в сумку. — Тебя эта нечисть, похоже, боится.

— Я полагаю, тут два пути, — сказал будущий юрист Денис. — Или эти ваши вихри могут существовать, не причиняя вам вреда. Тогда нужно просто отучить их охотиться за животными и за вами, домовыми.

— А как?… — безнадежно спросил Евсей Карпович.

— Или убивать — основное условие и единственная цель их дурацкой жизни. Тогда…

— Ну?…

— Тогда — найти их гнездо и уничтожить, — твердо сказал Денис.

— Еще неизвестно, что там, в том гнезде, — вдруг подал голос из сумки Акимка.

— А может, впрямь какая-нибудь кикимора сидит и командует? — обрадовался Евсей Карпович. — С кикиморой наши бабы справляться умеют! Не все, конечно…

Он имел в виду, что одолеть эту нечисть может та домовиха, у которой у самой характерец мало чем полегче кикимориного. Или такая мудрая, как бабка Бахтеяровна.

— И где, вы полагаете, это гнездо?

— Посередке деревни, может? — предположил незримый Денису Акимка. — Ведь из деревни же струйки ползут, которые закручиваются!

— Проведем следственный эксперимент. Хорошо, что у меня в часах компас есть. Вот и пригодился.

Денис взял сумку и пошел по дуге, огибая крайние дома. Минут десять спустя он остановился.

— Рискнем, мужики. Ну, молодые, ступайте в разведку.

Якушка с Акимкой застеснялись, но Евсей Карпович прикрикнул: не до приличий — война!

Молодые вылезли и краем давно бесплодного огорода побежали к ближнему сараю. Несколько минут спустя между домами образовалась струйка и потекла им наперехват, по дороге завиваясь, так что очень быстро сделалась высоким и тонким пылевым столбом.

— И чем мы им так насолили? — спросил Евсей Карпович. — А, хозяин? Ни кошек, ни крыс, ни мышей, ни лягушек не трогают — а только домовых!

— Назад, ребята! — крикнул Денис. — Все ясно!

Но крик опоздал.

Якушка с Акимкой уже и сами догадались развернуться да удирать, но вихорь оказался быстрее, подхватил их, закружил и вознес вверх.

— Нож держи, хозяин!

— Есть, командир! — отрапортовал Денис, а протянутый нож схватил и подбросил, оценивая его удобную для броска тяжесть.

Он метнул клинок, норовя перерубить вихорь посередке. И точно — острый нож словно в стенку ударился, упал в пылевой круг, и тут же на него рухнул весь мусор, принесенный вихрем, а самого столба не стало.

Якушка и Акимка без напоминания дернули петли и опустились рядом с ножом, прежде чем подскочил Денис. Причем Якушка с лихостью удержался на ногах и только пробежал несколько шагов вслед за своим платком. Акимка же, для которого это был первый в жизни прыжок с парашютом, шлепнулся и ушиб о камушек задницу. Пока он кряхтел, Якушка уже оказался на корточках возле ножа.

— Точно — кровь, — определил он.

Акимка же, как выяснилось, вида крови боялся, за что ему и влетело от Евсея Карповича.

— Определишься домовым дедушкой в хорошую семью, где сами стряпают, а не пиццами в запрессовке пробавляются! Станет хозяйка рыбу потрошить, а ты? Вместо того чтобы помочь, ах-и лапки кверху! — возмущался он. — Как тогда порядок блюсти будешь?

— Ладно тебе, дед, — унял его Денис. — Помог бы лучше парашюты сложить. Мало ли что… Глядишь, опять пригодятся.

— Сам сложу, — буркнул норовистый домовой. Ему очень хотелось остаться единственным знатоком тайны укладки парашюта, чтобы молодые больше уважали. И он, бормоча, принялся мудрить над платками.

Акимка оттянул Якушку в сторонку.

— Слушай, ты ее тоже видел?

— Кого?

— Голову.

— Какую еще голову?

— Вихревую! Как он опадать стал — сверху круглое обрисовалось, вроде головы на плечах. А потом все обрушилось.

— Так… — пробормотал Якушка. — Головы не было, это тебе промерещилось. Вот глаз — тот был.

— В голове?

— Какая голова? Глаз посередке был! Ну вот… Вот здесь!

Он шлепнул себя чуть повыше пуза.

Денис тем временем изучал окровавленное лезвие.

— По самую рукоять всадил, а в кого — хрен его знает! — пожаловался он. — Может, в того, кто там, в гнезде, засел? А, дед?

— Если бабке Бахтеяровне верить… — домовой задумался. — Давай на нож поглядим. Коли кровь высохнет, значит, тот, кто в гнезде, перевязку сделал.

— Это ты сам догадался? Или бабка Бахтеяровна?

— Сам.

Смотрели на нож долго — кровь не исчезала. Тогда Денис воткнул лезвие в землю и выдернул.

— Ну что, мужики? Пойдем гнездо брать? — спросил он.

— А куда деваться? Пойдем уж, — за всех ответил Евсей Карпович.

Денис достал из сумки все ножи, заткнул за ремень, один оставил в правой руке.

— Если что — бегите. Со мной ваши вихри ничего не сделают, а вас невесть куда унесет, потом до дому не доберетесь, — сказал он.

— Не валяй дурака, хозяин. Некуда нам утекать. Если теперь с этой гадостью не справимся, она до нас всюду доберется.

— Это точно, — поддержали старшего Акимка и Якушка.

Денис жестом пригласил их обратно в сумку и пошел вдоль околицы, соображая, что считать серединой деревни.

Как и многие села, она вытянулась вдоль дороги, которая и стала ее главной улицей. Очень скоро Денис пришел туда, где дорога снова вытекала из деревеньки и устремлялась через луг к дальнему лесу. Забравшись на косогор, он прищурился и прикинул расстояния.

— Ага, — сказал он. — Ясно… Ну, в атаку, что ли?

И пошел туда, где притаилась опасность.

Навстречу человеку гнездо выслало вихорь стремительный, зародившийся буквально на ровном месте. Он рос, и рос, и рос, пока не сравнялся с вершиной березы. В толщину же сделался, как почтенная цистерна с мазутом. И не листву и бумажки — дощечки и старую обувку закручивал он вокруг себя, и пустые бутылки, и железки какие-то, и растрепанную книжку углядел Денис в коловращении, и тряпье, и даже что-то меховое…

— Ну, иди, иди сюда, разлюбезный… — позвал Денис.

Домовые, держась за ремень сумки, выглядывали из-за его плеча и тихо ужасались. Такого размера вихорь они и вообразить себе не могли.

Это шел вихорь-убийца, и нацелился он на человека. Темное око в его сердцевине глядело неотвратимо, а пробегавшие по оку туманные волны делали его еще страшнее.

Денис метнул нож.

Нож пролетел насквозь, не причинив вихрю вреда.

Денис метнул второй нож.

И этот клинок тоже пронзил вихрь и врезался в землю.

— Что за черт! — воскликнул Денис, пятясь.

— Погоди, погоди… — зашептал Акимка. — Бросай еще раз, хозяин, тут дело нечисто!

Денис метнул третий нож и тут же отскочил вбок, а вихрь захватил грязь с того места, где только что стоял будущий юрист.

Тогда Акимка выбрался ему на плечо.

— Он глазом играет, слышишь? Он глазом твои ножи ловит!

— Так чего же он не слепнет? — изумился Денис, и тут же Акимка больно ухватил его за ухо.

— Подойди поближе, — потребовал ошалевший от своей сообразительности домовой. — Пусть он меня зацепит! Я этот проклятый глаз удержу! А ты — бей! Ножом! В самое нутро!

— Стой, куда собрался?! — Евсей Карпович вцепился в Акимку сзади, но тот бешено завизжал.

Вихрь постоял несколько, качаясь и закручиваясь, потом перешел в наступление. Ему начхать было на визг домового и на то, что его ловкая ухватка разгадана, он гонял свое туманное око вверх-вниз и готовился уничтожить противника, посягнувшего на его владения.

— Аким Варламович прав! Я тоже заметил! — крикнул прямо в ухо Денису Якушка. Он незаметно от Евсея Карповича взобрался на другое плечо.

— Пусти! — визжал Акимка. — Пусти! Пусть он меня только зацепит!

— Всех зацепит! — крикнул Якушка. — Вытяни левую руку вперед, хозяин! И нож держи наготове! Ну, пошли, молодцы!

Евсею Карповичу было неприятно, что молодой этак вот раскомандовался. Но он не мог не видеть Якушкиной правоты — нужно как-то удержать гуляющий глаз, чтобы Денис мог нанести удар.

— Не бойся, хозяин! — только и успел он выкрикнуть.

Домовые побежали по вскинутой руке навстречу вихрю. И тут же были им подхвачены…

Денис, отскочив, видел, как кувыркаются все трое, поднимаясь выше и выше, как норовят добраться до туманного ока. И когда Евсей Карпович одновременно с Якушкой закрыли собой то загадочное око, Денис собрался с духом и метнул нож.

Вихорь замер. И медленно-медленно стал осыпаться.

Сперва полетел мелкий мусор с самого верха. И Акимке, который успел дернуть за петлю и теперь повис вровень с верхушкой вихря, стало видно — эта верхушка округлена, как человеческая голова, а ниже, хотя и сильно покатые, однако ж плечи.

Якушка и Евсей Карпович, оказавшись по ту сторону вихря, друг от друга отпихнулись и тоже дернули за петли. Они были так заняты своим стремительным приземлением, что не заметили самого любопытного: как смерч, опадая, на одно мгновение принял совершенно человеческие очертания.

А Денис замер, уставившись на пылевого призрака. Призрак же зажимал полупрозрачной лапой бок, и наземь, туда, где валялся нож, падали капли неожиданно темной крови.

Его лицо, все из крошечных серых точек, не выражало боли. Оно… осыпалось… исчезало… вот уже совсем исчезло…

Неподвижное око, обращенное к Денису, оказалось обычной, большой и круглой дыркой. Сквозь него было видно дома за спиной призрака, и сараи, и обочину, и деревья, видно даже более отчетливо, чем на самом деле.

Пока Денис встряхивался, не веря глазам своим, потекли и плечи призрака, и руки. Миг — и на дороге остался лишь окровавленный нож, чуть присыпанный серой пылью.

— Убили, что ли? — хрипло спросил Денис.

— Опомнись, хозяин! Гнездо брать надо! — закричал Евсей Карпович. И, подобрав хворостину вдвое себя длиннее, со скомканным платком под мышкой, первый поспешил туда, где, по его мнению, пряталось это самое гнездо. Он обязательно должен был показать молодежи, что не она тут главная.

Еще одна песчаная струйка выбежала навстречу, но Евсей Карпович перешиб ее хворостиной.

— Оттуда, оттуда бежала! — заорал Акимка.

И минуту спустя домовые уже вбегали в распахнутые ворота.

Двор, куда они попали, был обычным деревенским двором, достаточно просторным и вместе с тем довольно захламленным. Хозяева, уходя, бросили все то, чего не требовалось для городской жизни.

Но если прочие дома были по крайней мере заколочены — мол, не зарься на добро, ворюга, жильцы ушли ненадолго и непременно вернутся, — то тут не только ворота, но и окна, и двери были нараспашку.

— Так вот оно, гнездо, что ли? — удивился Якушка. — Кто же в нем засел? Эй, подлая душа! Выдь, покажись!

Никакая подлая душа, понятное дело, не вылезла.

— А не подпалить ли с четырех углов? — сам себя спросил Якуш-ка и повернулся к Денису: — Хозяин, у тебя зажигалки не найдется?

— Зажигалка есть, — отвечал, стоя в воротах, Денис. — Только ведь пожар на другие дома перекинется.

— А так было бы ладно — разом истребить эту нечисть! — затосковал Евсей Карпович. — Подпалим, а? Может, она от дыма выскочит?

— А может, в подполье отсидится, — предположил Акимка. — И опять колобродить примется.

— Нет, колобродить ей мы больше не дадим, — серьезно сказал Денис. — Пойду погляжу, что же там такое.

— Нож, нож возьми, хозяин! — и для пущего уважения Евсей Карпович добавил: — Денис Алексеевич!

Денис достал из сумки еще один, уже непонятно который по счету нож, а сумку поставил наземь. Долго смотрел на приоткрытую дверь, за которой стоял черный мрак.

— А может, все-таки подпалить? — осторожненько спросил Якуш-ка. — Так оно надежнее будет…

— Если со мной что случится, в сумке мобилка. Ты, дед, сумеешь Сашке Гольтяеву позвонить? — поинтересовался Денис.

— Сумею. Сто раз видел, как звонишь, хозяин.

— И номер помнишь?

— Так он же в мобилке, в памяти есть.

— Верно… — и Денис взошел на крыльцо.

Он заглянул в сени, подождал, вошел. Домовые подобрались поближе.

— Надо было там палкой пошевелить, — запоздало сообразил Якушка.

— Нишкни… — велел Евсей Карпович. Домовые замерли, прислушиваясь.

— Эй, заходите! — позвал Денис.

— А что ты там нашел, хозяин? — спросил домовой.

— Да в том-то и дело, что ни хрена не нашел! Пусто тут!

— Может, эта зараза не в доме? Может, в хлеву угнездилась? В сарае? А вон еще яма какая-то! — загомонили домовые. — А это что под навесом, бочка? Так она в бочке сидит!

Денис вышел на крыльцо.

— Ничего не понимаю, — пожаловался он. — Как входил — прямо нутром чуял, что здесь эта сволочь. Вошел — пусто… Может, вы разберетесь?

— Пошли, молодцы, — приказал младшим Евсей Карпович. И сам двинулся вперед, выставив перед собой хворостину.

В сенях пол был гадкий — словно какую-то липкую дрянь разлили. И вонючий — как если бы хозяева всякий раз не успевали до нужника добежать.

В комнате было не лучше. Пух от давно разоренной перины покрыл пол вперемешку с бумажками, стружками, тряпками. А стены…

Жаль было глядеть на эти еще совсем прочные стены. По ним угадывалось, какая жизнь тут шла в незапамятные времена, когда здесь хозяйничали люди домовитые, при которых каждая вещь знала свое место. По потертостям на обоях Евсей Карпович определил, где стоял шкаф, где висели полки, где — зеркало. И нашел то место в углу, где на треугольной полочке когда-то стояли образа.

— Совсем еще хороший дом… — прошептал он. — Как же можно, чтобы в этом доме никто не жил?… Нельзя же его такой врагу на потеху оставлять…

И задумался.

Тут только вспомнилась бабка Бахтеяровна, сказавшая: «А дельце-то у вас — пустое».

Пустое?

Дом она, что ли, имела в виду?

Так не дом же вихри насылал! И не простые — хищные вихри, несущие смерть домовым, а коли припечет — то и человеку?

— Что скажешь, дед? — спросил Денис. — Чуешь ты здесь нечисть? А вдруг она в погреб забилась? Рану зализывает?

— Нечисть тут есть… — пробормотал Евсей Карпович. — И тут она, и не тут…

Якушка с Акимкой, услышав странные слова Евсея Карповича, полезли в подполье.

— Пусто! — крикнули они оттуда. — Только банки пустые, да ящик для картошки, да солома гнилая!

— Так куда же эта тварь подевалась? Может, мы дом перепутали? — Денис двинулся было к порогу, но Евсей Карпович заступил ему путь.

— Дом тот самый. Гнездо, стало быть…

— Ну и откуда же, в таком случае, вихри берутся? Что их… порождает?

Он сам себе не желал признаваться, насколько напугал его большой вихорь.

— А вот то и порождает… — Евсей Карпович обвел мохнатой лапой все замусоренное и пропитанное полнейшей безнадежностью пространство. — От пустоты они заводятся, хозяин.

— То есть как — от пустоты? — забеспокоившись, в своем ли рассудке старый домовой, Денис даже опустился перед ним на корточки.

— Так нам что, все это примерещилось? И никто никого не убивал?

Акимка с Якушкой выглянули из подпола.

— Точно — пустота, — подтвердил Акимка. — Сколько живу, а такой злобной пустотищи еще не видывал!

Якушка же, более толстокожий, пожал плечиками — он ничего такого в доме не учуял.

— Это чья-то пустая душа, не иначе, — тихо сказал Евсей Карпович. — От пустоты своей умом тронулась… Царствие ей небесное…

— Так мы душу, что ли, убили? — прошептал озадаченный Денис.

— А кровь откуда?

— Сама себя она пустотой своей убила, — загадочно отвечал Евсей Карпович. — Тело-то, может, и двигается. А душа — нет.

Он подумал, выстраивая речь, и продолжал:

— Пустой душе ни любви, ни дружбы, ни ласки — ничего не надо, потому что она всего этого не понимает. Ей чем-то себя занять охота. Вот эта душа и слоняется по пустым, как она сама, местам. Иные ей не подходят. И развлекает себя, как умеет. А что она умеет? Вредить разве что. Поймает беззащитного, погубит — и то ей в радость. Ей кажется, что это она свою силу являет. И чудится, будто в ней той силы — через край.

— А с кровью как быть? — не унимался Денис.

— Не знаю… Наверное, тот, кто свою пустоту сюда напустил, с ней крепкой ниточкой связан. И пока по сердцу до крови не царапнет — будет этой дурью маяться.

Евсей Карпович побрел по комнате, шевеля бумажки и перышки, заглядывая под ободранные обои, словно чаял найти там эту царапнутую душу.

— Стало быть, поселилась тут пустота и защищается, как умеет, — уточнил Денис. — Это, допустим, понятно. А чего она тогда на домовых охоту объявила, эта твоя пустота?

Евсей Карпович только рукой махнул. За него ответил Акимка.

— Мешаем мы ей, наверное. Мы же всегда при деле, хозяйничаем, прибираемся. А ей вот такое запустение нужно, чтобы поселиться.

— Все равно насчет крови непонятно, — начал было Денис, и тут Евсей Карпович завизжал.

Визжал и топал он долго — и потому, что возмущение требовало выхода, и чтобы младшим показать — вот как злиться полагается.

— А остальное ты понял? Все остальное понял, да, хозяин?! Как можно свой дом бросать — понял? Как свою землю пустоте отдавать — понял? Мы, домовые, народишко простой — и то за дом держимся! Дом — это все! А как уходить, двери нараспашку оставив, — понял? А как скитаться непонятно где, чтобы вместо дома — одно название, понял?! Кровь! Да пусть бы из того, кто эту пустотищу развел, как из резаной свиньи, хлестало!..

Он зашипел и кинулся в какую-то черную щель. Оттуда полетела пыль, бумажки, какие-то зернышки.

— Ты чего, дед?!

— Прибираюсь!

— Ты что, поселиться тут решил?

Из щели появилась взъерошенная рожица домового.

— Ты, хозяин, гляжу, и впрямь ничего не уразумел! Эй, молодцы, чего встали? Яков Поликарпович, тащи старую газету! Аким Варламович, метлу сооруди! Нечего прохлаждаться! А ты, Денис Алексеевич, ведро бы поискал, воды принес.

— Думаешь, так мы тут порядок наведем? — имея в виду нечисть, гуляющую в виде вихря, спросил Денис.

— Вот именно — порядок! Его-то пустота и боится. Вдругорядь не заведется!

— А ты, Евсей Карпович, откуда знаешь? — полюбопытствовал Акимка.

Домовой некоторое время молчал.

— Это бабка Бахтеяровна, поди, все на свете знает. Я так понимаю — ясно?!

И для внушительности топнул.

Денис знал, что домовой присматривает у него в квартире за порядком. Но он никогда не видел, как трудится разъяренный домовой. Тут же их было трое, и работой они увлеклись не на шутку. Правда, сами навесить полусорванные двери они не могли. Да и большую доску пришлось искать по задворкам Денису.

Вычищенный дом они закрыли, дверь заколотили, чтобы всякий видел: хозяева могут вернуться и пустоте сюда ходу больше нет.

Денис распахнул сумку: мол, полезайте, труженики.

— Погоди, хозяин! — попросил Евсей Карпович. — Нехорошо отсюда второпях уходить. Надо еще то семейство домовых поискать, о котором Таисья Федотовна толковала, и бобыля Никишку. Как знать — может, и живы?

— Опять же, ножи собрать, песочком оттереть, будут как новенькие, — напомнил Акимка. — Ты же их, Денис Алексеевич, на время брал, нехорошо грязные отдавать.

И они поспешили, ушли друг за дружкой в густую траву, и Денис слышал, как они перекликались на соседском огороде, как звали деревенскую родню, да только не дозвались.

А потом они зашуршали в сухом бурьяне совсем близко.

— Отвернись, хозяин, мы в сумку полезем, — сказал Евсей Карпович. — Война кончилась, теперь правила соблюдать будем. По правилам человеку показываться — нехорошо, грех.

Денис отвернулся и услышал возню. Зазвякало — это домовые укладывали ножи. Наконец Якушка сообщил, что можно двигаться.

— А вот как у вас, у людей, делается, если мужик девку с приплодом оставляет? — спросил он из сумки, когда Денис шагал к оставленному мотоциклу. — А то Тимофей Игнатьич от Маремьянки сбежал — непорядок.

— Вернемся — разбираться будем, — пообещал Акимка.

А Евсей Карпович ничего не сказал. Он очень устал и задремал в углу сумки. Как сквозь сон, он слышал объяснения Дениса и думал о том, что давно пора почистить парню компьютерную мышь. Опять же мышиный коврик поистрепался, нужен новый. И у разгильдяя Лукулла Аристарховича тараканы на развод остались — чего доброго, опять по всему дому побегут, так что нужно загодя все щели прикрыть заговорами… есть старый, да что-то выдохся, а вот недавно Матрена Даниловна новый сказывала… и платки вернуть…

Тут слова заговоров у него в голове смешались, и он уснул.