"Червонные сабли" - читать интересную книгу автора (Жариков Леонид Михайлович)

Леонид Михайлович Жариков

Червонные сабли

Повесть

Художник Ю. Баранов

М.: Сов. Россия, 1984

Повесть «Червонные сабли» - продолжение давно известной и полюбившейся «Повести о суровом друге» писателя Леонида Жарикова. Из новой повести читатель узнает, как сложилась судьба Леньки Устинова, отважного кавалериста-буденновца, как с саблей в руках он защищал Республику труда, как мстил врагам за смерть своего друга Васи Руднева, с которым плечо к плечу отважно сражался в «Повести о суровом друге».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРЕВОГА

Глава первая. ЛЕНЬКА С ТОГО СВЕТА

Мы раздуем пожар мировой,

Церкви и тюрьмы сровняем с землей.

Ведь от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней.

1

Никогда так буйно не цвели донецкие степи, как в ту весну. Обильные снега сошли дружно, солнце пригрело землю, и степи зацвела торопливо и радостно.

На сколько хватал глаз покачивались над шелковистым ковылем лиловые шалфеи, золотистый горицвет. Весело цвело девичье счастье - любистик, выглядывал из травы болиголов и щедро благоухал пьянящий аромат ладана.

Спокойно раскинулись под синим небом неоглядные степи, словно и не было никакой войны и никогда не было на земле смерти. Только если пойти напрямик через балки и курганы, можно было поднять в траве поржавевшую каску с одноглавым орлом и нерусской надписью: «Deutschland, Deutschland über alles!»[1], обломок сабли с красивой резьбой по эфесу, а где-нибудь в канаве у дороги - белый череп. Он лежит, глядя в небо пустыми глазницами, а в пробоину над бровью пророс кустик травы. Деловито ползет по темени муравей, жужжит золотой шмель, а череп лежит среди цветов, чистый, добела промытый дождями, и новая жизнь торжествует вокруг.

Сколько уже лет в этих степях горели каты, и земля оглохла от грома орудий. Сверкали на солнце скрещенные сабли, и кони метались по степи без всадников.

Украина, край полуденный, столько видела ты горя, столько впитала крови и слез!..

2

В ту весну по степной дороге ехал одинокий всадник. Неподседланная молодая лошадка шагала неторопливо, как видно, долог был путь. Всадник беззаботно насвистывал песенку и время от времени поторапливал конягу, причмокивая губами и дергая веревочными поводьями.

Вид у всадника был залихватский: на плечах генеральская шинель с медными пуговицами и выдавленными на них двуглавыми орлами. Рукава были так велики, что собирались в гармошку. На голове красовалась буденовка, сбитая на затылок так, что звезда смотрела в небо. Буденовка выглядела потрепанной и засаленной: как видно, служила хозяину и шапкой, и подушкой, а может быть, и полотенцем. На солдатских ботинках с обмотками позванивали серебряные, не иначе тоже генеральские, шпоры. Грозный маузер в деревянной кобуре был надет поверх шинели и придавал ему вид бывалого кавалериста.

Солнце вставало над степью, и первые лучи ослепительными бликами играли на медной трубе, болтавшейся за спиной всадника. Не поймешь: генерал не генерал, красноармеец, не красноармеец, а поди-ка, сунься - вон какой грозный у него вид!

Ничто не будило тишины раннего утра. Лишь звенели в небесной синеве невидимые жаворонки да всхрапывал конь, мотая на ходу головой.

Скоро на дороге показалась бричка, запряженная круторогими волами. В бричке сидел дед в соломенной шляпе, а рядом миловидная девочка, повязанная ситцевым платком.

Увидев людей, всадник пришпорил коня, натянул повод и чертом завертелся вокруг брички, заскакивая то с одной, то с другой стороны.

- Бог помощь, дедушка, откудова путь держишь?

- С села Семеновки.

- А до Юзовки далеко?

- Та ни. Вон за той могилой, прямочки.

- Ну как вы здесь живете? - весело спросил всадник.

- Слава богу...

- А я с войны еду. Лупили эксплуататоров и всякую гидру. Скинули всех в море: и Деникина и Шкуро.

- То добре... - неопределенно отозвался дед.

Всадник продолжал вертеться на коне. Чувствовалось, что ему не терпелось поговорить, да и черноокая не спускала с него зачарованных глаз.

- Теперь живи, дедусь, ничего не бойся, - говорил он весело. - Бери власть в свои руки и сей хлеб, а мы, рабочие, поможем вам, бедным селянам.

- Спасибо на добром слове.

- Ну, пока всего хорошего, бывайте здоровы!

- С богом, сынку...

Дед, обернувшись, долго с удивлением смотрел вслед верховому, потом ударил палкой вола, и бричка тронулась дальше.

Всадник влетел на вершину степного кургана. В синей дали, точно видение, возникла островерхая черная гора - террикон угольной шахты. Волнуясь, кавалерист встал ногами на спину лошади, чтобы дальше видеть, снял с головы буденовку и замахал ею над головой.

- Э-гей!.. - закричал он так громко, что птицы испуганно вспорхнули.

Радость всадника словно передалась коню, и он призывно заржал, ударил копытом землю.

Справа от дороги в неглубокой балке поблескивала на солнце степная криница. Всадник повернул коня и рысью поскакал с косогора.

Возле ручейка, где цвело множество красных и желтых тюльпанов, он спешился, сбросил шинель и, пока лошадка пила воду, умылся, вытер лицо подкладкой буденовки и пригладил белесый чуб. Потом он украсил тюльпанами буденовку, гриву коня. И лишь тогда снова сел верхом и двинулся дальше.

Террикон приближался. Показались заводские трубы, заблестел купол городской церкви с крестом. Шахтерский городок манил к себе, как мираж, и всадник смотрел и смотрел вперед, точно боялся, что мираж исчезнет. Он нетерпеливо дергал поводья, но буланый устал или капризничал: скакать не захотел.

Скоро потянулись белые мазанки с земляными крышами, густо заросшими травой, низкие заборы, сложенные из обломков степного камня. Улочки были узенькие - три шага от забора к забору. На одной из них женщина в платочке белила хату.

Поравнявшись, всадник приподнял украшенную цветами буденовку.

- Бог помощь, тетенька. Попить водички не найдется?

Женщина зачерпнула в сенцах кружку воды и поднесла. Руки у нее по локоть были в засохших белых крапинках глины. Ласково глядя на веселого вояку, она спросила:

- Откуда едешь, такой красивый? Жениться, что ли, собрался?

- Из лазарета, мамаша, домой еду на побывку.

Женщина с сочувствием спросила:

- Сколько же тебе лет, если уже на войне добывал?

- Эге, мамаша. Я три раза раненный: два навылет, а третий вот саблей.

Женщина горестно поджала губы и закачала головой:

- Сыночек, да ты совсем дитё, а уже порубанный.

- До свадьбы заживет. Зато теперь наша власть, и, как в песне говорится: воспрянет род людской.

- Милый мой, да ты отца с матерью напугаешь ранами.

Кружка стукнулась о зубы, рука опустилась.

- Отца-мать на базаре не купишь, тетенька... Благодарствую за водичку... Ты, я вижу, сама немало горя видела. Только не горюй, мамаша. Теперь новая жизнь начнется.

- Дай бог... - печально отозвалась женщина.

- Хорошая жизнь придет. И ты, может быть, последний раз свою хату белишь.

- Почему так, сыночек?

- В правительство тебя пошлем. Товарищ Ленин сказал, чтобы каждый умел управлять государством. Будешь законы писать. Так и говори людям. А если спросят, откуда узнала, скажи - буденновец объявил. Поняла? Ну, всего тебе хорошего, мамаша.

- В час добрый, детка, - проговорила женщина, и глаза ее заблестели от слез.

Чем ближе было к центру города, тем заметнее менялся его облик. Уже попадались каменные двухэтажные дома с черепичными крышами. Потянулась булыжная мостовая, ухабистая, поросшая травой.

Прежде чем выехать на главную улицу, которая по-юзовски называлась Первой линией, всадник придержал коня, поправил увядающие тюльпаны на шапке и, приняв важную осанку, поехал дальше.

На Первой линии тротуары были выстланы квадратными каменными плитами, которые лопнули и горбатились. Улица лежала седловиной и дальним концом упиралась в завод. Но не дымили закопченные трубы. Завод не работал, и все вокруг было запущено, грязно. Только белые акации в весеннем цвету украшали городок. От пряного аромата сладко кружилась голова.

Лошадь цокала копытами по булыжной мостовой, а буденновец пытливо вглядывался в лица прохожих, останавливал коня и спрашивал:

- А как тут, будьте добры, проехать на улицу Нахаловку?

Ему объясняли. С серьезным видом он кивал головой:

- Благодарствую.

И ехал дальше, усмехаясь про себя: уж кто-кто, а он с завязанными глазами найдет родную Нахаловку, только завернуть за угол и ехать вниз, к речке Кальмиус. Но всадник не спешил, наслаждался видом города своего детства...

Против Сенного базара, вдоль тротуара, расселись торговки семечками. Под развесистой акацией сидела девочка в длинном, до пят, цветастом платье. Перед ней на табуретке были разложены самодельные сладости - петушки на палочках. Мухи осаждали товар и саму торговку, донимали лохматую собаку, дремавшую тут же. Собака клацала зубами, ловя мух, а девочка о чем-то задумалась, глядя на свои дешевые угощения.

Буденновец остановил коня и, не отрываясь, смотрел на маленькую торговку, потом усмехнулся и спросил:

- Почем петушки с мухами?

- Пятьсот тыщ... - машинально ответила она, и лишь тогда до нее дошел оскорбительный смысл вопроса.

Она сердито вскинула на всадника большие черные глаза, чтобы отбрить нахала, но вместо этого замерла с открытым ртом.

Всадник сидел подбоченясь, играя серебряной шпорой и выставив наперед устрашающую кобуру маузера.

Девочка вскочила, опрокинула табуретку с петушками и бросилась наутек. Лохматая собака, не поняв, что случилось, тоже подхватилась, гавкнула на ходу и помчалась за хозяйкой.

- Тонька! Чего ты спуталась? Это я!

Девочка бежала, путаясь в длинной юбке, падала и снова поднималась.

- Малахольная... - растерянно произнес всадник, пришпорил коня и поехал следом.

На углу окраинной улочки он остановил коня и молча глядел на корявые глиняные хатки, на тесные дворики, заросшие лебедой, и глаза его влажнели от непрошеных слез. Вон как сгорбилась от старости родная землянка, накренился, ушел в землю ветхий сарай. На улице ни души. Чья-то курица копалась у забора, разгребая жужелицу, и, как прежде, цвела белоснежными гроздьями старая акация...

Но вот со двора рыжего Илюхи показалась стая встревоженных ребят. Они таращили глаза на незнакомого всадника и готовы были броситься врассыпную при первом знаке опасности.

Левой рукой Илюха поддерживал спадающие штаны, а правой ухватился за скобу калитки; его не обманешь: миг - и спрячется во дворе.

- Здорово, Илюха! - приветствовал его гость и помахал рукой.

Рыжий молчал, глядя исподлобья, потом сказал:

- Я с покойником не разговариваю.

- Чудак... Гляди, я живой.

- Сатана кем угодно может прикинуться.

Всадник рассмеялся, подбоченяеь, даже лошадь замотала головой, будто и ей сделалось смешно.

- Неужели не узнаешь, Илюха? Я Ленька Устинов, твой сосед.

Рыжий ответил угрюмо:

- Может, сосед, а может, его душа на коне... Твоя могила в степу, поезжай, посмотри.

- Меня убить нелегко, - отозвался приезжий. - Я заговоренный: меня ни пуля, ни сабля не берет. Не веришь? Пойди пощупай.

Ребятишки, смелея, вылезали отовсюду, со страхом и любопытством прислушивались к разговору Илюхи с незнакомцем.

Потом появились ребята постарше. Их вела за собой Тонька и на ходу клялась:

- Чтоб мне провалиться! Своими глазами видела: ...левольверт спереди, а на голове тюльпаны. И сам смеется...

- Сейчас разберемся, - говорил мальчишка-инвалид, бойко переставляя колченогий костыль.

- Икону возьмите, - посоветовал Илюха, - сатана иконы боится.

- Мой костыль лучше всякой иконы, - отвечал Уча, приближаясь к всаднику. - А ну, говори, кто такой?

Буденновец с улыбкой смотрел на подходившего гречонка Учу. Неужели и он не узнает?

- Постойте... Да это же Ленька. - Уча обернулся к своим и воскликнул: - Пацаны, это Ленька!.. Здорово, нечистая сила! Откуда ты взялся?

- С неба, - пошутил Ленька и, наклонившись с лошади, пожал руку товарищу.

Тонька глядела издали и не верила. Неужели на самом деле это Ленька Устинов - белобрысый мальчишки, что когда-то хотел украсть ее, отнести в мешке на берег речки Кальмиус, там обвенчаться и жить в шалаше?

Тонька сделала два неуверенных шага и, все еще сомневаясь, спросила:

- Леня, неужели ты?

- Я.

- Тебя же убили.

- Как видишь, живой, - весело сказал Ленька, потом задумался и добавил с грустью: - Это Вася наш; убитый. Нема его больше на свете... - И Ленька потянул с головы буденовку.

Ребята тоже обнажили головы.

- Скажите, хлопцы, - спросил Ленька, - чи живы Анасим Иванович и тетя Матрена?

Мальчишки загалдели, а Уча ответил за всех:

- Анисима Ивановича замучили беляки: привязали веревкой до брички и волокли по улице. Тетя Матрена кое-как пережила зиму, а потом заперла хату и уехала в Мариуполь: кто-то сказал ей, что видели Анисима Ивановича в тюрьме. Уже месяц, как ее нема, землянка пустая стоит.

Подошел брат Тоньки Абдулка и спросил:

- Леня, а меня не узнаешь?

- Узнаю, Здорово, Абдулка.

- А нам сказали, что ты вместе с Васькой погиб и что ваша могилка в степу за Кальмиусом. Мы за ней смотрам, обкапываем, цветы посадили...

Ленька тронул коня, и толпа ребятишек устремилась за ним. Самые маленькие, забегая вперед, кричали под яростный лай собак:

- Выходите! Ленька с того света вернулся!

Возле землянки с крохотным оконцем буденновец остановил коня, спрыгнул на землю и, придерживая увесистый маузер, как придерживают кавалеристы шашку, вошел в тесный дворик. Ребята с улицы прильнули к щелям, смотрели, что будет дальше.

Совсем вросла в землю саманная хибарка, та, что приютила когда-то Леньку. Его отца белые сожгли в коксовой печи, мать зарубили. Остался он один-одинешенек, и тогда взял его к себе Анисим Иванович - Васькин отец. Стали они с Васькой жить вместе, как два брата: спали на одном пиджаке, другим укрывались...

С болью и нежностью оглядывал Ленька знакомый дворик: когда-то вот здесь они играли с Васькой в патроны... Покосилась от старости печная труба. Ленька открыл дверь землянки, и на него пахнуло сыростью и «пустотой.

Когда Ленька снова вышел за калитку, ребята с сочувствием глядели на него. Абдулка и Уча услужливо держали под уздцы лошадь. Тонька гладила бархатистую теплую морду коня. Буланый перебирал губами и нюхал ее ладонь - искал хлеб. Ленька взял поводья и сел на коня. Ребята почтительно отошли в сторонку.

- Поехали, Валетка, - сказал он и погладил ладонью шею лошади. - Трогай вперед, поглядим, где там наша могилка.

Ехал не спеша, чтобы ребята не отставали. Разговор не прерывался, перескакивая с одного на другое.

- Лень, твоего коня Валеткой зовут?

- Это я назвал в честь Васькиной лошади. Помните, были у него Валетка и Стрепет, что сгорели под землей?

- Выходит, как будто Валетка живой остался.

- Живой, - с гордостью проговорил Ленька и снова ласково, потрепал коня по лоснящейся шее.

- Значит, ты в кавалерии служишь?

- В Первой Конной... Только пока я в лазарете лежал, моя армия ушла на Западный фронт...

- В лазарете лежал? Ранетый? - с испугом спросила Тонька.

- Так точно, ваша благородия, - пошутил буденновец, глядя на нее с коня, как с неба.

- Кто ж тебя ранил?

Улыбка сошла с лица Леньки.

- На войне разве знаешь, кто тебя ранит?.. Только на этот раз ты права, Тоня, есть человек виноватый.

- Кто?

- Кадета Шатохина, помещичьего сына, помните?

- Еще бы не помнить, гада, - сказал Уча.

- И я его, хлопцы, не забуду, - сказал Ленька, - долго буду помнить.

- Почему, Леня, что он тебе сделал?

- Расстреливал... Собственной рукой...

- Не ври, - прошептал пораженный Уча.

- Правду говорю.

- Как же это?

- После расскажу. Сперва хочу Васькину могилу поглядеть. Ведь он у меня на руках умирал...

- Выходит, Ваську убили, а тебя нет? - недоверчиво хмыкнул Илюха.

Он шел со всеми вместе, но держался подальше: кто знает, а вдруг в самом деле Ленька не Ленька, а нечистая сила? Не зря тюльпанами шапку украсил: маскируется...

- Забыл кадет, как мы его войску расколошматили? - продолжал между тем Уча. - Помнишь, как Васька его за ногу с лошади стащил?

- И шашку генеральскую отняли, - засмеялся Абдулка.

Под горой показалась петлистая речка Кальмиус, мелкая, синяя, до последней камышинки родная. Она тоже была подругой детства, текла в зеленых берегах, и точно не вода струилась в ней, а кровь и сиротские Ленькины слезы...

- Вон твоя могилка, видишь? - Илюха указал на другой берег, за речкой.

- Сейчас поглядим...

Валетка, прежде чем переходить вброд, недоверчиво понюхал воду, осторожно ступил передней ногой в прибрежные камыши и тогда только вошел в речку. На середине Ленька отпустил повод, давая коню напиться. Ребятишки обступили Валетку и смотрели, как он пьет, раздувая ноздрями круги на воде. Когда конь поднимал голову, с бархатных губ падали в воду капельки.

Выбравшись на другой берег, ребята побежали к невысокому степному холму.

Ленька спешился и, держа в поводу лошадь, подошел к ребятам. Холмик был окаймлен частоколом позеленевших, едва заметных в траве патронных гильз: сразу видно, мальчишки постарались. Они, видно, и выцарапали надпись на камне:

Ленька стоял над своей могилой, а ребята молчали, потрясенные встречей друзей, из которых один остался жив, хотя тоже мог лежать в этой могиле.

Молчал и Ленька. Сейчас его мысли были далеко, в той темной осенней ночи, когда они с Васькой переходили здесь линию фронта...

Тогда над степью бушевала гроза. Сабли молний сверкали сквозь завесу дождя. Спрятались ребята вон в той ложбине, а может быть, за тем бугром, что зарос полынью. Пули свистели над головой. Васю ранило, но он пытался подняться. «Думаешь, не встану?» - как-то сердито, с обидой сказал он и встал, ища рукой опору. «Идем, Ленька, я буду за тебя держаться. Идем, приказ надо передать, а то наших побьют...» Ой как страшно было Леньке в той темной степи. Васька тяжело дышал, умирая, а потом последний раз приподнялся и хрипло, со злостью сказал: «Ты думаешь, я помру? Думаешь, помру, да?» Он напряг последние силы и встал, сделал два шага и упал... Уже и вспомнить трудно, как потом нашел Ленька красноармейцев и передал приказ. Все это было здесь, было...

Стоя поодаль, ребята с сочувствием следили за Ленькой. А он глухо проговорил, обращаясь к могильному холму: Здравствуй, Вася...» - и умолк, не в силах продолжать. Слышно было, как всхлипнула Тонька. А Уча нахмурил брови.

На степной могиле качались синие цветы, точно синие свечи. Кружились, гудели пчелы. В кустах барвинка пел соловей, а в голубом небе звенели жаворонки.

Тонька ушла от ребят в степь и скоро вернулась с охапкой полевых маков. Все расступились, и она усыпала цветами могильный холм.

Тогда Уча поискал в траве и поднял осколок кремня. Он с веселой яростью зачеркнул на камне имя Леньки и приписал:

- Кончится война, сложим здесь памятник, - в спокойной задумчивости сказал Ленька.

- Сложим, - подтвердил Уча, - здесь и поставим, чтобы видно было на всю степь.

Ребята согласно кивнули головами.

3

В тесном дворике Анисима Ивановича Ленька привязал коня к сараю, ребятишки нарвали свежей травы, и Валетка, смачно похрустывая, зарывался мордой в пахучий корм, жмурил глаза от удовольствия.

Ребята расселись в кружок, и Уча попросил:

- Ну, Леня, теперь рассказывай, как ты на войне был.

Тонька взобралась на бочку и притихла там, свесив ноги. Илюха улегся животом на землю, подпер кулаками щеки.

Ребята уставились Леньке в рот, ожидая необычайных рассказов.

Не спеша Ленька отстегнул маузер, снял генеральскую шинель на ярко-красной шелковой подкладке и повесил на сук. Илюха глаза вылупил от зависти.

- Где ты такую шинель взял?

- С генерала сняли.

- С Деникина?

- Нет. Деникин убежал, уплыл на пароходе аж в Константинополь. Наши стреляли вдогонку, да жалко, не попали.

В Ленькином дворике собралось столько народу, что сесть было негде. Сам хозяин устроился на ящике, а маузер положил на колени, чтобы ребятишки не баловались. Он заметил в сторонке двух незнакомых пацанов, как видно братьев, - уж очень были похожи один на другого. Они сиротливо стояли у калитки, не решаясь подойти ближе. Один был постарше, другой - лет девяти, худенький, в ситцевой рубашонке. Скоро, однако, старший освоился и подошел к Леньке, потрогал пальцем сигнальную трубу и спросил:

- На музыке играешь?

- Сигналка это. В атаку бойцов поднимать, - объяснил Ленька.

- Как поднимать?

- Звуками сигнальной трубы.

- Понятно, - сказал мальчишка, а сам уже тянулся рукой к маузеру. - Можно стрельнуть?

- Глянь, какой бедовый! - усмехнулся Ленька и строго добавил: - Нельзя. Это воинское оружие, а не игрушка...

- Барабан, чего пристал? - крикнул Уча. - А ну, киш отсюда!

- Чьи это пацаны? - с интересом спросил Ленька.

- Братья Барабановы: Илюшка и Ванька. Возле глея[2] живут, - объяснил Уча. - Ихний отец к Ленину ездил.

При этих словах все ребята посмотрели на братьев. Ленька подозвал младшего, Илюшку, и усадил рядом.

- Говоришь, отец к Ленину ездил?

- Ага. Уголь коммунистический отвозил, - охотно ответил мальчик и даже похвастался: - А когда из села с хлебом вернется, опять в Москву поедет...

Разговор шел серьезный, и Ленькины друзья притихли. Только Ваня Барабанов не в силах был оторвать взгляда от маузера.

- Кто тебе такой леворверт дал?

- Семен Михайлович подарил.

- Какой Семен Михайлович?

Уча стукнул мальчишку костылем.

- Ты отстанешь, чертов Барабан, или нет?

- У нас один Семен Михайлович, - сурово объяснил Ленька. - Товарищ Буденный, и ты это должен знать...

Рыжего Илюху терзала зависть.

- Прямо не верится, Ленька, что ты воевал.

Тонька с презрением сказала:

- Дурак ты и уши холодные!.. Не видишь, что он весь пораненый?

Но Илюха продолжал свое:

- Ленька, а воевать страшно?

- Кто шкуру свою спасает, тому страшно. А кто за бедных - ничуть.

- Неужели ни разу не забоялся? - не отставал Илюха. Ленька усмехнулся:

- Один раз было... Когда с Буденным кашу ел.

Ребята рассмеялись:

- Каши спугался?

- Не каши, а Буденного. Шутишь? Командующий армией! Одних коней двадцать тыщ... Тронется дивизия за дивизией - вся степь в конях! Только пыль до неба, и у каждого бойца шашка, пика - залюбуешься!

- А почему у тебя шашки нема? - поддел Илюха.

- Пулеметчику не положено.

- А стрелять умеешь?

- Отстань, рыжий... Леня, расскажи, как тебя кадет Шатохин расстреливал.

- Правда, расскажи, - загомонили ребята.

Не спеша Ленька расстегнул ворот гимнастерки, достал красный платок и вытер лицо. В эту минуту он был похож на Ваську - так же хмурился и медлил с ответом.

- Кадета я встретил под Майкопом. Перед этим мы разбили Деникина возле Касторной. Заманили в ловушку два его бронепоезда и захватили их вместе с прислугой.

- Гады, - мрачно заметил Абдулка, - прислугу на бронепоезде держат.

- Не о той прислуге речь, - объяснил Ленька. - Так называется личный состав на бронепоезде.

- Замри, Абдулка, не мешай! - прикрикнул Уча. - Рассказывай, Леня, дальше.

- Ну, после Касторной взяли мы Ростов...

- Г-гы... - хмыкнул Илюха. - «Взяли мы»! Ты, что ли, взял Ростов?

Ни слова не говоря, Уча сорвал с головы Илюхи шапку и закинул ее на крышу. Рыжий, ворча, полез ее доставать. А Ленька, словно ничего не случилось, продолжал:

- ...Беляки думали, что мы еще далеко, и стали праздновать рождество. В каждой квартире полно офицерья, свечи горят, барыни пьяные пищат. А мы за ночь такой марш дали, что очутились на улицах Ростова. Заходим в один дом, а там смех, музыка. Комиссар распахнул дверь, а навстречу офицер, руки развел и лезет целоваться. Комиссар его наганом по кумполу. Пока белые спохватились, было поздно: одних револьверов отобрали штук тридцать. Пленных увели, а Петро Хватаймуха взял с тарелки огурец, запихнул в карман пирог, сало в полотенце завернул и кивает мне. «Это, - говорит, - хлопцам...»

Ребята одобрительно рассмеялись.

- Про Ростов я вам между прочим рассказал, - продолжал Ленька. - Расстреливали нас уже после, когда Дон перешли и загнали деникинцев за Маныч. А дело было так: мы с Петром прикрывали разведку за хутором Ивановкой. Наши думали, что белых в хуторе одна рота, а там целый полк заховался в балке. Окружили нас всех и забрали в плен...

На минуту Ленька замолк, точно ему нелегко было вспоминать пережитое.

- Привели нас на площадь, раздели всех. Подъезжает полковник в белой папахе. Сидят на коне, рукой ус крутит. В другой руке плетка. «Коммунисты, комсомольцы, два шага вперед!» А мы все до одного коммунисты и комсомольцы стоим, не желаем разговаривать с белогвардейской сволочью...

Абдулка и Уча радостно переглянулись: Ленька - комсомолец!

- ...Видит полковник, что мы молчим, и говорит: «Я все равно знаю, кто из вас коммунист. Вот у меня список в кармане!» Мы молчим. И тут плюгавый офицерик, с виду пацан, с шашкой и в белых перчатках привел новобранцев, чтобы нас расстреливать. Вгляделся я в этого офицеришку и узнал Геньку Шатохина...

В тишине под Абдулкой треснул ящик. Все обернулись на него сердито, и татарчонок притих, виновато потупившись.

- Поставил кадет своих недоделанных вояк против вас - грудь в грудь. И бородатый вахмистр-казак стал прикалывать нам на гимнастерки клочки бумаги, прямо на сердце. Что такое, зачем? И тут я понял: мишени из нас делали обучать стрельбе буржуйских сынков... Чуть не заплакал я от обиды. Давлюсь слезами, не хочу, чтобы видел их кадет. Пусть не радуется, гад, не думает, что мы слабые!..

Ребята затихли: ничего подобного они никогда не слыхали.

- ...Не буду врать, хлопцы, не знаю - опознал меня Генька Шатохин или нет. Только мне казалось, что он в самое сердце нацелился. И вот - залп! Семеро упали. У меня рубашка в крови, в глазах помутнело, но я стою на ногах, назло держусь! Слышу команду: «Бегом, скоты!» Не сразу мы поняли, что это нам приказано бежать. А потом видим, летит кавалерия с шашками наголо. Мы - врассыпную! Я побежал к берегу речки. Меня догонял казак и уже занес шашку, хотел рубануть, только не удержался и вместе с лошадью полетел с обрыва. А я уже был в реке и плыл. Казаки мечутся вдоль высокого берега, сняли карабины и стреляют. Пули вокруг, будто кто горстями камешки бросает. Добрался до другого берега и сховался в лозняке. Оттуда переполз в стог сена. И тут меня заметил старый рыбак, привел в хату, накормил, дал свою одежу.

- А что с тобой потом было? - с тихой тревогой спросила Тонька.

- Обо мне толковать нечего: жив-здоров. Друзей полегло много...

- А Геньку больше не встречал?

- Не пришлось... Но я его всю жизнь буду искать. Ведь он, гадюка, и Ваську нашего погубил...

Этого ребята не знали и замерли от удивления.

- В ту ночь мы ведь с Васькой почти перешли фронт. Сначала нас задержали, но потом шкуровский офицер хотел отпустить. А тут Генька выскочил, узнал Ваську и поднял крик. Мы бросились бежать, но разве от пули убежишь?..

- Если увижу его теперь, своими руками задушу, - сказал Уча.

- Не жить ему на свете, - добавил Абдулка.

Ленька поднялся:

- Все, хлопцы. Хорошенького понемножку. Приходите завтра.

- Еще расскажи...

- Некогда. Обязан явиться в, военный комиссариат.

- Зачем?

- Чудак человек, а если Семен Михайлович спросит, где я, а военком не знает?

- Ну хоть чуточку расскажи.

- Завтра, хлопцы...

4

Неожиданный приезд Леньки переполошил окраину. С утра до ночи гудел ребячьими голосами маленький дворик. Приходили взрослые и тоже дивились, вздыхали, вспоминали, как погибли Ленькины отец и мать, - жестоко расправились с ними белые... Подруги матери звали гостя жить к себе, но он ждал тетю Матрену: надо же рассказать про Ваську...

И не было пусто в маленькой хибарке, кипела в ней жизнь. Тонька, словно и впрямь исполнилась Ленькина детская мечта украсть ее, хлопотала в хате, как заправская хозяйка: подмазала кизяком земляной пол, постелила у порога половичок и велела ребятам вытирать ноги. Она даже принесла из дому настоящую подушку: пусть крепче спится буденновцу, пусть хоть на время забудет атаки, кровь и смерть... А еще подсунула в карман шинели рушник, да еще с какой надписью!

Зажил Ленька - кум королю! Даже ведро в водой всегда стояло полным, хотя в городе воды не хватало. Илюха по утрам приходил поливать ему из медной кружки и приговаривал:

- Лей, не жалей, еще принесем тебе воды. И Валетку напоим.

Все хлопоты взяли на себя друзья: ни о чем не должен думать гость дорогой.

На обязанности Абдулки было добывать свежую газету. Нередко можно было слышать перепалку между ним и Учей.

- Абдулка, газету принес чи опять забыл?

- Нема сегодня газет.

- Как так нема? Не может Ленька без газеты. Ему надо знать все за мировую революцию.

- Есть, слухаюсь, - отвечал Абдулка и мчался за газетой.

Скоро он возвращался с «Диктатурой труда». И ребята с уважением наблюдали, как Ленька водил пальцем по газете, хмурил брови и о чем-то шептался сам с собой.

- Ну как дела на фронте? - осторожно спрашивали ребята.

- Пух и перья... - отвечал Ленька и пояснял: - Пух и перья с пана Пилсудского. Тикает, аж пятки гудят.

- Значит, наша берет?

- Еще как! Первая Конная прорвала позиции белополяков, и Киев опять наш.

Дальше Ленька объяснял ребятам, что польские рабочие и крестьяне за нас, а помещики и паны против.

- А чего им надо от нас?

- Идет война богатых против бедных. Хотят богачи обратно накинуть ярмо на шею трудящему люду, - говорил Ленька. - Только те паны потеряют жупаны. А с ними вместе ихняя Антанта.

- Кто такая? - не поняли ребята.

- Фамилия чудная у тетки, - сказал Абдулка.

- Это не тетка, так называется буржуйский союз. Антанта кардиале...

Примолкли ребята, пораженные Ленькиной начитанностью. Кардиале... Надо же такое придумать!

- Лень, а Врангель чей?

- Шут его знает: немецкий барон - одним словом, белогвардеец... Нехай сидит в Крыму и не рыпается.

Рыжий Илюха заворочался, засопел: было видно, что не согласен с Ленькой.

- Мой тятька говорил, что Врангель большую войску собрал. Пушки такие громадные, что в жерло человек влезет. Если в Крыму такая пушка стрельнет, то в Москве снаряд разорвется.

Ленька с презрением посмотрел на рыжего и сказал: - Как был ты, Илюха, дитем, так и остался: в чертей веришь, Врангеля боишься... Не таких рубали. Сколько их было, генералов белогвардейских - Колчак, Юденич, Деникин, - где они?

- В Черном море купаются, - засмеялся Уча.

5

Хорошо жилось Леньке в родимом краю, а еще лучше - Валетке. Конь заметно округлился, порезвел, и его уже трудно было удержать в поводу. Уходом за ним заведовали малыши. Под руководством Леньки они чистили Валетку, поили его, отгоняли ветками мух. А он хлестал их куцым хвостом, и ребятишки смеялись. Какой только еды не приносили коню, даже овса настоящего раздобыли! А однажды Валетка вовсе удивил ребят: ел вишни, а косточки выплевывал. Уж сколько смеху было! Мальчишки приносили абрикосы, сливы, и все повторялось снова. Только от кисличек Валетка морщился: душа не принимала.

Вот что значит кавалерийский конь! Ленька учил ребят, как нужно по уставу водить лошадь в поводу, показывал, как правильно садиться верхом. Тонька пищала от удовольствия, когда ее посадили на Валетку. Она уцепилась коню в гриву, но Валетка не сердился. Рассмешил ребят Уча. Он хоть и одноногим был, а лихо гарцевал на коне, размахивая костылем, точно шашкой.

- Почему твой Валетка задки не бьет? - удивлялся Илюха.

- Понимает, что вы дети. Это же ученый конь...

Чем дальше, тем интереснее. Оказывается, Валетка умел притворяться убитым. Стоило Леньке скомандовать: «Умри!», и конь ложился на бок, вытягивал ноги и закрывал глаза. А если хозяин подавал условный свист, Валетка вскакивал и, как Сивка-Бурка, подбегал к Леньке. Ребята тоже пробовали свистеть, да напрасно: Валетка и ухом не вел - одного хозяина слушался.

Однажды Ленька достал из сумки завернутые в тряпку две подковы, молоток, рашпиль, и началось такое, что все рты поразевали.

Взял он переднюю ногу коня, зажал между коленей и стал клещами вынимать из копыта старые гвозди.

- Никогда не давай ковать лошадь плохому кузнецу, - говорил Ленька гречонку Уче.

Тот согласно кивал головой: мол, понимаю.

- И не позволяй срывать подкову сразу. Сначала надо вынуть старые гвозди, да не все сразу, а по одному, аккуратно.

- Понятно, - солидно отзывался гречонок. А Илюха передразнивал его:

- Хи-хи, «понятно», а у самого коня нету.

- Зато у него лисапед есть, - заступался за Учу Ваня Барабанов, который теперь дневал и ночевал возле Ленькиного двора, а его брат Илюша даже кормился у буденновца.

Валетку подковали так хорошо, что он затанцевал на железных подковах, как будто новые сапожки надел.

Ночевал Ленька вместе с Валеткой во дворе под открытым небом. Лежа на сене, глядел на звезды и вспоминал друзей боевых. Рядом вздыхал Валетка, точно хотел сказать: «Что же мы, хозяин, прохлаждаемся, овес едим, а на фронте наши кровь проливают». Ленька думал о том же и мысленно отвечал: «Ничего, Валетка, придет и наше время в бой вступить...»

6

А дни плыли над шахтерским поселком в тополином пухе, в звоне пчел, облепивших белые акации. Однажды Ленька повел купать Валетку на ставок. Снял он гимнастерку, и ребята заметили на груди у него синие буквы от плеча до плеча, а под ними звездочка нарисована и еще серп и молот.

- Ую-ю, что это? - спросили ребята.

- Девиз, - сказал Ленька и поспешил надеть гимнастерку, стесняясь товарищей. Все же Илюха успел прочитать загадочную надпись: «Воспрянет род людской!»

- Зачем ты такую надписю сделал? - спросил Илюха.

- Затем, что род людской угнетен капиталом, и надо его освобождать.

- Кого?

- Род людской: рабочих и крестьян.

«Вон куда замахнулся Ленька! - подумали ребята и сами себе ответили: - А что? Такой все может сделать: не зря ему Буденный леворверт подарил!»

Накупавшись в ставке, ребята укрылись в тени серебристого лоха и слушали, как щелкают в кустах соловьи да кричат лягушки в прибрежных камышах.

- Леня, ты забыл рассказать, как с Буденным кашу ел.

- Ладно, сейчас расскажу... Случилось это под Тихорецкой. Деникин бросил против нас кавалерию. Наши приняли бой, выхватили шашки, и началась такая рубка, что белого света не видно. Гляжу, летит в атаку командир, а за ним выскочили из посадки двое беляков. Догоняют его, уже совсем близко. Я даже зажмурился, нажал гашетку и не видал, как скосил обоих: под одним коня убил, другой от пули перевернулся. Петро кричит мне: «Молодец!» А после боя, когда развели в степу костры, слышу, зовут меня: «Живо иди в штаб». Собрался, а тут сам командир шагает, а с ним - верьте не верьте - Буденный. «А ну, где тут ваш Ленька?» - спрашивает, а сам смеется. Обнял меня и поцеловал своими колючими усищами. Мне полагается стоять «смирно», а он не дает, жмет, да и только. Потом снял с себя личное оружие и подарил: «Если умеешь так метко стрелять, то бери и крой буржуйскую контру из маузера». А после снял с огня котелок, прихватил лопухом, чтобы не горячо было, сел и вытащил из-за голенища ложку. «Начинай, Ленька, закусывай». Бойцы надо мной смеются, а у меня ложка в руке не держится. Ем, а сам боюсь, беру кашу с краешка, чтобы поменьше. А он хохочет: «Да ты есть не умеешь. Вот как надо!» - набрал с верхом ложку, расправил усы и жует, подмигивает... Ребята, слушая Леньку, покатывались со смеху.

- Называется, поел кашки...

7

Прошло десять дней, а там и двенадцать. Жил Ленька в хибарке, набирался сил для будущих боев. Друзья не оставляли его, словно чувствовали: близится час разлуки. Особенно печалилась Тонька. Она все чаще поглядывала украдкой на Леньку: куда как вырос, стал серьезным да красивым. Иной раз и заговорить боязно. А у Тоньки была заветная мечта, и хотелось с кем-то посоветоваться. Однажды разговор завязался сам собой.

- У нас все пацаны хотят в комсомол записаться, - сказал Абдулка. - Расскажи, Лепя, что-нибудь за комсомол.

- Надю помните? - спросил Ленька. - Помните, как ее вели на расстрел? Она приняла смерть за нас. И мы должны стать на ее место. Иначе кому бороться за мировую Коммуну?

Ребята молча слушали товарища.

- Без комсомола нам жизни нет, - продолжал он. - Комсомольцы - это молодые коммунисты, и они борются за будущую жизнь.

- Какую? - спросили ребята.

- Хорошую, - ответил Ленька, - такую, что у вас головы не хватит понять эту жизнь.

- А ты скажи.

- Такая будет жизнь, хлопцы, что мы не будем больше пешком ходить.

- А как же?

- На трамваях будем ездить. Это такие вагоны, которые сами ездят по улицам без лошадей.

- Выдумаешь... Как же они поедут без лошадей?

- Электричеством. По всем улицам будут ездить. Садись и поезжай куда хочешь. Хватит царям да баронам на трамваях разъезжать. Теперь мы, пролетарии, будем ездить. И за это борется комсомол.

- Леня, а мне можно в комсомол? - спросила Тонька, которая только и ждала случая задать этот вопрос.

Илюха всегда встревал, куда его не просили, не преминул он съязвить и на этот раз:

- В комсомол захотела... Ты же баба...

- Ну и что? Если я девчонка, так и не человек?

- Человек... Только в комсомольцы одних коммунистов записывают, а ты кто? Торговка.

Лицо у Тоньки взялось красными пятнами.

- Если бы у тебя мамка при смерти лежала, ты бы еще скорее побежал торговать... Когда вся Россия на коммунистическом субботнике работала, ты где был?

- Двор подметал, - сказал Илюха.

- Чей?

- Свой. Почему я должен чужой двор подметать?

- Потому, что надо на общую пользу работать. Мы, девчата, уголь на глею собирали для завода! Военному делу учились, а ты что делал, мокрица?

- Ладно, я шутю... - примирительно сказал Илюха.

Между тем Тонька ждала ответа, она с надеждой молча глядела на Леньку. И он сказал:

- Если ты собирала уголь, Тоня, а не думала только о своей выгоде, то ты и есть комсомолка...

8

Побывка оборвалась неожиданно. Пришел посыльный и застучал в калитку:

- Устинов здесь живет?

- Я Устинов.

- Пакет из военного комиссариата.

Ленька в присутствии вестового вскрыл пакет и прочитал бумаги.

Ребята почтительно стояли в стороне, глядя, как Ленька и вестовой о чем-то негромко шептались. Судя по их лицам, разговор был тревожный.

Когда посыльный ушел, Ленька сказал:

- Все, хлопцы. Точка. Хорошего понемногу, чтоб живот не болел...

- Что случилось?

- Врангель из Крыма вышел... Надо являться в свою часть.

Загрустили ребята: друг уезжает. Вечером сошлись все на уютном дворике проводить товарища. Собрали щепки, кусочки угля и разожгли небольшой костер. В его бликах я тенях, мелькавших на стене сарая и на лицах, ребятишки долго сидели молча. Потом кто-то предложил спеть комсомольскую:

...Сотня юных бойцов

Из буденновских войск

На разведку в поля поскакала...

Запоешь такую песню, и кровь заволнуется, и станет обидно, что ты еще мал и тебя не берут на войну. Везет же таким, как Ленька!..

На прощание расстелил Ленька на траве генеральскую шинель и на глазах удивленных ребят срезал шелковую красную подкладку.

- Возьми, Тоня, блузку сошьешь.

- Ой, что ты...

- Бери, бери...

Поднялись ребята, чтобы идти по домам, поняли: нельзя сейчас путаться под ногами, надо дать товарищу собраться с думами, приготовиться в дальнюю дорогу...

Оставшись один, Ленька сложил в мешок свой багаж, посидел молча в землянке, потом взял огрызок карандаша и стал писать на клочке бумаги:

«Дорогие отец-мать Анисим Иванович и тетя Матрена!

Низко кланяюсь вам - Ленька Устинов - и желаю всего хорошего в вашей старенькой жизни. А еще пишу - не плачьте и не лейте слез понапрасну, потому что сын ваш, мой брат и товарищ Вася Руднев, погиб в бою с белогвардейцами. Сразила его чужая пуля, и он скончался на моих руках.

Дорогие отец-мать, даю вам слово, что найду того гада и убийцу. Не горюйте: если останусь живой, буду вам сыном.

С тем и остаюсь. Боец Первой Конной

Устинов».

Светлая ночь подходила к концу, и вот уже поднялось над шахтными терриконами солнце.

Взнуздал Ленька своего коня, напоил в дальнюю дорогу и потихоньку вывел его со двора.

Прежде чем покинуть родной городок, свернул в степь - попрощаться с могилой друга.

Опять раскинулась от края до края родимая, неоглядная степь. Ленька спешился у могилы и, опустившись на колено, укрепил в изголовье дощечку с надписью:

Печальный стоял Ленька, держа коня в поводу. Неожиданно он услышал за спиной шорох и оглянулся. Толпой стояли друзья, боясь нарушить святую минуту прощанья. Потом они подошли молча и стали рядом.

У кого не забьется сердце от такой верности! И Ленька тихонько запел над могилой друга боевую песню:

Слушай, рабочий,

Война началася,

Бросай свое дело,

В поход собирайся...

Ребята хрипловатыми голосами подхватили:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И, как один, умрем

В борьбе за это!..

С кургана открывалась степь, прекрасная, как в сказке. Далеко убегала она к горизонту: не дойти, не докрикнуть. Пряными запахами веяло оттуда, и все в ней казалось новым: и цветы, и шахтные терриконы вдали, и речка Кальмиус, точно жизнь начиналась сначала...

Ленька пожал руку каждому из друзей.

- Вертайся скорей... - только и выговорил Уча.

А в Леньке опять проснулся конник. Сжал он шпорами Валетку, конь рванул с места и помчал напрямик, без дороги.

Долго виднелся одинокий всадник. Лишь полы шинели стелились по ветру и делали его похожим на птицу.

Уже солнце поднялось высоко, ребята разошлись по домам. Одна Тонька стояла на кургане и глядела туда, где скрылся в степной дали всадник-птица.

Глава вторая. БОЙ В СЕЛЕ ШАТОХИНСКОМ

Под частым разрывом

Гремучих гранат

Отряд коммунаров сражался.

Под натиском белых,

Наемных солдат

В расправу жестоку попался.

1

На станции Юзово Ленька понял, что не добраться ему с Валеткой за тысячу верст на Западный фронт. Самому придется ехать на крыше, а коня куда денешь? И решил он вернуться в Юзовку и отдать Валетку в команду городского военного комиссариата.

Ленька шагал рядом с конем, обняв его за рыжую холку, и думал: «Валетка, Валетка, нашел я тебя в поле, на свою беду, выходил, полюбил крепче друга, и вот надо расставаться. Останусь живой - повидаемся. А нет, служи красноармейцам, как мне служил, будь им верным помощником...»

Валетка шел, опустив голову, стремена болтались, поводья ослабли и повисли. Самодельное седло из персидского ковра не скрашивало печальной минуты. Весь грустный вид коня точно говорил: «Что ж, хозяин, поезжай без меня. Жалко, конечно. Кто там о тебе побеспокоится и унесет от беды? Да уж, видно, такая наша доля, поезжай».

Знал Ленька, что военкомом в Юзовке - механик Сиротка, давний друг отца и первый Ленькин учитель. Он мысленно представлял, как сейчас встретится с ним, а тот улыбнется, обнимет единственной рукой и скажет: «Явился, вояка?»

Но все получилось иначе. Еще издали заметил Ленька, что у здания военкомата тревога: во двор въезжал отряд конной милиции в полном вооружении. Во все стороны скакали связные.

Ленька передал Валетку конюху и отыскал нужную дверь.

Сиротка строго поглядел на юного буденновца, чувствовалось, что узнал его, с уважением скользнул взглядом по маузеру и сказал:

- Заходи, товарищ Устинов, очень ты кстати.

В комнате было накурено и шумно. За стеной дежурный вертел ручку полевого телефона, яростно дул в трубку и кричал: «Шатохинское! Шатохинское! Станция, дайте Шатохинское!» Но связь была прервана, и дежурный не мог докричаться.

Ленька присел на лавку возле окна. Сиротка, собираясь делать сообщение, озабоченный, подошел к стенной карте и стал к ней боком, чтобы всем было видно.

В окне мелькнула тень, все оглянулись и увидели морду лошади. Это Валетка ходил по двору военкомата и заглядывал в окна, искал хозяина.

- Товарищи, мы собрались по важному делу. Войска черного барона Врангеля под гром аплодисментов мировой буржуазии вышли из Крыма и ведут наступление на Донбасс...

Сиротка обвел пальцем Крымский полуостров, окруженный синими просторами морей, и стал излагать события так, как они развивались.

На рассвете шестого июня с тридцати трех кораблей, тайно проникших в Азовское море через Керченский пролив, высадился на нашем берегу корпус врангелевцев под командой генерала Слащева. С ходу они захватили Кирилловку, а через день и Мелитополь. Одновременно через перекопские укрепления бросились в атаку офицерские части генерала Кутепова. Они легко опрокинули слабые заслоны нашей Тринадцатой армии и взяли Каховку.

За несколько дней Врангель занял почти всю Северную Таврию с ее неисчерпаемыми запасами хлеба, конными заводами, тысячными отарами овец, богатыми, виноградниками. Щедрый край оказался под властью врагов, и казацкие нагайки снова заходили по селянским спинам.

Издали Ленька хорошо видел карту. Фронт был отмечен красными флажками. Извилистая линия тянулась от Перекопа к низовьям Днепра и дальше, через Каховку, на север и восток, к границам Донбасса.

Военком поправил пустой рукав, аккуратно забранный под ремень, прошелся по комнате и снова вернулся к старенькой, замусоленной карте на стене.

- Только напрасно думает недобитая змея Врангель, что, подкормившись французскими снарядами да английскими танками, он победит Республику Советов...

Сиротка сказал, что таково общее положение, создавшееся на юге, и оно обязывает поставить под ружье всех рабочих, которые могут держать в руках винтовку. Но есть и другое сообщение, совершенно неотложное. В селе Шатохинском находится продовольственный отряд рабочего коммуниста Барабанова. Но туда нагрянули не то врангелевцы, не то банда Махно, Как видно, там идет бой. Надо спешить на помощь. Веселая злость охватывала Леньку, азарт бойца просыпался в нем. А когда Сиротка, продолжая рисовать обстановку, упомянул, что в налете на село будто бы участвует сын помещика Генька Шатохин, Леньку точно огнем обожгло.

- Дядя Сиротка... товарищ военком. Можно я поеду?

Сиротка положил руку на плечо Леньке:

- Спасибо, товарищ Устинов. Мы помним твоего отца и знаем, что ты достойный его сын... Чоновцы - хлопцы напористые, но необстрелянные. Покажи им пример...

А в душе у Леньки все трепетало. Значит, вот где суждено ему снова встретиться с кадетом. Только теперь последнее слово будет за Ленькой. Только бы успеть захватить кадета в селе...

На просторном дворе, заросшем лебедой, построился отряд чоновской кавалерии. Сразу было видно, что не все держались в седлах уверенно. Ведь это были рабочие парни, одетые пестро: кто в ситцевой косоворотке, кто в тужурке. За спиной у каждого винтовка. Шашки были не у всех. Это Ленька подметил опытным глазом бывалого кавалериста.

Подобрали для Валетки седло, и оно пришлось впору. Конь затанцевал, точно в нем проснулась отвага. Ленька ласково потрепал Валетку по шее и одним прыжком очутился в седле. Хорошо отдохнувший конь взвился на дыбы, точно в жилах у него текла не кровь, а полыхал огонь.

Писарь военкомата отдал Леньке свою шашку. Тот проверил на пальце лезвие, привстал на стременах, со свистом секанул ею по воздуху и опять вложил клинок в ножны.

- Не таких рубали! - сказал Ленька и; повернув Валетку, стал в строй вместе с чоновцами.

Подъехал отряд конной милиции с двумя легкими пулеметами. Один «льюис» вместе с запасом патронов был упакован вьюком на низкорослом и молодом жеребце такой же масти, как и Валетка. Поскольку Ленька служил в буденновской армии пулеметчиком, коня с вьюком отдали ему. Теперь дончак стоял рядом с Валеткой, а Ленька держал его в поводу.

- Ну, в добрый час! - не по-военному напутствовал кавалеристов Сиротка.

Командир чоновцев напевно скомандовал: «Рысью марш, ма-арш!» - и всадники, тронулись со двора. Следом за Валеткой, не отставая, бежал его буланый помощник с привьюченным пулеметом.

2

Когда рабочий отряд Барабанова въезжал в село Шатохинское, ничто не предвещало беды.

Солнце уже высоко поднялось над степью, и в небе заливались жаворонки. Длинная вереница повозок, запряженных заморенными лошадьми, растянулась вдоль улицы. На повозках позвякивал железный инвентарь: вилы, грабли, топоры. Рабочие изготовили их вручную в своих мастерских, чтобы обменять на хлеб.

На передних повозках, свесив ноги, сидели четверо красноармейцев, вооруженных старенькими винтовками. Еще несколько человек шли пешком, чтобы не утомлять лошадей. Слабая охрана рабочего отряда подчеркивала мирный характер экспедиции. Уже немало хуторов и сел объехал отряд, не одну подводу с хлебом нагрузили. Оставалось самое крупное село - Шатохинское, где находилась сельскохозяйственная коммуна. Все обещало здесь хороший сбор хлеба, после чего можно было возвращаться на Юзовку.

На широкой площади, где возвышалась стройная колокольня сельской церкви, отряд расположился табором. Ребятишек привлекала головная повозка-фургон, оклеенная красочными плакатами и смешными карикатурами на буржуев. Толкая друг друга, они рассматривали рисунок с изображением зубастого белого генерала, который, как жаба, сидел на крымском полуострове и тянулся длинной захватистой рукой через море к Советской республике - земле с красными буквами: РСФСР. Да не тут-то было! Громадный - от земли до неба - красноармеец замахнулся мечом на генеральскую лапу и вот-вот отсечет ее напрочь. Надпись под карикатурой гласила:

- Дивись, яка морда, - смеялись ребятишки, тыча пальцами в белогвардейского генерала с оскаленными зубами.

Кулацкому сыну Сеньке Цыбуле такая вольность не нравилась. Он шлепал ребятишек по затылку, отгонял от плаката. Сенька злился на Советскую власть за то, что у отца в Юзовке отобрали колбасную лавку. И теперь ему приходилось жить в селе, где ни базара, ни кинематографа и хоть подыхай от скуки. То ли дело в Юзовке! Там можно было покататься верхом на ребячьей бедноте.

Однако селянские хлопчики не очень боялись Сеньку, заглядывали внутрь фургона, где были сложены книги и виднелся граммофон с расписной жестяной трубой.

- Дядю, заграйте на граммофоне! - просили они продкомиссара Барабанова и с завистью глядели на его револьвер в кожаной кобуре.

Щербатая пластинка с вальсом «На сопках Маньчжурия» закружилась, издавая хрипловатые звуки. Собралась большая толпа сельской бедноты, пришли кулаки и молча наблюдали за всем происходящим.

Ребятишкам так нравился граммофон, что они просили заводить его снова и снова. Потом Барабанов объявил:

- Товарищи селяне, сейчас вы услышите речь товарища Ленина.

Даже дети присмирели и в полной тишине слушали голос Ленина, его слова о том, что такое Советская власть и почему ей нужно помогать. Лица незаможников - сельской бедноты - светились радостью. И только кулаки, лузгая семечки, исподлобья рассматривали рабочих.

В конце Барабанов рассказал, как ездил в Москву делегатом и видел длинные очереди за хлебом. По четверти фунта в день выдают рабочим, а детям и того меньше.

- Вот почему просим вас, товарищи селяне: примите наши скромные дары в обмен на хлеб. Эти косы и топоры мы ковали по ночам, потому что днем надо спускаться в шахту и добывать уголь.

Когда Барабанов закончил свою речь, послышался голос кулака Цыбули, Сенькиного дяди:

- А колючей проволоки у вас, случаем, нема?

- Зачем это?

- Та щоб отгородиться от вас, голодранцы. Ездите тут, последний хлеб у селян забираете.

Беднота зашумела, осуждая выпад кулака. Вожак сельских незаможников дед Карпо взобрался на повозку и крикнул в толпу:

- Тилько родной батько для любимого сына може сделать то, що сделала для нас Советская власть. Я первый отдаю хлеб для братьев рабочих, яки голодают. Смерть мироедам земного шара, о так я скажу!..

Кулачье не унималось, всеми верховодил Цыбуля.

- Селяне, не слухайта деда! Рабочие хлиб не сеют; то хай и не едят. О так я скажу!

- Нам коммуния не потрибна! Забирайте свои лимонатки и геть с села!

Все же беднота одержала верх. Под злобными взглядами кулаков они дружно сносили на площадь все, что могли: жито, кукурузу, подсолнухи. Скоро повозки осели под грузом мешков.

Барабанов радовался.

Горячо помогали рабочим сельские ребятишки. Они расхватали листовки, помчались с ними во все концы. И скоро повсюду запестрели новенькие афишки с Декретом Советской власти об отмене помещичьей собственности на землю.

После полудня стали собираться в обратный путь, но тут налетела буря. Темная туча закрыла полнеба, зарокотал гром, засвистел ветер, и на дорогах взвились к небу столбы пыли, раскачивались тополя, и с них летела листва.

Рабочие продотряда кинулись накрывать подводы с хлебом кожухами, но ветер снова все разметал, и снова люди бросались спасать хлеб, теперь уже общественный, собранный по зернышку.

3

В степи тоже бушевал ураган. Кажется, померк белый свет и некуда было укрыться от хлещущего ливня.

В этот непогожий час к селу Шатохинскому скакали по степному шляху всадники в черкесках, в лохматых папахах, на холеных конях, капризно гарцующих и грызущих удила.

Ветер со свистом налетал на колонну, и кони сбивались с шага. Карабины покачивались за плечами всадников, шашки звякали о стремена. И рвался с древка под порывами ветра флаг темно-красного шелка с нарисованным посередине волком. Это был белогвардейский флаг недоброй памяти генерала Шкуро, чьи головорезы рыскали по земле, ища себе волчьей добычи.

Командовал эскадроном князь Шахназаров. Он ехал на вороном жеребце в голове колонны и кутался в полы чеченской бурки. Рядом с ним, яростно дергая повод, разворачивая коня боком к ветру, крутился молодой офицерик в белой черкеске, с шашкой и кинжалом на поясе. Он вымок до нитки и хлестал плетью коня.

Это был Геннадий Шатохин, сын царского генерала и помещика Шатохина. Еще в восемнадцатом году отец и сын убежали к Деникину, с которым генерал дружил еще с русско-германской войны. Шатохин стал у Деникина начальником штаба большого кавалерийского соединения. На этом посту зимой двадцатого года он благополучно отдал богу душу - замерз в снегах Кубани вместе с казаками и офицерами отборного кавалерийского корпуса.

Сын Геннадий, вчерашний кадет, произведенный в чин подпоручика, находился в то время в Новороссийске, выполняя отцовский наказ: спасти мать и сестру, любой ценой посадить их на пароход, отплывающий в Константинополь.

Остатки войск генерала Деникина, улепетывая от конницы Буденного, давя и топя друг друга, лезли на баржи, пароходы, рыбацкие шаланды, грузили вещи на катера, буксиры, лодки и уплывали: кто за границу, навсегда порывая с родиной, кто в Крым, чтобы продолжать войну с большевиками.

С величайшими трудностями, пользуясь приказом самого Деникина, который тоже спешил отбыть в Турцию, Геннадию удалось выполнить наказ отца. Прощание с матерью было торопливым. Генеральша сняла с себя и повесила на шею сыну фамильный золотой медальон с иконкой божьей матери и словами: «Да воскреснет бог!»

Геннадий стоял на берегу и не махал, как все, платком вслед уходящему пароходу, а держал руку на кинжале, точно давал клятву драться с большевиками до последнего дыхания.

Потом пришло известие о гибели отца. Штабные офицеры, которым удалось спастись в бою под станцией Торговой, привезли саблю убитого генерала Шатохина. Геннадий принял отцовскую шашку и назначил цену расплаты - сто комиссаров и коммунистов за отца. Сто - и ни головой меньше!

Геннадий перебрался в Крым, где собирались недобитые, уже ни во что не верившие белогвардейские полки и эскадроны.

Во главе разбитой армии Деникина стал новый командующий - барон Врангель, молодой кавалерийский генерал, стройный и гибкий, как джигит, с волчьими глазами.

Он быстро забрал власть в железные руки, восстановил дисциплину. Врангель обратился к буржуазии всего мира за помощью. Под охраной тяжелых броненосцев в порты Крыма со всего света прибывали английские, французские, американские, греческие и японские корабли с пушками, снарядами, гранатами, пулеметами, миллионами патронов, саблями, фуражом и обмундированием. Офицерство воспрянуло духом. Геннадий Шатохин считал, что новый главнокомандующий послан самим богом и восстановит в России старые добрые порядки. Поговаривали, что Врангель будет объявлен царем.

А скоро Геннадия вызвали в ставку, и сам Врангель вручил ему орден святого Николая-угодника.

- Я знал вашего отца, поручик, - торжественно сказал Врангель, - высоко ценю его заслуги и надеюсь, что сын будет таким же честным русским офицером и патриотом. По-отечески благословляю вас!

Офицеры с улыбкой смотрели на юнца с боевой наградой. Впрочем, все понимали, что это всего лишь память о погибшем отце-генерале. Зато сам Геннадий принял награду как должное. Со старшими офицерами он стал вести себя запанибрата, а младших по чину презирал.

Особенно дружил он с двумя старшими офицерами: штабс-капитаном Олегом Каретниковым и князем Шахназаровым, шкуровским сподвижником, жестоким и малограмотным «аристократом».

Геннадий Шатохин соблазнил князя Шахназарова богатой добычей в селе Шатохинском. Разрешение на рейд в тыл красных было получено, и головорезы Шахназарова помчались вперед.

Гроза ушла, и в степи выглянуло солнце. Над мокрыми садами поднимался теплый пар, приятно запахло зеленью.

- Шашки к бою! - скомандовал князь, и кабардинские скакуны, неся на себе всадников, ворвались в село.

Налет был таким внезапным, что уже в первую минуту часть шахтерского продотряда была вырублена. Самому Барабанову с тринадцатью красноармейцами удалось укрыться в церкви. Подперев изнутри железную кованую дверь, они отстреливались из окон, заделанных крепкими решетками. Потом Барабанов с несколькими бойцами поднялся на колокольню и оттуда вел прицельный огонь.

Молодчики Шахназарова «гуляли» по селу: поджигали хаты, тащили узлы, ловили гусей. Выстрелы, плач детей, собачий лай, крики матерей - все слилось в один, наводящий ужас сполох.

4

Оказавшись в Шатохинском, Геннадий, ни минуты не медля, помчал коня к родному особняку.

На круглых колоннах его дома были наклеены какие-то листки. А над входом, как удар по лицу, вывеска:

Бросив коня, взбежал по ступенькам. В передней, где когда-то его встречал лакей в ливрее, теперь пестрели карикатуры на Врангеля, объявления и лозунг от стены до стены: «Кто был ничем, тот станет всем!»

В гостиной стояли парты, а на стене - грифельная доска. По бокам - портреты большевистских вождей.

Бледный от гнева, ходил Геннадий из комнаты в комнату и не замечал, как следом за ним тенью бродил лупоглазый подросток в картузе. Услышав шорох, Геннадий обернулся.

- Здравствуйте, - сказал лупоглазый и поклонился, - мое почтение...

- Кто ты такой и почему здесь?

- Я Цыбуля, хиба вы забыли? С Юзовки...

- Что тебе нужно?

- Я за вас переживаю... У моего батька тоже лавку отняли, а самого заарестували. Теперь я у дядьки живу, и меня дуже зло берет.

- Почему же допустил произвол в моем доме?

- Це не я. Це незаможники и комсомол. Я их сам ненавидю. Босота поганая, пролетарии голопузые! У самих ничего нема, так они чужое забирают. Ваше благородие, вот они ахвишу наклеили. Ихний комиссар казав, що цю ахвишу сам Ленин написал.

Геннадий пробежал глазами ленинский Декрет о земле, свернул листок и спрятал его за обшлаг черкески. От Сеньки Цыбули узнал Геннадий то, что его земли засеяны обществом.

Сразу же за домом до самого горизонта раскинулись зеленые посевы, готовые выбросить колос. Не помня себя от ярости, Геннадий ударил коня шпорами и с ходу влетел в заросли пшеницы. Он заставил коня крутиться на месте и топтать хлеб копытами. Ошалев от боли, лошадь то взвивалась на дыбы, то бросалась в галоп, пытаясь вырваться на дорогу, но всадник тянул повод на себя, и конь метался, терзая зеленые побеги, затаптывая их в землю.

- Ой, панычку, що вы робите? - услышал он голос и заметил старика в кожухе и валенках. Сторож бежал к нему и размахивал палкой. - Шо вы робите, це ж народный хлеб!..

- Я тебе покажу, чей это хлеб! - И Шатохин вынул из ножен шашку.

- Ей-богу, народный, панычку. Коммуной сеяли.

Геннадий ударил старика шашкой плашмя, повернул коня и еще раз ударил. Дед накрыл голову кожухом и упал.

Не выпуская из рук шашки, Шатохин помчался в село, чтобы творить свой суд и расправу.

5

- Эй, там, на колокольне, сдавайтесь!

Барабанов с наганом в руке стоял на верхней площадке, открытой всем ветрам, и, прячась за простенок, наблюдал, что делается внизу. Время от времени он посылал пулю за пулей, не давая врагам приблизиться к церкви. Он видел, как горят повозки с хлебом и объята пламенем агитповозка. Комиссар сверху видел офицера в красной черкеске, который прятался за церковной сторожкой и предлагал сдаваться. Остальные врангелевцы, укрыв за домами лошадей, вели беспорядочную пальбу по колокольне.

Вот как все обернулось бедой: ни хлеба для голодных, ни друзей боевых. Одни лежат на земле, исполосованные шашками, другие здесь, в церкви, и нет надежды на спасение.

- Сдавайтесь, пока не поздно! Всем будет крышка! - кричали врангелевцы.

Но осажденные не думали сдаваться. Верить в помилование бессмысленно, да и позорно. Барабанов перевязал свободной рукой и зубами левую руку, проверил в карманах патроны: два... шесть... девять. Еще можно держаться.

Врагам надоела затянувшаяся осада. Они подкатили пушку. От прямою попадания треснул главный корпус. Пыль и дым окутали звонницу. Осколки рвали кирпичные стены.

Стонут раненые. Уже трудно понять, кто мертв, а кто еще может вести огонь. Враги окружили церковь со всех сторон, но подходить боятся.

Неожиданно ударил колокол. Кто-то из красноармейцев, раскачивая пудовый язык, бил в набат: может быть, услышат призыв и придут на помощь.

Бом, бом! - печально гудел надтреснутый колокол.

Но вот врангелевцы прямым попаданием снаряда разбили двери церкви, проникли на колокольню, и начался бой на ступенях. Перешагивая через убитых, врангелевцы поднимались от яруса к ярусу и, когда достигли верхней площадки, застали в живых одного комиссара Барабанова. Он отстреливался, пятясь к перилам колокольни.

- Не стрелять, взять живым! - приказал князь Шахназаров.

Последний патрон Барабанов разрядил в подбегавшего белогвардейца, ударил ногой второго. Теряя последние силы, он перешагнул через перила и, чтобы не даться живым в руки врагов, бросился с колокольни вниз.

Головорезы Шахназарова согнали жителей села к дому помещика. Старики и женщины с детьми понуро стояли в окружении всадников с обнаженными шашками.

Князь Шахназаров и Шатохин поднялись на ступеньки и наблюдали, как догорал на площади рабочий обоз. Кулаки сносили и бросали в огонь принадлежности сельской коммуны - портреты, лозунги, плакаты. Кто-то даже притащил веялку и взвалил сверху - пусть горит коммуна со всеми потрохами!

Геннадий Шатохин достал из-за обшлага черкески ленинский Декрет о земле и показал его селянам.

- Эта бумага была наклеена на дверях моего дома, в котором вы посмели устроить коммуну. Но частная собственность священна и неприкосновенна.

Князь Шахназаров нетерпеливо играл плетью. Ему надоели слова. Он наклонился к Геннадию и шепнул:

- Чего с ними нянчиться? Порубать всех - и дело с концом.

Шатохин продолжал поучающе:

- Собственность принадлежит тем, кто ее заслуживает. Так было и так будет во веки веков.

Тишина стояла грозная, и лишь где-то всхлипывал ребенок на руках матери.

Шатохин упивался собой, и было что-то неестественное и уродливое в том, что мальчишка тоном судьи разговаривал со стариками.

- Скоро мы вернемся сюда окончательно. Генерал Врангель идет на защиту частной собственности, и мы осветим путь до Москвы зарею победных пожаров.

Врангелевские горнисты трубили сбор. Помещичий сын торопился сказать главное, что, по его мнению, обязаны запомнить жители села:

- До последнего зернышка вы должны собрать урожай и свезти в мои амбары. Запомните это!

Всадники Шахназарова съезжались в походную колонну.

6

Пригнувшись к гриве коня, Ленька мчался, не замечая ни грома, ни ливня. Дождь размягчил дорогу. Из-под копыт летели комья грязи.

Ленька гнал коня и мысленно был в Шатохинском. Нет, не забыл и не забудет он этот проклятый помещичий дом, вечно будет помнить, как стоял в воротах голодный и просил милостыню. У матери текли слезы по щекам, и Ленька догадывался, почему она плакала: горько было унижаться. Тогда-то толстый барчук вынес и дал ему вместо хлеба кусочек угля и щепку, завернутые в бумагу, отдал и, довольный «шуткой», поскакал на одной ноге.

Скорее, Валетка, скорее!..

Гроза прошла, и опять засветило солнце. Леньке почудился в степи отдаленный колокольный гул. Он придержал коня. Остановился и весь отряд.

- Слышите, хлопцы?

- Может, это в Шатохинском звонят?

Скоро стали видны вдали столбы дыма. Они поднимались к небу и вытягивались черными хвостами. Неужели опоздали?..

Но вот и Шатохинское. На окраине села из дворов высыпали испуганные ребятишки. Ленька осадил разгоряченных коней.

- Где беляки?

- Вон туды поихали, дядю! Усих курей позабирали, людей поубивали...

- А помещий сын был здесь?

- Був, дядечку, був! У белой свитке, с кинжалом... Всех людей порубали и подались геть!

Командир посигналил шашкой отставшим бойцам и, когда все собрались, разделил всадников на две части и одному отряду велел преследовать врага.

Но скоро все поняли, что погоня бесполезна - только коней заморишь. Всадники спешились. Уставшие лошади плелись шагом и тяжело дышали.

Ленька дал Валетке полную свободу и даже повод забросил на седло. Сам шел рядом, остро переживая неудачу. Не поймал своего недруга, не поставил перед собой, чтобы дрожал от страха помещичий выродок.

Вернувшись в село, отряд поехал по широкой улице, где догорали селянские хаты. На площади красноармейцы и незаможники-коммунары подбирали убитых Леньку поразил запах печеного хлеба: это догорал обоз разгромленного продотряда.

Печальный, стоял Ленька над истерзанным телом комиссара Барабанова, вспоминал двоих его ребятишек - Илюшку и Ваню, которые ждут отца с хлебом.

Чоновцы молча ходили по следам недавнего боя. В церкви валялись разбитые иконы. На ступеньках колокольни были, следы крови. На верхней площадке, среди обломков кирпича и пустых гильз, лежала чья-то фуражка. Главный колокол был разбит снарядом: сверху донизу шла кривая трещина, и колокол дребезжал.

Люди сходились на площадь, женщины вытирали глаза, жались к матерям дети. И, как всегда бывает в дни народных радостей или бед, появился седой старец и, легонько трогая струны, запел:

Зажурилась Украина, що нiде прожити.

Гей, втоптала орда кiньми маленкii дiти!

О, маленьких втоптала, великих забрала,

Назад руки постягала, пид хана погнала...

Командир чоновцев приказал бойцам накрыть погибших красными флагами и произнес перед селянами речь:

- Нехай запомнят белые есаулы, что их дело проиграно. И никакие буржуазные танки не помогут вернуть старый режим. Никакой пощады фабрикантам и помещикам!

Дали залп над телами погибших, и сельская беднота снова стала собирать обоз. Будет у рабочих хлеб...

7

Постепенно становились известными подробности боя. Остался жив Сашко, внук председателя комнезама деда Карпо. Мальчишка успел вскочить на коня и под выстрелами умчался на станцию за подмогой.

Сашко привел в село эскадрон красной конницы. Сам ехал на буланой лошадке без седла, показывая командиру дорогу.

Так встретились два давних приятеля, узнали друг друга.

- Ну здорово, - сказал Ленька. - Помнишь меня Сашко?

- Помню, - тихо отозвался мальчик, глядя в землю.

- Как же ты дедушку Карпо не уберег?

Разговор не вязался. У обоих было тяжело на душе.

- Комсомол в селе есть?

- Есть комсомол.

- Кто секретарь?

- Та я ж...

- А комсомольцы?

- Я.

- Один, что ли?

Сашко вздохнул:

- Теперь один. Пятерых убили...

Сельские ребята рассказывали, как местные кулаки помогали добивать раненых. Особенно зверствовал богатей Цыбуля. Он глумился над телом продкомиссара Барабанова и уже мертвому всадил в грудь те самые вилы, которые подарили рабочие селянам.

Ленька велел хлопцам найти Цыбулю, и те рассыпались по дворам. Отыскали кулака в стоге соломы, вытащили за ноги и привели на площадь. Никто не знал тогда, что племянник Цыбули - Сенька ускользнул и яругами подался в экономию Фальнфейна, где жила его тетка.

Чоновцам удалось поймать в огородах двух лошадей продотряда. Других реквизировали у кулаков, и транспорт с продовольствием снова был собран.

Ленька и Сашко обходили помещичий особняк. Они заметили у двери деда с берданкой в руках. На нем были валенки и выцветший старинный картуз.

- Спасибо, дедусь, что охраняешь народную собственность, - сказал Ленька.

- Та надо ж стерегти. Хозяин приказали...

- Что еще за хозяин?

- Пан Шатохин.

- Ты охраняешь барский дом? - рассердился Ленька.

- Так точно, гражданин товарищ уполномоченный.

- Что же ты, не знаешь, что панская собственность стала народной? Почему служишь буржую-барину?

- Та бьють же ж...

- А ты терпишь?.. А ну, сдай оружие и тикай отсюда, если не понимаешь, что твой пост должен охранять общественную собственность.

Сашко вступился за деда Нечипуренко и сказал, что старик - бедняк из бедняков и сам пострадал от пана. Сашко поручился за деда, и Ленька сменил гнев на милость.

- Ладно, нехай будет по-твоему. Только смотри, дедусь, больше не роняй своей бедняцкой гордости перед мелкобуржуазными помещиками. Ты будешь охранять Коммуну, понял?

- Так точно, товарищ командующий, - повеселевшим голосом ответил дед Нечипуренко и по-солдатски поднес руку к полинявшему картузу.

- И не бойся никого. Мы панов загоним на небо, и воспрянет род людской!

- Так точно, товарищ червонный командир!

8

Глубокой ночью чоновский отряд приближался к Юзовке. Здесь уже никто не ждал обоза с хлебом. Знали о том, что произошло в селе Шатохинском.

Печальным был ночной транспорт. На передних повозках, под красной материей, везли тела убитых продармейцев.

На последней бричке сидел связанный кулак Цыбуля. Он злобно поглядывал на конвоира, своего же батрака Сашко, на верховых чоновцев, ехавших рядом.

В шахтерских поселках, мимо которых проезжал обоз, было безлюдно и темно. Еще темнее было на душе у Леньки.

Вот как нехорошо складывались дела. Не дают буржуи строить новую жизнь, и рано сабли в ножны вкладывать. Ошибся Ленька: думал, что война скоро кончится. Новый фронт появился: Врангель лютует. Выходит, зря обнадеживал Ленька шахтерскую мать и говорил, что она в последний раз хату белит...

В город приехали под утро. Военный комиссар Сиротка ждал их.

- Смотри, Леня, и запоминай, - глухим голосом проговорил он. - Смотри, какой лютой ненавистью отвечают нам богачи. И еще долго будут они мстить за потерянную власть и утраченные привилегии.

Невыразимой болью отдавались в душе слова Сиротки, как будто виной всему был он, Ленька, не успевший оказать помощь рабочему продотряду.

Хоронили шахтеров на другой день в городском сквере, где уже давно лежал печальный камень с именем Ленькиного отца, рабочего юзовского завода Егора Устинова. Что ж, мертвым слава, а живым идти в бой...

Вечером Сиротка провожал своего ученика.

- Конечно, было бы хорошо, если бы остался с нами. Видишь, какая заваруха начинается? Но понимаю: должен ты явиться в свою часть, где бы она ни была. Валетку твоего сбережем. Не беспокойся...

Пока шел этот разговор, к городскому военкомату со всей округи собрались ребята. Их было так много, что дежурный не на шутку встревожился.

- Вам чего, хлопцы?

- К Леньке мы пришли.

- К какому еще Леньке?

- Нашему... Устинову.

Дежурный вызвал Леньку:

- К тебе пришли, товарищ.

Коренастый подросток в ситцевой рубахе подошел и молча протянул Леньке бумагу.

- Что это?

- Петиция...

Ленька стал читать про себя:

«Мы, юноши, желаем организовать добровольческий отряд, потому что у нас загорелось пламя борьбы против белых паразитов, и готовы хоть сейчас в бой.

Обращаемся к вам, товарищ Леня Устинов, так как больше не знаем, куда обратиться для содействия. Просим дать нам возможность идти вместе с отцами защищать Пролетарскую Республику, которая на краю гибели.

Просим дать обмундирование (морское), а также вооружение.

Наше письмо просим передать товарищу Буденному, он не откажет так бездушно, как военком тов. Сиротка».

Ленька свернул бумагу, спрятал ее в шапку и сказал:

- В комсомол идите, хлопцы. Комсомол - ваш дом и ваш фронт... А что касается вашего письма, то ничего обещать не могу, но Семену Михайловичу товарищу Буденному я доложу.

Ребята молчали, с уважением глядя на буденновца. Валетка почувствовал, что хозяин уезжает один, рвался из рук коноводов, голосисто ржал.

- Ну, ну, не прыгай, - говорил Ленька, поглаживая упругую шею коня и успокаивая его. - Давай поцелуемся...

Ленька отдал Валетке последний сахар и, чтобы не показать свою слабость, зашагал к воротам не оглядываясь.

Глава третья. В ХАРЬКОВЕ

Белая армия, черный барон

Снова готовят нам царский трон.

Но от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!

1

Когда Ленька получил пакет из юзовского военкомата, он не мог удержаться, чтобы не поважничать перед ребятами и сделать вид, будто получил боевой приказ. На самом деле в конверте лежало письмо от друзей-буденновцев из далекого Сальска:

«Дорогой наш друг и товарищ Устинов Алексей Егорович!

Пишем тебе на твою родину в Юзовку. Мы отправляемся на Западный фронт последним эшелоном, едем освобождать польских рабочих и крестьян от ига буржуазии. А ты встречай нас в Харькове, и поедем вместе. Спеши повидаться.

Твои боевые товарищи - Сергей

Калуга, Махметка, Петро Хватаймуха, Антоныч».

Путь до Харькова оказался трудным и долгим. Не успели отъехать от Юзовки и трех верст, как поезд остановился: банда разобрала путь - волами растащили рельсы и скрылись. Пока исправляли, прошли сутки. А там и вторые, третьи... Так и ехал чуть не две недели. Пешком и то скорее дошел бы.

В пути чего только не передумал! Наверное, товарищи давно уже проехали и воюют на Западном фронте. А Буденный, поди, не раз спросил у своего друга начдива Городовикова: «Где же это Ленька наш запропастился? Не потерял ли мой маузер?» - «Не беспокойтесь, Семен Михайлович, и не переживайте, - мысленно отвечал Ленька. - Берегу я ваш подарок пуще глаза».

Никак не надеялся Ленька застать в Харькове друзей. А все же по прибытии поезда в Харьков побежал к дежурному коменданту узнать; давно ли проследовал эшелон с буденновцами?

- Ищи на запасных путях, - устало ответил дежурный и махнул рукой в сторону бесчисленных составов, забивших все пути до самого депо. - Тут сам черт не разберет, кто куда едет...

Пришлось нырять под железнодорожные платформы, перелезать через сцепки нефтяных цистерн, пробираться чуть не на животе под гружеными пульманами, пока в дальнем тупике не увидел вереницу товарных вагонов и площадок с повозками, полевыми кухнями, санитарными двуколками.

Глянул Ленька - и сам себе не поверил: на крыше вагона сидел Махметка. Надвинув фуражку на нос и глядя из-под козырька на бесконечные крыши вагонов, он лениво лузгал семечки.

- Махметка!

Узнав друга, Махметка забегал по крыше.

- Ленка, чертяка, здорово!

От нетерпения Махметка не стал слезать по скобам, а расставил руки, точно крылья, и прыгнул с крыши. Буденновцы, знакомые и незнакомые, обступили приезжего, с интересом разглядывали его. Друзья добродушно подшучивали над его внешностью. На Леньке были солдатские ботинки со шпорами, через плечо - помятая труба. Белый походный мешок, сшитый из наволочки, виден был за версту. Хорошо еще, генеральскую шинель спрятал в мешок, а то бы засмеяли.

Как в родную семью приехал Ленька: здесь и там знакомые лица. Махметка все такой же отчаянный, а на поясе кривая сабля, похожая на колесо. Она висела низко и волочилась по земле.

Между тем друзья продолжали потешаться над Ленькой.

- Кто тебе такой мешок подарил? - кубанец Петро Хватаймуха, весельчак и говорун, пощупал туго набитую торбу. - Не женился, случаем, в Юзовке?

- После мировой революции буду жениться, - отшутился Ленька, а сам снял мешок и стал развязывать его. Делал он это не спеша, со значением, да еще приговаривал:

- А ну, торба, что в тебе есть?

С этими словами он принялся доставать, из мешка и раздавать бойцам кому что нравилось: одному пачку махорки («Вот за это спасибо, три дня не курил»), другому - горсть семечек («Попробуем, какие в Юзовке подсолнухи»), а друзьям - по початку кукурузы, похожей на золотые слитки.

Бойцы встречали подарки веселыми восклицаниями, заглядывали в Ленькин чудо-мешок; тогда-то и увидел Махметка генеральскую шинель.

- Гляди, Ленка генерала плен брал!

Смеясь, Махметка накинул на плечи генеральскую шинель, и в это время из кармана выпал Тонькин подарок - белое холщовое полотенце. Бойцы сразу увидели надпись, вышитую красными нитками, и началась потеха.

- «Кого люблю, тому дарю. Люблю сердечно, дарю навечно», - громко читали бойцы, передавая друг другу полотенце.

- Я же говорил, что он женился! - сказал Хватаймуха.

- Подругу жизни нашел! Ай да шахтер!

Леньке стало неловко, и он погнался за Петром, отнял полотенце и от стыда сунул в мешок.

- Третий неделя стоим, - пожаловался вдруг Махметка, когда разговор перешел на серьезное. - Начальник дежурный больно бюрократ большой. Говорю ему: «Аллах не боишься, Буденный придет». А он отвечает: «До бога высоко, до Буденного далеко, а ты не разыгрывай Тараса Бульбу, а то на губу посажу». Такой несознательный.

- А ты бы ему свою саблю показал.

- Не боится, однако. Сердитый больно...

По всему было заметно, что буденновцы обосновались в тупике прочно и надолго. Эшелон безнадежно застрял между другими составами, точно его не собирались выпускать отсюда. Одиннадцать товарных вагонов с единственным пассажирским стояли без паровоза. Поржавевшие рельсы начали уже зарастать травой.

К пассажирскому вагону был прибит снаружи рукомойник. На кирпичиках варилась еда в котелках. На платформах сушилось белье, надуваясь парусом на ветру.

В штабном вагоне жило «начальство», главным образом бывшие разведчики-буденновцы. Комендантом был взводный из санитарной части, но с ним никто не считался. В почете был повар Антоныч, боец из белорусов по фамилии Антоненко. Это был добряк. Он исполнял обязанности повара, каптенармуса и начсклада.

- А где Сергей? - спросил Ленька, не видевший среди товарищей боевого друга.

- Вона Сергей, плачет, - сказал Махметка и заглянул под вагон, где вниз лицом лежал красноармеец и не то в самом деле плакал, не то спал.

- Почему плачет? - удивился Ленька.

- Олеко Дундича убили под Ровно, - объяснил Махметка.

Новость была печальной. Олеко Дундича любили в буденновской армии за бесстрашный характер. Многому научился у него Сергей Калуга и теперь тяжело переживал потерю друга и командира.

- Кто сказал, что Дундича убили?

- Ока Иванович.

- А он здесь? - изумился Ленька, - Ведь он на Западном фронте?

- Вчера у нас был. Обещался еще раз прийти.

Ленька так поразился и обрадовался этому известию, что в первую минуту не нашелся, что сказать, и молча смотрел на Махметку. Командир Четвертой кавалерийской дивизии армии Буденного Ока Иванович Городовиков был Ленькиным начальником и воспитателем. И если он появился здесь - значит, что-то должно измениться в Ленькиной судьбе, неспроста вызвали с фронта начдива.

Махметка, желая припугнуть товарища, заглянул под вагон и крикнул:

- Сергей, тикай, паровоз идет!

Сергей не спеша вылез, и Ленька не сразу узнал дружка: куда девалась забубённая шевелюра, остригли в лазарете под машинку.

- Здорово, Юзовка!

- Здравствуй, Калуга. Чего застряли здесь?

- Не пускают. Говорят, Западный фронт отходит на второй план. Появился другой, поважнее... Только ведь из нас бойцы липовые: кавалерия без коней, лазаретная команда. А ты никак трубачом заделался? - И Сергей потрогал Ленькину сигналку.

- В лазарете один боец подарил, учусь играть...

Махметка с завистью поглядывал на Ленькины шпоры, наконец не выдержал соблазна и предложил:

- Давай манять шпора!

- Смотря что взамен дашь...

За минутку Махметка сбегал в штабной вагон и вернулся со свертком.

Бойцы с интересом глядели, как Махметка осторожно развертывал газету, точно там была жар-птица. В свертке оказались галифе огненно-красного цвета, и не просто галифе, а «колокольчики» с навесными боками, да еще подшитые кожей на сиденье.

У Леньки загорелись глаза.

- Меняюсь.

- Снимай шпора, - решительно сказал Махметка.

Ленька отстегнул шпоры и, точно не веря, что так легко выменял драгоценную вещь, протянул их Махметке. Тот с жадностью схватил шпоры, будто в них и состояло все счастье. Оба чувствовали себя неловко: каждому казалось, что он обманул товарища.

- Вот возьми зажигалку в придачу, - сказал Ленька.

- Не надо!

- Тогда расческу бери. Алюминиевая...

- Не надо!

Махметка и в самом деле чувствовал себя счастливым: к такой сабле да еще серебряные шпоры!

Ленька примерил галифе: чуть великоваты. Буденновцы щупали сукно, смеясь, хлопали ладонями по кожаному заду.

- К таким галифе да сапожки бы! - сказал Сергей.

Не успели поговорить об этом, как явились сапоги. Их принес Антоныч. Сапожки были аккуратные, мягкие, на кожаной подметке.

- Если ты теперь трубач, носи на здоровье. Трубача должны видеть за версту!

Сергей снял свою кубанку с зеленым верхом и золотым перекрестьем, нахлобучил Леньке на голову.

- Трубача должны видеть за десять верст!

Петро Хватаймуха тоже желал внести свой вклад и откуда-то принес новую трубу.

- Трубача должны видеть за сто верст!

- А теперь сыграй, - сказал Сергей.

- Правда, Ленька, сыграй. Сердце соскучилось по сигналам, - попросил Хватаймуха.

- Здесь город, переполошим всех.

- Скажешь, я разрешил, - пошутил Сергей.

Ленька вскинул трубу, и заулыбались бойцы, узнали знакомый до боли кавалерийский призыв:

Всадники-други,

В поход собирайтесь,

Радостный звук

Вас в бой зовет!

- Здорово! А ну еще! - просил Хватаймуха.

Ленька заиграл «Коноводов»:

Коноводы, поскорей

Подавайте лошадей,

Подавайте лошадей,

Подавайте лошадей!..

- Ай да Ленька! - хвалили бойцы, а он сам уже разохотился и трубил под смех товарищей:

Сколько раз говорил дураку:

Не держись за луку!..

2

Можно было подумать, что Ока Иванович Городовиков ожидал Ленькиного сигнала, потому что явился в ту самую минуту, когда заливисто пел горн.

Начальник Четвертой кавалерийской дивизии армии Буденного увидел трубача и остановился руки в боки.

- Что я вижу? - воскликнул он, изображая на лице шутливый испуг. - Архангел в красных галифе коноводов сзывает!

Ленька оборвал сигнал и, радостный, замер с трубой в руке.

- Значит, выжил, Ленька? Не берет нас с тобой ни пуля, ни сабля. А ну, дай поглядеть на тебя. Хорош! Гусар, ей-богу, гусар! А труба твоя очень кстати. «Большой сбор» умеешь играть? Труби вовсю, будет важное сообщение.

Ленька замешкался, вспоминая мелодию сигнала, потом поднял горн, и над станицей зазвучал волнующий призыв:

Слушайте все, и все исполняйте!

Сберитесь, быстрее сомкнитесь,

Всадники ратные,

Бурею ринуться, саблею тешиться.

Дружно мы сломим врага.

Слушайте, всадники-други,

Звуки призывной трубы...

Оживился эшелон. Не прошло и трех минут, как вдоль вагонов выстроилась длинная шеренга красноармейцев. Никто ими не командовал, сами становились - сказывалась буденновская дисциплина. Ленька последним занял место на правом фланге, где положено стоять трубачу.

Комдив Городовиков, невысокого роста, туго затянутый ремнями и оттого стройный, в знакомой всем буденновцам серой папахе, в красноармейской гимнастерке с орденом Красного Знамени, молча стоял перед строем. Он пощипывал черные усики и слегка усмехался, точно знал заранее, как будут озадачены бойцы его сообщением.

- А вас немало набирается. Пожалуй, не меньше эскадрона будет, а?

- Берите выше, товарищ начдив, - послышался ответ. - Когда мы выезжали из Сальска, не было эскадрона, а пока ехали, обросли добровольцами. Теперь без малого дивизион.

- Добре... - заключил Ока Иванович, а сам продолжал разглядывать бойцов, узнавал ветеранов-буденновцев. - Хватаймуха, ты чего прячешься?

- Загордился Хватаймуха, - послышался чей-то насмешливый голос. - Мы его переименовали в Хватаймясо.

- За что же такое повышение? - спросил Ока Иванович под смех бойцов.

- Порося принес к обеду!

- Ай-ай, как нехорошо! - покачивал головой Городовиков. - Разве можно красть? Надо взять так, чтобы никто не видел. А воровать боже упаси...

Городовиков был уверен, что все обстояло честно и буденновцы не позволят красть. Просто он хотел повеселить бойцов, и те правильно поняли шутку.

Однако смех скоро прекратился. Ока Иванович поднялся на площадку вагона, и бойцы затихли.

- Товарищи красноармейцы! С сегодняшнего дня вы все являетесь бойцами Второй Конной армии... - Городовиков помолчал. - Знаю, что для вас это покажется неожиданным. Ведь вы ехали к друзьям-буденновцам, к своим боевым тачанкам. Но там обойдутся без нас. А здесь образовался новый фронт, более опасный. И мы должны ударить на Врангеля.

Бойцы переглядывались - кто недовольно, кто озорно: на Врангеля значит на Врангеля! Не все ли равно, где бить буржуев!

- Второй Конной армии еще нет, - продолжал Городовиков. - Мы с вами должны ее создать. И тут вы будете моими помощниками, советниками, а если, нужно, и командирами. Вот как обстоят дела, товарищи ветераны-буденновцы.

Несмелое «ура» прокатилось и затихло, потому что Городовиков нахмурился, давая понять, что до победных криков еще далеко.

- Товарищ Ленин просит Красную Армию покончить с Врангелем. Крым - опасное гнездо контрреволюции. Там собралась вся царская нечисть, и они надеются на возврат к старому...

На станции перекликались гудками паровозы, мелодично перезванивались буферами вагоны.

- Буржуазия любыми способами хочет задушить молодую Республику труда. Английский министр лорд Керзон предъявил Советской власти ультиматум. Что же он пишет в своем ультиматуме, чего требует и чем грозит? Прекратить наступление на Западном фронте и не трогать Врангеля. По-ихнему получается: пусть Врангель бьет нас, а мы должны подставлять спину. Он будет вешать рабочих и крестьян, а мы кланяться ему в ноги.

- Не дождется!

- Нехай тикает за границу, к своему Керзону!

На душе у Леньки стало радостно: да ведь это хорошо, что он поедет на юг! Там же Валетка, а на фронте можно встретить Геньку Шатохина - кадет служит теперь у Врангеля!

Махметка стоял рядом. Ленька наклонился к нему и шепнул:

- Поедем?

Махметка ответил одними глазами: «Поедем!»

- Черный барон ищет союзников на земле и на небе, - продолжал Ока Иванович. - Он послал своих гонцов к атаману Семенову, к Махно и Петлюре. Помчались его представители к Вильсону в Америку, к Мильерану во Францию, к буржуям Англии. Врангель говорит, что он с самим дьяволом заключит союз, лишь бы тот был против большевиков. Крымский главковерх приказал привезти из Сербии явленную икону Курской божьей матери.

В шеренге раздался сдержанный смех. Остальные продолжали внимательно слушать.

- Только Врангель не такой дурак, чтобы надеяться на бога...

Низко в небе пролетел над станицей аэроплан. На его крыльях видны были красные звезды. Оглушительно треща пропеллером, аэроплан пронесся над головами бойцов, и все невольно посмотрели в небо. За аэропланом возникло облако белых листков. Кувыркаясь, они медленно опускались к земле. Одна листовка упала позади строя, другая села на плечо соседу, и Ленька схватил ее. Читать было некогда, он лишь увидел первые слова: «От Дона до Буга, от Днепра до Черного моря льется кровь...»

Ленька спрятал листовку за пазуху, решив, что прочитает ее позднее, а сам продолжал слушать Оку Ивановича.

- У Врангеля сильная конница, и почти вся армия состоит из офицеров, люто ненавидящих Советскую власть. А кроме того, буржуи снабдили его танками, аэропланами, броневиками. Для борьбы против конницы врага и создается Вторая Конная армия. И пусть она будет родной сестрой Первой Конной... А теперь можно и «ура», потому что боевой дух нужен красноармейцу, как перец к борщу!

Городовиков переждал, пока утихнет смех, и уже другим, повеселевшим голосом сказал:

- Теперь предоставим слово... - Городовиков поискал глазами: - Где же Антоныч?

- Кашу доваривает!

- Я здесь, товарищ командарм!

- Скажи-ка нам, для чего существует полевая кухня?

- Поднимать боевой дух.

- Правильно. Что у тебя на первое?

- Суп рататуй! - пошутил кто-то из бойцов, и в строю грянул дружный смех.

- А на второе?

- Шрапнель...

- С поросенком!..

Смеялись все, даже раненые соседнего санитарного эшелона, которые выглядывали из окон вагонов.

Скоро к этому эшелону прицепили паровозик, и состав тронулся. Раненые прощально махали руками буденновцам.

- Ничего, завтра и мы в дорогу, - сказал Городовиков.

3

Летний день подходил к концу, хотя солнце еще стояло высоко. Дул жаркий ветер, не приносящий прохлады. Казалось, не только земля, но и небо, выцветшее от зноя, были раскалены. Сухой одуряющий зной шел от рельсов, от каменной щебенки, от просмоленных шпал.

После ужина буденновцы собрались вокруг костра, разложенного на земле у штабного вагона. Костер догорал, потому что котелки уже опустели и лежали в сторонке. Бойцы расположились на тормозных площадках, на горячих рельсах, а то и просто на земле. Каждый старался занять место поближе к командарму.

Ока Иванович сидел на снарядном ящике и прутиком поправлял угольки в костре.

- Не часто бывает так, чтобы командир, озабоченный делами войны, впадал в лирическое настроение. Но именно так случилось в тот душный летний вечер. Сначала Ока Иванович рассказывал о боях под Житомиром и гибели Олеко Дундича. Постепенно разговор перешел на житейские дела, и Ока Иванович стал рассказывать о своем детстве. Бойцы притихли, слушая.

- В детстве я подпаском был. Жили мы в Сальских степях. Семья наша была большая и бедная. Мы бродили с кочевой кибиткой, нанимались работать к богачам. И вот мой хозяин-кулак обещал заплатить за работу тремя новыми овчинами. Подошла осень, и он слово выполнил. Сшила мне мать новенький полушубок. И зафорсил я в нем. Кто из вас бывал в Сальских степях, тот знает, какие они необъятные. Сто верст будешь ехать, ни души не встретишь - одни колючки, бродячие волки да хищные птицы в небе. Однажды, как сейчас помню, пас я стадо баранов. Вижу, дерутся в степи орлы: не то добычу не поделили, не то по другой причине, слетелись и кричат, клюют друг друга. Пригляделся я и понял - не дерутся, а забивают раненого орленка. Бедняга уже крыло по земле волочит, а те бьют его нещадно. Жалко мне стало орленка, и я кинулся на выручку. Бегу, машу руками, кричу, а птицы ноль внимания. Тогда я бросился в гущу драки и накрыл собой орленка. Кинулись хищники на меня и давай рвать полушубок. Один даже в голову клюнул и шапку сбил. Если бы не примчался на помощь мой верный Галсан, орлы меня заклевали бы... Собаке тоже досталось, изорвали Галсану уши и ноздри. А тут подоспели пастухи подняли меня, и я увидел распрекрасный свой полушубок, а вернее - клочья одни. Чабаны сочувствовали: «Ай-ай, орленка спасал, шуба пропал!» Так и не пришлось мне пощеголять в обновке. Опять надел тряпье, как и раньше...

- Товарищ командарм, а что было с орленком? - спросил боец, сидевший на крыше.

- С орленком? - Ока Иванович хитро усмехнулся и ответил не сразу: - Жив остался орленок, в Красной Армии служит, летает с фронта на фронт...

- Как? - не понял боец, что сидел на крыше.

- Так и летает... - сказал Ока Иванович серьезно. - А сбоку сабля колесом...

Бойцы поняли шутку командарма, а Махметка, о котором шла речь, расплылся в улыбке.

- А то еще есть орел, - продолжал Ока Иванович. - Этот всем орлам орел. Как только бросится в атаку, так белые офицеры врассыпную, боятся его, как черти ладана.

- Сергей, про тебя разговор, - обрадовался Махметка. - Это Сергей охотится за офицерами.

Ленька всегда радовался за друзей и сейчас благодарно смотрел на Оку Ивановича: до чего хороший человек комдив, для каждого найдет хорошее словцо! Гордился Ленька, что многое в его жизни сходилось с жизнью командарма: оба бедняки, оба побывали под расстрелом. У обоих по маузеру. Правда, нет у Леньки ордена Красного Знамени. Зато таких галифе нет ни у кого на свете!

Время было уже позднее, но никому не хотелось расходиться.

- А ну, трубач, покажи свое уменье, - обратился Ока Иванович к Леньке. - Во время отбоя какой сигнал?

- «Вечерняя заря», - догадался Ленька.

- Труби, а мы послушаем.

Ленька отошел в сторонку и заиграл торжественно и певуче:

Знамя по ветру вьется!

Посмотри на него!

Посмотри на него!

Твое сердце отвагой забьется!

Трубы поют вечернюю варю.

Вечернюю зарю вместе встречаем, друзья!

Солнце близко к закату...

4

Сумерки постепенно синели, вступала в своя права южная ночь. Еще пылала заря на западе, медленно угасая. Воробьи в тополях угомонились. Вдали перекликались рожки стрелочников. Но вот все небо от края до края замерцало звездами.

С крыши вагона, где устроились на ночлег Ленькины друзья-разведчики, было видно все небо. Неизъяснимо прекрасным казался звездный купол.

- Эх, красота какая! - мечтательно произнес Сережка, глядя вверх. - В наших краях такого не бывает. Звезды-то какие крупные, хоть в шапку собирай.

- А кто скажет, сколько на небе звезд? - послышался голос повара Антоныча, который, кряхтя, взобрался на крышу и стелил себе постель.

- Девять тысяч двести тридцать два звезда, - не задумываясь, выпалил Махметка.

- Быстро сосчитал.

- Проверяй, если не веришь. - И Махметка засмеялся, довольный, что поставил приятеля в трудное положение.

- Считай сам, а я посплю, - миролюбиво сказал Антоныч, укладываясь поудобнее.

- А все-таки, братва, хорошо жить на свете, - продолжал мечтать Сережка. - Вот разобьем буржуев, еще лучше будет. Хотите, расскажу вам про будущую жизнь?

Ленька лежал, подложив под голову руки, и смотрел на звезды.

Махметка докурил цигарку, бросил с крыши окурок и плюнул ему вдогонку.

- Заливай пуля, Сергей, бреши складно.

- Есть на свете одна книга, которую, если бы я мог, заделал в золотую раму.

- Икона, что ль? - спросил Махметка.

- Книга.

- А почему золото?

- Книга сильно драгоценная. Написал ее ученый монах Кампанелла. Сам он в бога не верил и был очень умный. Жил тогда в Италии папа римский, отпетый гад и палач: людей живыми на кострах сжигал. Давно это было, лет триста назад.

- За что людей сжигал?

- За безбожие... Кампанелла тоже перенес за свою книгу великие муки. Тридцать лет папа держал его в подземелье, погреб такой, назывался «крокодилова яма». Темно там было, как в могиле, а грязь доходила до колен - ни сесть, ни лечь. Но этого мало; Кампанелла был прикован цепями к стене. Попы требовали: «Отрекись от своей книги». А он отвечал: «Умру, не отрекусь». Тогда его привязали за руки и за ноги к четырем столбам и стали сажать на кол - такую жуткую казнь придумал папа римский.

- Что за книга, почему за нее так мучили? - удивился Махметка.

- Про коммунизм эта книга, про будущую жизнь, - ответил Сергей и стал объяснять: - Кампанелла задумался: почему так получается, что во все времена плохо живется трудовому люду, а хорошо бездельникам? И тогда он сделал открытие, что во всем виновата частная собственность. В самом деле, куда ни погляди - плодородные нивы, а миллионы бедняков голодают. Роскошные дворцы стоят пустыми, а в глиняных мазанках нету места, куда положить тюфяк. Вокруг паразита-богача крутятся десять лекарей, хотя он здоров, как бык. А дети бедняков мрут от болезней без врачебной помощи. Или взять ученье. Если ты богатый, то будь хоть дурак дураком, за тобой ходят учителя и гувернантки. А народ остается неграмотным и вместо подписи ставит крестики.

- Потому и деремся с буржуями, чтобы этого не было, - сказал Ленька.

- Тогда придумал Кампанелла разбить цепи рабства и построить государство под названием «Город Солнца», чтобы в этом государстве все было общим и навсегда исчезли зависть, пороки, измены...

Сергей так горячо рассказывал, что сам волновался. Он раже приподнялся на локте. Разведчики тоже притихли. Махметка и тот угомонился и больше не шутил.

- ...И заживут в том государстве люди дружной семьей, станут звать друг друга братьями, старших - отцом и матерью. Жить все будут в больших, светлых домах и все вместе обедать. По одну сторону - женщины в красивых одеждах. По другую - мужчины. А подавать должны дети, тоже нарядно одетые, а во время еды музыка играет...

Рядом с Сергеем послышался негромкий храп.

- Музыка заиграл... - сказал Махметка и толкнул Антоныча.

- Не трожь, нехай спит, - сказал Ленька. - Рассказывай дальше, Сергей.

- Труд в том городе Коммуны будет приносить радость и счастье, и каждый человек выберет себе работу по душе и таланту. И чтобы рабочий день продолжался четыре часа. Остальное время люди займутся науками или играми, для развития телесных мускулов, по-нашему, значит, гимнастика. Люди тогда будут жить до ста лет и даже до двухсот.

- Ничего себе! - не удержался от восклицания Махметка, а Ленька замахнулся на него.

- Дождешься ты у меня сегодня!..

- В том государстве Коммуне детей будут любить не потому, что они наследники нажитого отцовского богатства. И никто не пойдет на преступление, чтобы получить для сына выгодную должность или копить для него деньги. Только за честность и за труд будут любить детей, за верность народу и государству.

Такие рассказы Ленька мог слушать до утра. Если речь шла о Коммуне, он не мог оставаться спокойным и слушал доверчиво и жадно. Вот так же и Васька мечтал о будущей жизни. Здорово все сходится у Васьки и у Кампанеллы.

А Сергей продолжал рассказывать увлеченно, и уже, наверно, сам не замечал, где говорил о Кампанелле, а где свое прибавлял.

- ...А еще, писал Кампанелла, не будет в том Городе Солнца некрасивых людей. Игры на природе разовьют тело, придадут коже здоровый цвет. Особенно красивыми будут женщины - стройными, сильными, выносливыми. И они сами будут побивать камнями тех женщин, которые искусственно себя приукрашивают - румянят щеки, подводят ресницы или носят обувь на высоких каблуках, чтобы казаться выше, а заместо этого приносят вред своему телу и калечат потомство... Или есть любители играть в карты: сгорбятся над столом и сидят целый день... В Городе Солнца такие сидячие игры будут запрещаться. Хочешь играть - бери мяч, бегай, борись, стреляй из лука в цель, словом, чтобы польза была развитию тела. Вот как разумно и красиво будут жить люди...

Понемногу светало, замолк перезвон буферов, и только где-то далеко пел рожок стрелочника. Спал большой город от края до края, а Сережка все рассказывал о той манящей жизни в будущем и закончил словами, прозвучавшими сурово и твердо:

- Замучили Кампанеллу за его мечту. Умирая, он сказал вещие слова. «Все равно, - говорит, - через борьбу, тюрьмы и пытки придет человечество к светлой Коммуне...»

Махметка спал. Звезды в небе уже не казались голубоватыми, как ночью, а золотыми. Хорошо мечтал Сережка о Коммуне. Что-то вечное было в его словах, как в этих далеких мерцающих вселенных мирах.

Скоро и Сергей умолк, один Ленька не мог уснуть и смотрел на притихшую станцию. Он видел блестевшие рельсы. Светлые дороги уходили вдаль, точно в будущую жизнь, о которой рассказывал Сергей... «Иди, Ленька, дальше в путь, - вспомнились слова Сиротки. - Иди, потому что революция не кончилась и за нее еще долго надо биться...»

5

С появлением в Харькове Оки Ивановича жизнь буденновцев пошла веселее. Бойцы уже не томились бездельем, Приходилось бегать по городу с поручениями. Городовиков старался раздобыть что только можно для будущей армии: где сотню кавалерийских седел, где мешок сахару, ящик подков, повозку фуража. Бывший буденновский эшелон обрастал новыми вагонами с амуницией и снаряжением.

Бойцы со случайных пайков, с сушеной воблы и прогорклой крупы перешли на щедрое довольствие, какое только было возможно в то суровое время. Повар Антоныч развернул свои кулинарные способности: из одной коняги ухитрялся приготовить и добрый суп, и перловую кашу с мясом для целого дивизиона со службами.

Держалась небывалая жара, горячий ветер поднимал облака пыли, и она оседала на тополя, на кусты желтой акации. У бассейнов стояли очереди за водой, не было хлеба. И все-таки в городе кипела жизнь. Призывные пункты атаковали добровольцы. То и дело по Сумской, Екатеринославской и Мироносицкой проходили с песнями отряды комсомольской молодежи с винтовками на плече.

Сто потов сходило с Леньки, пока он вместе с друзьями метался по городу со всякими поручениями. Если удавалось что-нибудь раздобыть в местном гарнизоне, тащил на себе через весь город, терпел, но был доволен: прибавлялись запасы, бойцы трудились не напрасно.

В городе всюду пестрели лозунги, призывающие к борьбе с Врангелем. Ленька любил рассматривать плакаты. Особенно понравился ему рисунок в стеклянной витрине на Сумской. С горы мчится красный всадник, в руках - длиннющая пика, а на ней, как жуки на булавке, нанизаны белогвардейские генералы: Колчак, Юденич, Деникин. И лишь один маленький человечек-козявка с надписью: «Врангель» замахнулся на всадника саблей. Смешным и жалким выглядел черный барон перед грозным кавалеристом-великаном.

Хороший плакат, ничего не скажешь! Только Ленька нарисовал бы по-своему: слетелись отовсюду стервятники - Пилсудский, Керзон, Ллойд Джордж - и напали на молодого сильного орленка. А у него гордая надпись на груди: «РСФСР». Хотят хищники заклевать орленка, да не получается. Расправил он могучие крылья и р-раз! - пух и перья летят. Два! - и кубарем закувыркался лорд Керзон. Всех победил бы красный орленок на Ленькином плакате!

Буденновский эшелон стали выводить на главный путь. Подошел маневровый паровозик - грязный, с заплатками на боках, и стал перегонять вагоны взад-вперед. Наконец он вытащил длинный состав из тупика. Вереница вагонов, готовясь в дальний путь, подкатила к перрону вокзала.

На смену маневровому паровозу пришел новенький, блестевший свежей покраской большой и сильный паровоз. Он весь был расписан лозунгами и рисунками. Спереди - большая красная звезда, а по тендеру надпись: «Да здравствует коммунизм во всем мире и дорогой Ильич, руководитель его!»

6

Бывают же неожиданности: перед отправлением Ленька столкнулся на вокзале с Тонькой. Сначала подумал, что обознался, - слишком невероятной казалась эта встреча. Но это была Тонька. Коротко подстриженная, в Абдулкиной кепке, в красной блузке, сшитой из генеральской подкладки, с фанерным баульчиком в руках, она растерянно оглядывалась по сторонам. Ее толкали, а она хмурила лоб, точно соображала, что делать и куда идти.

Все еще не веря своим глазам, Ленька окликнул:

- Тоня!

Девочка вздрогнула, всмотрелась и заулыбалась:

- Ой, Леня, чи я тебя бачу?

- Меня, а ты куда собралась?

- На рабфак еду... Аж в Москву.

- Гляди-ка... - удивился Ленька. - Кто же тебя послал?

- Райком.

- А ты разве комсомолка?

- Теперь да, - серьезно и с чувством гордости ответила девочка.

- Ишь ты!..

- А ты думал, что только вам, мужчинам, можно, а нам, женщинам, нельзя? - с озорной улыбкой проговорила Тонька и вдруг погрустнела: - Мама у нас умерла...

- Жалко, - посочувствовал Ленька. - А где Абдулка?

- На заводе работает молотобойцем. Бронепоезд клепают. А ночью с винтовкой на посту дежурит. А ты почему на фронт не уехал?

- Судьба переменилась: едем Врангеля бить.

- Лень, возьми меня с собой, - доверчиво попросила Тонька.

- Вот еще выдумала. Ты же учиться едешь.

- Возьми, я умею раненых перевязывать.

- Нельзя. Война по шутка...

- Подумаешь, герой! - вдруг обиделась Тонька. - А я все равно пойду воевать. Партизанкой заделаюсь, и никто меня не узнает. Наряжусь цыганкой и стану дурачить белогвардейцев, гадать им на картах: «В огне не сгоришь, соколик, в воде не утонешь...» А сама буду подсматривать, где у них оружие.

- Думаешь, это просто: подошел и посмотрел. Ладно, бросим об этом разговор... Как там ребята поживают?

- После твоего отъезда все подались в райком. Уча стал требовать, чтобы его взяли на фронт. Ему ответили: «Инвалидов не берем». - «Эге, я такой инвалид, что лучше вас воевать буду!» И настоял: взяли его рассыльным в городской военкомат. Теперь в шинели на велосипеде разъезжает, одной ногой педаль крутит, да так, что на лошади не догонишь. Валетка твой жив-здоров. Я нарочно бегала проведать. Узнал меня и не хотел отходить. Даже слезы на глазах у него выступили. Ей-богу, не вру...

Вдоль эшелона бодро шагал Ока Иванович рядом с незнакомым командиром. Он заметил Леньку и остановился.

- Ефим Афанасьевич, ну ты посмотри: в каждом городе у этого парня зазноба...

- Отчаянная голова! - сказал незнакомый командир.

- Так-то оно так, да только и отчаянную голову можно потерять.

Ленька чувствовал себя неловко и делал вид, будто ничего не слыхал.

- Кто это? - шепотом спросила у него Тонька.

- Командарм Второй Конной, Ока Иванович Городовиков.

Тонька хихикнула.

- Ты чего? - строго спросил Ленька, обидевшись.

- Маленький какой...

- Не маленький, а низкого роста, - недовольно проговорил Ленька. - Маленький, да удаленький. Знаешь, как он шашкой орудует? Никто с ним сравниться не может. Один только Семен Михайлович...

Вдали вспыхнул зеленый глаз семафора. Бойцы засуетились у вагонов. Тонька погрустнела: не успели увидеться - и опять расставанье...

- Землянку твою я на щепку закрыла... Тетя Матрена еще не вернулась.

Не зная, как выразить свою нежность, Тонька притронулась к руке друга, погладила ее и застеснялась нечаянной ласки. Потом она что-то вспомнила, открыла баул и вынула круглое зеркальце с женской головкой.

- Возьми.

- Зачем оно мне?

- Бери же...

- Ты меня и так задарила... Ну что я с зеркалом буду делать?

- Глянешь и меня вспомнишь...

- Прощай, Тоня! Может, еще свидимся.

- Лёнка, цалуй невеста, поехали! - послышался голос Махметки.

Вагоны тронулись. Ленька на ходу ухватился за железную скобу, и его втащили друзья.

Кто-то затянул песню, другой заиграл на расческе, третий размахивал буденовкой. А Тонька стояла на перроне с баульчиком, улыбалась сквозь слезы и махала рукой.

Скоро поезд скрылся вдали.

Глава четвертая. НА ВРАНГЕЛЯ!

Наш паровоз мы пустим в ход,

Такой, какой нам нужно.

И пусть создастся только фронт,

Пойдем врагов бить дружно!

1

Зачиналось утро. Солнце вставало над горизонтом, и тени на земле были еще длинными и синими. Ночью прошел дождь, и степь лежала умытая, нежно-зеленая. Пахло горьковатой полынью и чабрецом.

С верхней полки вагона Ленька смотрел в окно. Опять проплывали мимо родные шахтерские дали. Куда ни глянь, все разбито, поломано. На телеграфных столбах оборваны провода, и сидят насупившиеся коршуны. Валяется под откосом опрокинутый паровоз с помятой трубой, он заржавел и зарос одуванчиками. А дальше торчат обгорелые сваи моста, черными обрубками выглядывают из воды.

Чего только не передумал Ленька в то утро! Вспоминалась встреча с Тонькой. До чего отчаянная девчонка: в Москву укатила. А Москва - мечта и сказка. Ведь там Ленин живет!

Случилось бы сейчас чудо: открылась дверь, и вошел Ленин. «Здравствуйте. Владимир Ильич». - «Здравствуй, Леня, как поживаешь?» - «Ничего, хорошо живу, товарищ Ленин, бьюсь за волю народную». - «Спасибо. А то видишь, что у нас буржуи натворили: все разрушили». - «Не горюйте, Владимир Ильич, мы все построим заново, дайте только Врангеля разбить». - «Правильно, обязательно надо отстоять Коммуну... И я надеюсь на тебя, Леня, и на Махметку, и на всех твоих товарищей надеюсь».

Так хорошо и складно мечталось Леньке, что даже сердце замирало от счастья. А поезд катил все дальше на юг. Колеса постукивали на стыках рельсов.

Не только Леньке плохо спалось в то утро. В соседнем купе командарм Городовиков ворочался на жесткой полке, не мог уснуть от тревожных мыслей. Он думал о корпусе Жлобы, с которым теперь связывала его судьба. В штабе фронта сказали, что в бою под Мелитополем Жлоба был разбит врангелевской конницей, побросал все орудия и пулеметы, оставил врагу больше пяти тысяч коней с седлами и сам едва спасся. Ока Иванович не знал подробностей этой драмы, но было обидно и тревожно. Как могло случиться, что опытный народный полководец Жлоба, не раз громивший врага, оказался в таком тяжелом положении? Городовиков знал давно Дмитрия Петровича. Еще на Северном Кавказе вместе добивали Деникина. По характеру Жлоба был крут и несговорчив, отличался личной храбростью и за боевые заслуги был награжден орденом Красного Знамени.

Что и говорить, создавать новую армию из остатков разбитого корпуса будет трудно. Бойцы наверняка потеряли веру в победу, да и сколько их там осталось? А где взять коней и когда их обучать, если на формирование всей армии дано десять дней? Во что красноармейцев одеть? Где взять пулеметы, орудия? Одних шашек потребуется пять-шесть тысяч!..

Беспокойные думы требовали разрядки, да и не в характере командарма было впадать в уныние, и Городовиков поднялся.

На соседней полке спал член Реввоенсовета будущей армии Ефим Щаденко. Постеленная шинель сползла, и рукав покачивался в такт движению поезда.

- Ефим Афанасьевич!

Щаденко вскочил, точно по тревоге, провел ладонью по лицу и с улыбкой сказал:

- Дома побывал...

- Тебе приходилось калмыцкий чай пить?

- Нет. А что?

- Напрасно жил на свете...

- А ты пампушки украинские с чесноком ел? - отпарировал Щаденко.

- Ел: и пампушки, и галушки, и перепычки с маком. Только ведь ничего у нас с тобой нет. Придется попить жареной водички. У калмыков пословица есть: «Сытому жир невкусен, а голодному и вода сладка...» Где-то у меня был сахар... Леня! Алексей Буденнович! - громко позвал Городовиков.

- Я здесь, товарищ командующий! - Ленька стоял у входа в купе и ждал приказаний. Он привык отзываться на прозвища и никогда не обижался. А как только не подшучивали над ним в Первой Конной - и Седым дразнили за светлые вихры, и Буденновичем после подарка командарма.

- Сахару хочешь?

- Детишкам голодным отдайте: вон их сколько на станциях бродит, - сказал Ленька хмуро.

- Больно ты серьезный. Ну, отдашь детишкам, а сам с чем останешься? Бойцу силы нужны.

- Я и так не слабый.

- Ты нам очки не втирай, - сказал Городовиков. - Лучше признайся, что за красотка прощалась с тобой в Харькове?

- Что вы, товарищ командующий... Это соседка.

- Знаем мы этих соседок... Ну, ну, не красней... Говори, кем будешь в новой армии: трубачом или опять на тачанку?

- В разведчики пойду.

- Почему?

Ленька не спешил с ответом.

- Надо мне поймать одного белогвардейчика, - сказал он наконец.

Командиры рассмеялись. Щаденко спросил:

- Почему так мало: одного?

- Имею к нему личный интерес...

Городовиков покачал головой:

- Если каждый будет сводить в тылу личные счеты, какая же получится разведка?.. Ладно, подумаем, кем тебе служить. А пока будешь при мне советником. У царя Николашки было советников сто душ, а ты у меня один всех заменишь.

Когда Ленька ушел, Щаденко сказал:

- Из этого паренька хороший комиссар выйдет.

- Почему именно комиссар?

- Человеческую душу понимает, думать любит. О таких говорят: молод, да стары книги читал.

Городовиков помолчал и сказал задумчиво:

- Ему бы, твоему комиссару, в школу бегать, на речке с удочкой сидеть, а он уже побывал под расстрелом. На десятерых хватило бы горя, какого хлебнул малец. Да ничего не поделаешь: такая суровая доля выпала на нас и на ребятишек наших...

Городовиков порылся в полевой сумке, достал газету, из кармана шинели вынул две сушеные воблы и одну рыбину дал Щаденко.

- Держи, Ефим Афанасьевич, жуй и поправляйся... Между прочим, Врангель сейчас тоже завтракает, только ест он шашлык из свежей баранины, винцом запивает, мед черпает ложкой.

- Позавидуешь, - усмехнулся Щаденко.

- Без шуток... В Северной Таврии, где он хозяйничает, полно немецких колоний, помещичьих имений, богатых конных заводов. Наверняка у него и фуража вдосталь, и сало жрет наше. А мы с тобой воблу ощипываем...

- Не думаю, чтобы в Крыму сладко было. Там одни едоки собрались, одни паразиты, человеческое отребье, выброшенное за борт историей.

- Сейчас мы проверим, так это или нет, - сказал Ока Иванович и достал белогвардейскую газету «Великая Россия», которую дали ему в штабе фронта. - Прочитай-ка, а я послушаю.

Щаденко развернул газету и некоторое время молча, с улыбкой рассматривал крикливые заголовки статей, отчаянные призывы освободить от большевиков «многострадальную Россию». Смешно выглядели объявления. Какой-то чудак-помещик, сидя в Крыму, продавал имение под Харьковом. Баронесса за сходную плату предлагала уроки французского языка.

Неожиданно Щаденко громко рассмеялся:

- Ты, послушай, Ока Иванович, что они пишут:

«Севастополь, 25 марта. По случаю назначения нового главкома русской освободительной армии в Морском соборе был совершен молебен. В присутствии высшего офицерства, купцов и дворянства епископ Вениамин благословил его превосходительство Петра Врангеля страстной проповедью. Вот она: «Дерзай, вождь, и победишь! Ибо ты Петр, что значит твердость. Ты победишь, ибо сегодня храмовый праздник церкви того полка, которым ты командовал в Мировую войну. Ты победишь, ибо сегодня день благовещения; что означает надежду и упование».

- Новый царь объявился: его величество Петр Четвертый, - с усмешкой сказал Городовиков. - Только мы этого царя уже били. Помнишь, он у Деникина кавалерией командовал? Так что царь этот уже бегал от нас, только пятки сверкали...

- Сам Врангель, как видно, забыл об этом, - добавил Щаденко.

Ока Иванович заметил пробегавшего Махметку, и окликнул его:

- Махметка, как смотришь на Врангеля?

- Прямо смотрю, товарищ командующий, не моргаю.

- Это я знаю, что не моргаешь. А побьем мы его?

- Секим башка! - И Махметка потянул из ножен кривое лезвие сабли, явно рассчитывая вызвать у командарма зависть: даже у него нет такой сабли!

- Махметка, тебе боевое задание: на следующей станции добыть кипятку.

- Есть кипяток, товарищ командующий!

В один миг сбегал Махметка в соседнее купе и принес флягу в суконном чехле.

- Молодец разведчик! - похвалил Щаденко, принимая от Махметки флягу. - Зови сюда своих дружков.

Через минуту командирское купе заполнили бойцы. Они принесли свои кружки, сухари, сахарный песок с примесью махорки, расселись тесно на лавках и принялись завтракать, оживленно переговариваясь.

- Товарищ командующий! - обратился к Городовикову Петро Хватаймуха. - Когда же нам коней дадут? Ну какой из меня кавалерист - ни шашки, ни коня, хоть бери кочергу и на козу сидай.

- Коней будем добывать в бою, - ответил Городовиков. - Так у нас, буденновцев, заведено. Ты, Хватаймуха, разведчик, тебе и карты в руки... Когда я был молодым, знаешь какие бублики закручивал!

- Расскажите, товарищ командарм.

- Гм... расскажите. Я бы сказал, да не поверите.

- Поверим, - засмеялись бойцы.

- Сам себя выслеживал. Может такое быть или нет? - спросил Городовиков.

Бойцы привыкли к тому, что Ока Иванович без шутки не обходится. Так и вышло.

- Было это в ту пору, когда я верой и правдой служил царю-батюшке... - начал свой рассказ Ока Иванович. - Однажды после ранения решил я не возвращаться на фронт: тогда мы с германцами воевали. Дал я взятку госпитальному писарю, и устроил он меня взводным в Тридцать девятую казачью сотню, что охраняла завод капиталиста Пастухова в Сулине. Был на том заводе кузнец дядя Миша Кучуков. Он меня, темного в политике человека, втягивал в дела революции. Сначала я на сходках рабочих бывал, потом и листовки стал распространять. Принес их в казарму и рассовал казакам под подушки, вложил в карманы шинелей. Наутро замечаю: казаки таятся от меня - я ведь взводный командир - украдкой читают листовки. Дошел слух о прокламациях до есаула, вызвал он меня в канцелярию, прикрыл плотнее дверь и говорит: «Городовиков, даю тебе секретное поручение: проследи, кто разбрасывает листовки, и донесешь мне». - «Слушаюсь, ваше благородие!» - а сам в ту же ночь опять листовки подсунул казакам. Снова зовет меня есаул:

«Что же ты, Городовиков, плохо смотришь или, может, заметил кого?» - «Никак нет, ваше благородие, никого не поймал». - «Черт знает что творится! Следи лучше, Городовиков, награду обещаю!». - «Так точно, ваше благородие, буду следить». - «Как поймаешь, веди ко мне!» - «Приведу, ваше благородие». - «Я с этого бунтовщика шкуру спущу». - «Так точно, спустите, ваше благородие». - «Иди». - «Слушаюсь». Я крутанулся по всем правилам и... пошел к своему другу, кузнецу дяде Мише, за листовками... Надо же было услужить царю-батюшке...

Долго не умолкал в вагоне веселый смех.

За окном бежали поля. Солнце заглядывало в окна вагона, а когда, поезд делал крутой поворот, опять исчезало. Вдруг бойцы припали к окнам - увидали черную пирамиду в открытой степи.

- Что за гора? Вот так чудо! Леньку позовите.

- Террикон шахты, - объяснил Ленька, стоявший сзади. - Пустая порода - по-народному называется глей.

- Как же ты жил здесь, бедняга? - подковырнул товарища Сергей. - Ни единого деревца.

- Ничего ты в красоте не понимаешь, - обиделся Ленька и подошел к Городовикову. - К Юзовке подъезжаем, товарищ командарм.

- Вижу.

- Конь Валетка меня ждет, сильно ученый. Можно съездить за ним? Город наш от станции в семи верстах, и я мигом прискачу.

- Отпустим, Ефим Афанасьевич?

- За верность боевому другу-коню надо отпустить.

Поезд затормозил, и никто не заметил, когда Ленька спрыгнул с подножки и куда-то исчез.

2

Станция Юзово - островок в степи, пропахший жужелицей и мазутом. Низкий кирпичный вокзал с деревянным перроном. Под ногами хрустят крошки угля. Постройки черны от копоти, а на все четыре стороны раскинулась полынная степь с цветами донника, шипшины и молочая. В поселке белые хаты, обсаженные вишнями, сливами, кисличной. На горизонте в сиреневой дымке - заводские трубы: там Юзовка.

Не слышно в степи гудков, зовущих на смену рабочих.

Заросли бурьяном дороги к шахтам. Голод, тиф и холера гуляли по рудникам.

Однако люди не теряли веры, надеялись: придет жизнь, за которую столько пролито крови. Воспрянет духом рабочая Республика, и застучат молотки, запоют над степью гудки, заколосится на нивах пшеница.

Но вот грянула новая беда. И опять забурлил рабочий Донбасс, запестрели на заборах воззвания и призывы к бою:

Со всех уголков шахтерского края: из Енакиева, Макеевки, Иловайска - шли комсомольцы. Комиссия по мобилизации работала день и ночь. Приходилось сдерживать порыв, чтобы не допустить оголения ячеек, но добровольцев было столько, что остановить их не могли. Особенно бунтовали подростки, они требовали отправки на фронт. Некоторые пускались на хитрость: прибавляли себе года. Другие грозились пожаловаться самому Ленину, а третьи, самые деловые, помогали заводским рабочим собирать бронепоезд.

Именно в эти напряженные дни город облетела весть: на станцию Юзово прибыл эшелон буденновцев.

Со всех сторон повалил на станцию народ. Обгоняя друг друга, бежали ребятишки, спешили женщины с кошелками, старушки с узелками, несли скромные угощения: кто стакан козьего молока, кто кулек вишен, кто узвару в кастрюле или горячих галушек из житной муки. Юзовские рабочие пришли с плакатами и лозунгами, комсомольцы принесли красное знамя - подарок славным буденновцам. На маленькой степной станции стало тесно от людей. Задние поднимались на носки, глядели поверх голов:

- А где Буденный?

- Что ты, не видишь, вон с биноклем стоит.

- Это не Буденный.

- Знаешь ты много...

Красноармейцев угощали вишнями, совали в карманы кукурузу, сваренную в соленой воде. Ребятишки рассматривали диковинный паровоз - новенький от свежей покраски, с надписями и красной звездой. На тендере во весь рост нарисованы рабочий и крестьянин. У рабочего молот в руке. Крестьянин с острой косой. Стоят в обнимку, как два брата. Силища!

Весь буденновский эшелон был разукрашенный и праздничный. На вагонах - красные флажки, боевые призывы, карикатуры.

У многих бойцов шашки через плечо, шпоры позвякивают. Шум, говор... Женщины расстилают прямо на земле чистые рушники, расшитые петухами, - угощайтесь, герои!

Командарму и Щаденко досталась кастрюля с галушками. Они, весело подмигивая друг другу, черпали ложками горячие и вкусные галушки. Добрая женщина смотрела на них и повторяла с улыбкой:

- Ешьте, сыночки, ешьте, родненькие. Вы наши спасители и защитники. - Женщина неожиданно заплакала, закачалась: - Бачите, кажут, що Врангель Жлобу порубал. А там же сынки наши. У меня четверо у Червонной Армии воюют. Кажуть, белогвардейцы детей штыками колют, хиба ж так можно робить!

- Доберемся, мамаша, до того Врангелюки. Придется ему самому испробовать красноармейской сабли, - успокаивал женщину Щаденко.

На станции открылся митинг. Военный комиссар Юзовки, бывший механик Сиротка, потрясал рукой, сжатой в кулак, и громко говорил:

- Товарищи рабочие, а также славные герои буденновцы! Сейчас, когда мировая революция близка к победе и господствующие классы мечутся в страхе, хищные вороны последнего барона Врангеля рвут нашу пролетарскую землю!..

Над степью собирались грозовые тучи. Ветер шквалами налетал на станцию, вздымая пыль, срывая шапки с голов. Красные знамена бились о древки, надувались парусом.

- Золотые мешки международного капитала открыты для Врангеля. А наши красноармейцы разуты, раздеты и нет у них продуктов питания! Но мы с вами, товарищи бойцы, и, чем можем, поддержим вас. Мы передаем Красной Армии свой рабочий бронепоезд, который собрали по винтику в наших мастерских.

Сиротка взмахнул фуражкой, зажатой в руке, и тогда все услышали гул подходящего поезда. С заводских путей заворачивал к станции расцвеченный флагами бронепоезд. Паровоза не было видно: он находился в середине состава и по самую трубу был покрыт броневыми щитами, виднелась одна макушка трубы. На крыше одного из вагонов стояло орудие, нацеленное в степь. На площадках за мешками с песком укрылись пулеметы, из бойниц торчали их тупорылые стволы.

Загремело «ура», полетели кверху фуражки, буденовки, замелькали девичьи платки. Рабочий оркестр грянул «Интернационал», и его подхватили сотни голосов. К перрону, посапывая, подошел бронепоезд, у которого по клепаному броневому боку размахнулась гордая надпись: «ЮЗОВСКИЙ РАБОЧИЙ».

У Сиротки, стоявшего на трибуне рядом с Городовиковым, гордо светились глаза. Подождав, пока уляжется шум, он закончил речь словами напутствия:

- Этот рабочий бронепоезд мы передаем вам, товарищи красные буденновцы! На нем установлена пушка, чтобы враг бежал от вас без оглядки. А там, в конце, - три вагона угля. Нехай этот горючий донецкий уголек жгет пятки проклятому Врангелю!..

Командарм был растроган встречей с шахтерами. Он шагнул к военкому, крепко обнял его и под крики «ура» и гром оркестра расцеловал.

3

После митинга секретарь Юзовского горпарткома, комсомольские вожаки и военком Сиротка повели Оку Ивановича к бронепоезду.

Громоздкий состав из двух бронированных вагонов, нескольких открытых площадок и паровоза, как древний рыцарь, был по самую макушку закован в латы. Бронепоезд был склепан кустарно. Однако Сиротка и все юзовские рабочие гордились своим детищем. Ока Иванович это понял и уважительно похлопал ладонью по броне:

- Хороша машина. Спасибо, товарищи рабочие. Не бронепоезд, а настоящий батыр! Теперь нас голыми руками не возьмешь.

Внутри одного из вагонов еще работали кузнецы: по броне стучали кувалдами. Когда Ока Иванович открыл тяжелую стальную дверь и вошел в вагон, то старший из рабочих - бородач, с поврежденными пальцами на левой руке, в замасленной казацкой фуражке с оторванным козырьком - взглянул на Городовикова и оторопел. Какое-то время оба они молча смотрели друг на друга, потом Ока Иванович воскликнул:

- Дядя Миша Кучуков, ты ли это?

- Ока Иванович?.. Вот так встреча!

- Как ты здесь оказался?

- Кузнецы везде нужны...

- Но ведь ты еще и казак. Из родного края утек?

- Пришлось...

- Ну и чудеса в решете!.. Ты хоть помнишь Тридцать девятую казачью сотню?

- Еще бы не помнить!

- А помнишь, как учил меня против царя бороться?

- Вместе учились...

- Хорош гусь! - усмехнулся Ока Иванович и указал Щаденко на кузнеца. - Я, понимаешь, взводный начальник, честно служу царю-батюшке, а он меня совращает. Казачьего унтера в революционную веру перекрестил! Ну дай я тебя поцелую за это. Здравствуй, дядя Миша, учитель мой дорогой...

- Теперь, Ока Иванович; ты меня бери в ученики.

Городовиков от радости хлопнул кузнеца по плечу.

- Ну и казак, до чего смекалистый! Ведь об этом и речь. Думаешь, зачем я остановился в Юзовке? Набрать командиров из рабочих. Хочу, чтобы в Конной армии был дух пролетарский!.. Передавай свой молот ученикам - и покатили на фронт. Полчаса тебе на сборы. Приедем на Волноваху, дадим тебе коня самого красивого. А лучше пускай будет твоим конем бронепоезд. Сам его сделал, сам и объезжай. Ведь ты, поди, артиллеристом можешь быть?

- Может, - подсказал партийный секретарь. - Он у нас по всем делам академик.

- Точно. Высшую академию окончил, - добавил Сиротка.

- Какую академию? - заинтересовался Щаденко.

- Вон ту, где трубы заводские виднеются.

- Понятно, - усмехнулся Щаденко.

- Одним словом, дядя Миша, то бишь, начальник бронепоезда товарищ Кучуков, собирайся в дорогу. Надеюсь, военком отпустит тебя?

- Нужен нам позарез, но, так и быть, пусть едет...

- Ока Иванович, теперь вояка из меня не тот, - сказал кузнец, - видишь, рука повреждена.

- Не беда... Вон Сиротка вовсе без руки воюет. Была бы голова...

- И борода, - пошутил Щаденко.

- Эге, такой бороды на всем свете не сыщешь, - добавил Городовиков, ласково глядя на пышную черную бороду кузнеца.

4

Ленька возвращался на станцию не один: наверно, у Кутузова не было столько войска, сколько шло за ним. Юзовские пацаны толпой валили за своим полководцем. Одни собрались на фронт, другие провожали. Не мог Ленька взять всех. Пришлось отобрать небольшой отряд самых надежных. Времени на сборы было мало, и все же самые отчаянные прибежали с походными мешками и со своим вооружением. У кого за поясом торчал германский плоский штык, у кого через плечо висела на веревке винтовка японского образца, бог знает где добытая. Шли босиком, зато дружно - нога в ногу, отбивали пятками шаг, а равнение держали на Леньку, который гарцевал впереди верхом на Валетке. Конь перебирал тонкими ногами, как будто пел под музыку. Сразу было видно: обрадовался возвращению хозяина, высоко вскидывал голову, уши держал топорикам. Новенькое седло - подарок юзовчан - приятно поскрипывало под всадником.

Дорожная пыль поднималась над колонной пацанов. Старые пиджаки превратились в скатки и были надеты на солдатский манер - через плечо справа налево. У многих - красные банты на груди. А лица строгие: сразу видно, шахтеры идут!

Когда шагали по узкой и длинной улочке рудника «Ветка», жители высыпали из землянок, с удивлением смотрели на невиданное зрелище.

- Куда вы? - спрашивали ребятишек.

- На пир кровавый! - отвечали дружно «новобранцы». - Врангеля кончать идем.

Можно ли устоять перед таким соблазном? И поселковые мальчишки мчались домой, наскоро хватали все, что может пригодиться на войне, и догоняли юзовскую колонну. Рев младших братьев и сестер, причитания матерей неслись вдогонку. Даже Ленька испугался: как бы не заругал Ока Иванович! Вместо знамени ребята несли плакат с грозными словами:

Даже Илюха рыжий одолел страх и тоже отправился на фронт. На него было смешно смотреть, так он был обвешан вещами: пальто и одеяло взял с собой, прихватил мешок сухарей. На поясе висела фляга. С другой стороны - лопата (окопы копать). Не забыл и кружку, портянки, котелок с ложкой. Пот катил с Илюхи - упарился, бедняга, но не отставал, старался идти рядом с Ленькой.

Ребята разговаривали в строю.

- Не возьмут нас... Комиссию назначат...

- Не имеют права...

- Что ты, бюрократов не знаешь: скажут, малы...

- Врать надо: тебе десять, а скажи двадцать.

- Их не обманешь. Доктор, говорят, по зубам узнает, кому сколько лет.

- Лёнь, скажи, почему у Врангеля такая чудная фамилия: Вран-гель. Врет много?

- Не врет, а торгует.

В толпе ребят послышался смех.

- Чем торгует? Яблоками?

- Россией.

- Вот гад!.. Дай ему бог весело жить, да скоро сдохнуть!

Однако Ленька считал своим долгом объяснить ребятам что к чему:

- У Врангеля ничего нет своего, все ему Антанта дает. И за все это надо платить. Вот Врангель и торгует: Франции отдает Донбасс, Англии - Баку, Японии - Дальний Восток. А себе - Москву.

- А вот этого он не нюхал? - И Уча показал кукиш.

- Обязательно, говорит, Москву заберу, - продолжал Ленька. - Не пройдет и полугода, как Москва моя будет... Только была у собаки хата: дождь пошел, она сгорела.

Ребята согласно закивали головами.

5

На станции Юзово воинский эшелон был готов к отправлению, когда с башен бронепоезда заметили вдали массу людей с всадником впереди. Колонна приближалась, и на бронепоезде уже готовы были повернуть в ту сторону орудие, но потом разобрались, что тревога была напрасной.

Сначала думали, что гонят стадо. Ока Иванович даже потянулся рукой к биноклю, но тут Махметка закричал:

- Лёнка едет!

На станции не могли понять, откуда взялось столько ребятишек, да еще с оружием.

- Ты кого привел? - строго спросил у Леньки Городовиков, когда к эшелону, четко печатая шаг, подошли «новобранцы» и остановились под Абдулкину команду: «Стой: ать-два!»

- Прибыло революционное пополнение, товарищ командарм, - доложил Ленька, спешиваясь и беря под козырек.

- Ты что выдумал? У нас не детский приют...

- Это шахтеры, товарищ командарм, дети трудовой семьи!

Ленька произнес эти слова с такой гордостью, что Ока Иванович смягчился.

- Гм... дети трудовой семьи... Гренадеры. - Городовиков взглянул на Щаденко и Кучукова, как бы приглашая их в свидетели, потом подошел к Абдулке Цыгану: - Ты зачем привел пацанов?

- Воевать, товарищ командир.

- Воевать? Хорошо. Вот прибыл ты на фронт и выходишь один на один с врагом. У тебя никакого оружия, а у него винтовка. Что ты будешь делать?

- За глотку возьму...

Среди бойцов грянул хохот.

Сдерживая усмешку и стараясь глядеть серьезно, Городовиков прошел вдоль ребячьего строя, остановился перед Илюхой и долго разглядывал его амуницию. Командарм ни слова не произнес, но уже слышался сдержанный смех.

- А подушку ты захватил?

- Не. А что, нужно? - простодушно спросил Илюха и, забыв закрыть рот, так и стоял с отвисшей челюстью.

- Обязательно. Как же ты без подушки? Иди домой и возьми.

- Это я быстро... У маманьки есть.

Пока шел веселый разговор, харьковский паровоз напился воды из длинного брезентового хобота, набрал в тендер угля и теперь пятился задом, подходя к эшелону.

Когда Илюха, оставив свои вещи на станции, побежал за подушкой, Ока Иванович продолжал разговор с Ленькиными ополченцами. Он заметил самого маленького по росту конопатого мальчишку, который норовил протиснуться в передний ряд, чтобы его заметили. Ворот рубахи у него был расстегнут, и виднелся нательный крестик.

- А ну, подойди сюда, - позвал его Ока Иванович! - Крест зачем надел?

- Мамка повесила, сказала: если пуля попадет в крест, то спасешься. А я пули не боюсь.

- А шашки?

- Тоже.

- Чего же ты боишься?

- Промахнуться... - ответил мальчишка под громкий смех.

- Как тебя зовут?

- Филипп Иваныч!..

- Филипок! - сказал Хватаймуха. - Взять его к нам, пускай в обозе ездит.

- Сколько ж тебе лет?

- Двенадцать... будет.

- А сейчас сколько? Чего молчишь?

- Неважно, сколько сейчас. Главное - сколько будет...

- Ну вот что, шахтеры, - заключил Городовиков. - Оружие всем до одного сдать! Двоих беру, - Ока Иванович поглядел на Сашко и Абдулку. - Остальные - по домам! Воевать можно и здесь: помогайте отцам уголь добывать, боритесь с холерой, чтобы не косили болезни наших людей. Все, хлопцы. Разговор окончен.

- А мы ночью захватим паровоз и уедем.

- Этого нельзя делать!

Ребята стояли, понуро глядя на командарма. Было видно по лицам, что не убедил их Ока Иванович. Они молчали и только стреляли глазами по сторонам, и разве узнаешь, что у этих сорванцов на уме?

И опять заиграли трубы - в поход!

Покачиваясь на стрелках и скрежеща на крутых поворотах, бронепоезд выходил на главный путь. Он должен был идти на фронт первым. И впереди реяло красное знамя с золотой бахромой - подарок юзовского комсомола. Вслед за бронепоездом тронулся буденновский эшелон.

Люди бежали вдоль железной дороги, провожая бойцов. Не смолкали крики «ура», взлетали к небу и падали шапки, мелькали девичьи платки, точно голубиные крылья.

Гречонок Уча, отчаянно работая единственной ногой, ехал на своем старом велосипеде системы «Нурмис». Он не отставал от поезда, держался одной рукой за руль, а другой махал товарищам.

В пути, за станцией Рутченково, в штабной вагон прибежал боец и, смеясь, доложил:

- Товарищ командарм, поезд не тянет.

- Почему?

- Юзовские пацаны все крыши заняли. Ей-богу!..

Глава пятая. ВОЛНОВАХА

Мы - красные кавалеристы,

И про нас

Былинники речистые

Ведут рассказ:

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы гордо,

Мы смело в бой идем.

1

К прибытию поезда на станцию Волноваха на длинном перроне был выстроен для встречи командарма полуэскадрон кавалерии. Зрелище было не из веселых: лошади понурые, усталые. Кавалеристы сидели на конях сутулясь, небритые, обмундирование у всех - полуармейское, многие без винтовок.

Военачальники встречали командарма в пешем строю. Самого Жлобы не было. Вместо хора трубачей стоял на фланге пожилой усатый красноармеец в рыжих обмотках и с ним мальчик в старой буденовке; оба с помятыми сигнальными трубами.

Когда Ока Иванович и Щаденко вышли из вагона, трубачи нестройно проиграли встречу. Послышалась команда: «Смирно! Равнение направо!» Старший из военачальников вяло козырнул Городовикову и доложил, что Ударный кавалерийский корпус находится на отдыхе и занят ремонтом лошадей. Ока Иванович подумал про себя, что слово «ударный» прозвучало двусмысленно.

Что и говорить, картина была безрадостная. А тут, как назло, торчал на переднем плане облезлый верблюд в уздечке и с веревкой, свисающей до земли. Верблюд маячил лохматыми горбами и надменно жевал подсолнух. С царственной осанкой, свысока он смотрел на прибывшего командарма и перебирал губами, точно говорил: «Вот такие, братец ты мой, дела». Случайно оказался здесь верблюд или его нарочно привели, было не ясно. Двугорбый «корабль пустыни» подчеркивал общую унылость и некстати напоминал о разгроме Жлобы. Не зря говорили, что первыми вестниками поражения в тылу врага были верблюды, бегущие по полю без вьюков.

Ленька получил приказ не отлучаться и всюду ходил за командармом, соблюдая дистанцию. Первое время он ловил на себе хмурые взгляды жлобинских командиров, не понимавших, в какой должности у командарма состоит этот мальчишка в красных галифе и с маузером. Леньке стало обидно, ему показалось, что его принимают за мальчика. В отместку он сам стал критически оглядывать жлобинцев: дескать, не очень зазнавайтесь, кавалеристы битые... В то же время ему было жалко жлобинцев и досада брала: как мог шахтерский командир поддаться врагу? Ведь каких только слухов не ходило о Жлобе. Будто попал он в плен к Врангелю и черный барон собственноручно повесил его на городской площади в Мелитополе. Слухи слухами, а разгром чувствовался во всем. Трудно будет Оке Ивановичу создавать армию из разбитых частей...

По пути со станции в штаб Ленька поотстал, и с ним поравнялся старый друг командарма - дядя Миша Кучуков (бойцы уже успели прозвать его за бородищу Папашей). Командир бронепоезда был в военной форме, с шашкой и наганом. Он обращал на себя внимание поистине необычайной черной бородой, доходившей до пояса. Кучуков раздобыл себе серую кубанку. Она лихо сидела на голове и молодила кузнеца.

Ленька хотел попросить Папашу взять к себе на бронепоезд Абдулку, но командир был занят своими мыслями, и пришлось отложить разговор до другого раза.

Штаб корпуса помещался в одноэтажном каменном доме с высокими овальными окнами.

Командиры заходили в большую комнату и рассаживались на лавках вдоль стен. Эта комната сообщалась с небольшой передней двустворчатыми дверями, которые плохо закрывались и скрипели. В передней собрались ординарцы на тот случай, если кто-нибудь из них понадобится командиру.

Они молча покуривали, на Леньку не смотрели. Настроение у жлобинцев было скверное.

Когда все были в сборе, явился Жлоба. Ленька не знал его в лицо, но догадался, потому как ординарцы при его появлении вскочили по стойке «смирно».

На Жлобе была длинная синяя черкеска, стянутая в талии кавказским ремнем. На груди слева и справа нашиты крупные серебряные газыри. На голове кубанка черного каракуля. Спереди на поясе висел широкий кинжал, отделанный чеканным серебром и с шариком на конце. Длинная казацкая шатка свисала до сапог, едва заметных из-под черкески. И еще заметил Ленька на груди комкора орден Красного Знамени.

Жлоба вошел в сопровождении личной охраны - двоих молчаливых черкесов. Он не ответил на приветствия, распахнул дверь ногой и вошел в большую комнату. Половинки двери долго качались ему вслед. Черкесы остались в передней и, настороженные, мрачные, заняли места у входа.

В комнате военного совета смолкли голоса. Ленька услышал разговор между Городовиковым и Жлобой:

- Здорово, Ока.

- Здравствуй, Дмитрий Петрович... Рад тебя видеть.

- Я тоже...

- Значит, будем вместе добивать Врангеля?

- Гуртом и батьку бить легче, - сказал Жлоба с обидой в голосе. Ему казалось, что все только и думают о его поражении, и не собирался отмалчиваться или скрывать, свои неудачи. Поэтому добавил нарочито весело: - Пока что нам белогвардейцы дают жару: и в хвост и в гриву...

- Ничего, - успокоил Городовиков. - Есть поговорка: побили - научили.

Военный совет начался с докладов командиров. Первое время разговор шел спокойно. Потом страсти разгорелись, зазвучали речи, полные взаимных упреков. Ординарцы в передней притихли, вслушиваясь, а кто был посмелее, заглядывал в щелку. Телохранители Жлобы нахохлились, готовые броситься на помощь своему начальнику.

Из докладов и жарких споров Ленька узнал всю горькую правду о поражении Ударного кавалерийского корпуса под командованием Дмитрия Жлобы.

Случилось это в конце июня. Корпус был срочно переброшен с Кавказа на Южный фронт и получил приказ: остановить наступление Врангеля. Кавалерии ставилась задача - прорваться в тыл врага, отрезать ему пути отступления в Крым, а затем взять Мелитополь, где находилась ставка Врангеля.

Семь тысяч красных конников с артиллерией, множеством пулеметов на тачанках, с обозами, за которыми шли два броневика, прорвали оборону врангелевцев и двинулись по его тылам. В бою под Черниговкой они с ходу разбили два офицерских полка, захватив до пятисот пленных. Первый успех окрылил бойцов и командиров. Но это был единственный успех.

Силы были рассчитаны плохо. Вслед за успехом начались неудачи. Они нарастали подобно лавине - неотвратимо и грозно.

Белая кавалерия вдвое превосходила конницу Жлобы. А отборные пехотные дивизии наполовину состояли из офицеров - мастеров боя.

Враги поняли: в руки шла крупная добыча. Врангель примчался из Крыма в Мелитополь, чтобы лично руководить окружением красной конницы.

Отовсюду стягивались в единый кулак бронепоезда, занимала выгодные позиции артиллерия, скакали в обход казачьи дивизии, усиленные броневыми автомобилями. Аэропланы вели непрерывную разведку с воздуха.

Первый удар нанесли броневики: они ворвались неожиданно в колонию Лихтенфельд, где стояли штабы красных, и обстреляли их из пулеметов. Всей массой жлобинцы бросились на восток, но там были встречены ураганным огнем с дроздовских пулеметных тачанок. Красная кавалерия повернула назад, но и здесь наткнулась на отборные дивизии врангелевской конницы. Оказавшись зажатыми со всех сторон, жлобинцы заметались, отыскивая выход, вконец заморили лошадей, но прорваться не могли. С севера путь был закрыт корниловской дивизией с тремя бронепоездами, которые в упор расстреливали картечью красных конников. Казачьи полки и эскадроны, как пчелы мед, облепили жлобинцев, отсекали обозы от боевых частей, захватывали артиллерию.

Жлоба потерял связь с войсками, и большое сражение распалось на отдельные очаги. Непрерывно жужжали над головами вражеские аэропланы. Английские летчики осыпали обессиленную конницу тучами железных стрел, сбрасывали бомбы. Измученные, раненые лошади падали. Всадникам ничего не оставалось, как бросать коней и спасаться бегством. Но по степи кружили кавалерийские отряды врангелевцев и всех, кто прорывался через сады и огороды, ловили, рубили на месте, забирали в плен.

Самому Жлобе с тысячью конников из дивизии имени Блинова удалось прорваться и уйти.

Ленька был потрясен. А ведь он еще не знал того, как торжествовали белогвардейцы по случаю победы. Как в Мелитополе генерал Врангель лично принимал парад войск, как гарцевала мимо него кавалерия и казаки подкидывали кверху фуражки, кричали «ура». Каждый всадник вел за собой по две, а то и по три захваченные лошади. Кони, точно люди, брели печальные, уронив головы. Они будто понимали, что очутились в неволе. Пленных красноармейцев Врангель отдал на расправу Кутепову. Это был деникинский генерал, люто ненавидевший революцию, настоящий палач. Кутепов приказал выстроить пленных в шеренгу, ходил вдоль строя и указывал конвою, кого расстрелять. Из четырех тысяч красноармейцев он оставил в живых едва ли половину...

Раструбили буржуи по всему миру об этой победе Врангеля, хвалили его, радовались поражению Советов, а самого барона сравнивали с Наполеоном.

Ничего этого Ленька не знал, а знал бы - еще больше закипело сердце от ненависти к врагам. Хотелось чем-то помочь товарищам. Ведь поражение не позор, а горе. Кто виноват - это другой вопрос.

Военный совет между тем продолжался, страсти разгорались. Ленька подошел к двери и заглянул в щелку. Ока Иванович сидел за столом и тетрадкой разгонял табачный дым. Выступал жлобинский командир в лохматой папахе. Он с болью говорил о том, как во время рейда в тыл врага не высылалось боевое охранение, не велась разведка. Жлоба резко перебил выступающего, обвинил во всем высшее начальство.

- Какие там головы думали в штабе, - возмущался он, - если во время рейда не было связи! Под Волновахой стояло тридцать наших аэропланов. Я спрашиваю: зачем находились там эти летающие гробы, если позволили врангелевцам осыпать мою кавалерию стрелами и рвать нас бомбами?

- Фронт растянулся дугой на триста километров, - объяснил Городовиков. - Может быть, аэропланы были заняты общей разведкой?

- Разведкой? - гремел Жлоба. - А может, за пивом для штабников летали?

- Зачем сваливать вину на аэропланы, Дмитрий Петрович? - заметил Городовиков. - Просто нам надо учиться воевать у врагов.

- Еще чего не хватало! Нехай они учатся. А моим конникам не занимать смелости. Мы академий не кончали, а белых генералов рубали и еще будем рубать!

- Тебя никто не обвиняет в трусости. - Ока Иванович начинал сердиться. - Нам всем недостает знаний, вот почему покамест не мы бьем Врангеля, а он нас. Я знаю, например, что он ввел у себя жесточайшую дисциплину. Говорят, генерал Кутепов повесил своего офицера только за то, что тот не приветствовал его на улице.

- Может, у нас заведем такие старорежимные порядки?

- Ты, Жлоба, словами не играй. Дисциплина - основа всякой победы. И я думаю, что причиной поражения твоего корпуса была слабая дисциплина. Один умный человек сказал: разбитые армии бывают разбиты до сражения.

- Посмотрим, как сам будешь воевать, - угрюмо произнес Жлоба.

- Одно знаю, Дмитрий Петрович: зазнаваться не будем, - ответил Городовиков.

Первый раз в жизни Ленька стал свидетелем того, как проходит военный совет, и набрался ума по самую макушку. Он и не знал, что командиры разговаривают между собой так сердито: того и гляди, за сабли схватятся. А он-то думал: махай шашкой, пали из винтовки - и все дело в этом! А выходит, что командирам труднее жить: сам воюй, да еще других веди за собой, за всех отвечай, а проиграешь сражение - позор, и первого к ответу. Правильно говорили на военном совете - не зазнаваться, и тогда никакой враг не застанет врасплох.

2

После военного совета Ока Иванович решил прощупать настроение бойцов-жлобинцев.

Части разбитого корпуса были расквартированы по окрестным селам, хуторам и в самой Волновахе. Бойцы большей частью жили во дворах под открытым небом. Здесь не так было жарко, сады наливались плодами, давно поспели вишни, абрикосы, зацвели подсолнухи: из-за плетней выглядывали их золотые лики.

Ока Иванович шел по сельской улице. Возле низенькой, крытой соломой хаты собралась группа кавалеристов. Бойцы от нечего делать упражнялись двухпудовой гирей. Неподалеку высоченный детина держал под уздцы жеребца, дергал и кулаком бил его по морде. Жеребец упирался. Городовиков быстрыми шагами направился туда.

- А ну стой! Почему коня бьешь?

Боец не отвечал.

- Чего молчишь, Прошка? - вступил в разговор рыжебородый боец и объяснил за товарища: - Под ним коня убили, а теперь в ездовые переводят.

- Кавалерист... - с укором проговорил Городовиков, глядя на смущенного Прошку. - Тебе только на верблюде ездить: сидеть между двумя горбами и дремать с винтовкой... Ты сначала накорми коня, а потом показывай силу. Ишь, Илья Муромец... Наверно, мешки пятипудовые, как игрушки, перебрасываешь с места на место?

- Могу... - вдруг с каким-то вызовом, хотя и негромко, проговорил Прошка. - И вот так тоже могу. - Он поднял тяжелый двух пудовик правой рукой, не спеша перекрестился гирей, поцеловал в донышко и аккуратно поставил на землю.

Бойцы засмеялись. Не удержался и Городовиков, сказал:

- Значит, правильно тебя в ездовые перевели: где лошади не возьмут, сам потянешь.

Великан-боец молча ковырял песчаную дорожку носком сапога. И почему-то было жалко его; может быть, потому, что слишком был молод: еще усики не пробились на пухловатом юном лице.

- И обмотка, гляди, размоталась, - продолжал Городовиков. - Почему не подвяжешь? Наверно, с тех пор и болтается, как от Врангеля улепетывал? - Ока Иванович намеренно коснулся больного вопроса, чтобы вызвать бойцов на разговор.

- На нашем месте любой побежал бы... - обидчиво отозвался Прошка, закрепляя конец обмотки.

- Неужто так страшно? - спросил Городовиков, и трудно было понять: в шутку он спрашивает или всерьез. - Ну, расскажи, я люблю страшные истории. - И Ока Иванович усадил бойца рядом с собой на бревно. - Начинай, выкладывай, как в церкви на исповеди.

- Что выкладывать... - Прошка переглянулся с товарищами, как бы спрашивая, можно ли откровенничать, не попадет ли от взводного.

- Не стесняйся, рассказывай, как случилось, что красные герои трусливо бежали от врага.

- Разведка никуда не годилась, - сказал Прошка и опять поглядел на товарищей.

- Не в том дело, - перебил рыжий боец, затыкавший пучком травы дыру в сапоге. - Чересчур враг силен. Не совладать нам с Врангелем...

- Как с ним совладаешь, если ему буржуи всего света помогают, - добавил небритый жлобинец с перебитой рукой на марлевой повязке. - Сказывают, что этот... как бишь его, который в Америке главный?..

- Вильсон, - подсказал. Прошка.

- Ну да... Будто бы приказал этот Мильсон: дайте, говорит, генералу Врангелю столько снарядов, чтобы на каждого красного армейца пришлось не меньше как по одному, а пуль по десятку на душу... Чтобы, говорит, ни одного в живых не осталось.

- А кони у Врангеля какие! - сказал Прошка.

- Что кони, - перебил рыжий. - Одних иропланов сколько! Поверите, товарищ командир, уся неба в иропланах: солнца не видать. Низко летают и головы пропеллером сносят. Ехал, к примеру, человек на коне, а тут ироплан - вжик, и головы нету!..

- Тимофей, ты про стрелы расскажи командиру, - напомнил раненный в руку жлобинец.

- А стрелы - это жуть! - охотно подхватил рыжий. - С ироплана кидают: сыпанет из мешка - и летят вниз тучей. Попадет и пронзит насквозь. Одного так пригвоздила к земле, что оторвать не могли.

Властью, данной командарму, Ока Иванович мог бы осадить паникеров, пристыдить их и даже наказать, но он изобразил на лице испуг и насмешливо сказал:

- Ну, братцы, надрожался я, пока слушал ваши рассказы. Прямо ноги подкашиваются от страха, штаны сваливаются... Не знаю, что делать. Спрятаться, что ли, пока не поздно?

Красноармейцы растерянно молчали: лучше бы изругал, чем такая издевка... А командарм вмиг посуровел и пошел прочь, убыстряя шаги. Рыжий покосился на Прошку, рассчитывая свалить на него всю вину.

- Исповедался? - спросил он у Прошки.

- Тебе самому только с тараканами на печи воевать, - сказал небритый боец и поднялся, отряхивая запыленные галифе.

- Взводный идет! - вдруг испуганно прошептал молодой боец в лаптях и хотел бежать, да не успел.

Командир взвода в лохматой папахе, и под которой ручьями катил пот, подбежал к бойцам.

- А ну, кто тут по-бабьи трепал языком? Чего командарму наговорили? Вста-ать! Всем по два наряда на конюшню. Шагом марш!..

Бойцы расходились с чувством невыразимого стыда. Прошка отвязал мерина и уважительно повел его под уздцы.

3

В полдень был назначен смотр войскам. Полки построились за поселком в открытом поле. Командиры выехали перед строем и сидели на конях в ожидании парада.

Отдельно, на фланге, стояла группа буденновцев, или, как их здесь называли, городовиковцев. Среди них находился Ленька верхом на Валетке.

К Городовикову подвели вороную тонконогую кобылу с белой звездочкой на лбу. Командарм легко вскочил в седло и, бросив лошадь в легкий галоп, помчался на дальний фланг, к отряду буденновцев. Поговорив о чем-то со своими, Городовиков поехал вдоль фронта. Потом он пустил лошадь полевым галопом туда, где перед корпусом танцевал на белом коне Жлоба. Конь командарма летел легко, чувствуя опытного всадника.

До Жлобы оставалось не более трехсот шагов, когда неожиданно командарм увидел впереди канаву с водой. Останавливать лошадь было поздно. В один миг собрал он коня и рывком послал его вперед. Птицей перемахнула вороная широкий ров и, не сбавляя хода, помчалась дальше. Промелькнул Жлоба на белом коне. Городовиков осадил разгоряченную лошадь и, выхватив саблю, приветствовал полки. В ответ послышался нестройный гул голосов. Командарм вложил саблю в ножны и подъехал поближе к строю кавалеристов.

Он видел перед собой усталые лица. Вооружены бойцы как попало: у одного пика, у другого шашка. Многие бойцы разуты. Кони без седел, среди них немало раненых. В передней шеренге на серой вислопузой лошадке сидел тот рыжий, у которого пучок травы торчал из сапога. Рядом с ним боец в ситцевой рубахе - как видно, не нашлось гимнастерки. «Цыганский табор», - с горечью подумал Городовиков. По количеству бойцов эта армия едва ли равнялась одной кавалерийской дивизии.

Оглядывая хмурые лица бойцов, Городовиков понял, что никакими словами не поднять упавший дух. Нужно придумать что-то из ряда вон выходящее, вернуть бойцам веру в свои силы. Показать бы им лихую буденновскую джигитовку, чтобы разжечь кавалерийскую удаль, пробудить чувство беззаветной отваги. Но не подумают ли, что новый командующий решил похвастаться? Впрочем, умный поймет, а на дураков равняться не стоит.

Жлобинцы не поняли, почему командарм посигналил кому-то обнаженной шашкой. И тотчас на дальнем фланге отделился от колонны всадник и, тоже выхватив шашку, помчался навстречу. Жлобинцы с любопытством смотрели на конников, скачущих друг на друга. Задние привстали на стременах, чтобы лучше видеть, что там должно произойти.

Ленька волновался больше всех. Он с замиранием смотрел, как Махметка мчится на его Валетке, а Ока Иванович едет ему навстречу с поднятой шашкой. Вот они съехались. Точно молнии вспыхнули сабли, скрестились, и раздались звонкие лязгающие удары металла о металл. Кони крутились, плясали на месте. Ленька и все его друзья с тревожным интересом следили за этой показательной рубкой. Только бы не споткнулся Валетка! Всадники то отскакивали друг от друга, то вновь сходились, точно шел между ними настоящий бой. Махметка ловчился так и этак, но ему не удавалось перехитрить Оку Ивановича. Тот лучше действовал саблей, расчетливо, играл с ним, как кошка с мышкой, а потом едва уловимым движением выбил саблю из рук Махметки; она кувыркнулась в воздухе и шлепнулась на землю.

Пришпорив коня, Махметка свесился с седла и подхватил с земли свою саблю. Но игра уже закончилась.

По лицам жлобинцев было видно, что показательная рубка раззадорила их. Первая искра вспыхнула, и надо было ее раздуть.

Махметка понял расчет командарма. Вихрем помчался он перед строем кавалеристов. На полном скаку спрыгивал с коня, пружинисто отталкивался ногами и опять был в седле. Потом бросил повод и вскочил Валетке на спину. Так он долю мчался вдоль фронта.

По рядам пронесся гул одобрения. Буденновцы кричали:

- Давай, Махметка, рви подметки на ходу!

- Этот докажет, как на вербе груши растут!

А Махметка уже выделывал фокусы с саблей: рубил на скаку справа, перебрасывал клинок в другую руку и рубил слева.

По молчаливому знаку Жлобы на поле выехал один из его наездников - лихой командир Цымбаленко, тот самый, что влепил бойцам по два наряда вне очереди. Папаха у него была сдвинута на ухо, и он выглядел истинным орлом. Выждав, когда Махметка вернется в строй, он начал джигитовку: делал «ножницы», стрелял на ходу, метко поражая мишень, бросал платок и подхватывал его с земли.

На смену Цымбаленко выезжали другие кавалеристы, выделывали такие приемы, что вызывали всеобщее восхищение.

Жлоба повеселел, в глазах заискрилась гордость: вот как умеют наши, не очень задавайтесь, товарищи буденновцы!

А Городовиков радовался: состязание разгорелось так, что удержу не было. Нет уж, если забилось сердце кавалериста отвагой и удалью, не устоять врагу!

Смотр войскам закончился строгой речью командарма:

- У нас, в Первой Конной, существует закон: идти вперед и не озираться по сторонам! Кто побежит или будет сеять панику, тому голову с плеч! Красная кавалерия - армия смелых. Кто не выдержит суровых порядков, лучше не становись в наши ряды!..

Строй кавалеристов был недвижим, лишь кое-где всхрапывали кони. Жлобинцам понравилось, что их приравнивали к легендарным героям Первой Конной. Это было тем более дорого, что сказано в трудный час, в час поражения.

А командарм продолжал, и его живые черные глаза озорно сверкали:

- Смелость берет города. Но это бывает только тогда, когда смелость сочетается с мастерством боя. Перед нами враг коварный и опытный. Врангелевская армия заново обучена и насыщена техникой. Надо так научиться владеть конем и шашкой, чтобы хваленые белые офицеры дрожали при одном виде красного конника!

Перекатное «ура» загремело над колоннами, затрепетали на пиках кумачовые флажки, вскинулись обнаженные шашки, засверкали в лучах солнца.

4

В эскадронах началась боевая учеба. Опытные кавалеристы учили молодежь владеть саблей, брать на коне препятствия, рубить лозу, а вернее кукурузу, потому что лозы поблизости не было, а кукурузой засеяны неоглядные поля.

Тем временем на станцию прибывали воинские грузы. Артиллеристы скатывали с площадок гаубицы. Два вагона были нагружены пулеметами. Их расхватали в один миг, потому что в дивизиях была сильная недостача станковых пулеметов. На другой день прибыло пять, а потом еще столько же новеньких броневых автомобилей. Бойцы повеселели и смеялись над бродячим верблюдом, который подошел к броневику, понюхал его, а когда шофер рявкнул резиновой грушей, в испуге отскочил.

Прибыл маршевый эскадрон новобранцев, все бойцы на конях, но без седел. С ними прибыл обоз - вереница повозок с винтовками, кавалерийскими карабинами, хотя и не новыми, но вполне боевыми. Особенно радовались патронам. Красноармейцы как драгоценность пересыпали их в руках.

Набивали карманы и подсумки. В бою каждая обойма на вес золота.

Бойцы чинили обмундирование, ремонтировали пулеметные тачанки. В кузнице звенели молотки - там ковали лошадей, делали подковы.

По-прежнему недоставало коней. По окрестным селам отправились отряды по закупке лошадей. Но там гуляли банды, нередко завязывались перестрелки, и приходилось в бою терять товарищей.

Сергею Калуге посчастливилось добыть замечательную породистую лошадь. Было удивительно, как могла оказаться в глухом селе кобыла английских кровей? Хозяин-кулак замуровал ее в потайной конюшне за саманной стеной. Но Сергей был опытным разведчиком: он обстукал стены, обнаружил подозрительную пустоту, приказал взломать тайник и вывел чудо-коня!

Хозяина за укрытие лошади арестовали, а Сергей стал владельцем чистокровной кобылицы. Кое-кто из командиров с завистью поглядывал на лебединую шею породистой лошади с умными синеватыми глазами и пробовал соблазнить Сергея на обмен или продажу:

- Зачем тебе этакая раскрасавица? Уступи.

- Ишь чего захотели! - отвечал Сергей, посмеиваясь. - Мне и самому нужен резвый конь, чтобы ни один офицер не ушел от меня.

На этом разговор заканчивался: буденновцы знали приемы Сергея. Подражая Олеко Дундичу, он в атаке гонялся за офицерами. Это было его «специальностью», и она себя оправдывала: конники противника, потеряв командира, впадали в панику.

Добыл себе лошадь и Махметка. Ему достался кабардинец, горбоносый жеребец, злой как черт. Ноги у коня были сухие, мускулистые, шея тонкая. Махметка прозвал его Шайтаном. Конь и впрямь был похож на черта: глаза дикие, нрав горячий, он не умел стоять на месте, взвивался на дыбы.

Таким образом у Валетки появились друзья. Три лошади стояли на конюшне рядышком, похрустывали овсом, привыкая друг к другу. Ласточка обмахивалась длинным хвостом и хлестала по бокам Валетку. Конь одобрительно махал головой, как будто говорил: спасибо, соседка, отгоняй мух, а то у меня хвост куцый.

Трое друзей каждую свободную минуту забегали проведать своих коней, поили, чистили соломенными жгутами с водичкой, чтобы кожа блестела.

Ленька даже ночью, когда не спалось, вставал и шел на конюшню.

Днем выезжали на учения в поле, упражнялись в лихой кавалерийской езде. Ласточка была так резва, что в скорости спорила с ветром. Но Ленькин малолетка-дончак не уступал «англичанке». Один Шайтан не слушался хозяина, то и дело изображал из себя свечку, и Махметка едва удерживался в седле, - хлестал коня плетью, усмиряя дикий нрав кабардинца.

Многие бойцы неплохо владели конем, но не умели действовать шашкой. Их обучали опытные кавалеристы-буденновцы. Ленька тоже учился, ведь он раньше служил пулеметчиком, а саблей владел не так искусно, как другие. Теперь он во весь опор пускал Валетку вдоль расставленных в два ряда стеблей кукурузы, с ходу рубил их, слыша позади себя либо возгласы одобрения, либо смех.

Махметка подсказывал другу, что надо рубить клинком на четверть от конца, тогда получается удар сильнее и с «протягом». Ленька внимательно прислушивался к советам Махметки и пробовал делать так же. Получалось лучше. Ленька радовался тому, что его умение крепнет раз от разу. С яростью рубил кукурузу, а сам думал о Геньке Шатохине: для него точил саблю и тренировал руку, с ним, вечным врагом своим, готовился встретиться в бою.

Неожиданно Ока Иванович назначил проверку в точности стрельбы: патронов в армии мало, и нельзя «стрелять в белый свет, как в копейку». Учебные стрельбы показали немало смешного - лихой рубака и наездник Махметка стрелял хуже всех. Ока Иванович сам был озадачен, подошел к бойцу и, точно не зная, что же с ним делать, к удивлению всех, подарил Махметке часы. Это была массивная серебряная «луковица», где на крышке виднелись два скрещенных ружья и надпись: «За отличную стрельбу». Махметка опешил.

Он ушел в овраг и несколько дней практиковался в стрельбе. Ему помогал Ленька: учил правильно ставить прицельную рамку, не спеша подводить мушку под цель, спокойно спускать курок. Махметка злился на себя, но советы друга жадно впитывал. Видно, не зря говорится в народе, что любовь к делу - половина успеха. Уже под вечер Махметка с победным видом подошел к друзьям. «Копейка есть?» - спросил у одного. «Нету». Махметка потормошил другого: «Копейка есть?» - «Чего пристал, зачем тебе копейка?» - «Пуговица есть?» - пристал Махметка к третьему. «Вот одна осталась, а что?» - «Давай сюда».

Махметка поставил пуговицу на глыбу камня, отмерил сто шагов, взвел карабин - и пуговицу точно ветром сдуло. - Вопроса есть? - торжествующе спросил он, достал часы командарма, поглядел на время и пошел к своему коню Шайтану.

5

За пацанов-юзовчан Ленька чувствовал ответственность. Особенно его беспокоил самый маленький - Филипок, которого удалось пристроить в обозе.

Ленька решил проведать его. К удивлению, он узнал, что Филипка перевели в санитарную часть. Когда он нашел его там, мальчишка стоял на посту с винтовкой, охраняя добро перевязочного пункта. Лохматая лошадка, запряженная в санитарную двуколку, мирно дремала. Винтовка, которую держал в руках Филипок, была выше его, а в буденовку могло войти две головы.

- Ты чего пригорюнился? - спросил Ленька Филипок шмыгнул носом и пожаловался:

- К теткам перевели... Только и знают издеваться. А еще обозники дразнятся.

- Почему?

- Приходят и смеются. Стишок про меня сложили.

- Что еще за стишок?

- Не хочется говорить...

- А ты скажи. Может, там ничего смешного нема.

- Ну да, нема... - Филипок вытер нос рукавом шинели, которая тоже была ему велика. - Знаешь, как дразнят? «Куда едешь?» - «Военная тайна». - «А что везешь?» - «Патроны».

- А ты не обращай внимания.

- Пойдем к дяде Мише на бронепоезд. Может, возьмет меня, как взял Абдулку...

Бронепоезд «Юзовский рабочий» стоял под парами, точно готовился в бой. Из стального бронированного окошка выглядывал Абдулка. Если бы он не помахал друзьям рукой, трудно было бы узнать приятеля: лицо у него лоснилось от угля, только зубы сверкали.

Филипок с восторженной завистью смотрел на дышащий паром, закованный в броню паровоз, на рабочих парней, что расхаживали по крышам вагонов, как полноправные хозяева: их еще в Юзовке зачислили в команду, кого артиллеристами, кого к пулеметам или в обслуживающий персонал: механиками по ремонту, кочегарами.

Абдулка держал себя солидно, поздоровался с друзьями за руку, и было заметно, что он очень гордился своей должностью. Когда Ленька сказал, что пришел просить за Филипка, Абдулка ответил не сразу, озадаченно почесал в затылке: как бы командир не засмеял - кого, дескать, предлагаешь?

Однако все обернулось самым неожиданным образом. Сначала дядя Миша Кучуков рассердился и сказал, не глядя на Филипка:

- Держись, пацан, за мамкину юбку и не морочь людям голову.

Мальчишка не обиделся и ответил с вызовом:

- А у меня есть такое оружие, какого у вас нема.

- Секретное? - усмехнулся Папаша и погладил свою богатырскую бороду.

- Сейчас узнаете, - загадочно сказал Филипок и указал пальцем в степь. - Поглядите вон туда, товарищ командир. Что там видно?

Все повернули головы в указанном направлении, но никто ничего не видел. Папаша сердито переспросил:

- Куда смотреть?

- На дорогу.

- Ничего не видать.

- А вы смотрите лучше.

- Знаешь что, головастик? Катись-ка ты...

- Что-то двигается там, - сказал наконец Абдулка, щуря глаза. - Вроде собака бежит или волк...

- А вот и не собака, - посмеивался Филипок. - Едет бричка, волы рыжие, а погоняет их дед. У него рубаха, вышитая цветочками, а сам трубку курит...

Папаша поднял к глазам бинокль и долго смотрел в степь.

- Глянь, а ведь правильно. Волы. У деда рубашка вышитая... - Кучуков опустил бинокль и с удивлением поглядел на Филипка: - Ну и головастик! Сколько живу на свете, такого зрения ни у кого не встречал. Что же ты еще умеешь?

Мальчишка отошел в сторонку, сам тебе скомандовал: «Алле-гоп!», стал на руки и прошелся на них головой вниз, потом почесал левой ногой правую, чем вызвал смех. Наконец принял нормальное положение, отряхнул ладони и сказал:

- Вот что умею... А еще могу часы починить, ножик из обруча сделаю.

- Суп из топора сваришь? - пошутил кто-то из бойцов.

- Сварю, - ответил. Филипок, - Только по-французски.

- Как же это?

- К топору нужна щепотка соли, чуточку пшена и пара картошек, тогда выйдет такой суп, что пальчики оближешь...

- Брось лясы точить! - обиделся шутник.

Другие одобряли:

- Парень сорвиголова. Взять его связным.

У командира было хорошее настроение, но не брать же, в самом деле, такого мальца на бронепоезд. И он думал, как избавиться от пацана.

- Ну вот что... Загадку отгадаешь - возьмем. Не отгадаешь - не судьба тебе. А загадка такая: «В брюхе - баня. В носу - решето. На голове - пупок. Всего одна рука, и та на спине».

Бойцы засмеялись, а у Филипка лицо стало строгим, даже чуть сердитым.

- Такие загадки отгадывать - только время терять...

- Ну, ну?

- Чайник.

Грянул хохот.

- А ведь точно!

- Взять его, шельмеца. Уж больно сообразительный.

- Конечно, взять. Ленты пулеметные будет набивать патронами, ручки протирать: найдется хлопцу работа.

Кажется, и Папаша заколебался:

- Наблюдателем пойдешь?

- Пойду.

- Добре, головастик... Только гляди, чтобы никаких шалостей. Теперь ты не пацан, а защитник трудовой Республики.

- Наша взяла! - подмигнул Ленька Абдулке. - Шахтерская душа везде себя покажет.

А Папаша взял Филипка с одной-единственной целью, чтобы при первой возможности отправить мальчишку в Юзовку и сдать на руки родителям.

Но трое юзовчан, не догадываясь о хитрости Папаши, пошли на радостях на вокзал угоститься лимонадом. Местные торговки варили его на сахарине. Живот бурчал от такого напитка, но зато был он сладким до невозможности.

По дороге Абдулка Цыган заговорил с Ленькой о родной Юзовке и вспомнил сестру.

- Когда ты уехал, Тонька собрала вещички и говорит: «Поеду Леньку искать, вместе воевать будем». Я ей сказал: «Убью, если поедешь». Так разве она спугалась?.. Горе с этими бабами...

- А я ее в Харькове встретил, - признался Ленька.

- Да ну?

- Правду говорю... Поехала учиться в Москву.

- Врет! Какое сейчас ученье?.. На фронт укатила.

- Не может быть. Сказала - на рабфак.

- Врет! Она мой кинжал стащила.

Уже первая звездочка замерцала на светлом вечернем небе, когда ребята вернулись к бронепоезду. По оживлению команды Ленька догадался, что настал час расставания. Абдулка сбегал к машинисту и вернулся озабоченный:

- Сейчас выступаем: Врангель прорвался к Орехову.

- Ну смотрите, - ободрил Ленька своих дружков. - Не забывайте, как ваш бронепоезд называется.

Ребята оглянулись и сквозь легкие сумерки увидели крупные буквы на одном из бронированных вагонов: «ЮЗОВСКИЙ РАБОЧИЙ».

- Поезжайте, а мы за вами, - напутствовал Ленька. - Бейте врага, не жалейте батога!

- Все будет, как надо, - отозвался Абдулка Цыган. - Привезем тебе Врангеля на суд и расправу.

- В мешок запечатаем и пришлем, - добавил Филипок.

Шутки шутками, а ребята отправляются в бой. Заныло сердце у Леньки: что-то будет с хлопцами в бою, ведь они даже не знают, что такое война, не обстрелянные.

Филипок будто прочитал тревожные Ленькины думы и, чтобы успокоить его, вспомнил любимую поговорку своего отца шахтера:

- Не горюй. Жизнь - копейка, голова - наживное дело.

- Ладно, иди... наблюдатель.

Простились скупо, по-мужски.

- Бувай здоров, кавалерист! - сказал Абдулка Цыган, желая подчеркнуть этими словами, что сам он, в отличие от друга, артиллерист. И то не беда, что он пока стоит с лопатой у паровозной топки. Придет час, и он займет почетное место у орудия.

- Друг за друга стойте, - подсказал Ленька.

- Не бойся: от шахтерской хватки кадеты покажут пятки, - пошутил Филипок и остался доволен придуманной пословицей. - Передавай привет Юзовке. Мамку увидишь, скажи, чтобы не тужила.

- Ладно, скажу...

- Валетке поклон передай! - кричал Абдулка, убегая.

- Скажи, нехай нас догоняет! - уже издалека донесся звонкий голос Филипка.

Глава шестая. ТРУБАЧИ ТРУБЯТ ТРЕВОГУ

На коней скорей,

Смело киньтесь на врага,

Шпоры коню в бок - и «ура!».

За свободу, за народ

Марш вперед и вперед!

(Кавалерийский сигнал)

1

На смену Щаденко, который уехал по делам снабжения, прибыл военком армии Макошин. Леньке он понравился с первого взгляда, а почему, сам не знал. Может быть, потому, что считал комиссаров людьми особенными. Кто-то говорил ему еще в Первой Конной, что комиссары - посланцы Ленина, что они все коммунисты и потому всегда впереди, встают во весь рост перед стеной огня и зовут бойцов в атаку. Не случайно враги революции боялись и ненавидели комиссаров, а если удавалось захватить в плен, вырезали звезду на груди, поднимали на штыки.

У Макошина глаза были лучистые, как весеннее небо, а волосы светлые, мягкие. Лоб высокий. Голос спокойный, негромкий. Чем-то Макошин напоминал Ваську, и к нему тянуло. А ведь Васька и был в жизни Леньки первым комиссаром...

Вот почему, когда Ленька услышал, что его вызывает военком армии, очень этому обрадовался.

В полештарме Городовиков и Макошин работали над картой, разостланной на длинном столе. Ни тот, ни другой не обратили внимания на вошедшего. Комиссар в задумчивости говорил:

- По-моему, главной задачей он ставит захват Дона и Кубани. Для этого решил сначала разбить нашу армию под Александровском, а потом через Донбасс прорваться на Дон и там поднять восстание против Советской власти.

- На Дону собрать армию Врангелю не удастся, - сказал Ока Иванович. - Помнишь, как разбегались казаки от Деникина?

Военачальники вели деловой разговор, и Ленька подумал, что тут, пожалуй, не до него. Наверно, хлопцы пошутили... На всякий случай он еще постоял у двери.

- С Деникиным кончено, - сказал Макошин в раздумье. - Другое дело врангелевцы: кулачье, именитое казачество. Они будут драться до смерти...

Только теперь Ока Иванович заметил Леньку и спросил:

- Тебе чего? Ах да... Константин Алексеевич, ты хотел поговорить с этим героем.

Внимательно оглядев Леньку, комиссар, казалось, разочаровался: уж очень молод парнишка. Ока Иванович заметил это и, желая поддержать авторитет своего воспитанника, сказал:

- Ты не гляди, что он мал ростом. У калмыков есть пословица: «Хоть не остер, а все же нож. Хоть и мал, а все же мужчина».

- Еще какой!.. - улыбнулся Макошин и обнял Леньку. - Ты член Союза молодежи?

- Комсомолец.

- Давно?

- Всю жизнь...

Ленька произнес эти слова так убежденно, что комиссар с уважением поглядел на юного бойца.

- Грамотный?

- Читать и писать умею.

- В армии научился?

- С детства.

- Гм... Молодец...

Окно в сад было открыто, и там зеленели деревья, пели птицы. Макошин оперся локтями на подоконник и, глядя в сад, негромко заговорил:

- Вот какое дело, братишка... Мы знаем, что в армии комсомольцев немало и это самый боевой народ, но они разбросаны по эскадронам и службам. Ячеек у нас нет, и многие хлопцы, наверно, стали забывать, что они комсомольцы. Мы этого допустить не можем: ведь комсомолец - завтрашний коммунист.

Задумался Ленька, а комиссар продолжал:

- Не зря Врангель подписал приказ: коммунистов и комсомольцев в плен не брать. Они ему страшнее пуль и снарядов. А если так, то наша задача ясна - как можно больше коммунистов и комсомольцев.

Подошел Ока Иванович и спросил с улыбкой:

- Понял, Алексей Буденнович?

Ленька молчал.

- Надо собрать комсомолию, - продолжал Макошин. - И я бы начал с того, что переписал всех в тетрадку, а потом провел беседу, чтобы молодежь тянулась к идеям Коммуны.

- Ну что растерялся? - усмехнулся Ока Иванович. - Ты ведь сын шахтерский! Не одной шашкой должен уметь владеть, а и словом. Знаешь ли ты, что огневое слово - это тоже оружие?

Ока Иванович так вдохновился, что Макошин и тот с интересом слушал его.

- Спектакль надо подготовить, бойцы соскучились по веселому слову, - подсказал Ока Иванович.

Ленька вышел из полештарма озадаченный. Что и говорить, не мастер он был на слова. Вот если бы стрелять из пулемета или брать препятствия верхом на Валетке, тогда другое дело.

Махметка сочувствовал другу:

- Не дрейфь, я с тобой пойду. В случае чего... - Он не договорил, и осталось неясным, кому он грозил.

2

Неожиданно выручило воззвание «От Днепра до Буга...», подобранное в Харькове с аэроплана. Вспомнив об этой листовке, Ленька обрадовался: сто лет будешь думать и не придумаешь таких пламенных слов, какие написаны в том листке, - за душу берут!

В пустой селянской клуне - огромном сарае под соломенной крышей, Ленька устроил себе «кабинет».

В дальнем углу сарая валялись поломанные брички, плуги, какие-то ящики. Один из них Ленька приспособил для стола, на другой сел сам. На двери клуни, на самом видном месте приклеил харьковское воззвание: «От Дона до Буга, от Днепра до Черного моря пылают села и города...»

- Якши дело, - сказал Махметка. - Сейчас всех буду звать...

Долготе время было тихо, потом послышались чьи-то мягкие шаги, и в приоткрытую дверь заглянул верблюд.

- Киш, пошел отсюда! - И Ленька замахнулся на него.

Наконец подошли к двери трое молодых бойцов - должно быть, новобранцы. Они стали читать вполголоса воззвание, переговариваясь между собой. Ленька решил не мешать: пусть прочитают.

Неожиданно раздался громкий голос:

- Вы чего тут стоите?

- Там кто-то сидит...

- А вы заходите.

- Боязно.

Кто-то сильный открыл скрипящую дверь, и Ленька увидел комиссара Макошина. Тот вошел, оглядел клуню, точно собирался купить ее и оценивал.

- Помещение у тебя подходящее. Только под лежачий камень вода не течет. Идем-ка по эскадронам. Бери свою листовку - и пошли. - Комиссар шлепнул Леньку по спине ладонью, подталкивая к двери.

3

Комсомольцы собрались под развесистой ветлой. Это было дерево-гигант, в шершавой коре, с широким дуплом и спиленным вторым стволом, от которого остался пень.

Пришли в основном новички, молодое пополнение, только что прибывшее на Волноваху. Явились и старые комсомольцы; их можно было отличить по обветренным лицам, по оружию, ловко пригнанному и ухоженному. Одни покуривали, спрятавшись в тени дерева, другие принесли чурбачки, расселись кто где и, чтобы время зря не проходило, чинили гимнастерки, точили сабли, чистили винтовки.

Великан Прошка, который тоже оказался комсомольцем, пристроился на высоком пне и побалтывал ногой, подчеркивая свою независимость.

Было объявлено, что представитель из политотдела армии прочтет лекцию о роли комсомола на фронте. А тут пришел какой-то мальчишка в красных галифе и с маузером. Прошка сразу узнал того самого юнца, который болтался возле командарма в день приезда. Почему-то он не внушал доверия, и Прошка решил осмеять «щеголя».

- О чем будет баланда? - крикнул он, глядя на докладчика с высоты.

Ленька уловил насмешку и решил не спускать шутнику.

- Приготовь котелок и узнаешь, какая баланда.

- Мой котелок не всякую пищу принимает.

- Потому и пустой! - крикнул кто-то из бойцов, и все засмеялись.

- Прошка, что ты там сидишь на троне и чепляешься до товарища оратора? Дай сказать человеку.

- Какой из него оратор? - огрызнулся Прошка. - Дите в люльке! Он еще под стол пешком ходил, когда я знал про его лекцию.

Это замечание вызвало смех, потому что сам Прошка был ненамного старше «лектора».

Казалось, Махметка оскорбился за Леньку больше, чем он сам, и решил вступиться за друга.

- Послушай, дядя, тебя как зовут по имени? - И он взялся за рукоятку кривой сабли.

- Прохор, а что?

- Хочешь, я из тебя два Прохора сделаю?

- Убери свой обруч, не таких видали...

Мальчишка-трубач, который тоже был здесь, крикнул издалека:

- Эй, доктор, то бишь оратор! Ты в Первой Конной кем был?

- Пулеметчиком.

- А знаешь хоть, с какого конца стреляет пулемет? - снова задал ядовитый вопрос Прошка.

Трудно было сдерживать себя, а надо. И Ленька спокойно предложил:

- Можем поспорить, кто лучше знает пулемет.

Махметка будто того и ждал. Он кинулся искать глазами пулемёт. Поблизости стояла распряженная тачанка. Махметка ухватился за дышло и подкатил ее поближе. Прошка выжидательно смотрел и болтал ногой.

Вместе с ездовым Махметка расстелил на земле брезент, снял «максим» с тачанки и повернул пулемет стволом в сторону Прошки, точно собирался скосить его с «трона». Тем временем Ленька достал из кармана красный платок, свернул его в несколько раз и стал завязывать себе глаза.

Бойцы повскакали с мест, заинтересованные тем, как разрешится спор между Прошкой и «лектором».

Когда приготовления были закончены, Махметка подвел за руку к пулемету Леньку, и тот опустился на колено, ощупал кожух, пошарил ладонью по брезенту, как бы запоминая места, куда будет складывать разрозненные части. Затем быстрыми движениями, с завязанными глазами, стал разбирать пулемет и раскладывать его части на брезенте - одни справа, другие слева. Делал он это быстро и ловко. Махметка расталкивал столпившихся вокруг бойцов:

- Не мешайся, отойди!

- Да он видит, - засомневался мальчишка-трубач. - Как же он слепой разбирает?

- Видит? - вскипел Махметка, сорвал с себя шапку и надвинул на глаза Леньке поверх повязки. - Теперь тоже видит? Нет? Тогда не бреши и отойди сторонка!

Кое-кто из бойцов взобрался на тачанку, чтобы лучше видеть, как Ленька собирал пулемет. Вот он напоследок щелкнул крышкой, сорвал повязку и бросил ее Прошке.

- Твоя очередь.

- Буду я руки смазкой пачкать, - сказал Прошка, и в голосе его послышалась неуверенность.

- Ага, струсил? Гайка слаба! - донимал Прошку Махметка. - Тебе надо в голове дырка вертить, мозги наливать.

- Кто на что мастер, - загадочно проговорил Прошка и кивнул мальчишке-трубачу: - Матвей, дай-ка вон ту подкову.

Трубач поднес подкову, и Прошка сжал ее в своих ручищах, переломил и половинки вернул мальчишке.

- Отдай лектору, пускай склеит.

- Ну и силища у тебя, Прошка!

- Попался бы ему Врангель - наверно, в узел бы его завязал.

- И никакая Антанта не развязала бы.

Раззадоренные спором, бойцы бросились повторять Ленькин фокус, завязывали себе глаза, отталкивая друг друга, пытаясь вслепую разбирать пулемет, но выходило одно баловство.

К Леньке подошел кавалерист в английском френче и потертых кожаных галифе. Это был Павло Байда, киевский комсомолец. В дивизии имени Блинова он был командиром разведчиков. Байду любили за красивый голос, он знал много народных украинских песен и часто пел, да так, что заслушаешься. Бойцы и командиры уважали Байду за скромность и смелое сердце.

- Молодец, - сказал Байда и пожал руку Леньке. Обернувшись к своим, он по праву старшего скомандовал: - Все по местам, собрание продолжается.

Бойцы присмирели. Даже Прошка затих.

А у Леньки аж сердце заныло: куда проще в атаку ходить, чем стоять на трибуне. И вспомнился ему далекий Маныч, ряды комсомольцев, стоявших перед дулами винтовок, нацеленных в грудь. Падали товарищи под залпами врага и точно просили смертью своей: «Отомсти за нас!» Как же не сказать о них горячее слово?

- Товарищи! От Дона до Буга, от Днепра до Черного моря пылают села и города, бьют нагайками детей, отнимают хлеб и землю, угоняют молодых с винтовками... Кто пришел и мучает бедняков?..

Ленька сурово оглядел собравшихся и прочел в их глазах вопрос: «Кто же?» И он продолжал:

- То помещики и капиталисты хотят загнать освобожденный народ в подвалы и надеть на него царские кандалы. То кровавая победа богатых над бедными, торжество частной собственности над идеями Коммуны!

Снова Ленька посмотрел строго на бойцов, словно спрашивая: можно ли допустить такое, чтобы богачи издевались над бедняками и чтобы Коммуна, за которую идет битва, погибла под ударами буржуев?

- Товарищи! - Голос Леньки зазвучал уверенней, внимание людей волновало его. - Эти бедствия зовут нас к защите революции. Вступай же в свой Коммунистический союз, молодой рабочий и крестьянин! Классовые враги боятся нашей организованности!..

Увлекшись чтением листовки и сам переживая ее пламенные слова, Ленька не видел, как незаметно подошел комиссар Макошин, сел в последнем ряду и стал слушать вместе с бойцами.

Листовка заканчивалась, а Ленька только разошелся, ему захотелось самому что-нибудь сказать. Да и комсомольцы смотрели доверчиво, будто ждали его слов.

- Кто такие комсомольцы? - Ленька спросил почти грозно. - Это герои беззаветные, которые первыми идут в бой, первыми получают пулю в грудь, но и врага кладут в могилу!

Ленька переждал минуту и закончил:

- У нас мало пулеметов, и это из рук вон плохо, то есть нехорошо. Но мы обойдемся теми, которые есть. У нас не хватает патронов - будем рубить шашками. Но мы не можем обойтись без комсомола!..

Речь Леньки понравилась бойцам. Не гляди, что в красных штанах, а говорит складно!

Со всех сторон посыпались вопросы:

- Браток, когда нам коней дадут?

- А у меня обувки нету.

- Скажи, как Ленин себя чувствует?

- Поправляется, - ответил Ленька, хотя сам не знал, так ли это на самом деле.

- Скажи, товарищ, а тем, кто беспартийный, можно в комсомол поступить?

Ленька заколебался, ему было велено записывать в тетрадку только комсомольцев, а как быть с желающими записаться? На выручку пришел Макошин, подошел к Леньке и стал рядом с ним.

- Можно. Кто хочет вступить, пишите заявления.

Леньке было непонятно, и он спросил у Макошина:

- У нас же ячеек нет. Кто будет принимать?

- Тебе ячейки нужны или комсомольцы?

- Комсомольцы...

- Вот и будем принимать.

- А кто неграмотный, что делать? - послышался голос.

- Товарища попроси.

- А если и он ни бе, ни ме, ни кукареку...

Под смех бойцов к Леньке подошел мальчишка-трубач и протянул клочок бумаги, исписанный соседом под диктовку.

- Вот... заявка... Только подписи нема, а крестик не хочу ставить, бо неверующий.

Макошин передал заявление Леньке.

- Распишись за него.

Помусолив во рту химический карандаш, Ленька написал внизу:

«А занеграмотного расписуюсь я, Устинов».

Заявлений поступило немало, и комиссар незаметно подмигнул Леньке: дескать, вот как хорошо у нас получилось.

Павло Байда ожидал момента, когда Ленька освободится, и подошел к нему с бойцами.

- Пойдешь ко мне в разведку?

- Правильно, Павло, забрать его к нам. Парень - гвоздь!

- Нашему взводу обещали тачанку, - объяснил Байда. - А первого номера нема. Согласен?

- Чего раздумываешь? Соглашайся. У нас хлопцы боевые.

- И чубатые, - подсказал один из бойцов и надвинул на глаза чубатому соседу кубанку.

- Надо спросить разрешения у командарма, - ответил Ленька. - Или вот товарищ военком здесь...

- А в чем дело? - заинтересовался Макошин.

- Хотели мы собрать отряд разведчиков, чтобы из одних комсомольцев, - объяснил Байда.

- Замечательно! - одобрил комиссар. - Тем более, что знамя у вас уже есть. - И Макошин подозвал бойца, который стоял в сторонке со знаменем. Это был подарок юзовских комсомольцев. На красном полотнище с золотой бахромой призывные слова: «Уничтожь Врангеля!» Ветерок развернул знамя, и оно надулось парусом, затрепетало.

Настроение у комсомольцев поднялось. Павло Байда вышел наперед и скомандовал:

- В колонну по четыре!.. Стано-вись!

Комиссар тоже присоединился, и колонна двинулась вперед. Грянула песня блиновской дивизии.

Верь, товарищ, всегда

В силу наших идей,

В новом мире труда

Уж не будет цепей.

Шаг сделался ровней. Отовсюду сбегались люди. А песня звала:

На бой! На бой!

Вперед смелей!

Пусть блиновцев семья

Соберется тесней!

4

Вспыхнувшую искру надо было раздувать. И Сергей Калуга, старый комсомолец и признанный артист, сочинил пьесу. Затратил на это два часа и был уверен, что пьеса зажжет сердца бойцов.

- Сцену готовь, - приказал он Леньке, - а я артистов поищу.

К вечеру все было готово. На четырех сдвинутых вместе повозках устроили площадку. Между задранными в небо дышлами протянули веревку. На ней повесили две простыни - они изображали занавес.

На просторной площадке возле школы собралась добрая тысяча бойцов и местных жителей, главным образом девчат. Красноармейцы дымили махоркой, лузгали семечки, ожидали начала представления.

Наконец Сергей раздвинул простыни и объявил:

- Прошу внимания! Сейчас будет представлена сильная драма из жизни черного барона Врангеля и его союзников. Парад алле!

Сергей исчез за простынями. И смешно было, как на сцене гремели лавками, кто-то бегал, бряцая шпорами. Наконец занавес открылся, и перед собравшимися предстало препотешное зрелище.

За колченогим столом сидела старуха в платочке, в длинной пестрой юбке, из-под которой выглядывали сапоги со шпорами. Почесывая в затылке карандашом, старуха громко разговаривала сама с собой, сочиняя письмо:

- А еще кланяюсь благодетелю нашему, господину Плеханову, и осмелюсь ходатайствовать... - Старуха пожевала губами карандаш и спросила в задумчивости: - О чем бы такоича попросить старика? Скуп стал. Грозится на советскую платформу перейти. Ох и времечко пришло!.. Эй, слуги, позовите Эсеру Савинкову.

- Я здесь, тетенька Буржуазия, вы меня звали-с?

На сцене появилась девица с непомерно большим бюстом. Раздался смех: зрители узнали Петра Хватаймуху.

- Тебя зову, кого же еще! Чего безо всякого дела мотаешься? Позови ясновельможного пана Пилсудского.

Из-за кулис на смену Эсере Савинковой вышел Пилсудский. У него были длинные усы, а на голове конфедератка - картонная коробка с пришитым козырьком. Снова зрители рассмеялись: по красным галифе узнали Леньку. Артист не растерялся и лихо козырнул:

- Проше, пане, вы меня звали, госпожа Буржуазия?

- Звала. Почему вы позволили Буденному прорвать фронт и теперь бежите со своим войском, аж пятки сверкают?

- Проше, пане, я не виноват. Мне Врангель не помогает.

- Как так? Почему? Позвать сюда Врангеля!

Смех среди зрителей возрастал с каждой минутой, но когда на сцене появился Врангель с кривой саблей, в волосатой бурке и красноармейской фуражке, надетой задом наперед, взорвался хохот. Махметка в роли барона Врангеля путался в словах, не знал, куда идти, и старался во всем подражать Леньке. Он тоже козырнул, звякнул шпорами и обратился к Буржуазии.

- Явился, госпожа-мадама, по вашему приказанию!

- Явился не запылился, - проворчала Буржуазия. - Почему пану Пилсудскому не помогаешь?

Повар Антоныч, сидевший на корточках под бричкой, злодейским шепотом подсказывал Махметке слова. Но тот вошел в роль и не хотел слушать суфлера, говорил, что в голову взбредет.

- Зачем Пилсудский на меня брешет? Он сам, зараза, хочет заключить мир с большевиками.

- Кто зараза? - обиделся Пилсудский, хотя по пьесе ему полагалось говорить другое. Но разве вспомнишь нужные слова в этакой суматохе? А тут еще ус оторвался, и пришлось его рукой придерживать, чтобы не упал. - Ты сам баронская морда и последний буржуй! Вот я тебя сейчас...

- Я сам тебя зарубаю! - не сдавался Махметка-Врангель.

Хохот стоял такой, что артистов не было слышно. Отовсюду кричали:

- Бей его! Лупи Врангеля!

На сцене началась потасовка, не предусмотренная действием пьесы. Пилсудский вцепился в волосы Врангелю. Врангель тянул Буржуазию за юбку, и, когда стащил, под ней обнаружились галифе. В это время на сцену выбежал красноармеец с длинной красной пикой. Под смех зрителей он стал колоть ею то одного, то другого. Буржуазия подняла руки и бросилась бежать, но, запутавшись в юбке, упала. Врангель ползал на четвереньках. Сергей задергивал занавес, а он, зацепившись, не поддавался. Хохот стоял такой, что листья на деревьях дрожали.

Спектакль понравился бойцам. Все оглушительно хлопали в ладоши, кричали: «Браво!», «Бис!» Никто не расходился.

Тогда Хватаймуха, не успевший снять одежду служанки, вышел на край повозки-сцены и объявил:

- Концерт продолжается. Сейчас Сергей Калуга прочтет стихи, которые сочинил сам, то есть выдумал из своей головы.

Прежде чем читать, Сергей поклонился направо и налево, откашлялся и объяснил:

- Стих называется: «Когда на пирах у тиранов». Это про наших отцов, которых угнетал царь:

Когда на пирах у тиранов

Столы заливались вином,

Сочились солдатские раны,

Мы гибли под вражьим огнем.

Под старой походной шинелью

Мы мерзли в окопах зимой...

Без ласки и помощи братской

Мы шли, позабытые, в бой.

Тишина стояла такая, что слышен был шорох листвы.

По воле преступных тиранов

Народ отдавал сыновей

Во имя нелепых обманов,

В защиту буржуйских рублей.

После концерта красноармейцы окружили артистов, рассматривали их как диковину, угощали махоркой.

- Молодцы буденновцы!

Позднее Сергей сказал Леньке:

- Теперь понял, как надо агитировать? То-то же!.. Не робей, воробей!..

5

Слишком мало дней было отпущено для формирования Второй Конной армии. Не успели по-настоящему развернуться учения, как надо было выступать. Штаб Юго-Западного фронта торопил: Врангель наглел день ото дня. Его отлично обученная кавалерия разбивала слабо вооруженные, измотанные непрерывными боями стрелковые части Тринадцатой армии. Шестая находилась на Правобережье Днепра, к районе Борислава - Каменки. Эту армию отделяла от врангелевских позиций широкая, с необъятными плавнями река. Поэтому вся надежда возлагалась на Вторую Конную: именно ей предстояло вырвать у противника инициативу.

Что и говорить: задача была непомерно трудная. По-прежнему недоставало лошадей, а те, что имелись, нуждались в отдыхе и лечении. Почти у трети кавалеристов не было настоящих седел, приходилось приспосабливать обрывки ковров, мешки с сеном. Были сформированы четыре конно-артиллерийских дивизиона, по три батареи в каждом. Но не хватало снарядов.

Лишь одно вселяло надежду на успех и радовало - заметно возрос революционный порыв бойцов. Красноармейцы подтянулись, и во всех частях восстановился наступательный дух.

Примером для всех была дивизия имени Блинова. Это она еще в июне, когда генерал Слащев только высадился в Северной Таврии и пошел на Мелитополь, стремительным ударом разгромила штаб белогвардейской части и захватила в плен генерала Ревишина. Тогда кавалеристы хорошо приоделись за счет противника в новое английское обмундирование. Хотели даже послать Врангелю «благодарность» за снабжение. Но тут случилась беда с корпусом Жлобы. И лишь одной дивизии имени Блинова удалось тогда избежать поражения. Теперь бойцы-блиновцы хорошенько отдохнули и готовы были к новым боям.

В один из ясных дней над Волновахой появился вражеский аэроплан-разведчик.

- Барон летит! Ло-жись!..

Бойцы схватили винтовки и, лежа на спине, открыли такую пальбу, что летчик почел за благо удалиться. Городовиков пристроил станковый пулемет на селянской бричке и сам вел огонь по врангелевскому разведчику.

Наконец красноармейцам были розданы боевые патроны, каждому по тридцать штук. Все стало ясно: скоро в поход.

В тот день ученья не прекращались. Люди и кони устали так, что едва держались на ногах. И все-таки вечером бойцы собрались у костра. Пришли те, кто любил песню и задорную пляску. Гармонист растянул мехи, и со всех концов села заспешили девчата, угощали бойцов ароматными жареными семечками, кружились в вальсе.

- А ну, Махметка, покажи, как пляшут буденновцы, - подзадорил товарища Сергей.

Махметка станцевал по-татарски, и все дружно захлопали ему.

Стали выходить в круг другие плясуны. Русские отбивали камаринского или барыню, украинцы - гопака, белорусы радовали крыжачком, латыши, поляки, башкиры показывали свои народные танцы. Но вот кто-то крикнул:

- А ну давай яблочко!

Цимбаленко снял тяжелую папаху, хватил ею оземь и пошел выделывать кренделя.

Ему на смену вышел сам командарм. Отовсюду сбегались красноармейцы, оживленно переговаривались.

- Что за шум?

- Командующий коленца откалывает, будь здоров!

Лихо, по-казачьи плясал Ока Иванович. Загорелось сердце у Прошки. Вот когда он докажет командарму, как на вербе груши растут! Не успел Ока Иванович пройти круг вприсядку, как Прошка развел руками толпу и козырем пошел по кругу, подсвистывая сам себе, прищелкивая пальцами, подмигивая девчатам.

Когда кончилась пляска, Городовиков, смеясь, вытер платком лоб и сказал Жлобе:

- Будем считать - ничья. Твои хлопцы удалые, и мои не подкачали. Теперь мы одна семья. Родилась младшая сестра Первой Конной. Как ты думаешь, родилась или нет?

- Бои покажут.

- А я считаю, что родилась, и будет она непобедимой.

- Хай будет так, - согласился Жлоба с улыбкой.

На западе догорала багряная заря. Бойцы расходились по домам и палаткам. Брели не спеша, предвкушая блаженный отдых кто на пушистом сене, кто на свежей траве, пахнущей чабрецом. Но не успели бойцы забыться в сладком сне, как запели сигнальные трубы.

Тревогу трубят, скорей седлай коня,

Но без суеты, оружие оправь, себя осмотри,

Тихо на сборное место веди коня.

Стой смирно и приказа жди!

Артиллеристы запрягали коней, шоферы заводили броневики, во все концы скакали вестовые, выезжали строиться всадники.

В эту ночь Вторая Конная выступила на фронт.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВСАДНИКИ-ДРУГИ

Глава седьмая. КРЕМЛЕВСКИЕ КУРСАНТЫ

В ответ усмехнулся

Палач-генерал:

«Спасибо за вашу работу!

Вы землю просили -

Я землю вам дал,

А волю на небе найдете».

1

Рано утром эскадрон входил в Гуляй-Поле. Разведка еще раньше донесла, что махновская столица занята бригадой красных курсантов, прибывших на фронт из Москвы и Петрограда. Конники невольно подтянулись, подравняли ряды: о курсантах говорили, что они бесстрашны, все до одного коммунисты и что в Москве охраняли правительственные учреждения и квартиру Ленина.

Окраина Гуляй-Поля встретила всадников тишиной, белыми хатками, утонувшими в садах по самые крыши. За глиняными загатами пестрели красные мальвы, выглядывали золотые круги подсолнухов.

В этот ранний час улицы села казались пустынными. Но так лишь казалось. Жители настороженно глядели сквозь щели в заборах: одни с ненавистью, другие с любопытством и радостью. Но они боялись, как бы соседи не донесли махновцам об их сочувствии Красной Армии.

Девчата прихорашивались, им не терпелось показаться на улице, да строг был запрет родительский.

Но вот грянула песня. Ее затянул Павло Байда:

Засвистали козаченьки

В поход с полуночи,

Заплакала Марусенька

Свои кари очи...

Какое сердце не забьется от дружной песни с лихим пересвистом!

Первыми высыпали мальчишки в холщовых рубахах, в залатанных штанишках: гуляй-польская голытьба. Одна за другой выходили девчата. На ходу рвали цветы, дарили бойцам. А когда матери увидели своих детей в седлах у кавалеристов, тоже заулыбались. Кто-то из мальчишек кинул яблоко, и Махметка на лету подхватил его на конец сабли, чем вызвал бурю восторгов.

В центре Гуляй-Поля большинство домов каменные. Улицы, как и в городе, пересекают одна другую. Центральная обсажена молодыми акациями и топольками.

Эскадрон сделал привал в сквере, где уже расположились курсанты.

Ленька привязал Валетку к стволу тенистой акации: здесь коню было прохладней. Гуляй-польские ребятишки наперегонки носили в ведрах колодезную воду, поили коней.

Курсанты разбили на площади временный спортивный городок. Тут шли учения: одни маршировали, другие практиковались штыковому бою.

Неподалеку рослый курсант, сбросив гимнастерку, упражнялся на перекладине. Легко и ловко он вертелся на согнутой коленке, взлетал над перекладиной, потом сел на ней, отдыхая.

- Атлетикой занимаешься? - подойдя поближе, спросил Ленька.

- Можешь и ты попробовать. Покажи свое искусство, - сказал курсант, спрыгнув на землю.

- Мое искусство вон стоит, сено жует, - и Ленька указал на лошадь.

- Кавалерист?

- Вроде того...

Курсант был старше Леньки лет на пять, совсем взрослый парень с сильными плечами и упругой мускулатурой. Леньке он сразу понравился: глаза светлые, улыбчивые, кудри на голове вьются.

Ленька не сводил глаз с татуировки на груди курсанта. Всякие дива видел он - и орлов с раскрытыми крыльями от плеча до плеча, и гадюк с раздвоенным жалом, и русалок, и женские головки с надписью: «Маруся, любовь до гроба!», но такой наколки не встречал. Рисунок, изображенный на груди курсанта, был революционного содержания. На пушке стояла женщина с саблей. Оглядываясь на защитников уличной баррикады, она звала их вперед. Волосы у женщины были распущены, грудь обнажена, и что-то призывное было во всем ее облике. Под рисунком - гордые слова: «Парижская коммуна».

Что и говорить, красивая татуировка. У Леньки куда проще: звездочка и надпись: «Воспрянет род людской!» Ничего. Тоже видно, что коммунар и что будет биться, пока на земле воспрянет род людской!

Курсант надел гимнастерку и подошел к Валетке, погладил его по морде.

- Твой? Ах ты, коняга, - ласково сказал он. - Как поживаешь, дружок?

- Валеткой его зовут, - подсказал Ленька.

Курсант пошарил в карманах и нашел несколько сахаринных леденцов, прилипших к бумаге. Валетка не стал дожидаться, пока леденцы очистят, взял их трепетными губами и захрустел, помаргивая длинными ресницами.

С завистью смотрел Ленька на форму курсанта - красные петлицы на гимнастерке через всю грудь. На правом рукаве такая же красная стрела с пятиконечной звездой.

- Правду говорят, что у вас все коммунисты? - спросил Ленька.

- Правда.

- Все до одного? И командиры и красноармейцы?

- Все до одного, - с улыбкой глядя на Леньку, ответил курсант.

- А комсомольцы есть?

- Есть. Только с ними трудно.

- Почему? - не понял Ленька.

- Текучесть большая: сегодня в строю, а завтра залп над могилой. Отчаянный народ, в атаке не удержишь. Вот и теряем их...

- А ты сам комсомолец?

- Был до службы в армии. Теперь большевик.

- А Ленина ты видал?

- Конечно. И не раз. Стоял на посту в его квартире.

- Ух ты!.. - Ленька не мог себе такое представить. Хотелось еще что-нибудь спросить, но тут заиграла труба.

Привал кончился, и снова в путь. Кое-кто из бойцов пристроился было варить суп на кирпичиках, да пришлось выливать, а полусырое мясо дожевывать на ходу.

Ленька с сожалением покидал Гуляй-Поле, не хотелось расставаться с хорошим человеком.

- Бывай здоров, товарищ...

- Счастливого пути, браток... Как тебя зовут-то?

- Устинов, - сказал Ленька и прибавил для солидности: - Алексей Егорович.

- Значит, будем знакомы. Я Стародубцев Федор.

Эскадрон съезжался в походную колонну. Ленька привычным движением кавалериста примял кубанку и легко вскочил на Валетку.

- Прощевай, товарищ Федор, - сказал еще раз и опять подосадовал - не пришлось поговорить с таким хорошим человеком: шутка сказать - Ленина охранял...

2

Вторая Конная продолжала формироваться на ходу. В пути скупали у крестьян повозки, тачанки, а если удавалось, и лошадей.

Население встречало красноармейцев по-разному. Беднота радовалась красным флажкам на пиках; многие выносили прямо на улицу столы, покрывали чистой скатертью и угощали бойцов. Кулачье хмурилось. Никто из них не хотел что-либо продавать красноармейцам, а если продавали, то требовали царские деньги или, на крайний случай, керенские.

- Почему советские не берешь? - спрашивали бойцы.

- Та не знаю...

- Врангеля ждешь?

- Мени абы гроши... - уклончиво отвечал кулак.

На длительных привалах красноармейцы помогали бедноте по хозяйству: косили траву, чинили брички, копали колодцы. Закончив одну работу, спрашивали у хозяина, не надо ли еще что-нибудь сделать. Платы не требовали. И после работы доставали из сумки по сухарю и запивали водой из кружки.

В одном селе погорельцу-незаможнику деду Кавуну построили хату. Старик не знал, плакать ему от радости или смеяться, разводил руками и говорил соседям:

- И що це за люди? Сколько проходило у нас войск, и каждый то курку утянет, то солому запалит или последнюю коняку заберет. А тут хату зробили и грошей не беруть...

Красноармейцы смеялись, а дед, раздумывая, чем отплатить за добро, куда-то ушел и, к удивлению бойцов и командиров, прикатил небольшую горную пушку, запорошенную соломой. У нее был коротышка-ствол, задранный кверху, и небольшие колеса. Старик еще раз куда-то сбегал и принес под мышкой два снаряда.

Когда Городовикову доложили об этом, он позвал деда и, пряча усмешку, спросил:

- Где пушку взял, дедусь?

- У казакив купили, ще в семнадцатом году...

- А снаряды?

- Та купили ж, по гусаку за снаряд платили.

- А на что тебе пушка?

- Вам же пригодилась, - хитро ответил дед Кавун.

Командиры смеялись, а дед стал просить:

- Детки, дайте мне винтовку. Пойду я с вами Врангелюку бить.

Пушку деда Кавуна никто не хотел брать. В артиллерийском дивизионе сказали:

- Что из нее, по воробьям стрелять?

И все-таки хозяин пушки нашелся. Это был Павло Байда.

- Чем же мы стрелять будем? - удивились разведчики.

- Кавунами, - ответил загадочно Байда.

Так и осталось тайной, каким образом хочет использовать горную пушку командир разведчиков.

3

Вторая Конная спешила на исходные рубежи. Пыль поднималась к небу от тысячи коней, тарахтели пулеметные тачанки, грузно проезжали батареи полевых орудий. Командарм требовал строгого соблюдения правил движения на марше: выставляли боевое охранение, впереди шли группы разведчиков.

Несмотря на меры предосторожности, по ночам налетали махновские банды, обстреливали штабы и опять исчезали, точно растворялись в воздухе. Особенно доставалось обозам, которые шли последними. На них с охотой нападали бандиты, потому что там было чем поживиться - от патронов до фуража и продовольствия.

Сельское население было напугано слухами о неисчислимой коннице Врангеля, особенно о броневиках и танках, привезенных из Англии. Рассказывали, что эти невиданные чудища ползут по земле на пузе, а ревут так, что скотина глохнет. А если такая машина наедет на хату, то вмиг развалит ее вместе с фундаментом, вещами и людьми. Усиливали страх аэропланы: они будто бы сбрасывают на головы бомбы и железные стрелы, которые прибивают человека к земле. И все-таки пуще всего боялись белых офицеров: они мстили бедноте за отобранные богатства, били людей шомполами, вешали. Не было никакой пощады советским учреждениям и работникам - громили комитеты бедноты, а коммуны сжигали дотла.

Светлели у людей лица, когда проходили по селу полки красной конницы. Развевались алые знамена, покачивались за спинами всадников карабины, громыхали пушки - силища!

Ленька ехал на фронт в составе Особого кавполка, подчиненного командарму. Согласия на переход в отряд Байды он еще не получил. Ока Иванович, как всегда, отшучивался: «Отпущу, только не сейчас. Пострадай еще немного для пролетарского Отечества». И на Леньку свалилась гора всяких дел: и трубач, и ординарец командарма, и связной, и «комиссар по молодежным делам», как в шутку прозвали его друзья. А тут еще Сашко привязался - тоже надо учить хлопца уму-разуму. Ока Иванович в присутствии Сашко как-то пошутил: «А этого, Ленька, бери себе в адъютанты». Все поняли, что это было сказано не всерьез. Один Сашко принял слова командарма как приказ и с тех пор всюду следовал за своим «начальством», семенил на буланой лошадке, на мешке с сеном вместо седла. Ленька подарил ему свою трубу и обучил сигналам. Он старался воспитывать Сашко так, как его самого учил Васька.

- Никогда ничего не бойся. На свете ничего нема страшного. Это попервам кажется так, а разберешься, ни капельки. Вот я тебе расскажу: когда я был пацаном, то всего боялся - мышей, собак, а от грома под кровать прятался. Потом Васька и говорит мне: «А ну, не смей бояться, ты что, маленький? Ты, - говорит, - никогда не жди, а бей первым, если буржуй встретится, бей в зубы - и все! Тогда все богачи будут дрожать перед тобой».

Валетка, шагая рядом, настораживал уши, точно понимал Леньку и одобрял его. Буланая Сашко старалась не отставать.

- Кончим войну, - продолжал Ленька, - поедем с тобой, Сашко, знаешь куда? Поедем учиться на красных командиров. Я одного в Гуляй-Поле встретил, так он самого Ленина видел, за руку с ним здоровкался. Так что ты старайся и не бойся никого.

Сашко был отчаянным по характеру, но из вежливости слушал и не возражал - «начальство» надо, уважать.

4

Вторая Конная прибыла на исходные позиции в тот самый день, когда Врангель отдал приказ наступать по всему фронту.

Он нацеливал главный удар на Александровск и Синельниково, рассчитывая захватить эти узловые станции и через них пробиться в Донбасс и на Дон. Врангель готовил второй удар: морской десант из Керчи на Тамань. За счет казаков Дона и Кубани генерал хотел увеличить свою сильную, но малочисленную армию. В горах Северного Кавказа боролись недобитые остатки деникинской армии под командой белых генералов Фостикова и Крыжановского. Черный барон рассчитывал соединиться с ними.

В Северной Таврии Врангель имел задачу - окружить и уничтожить Тринадцатую армию красных. О том, что большевики создали Вторую Конную, ему было доложено, но главковерх не хотел брать в расчет этих, как он считал, горе-кавалеристов, восседавших на некормленых клячах. Однажды он проучил ретивого полководца по имени Жлоба. Теперь появился какой-то Городовиков, урядник из калмыков... Разве можно сравнить этого лапотника с молодцами-генералами, окончившими академии, - Барбовичем, Калининым, Слащевым, Бабиевым?

Для борьбы против Советов Врангель собирал все темные силы - от националистов и черносотенцев до меньшевиков и эсеров. Он отправил к Пилсудскому своего «полномочного представителя» для формирования на территории Польши 3-й русской армии из белогвардейцев всех мастей. Не погнушался барон связями с Петлюрой и даже батьке Махно предложил чин генерал-майора, объявил его идейным борцом против коммунизма. Врангель просил помощь у стран Антанты. Но главную надежду возлагал на свои «железные» полки и отборную кавалерию.

Врангель уверенно смотрел в будущее. Русское духовенство благословляло его на битву против большевиков и, молясь за «болярина Петра», намекало, что именно он является претендентом на русский трон.

Планы барона никак не подходили Республике Советов, и она приказала своей Красной Армии бить врага, не давать ему передышки, гнать в три шеи!

Врангель, в свою очередь, издал приказ по войскам - назад ни шагу! Здесь будет граница свободной России, и отсюда пойдем на Москву!

Бои развернулись в районе Орехова. Все прилегающие к этому городу населенные пункты - немецкая колония Тифенбрук, Сладкая Балка, Малая Токмачка, Жеребец и сам город Орехов - занимали отборные части Врангеля: конный корпус генерала Бабиева - восемьдесят пять эскадронов кавалерии, более трехсот тяжелых пулеметов и множество орудий; Дроздовская и Марковская офицерские дивизии. В резерве стояла Корниловская ударная офицерская дивизия - надежда и гордость Врангеля.

Этим грозным силам противостояли Вторая Конная армия и лишь одна, по-настоящему боеспособная 46-я стрелковая дивизия Федько, которой была придана сводная бригада кремлевских курсантов.

Под Ореховом сошлись в единоборстве две силы. С одной стороны - цвет белого офицерства, сыновья помещиков, фабрикантов, финансовых воротил, высших царских сановников. С другой - рабочие и крестьяне, завтрашние красные командиры, которых сами же белогвардейцы именовали «ленинскими юнкерами» и в плен не брали.

На рассвете бригада кремлевских курсантов повела наступление на Орехов. Удар был таким ошеломляющим, что к полудню город был полностью занят. Врангелевцы понесли серьезные потери и впопыхах бросили аэроплан.

Офицерье пришло в бешенство - какие-то курсанты выбили из города отборные войска белой гвардии! Главковерх Врангель передал из Мелитополя по телеграфу одно лишь слово: «Позор!»

Спешно подтянув резервы, враги обрушили на красных курсантов ураганный огонь, пошли в обход, чтобы взять город в клещи. Под угрозой окружения красные батальоны вынуждены были оставить Орехов.

Но пришел новый приказ: вернуть город любой ценой.

И разгорелся бой без плена и пощады.

Смертельным огнем встретили дроздовцы первые цепи курсантов. Гул артиллерийской канонады заглушал винтовочные залпы и яростную скороговорку пулеметов. Было невозможно преодолеть сплошную завесу огня, и атака красных захлебнулась.

Укрывшись за полотном железной дороги, первый полк курсантов перестраивал свои ряды. Вокруг рвались снаряды, бойцов осыпало песком, пылью, с свистом разлеталась шрапнель, поражая людей. И снова поднимались в атаку курсанты, бежали со штыками наперевес. Два пулемета с флангов поддерживали наступающих. Бешеные контратаки дроздовцев не остановили красных героев. Они прижали врангелевцев к станции и сокрушительным ударом выбили их оттуда.

Белогвардейцы отошли менее чем на версту и укрепились на подступах к городу и на кладбище. Опять разгорелся ожесточенный бой. До десяти раз ходили в атаку курсанты, и все же упорство врага сломили.

В сумерках дроздовцы пошли в последнюю контратаку, шагали в полный рост, плечом к плечу, с винтовками наперевес и с песней:

Вперед, дроздовцы удалые,

Вперед, без страха, с нами бог.

С нами бог!..

Поможет нам, как в дни былые

Чудесной силою помог.

Поднялись курсанты, вскинули штыки, и зазвучало грозно:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Ударилась песня о песню, звякнули штыки о штыки. И вот уже громовое «ура» погнало врангелевцев. Курсанты ворвались в город, и постепенно бой затих. Белых отбросили за город.

Улицы Орехова были усеяны битым стеклом, ветками деревьев и зеленой листвой. На хатах - следы пуль, из пробоин сыпалась сухая глина. Окна в домах выбиты.

Дорогой ценой досталась курсантам победа: сносили раненых, подбирали убитых...

Оборону заняли на окраине. Каждый вырыл себе окопчик, кто-то укрылся за каменным забором. На флангах, за хатами замаскировали пулеметы: приказано стоять насмерть!

Белогвардейцы, зная крутой нрав главковерха, торопились снова вернуть город. Пока передовые части вели атаку за атакой, к Орехову стягивались резервы. Прибыла конница Бабиева.

Врангель придавал большое значение боям за Орехов. Этот город был узлом железных и шоссейных дорог. Его надо было держать как ключ ко всем направлениям. И барон пустился на хитрость. Он приказал полкам и дивизиям завязать бои по всему фронту, чтобы ни одна часть красных не могла прийти на помощь кремлевским курсантам.

На протяжении многих десятков верст войска были втянуты в сражение. И тогда Врангель отдал приказ окружить Орехов и уничтожить курсантов всех до единого.

Скоро пехота противника стала развертываться в густые цепи, Вот они спустились в лощину и вал за валом стали подниматься на косогор. Впереди шагали офицеры с наганами в одной руке и обнаженными саблями в другой. Белогвардейцы шли с показной удалью - фуражки набекрень.

Курсанты подпустили врага на близкое расстояние, и лишь тогда послышалась команда:

- По врагам революции - огонь!

Заговорили пулеметы, полетели гранаты, загремели залпы. Белогвардейцы залегли, ведя беспорядочную стрельбу.

Не знали курсанты, что атака белой пехоты носила отвлекающий маневр. Скрыто, по балкам и яругам проникла в город врангелевская кавалерия, и началась рубка.

Ни на минуту не смолкала перестрелка, лилась кровь, раздавались стоны раненых. Враг захватил окраину города, подходил к базару. То здесь, то там вспыхивали рукопашные схватки.

Врангелевцы занимали одну улицу за другой. Красноармейцы дрались за каждый дом. Но им приходилось отступать: сказывалось численное превосходство неприятеля.

После полудня, вводя в бой все новые части, белые вытеснили курсантов из города.

Отбиваясь от наседавшего врага, медленно отходя, курсанты с горечью думали о своих товарищах, которые навеки остались на улицах Орехова. Но еще хуже была судьба раненых, которых не успели подобрать.

5

Когда колосятся хлеба, синие безбрежные поля похожи на море. Волнуется на ветру тучное жито, выбросил колючие усы ячмень, позванивает зелеными серьгами овес. Пробежит ветерок, и неоглядные просторы хлебов закачаются. Волны взбегают на курганы, перекатываются через них и катятся дальше, теряясь в голубой дали.

Даже трудно поверить: по всей стране голод, а здесь, на полях Северной Таврии, хлеба в рост человека. Земли в этих краях плодородные, имения богатые. Особенно зажиточны немцы-колонисты, у них и бахчи щедрые, и подсолнухи, что лесные заросли.

Весь июль стояла жара. Хлеба поспели и ждали косовицы. И она пришла, смертная «косовица». На безбрежных равнинах схватились с врагом в своем первом бою конники армии Городовикова.

Молодежь собиралась на сечу, точно на праздник: хорошенько наточили сабли, накормили и напоили досыта коней и вплели в гривы красные ленточки, убрали цветами фуражки. Кони стригли ушами, будто чуяли: близится горячая схватка.

За околицей села, где стояла ветряная мельница, съехались военачальники Второй Конной. Городовиков, сидя верхом, смотрел в полевой бинокль.

Холмистое поле, залитое полуденным солнцем, золотилось от хлебов. Воздух дрожал. Было тихо кругом, лишь кузнечики певуче стрекотали в траве. Ни один стебелек не шелохнулся, ни одного облачка не показывалось на небе.

Но вот взлетел над курганом потревоженный орел. И на вершине кургана показался неизвестный всадник. Он остановил коня и долго оглядывал окрестность, потом стеганул лошадь и скрылся.

Не прошло и минуты, как на вершине появилось до десятка верховых. Они тоже покрутились на конях и скрылись по ту сторону кургана.

И тогда заговорили батареи врага. Высоко над степью прошуршал первый снаряд и взорвался неподалеку от ветряка. Городовиков, глядя в бинокль, не оглянулся в сторону взрыва, только лошадь прижала уши и пошла боком.

На душе у командарма было неспокойно. Еще на военном совете в Волновахе, когда жлобинцы делились горьким опытом неудачного рейда, Городовиков понял, что премудрый барон не сидел в Крыму зря и сумел за короткое время преобразить армию. Это были уже не те самоуверенные и вечно пьяные полки, что дрались под знаменами Деникина. Появилась новая, технически вооруженная и отлично обученная армия. Городовиков знал, что Врангель применил немало новинок. Кавалерию сделал «бронированной», придав ей много броневых автомобилей. Во время атаки машины двигались впереди и поливали противника из пулеметов, а кавалерия шла следом и завершала разгром. Врангель применял изворотливую тактику коротких ударов в неожиданных местах. Он даже пехоту посадил «на колеса» и мог за одну ночь перебросить целую дивизию на сто верст. Это было выгодно для создания перевеса и внезапных атак.

Надо было противопоставить тактике Врангеля свою. Сейчас все решал первый бой, первая великая рубка, и надо было выиграть сражение во что бы то ни стало!

Главные силы той и другой сторон находились в резерве. На степных просторах кружили небольшие отряды. Врангелевцы держали себя спокойно и уверенно.

С наблюдательного пункта генералу Бабиеву были видны передовые эскадроны красной конницы. Не отрываясь от бинокля, он сказал с усмешкой:

- Полюбуйтесь: они нарядились, как на свадьбу, - и генерал передал бинокль полковнику, а сам обернулся и крикнул через плечо: - Федорчук, ко мне!

- Слушаюсь, ваше превосходительство! - На коне подъехал вахмистр в черной лохматой папахе.

- Хорошо ли наточена твоя сабля?

- Вечером брился, ваше превосходительство.

- Тогда бери молодцов и скачи вон туда. Сыграй у них на свадьбе похоронный марш.

- Слушаюсь!

- С богом!..

Под генералом Бабиевым танцевал белый конь. Сам он тоже был в белой черкеске, а впереди на поясе поблескивал драгоценными камнями кинжал - диво тонкой чеканки.

Рядом с ним сидел в седле полковник из калмыков, аристократ, выросший при царском дворе, князь Тундуков. Его «молодцы» до поры стояли за курганом. Бой начала казачья сотня, и то не вся, а часть ее под командой вахмистра.

С горы Городовиков наблюдал, как сходились две конные лавы. Белогвардейцы скакали с пиками наперевес, низко пригнувшись к шее коня. Казачий офицер вытянул саблю вперед, точно указывая ею на красных конников. Врангелевцы летели с горы. Сейчас ударят, сомнут - и тогда уже трудно будет выиграть бой.

У Леньки глаза молодые, он и без бинокля видел, как закипала схватка. Его подмывало броситься туда, но не было минуты передышки, уже и Валетку загнал в мыло - носился с донесениями и приказами то в одну, то в другую дивизию. Сейчас наконец выдалась свободная минута, и он следил за началом боя.

- Летят, гады, красиво... - сказал вестовой на серой лошадке.

- Кто? - спросил Ленька.

- Золотопогонники.

- Сейчас будут тикать. Там Цымбаленко повел бойцов.

Вот всадники сошлись, засверкали клинки. Кони вставали на дыбы и неслись по степи с пустыми седлами. Пыль тучей поднялась над полем боя. Бились в одиночку и группами, всадники перелетали через головы лошадей, клубком вертелись люди и кони.

- Эх ты, гляди, офицера зарубали!..

Похоже, что красные брали верх: кое-кто из врангелевцев задал стрекача. Их кони тяжело скакали на взгорье, а бойцы с красными ленточками гнались за ними, и оттуда доносилось дружное «ура».

- Молодцы! - шептал с волнением Городовиков. - Герои!

Все же он беспокоился: не хитрят ли белые. Так и случилось. В тылу увлекшихся погоней красных кавалеристов из балки выскочили врангелевцы. Их было немало, пожалуй, до полка. На ходу перестраиваясь, они заходили с двух сторон, охватывая отряд красных конников.

Ленька поскакал с боевым приказом Отдельному полку ударить во фланг белым. Врангелевцы поначалу не заметили этого, но потом бросили преследование и стали перестраиваться навстречу летящей коннице красных. Сошлись и эти, вспыхнула новая сеча среди мирных хлебов, доходивших всадникам до стремени. Кто промахивался шашкой, рубил колосья. Только пыль клубилась на месте битвы, и вспыхивали на солнце сабли.

Постепенно в бой втянулись еще несколько полков, а там и дивизии развернулись одна против другой.

Примчался вестовой и доложил, что пошла в дело славная Блиновская.

Поле покрылось густыми массами конницы, которые то сходились лава на лаву, то разъезжались, охватывая друг друга с флангов.

Уже невозможно было обнять глазами огромное поле боя. Скакали связные. Дивизия блиновцев в трудном положении.

Нет, нельзя уступить врагу первый бой, во что бы то ни стало надо вырвать трудную победу!

Запели трубачи, заиграли атаку:

Вперед, вперед, друзья!

Вперед, вперед, друзья!

Из пожен шашки вон!

Ура!

Городовиков передал командование начальнику штаба, а сам выхлестнул шашку. Впереди резервного кавалерийского полка он помчался на помощь блиновцам.

Все ближе враг. Городовиков на ходу наметил цель - головного офицера. Слившись с конем, полковник стрелой летел, увлекая за собой всадников. «Никак князь Тундуков?» - мелькнуло в голове командарма, и в нем вспыхнул азарт охоты. Ведь за «его высокоблагородием» старый должок: не доплатил князек своему батраку Оке Городовикову.

Блиновцы издали заметили командарма. Они видели, как, подскочив к белогвардейскому офицеру, Ока Иванович привстал на стременах и молниеносным взмахом шашки выбил его из седла. Конь офицера рванулся в сторону, унося на себе хозяина, повисшего в стремени.

Адъютант полковника повернул коня навстречу командарму. Но подскочивший Байда зарубил его, и тот упал.

Блиновцы смяли белых, и те повернули вспять - дай бог ноги!

Уже солнце опустилось за горизонт, когда закончился жестокий бой. Мокрые взмыленные кони медленным шагом возвращались с поля битвы; они еще дрожали мелкой дрожью и тяжело дышали. Утомленные битвой, бледные от жаркой сечи бойцы вели в поводу лошадей, чьи хозяева остались на поле боя.

Горнисты трубили сбор:

Всадники, перестань!

Отбой был дан,

Остановись!

Санитары сносили убитых. В воздухе стоял запах крови.

Спешенные бойцы ловили врангелевских коней, вели под руки раненых товарищей; собирали оружие. А те, что в пылу боя умчались преследовать врага, не спеша поворачивали коней обратно.

Цымбаленко, водивший в атаку первый эскадрон, вернулся хмурый: жалко погибших друзей. Глаза его сверкали. Он остановился у плетня, вынул карманные часы, хотел завести их, да пальцы не слушались.

- Ничего, - тяжело произнес он. - Мертвым слава, а живые пойдут вперед.

6

С того дня бои не прерывались ни на час, точно продолжался все тот же первый бой.

По многу раз брали красные конники прилегающие к Орехову села - Жеребец, Фисаки, Камышеваху, брали и снова оставляли, часто с такими горькими потерями, что сердце сжималось. Жара стояла невыносимая, и кони падали от усталости. Еще больше были измучены люди. Приходилось по целым суткам оставаться без пищи и спать в седле. Раны не успевали заживать. Еще свежая кровь проступала сквозь бинты, как снова звучали призывные трубы, и надо было лететь навстречу врагу.

С каждым боем редели эскадроны, и порой некому было заменить погибшего. В строй становились те, кто нес службу в команде связи или в обозах.

Так пришел черед Леньки. Во время одной из схваток, когда конница красных обратила противника в бегство, показалось ему, что один офицерик уж очень смахивает на Геньку Шатохина. Волнуясь от предчувствия, что нашел наконец того, кого долго искал, пришпорил Валетку и погнался за врангелевцем. Он на ходу стрелял из маузера и даже крикнул вгорячах: «Стой, гад, стой!» Офицер не оборачивался.

Верст семь шла погоня. И лишь на окраине Орехова, когда казалось, что враг настигнут, тот обернулся, и Ленька понял - это не Шатохин.

Но было поздно: разгоряченный Валетка влетел на улицы Орехова, занятого белыми. Они только что снова выбили из города кремлевских курсантов и рыскали по дворам, добивая раненых.

Опомнившись, Ленька повернул коня, но белые заметили его. Над ухом свистнула пуля, за ней другая. Какой-то казак бросился наперерез, сорвал с себя лохматую папаху и швырнул под ноги Валетке. Конь испуганно отпрянул, и Ленька полетел в канаву. Двое бородачей бросились к нему. Ленька выстрелил и сбил с одного шапку. Воспользовавшись замешательством казаков, он бросился в калитку, пересек чей-то двор, перемахнул через забор и очутился в огороде соседнего дома.

Позади слышались выстрелы и голоса:

- Во двор побежал!

- Стреляй, а то уйдет!

Прыгая через грядки, Ленька подбежал к забору, перелез через него и оказался в пустынном переулке. Здесь не было ни души. Отчаянно лаяли собаки.

Стараясь запутать след, он перебежал через дорогу и заскочил во двор, казавшийся заброшенным. В углу виднелся старый сарай, крытый черепицей. Дощатая дверь была приоткрыта, а рядом стояла коза, привязанная к стволу вишни. Увидев бегущего человека, она перестала жевать и с удивлением уставилась на Леньку вылупленными черными глазами.

В доме, что стоял напротив сарая, были закрыты ставни и царила тишина.

Пригнувшись, Ленька подбежал к сараю, протиснулся в приоткрытую дверь и затаился в углу за ящиком.

В городе продолжалась перестрелка, Потом в соседнем дворе загрохотали прикладом в дверь. В ответ забрехали собаки. Наверное, начался поголовный обыск. Что делать?.. И Ленька решил: если придут сюда, он дорого продаст свою жизнь.

Вот как глупо вышло с этой погоней. Сам попался и Валетку потерял. Наверно, мечется конь по улицам, ищет незадачливого хозяина.

От тишины звенело в ушах. Слышно было, как за дверью вздыхала коза. Потом скрипнула дверь в доме, и во дворе показалась старушка с оловянной миской в руках. Она приблизилась к сараю и стала кормить козу. Ленька боялся, как бы не взбрело старухе в голову заглянуть в сарай. Тогда не оберешься крику. Но старуха ни разу не посмотрел в него сторону, хотя вела себя странно, точно знала или догадывалась, где спрятался беглец. Она потопталась во дворе и вышла за калитку. Там она осмотрелась и, убедившись, что вокруг никого нет, вернулась к сараю и сказала тихим голосом, но так, что Ленька понял каждое слово:

- Когда стемнеет, полезешь на чердак. Там уже есть один ваш. Ах ты, господи милосердный!.. - и ушла.

Может быть, для маскировки она подперла дверь поленом: никому не придет в голову искать в сарае, если он снаружи подперт чурбаком. Старуха вернулась в дом, и опять стало тихо.

Солнце зашло, и в щели сарая бил тревожный багровый свет вечерней зари. Когда начало смеркаться, снова вышла хозяйка, отвязала фыркающую упрямую козу, завела ее в сарай и сказала негромко:

- В сенцах лестница на чердак... Не суетись, да шапку военную не забудь снять...

Чтобы не смущать беглеца, а заодно проверить, не подсматривает ли кто-нибудь за двориком, старушка вышла на улицу.

Дверь в сенцы была открыта. Ленька издали увидел лестницу, приставленную к лазу на чердак. В одно мгновение он перебежал двор, взобрался на верхотуру, оттолкнул лестницу ногой и замер. Старушка вошла в сенцы и заперла дверь на крючок.

Не зная, кто находится на бабкином чердаке, Ленька долго всматривался в темноту, потом вполголоса позвал:

- Эй, кто здесь? Отзовись!

Из дальнего угла донесся хрипловатый голос:

- Иди сюда, гад. Я с тобою поговорю...

- Я свой, товарищ, - сказал Ленька шепотом.

В ответ он услышал стон.

Ленька осторожно перешагивал через поперечные балки, пробираясь туда, откуда доносился стон. Слышно было, как тяжело дышал раненый.

Постепенно глаза привыкли к полумраку, и Ленька рассмотрел на ворохе соломы человека. Грудь его была перетянута крест-накрест холщовым полотенцем, сквозь которое проступали, пятна крови. Раненый с трудом приподнялся на локте.

- Кто ты?.. - Он терял силы и не мог говорить.

- Я свой, - поспешил успокоить его Ленька. - Из Второй Конной.

Неожиданно Ленька услышал не то всхлип, не то стон: раненый всматривался в него, потом сказал устало и горько:

- Это ты, Алексей Егорович?.. Вот как мы с тобой попались.

Слабея, раненый откинулся на спину. Сомнений на было: Ленька встретился с кремлевским курсантом из Гуляй-Поля по имени Федя.

- Потерпи, сейчас я тебя перевяжу...

Торопясь, Ленька снял с себя гимнастерку, оторвал от нижней рубахи полосу, потом еще одну. Пришлось разорвать и рукава. Осторожно он подвел левую руку под спину раненому и слегка приподнял его. Стародубцев стонал.

- Потерпи... - шептал Ленька. - Сейчас тебе легче станет.

На другой стороне улицы загорелся дом. Зловещий красный свет озарил чердак, и стала видна на груди раненого женщина-Коммуна, поднявшая над головой саблю.

- Мы еще постоим за себя, - говорил Стародубцев, и чувствовалось, что он с трудом сдерживает досаду и отчаяние. - Эх, Алексей Егорович, пацанчик ты мой, сколько наших легло на улицах!..

Леньке почудилось, что раненый плачет.

- Держись, Федя, - с великой нежностью сказал он. - У меня в маузере пол-обоймы. Помирать будем с музыкой...

Дом догорел быстро, а летняя ночь коротка: стало светать. В чердачное окно виднелись часть улицы и большой каменный дом с крыльцом. По всей видимости, в нем расположился штаб, потому что на крыльце стоял тупорылый станковый пулемет с бронированным щитком. Возле пулемета прохаживался часовой с винтовкой на ремне.

Леньке был виден двор особняка, окруженный высоким глухим забором. Во дворе в туманном сумраке рассвета ходили белогвардейские солдаты, они сносили и бросали в кучу лопаты.

Потом о черного хода, где тоже было крыльцо, но попроще и без перил, стали выводить и выталкивать пленных, у которых руки были связаны за спиной. Даже издали Ленька хорошо различал кровавые клочья одежды. Пленных били прикладами, сталкивали со ступенек. Некоторые падали, но снова поднимались.

Пиная ногами, подгоняя штыками, солдаты провели пленных в глубь двора и там развязали им руки. Офицер приказал курсантам разобрать лопаты и рыть себе могилу. Но никто из них не двинулся с места. Стояли, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не падали даже те, кто терял последние силы. Офицер кричал на них, бил плеткой, но курсанты продолжали стоять. Солдатам самим пришлось копать могилу. С торопливой злостью они швыряли землю на ноги пленным, точно хотели засыпать их живыми.

В тишине утра был слышен стук лопат о камни. Потом, как видно, перед самым расстрелом, все замерло. Ленька боялся, что Федя услышит голоса своих товарищей. Чтобы отвлечь его, он низко склонился над раненым, поправляя скомканную под головой гимнастерку. Ленька волновался, его тянуло к окну увидеть последний смертный час героев-курсантов. В то же время он боялся за Федю, не хотел, чтобы тот страдал еще больше.

- Ты спасайся, Ленька, - говорил Стародубцев. - Тебе еще жить да жить...

- Лежи... Наши отобьют город, и мы вернемся к своим, - шепотом успокаивал Ленька.

В тишине послышались отдаленные отрывистые команды и щелканье затворов. И тогда донеслось оттуда нестройное хрипловатое пение:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Последнюю минуту жизни курсанты провожали великой песней революции.

Федя насторожился, он с тревожной болью вслушивался в нарастающее пение и силился подняться.

- Это наши! - сказал он. - Это мои товарищи!..

Он напрягся с такой силой, что сквозь повязку проступили свежие пятна крови.

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов.

- Ленька!.. Это наших повели на расстрел.

...Владеть землей имеем право,

Но паразиты - никогда.

Ленька уже не мог оторваться от окна. Он видел, как офицер столкнул ногой крайнего курсанта в яму и дважды выстрелил в него.

- На тебе! Владей землей!..

Стародубцев до боли сжал руку Леньке, собрал последние силы и подхватил песню:

...С Интернациона-а-лом...

Ленька зажал ему рот ладонью, но Федя мотал головой, вырывался:

...Воспрянет род людской!

Белогвардейцы не дали курсантам допеть. В беспорядочных выстрелах вместе с жизнью оборвалась величавая песня.

У Леньки текли по щекам слезы. Федя лежал, крепко сжав губы. Ленька придвинулся к нему, и они долго молчали, думали о погибших товарищах, о своей судьбе. Надежды на спасение не было...

Но она явилась. Сначала Ленька услышал на улице конский топот и чей-то грубый крик:

- Стой, проклятый!.. Черт, а не конь!

- Хватай его под уздцы.

- Сделай ему закрутку, враз успокоится...

- Попробуй подойди к нему... Кусается.

- Значит, настоящий конь.

Сердце у Леньки сжалось от предчувствия, что это Валетка. Взглянув в окно, он не сразу узнал своего коня. С растрепанной гривой и налившимися кровью глазами, Валетка бегал по улице, не даваясь в руки никому. Он взвивался на дыбы, бил задними ногами так, что казаки прятались за деревья.

- Лови, не пускай его туда.

- Пристрелить его.

- Плюнь, Петрович, проголодается, сам на конюшню придет.

- И то правда...

Ленька выждал минуту. Как видно, казаки ушли. И тогда, сам не зная зачем, он тихонько свистнул. Валетка остановился и навострил уши. Ленька свистнул еще раз, и Валетка голосисто заржал, метнулся в одну сторону, другую, и вдруг одним махом перелетел через забор. Он заметался, не зная, куда кинуться, и отвечал на свист хозяина призывным и радостным ржанием.

Дальше все было как во сне. Меньше всего сознавая, что делает, а скорее подчиняясь внутреннему голосу, Ленька застучал ногой в чердачный настил, а сам кинулся к лазу. Старушка выбежала в сени.

- Бабушка, лестницу!.. Это мой конь.

Ленька вел Федю, а старушка, приставив лестницу, старалась помочь ему спустить раненого вниз. Она приняла Федю на руки. Лестница упала, и Ленька спрыгнул с чердака в сенцы.

Валетка, увидев хозяина, зафыркал, замотал головой, Вдвоем со старушкой Ленька подсадил Федю на коня, сам прыгнул в седло и сквозь пролом в заборе выскочил на улицу.

- Спасибо, мамаша! - успел крикнуть он, а старушка перекрестила их вслед.

Валетка мчался - только пыль из-под копыт. Белогвардейцы спохватились, но было поздно. Пули засвистали вдогонку.

- Держи! Красный! - кричали врангелевцы.

Ищи ветра в поле!

Глава восьмая. ФЕДЯ СТАРОДУБЦЕВ

Он упал возле ног

Вороного коня

И закрыл свои карие очи.

«Ты, конек вороной,

Передай, дорогой,

Что я честно погиб за рабочих».

1

Валетка мчался, выбиваясь из сил. Конь тяжела дышал и весь был в мыле. Ленька знал: будет погоня, ему не уйти. Когда дорога нырнула в балку, он повернул коня в сторону и поскакал туда, где виднелись поля подсолнухов: в них можно укрыться.

С ходу Валетка влетел в заросли, тяжелые шапки подсолнухов били его по груди, хлестали по морде, но конь остановился лишь тогда, когда услышал команду: «Стой!» Ленька спрыгнул на землю, снял раненого, а Валетка, повинуясь приказу, опустился на передние колени и лег. Все затихло вокруг, и было слышно, как поют жаворонки в небе. Потом вдали простучал и затих топот лошадей: наверно, промчалась погоня.

Надо было ослабить на Валетке подпругу. Ленька так и» сделал, но седла не снял. Тут он заметил, что конь был в крови. Неужели ранен? Нет. Вгорячах Ленька не понял, что его самого догнала вражеская пуля и ужалила в ногу. Боли он не ощущал, достал красный платок и перетянул им ногу поверх галифе. Валетка внимательно следил глазами за хозяином, будто все понимал. Надо было уложить Стародубцева на мягкую подстилку. Ленька сорвал несколько шапок подсолнухов, наломал шершавых листьев и подсунул раненому под голову и спину.

Курсант не приходил в себя, лицо у него пылало жаром, и Ленька боялся за его жизнь. Потом Федя глубоко вздохнул и слабым голосом позвал:

- Леня... Алексей Егорович, водицы глоток...

Где взять воды? Впрочем, в балке могла быть криница. Ленька вынул из коробки маузер и вложил его в руку раненому.

- Федя, я поищу воды. А ты, если налетят, стреляй...

Поле подсолнухов тянулось по верху балки, а ниже росли дубки. Низиной Ленька пробрался сквозь кусты и очутился у самой дороги. Вдруг он услышал топот множества лошадиных копыт и замер. Он видел, как возвращался в Орехов разъезд врангелевцев. Лица у казаков были злые: не догнали беглеца. Из густых зарослей было бы удобно стрелять в казаков, и Ленька пожалел, что оставил маузер. Хотя нападение на целый отряд было бы по меньшей мере нелепостью. Когда казаки проехали, Ленька отполз в сторону. Он понял, что искал воду не там, где надо. Теперь он пробирался сквозь цепкие ветви степных дубков в другую сторону и скоро увидел ставок. Прихрамывая на раненую ногу, поспешил туда и сразу же натолкнулся на мальчишку, который, не заметая его, ловил удочкой рыбу. Штаны у него были засучены до коленей, стоял он в воде возле берега и, не отрываясь, смотрел на поплавок. Потом Ленька догадался, что мальчишка был не один: в стороне послышался плеск воды и голос второго, который вышел из камышей с ведром:

- Нема тут ниякой рыбы...

- Мовчи.

- Идем до хаты.

- Цыть! - прошептал старший и прислушался: под ногой у Леньки осыпалась земля, и с откоса покатился камешек.

Чтобы не напугать пацанов, Ленька придал себе беззаботный вид, заложил руки в карманы и не спеша вышел из-за куста шипшины.

- Хлопцы, вы не так рыбу ловите. Вот у нас, в Донбассе...

.Ребятишки замерли. Старший уронил удочку и смотрел на Леньку с настороженным любопытством.

- Дядю, вы красный? - шепотом спросил он.

- Землемер я...

Кубанку Ленька повернул задом наперед, чтобы не видно было красной звездочки. Но ребята поняли, с кем имеют дело. Во-первых, кобура маузера на боку; во-вторых, нога прострелена, да и сам встревоженный - глаза так и бегают. А потом Ленька и вовсе выдал себя: оглянулся, и мальчишки увидели пятиконечную звездочку.

- Дядю, вы не бойтесь, мы тоже за Советскую власть... - шептал старший. - У нас на хуторе червонноармийцы были... Сказали, опять приедуть.

Незачем было разыгрывать из себя землемера, и Ленька сказал:

- Вот что, хлопцы... Если вы за красных, то должны помочь. Бегите скорее и найдите красного командира. Скажите, что здесь, в подсолнухах, раненый курсант. Любой ценой найдите, иначе погибнет человек.

Ребятишки давно все разгадали и уже думали, где найти красного командира.

- Не бойтесь, товарищ... Мы зараз сбигаем.

- Только смотрите: никому ни слова, - строго предупредил Ленька.

Старший обернулся к товарищу и поднес к его несу кулак:

- Микола, скажешь?..

- Ни.

- Гляди, а то убью... Мы швыдко, товарищ... Нечипор казав, что в Гусарке красни стоять...

- Ведро оставьте.

Убегая, мальчишки то и дело оглядывались, будто хотели успокоить Леньку, чтобы не сомневался и ждал помощи.

Не медля ни минуты, Ленька подхватил ведро, зачерпнул воды и заспешил туда, где оставил коня и раненого курсанта. Осторожно пробирался он в зарослях подсолнухов, то и дело прислушивался. Он боялся, как бы Валетка не поднялся на ноги, и тогда он станет виден издалека, или не догадались бы враги прочесать посадку. Наконец он услышал звяканье уздечки: наверно, Валетку донимали мухи. Так и было на самом деле. Но верный конь терпел, встряхивая головой, и хлестал себя куцым хвостом по крупу. Почуяв воду, он тихонько заржал. Федя узнал своего спасителя по шагам.

- Пить, Алексей Егорович... - попросил раненый. - Все горит в душе...

Раненый жадно припал к ведру, а Ленька одной рукой поддерживал ему голову, а другой смочил разгоряченное лицо. Только тут он заметил, что Федя был ранен и в шею: на вороте засохли пятна крови. Ленька размотал свою ногу и красным платком перевязал шею Стародубцеву.

Валетка тянулся губами к воде. Уложив раненого, Ленька напоил коня, обмыл кровь на седле и на боку. Самому воды не осталось, а она сейчас была равносильна спасению. Ленька еще раз, прихрамывая, сходил к ставку, сам вдоволь напился, рану обмыл, и ноге стало легче.

Вернувшись, он прилег отдохнуть между Валеткой и Федей. На душе было тревожно. «Неужели не придет помощь? Не может быть! Черта с два дождутся враги нашей смерти!» - с ожесточением думал он. Пусть только стемнеет, и он сам доставит раненого в лазарет, назло врагам спасет курсанта. Такой человек не должен погибнуть. Может быть, сам Ленин вспоминает о нем: мол, где ты, Федя, мой верный часовой? А Федя лежит в посадке подсолнухов на земле Украины, истекает кровью, и враги, как черные вороны, кружат по дорогам, ищут свою жертву.

- Леня... Алексей Егорович, ведь их расстреляли, раненых, а они не сдались и пощады не просили. Слышишь? Не сдались красные курсанты.

Федя лежал в полубреду с закрытыми глазами. Ленька не знал, что делать. Так было жалко раненого, что, кажется, отдал бы ему свое сердце.

«Эх вы, высокие благородия, сопляки в офицерских погонах! Погодите, грянет над вашими головами гроза!..»

В степи было тихо. Вечернее солнце золотило макушки подсолнухов. Вдруг послышался в небе шелест летящего снаряда, и неподалеку, в зарослях подсолнухов, взметнулся к небу фонтан чернозема. Комья земли и осколки, разлетаясь, застучали по листьям. Запахло гарью. Не успел Ленька опомниться, как левее первого снаряда разорвался другой, Валетка прижал уши. А когда шагах в десяти блеснуло пламя, а макушки подсолнухов точно косой срезало взрывной волной, Ленька накрыл собой Федю. Валетка вскочил на ноги.

- Стоять! Умри! - крикнул Ленька, и конь жалостливо заржал, повинуясь хозяину.

К счастью, артиллерийский обстрел кончился. Где-то далеко тарахтел пулемет - наверное, разведка врангелевцев наткнулась на нашу заставу.

Валетка постепенно успокоился. Ленька дал ему еще напиться, и конь подбирал губами обломанные листья подсолнухов.

Что-то долго не было пацанов. Быть не может, чтобы они обманули. Ленька умел разгадывать ребячьи души. Если мальчишка верит тебе и хочет помочь, никакие препятствия не остановят его.

Начинало вечереть. Тонкий серп месяца взошел над степью, хотя небо еще было светлым. Вокруг звенели цикады. Неожиданно Ленька уловил приглушенный топот коней. Он невольно схватился за маузер. Вот в стороне послышался осторожный шорох листвы и вкрадчивый голос спросил: «Дядю, вы где?»

Ленька облегченно вздохнул; это были свои.

2

Походный лазарет Второй Конной разместился в тихом уголке, в заброшенном доме лесничества. Это был небольшой островок лесопосадок среди бескрайних степей Северной Таврии: заросли черного граба, клена и ясеня с неожиданной для этих мест прохладой, с грачиным криком, о голубым ставком, заросшим тиной. Берега в ставке травянистые, с корягами и рачьими норами. Вербы смотрели в воду, где отражались лебединые облака, проплывающие над лесом.

Ничто не будило здесь заповедной тишины. Лишь изредка прилетит аист, сядет на зеленую траву и бродит по берегу, голенастый, важный, щелкает клювом в тине: ищет лягушек. Насытившись, разбежится прыжками и взлетит, размахивая черно-белыми крыльями.

Немногие из бойцов или командиров знали, где находится перевалочный лазарет, да и не очень интересовались этим. Как правило, легкораненые оставались в строю. Увозили туда лишь тяжелораненых. Поэтому в походном госпитале было тихо. Во дворе стояли двуколки с красными крестами, на веревках сушились стираные бинты.

Но с того дня, как привезли в лазарет кремлевского курсанта Федю Стародубцева, жизнь там изменилась. Всем хотелось поглядеть на человека, который видел Ленина и даже разговаривал с ним.

В большой комнате, где был лазарет, тесно стояли железные койки с соломенными тюфяками, деревянные топчаны, а то и просто сено на полу, а на нем раненые. Серые солдатские одеяла, шинели. Вместо подушек - мешки с соломой. В углу - голландская печь. На подоконнике - керосиновая лампа, которая давно не горела, и под стеклом видны были засохшие мухи. Тут же в козлах стояли винтовки для самообороны, потому что, бывало, враги врывались в лазарет и рубили раненых.

В коридоре была еще одна комната, где на столе санитары разложили перевязочный материал и склянки с йодом. Бедность обстановки объяснялась общими недостатками и походным характером лазарета.

Главным здесь был фельдшер дядя Яша, которого в шутку звали «братом милосердия», а еще «помощником смерти». Это был добрый, тихий человек. Он спал вместе с бойцами, по ночам дежурил возле тяжелораненых. Дядю Яшу бойцы любили и добродушно посмеивались над тем, как он определял температуру простым прикладыванием ладони ко лбу.

Никто не ожидал, что в лазарет может приехать командарм. Но именно так случилось. Городовиков уже знал, как беззаветно дрались с дроздовцами московские курсанты, и хотел поговорить с одним из них.

Как на грех, в тот день собрались в лазарете Ленькины дружки - Сергей, Махметка и Петро Хватаймуха. Они на рассвете вернулись с боевого задания и сразу же прискакали в лазарет, прихватив с собой два огромных полосатых кавуна. Махметка отрезал саблей ломти сочного арбуза и угощал Федю и других раненых.

Пока фельдшер и сестры милосердия делали раненым перевязки, разведчики окружили койку Феди Стародубцева:

- Значит, ты из Москвы?

- Из Белокаменной, - со слабой улыбкой отвечал Федя.

- А царь-пушку видал?

- Каждый день ходил мимо нее.

- Да ну?.. А верно, что одним ее снарядом можно дом развалить?

- Она не стреляет.

- Выдумывай... Кутузов в Наполеона не из этой пушки стрелял?

Часть бойцов навалилась на Леньку, рассматривали фотографию, где кремлевские курсанты были сняты вместе с Лениным.

- А ты где, Федул?

- Вот, рядом с Лениным, - отвечал Ленька, - А это Владимир Ильич.

- Где? Покажи.

- Вот, в середине, в ушанке.

Все тянулись потрогать руками фотокарточку, сравнивали лицо Феди со снимком: одни узнавали, другие говорили - не похож. Каждый тянул фотографию себе, а Ленька не давал.

- Тише, хлопцы, порвете...

- Ленин сейчас на фронте. Воюет с белополяками, - уверенно проговорил боец с забинтованной ногой и костылем в руке.

Другой возразил:

- Ленин - вождь мировой революции. Посуди: есть у него время шашкой махать?

- Есть у него время на все. У нас под Тихорецкой случай был. Рота попала в окружение. Со всех сторон белые кавалеристы шашки выхватили и давай, рубать. Жуть что творилось, а помощи ниоткуда. И вдруг примчался всадник на коне, как из-под земли вырос. Рубает направо и налево, крошит беляков, только головы летят! А конь ногами топчет врагов, зубами рвет. Половину беляков перебил, а другая тягу дала. Тогда наши бойцы удивились и спрашивают: «Кто ты такой, товарищ, и откуда взялся?» - «Отвечу, - говорит, - но только по большому секрету: я - Ленин». Сказал - только его и видели...

- Сказки рассказываешь!

- А вот и не сказки... Товарищ курсант может подтвердить.

В эту минуту и нагрянул в лазарет Ока Иванович. Он прискакал со своим адъютантом, увидел во дворе кавалерийских лошадей под седлами, и по Ласточке догадался, что приехали друзья Леньки Устинова.

Легкими шагами Ока Иванович поднялся на крыльцо. Фельдшер дядя Яша в своем замызганном халате с завязочками на спине даже уронил склянку от неожиданности.

- А ну, где тут раненый курсант? - спросил Городовиков и сам открыл дверь.

При виде командарма все вскочили. Раненые заковыляли к своим койкам, а разведчики, друзья Леньки, застигнутые врасплох, вытянулись перед командармом.

- Что-то чересчур здесь много раненых, - проговорил Ока Иванович, оглядывая гостей. - В каком это смертельном бою вы пострадали? Почему в лазарете?

Сергей откашлялся и объяснил:

- Дружка навестили, товарищ командующий.

- Возле боевых коней ваше место. - Ока Иванович остановил подозрительный взгляд на Махметке, который не успел дожевать кусок арбуза и глядел на командарма, выпучив глаза: - А ты куда ранен?

- В душу, товарищ командарм!

- Хитер, барбос... - и Городовиков не удержался от улыбки.

Разведчики поняли, что командарм подобрел, откозыряли и вдоль стены боком поспешили к выходу.

Ока Иванович подошел к Стародубцеву, обложенному подушками:

- Здравствуй, герой... Лежи, лежи. В грудь ранен? Жалко, что у нас врачей нема. Но ничего, дядя Яша у нас мастер на все руки.

- Живо на тот свет отправит, - засмеялся кто-то из бойцов.

Городовиков на шутку ответил шуткой:

- Не верь. Дядя Яша залатает все твои раны... С командованием твоим я договорился: временно полежишь у нас.

Городовиков присел на кровать и облокотился на шашку:

- Как себя чувствуешь?

- Навоевался я, наверно, товарищ командующий... Спасибо вашим кавалеристам, а то бы худо мне было.

Пока шел разговор, Ока Иванович ни разу не поглядел на Леньку, будто не замечал его, а тут стрельнул в его сторону строгим взглядом и сказал:

- А с тобой, партизан, я еще побалакаю... - Он повернулся к Стародубцеву, и разговор продолжался: - Значит, крепко дрались за Орехов?.. А город, видишь, опять у белых...

- Отобьем. Это я вам точно говорю. А дрались наши так, что передать невозможно.

- Да-а... - задумчиво протянул Ока Иванович. - Дела у нас пока неважнецкие. У Врангеля вдвое больше кавалерии. И каждому нашему коннику приходится драться против двоих белых. Но ты верно говоришь: последнее слово будет за нами.

Командарм поднялся, обошел раненых, а в коридоре отозвал в сторонку дядю Яшу:

- Бойцов корми лучше. А курсанта придется отправить в тыл.

- Опасно, товарищ командарм. У него три раны и одна штыковая. Не выдержит дальней дороги.

- Такой геройский парень все выдержит. А ты готовься принять раненых. Начались сильные бои, несем такие потери, что... - Городовиков махнул рукой и пошел к ординарцу, который держал в поводу его коня.

Красавица кобыла, испугавшись собачьего лая, попятилась боком. Ока Иванович поймал левой рукой переднюю луку седла и ловко вскочил на лошадь. Она затанцевала и, подчиняясь всаднику, рванула с места.

3

Койки друзей стояли рядом. Первую ночь, когда курсант был в тяжелом состоянии, Ленька не спал, чутко прислушивался к прерывистому дыханию раненого и все время бегал к рукомойнику, чтобы смочить тряпку ему на голову. О своей ране Ленька не думал - пуля прошла навылет, и нога заживала. С Федей было хуже. Как ни старались Ленькины друзья подкармливать его: привозили сало, молоко в глечиках, даже белый хлеб, - раненый чувствовал себя плохо, с койки не поднимался.

Часто Федя, забывшись, тяжело стонал. Ленька не находил себе места: такие люди не должны умирать...

Августовские ночи стояли тихие, лунные, пахнущие спелыми дынями с недалеких бахчей. Окна в лазарете оставались открытыми настежь, и все-таки было душно.

- Леня, спишь? - придя в себя, шепотом позвал Стародубцев.

Ленька придвинул койку почти вплотную, и они стали негромко разговаривать, чтобы не разбудить спящих.

На подоконник косо падал лунный свет. В саду шелестела листва, и тени от ветвей двигались по стене.

Стародубцев с трудом приподнялся на локте, желая улечься поудобней. Ленька помог ему.

- Вот так хорошо, - облегченно сказал Федя и поглядел в открытое окно, - Луна-то какая! Небось до самой Москвы земля освещена... В Москве-то не бывал, поди? Кончим войну, приедешь ко мне в гости.

Слушая Федю, Ленька волновался: схожи были их судьбы.

Родился Федя в рабочей семье, в Москве, у Крестьянской заставы. Отец его работал на заводе «Гужон», в листопрокатном цехе, там и погиб: упал на раскаленный лист, и его пережгло. Остались у Феди сестренка и мама. Сам он тоже был рабочим и там, на заводе, стал комсомольцем. Осенью 1919 года Федя попал на курсы красных командиров. Закончить не успел. Сколотили наскоро бригаду курсантов, и прямиком на Врангеля!

Захотелось Леньке рассказать о себе, как остался без отца и матери, да мало ли о чем - всего довелось испытать. Только не стал Ленька ни о чем рассказывать. Хотелось послушать Федю. Ленька вздыхал, не зная, как затеять разговор о Ленине. Вся его маленькая жизнь была связана с именем этого человека. До сих пор звучали в ушах Васькины забавные и трогательные рассказы. В них Ленин выглядел богатырем из сказки. Подумать только: шел он из Сибири по грудь в снегу да еще в цепях. Пришел в Петрограде к царю, а тот сидел на троне и водку пил. Подошел к нему Ленин и говорит: «Отдавай, гад, власть народу!» А царь отставил бутылку с водкой и отвечает: «Не отдам, а тебя еще дальше в Сибирь прикажу сослать». Тогда Ленин сказал: «Эх ты!..» - и свергнул царя.

Теперь Ленька понимал, что это были Васькины мечты и сказки. А Федя лично своими глазами видел Ленина, даже разговаривал с ним. Как бы спросить об этом? И вот осмелился:

- Федя, неужели ты взаправду видел Ленина?

- Конечно... На субботнике он с нами работал.

- Про пост в его квартире расскажи.

Федя усмехнулся. Он заметил, каким любопытством горели глаза мальчишки, прямо-таки огоньками светились в темноте. И Федя стал рассказывать:

- Видишь, какое дело... Наши пулеметные курсы, кроме учений, несут караульную службу в Кремле. Мы охраняла Съезды, конгрессы, конференции. Есть посты в Совнаркоме, в Арсенале, ну и в квартире Владимира Ильича... Первый раз когда заступил на этот пост, сильно волновался... Стою и не верю, что я в квартире Ленина. Прижал винтовку к плечу, а сам глазами по сторонам: светлый длинный коридор, по одну сторону окна, по другую - шкафы с книгами. Дальше - вешалка, а на ней зонтик и знакомое пальто. Я ведь и раньше видел Владимира Ильича, только издали. А тут открывается дверь, и выходит он, нагруженный книгами. Идет быстрыми шагами. Остановился, взглянул на меня: «Здравствуйте, товарищ. Вы, я вижу, новенький? Издалека?» Отвечаю: «Москвич, с завода «Гужон». Стародубцев Федор». - «Знаю ваш завод, - сказал Владимир Ильич и сам на минуту задумчивый стал. - Мимо ваших цехов проходил кандальный путь в Сибирь...» Посмотрел он снова на меня и спрашивает: «Не устаете на посту?» - «Что вы, Владимир Ильич, я молодой». И тут он заметил на моем дежурном столике книгу, взял ее и говорит: «Это хорошо, Федя, что вы любите читать. Я принесу вам одну интересную книгу, вы ее непременно прочитайте».

Ленька оглядывался на спящих - не разбудить бы. А позади уже подсел к нему на койку раненый боец.

- Ты откуда взялся? А ну, марш спать!

- Молчи. Мне тоже хочется послушать.

Курсант продолжал негромко рассказывать:

- Говоря по правде, я усомнился насчет книги. У Владимира Ильича столько дел, будет он помнить о мелочах. Когда, гляжу, выходит из кабинета: в одной руке книга, в другой стакан чаю с бутербродом. Чай на стол поставил, а книгу мне протянул: «Вот, пожалуйста». Я растерялся и говорю: «Владимир Ильич, чай зачем, сами выпейте». - «Нет, нет, когда устанете, подкрепитесь».

Кто-то из бойцов вздохнул за спиной у Леньки. Он оглянулся и увидел: уже трое сидели у него на койке.

- Слышь, Федя, а правда, что Ленин на коне с шашкой воюет? - спросил один из бойцов.

Курсант не отвечал. Стало так тихо, что были слышны за окном шаги часового.

- Слышь, Федя, что с тобой?

- Ничего... Ослабь немного повязку.

Бойцы виновато попятились к своим койкам и затихли. Федя лежал молча. Ленька встревоженно глядел на побледневшее лицо курсанта, готовый сделать все, чтобы ему было легче.

- Как не хочется умирать, - вдруг сказал Федя.

- Да ты что? - испугался Ленька. - А ну брось думать об этом...

- Устинов, ты ему подушку поправь, - робко подсказал кто-то из темноты.

- Попить хочешь, Федя?

- Спасибо... Кажется, немного полегчало.

Перед рассветом привезли партию раненых. Дядя Яша, сестры и кое-кто из выздоравливающих помогали размещать прибывших. Тех, кто не мог передвигаться, вносили на шинелях и опускали на пол, на соломенную подстилку.

В лазарете запахло йодом, и всюду царила деловая суета. Скоро раненые затихли, и стало слышно, как гремела вдали орудийная канонада, точно со степи приближалась гроза.

4

В полдень на выручку лазарету прискакала группа разведчиков во главе с Байдой. Он получил задание сопровождать раненых в тыл и, если налетят враги, защитить их.

Курсант Стародубцев с утра чувствовал себя хорошо и даже запросился на волю. Ленькины друзья-разведчики вывели его на солнышко, и Федя заулыбался:

- Эх как здесь хорошо! Что же вы, такие-сякие, держали меня в темнице?

У Феди плохо действовала рука. Она висела на марлевой повязке. Голова тоже была перебинтована, и только глаза сияли радостью.

Лесной пруд, или, по-местному, ставок, находился невдалеке от дома лесничества. Там было много рыбы и особенно раков. Махметка первым разделся, повесил на дерево саблю, а сам с разбегу бултыхнулся в воду. За ним нырнул Сергей, и началась между ними веселая возня, брызги, плавание наперегонки.

Подседланные кони, пофыркивая, паслись на зеленой травке.

Павло Байда и Ленька не отходили от курсанта. Они расстелили шинель, осторожно усадили на нее Федю. Повар Антоныч принес угощение: привезенные разведчиками спелые помидоры, желтые сливы, несколько дынь и буханку белого хлеба. Продукты были разложены на траве, и раненый под наблюдением Антоныча не спеша подкреплялся.

- Федя, выздоровеешь, переходи к нам в кавалерию, - говорил курсанту Павло Байда, - дадим тебе коня, научим шашкой рубать.

- Нет. У вас своих рубак достаточно. А я должен вернуться к своим - пусть знают, что остаюсь жить на земле...

Махметка и Сергей ловили в ставке раков, бродили вдоль берега и тихонько переговаривались, шарили руками под корягами. Ловить раков весело и страшно, они ползают по дну, щекочут усиками ноги. Махметка хватал рака, взвизгивал от радости и выбрасывал добычу на берег. Раки трепетали в траве, расползались, и Ленька собирал их в котелок. Там они возились, шурша жесткими панцирями и клешнями.

Неожиданно прискакал всадник и, не останавливаясь у лазарета, помчался к ставку. Разведчики узнали бойца-поляка, которого в шутку дразнили «Пилсудским». Он победно размахивал газетой, спешился на ходу и подбежал к товарищам:

- Браты, рабочие всего мира с нами! Послушайте, что пишет газета: «Рабочие Германии открыто выступают против войны в Советской России...»

- Да ты читай быстрее, прохвессор, - засмеялся Петро Хватаймуха.

- Устинову дай, он скорее прочтет.

Но тот никому не давал газету. С особой радостью он читал, как грузчики в порту Гамбурга отказываются грузить оружие для панской Польши и для Врангеля.

- Держись, Антанта! - громко воскликнул он. - Врангелю, пся крев, капут и домовина с музыкой!

В эту минуту Махметка, у которого был с Сергеем спор, кто поймает добычу крупнее, выбросил на берег зеленого рака с выпученными глазами.

- Врангель попался. Лови!

В траву шмякнулся рачище, у которого одна клешня была маленькая, а другая длинная и до того цепкая, что пучок типы, зажатый ею, невозможно было вырвать.

Сергей долго шарил в норе и тоже вытащил такое страшилище, что бойцы на берегу столпились вокруг черного замшелого рака и боялись взять в руки.

- А этот настоящий Ллойд Джордж, - сказал Федя Стародубцев, рассматривая черно-зеленого рака.

- Ну, а это сам Вильсон, - усмехнулся Антоныч, - Вон как глазища вытаращил: весь мир хочет сожрать.

В одном котелке раки уже не вмещались, вываливались через край и ползли к воде. Кто-то принес ведро, в него ссыпали улов и повесили над костром.

- Добрая будет закуска, - сказал Антоныч, подбрасывая в костер кизяк и щепки. Пламя разгоралось, дым повалил клубами и стелился над ставком.

- Эй, на берегу, прекратите дымовую завесу! - кричал Сергей, вылезая из воды.

Постепенно все снова собрались возле Феди. Раки закипели, а повар, сцедив воду, высыпал на траву краснокирпичных раков. Самого большого дали Феде.

- Бери Ллойд Жоржика, - сказал Сергей, держа рака за усы.

- И вот этого Мильерана ему отдайте, - предложил Павло Байда и выбрал второго крупного рака. - Держи, курсант!

- Еще Пилсудского возьми, - сказал боец-поляк и дал Феде самого маленького, не больше мизинца, тщедушного, пахнущего тиной рачонка.

Федя попросил товарищей расстегнуть шинель - ему стало душно. Расстегнули ему и ворот гимнастерки. Показалась белая повязка на груди, а из-под нее синеватые контуры татуировки.

- Федя, а почему у тебя Парижская коммуна на груди? - спросил Хватаймуха.

- Потому что она у меня в сердце, - сказал Федя. - Первая в мире пролетарская власть. Семьдесят два дня держалась...

- А потом?

- Потопили Коммуну в крови. - Федя помолчал и добавил с горечью: - Так и погибла первая рабочая революция.

- А я думаю: не погибла, - твердо сказал боец-поляк. - Вы, русские, продолжаете дело парижских коммунаров, а мы - поляки, немцы, французы, болгары - пойдем с вами, потому что нам тоже нужна пролетарская революция.

- Правильно, товарищ, - сказал Стародубцев, - мы не за себя бьемся, а за всех пролетариев мира. Мы армия мировой революции - вот кто мы такие!

Бойцы невольно затихли, слушая Федю. А он продолжал:

- Молодежь становится международной силой. Вы слышали о Первом конгрессе КИМа? В прошлом году нелегально собрались делегаты в Берлине, приняли устав борьбы против капитала. Ничего... Мы еще будем свидетелями того, как вспыхнут битвы рабочих с буржуями во всем мире, поднимутся на бой американские рабочие, английские, итальянские, а какой-нибудь Форд переоденется в женское платье, как наш Керенский, и сбежит, а в его дворцах откроют рабочие клубы, детские сады и бесплатные университеты для рабочих...

- Федя, а вот наш Сергей говорит, что в Коммуне денег не будет, верно это или нет? - спросил Антоныч.

- Пускай сам и объяснит, - сказал Стародубцев с улыбкой.

Сергей оторвал клешню рака, пожевал ее с хрустом и сказал:

- Деньги - зло великое для смертных. Из-за денег обречены на гибель города, и отчий дом изгнанник покидает, и, развратив невинные сердца, деяниям постыдным учат деньги...

- Артист! - усмехнулся Байда.

- Прохвессор, - подтвердил Хватаймуха. - Только ты скажи, как без денет на базар ходить?

- Талоны напечатают, - сказал Антоныч.

- Ишь ты, - усомнился Хватаймуха. - Это каждый наделает себе талонов.

- Расстреливать таких без суда, - сказал Махметка.

- Зачем? Надо таких талонов напечатать, чтобы нельзя было подделать.

- Чудак, - засмеялся Сергей. - Это и есть деньги: красивые талоны стоимостью в сто рублей, десять, пять...

- Тогда к черту талоны! Товарами обмениваться, а жалованье натурой платить. Заработал - получай что хочешь.

- Это натуральное хозяйство, - объяснил Федя. - Ты зовешь назад. Натуральное хозяйство вышло из первобытного общества.

- А по-моему, деньги и есть самое первобытное, - сказал Сергей. - И еще неизвестно, где человек дичает больше: в первобытности или в современном мире под властью денег?

- Ты, Сергей, утопист.

- Верно! - закричал Махметка. - Утопить его! Бери за ноги, тащи в ставок!..

5

После полудня прискакал вестовой с приказом - полевому лазарету спешно сниматься и с транспортом раненых отступать в тыл, Врангель прорвал линию фронта, и надо было спасти раненых бойцов.

Конюхи запрягали лошадей, устилали соломой санитарные двуколки, выводили раненых.

Фельдшер дядя Яша распределял, кому в какой повозке ехать. Для Стародубцева и еще двоих тяжелораненых была отведена особая двуколка с крытым парусиновым верхом.

- Поедем, как цыгане, - сказал Федя, когда его подвели поближе.

Ленька решил сопровождать транспорт и подседлал Валетку.

Все шло свои чередом, но неожиданно перед самым отъездом Стародубцеву сделалось хуже. Нестерпимая боль так сковала курсанта, что он не мог вымолвить слова.

- Сестрица, водички, - попросил Федя слабым голосом, взял кружку, но рука упала, и кружка покатилась, расплескивая воду.

Прибежал дядя Яша, поднес на ватке нашатырного спирту, и раненый снова пришел в себя. Его хотели положить, но он отстранил всех:

- Что вы со мной нянчитесь, как о малым дитем? Пустите, я сам...

Он сделал шаг к повозке и повис на руках бойцов. Его осторожно положили на землю возле колес повозки. Ленька склонился над раненым, не зная, как ему помочь. Один фельдшер дядя Яша уже не спешил. Он стоял над курсантом, сдвинув брови. И тогда все поняли, что Федя умер.

Болью пронзила сердца бойцов эта неожиданная смерть. Никто не двигался с места, точно не верили, что Федя умер, и ждали, что он снова откроет глаза. Но лицо курсанта точно окаменело, губы стали белыми, откинутая рука замерла.

Ленька не мог сдержать слез, облокотился на борт повозки, и плечи его затряслись. Валетка ткнулся мордой в спину Леньке, тревожно обнюхивал хозяина. Махметка, не зная, как выразить горе, выхватил саблю и секанул ею по засохшему молодому тополю.

Гул артиллерийской канонады становился все ближе, недалеко за лесом рвались снаряды.

Транспорт раненых отправлялся в путь. Кавалеристы Байды вскочили на коней и, окружив санитарные повозки, поскакали.

Лишь трое друзей остались в лесничестве, чтобы похоронить курсанта. Горестной была их работа. Молча вырыли могилу на берегу ставка, где было повыше и где росли кусты дикой шишпины. Пусть весной, когда распустятся цветы, розовые лепестки покроют одинокий могильный холм.

Когда все было кончено, зарядили карабины и дали трехкратный залп.

Вскочили на коней и помчались.

Солнце опускалось, и небо на западе было охвачено пожаром вечерней зари. Низко над степью вдоль горизонта протянулось длинное облако, похожее на саблю. Заходящее солнце раскалило его докрасна, и казалось, будто густая кровь стекала с клинка.

Глава девятая. ЧЕРВОННЫЕ САБЛИ

Эх, тачанка-ростовчанка,

Наша гордость и краса,

Конармейская тачанка,

Все четыре колеса!

1

Не думал Ленька, что смерть Феди Стародубцева отзовется в душе такой болью.

До каких пор буржуи будут терзать народ и проливать рабочую кровь! Кажется, уже сыт по горло Ленька горькими потерями. Сколько их было за короткую жизнь: отца и мать убили, комсомольцев на Маныче расстреливали, Васька погиб, комиссара Барабанова замучили. А теперь красный курсант Федя приняв смерть от белогвардейской раны. Доколе будут продолжаться расправы? Доколе будут враги топтать свободу?..

Среди бумаг Стародубцева, в кармане его гимнастерки, нашел Ленька зачитанный листок, изрядно потрепанный, но бережно сложенный в партийной книжечке Феди. «Памятка коммуниста» - так назывался листок. Их давали вместе с винтовкой тем, кто уходил на фронт.

Кажется, ничего особенного не было в этом листке - привычные строгие слова. Но они брали за сердце.

«При отправке на фронт коммунист обязан:

1. Всегда и всюду подавать пример стойкости и самоотверженности.

2. Быть последним на почетных местах и первым в опасных.

3. Помнить, что звание коммуниста налагает много обязанностей, но дает лишь одну привилегию - первым сражаться за революцию».

Эти слова трогали своей прямотой и суровостью - одна привилегия у коммуниста: первым идея в бой. Ленька был уверен, что в том и состоит счастье, чтобы первым идти в бой, и если принять смерть за народ - тоже первым!

Ленька не находил себе места от обиды и горечи. Ни о чем не хотелось думать, кроме одного - отплатить врагам за кремлевских курсантов.

У старшины Антоныча Ленька выпросил патронов для маузера. Охотничий патронташ приспособил - подпоясался им и набил патронами по два в гнездо. Добыл себе добрую шашку златоустовской стали. Клинок как пружина гибкий - в кольцо можно саблю согнуть. Наточил ее, как бритву, прыгнул в седло и помчался рубить лозу. До седьмого пота загнал себя и коня, но не нашел успокоения.

Тогда отправился к Городовикову.

- Товарищ командующий, отпустите в отряд Павло Байды.

- Случилось что, Алексей Егорович?

- Хочу на тачанку, как в Первой Копной...

Ока Иванович смотрел на бледные, сжатые губы мальчишки и чувствовал, какой нещадной мукой переполнено его сердце.

- Стародубцева жалко? - понимающе спросил командарм.

- Хочу к пулемету.

- А как мне без тебя? Штабу нужны связные, а у тебя Валетка резвый.

- Хочу воевать, отпустите...

В эту минуту явился в штаб Павло Байда.

- Что скажешь? - спросил его Городовиков.

- Пулеметчик мне нужен. Хлопцы добрую тачанку раздобыли.

Ока Иванович с усмешкой взглянул на Байду.

- Говори прямо: Устинова хочешь забрать.

Разведчик сказал откровенно:

- Хорошо бы, товарищ командарм. Устинов знает пулемет, а у меня первого номера нема.

- Где же ты тачанку добыл?

Байда подошел к окну, как бы приглашая командарма полюбоваться его трофеем. Городовиков увидел странный экипаж с фонарями. На облучке сидел Прошка и, натянув вожжи, сдерживал тройку лихих коней с длинными гривами. Сразу было заметно: позировал перед окнами штаба - пусть, мол, командарм посмотрит, какие у него чудо-кони!

- Ты смеяться надо мной вздумал? - спросил Ока Иванович строго. - Это фаэтон, а не тачанка. На свадьбу собрался?

Командир разведчиков был доволен произведенным впечатлением.

- Этот фаэтон бронированный, в нем губернатора возили. Так что не беспокойтесь: будут беляки тикать от нас.

- Беда с тобой, Павло: чего только не выдумаешь!

Павло изобразил на лице простодушно-детское выражение и сказал:

- Та хиба я выдумал его, этот экипаж? Бабка Христя подарила. Позвала в хату молоко пить и каже: «Сыночки, возьмите мою царскую карету и воюйте на здоровье». Мы спрашиваем: «Що за карета, бабуся?» - «Та ото ж паря чи губернатора в ней возили. А революционеры кинули бомбу. Так шо вы думаете? Коней вбило, от губернатора - мокрое место, а карета - хоть бы шо!»

От души смеялся Ока Иванович, а потом стал серьезным и сказал:

- Ну вот что, хлопцы. Вы хитрые, а я еще хитрей.

Городовиков приказал дежурному вызвать командира взвода Цымбаленко. Тот явился, как всегда быстрый, горячий, строго оглядел разведчиков, точно был недоволен, что они здесь, и только тогда козырнул командарму.

- Товарищ Цымбаленко, Военный Совет армии назначает вас командиром эскадрона Особого назначения, - Городовиков взглянул на разведчиков и дружеским тоном добавил: - Бери вот этих орлов, и даю тебе на формирование эскадрона двадцать четыре часа. Больше нет времени: в гости к врагу собираемся, в рейд пойдем по его тылам.

Цымбаленко вытянулся в струнку. Его лихо заломленная баранья папаха от тяжести свисала на затылок. В глазах сверкала ярость - такой уж он был комвзвода. Ничего для него не существовало на свете, кроме долга и дисциплины. Цымбаленко подошел к разведчикам. Байду он знал и прошел мимо. Ленька чем-то вызвал у него сомнение, и он сказал строго:

- Дай саблю.

Ленька вынул из ножен шашку и подал Цымбаленко. Тот осмотрел клинок, выдернул волос у себя на затылке и жалом сабли перерезал его.

- Молодец. Хорошо наточена сабля... Рейда - это тебе не по бульвару прогуляться туда-сюда и обратно. Пошли, хлопцы, создавать эскадрон.

2

Еще в июле, когда армия Городовикова шла на передовые позиции, броневой поезд «Юзовский рабочий» бился с врагами на другом участке. Он прикрывал подступы к железной дороге Волноваха - Александровск, защищая станции Пологи, Малую Токмачку, Орехов. Здесь железная дорога была одноколейная, изношенная. Местность на десятки верст открытая: куда ни погляди - степь, изрезанная балками.

На первых порах бронепоезд выполнял сторожевые задачи, издали осыпая вражескую конную разведку шрапнелью, бил прямой наводкой из полевых орудий, установленных на открытых площадках и на крыше одного из вагонов.

Позже Врангель подтянул из-под Севастополя несколько мощных сухопутных броненосцев. Это были грозные бронепоезда с орудиями береговой обороны. Когда стреляла такая дальнобойная пушка, земля гудела, из окон вылетали стекла.

А пока рабочий бронепоезд господствовал на своем участке фронта и не предвидел беды. Команда вела себя уверенно, никто не унывал, и часто теплыми летними вечерами открывались бронированные двери, чтобы проветрить накаленную духоту. На путях собирались бойцы, играла гармошка, Филипок развлекал команду, пел песни собственного сочинения. Он прижился на бронепоезде и, как ни хитрил командир, чтобы отправить его в Юзовку к родным. Филипок ускользал. Он нашел постоянный приют в будке машиниста и помогал Абдулке. Ребята крепко дружили, У Абдулки, кроме кочегарской лопаты, была винтовка. Время от времени он высовывал дуло в окошечко и стрелял в степь. Потом практиковался Филипок. Была у мальчишки уйма других забот: набивал патронами пулеметные ленты, чистил бойцам оружие, бегал в поселок за махоркой. Иногда кто-нибудь из команды подшучивал над его крестиком: «Смотри не потеряй, а то пуля ударит в то место, а крестика нема».

Филипок не сердился, сам смешил бойцов и если боялся кого, так это командира бронепоезда.

Но вот пришел час испытания для «Юзовского рабочего». Ему пришлось столкнуться с вражеским бронепоездом «Генерал Врангель».

Закованный до самых шпал в тяжелую броню, вооруженный мощными пушками, врангелевский бронепоезд, точно коршун, набросился на легкую добычу, прижал рабочий бронепоезд к станции и начал его расстреливать.

Земля стонала от взрывов, взлетали черные фонтаны земли, перемешанные с обломками шпал. Тяжелым снарядом повредило путь, и отступление красному бронепоезду было отрезано: позади зияла глубокая воронка, а в ней догорали шпалы и торчали стальные рельсы.

«Юзовский рабочий» отстреливался из последних сил. Уже был разбит паровоз, охвачена пламенем пулеметная площадка, разбросаны мешки с песком. Густой дым валил в небо, а в нем кружили огненной метелью искры.

Оставалось не больше десятка снарядов. Из четырех пушек действовала одна, но и ее снаряды, казалось, отскакивали от могучей брони «Генерала Врангеля».

- Мы погибнем, но и ты не уйдешь! - с яростью проговорил раненый Кучуков и послал взрывников отрезать путь вражескому бронепоезду.

Несколько отчаянных парней из команды рабочего бронепоезда со связками гранат и взрывчаткой кинулись с двух сторон в обход врагу.

Наблюдатели «Генерала Врангеля» заметили смельчаков, и свинцовый ливень прижал их к земле. Кучуков видел, как одного из бойцов сразила пуля. Другой продолжал ползти. Но слишком плотным был огонь, враги били из всех башенных пулеметов, и невозможно было приблизиться к полотну железной дороги.

Но уже заходила с другой стороны новая группа бойцов. Они отвлекали на себя внимание врагов. Безумно храброй была эта попытка атаки: что могли сделать люди с гранатами против тяжелого бронепоезда?

Филипок и Абдулка наблюдали за боем из заросшего бурьяном окопа. Вдруг Филипок выскочил из окопа и, пригнувшись, помчался к вражескому бронепоезду. Кучуков крикнул: «Назад!» - но Филипок не слышал в грохоте боя. Маленький, юркий, он, точно колобок, катился по земле, и свист пуль был ему нипочем.

Командир приказал Абдулке догнать и вернуть мальчишку. Тот схватил винтовку и побежал следом, но Филипок был уже далеко, и ничего не оставалось, как залечь и прикрывать друга огнем из винтовки.

Неожиданно со скрежетом открылась узкая бронированная дверь вражеского бронепоезда, и на полотно железной дороги стали выскакивать врангелевцы. Они решили захватить живыми красных бойцов, которые залегли там, где их застал огонь. Один Филипок продолжал перебежки. Вот он снял со спины убитого красноармейца взрывчатку и торопливо пополз к насыпи железной дороги.

3

Казалось, все уже погибли и врангелевцы захватят в плен оставшихся в живых бойцов. Но в это время далеко в степи появились красные кавалеристы - спешили на выручку «Юзовскому рабочему» разведчики Цымбаленко.

Впереди конной лавы летела невиданная тачанка, запряженная тройкой лихих лошадей. Ездовой пустил их во всю мочь, и кони храпели от стремительного бега.

На бронепоезде противника полковник с черными усиками долго смотрел в бинокль. Потом усмехнулся и, передавая бинокль офицеру в английской форме, сказал:

- Сколько воюем, не пойму этих красных. Сброд какой-то, а не солдаты, цыганский табор. Взгляните, господин капитан, какой-то экипаж с фонарями мчится на нас, точно на ярмарку едет... - Полковник скомандовал: - Первое башенное... Бризантным... Прицел 120... Трубка 48.. Огонь!

Далеко в степи лопнул снаряд. За ним второй, и загремели взрывы, засевая землю картечью. Всадники перелетали через головы коней.

- Вот так... Отлично, - приговаривал полковник, хотя видел, что «экипаж с фонарями» летит, точно его не берут ни снаряды, ни пули. Захлебывались от ярости врангелевские пулеметы, но огонь был неточным: страх забирался в душу врагов. А красные кавалеристы скакали, охватывая бронепоезд с двух сторон. Сверкали на солнце сабли, и перекатывалось «ура».

- Даешь черного барона!..

Вьюгой свистела картечь, а Прошкина тачанка мчалась во весь опор. Пулеметчиков кидало из стороны в сторону. Ленька кричал в неистовстве: «Давай, Прошка, гони!..»

Слева и справа от тачанки скакали кавалеристы.

- Ура! Кроши белую контру! Окружай бронепоезд!..

Развернулась Прошкина тачанка на виду у стальной крепости, и хлестнула бронебойная очередь по клепаным, с узкими смотровыми щелями стенам бронепоезда. Но враг все еще чувствовал себя хозяином положения. Вот поблизости от странной тачанки блеснуло пламя, и серая коренная упала, обрывая постромки и путаясь в них.

Пока ездовой Прошка освобождал из упряжи раненую лошадь, Ленька с помощником сняли пулемет, установили его на пригорке и, не теряя ни секунды, открыли огонь. Было видно, как врангелевские солдаты побежали назад и, тесня друг друга, лезли через узкую дверь в утробу бронепоезда. По вот дверь захлопнулась, и часть солдат осталась на путях. Они залегли на железнодорожной насыпи и стали вести беспорядочную пальбу.

Белогвардейцы, что заперлись в бронепоезде, весь огонь обрушили на одинокую пулеметную точку в степи, как будто в ней была вся опасность.

А пулемет, продолжал строчить. Это была Ленькина месть, его расплата с врагом. Получайте, гады, за Федю, за Ваську...

По нему били с двух сторон. Пули белогвардейцев ударялись о броневой щиток и высекали искры. Одна из пуль впилась в кожух пулемета. Горячий пар ударил из пробоины, потекла закипевшая вода: Ленька хотел заткнуть дыру пучком травы, но ему обожгло руку. Нельзя было медлить, и он бил по смотровым щелям: надо было ослепить врангелевцев, не дать им вести прицельный огонь по красным кавалеристам. А те уже приближались к насыпи, охватывая бронепоезд с флангов.

Не умолкало ликующее «ура». «Генерал Врангель» дал задний ход. Неужели уйдет?

- Бросайте шпалы на путя! - кричал Цымбаленко своим конникам.

Но шпал нигде не было, а руками такую махину не остановить. И тогда неожиданно для всех взметнулся над насыпью черный столб земли вместе с рельсами и обломками шпал. Отступление врагу было отрезано.

Красные кавалеристы уже скакали по насыпи. Первым летел вдоль бронированных вагонов Цымбаленко. Он стучал эфесом шашки в стальные стены, кричал осипшим голосом:

- За железо сховались, белые крысы! Вылезайте!

Бойцы стреляли из наганов в смотровые отверстия, тыкали туда клинками. Двое прямо с коней прыгнули на скобы, по ним взобрались на крышу и побежали к паровозу, размахивая гранатами.

Вместе с кавалеристами Цымбаленко вражескую крепость окружили оставшиеся в живых бойцы Кучукова. Один из них метнул связку гранат под стальную дверь бронепоезда, и ее сорвало с петель.

Один за другим по железным ступеням выходили из бронепоезда врангелевцы.

- Кидай оружие! Руки в гору!

Разведчики Цымбаленко обыскивали офицеров, отводили их вправо, солдат - влево. Дядя Миша Кучуков следил за порядком разоружения. Цымбаленко вытряхивал из вагонов тех, кто замешкался, не желая выходить.

Среди пленных оказался офицер английской армии. Его обыскали особенно тщательно. Из накладных квадратных карманов зеленого френча бойцы извлекли пачку врангелевских синих пятисоток, перевязанных ниткой.

- За бумажки продался, буржуйская душа!

- Мало тебе своих английских рабочих угнетать, так ты к нам приехал?

Рассматривая врангелевские деньги, почему-то напечатанные только с одной стороны - с другой бумага была чистая, - бойцы перебрасывались шутками.

- Опешил барон, не успел допечатать.

- Краски не хватило.

- А ну, шагай, Антанта... Против рабочих воюешь, наемник?

- Петро, давай зарядим этим заграничным буржуем нашу трехдюймовку и выстрелим в сторону Англии. Нехай летит к своим...

- Еще порох на него тратить...

Не сразу узнали бойцы, кому были они обязаны победой над вражеским бронепоездом. Не сразу дознались, что успех этой безумно смелой атаки решил мальчишка. Один Абдулка видел, как Филипок подполз со взрывчаткой к железнодорожным путям...

Ленька рад был встрече с земляками. Все знакомые, будто родные, и только Абдулки нигде не было. Хлопцы нашли его не скоро. Абдулка сидел на рельсах и кусал губы, чтобы не разреветься.

- Что случилось? - спросил Ленька, предчувствуя беду.

Абдулка молча показал крестик на ладони.

Ленька даже пошатнулся, поняв, что случилась беда, А когда узнал про все, то, может, это и странно, но не жалость ощутил к погибшему Филипку, а чувство гордости за него. Не сплоховал мальчишка. Шахтерский характер сказался! И вспомнилась некстати шутливая поговорка Филипка: «Жизнь - копейка, голова - наживное дело».

Теперь еще один памятник прибавится на донецкой земле...

Прошкин бронированный фаэтон сильно пострадал в бою: вдребезги разлетелись фонари, взрывом повреждены были колеса, и пришлось фаэтон бросить в степи. Из трех лошадей осталась одна, и та прихрамывала - ее повели под уздцы.

С ближайшей станции вызвали паровоз. Он прицепил «Генерала Врангеля» и потащил в сторону Волновахи.

- Как быка на веревке повели, - смеялись бойцы.

Цымбаленко и Кучуков, прощаясь, крепко обнялись. Разведчиков ожидали новые бои.

4

Скоро командир рабочего бронепоезда дядя Миша Кучуков встретился с Окой Ивановичем.

- Горюешь? - спросил Городовиков с сочувствием, - Ничего, пословица говорит: «Хороший конь узнается в беге, а железо - в ковке». Вот и тебя, кузнеца, хорошенько помолотили. Теперь злей будешь.

- Людей жалко...

- Об этом и не говори, дядя Миша. Другой раз думаешь: лучше бы тебя самого убили... С мальчишкой-то как беда стряслась?

- С Филипком? - Кучуков с трудом подавил в себе боль. - До сих пор не могу опомниться. И мальчонка-то от горшка два вершка, а если бы не он, не взять нам «Генерала Врангеля».

- Вот видишь, и дети бойцами становятся, - сказал Городовиков. - А мы вчера похоронили Цымбаленко. Лихой был командир... Выходит, дядя Миша, быть тебе опять казаком. У твоего бронепоезда сколько было «лошадиных сил»?

- Тысяча, - не то в шутку, не то всерьез сказал Кучуков.

- Ну, тысячу не обещаю, а четыреста настоящих лошадиных сил да еще четыреста отчаянных голов получишь. А если поднатужимся и добудем тебе штук пять тачанок с пулеметами, то никакой бронепоезд не сравнится с этой грозной силой. Прошу тебя, дядя Миша, возьми под свое командование разведчиков Цымбаленко.

- Не знаю, Ока Ивановича... Жалко оставлять своих хлопцев.

- А ты бери их с собой.

Точно боясь, что казак раздумает, Городовиков послал ординарца за военкомом.

- Константин Алексеевич, - обратился он к Макошину, когда тот вошел в штаб. - Нашелся хозяин кутеповской сабли, помнишь, захватили в трофейной машине? Прикажи принести ее сюда.

У Кучукова засверкали глаза от восхищения при виде серебряной сабли тонкой чеканки. Городовиков поднес ее боевому другу, как хлеб-соль.

- Принимай, казак.

Кучуков был смущен и обрадован подарком, взял саблю неуверенной рукой, вынул из ножен и поразился изяществу и легкости клинка.

- Я уже позабыл, наверно, как ею действовать, - сказал он.

- Сейчас проверим, - усмехнулся Городовиков. - А ну, Макошин, дай-ка мне вон то яблоко.

Он взял из рук комиссара крупное, спелое яблоко и высоко подбросил кверху. Кучуков отступил на шаг, размахнулся в со свистом рассек яблоко в воздухе. Ока Иванович поднял половинки и показал Макошину:

- Гляди, комиссар. Вот это работа: не отличишь одну от другой. Ровненькие. А ты говоришь, забыл...

5

С назначением Кучукова комсомольский эскадрон как бы родился заново. Теперь он был сформирован по штатам отдельного дивизиона, имел на сто сабель больше, а кроме того, свою команду связи, пять боевых тачанок и даже знамя. Это было знамя юзовских комсомольцев с призывными словами: «Уничтожь Врангеля!» Знаменщиком назначили Махметку. Он как влитой сидел на своем Шайтане и приноравливался держать в одной руке поводья и древко знамени, чтобы другая была свободной рубать врагов.

Новый командир эскадрона, за которым с первых же минут закрепилось добродушное, полное уважения прозвище Папаша, сам заметно переменился, точно и в самом деле проснулся в нем кипучий и напористый характер казака-кавалериста. Он приобрел себе синюю венгерку, отороченную серым каракулем, малиновые галифе и новенькие ремни крест-накрест. Дорогая «кутеповская» сабля в серебряных ножнах и красивая пышная чудо-борода до пояса придавали ему бравый вид.

Выстроился эскадрон на околице села. И было что-то значительное и трогательное в том, что четыреста лихих конников, где самому старшему едва стукнуло девятнадцать, сидели на конях перед командиром-бородачом. А он возвышался перед строем на вороном жеребце, как будто и впрямь выводил на бой своих сыновей.

Эскадрону было присвоено название: «Имени КИМ». Придумал и предложил это Сергей Калуга. И хотя ни сам он, ни разведчики не упоминали при этом имени Феди Стародубцева, все знали, что название эскадрона было связано с ним. Но не только память о кремлевском курсанте подсказала это название: в эскадроне почти все были комсомольцами.

Главное же состояло в том, что в состав эскадрона влился интернациональный отряд из венгров, поляков, болгар, сербов и немцев. У всех мундиры и язык были разными, а цель одна - борьба за победу пролетарской революции. Когда отряд прибыл во Вторую Конную, его бойцы сняли императорские и кайзеровские значки и прикрепили на шапки пятиконечные красные звезды, а у кого не было - алую ленточку. Прибывших окружили вниманием и окрестили по-своему: Янош стал Яшей, Петко - Петром, Ганс - Ваней.

На митинге бывший польский солдат Янко Домбровский, сын шахтера Зеленогурского воеводства, сказал перед строем:

- Буржуи везде одинаковые: русские, украинские и польские. Сегодня мы помогаем братьям в России, а завтра они нам помогут. Даем клятву не опускать оружия до тех пор, пока не зазвучат, победные звуки «Интернационала» во всем мире!

Папаша был доволен. Его черная кубанка, надетая набекрень, придавала ему лихой вид.

Комиссар эскадрона Павло Байда громко читал перед строем написанные им и Ленькой «Заповеди юного коммуниста».

«Я, боец эскадрона имени КИМ, обязуюсь быть стойким защитником мировой революции, выступать с оружием в руках и бороться до последней капли крови...»

В синем небе плыли облака. Бойцы сурово повторяли слова клятвы:

- «Быть последним на почетных местах и первым в опасных. Никогда не забывать, что звание комсомольца налагает много обязанностей, но дает лишь одну привилегию - первым сражаться за революцию!»

В знак верности клятве кимовцы выхватили стальные сабли. В лучах солнца они горели огнем и казались червонными.

Леньку охватило пьянящее чувство братства. Это было удивительно и радостно - незнакомые люди из разных стран стали родными, точно он всю жизнь знал кучерявого паренька из Словакии Антона Черного, который в шутку говорил о себе, что он только по форме черный, а по содержанию красный. Как будто давно дружил Ленька с болгарином Петко Русовым или Гансом Мюллером - спартаковцем, оставшимся в России еще с восемнадцатого года. Кто знает, может быть, этот Ганс был другом того немца-германца из Ленькиного детства, что подарил ему перочинный ножик. Радовался Ленька новым друзьям. И что казалось совсем невероятным - понимал разноязыкий говор. С румыном Шандором Николаеску, рабочим из Бухареста, Ленька сразу же поменялся шапками.

- А как по-румынски борьба? - спросил Ленька.

- Лупта.

- Точно! Лупить надо белых.

Ленька и Шандор, похлопывая друг друга по плечам, обнялись. Гансу Мюллеру Ленька подарил самодельную пряжку для ремня, которую сам вырезал из старого котелка в форме пятиконечной звезды.

Все интернационалисты пожелали вступить в комсомол, и Ленька записал их фамилии в свою тетрадку.

6

Вместо «царского фаэтона» бабки Христи, по которому больше всех тужил Прошка, появилась настоящая боевая тачанка.

Это была таврическая тачанка, купленная у немца-колониста, дубовая, с крепким днищем, окованным железом. Ход - на мягких рессорах. По обе стороны - удобные ступеньки, если на одну наступить ногой, тачанка, пружиня, накренялась. Бег у тачанки был легкий, бесшумный - только спицы мелькали.

На заднем сиденье был привинчен пулемет. По бокам - два свободных места для пулеметчиков. На облучке тоже могли свободно поместиться двое. Рядом с ездовым сидел Ленька. Он был первым номером, но имел подмену, так как оставался еще «комиссаром по молодежи». Его тачанка была не просто боевой колесницей, но и походной культбазой, Под задним сиденьем вместе с пулеметными лентами находилась библиотека. Она помещалась в ящике из-под гранат. Остальное «делопроизводство» вместилось в кожаном портмоне в кармане гимнастерки.

Подседланный Валетка был привязан к тачанке и бежал налегке. Если требовалось, Ленька вскакивал в седло и мчался по делам.

Тачанки разведчиков были четверочной упряжки. Четыре коня, как четыре орла, летели так, что ветер свистел в гривах. Ездовому на такой колеснице надо быть сильным и ловким. Прошка отвечал всем требованиям. Кони подчинялись ему и тоже выглядели богатырями.

Теперь Прошка и Ленька воевали на одной тачанке, и надо сказать, что Прошка первым сделал шаг к примирению. Он отвел Леньку в сторону и сказал:

- Слушай, будь человеком. Дай мне по морде.

- Чего еще выдумал? - удивился Ленька.

- Ну прошу, ударь хоть раз. Я самый последний гад и паразит, - объяснял Прошка. - Помнишь, придирался? А ты, оказывается, фартовый парень.

- Ладно... - смутился Ленька и вспомнил любимую поговорку отца: - «Перехвалишь - на один бок кривым стану».

Всем была хороша тачанка, и лишь одно смущало Леньку: на задней спинке были нарисованы гирлянды роз и два ангелочка с крыльями - точь-в-точь два розовых поросенка. Ленька подумал, что негоже комсомольской тачанке иметь буржуйские украшения, и замазал ангелят сажей. Вместо них белой краской написал полукругом: «Мир хижинам, война дворцам!» Внизу нарисовал две скрещенные сабли. Получились они кривыми, но Леньке нравились, они подчеркивали смысл броской надписи.

Бойцы, обступив «художника», посмеивались. Петро Хватаймуха даже пальцем потрогал и нечаянно размазал саблю. Пришлось Леньке заново потрудиться. Не беда! Зато будут видеть враги за версту, что за тачанка едет!

Красноармейцы из других дивизий с уважением поглядывали на разведчиков эскадрона имени КИМ. И не было отбоя от желающих записаться в Ленькину тетрадку. Он не успевал докладывать военкому о новых заявлениях.

Однажды привезли ему листок бумаги, залитый кровью, а на нем слова, которые не успел парнишка дописать: «...принять меня в комсомол...»

- Надо принять бойца, - сказал Ленька сурово. - Пусть знают белые врангелевцы, что не убит он, что нельзя убить комсомольца: кто воюет за народ - живет вечно!

7

В течение всего августа Врангель продолжал хозяйничать на просторах Северной Таврии. Но у крымского главковерхе появилось много тревог. Не удалось пробиться на Дон через степи Донбасса. Это казалось непостижимым: какие-то лапотники, вооруженные бог знает чем, отбивали все атаки его отборных полков. Не было возможности прорвать оборону. Большевики непрерывно подтягивали свежие батальоны, как будто они сваливались с неба или возникали из пепла, в который превращал Врангель все живое.

Надо было готовить десант из Керчи на Кубань. Белые генералы Фостиков и Крыжановский в тайных донесениях заверяли барона, что если будет подмога, то Кубань снова восстанет.

Были сведения, что Пилсудский скоро начнет контрнаступление под Варшавой, и если так, то надо быть готовыми нанести удар с юга, помочь полякам. Но по другим сведениям на Правобережье против Каховки красные накапливали силы. Как видно, они собирались переправиться через Днепр и ударить в тыл армиям Врангеля. Этого барон опасался больше всего. Он приказал генералу Слащеву зорко следить за действиями красных и ни в коем случае не допустить их переправы через Днепр.

В эти напряженные дни армия Городовикова собиралась в свой первый рейд по тылам врага. Задача была тем более трудная, что бойцы и кони без того были измотаны до предела. Всех мучила жажда. Войска шли в тучах пыли. Даже пулеметы заклинивало мелким песком. И негде было раздобыть глотка воды.

Ночью по тревоге запели трубы. Бойцы на ходу получали добавочные патроны и немного овса для лошадей. Ударила артиллерия, и конники развернулись в боевые порядки.

Удар был неожиданным для белогвардейцев, и они в панике побежали, бросая повозки и орудия. Вторая Конная прорвала фронт и, не задерживаясь, двинулась в тыл врага.

Славная кавдивизия имени Блинова с ходу заняла немецкую колонию Нижний Нассау. Не останавливаясь, эскадроны бросились на окопы неприятеля на линии Молочная - Гофенталь. В жарком бою противник был разбит. Блиновцы переправились через реку Молочная и оказались в глубоком тылу армии Врангеля.

Следом за блиновцами шли еще две кавалерийские дивизии - Шестнадцатая и Двадцать первая. Они расширяли прорыв и заняли колонии Розенталь и Вассерау.

Над прорвавшимися красными частями беспокойно кружили аэропланы врага. Врангелю донесли, что три дивизии армии Городовикова находятся у него в тылу. Черный барон вспомнил свою победу над корпусом Жлобы. Обстановка складывалась именно так, как тогда. Значит, можно окружить красных. Для начала Врангель решил расчленить Вторую Конную на две части, а потом разбить их по очереди. Сравнительно легко врангелевцы замкнули фланги вокруг трех дивизий, отделив их от другой группы красных - Двадцатой кавдивизии, которой и теперь командовал Жлоба, и Особого кавполка, подчиненного лично командарму. С этим полком находился сам Городовиков.

Врангель вожделенно потирал руки, ему казалось, что мышеловка захлопнулась. Он отдавал один приказ за другим, спешил подтянуть резервы, артиллерию и бронеавтомобили.

Но красные бойцы чувствовали себя уверенно. Не затем они пришли сюда, в глубокий тыл врага, чтобы теряться. И когда над конниками-блиновцами пролетел вражеский аэроплан и сбросил тучу листовок с приказом Врангеля сдаваться, один из бойцов, спокойно поднял листок и сказал вслед улетевшему белогвардейцу:

- Что же ты бумагу кинул, а махорка где?

Другой рассуждал спокойно:

- Окружение, оно, конечно, дело, никуда не годное и очень даже паршивое; только если окруженный сам рубанет по шее, то у окружателя в глазах потемнеет.

Так и произошло: командарм Городовиков лично повел бойцов в атаку. Он рассчитывал, что начальники трех окруженных дивизий услышат шум боя и сами ударят навстречу. Расчет оказался правильным. Неприятель не выдержал стремительной атаки с двух сторон и отступил. Дружным ударом красные войска взяли немецкую колонию Новый Мунталь и соединились.

Рейд продолжался двое суток. За это время Вторая Конная потеряла немало бойцов, но противник понес еще больший урон - расстроились его позиции, поредели офицерские полки, рассыпались обозы. А сколько пленных пригнали с собой красные герои! Главная же победа состояла в том, что врангелевцы с их, танками и броневиками оказались не так страшны. Красные дивизии гуляли у них в тылу, презирая смерть и не боясь хваленого заморского оружия.

Долго шли разговоры в частях об удачном бое эскадрона Кучукова против целого полка белых. Случай свел эскадрон имени КИМ с отпетыми рубаками князя Шахназарова. Полк против эскадрона - это означало, что на каждого красного конника приходилось по четыре врангелевца. Князь уже предвкушал победу, когда его полк развернулся для атаки. Выхватив шашки, белогвардейцы помчались на красных кавалеристов. С гиком, улюлюканьем и свистом скакали врангелевцы, сверкая саблями. Но красные смело бросились навстречу. Что это - безумство отважных? Или они решили доблестно погибнуть под ударами белых шашек?

Нет, это была ловушка, придуманная Папашей: когда между летящими навстречу друг другу лавами оставалось не более сотни шагов, конники Папаши разомкнулись, и перед врангелевцами открылись пулеметные тачанки. Они в упор стеганули по врагам из десяти пулеметов, и строй белогвардейцев смешался. Задние из-за густой пыли не видели, что творилось впереди, и кони налетали на упавших коней, и поле боя огласилось смертными криками.

Тем временем красные ударили в шашки и довершили разгром. Немногим из врагов удалось спастись бегством. Сам Папаша, раненный в руку, взял клинок в левую и продолжал рубить беляков. Сергей Калуга гонялся за князем Шахназаровым, но пробиться к нему сквозь охрану не смог.

Отличился в том невиданно смелом бою знаменщик Махметка. Случилось, так, что во время боя он с пятью ординарцами, охранниками знамени, находился в степной балке. Белогвардейцы с ходу проскочили мимо, и группа со знаменем оказалась у них в тылу. Махметка не растерялся и решил воспользоваться выгодным положением. Он ударил шпорами Шайтана, выскочил на гребень балки, развернул знамя, и оно рванулось, захлестало по древку. Сашко, скача, трубил сигнал атаки, и семеро отважных, выхлестнув сабли, ударили в тыл противнику.

Не сразу поняли врангелевцы, что в атаку летела горстка красных бойцов. Пока враги спохватились и повернули коней навстречу, смельчаки врубились в их ряды, засверкали клинки, и полетели под ноги коням головы в шапках с кокардами.

- Молодцы комсомольцы! - похвалил знаменосцев на военном совете Ока Иванович. - Дрались как коммунисты. К награде их. Всех к награде!

Глава десятая. ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Офицерик молодой,

Куда топаешь?

Убегай скорей домой -

Пулю слопаешь.

1

Уже не первый раз Реввоенсовет Второй Конной армии просил у штаба фронта хотя бы самый короткий отдых. В этих донесениях выражалась тревога, что состояние войск почти небоеспособное, а сражения идут на местности, лишенной воды. Лошади по суткам не поены, а часто и не кормлены, что они не расседлываются по десяти суток подряд, истощены, а бойцы, хотя и уверены в победе, утомлены, голодны, покрыты ранами.

И все-таки предоставить армии отдых не было никакой возможности. Враг будто чувствовал и знал, что красные бойцы измотаны до предела, и бросал в бой отборные полки, стараясь окружить кавалерию Городовикова. Но она жила, и сражалась, и даже ходила в безумно смелые рейды по тылам.

Наконец выпала короткая передышка. Даже кони почувствовали отдых, лежали на горячей земле, откинув гривастые головы и закрыв глаза от усталости.

Эскадрон Папаши остановился там, где его застал приказ. Это было небольшое село Святодуховка, окруженное близкими и дальними хуторами.

Тут и произошло непредвиденное.

На рассвете сторожевые посты задержали девочку лет девяти. Она пряталась в камышах, и было заметно, что она кого-то искала. Девочку привели в штаб; и когда она убедилась, что перед ней красные, бросилась к Папаше со словами:

- Ой, дядечку, не ездите у Белоцеркивку.

- А что там?

- До нас белогвардейцы пришли.

- Много?

- Ни, не много, и вси охвицеры.

- А солдаты?

- Ни, солдат нема. Тилько охвицеры в золотых погонах с хрестами... Нас из хаты выгнали, а батьку заарестували. Не ездите туда, бо вас убьють... Тетя Параска сказала: «Бежи, доню, а то червонноармейцы не знають, ще здесь белые, скажи, щоб тикали. Вы меня не бойтесь, дядечку. Мой брат Грицко в Петрограде у Червонной Армии служат. А батько были председателем. Охвицер взял его за грудки и каже: «Ты с коммунистами чи с большевиками?» А тато отвечають: «Я с селянами». - «А як що ты с селянами, то сидай в тюрьму». И прикладами его били... А тетя Параска кажуть: «Тикай, доню, бо и тебя убьють». А сама плаче, и я плачу, не знаю, куда мени тикать. А подруга сказала, что в Святодуховку червонни пришли, вот я и прибигла до вас...

- Да остановись ты, говорунья... Кавалерия в селе есть?

- Есть. Аж три...

- Чего «три»?

- Кавалерии... И все чай пьють.

Разведчики засмеялись, а девочка не поняла почему и заговорила еще горячее:

- Ей-богу, дядечка, не брешу. Прямо из котелков пьють через край... И сахар у них настоящий, прикладом разбивають и грызуть... А кавалерия привязана до вишни... У нас в огороде большая вишня росла, еще тато посадили, когда не женились...

- Сколько же там кавалерии: трое верховых?

- Ни, еще есть! Тилько они коней чистять. А чубатый и тот, що с пикой, ездють по селу и грабють...

Командир эскадрона разведчиков догадался: в соседнем селе, как видно, разместился штаб белогвардейской части. В руки шла крупная добыча. Ведь если белые избрали местом для штаба Белоцерковку, значит, не предполагают, что красные близко. Было бы ошибкой не воспользоваться случаем и не разгромить штаб врангелевцев. Действовать надо было немедленно. Папаша вскочил на коня и помчался в штаб бригады.

2

Ленька воспрянул духом. Ведь он для того и перешел в разведку, чтобы найти заклятого врага Геньку Шатохина. Сколько времени прошло, а встретить его не удавалось. Ленька присутствовал на допросах пленных, внимательно прислушивался к их показаниям, надеялся, что вдруг отыщется след кадета Геньки, но тот исчез, точно в воду канул.

Был однажды случай, спросил невзначай у пленного казака: не знает ли тот офицера по фамилии Шатохин Геннадий. К удивлению Леньки, казак охотно заговорил:

- Как же-с, как же-с. Я их благородие очень даже хорошо знаю. Они теперича в Севастополе, в штабе главнокомандующего господина Петра Николаевича Врангеля служат. - Да ты, наверно, придумал все это? - с досадой сказал Ленька.

- Боже упаси. Зачем врать? Вот вам крест истинный, - и казак стащил с лысой головы папаху, перекрестился.

Если даже поверить казаку, что все это правда, как доберешься до Севастополя, как проникнешь в штаб самого Врангеля? Погоревал Ленька и совсем уже позабыл про этот разговор, как произошла встреча с девочкой Оксаной. У Леньки снова мелькнула надежда, когда комиссар эскадрона Павло Байда приказал ему собираться в разведку.

Когда Папаша уехал в штаб бригады, Оксана осталась на попечении разведчиков. Девочка быстро освоилась среди бойцов. И почему-то ей особенно понравился Ленька. Сначала разглядывала его издали, а потом подошла и притронулась пальцем к маузеру. И тут она заговорила, и не было никакой возможности остановить ее.

- Тебя Леней зовут, да? Сними сорочку, я постираю.

- Она чистая, - отозвался Ленька, косясь на товарищей.

- А рушник у тебя е?

- Нема.

- Чем же ты утираешься?

- Рукавом, - пошутил Ленька.

- Возьми мою хусточку, - сказала Оксана и сняла с головы ситцевый платок.

- Да отстань ты от меня.

Ленька подумал мрачно: попадется же такая жена, и беды с ней не соберешься - заговорит до смерти. И все-таки ему было жалко Оксану: чем-то она напоминала Тоньку - может быть, деловитостью или смелыми черными глазами.

Папаша вернулся быстро, и была объявлена тревога. Оксана не отставала от Леньки.

- Ты в «гуску» умеешь играть?

- В какую еще «гуску»? - сердился Ленька.

- Я буду тикать, а ты меня лови. Ты будешь волком, а я гуской.

Ленька опасался: не слыхал ли эту чепуху кто-нибудь из друзей. А девчонка не отставала:

- Давай играть.

- Отвяжись!.. Не видишь, хлопцы в бой собираются?

Слово «бой» испугало Оксану. Она с жалостью глядела на Леньку, точно не верила, что мальчишка тоже пойдет в бои.

Кони, насторожив уши, ждали седоков.

3

В последних августовских боях все перепуталось, и часто трудно было определить, где белые и где красные.

В рассказе Оксаны было много правды. В селе Белоцерковке в самом деле находились белые, там расположился штаб Астраханского полка под командованием князя Шахназарова. Сам князь был на пути к Белоцерковке. Село заняла только часть его штаба с полусотней охраны. Врангелевцы думали, что окрестные села заняты своими частями, по крайней мере, так донесла разведка. Поэтому в штабе полка шла обычная жизнь, и никаких показаний на тревогу не было. Дежурный офицер штабс-капитан Каретников раскладывал бумаги, связисты проводили телефон. Второй офицер лежал на диване, задрав ноги на валик, и забавлялся со своим рыжим бульдогом, дразня его плеткой. Пес лежал возле дивана и лениво покусывал ремешок плетки.

Офицеры вели между собой негромкий разговор. Было жарко. Тот, кто лежал на диване, доводился родным братом самому Туркулу - командиру дроздовцев. Младший Туркул был капитаном контрразведки и отличался жестокостью. Пользуясь славой брата, он свысока смотрел на сослуживцев.

- Не обольщайтесь, Олег Иванович, - говорил Туркул, дразня собаку. - Кто попробовал, как сладка даровая собственность, тот не откажется увеличить свой кошелек за счет ближнего. И заметьте: чем богаче этот ближний, тем сильнее страсть пограбить его.

- Не знаю, как насчет ближнего, - отвечал Каретников, молодой, но уже лысеющий офицер. - Но я уверен, что частную собственность надо защищать всеми средствами, иначе воцарится хаос. И тогда каждый, именно каждый, захочет грабить, и остановить его будет некому. Собственность, как молитва, утешающая и радующая душу.

- Забыли сказать «и очищающая»... - с иронией заметил Туркул.

- Вот именно, - серьезно заключил Каретников.

Штабс-капитан был человеком «либеральных» взглядов, но в вопросах собственности для него не существовало двух мнений. Именно соображения защиты собственности (у отца в годы революции отобрали два дома, лесной склад и магазин) заставили его в свое время пойти добровольцем сначала в деникинскую армию, а затем перебраться к Врангелю. Олег Каретников, окончивший калужскую Шахмагоновскую гимназию, хорошо помнил, как зимой 1918 года на лестнице гимназии выстроилась длинная очередь желающих «спасать Россию от большевиков», сражаться за «единую и неделимую». Разумеется, эти высокие слова были приманкой, а на деле все сводилось к защите частной собственности, к сохранению буржуазной власти. Потому и записался тогда в Добрармию Олег Каретников и уехал на Дон...

Три окна в доме выходили в поповский сад. Они были открыты настежь, и оттуда доносилась негромкая казачья песня:

...А как мне не плакать.

Слез горьких не лить?

Была молоденькой,

Я в люльке спала,

На возрасте стала,

К цыганке пошла...

За оградой слышался чей-то смех и стук топора: там, видно, рубили дерево.

Цыганка гадала,

Цыганка гадала,

Цыганка гадала,

За ручку брала...

Неожиданно распахнулась дверь и вошел молоденький поручик в белом кителе, на погонах которого были нарисованы чернилами звездочки - особый шик молодых офицеров, только что получивших повышение. Это был приятель Олега Каретникова - Геннадий Шатохин.

- Господа, поручик Михайлов привез из Аскании-Новы зебру.

- Что же, отличная закуска, - отозвался Туркул.

- По-моему, даже пикантно: шашлык из зебры.

- Представляю, что за гадость, - брезгливо проговорил Каретников.

- Почему? - с удивлением спросил Шатохин.

- Полосатая: будешь жевать точно пижаму.

- Предрассудки, - сказал Туркул.

- Между прочим, - продолжал Шатохин, - в этом поместье немца Фальцфейна есть даже страусы. Одному из них офицеры привязали под хвост клочок бумаги и подожгли. Страус бежал так, что со смеху можно было околеть.

- Как Пилсудский от Буденного? - ядовито заметил Олег Каретников.

Туркул яростно хлестнул себя плетью по голенищу.

- Черта с два! Вот увидите, большевики получат под Варшавой в морду и сами побегут.

- Я слышал, господа, что Пилсудский склонен заключить мир с красными? Это же предательство! - возмутился Шатохин.

- А вы чего ждали от этого союзничка? - спросил Каретников.

- Пусть мирятся... Без них справимся... - самоуверенно произнес Туркул.

Шатохин взял у Каретникова папиросу, закурил и сел на диван, картинно заложив ногу за ногу и пуская колечки дыма к потолку.

- А вы слыхали, господа, красные переправились через Днепр у Каховки и заняли на нашем берегу tot de pon?[3]

- Ничего страшного, - сказал Туркул. - На помощь генералу Слащеву идет конный корпус генерала Барбовича, а это пять тысяч сабель. Полагаю, что от красного десанта останутся одни клочья.

Штабс-капитан Каретников прибил на стену карту военных действий и сказал с недовольным видом:

- А в общем, противно иметь у себя в тылу неприятеля. Это похоже на кинжал, приставленный к боку.

- Не волнуйтесь, - сказал Туркул. - Генерал Слащев пустит конницу, и этот плацдарм действительно станет красным, только от ихней крови...

Каретников взял со стола портсигар, который оказался пустым, бросил его и позвал вестового. Тот вошел и вытянулся перед дежурным офицером штаба.

- Пошли кого-нибудь в Святодуховку, - приказал Каретников вестовому. - Пусть явится к поручику Язвицкому и попросит для меня папирос.

- Слушаюсь, ваше благородие.

- Господа, скоро командир полка князь Шахназаров прибудет, - предупредил Каретников офицеров. - Надо выставить караулы.

- Ваша очередь, поручик, - сказал Туркул Шатохину, а сам снова принялся играть с собакой, заставляя бульдога прыгать через плетку.

4

По степи, отчаянно пыля, катил длинный «паккард» на высоких желтых колесах с откидным кожаным верхом. Автомобиль был старый и на неровностях дороги тяжело переваливался с боку на бок. Из радиатора валил густой пар.

Машину сопровождал небольшой конный отряд. На папахах - трехцветные кокарды. Лошади казачьи, с длинными хвостами. Винтовки тоже надеты на казачий манер - справа налево.

В автомобиле ехали офицеры, и среди них полковник с большой окладистой бородой и двумя георгиевскими крестами на кителе. С ним рядом сидел молоденький подпоручик, - как видно, адъютант. На нем были шевровые сапожки, золотые аксельбанты и новенькая фуражка, кокетливо сдвинутая набекрень.

На заднем сиденье, на прочном помосте из досок, была установлена небольшая горная пушка. Она глядела в небо куцым стволом и придавала автомобилю устрашающий вид.

Только опытный глаз мог заметить, что одно колесо не имело камеры и было набито тряпками, отчего покрышка шуршала и прихрамывала, тащилась, как нога инвалида, зато остальные три колеса бежали резво, хотя тоже были залатаны. Словом, внимательный взгляд сразу определил бы, что «паккард» собран из старых частей и не соответствовал высокому рангу офицерских чинов, сидевших в автомобиле.

Поблизости от села Белоцерковки встретили верхового. Отряд конников, сопровождавший автомобиль, окружил казака.

- Далеко едешь, молодец? - спросил полковник.

- В село Святодуховку, ваше благородие, - бойко отозвался казак. - Дежурный по штабу послал за папиросами.

- Какая часть стоит в Белоцерковке?

- Штаб Астраханского полка.

- Полковника Шахназарова? - спросил бородатый полковник.

- Так точно, - весело ответил казак.

- Конница в селе есть?

- Полусотня, ваше благородие.

- Почему так слабо охраняете штаб?

- Не могу знать, ваш бродь...

- Тачанки есть?

Вестовой внимательно посмотрел на полковника, точно почуял неладное. Последний вопрос насторожил, и казак ответил растерянно:

- Четыре «максима».

- Пароль тебе, надеюсь, известен?

Глаза вестового испуганно забегали.

- Ты напрасно волнуешься, голубчик. Я полковник артиллерии Свиридов, инспектирую надежность мостов для прохода пушек. Нам нужен пароль, чтобы не было недоразумений.

Объяснение полковника еще больше насторожило казака. Почему же инспектор не знает пароля? Казак волновался. Назвать пароль - воинское преступление. Но его окружили вооруженные всадники и в конце концов заставят назвать пароль. Казак жалобно улыбнулся и попросил:

- Отпустите меня, господин полковник, а то мне достанется на орехи...

- Я спрашиваю пароль, - повысил голос полковник, - А тебя мы оставим в залог. Если обманешь - голова с плеч.

- Пароль - «штык», - осипшим от страха голосом сказал казак.

- Поехали, - сказал полковник шоферу, и «паккард» тронулся дальше. Один из всадников остался с казаком, остальные ускакали за автомобилем.

Папаша повеселел. Неожиданная встреча с вестовым облегчала задачу по захвату белогвардейского штаба. Теперь сторожевые заставы пропустят автомобиль.

Правда, встреча с казачьим вестовым не меняла первоначального плана. А он состоял в том, что группа захвата под видом белогвардейцев должна была проникнуть в село и оттуда подать сигнал основной кавалерийской группе под командой Байды. Эта группа скрыто, по балкам, следовала за автомобилем. Задача ее состояла в окончательном разгроме белогвардейского гарнизона, а если так случится, что в село прибудут дополнительные силы белых, прикрывать отход разведчиков.

Все же автомобиль двигался навстречу неизвестности: никто не мог поручиться, что казак назвал правильный пароль.

За бугром дорога пошла вниз, вдали заблестела речка, заросшая камышом. Через нее был переброшен деревянный мост. Вблизи виднелось охранение: двое офицеров и несколько солдат с винтовками. В траве был замаскирован пулемет. Солдаты стирали в речке белье, офицеры покуривали, стоя в стороне.

Не ожидая приказа, автомобиль затормозил. Офицеры с белыми повязками на рукавах пошли навстречу. Солдаты оставили стирку и взяли винтовки наизготовку: их озадачил невиданный желтый автомобиль с пушкой на заднем сиденье.

- Пропуск? - холодно проговорил офицер в чине поручика и загородил собой дорогу.

Папаша поднялся с сиденья и с важным видом произнес:

- Господа, мы свои! Полковник артиллерии Свиридов. А вы какой части, молодцы?

- Просим прощения, господин полковник, но мы не можем вести никаких переговоров. Назовите пароль.

- Штык, - негромко произнес Папаша, и офицеры тотчас успокоились.

Солдаты опустили винтовки.

- В селе штаб Астраханского полка, - холодно ответил поручик.

- Знаю, знаю, - весело проговорил Папаша, - это полк князя Шахназарова.

- Так точно! - подтвердил второй офицер в белом кителе с чернильными звездочками на погонах, который поначалу недоверчиво встретил гостей. Теперь он пытался загладить подозрительность любезностью.

Поручик выглядел подростком: тонкие усики-стрелки едва пробивались, но были ухожены и делали офицерика старше. Он важничал и рисовался перед полковником, умышленно не замечая «адъютанта», который, судя по возрасту, приходился ему сверстником.

Вот и хорошо, что не замечал, потому что Ленька, узнав Шатохина, изменился в лице. Его бросало то в жар, то в холод. Он отворачивался, отводил глаза. И нужно же было судьбе сыграть с ним такую шутку! Пусть бы встретились в бою, а то вот так вдруг, лицом к лицу, и хоть провались сквозь землю! Кажется, в пору было сказать врагу: «Попался, голубчик!» Но сейчас трудно было понять, кто кому попался. Если Генька опознает его, может сорваться вся операция. Вот и не знал Ленька, что делать. В самом деле: стрелять нельзя, хватать врага тоже. И упустить невозможно: такой встречи может больше не представиться.

Между тем разговор Папаши с офицерами продолжался.

- Далеко ли красные? - спросил он у Шатохина.

Ответил первый офицер:

- По вчерашним данным, в тридцати верстах.

- Полковник Шахназаров у себя?

- Никак нет, - ответил Шатохин. - На месте дежурный офицер.

- Кто из вас командир охранения, господа? Впрочем, вот вы, - Папаша указал на Геньку, - садитесь к нам в автомобиль и проводите к штабу.

Натянув белую перчатку, Шатохин встал на подножку автомобиля, держась рукой за низкую, до пояса, дверцу.

Сердце у Леньки колотилось: даже во сне такое не приснится, как невероятно близко был от него враг, которого искал. Но надо было сдерживать себя и сидеть с независимым видом, подавлять в себе бурю чувств.

Шофер гнал машину в направлении церкви: обычно там находятся лучшие сельские дома и в них останавливаются штабы.

- Ваше благородие, осторожнее, - говорил Геннадий полковнику. - Здесь ямы, дороги варварские. Сами знаете: Россия-матушка...

- Где штаб?

- Вон в том каменном доме. Нас приютил местный священник. Богато живет, каналья...

На сельской улице не было ни души. По знаку Папаши шафер притормозил машину. Гигант Прошка, сидевший рядом с шофером, обнял офицерика за шею и, не дав пикнуть, пригнул его голову к своим коленям, а потом и вовсе втащил в автомобиль и подмял под себя. Для надежности затолкал ему в рот кисет с табаком, хотя тот уже не подавал признаков жизни: должно быть, впал в обморок.

Машина остановилась у входа в штаб, и разведчики направились за «полковником» к высокому крыльцу, где стоял часовой.

Шофер и Ленька остались возле машины, охраняя ее и втиснутого под сиденье поручика. Ленька держал наготове маузер, зорко глядя по сторонам.

Всадники из охраны направились к пулеметным тачанкам. Казаки мирно покуривали. Красные конники имели задачу захватить пулеметы, чтобы не дать белогвардейцам использовать их.

- Здравствуйте, станишники, - сказал подъехавший Хватаймуха.

- Доброго здоровья, - отозвался один из казаков.

Остальные насторожились - показалось подозрительным, почему гости не слезают с коней и окружают их со всех сторон.

- Оружие вам сейчас без надобности, - все тем же спокойным голосом проговорил Петро Хватаймуха. - Сложите без шума вот сюда в кучу.

- Это зачем же? - сердито спросил казак, евший вишни.

- Трофим, это красные, - подхватился другой.

- Не шуми, казачок. Снимай саблю...

Тачанки были захвачены.

В штабе события разворачивались своим порядком. Часовой хотел было загородить вход незнакомому полковнику, но в последний момент растерялся и пропустил.

Сразу же за входной дверью шла длинная застекленная веранда. Папаша рывком открыл дверь. Разведчики шагнули через порог.

- Руки вверх!

Туркул успел выхватить револьвер, но Папаша выстрелил первым. Офицер упал. Рыжий бульдог бросился на Прошку, норовя вцепиться ему зубами в горло, но разведчик ухватил собаку за ошейник и вышвырнул в окно.

Штабс-капитан дал себя обезоружить и покорно выполнял все приказания. Лицо у него побледнело, но он казался спокойным.

В штабе разведчики забрали документы, обрезали провода и, усадив в автомобиль двоих пленных офицеров, из которых первый так и не приходил в чувство, покинули село.

Едва успели отъехать на две версты, как в Белоцерковку вступили основные силы врангелевцев с броневиками.

Белые поняли, что произошло в селе, и полковник Шахназаров приказал поднять в воздух аэроплан, который стоял в поле за околицей и не был замечен красными. Железная птица взревела мотором и понеслась в степь догонять красных разведчиков. Врангелевская конница, наскоро напоив лошадей, тоже пустилась в погоню.

Вскоре над красными разведчиками появился аэроплан. Стрекоча пропеллером, он промчался над головами бойцов, распугав коней. Даже в ушах зазвенело от его оглушающего рева. Сразу же упало несколько коней, аэроплан расстрелял колонну из пулемета. Двух коней пристрелили, чтобы не мучились. Третья лошадь прихрамывала и уже не годилась под седло. Ее привязали к тачанке, а хозяин сел на казачью лошадь - их много было взято в Белоцерковке.

Между тем аэроплан снова стал разворачиваться, готовясь к новой атаке. Кое-кто из разведчиков, забыв об опасности, с удивлением и любопытством смотрел на аэроплан. Многие первый раз видели в глаза этакое чудо - летит в небе какая-то чертовщина, связанная тросами, и ничем ее не достанешь. Летчик в кожаном шлеме с огромными глазищами был виден почти по пояс.

- Ну что рты разинули? - послышался голос командира. - Открыть огонь!

Разведчики сняли карабины и, сидя на танцующих конях, стали палить по аэроплану. А он коршуном кинулся на колонну и осыпал конников ливнем пуль. Разорвалась бомба.

Лошади отпрянули, и всадники не могли их сдержать. У Шайтана лопнула подпруга, седло съехало набок вместе о всадником. Махметка еле выдернул ногу из-под упавшего коня. Сердитый от боли, он вгорячах подхватил камень и запустил им вслед аэроплану. Петро Хватаймуха засмеялся:

- Жалко, не попал, а то бы добру шишку на лбу у летчика набил.

Аэроплан заходил для атаки третий раз. Папаша велел остановить автомобиль.

- А ну, хлопцы, дайте-ка мне пару кавунов, тех самых, что под сиденьем спрятаны. Зараз мы этому «французу» покажем.

Он навел пушку в небо, выстрелил, но не попал.

Аэроплан обдал всех ветром, ранил еще одного коня. И как ни в чем не бывало, разворачиваясь, накренился на левое крыло. И тогда Папаша угодил в него вторым «снарядом». В первую минуту он сам не поверил, что попал в цель, и с удивлением смотрел, как полетел к земле носом врангелевский летун. Мотор с кабиной летчика, кувыркаясь, падал отдельно и шлепнулся на землю, объятый пламенем.

Далеко на горизонте заклубилась пыль. Это мчались в погоню враги. Но до своих было уже близко, и красные конники пришпорили лошадей.

5

Допрашивали пленных офицеров в штабе полка. Первым привели Каретникова. Военком армии Макошин сидел поодаль и не вмешивался в допрос.

Офицер вел себя покорно, сидел на табуретке, вежливо сложив руки на коленях, на вопросы отвечал охотно. Макошин, наблюдая за пленным, не мог разгадать: искренне отвечает он или хитрит, чтобы усыпить бдительность.

- По документам, которые нашли у вас при обыске, вы штабс-капитан Каретников, - начал допрос Байда.

- Так точно.

- Кадровый офицер?

- Никак нет.

- А отвечаете, как опытный военный, - заметил Байда и мельком взглянул на Макошина.

- Люблю дисциплину, - слегка нахмурившись, ответил офицер, и было неясно, досадовал он на свою оплошность или хотел изобразить обиду: почему, мол, не доверяют ему.

- К какой партии принадлежите? - продолжал допрос Байда.

- К партии «ии»...

- Что это означает?

- Испуганный интеллигент... - усмехнулся Каретников.

- Кто же испугал вас?

- Я могу быть откровенным?

- Хотите сказать: не повредит ли вам признание?

- Вот именно.

- Вам ничто не повредит больше, чем служба у Врангеля.

- Я русский и ненавижу ту Россию, которой правили цари. Они стыдились народа. Какой-нибудь плюгавый купчишка, обогатившись, покупал себе французский фрак, немецкие часы и начинал презирать собственный народ. Впрочем, вас, вероятно, не интересуют мои взгляды...

- Почему вы сражаетесь против рабоче-крестьянской власти? - спросил комиссар.

- До войны я жил в собственном доме в Калуге... - Офицер тоскливо глядел в окно. - Я вообще не одобряю войны. Дико и глупо брату идти против брата.

В комнату вошла сотрудница штаба с бумагами. Каретников встал, подчеркивая уважение к женщине.

- Сидите, - с некоторым раздражением сказал Байда.

Однако офицер продолжал стоять, пока женщина не вышла.

- Значит, вы не кадровый военный и были мобилизованы?

- Так точно.

- Почему так быстро получили высокий чин?

Каретников с усмешкой пожал плечами:

- У нас это делается просто: сегодня фельдфебель - завтра генерал. Нас еще называют «химическими офицерами».

- Почему?

- Быстро производят: не успеваем приобретать новые погоны - рисуем их чернилами.

- Кто же вас мобилизовал, если в Калуге белых никогда не было? - спросил Макошин.

Вопрос застал офицера врасплох. Все же он справился с собой:

- Я тогда был в Ростове у родных...

- Чем вы занимались до революции? - спросил Байда.

- Учился в гимназии, пробовал работать в театре...

- Значит, ты считаешь рабочих и крестьян братьями? - не выдержал Папаша, которого раздражал ложный аристократизм пленного.

Макошина тоже преследовала мысль, что офицер играет в благородство.

- Да, конечно, - ответил Каретников.

- Почему же воюешь против братьев?

- Принуждают.

- А если бы заставили убить мать, убил бы?

- Нет.

- А братьев можно?

Штабс-капитана коробила грубоватая прямота «бородача», в котором он без труда узнал «полковника», что так легко одурачил их всех. Но нужно было выдержать до конца тон раскаяния, и он продолжал несчастным голосом:

- Я понимаю, что мое положение безвыходное. Но если бы меня отпустили, я бы дал честное слово больше не воевать.

- И что бы стали делать? - спросил Байда.

- Поступил бы на сцену и служил искусству. Я в прошлом артист.

- Это заметно, - сказал Папаша.

Байда рисовал на бумаге кружочки, думая о чем-то своем.

- Уверяю вас: я безвреден на будущее, - говорил Каретников. - Мне трудно убедить вас, но скажу: если отпустите, не пожалеете. Брошу армию и порву с позорным прошлым. - Каретников помолчал и, хмурясь, добавил: - Что касается военных сведений, мог бы сообщить интересные факты, касающиеся тактики и стратегии главкома.

- Врангеля? - настороженно спросил Макошин.

- Так точно.

- Вы с ним знакомы?

- Одно время был близок к главковерху, как штабист, разумеется...

- Хорошо. У вас будет возможность рассказать об этом в штабе фронта.

Допрос Каретникова на этом закончился. Байда приказал часовому ввести второго.

Шатохин шагнул через порог с гордо поднятой головой. Кривая усмешка застыла на его тонких губах.

Присутствующие не обратили внимания на его вызывающий вид. Папаша прочищал трубку, Макошин вовсе ушел. Один Байда в упор смотрел на юнца.

- Кто вы?

- Поглядите и увидите, - с насмешливым превосходством сказал Шатохин.

- Прошу отвечать на вопросы, - одернул комиссар офицерика.

Вид у него был ощипанный: одна шпора позвякивала, другой вовсе не было. Китель с нарисованными на погонах звездочками был порван.

- Я офицер русской освободительной армии.

- Чернильный... - заметил Папаша.

- Кого вы освобождаете? - спросил Байда.

Шатохин ответил с апломбом:

- Россию.

- От чего?

- Не от «чего», а от «кого», - поправил Шатохин. - Если вы знакомы с грамматикой, то должны знать, что по отношению к предмету одушевленному, каковыми являются люди, ставится вопрос «кто» и «кого».

- А я думаю о другом, - мрачно сказал Байда. - Почему на вас военная форма, если вам еще нужно бегать в школу.

Любые муки готов был вывести Шатохин за то, чтобы к нему относились, как к офицеру. Сейчас он готов был лопнуть от обиды и ненависти.

- Вы хорошо знаете, почему я стал офицером... Из-за любви к вам.

- А мы не нуждаемся в вашей любви, молодой человек.

- Я не «молодой человек»! - закричал Шатохин. - И вообще прошу не затягивать допрос: отвечать больше не буду.

Всем надоела перепалка с мальчишкой. Папаша поднялся и подошел к нему.

- Сопляк ты, и больше никто! Ломаешься, как пряник копеечный. Снять бы с тебя штаны да выпороть...

Папаша вернулся к столу и сказал комиссару:

- Надо его отдать Леньке. Слыхал я, что у них давние счеты. Нехай выяснят...

6

Папаша как в воду смотрел. Ленька ходил под окнами во дворе и ждал, когда кадет «освободится», чтобы поговорить с ним по душам.

- Устинов, зайди в штаб! - позвал вестовой.

- Знаешь этого хлыща? - спросил Папаша и кивнул на Шатохина.

- Знаю, товарищ командир. Это сын помещика из-под Юзовки. Фамилия - Шатохин.

Пленный метнул на Леньку взгляд, полный удивления. Потом вспомнил, что, кажется, этот юнец сидел в автомобиле рядом с бородатым «полковником».

- Узнаешь земляка? - спросил Папаша у Шатохина.

- Не имею чести знать... Первый раз вижу.

- И в последний, - добавил Ленька угрожающе.

Комиссар Байда что-то сказал Папаше и ушел. А командир обратился к Леньке:

- Вот что, забирай-ка этого стрючка, чтобы не болтался у нас под ногами. Делай с ним, что хочешь! Можешь посадить его на забор, и нехай кукарекает до утра. Или отправь его в Могилевскую губернию...

- Аминь, - добавил кто-то из разведчиков, и все поднялись.

Ленька вынул маузер.

- Пошли, господинчик...

На ступеньках встретилась Оксана. Со страхом она поглядела на пленного и шепотом спросила:

- Куда ты его ведешь, Леня?

- Иду с ним в «гуску» играть... А ну шагай веселей! - ткнул пленному в спину дулом маузера.

Шатохин заложил руки в карманы и пошел.

- Иди, иди... Ишь притворился: «Не имею чести знать». А помнишь, как расстреливал меня на Маныче?

Кадет замедлил шаг, хотел что-то сказать, но промолчал, зашагал быстрее. А Ленька говорил ему в спину:

- Зато я хорошо помню... И твои подлые бумажки помню, которые нам, как мишени, прикалывали на грудь твои бандиты. Я до сих пор ношу на плече метку от твоей пули...

- Врешь, скотина, - сказал Шатохин, не оборачиваясь. - Во всяком случае, если бы знал, то делился бы вернее.

- Не беспокойся, я сегодня тоже не промахнусь... - отпарировал Ленька. - Кадет - на палку надет...

Хотелось высказать врагу все, что накопилось в душе. Не имеет права жить на земле такой паразит. Правильно говорил Сиротка, что всякий буржуй за свое благополучие мать родную погубит. Буржуй никогда не насытится своим богатством: всех бы он раздел, обманул, ограбил, лишь бы увеличить доход. Истреблять надо таких! Стирать с лица земли!

- «Не помню». «Не имею чести»! - Ленька передразнивал пленного. - Забыл, как в Шатохинском твои бандиты убили шахтера Барабанова?

Шатохин замедлил шаг, обернулся и сказал глухим голосом:

- Мели, Емеля, твоя неделя...

- Я тебе покажу Емелю!.. Отца родного вспомнишь, святых помянешь...

- Знать тебя не знаю, - огрызался кадет.

- Знаешь... И Ваську знаешь, который тебя за ногу с лошади сдернул на речке Кальмиус.

Дорога спускалась в балку с обрывистыми каменистыми стенами. Ленька приказал пленному идти к скале, где из трещин росли выгоревшие на солнце кустики травы.

- Стой! - скомандовал Ленька, поднимая маузер. - Повернись лицом!

Шатохин не шевелился, уперся лбом в скалу и молчал, потом резко обернулся, и Ленька не узнал его: белые губы были сжаты, лицо перекосилось.

- Стреляй, подлец!

- Не спеши... Помолись своему буржуйскому богу...

- Стреляй, мерзавец!.. Ты потому храбришься, что в руках у тебя оружие, а у меня ничего нет. А если бы ты встретился мне в бою, тогда бы драпал от меня пуще зайца.

- Что ты сказал?

- То, что слышал. Ты кухаркин отпрыск, хамло неумытое. Не строй из себя героя. Твой отец был мужланом, и в тебе самом течет рабская кровь. Это даже по харе твоей видно. Ты, поди, и стрелять не умеешь...

Ленька растерялся. Ни от кого не слышал он таких обидных слов. Так ему стало больно, что рука с маузером сама собой опустилась. Всплыла в памяти детская битва на речке Кальмиус. Тогда Васька не стал казнить пленного кадета, а поднял его на смех. «Иди, - сказал он, - и знай, как с пролетариатом воевать». Васька поразил ребят благородством, зато кадет ушел освистанный. Вот это была победа!..

- Значит, в бою я бы от тебя бежал? - спросил Ленька, еле сдерживая себя от обиды.

- Еще как!.. Только пятки сверкали бы. Ведь ты от природы трус.

Зеленые круги поплыли перед глазами Леньки - так зашлось сердце от обиды.

- Ну вот что, гад ползучий... Я тебя отпускаю. Слышишь? Тикай! Найду я тебя в открытом бою, и тогда посмотрим, кто храбрый, а кто трус. Чего стоишь, буржуй вонючий? Тикай, пока сердце мое не остыло, иначе я из тебя решето сделаю!

Геннадий Шатохин сделал неуверенный шаг в сторону, потом другой, поминутно оглядываясь, пошел - и вдруг стал карабкаться вверх, цепляясь руками за кусты. В один миг добрался он до вершины балки, еще раз оглянулся; и только тогда Ленька понял, какую оплошность допустил. Он будто окаменел от мысли, что совершил непоправимое, кинулся вдогонку, крича: «Стой, стой, гад!» Выстрелил два раза вслед и стал взбираться на гору. Уцепился за камень и сорвался. Пока поднимался снова, кадет исчез. Он еще пробежал несколько шагов, бросился в одну сторону, в другую. Кадета нигде не было. Лишь каркала ворона, точно дразнила его, разиню.

Чуть не плача от досады, Ленька пошел к штабу.

7

- Ну как, выяснил свои отношения с «земляком»? - спросил Папаша, когда Ленька пришел в штаб.

- Такой не промахнется, - весело добавил Байда.

Ленька молча отстегнул ремень, снял через голову маузер, шашку, все это положил на стол и, отступив на шаг, замер - руки по швам.

- В чем дело? - спросил Папаша.

- Арестуйте меня, товарищ командир, - проговорил Ленька серьезно.

- За что?

- Я отпустил беляка.

Все, кто был в комнате, с удивлением подняли головы.

- Как отпустил? Зачем?

Ленька виновато молчал.

- Отвечай, почему отпустил пленного?

- Стыдно признаться...

- Знаешь что: ты не в церкви перед попом, а в штабе. И не загадывай нам загадок.

- Пацаном я себя повел, товарищ командир, как дите малое поступил. Совестно сказать, но там не сдержался.

- Может быть, расскажешь толком?

- Обидел меня кадет: обозвал трусом. Если бы, говорит, мы в бою встретились, то я бы тикал от него как заяц... Только не в моем характере бегать от врага.

Командиры зашумели: одни осуждали Ленькин поступок, другие одобряли его.

- Воин Красной Армии должен быть гордым, - сказал Папаша. - С этой стороны ты прав. Но толковать по-своему воинский устав тебе никто не разрешит. Дежурный, вызовите конвой!

8

Запертый в какую-то кладовку, где пахло мышами, Ленька долго не мог прийти в себя. Думы, как тучи, наваливались на него. Вот какую промашку дал! Сердце мягкое подвело. Долго думал Ленька над своей судьбой и, устав от переживаний, задремал, сидя на жесткой лавке.

Ночью за дверью послышались шаги и звон шпор. В каморку вошел Ока Иванович. Он принял от часового керосиновую лампу, поставил ее на пол, а сам сел рядом с Ленькой.

- Так, так... Здорово ты окарапузился. И что мне делать с такими партизанами? Прошлый раз чуть в плен не угодил, теперь врага отпустил на волю.

Захотелось Леньке ткнуться головой в грудь Оке Ивановичу, как родному отцу, и заплакать. Но он держался изо всех сил, только хмурил брови и молчал.

- Знаешь ли ты, что делает сейчас тот офицер, которого ты отпустил? Он саблю точит - на тебя и на меня. Хорошо, если ты сам поплатишься за свою ошибку. А если товарищей подведешь и люди из-за тебя пострадают?

Ленька не отвечал.

- Запомни: бдительность - наше первое оружие. Если враг не сразит тебя пулей, не зарубит шашкой, то постарается обмануть, усыпить твою бдительность. А когда ты разинешь рот, нанесет смертельный удар. Знай, враг не прощает... Ладно, ложись спать, партизан. Завтра отправляемся в новый рейд. Надо выспаться, запастись силами. Вот тебе моя папаха: подложи под голову и спи. Утро вечера мудренее.

Закрылась дверь, и Ленька долго слушал, как удалялись шаги командарма.

Глава одиннадцатая. ВРАГ НЕ ПРОЩАЕТ

Сверкайте штыками, грозите плетями,

Ваш собственный страх не сковать вам цепями.

Пределы насилию вашему даны.

И стыд, и страх, и смерть вам, тираны!

1

Всю ночь грохотала гроза, а дождя так и не выпало ни капли. Пахло горькой пылью, со степи дул ветер, и был он горячий, как из раскаленной печи. В предрассветном сумраке сверкала молния, раскаты грома с сухим треском рвались над головой.

Разведчики ехали шагом без единого звука: копыта коней и стремена выли обернуты тряпками, а на мордах у лошадей - торбы, чтобы храпа конского не было слышно. Вспышки молнии освещали придорожные старые вербы. Кони волновались, били копытами землю - не то гроза их пугала, не то чуяли врага, притаившегося в темноте.

Наконец показались очертания каких-то строений, должно быть это и было поместье Фальцфейна. Остановили коней, прислушались. Сквозь бурю чудился отдаленный собачий лай.

Усадьба была обнесена стеной высоких пирамидальных тополей. Они глухо шумели, раскачиваясь под порывами ветра.

Трое всадников скрылись в посадке серебристого лоха. Остальные ждали условленного сигнала. Ленька поглаживал шелковистую шею Валетки, успокаивал коня.

Гроза удалялась на запад, и вокруг посветлело. Вдали тучи озарялись бледными всплесками молний. Гром доносился едва слышно, точно там, за горизонтом, шла орудийная пальба.

Впрочем, так, вероятно, и было на самом деле: разведчики находились в тылу врага, выполняя ответственное задание командарма. Дело в том, что во время разгрома штаба в Белоцерковке были захвачены важные документы. Оказалось, что Врангель, обеспокоенный переправой красных через Днепр в районе Каховки, перебросил туда лучшие силы и там идут ожесточенные бои. Надо было выручить каховцев, прорваться в тыл врага, отвлечь на себя часть его войск, а если удастся, и соединиться с защитниками Каховского плацдарма.

Сейчас разведчики Папаши определяли направление будущего прорыва. Они шли тремя группами. Отряд Байды имел задачу обследовать дорогу через имение крупного помещика Северной Таврии - Фальцфейна. Если имение не занято противником, то превратить усадьбу в опорную базу и продолжать разведку.

Трое всадников вернулись из посадки к отряду и доложили, что поместье не занято. С трех сторон отряд въехал на просторный двор имения. Всюду было тихо, в окнах панского дома темно. В стороне виднелись сараи, а неподалеку от панского особняка небольшой кирпичный домик - должно быть, сторожка. В домике тоже было темно и тихо.

Кавалеристы рассыпались по всем направлениям, оглядели пустые конюшни, высокие клуни для сена - тоже пустые. Объехали помещичий дом - нигде ни души.

Огромный лохматый старый пес почуял коней и вылез из конуры. Он хрипло залаял, звеня тяжелой цепью. В сторожке вспыхнул огонек. Медленно, словно нехотя, открылась дверь, и на пороге показался старик эконом в плюшевой куртке, лысый, с висячими усами.

- Чего надо, панове? - угрюмо спросил он.

Разведчики узнали, что врангелевцы были здесь вечером и уехали неизвестно куда.

Командир группы Павло Байда послал связных с донесением в штаб армии. Сам он с отрядом двинулся дальше, оставив часть бойцов в имении Фальцфейна ожидать его распоряжений.

Желтое солнце вставало над степью. Лениво и безрадостно светило оно сквозь пелену пыли, висевшей над иссушенной землей. Всадники спешились, кони тихо заржали, потянулись к колодцу. Он виднелся на середине двора, и кто-то из бойцов уже гремел железной цепью, опуская бадью. Журавль - длинная жердь с грузом на конце - склонился над колодцем. Бадья, плескаясь, стала подниматься на поверхность. Кони, налезая друг на друга, тыкались мордами в спины, тянулись к воде и чуть не выбили из рук бадью.

Бойцов тоже мучила жажда, но таков закон кавалериста - сначала напоить лошадь. Коней не расседлывали, только ослабили подпруги, поводья привязали к передней луке. Ленька тоже разнуздал Валетку и пустил его к желобу, где журчала вода и кони, пофыркивая, утоляли жажду.

Бойцы валились с ног от усталости, но здесь, в этом буржуйском гнезде, надо быть настороже. Сергей Калуга, старший группы, расставил караулы. Все дороги были взяты под наблюдение.

- Пожрать бы не мешало, - сказал Ленька.

- Не нравится мне здесь: тихо, как в гробу, - недовольно пробурчал Петро Хватаймуха.

- Надо осмотреть все уголки, нет ли оружия.

Имение было богатое, и все здесь оставалось нетронутым, точно война обходила этот райский уголок. Всюду поддерживался образцовый порядок: на клумбах цвели розы, кустарник был подстрижен, дорожки посыпаны песком, а на аллеях за домом виднелись на деревьях таблички с полинявшими надписями: «Аллея встреч», «Аллея любви», «Аллея грез». Бойцы смотрели на эти барские забавы и хмурились. Настораживало то, что все здесь дышало скрытностью. Даже угодливая улыбка экономки казалась искусственной.

Это была грузная женщина с черными, слегка вылупленными глазами. Леньке она показалась знакомой: не то видел где-то, не то напоминала кого-то. Знал бы он, что экономка приходится родной теткой Сеньке Цыбуле и что сам колбасник находится здесь и от страха спрятался в подполье, - знал бы это, многое понял, и не случилось бы той беды, что нежданно-негаданно свалилась на разведчиков.

Экономка противно улыбалась и кланялась. Сережка не вытерпел и сказал:

- Тетка, брось кланяться... Я не Иисус Христос, чтобы мне поклоны отбивали. Мы кровь проливаем за то, чтобы никто никому не кланялся.

- Слушаюсь, пане-господин-товарищ.

- И господ у нас нету. Были, да кончились: одни в Черном море плавают, другие...

- Собираются, - подсказал Ленька, - спасательные круги надевают.

- Мабуть, кушать хотите? - спросила экономка.

- Это другое дело, - повеселел Сергей. - Животы у нас, что пустые барабаны: сыграй на таком - и слезы польются.

Точно из-под земли появилась дворня: колченогий старик и дивчина в белом фартуке. Они принесли ведро груш и две буханки пшеничного хлеба. Буханки, пышные, ароматные, были сложены стопой, как белые подушки, и дразнили румяной корочкой. Служанка расстелила на земле белоснежную скатерть, и это смутило бойцов. Экономка исчезла куда-то, а потом явилась и достала из-под фартука бутыль чистейшего самогона.

- Отставить, мамаша, - сказал Сергей и помрачнел.

- Почему, господин-товарищ? - удивилась экономка, - Солдаты все пьют.

- Красноармейцев не сравнивай с белой нечистью. Мы - бойцы Коммуны мировой, и для нас самогон пригоден только в одном: сортиры заливать для дезинфекции.

Леньке нравились хлесткие ответы Сергея - так и надо разговаривать с богатеями. Сам он с жадностью уплетал ароматный хлеб и заедал сочными грушами. Две из них, самые крупные и желтобокие, отнес Валетке. Конь съел, облизнулся и, видя, что у хозяина больше нет, потянулся губами к Петру Хватаймухе. Но тот отстранил Валетку рукой и сказал миролюбиво:

- Мотай отсюда... У тебя овес есть. Ленька, повесь ему торбу и нехай закусывает.

Старик эконом ходил по двору, ни на кого не глядя, заложив руки за спину, словно его не касалось то, что происходило в имении. Но он зорко следил за красными разведчиками.

- В доме помещика есть кто-нибудь? - спросил Сергей у экономки.

- Никого нема, на замке дом... Тут идет така стрельба с орудий, шо все постройки порушены. Сидим у подвале вместе со свиньями.

- А ты брось охранять чужое добро, вот и не придется прятаться. Живи свободно и гордо, как гражданка, и трудись честно для народа.

- И так белого света не бачимо, - жаловалась экономка и отводила глаза.

Впрочем, и без того было видно, что говорит неправду. Стоило взглянуть на молчаливую дворню, и становилось понятно, в какой строгости держали их здесь.

2

Осматривая помещичий особняк, бойцы дивились: здесь тоже был порядок, и добро сохранялось в целости. Вдоль стен была расставлена мебель: кресла и диваны обиты плюшем. Поблескивали зеркала. С потолка свисали люстры.

Сергей и Ленька бродили из комнаты в комнату; и когда вошли в просторный голубой зал с камином, породистый черный кот с зелеными глазами, похожий на самого черта, спрыгнул с кресла и пошел в приоткрытую дверь, точно не хотел знаться с непрошеными гостями.

- У нас ребятишки голодают, а тут кот разъелся, что свинья, - сказал Сергей.

В доме было прибрано, словно хозяин находился поблизости и в любую минуту мог войти и сказать: «А ну, вон отсюда!» Это чувство укрепилось, когда в соседнем зале увидели огромный, во всю стену, портрет неизвестного генерала в массивной золотой раме. Усатый генерал сидел на лошади и держал в руках обнаженный меч, как будто приглашал любого, кто войдет в комнату, сразиться.

- На германца похож, - сказал Ленька.

- А что ты думаешь? - поддержал Сергей. - Здесь полно немцев-колонистов. Может быть, и этот - родственник самому Врангелю.

Насчитали больше двадцати комнат, и ни в одной не было людей. Изредка появлялась экономка и снова исчезала.

Сергей и Ленька заканчивали обход, когда Петро Хватаймуха вернул их криком:

- Хлопцы, скорей сюда!

Он привел их в тот зал, где висел портрет генерала на коне.

- Гляди-ка, - сказал Петро и, вынув шашку, легко воткнул ее в картину по самый эфес. - Соображаете? Я хотел в шутку подраться с генералом, а там пустота. Наверняка тайник.

Поднатужились, чтобы отодвинуть портрет, но картина словно была прибита к стене наглухо.

- Тащите лом!

Бойцы принесли что попалось под руку. Сергей топором поддел раму, и она поддалась. За картиной обнаружился потайной ход.

- Здесь наверняка оружие. Никого из имения не выпускать! - распорядился Сергей и полез в дыру.

Остальные ждали. Скоро послышался голос из темноты:

- Свечку дайте!

Сергею протянули зажигалку. В зыбком пламени он оглядел тайник-кладовку, увидел люк с кольцом. Он позвал к себе Леньку, передал ему зажигалку, а сам ухватился за кольцо. С трудом поднялась крышка люка. В подземелье вела ступеньки.

Сергей стал спускаться. Ленька светил ему, огоньком. В лицо ударила теплая духота подземелья. Сергей оглядел мрачные каменные своды, на них подсвечники с оплывшими огарками свечей.

- Ну что там? - спрашивал Ленька, заглядывая в люк.

- Сундучище... Сбегай к старухе и потребуй ключи. Скажи, если не даст, будем ломать.

Ленька пошел в сторожку. Войдя туда, он увидел странную картину: старик лежал на постели с мокрым полотенцем на голове, а экономка хлопотала вокруг него. На требование Леньки дать ключи она прямо-таки залилась слезами: насчет тайника знать ничего не знает и никаких ключей у нее нет.

Ленька огляделся и заметил посреди пола торопливо прикрытую дорожкой сдвинутую половицу. Опять подвал. До чего же здесь все скрыто и таинственно!

- Что в подполе? - как можно строже спросил Ленька.

- Огурцы, помидоры... Можете сами поглядеть.

Ленька ногой сдвинул крышку и заглянул в погреб. Запахло солеными огурцами и капустой. Погреб был небольшой, и, кроме двух кадушек, банок с вареньем и помидорами, в нем ничего не было.

Будто на самом деле судьба смеялась над Ленькой. Приди он сюда пятнадцатью минутами раньше, вытащил бы из погреба давнего своего «приятеля» Сеньку Цыбулю. Вот уж подивился бы этакой чертовщине: как мог оказаться здесь юзовский колбасник? Но именно он, Сенька Цыбуля, сидел в этом погребе. А сейчас он скрылся с тайным поручением от эконома.

Хитрила экономка или говорила правду, что не знает ничего про сундук, разбираться было некогда. Принесли лом и подали в подвал Сергею.

- Ну что там в сундуке? - спрашивали бойцы.

- Баба-Яга! - крикнул Сергей.

- Сейчас мы ее вытащим и подседлаем, - подхватил Ленька.

В сундуке оказались: икона в серебряном окладе, старинный кубок и три кожаных мешка, туго чем-то набитые и перехваченные в горловине ремешками. Сергей саблей вспорол один из них и обнаружил деньги.

- Банк нашли! - крикнул Ленька, подавая в люк один из мешков. - Держи, хлопцы, монету!

Наверху смеялись:

- Тю, що то за деньги? Тряпки.

- Дела давно минувших дней, - пошутил кто-то из бойцов.

На поверхности Сергей вытряхнул деньги на пол: каких только «кредиток» здесь не было! Николаевские рубли и четвертные с изображением царя. Керенские «сороковки» и «двадцатки», деникинские тысячные ассигнации и колчаковские деньги. Были в мешке и петлюровские «карбованцы», и даже пачка махновских самодельных билетов, у которых на лицевой стороне значился девиз: «Анархия - мать порядка», а на обратной песенка:

Гоп, кума, не журись,

У Махна гроши завелись!

Кто не буде гроши брати,

Того буде Махно драти.

Бойцы обступили распоротые мешки и смотрели на деньги кто с любопытством, кто равнодушно, а иные задумались. Сколько в этих разноцветных бумажках людского горя, сколько труда, пота и крови, мук и страданий! Совсем недавно они были всесильными, а теперь потеряли всякий смысл. Бойцы ходили по деньгам, а потом заспорили, что делать с «кладом».

- Бедным раздать, - предложил Ленька.

- Вот еще... Смеяться над людьми вздумал? Из этих денег только кораблики клеить детишкам.

- В штаб надо сдать.

- Там и без того бумажек хватает...

- Отнесите деньги в ту комнату, где камин, - сказал Сергей.

3

Сергей был коммунаром душой и сердцем. Было у него три учителя в жизни: Томазо Кампанелла, Ленин и Олеко Дундич. У первого он учился мечте о Коммуне. У Ленина - борьбе за Коммуну и непримиримости к врагам революции. У Дундича - отваге разведчика.

Богачей он ненавидел лютой ненавистью, был нетерпим к жадности, испытывал отвращение к наживе, скупости, мелочности.

Первым его правилом было - не иметь ничего своего. Отбил у врага дорогое оружие - бери, кто хочет. Появилась лишняя рубаха - носи, друг. Есть кусок хлеба - дели пополам. Он был влюблен в идею Коммуны и готов был принять смерть за нее.

У Сергея был свой план построения коммунизма. Если отменить деньги, люди перестанут наживаться, не будет ни богатых, ни бедных. Придумал это он давно, еще в юности. Но с годами понял: ошибался. Однако неприязнь к деньгам, как причине всех бед, сохранилась.

Мешки с деньгами свалили у камина. Сергей уселся в кресло, взял первую попавшуюся под руку пачку, вытащил четвертной билет и подал его Хватаймухе.

- Петро, гляди на свет.

- Ну и что?

- Царя видишь?

- Вижу.

- Я его присуждаю, эксплуататора и узурпатора, к смертной казни. - Он взял четвертную и, держа царя вниз головой, поджег и сказал: - Смерть частной собственности и знакам ее власти! - С этими словами он кинул в камин кредитку и добавил: - Ленька, гляди, каким огнем будет пылать Николай, а каким Екатерина!

Желая повеселить уставших бойцов, Сергей вспомнил давний синеблузный спектакль и, бросая деньги в огонь, стал декламировать:

Тут золота довольно для того,

Чтоб сделать все чернейшее белейшим,

Все гнусное - прекрасным, всякий грех -

Правдивым, все низкое - высоким,

Трусливого - отважным храбрецом,

Все старое - молодым и свежим.

К чему же мне, о боги, это все?

Бессмертные! К чему? Скажите это...

Входя в роль, Сергей поднялся и, звякая шпорами и шашкой, прошелся по комнате. Он громко читал, поднимая руки к потолку, точно разговаривал с самим богом:

...Да, этот плут сверкающий начнет

И связывать и расторгать объятья,

Благословлять проклятое, людей

Ниц повергать пред застарелой язвой,

Разбойников почетом окружать,

Отличьями, коленопреклоненьем,

Сажая их высоко на скамьи

Сенаторов. Вдове, давно отжившей,

Даст женихов...

Ступай... проклятая земля,

Наложница всесветная!..

- Ну и артист ты, Сергей... Сколько же ты стихов знаешь?

- Все, сколько есть на свете... Петро, проверь и смени караулы. Да позови эконома.

Пришла старуха.

- Я вас слушаю, господин-товарищ.

- Чьи деньги были в тайнике?

Экономка увидела в камине горящие деньги и окаменела.

- Успокойся, мамаша, - сказал один из бойцов. - Деньги эти давно устарели.

- Зачем же их жечь? Побойтесь бога!

- Деньги не бог, а сводня между трудом и капиталом, - сказал Сергей.

- Деньги жечь - безумие! - повторяла экономка, не в силах отвести глаз от весело пылающих кредиток.

- Да ты пойми: эти деньги не ходят, - говорил Сергей, желая успокоить старуху.

- Но ведь это деньги...

- По всему видно, что ты Врангеля ждешь, тетка, - рассердился Сергей. - Погляди, какой дрянью платил он тебе. Посмотри, их вон крысы погрызли. А ты складывала грязные бумажки в сундук... Цепляешься за них, как вошь за кожух.

Неожиданно экономка улыбнулась и ласковым голосом попросила:

- Дайте мне эти грязные бумажки.

Сергей взял наугад две пачки кредиток и протянул старухе.

- Бери на память. Любуйся ими, а хочешь - молись. Привыкли жить по старинке и думаете, что в этих кровавых бумажках все счастье человека.

Бойцы ожидали, что экономка уйдет, но она сцапала две пачки денег, прижала их к груди и снова униженно попросила:

- Миленькие, дайте еще! - Глаза у старухи лихорадочно заблестели, руки тряслись.

Красноармейцы хмуро смотрели на экономку. Сергей сказал с досадой и сочувствием:

- Как тебя, однако, искалечила жадность!

- Правда, товарищи-граждане, чистая правда... Только дайте еще грошей...

- Уходи, тетка, смотреть на тебя тошно, - сказал Сергей. - Притворяешься несчастной, а сама кулачка.

Бойцы с удивлением смотрели на экономку. Куда девалось ее первоначальное достоинство и просто-напросто человеческий облик. За минуту она постарела, сгорбилась. Старуха то всхлипывала, то смеялась и тянула руки к деньгам.

- Глянь, с ума сходит... Сергей, отдай ты ей все деньги, нехай исчезнет с глаз.

Экономка бросилась к груде кредиток, стала перед ними на колени, потом на четвереньки. Глаза ее бегали, платок сбился на ухо. Она загребала деньги руками. Пачки выскальзывали из-под локтей, но она снова хватала их и опять роняла.

- Уведите ее, - сказал Сергей с болью и пояснил сам себе: - Вот что делает с человеком собственность...

4

В течение дня дважды прибывали связные от командира группы Павло Байды. Донесения отправляли дальше, в штаб армии, а связные вернулись обратно. Все казалось спокойным в поместье Фальцфейна. Не знали разведчики, что лупоглазый Сенька Цыбуля предупредил врагов и тайно провел их в имение.

На обширном дворе экономии было пустынно и тихо. В тени деревьев подседланные кони мирно похрустывали кормом. Одинокий часовой сидел на ступеньках панского дома и выковыривал из желтого подсолнуха семечки. На коленях у него лежала винтовка.

Врангелевцы ворвались с разных сторон. Одни бросились захватывать лошадей, другие кинулись к часовому. Он отбросил подсолнух и схватился за оружие, но выстрелить не успел: сзади подкрался чеченец и ударил его шашкой по голове. Винтовка, гремя, покатилась по ступенькам.

Полковник Шахназаров на ходу соскочил с коня и поспешил в дом, расстегивая кобуру нагана.

В зале с камином двери распахнулись от удара ногой.

- Руки вверх!

Вслед за Шахназаровым в комнату вскочили врангелевцы с карабинами наизготовку, с обнаженными шашками.

- Бросай оружие!

Сергей успел выхватить из-за пояса гранату. Враги в испуге попадали на пол. Граната ударилась об стену, отскочила и тогда только взорвалась. Ленька прыгнул на подоконник, и его выбросило взрывной волной в сад. Он тотчас вскочил и, путаясь в зарослях цветов на клумбах, побежал туда, где стояли кони.

Но лошадей уже захватили враги.

Валетка бегал по двору с седлом на животе: оно сползло вниз, потому что подпруга была ослаблена. Конь голосисто заржал, увидев хозяина, который, пригнувшись, бежал к сторожке. Пули свистели с разных сторон. Валетка, раненный сразу в шею и в ногу, споткнулся, но вскочил снова. Еще две пули впились в его тело, и Валетка припал на задние ноги, все больше слабея.

Отстреливаясь на ходу из карабина, Ленька подбежал к сторожке и рванул дверь. В домике никого не было. На разбросанной постели поперек лежал старинный палаш, наполовину вынутый из ножен. Похоже было, что эконом тоже собирался сражаться, но в последнюю минуту струсил или не справился с оружием.

Ленька стал отстреливаться из окна, не подпуская врагов к сторожке.

В это время Сергей, которому тоже удалось выпрыгнуть из окна панского дома в сад, наткнулся на группу своих. Это был пост, не замеченный врагами. Двое залегли в цветниках и вели огонь из легкого пулемета по врангелевцам. Третий, разведчик Алим Бекмамедов, держал в поводу встревоженных коней.

На клочке газеты Сергей быстро написал несколько слов донесения и отдал Алиму.

- Скачи к нашим и передай...

Сам Сергей вернулся к пулемету и подхватил его на руки.

- Там Ленька в сторожке... Я видал, как он заскочил туда, - сказал один из бойцов.

- За мной! - И Сергей бросился с пулеметом к сторожке.

Свистели пули. Один из троих упал сразу. Второй был настигнут пулей на пороге домика. Сергей был ранен в левую руку. Он бросил Леньке пулемет, а сам втащил бойца в сени. Наружная дверь была изрешечена и расщеплена пулями, и все же Сергей захлопнул ее и набросил железный крюк.

Ленька установил пулемёт на подоконнике. Окно было разбито, и всюду валялись черепки от цветочных горшков и комья земли.

- Не дождетесь, чтобы мы сдались, - говорил Сергей, обматывая раненую руку полотенцем.

Ленька стрелял короткими очередями, чтобы экономить патроны. Враги перебежками окружали маленькую крепость со всех сторон.

Посреди двора, между двух огней, умирал Валетка. Ленька видел это в окно, и слезы мешали стрелять. Конь сидел на задних ногах, пытаясь подняться, но не было сил, и он упал. Дважды вскидывал Валетка голову, борясь со смертью, но она цепко держала его за горло. Тоскливое ржание разрывало сердце Леньки, точно Валетка прощался с ним. Стиснув зубы, Ленька еще злее косил врагов, не давая им приблизиться к окну. «Прощай, Валетка, спасибо тебе за все и прощай!»

Сергей и Ленька вели бой, и было у них две шашки на двоих, полупустой карабин и пулемет «льюис», у которого кончалась лента. Все. «Труба!» - как любил говорить Махметка. Надо только подороже продать свою жизнь, чтобы знали враги, как умеют драться красные разведчики.

Казаки вели осаду беспорядочно и лениво, точно были уверены, что никуда не денутся пленники. Из панского дома вышел полковник Шахназаров.

- Почему долго возитесь? - спросил он. - Ваше благородие, не сдаются.

- А тебе на пасеке приходилось бывать?

- Так точно, ваше благородие, - ответил казачий вахмистр, не понимая, куда клонит полковник.

- Видел, как выкуривают пчел из ульев?

- Слушаюсь, господин полковник! - догадался казак.

Опасность подкралась с той стороны, где не было окон. Казаки бегом сносили туда солому и обкладывали ею домик. По запаху гари поняли пленники, что пришел конец. Черными космами дыма обволакивало стены. Огонь подбирался к черепичной крыше.

Враги ждали, что будет дальше. Многие, осмелев, подкрались к разбитому окну, откуда уже не раздавались выстрелы.

- Кажись, шашлык готов! - сказал рябой казак.

Другой с удивлением покачал головой:

- Скажи, какие смелые! Долго не сдаются.

Неожиданно горящая дверь домика вывалилась наружу, и враги оторопели. Двое пленников, плечом к плечу, вышли из пламени с обнаженными шашками в руках. На них было страшно смотреть: одежда тлела, лица и руки черны от копоти. Оба едва держались на ногах.

- Кто первый, подходи! - хрипло проговорил Сергей.

- Взять живыми! - приказал Шахназаров.

Позади обреченных, в домике, с грохотом обрушилась крыша. Пламя огненными чубами било из окон.

- Кого боитесь, скоты?! - гневно крикнул князь и первый пошел на разведчиков.

Но казаки опередили его, прикладами сбили пленников с ног, вырвали из рук шашки. Бесчувственных, поволокли за ноги к колодцу. Один из казаков окатил обгоревших водой, но они не приходили в себя.

Носком сапога полковник повернул к себе бледное лицо Сергея и сказал:

- Живой?

- Так точно, ваше благородие. В беспамятстве... - поддержал казак.

Врангелевцы столпились кругом, угрюмо разглядывали полуживых разведчиков. Рябой казак концом шашки приоткрыл разорванный ворот Ленькиной гимнастерки, чтобы виднее была надпись, что синела поперек груди.

- Господин полковник, гляньте.

Шахназаров прочитал наколку и ухмыльнулся:

- Обо всем роде людском беспокоился, а сам на тот свет отправляется. Обыскать!

Казак присел на корточки, вывернул карманы у Сергея и нашел полковничьи погоны, завернутые в тряпку, а с ними нашивки урядника и две кокарды.

- Вот как? - проговорил Шахназаров тоном охотника, которому неожиданно попала в руки славная добыча. - А ну, пощупайте другого.

В кармане у Леньки не было ничего, кроме зажигалки и заветного зеркальца. Зажигалку солдат взял себе, а зеркальце отдал бородачу с серьгой в ухе. Тот полюбовался вещицей, повертел в руках и спрятал в карман.

- В Малые Белозерки обоих, - приказал полковник. - В контрразведке они живо «воспрянут». Да смотрите за ними лучше, иначе всем головы долой.

На панский двор влетела бричка, запряженная парой лихих коней. Пятеро всадников из охраны гарцевали вокруг.

Для надежности разведчикам связали руки за спиной. Потом бросили в подводу. Рядом с кучером сел солдат с винтовкой. Конвойные выехали со двора вслед за бричкой.

Во дворе подбирали убитых и раненых. Ласточку Сергея подвели к Шахназарову.

- Ого! Такую лошадь не стыдно послать в подарок самому главковерху.

Он крепко держал натянутый повод, а лошадь дико озиралась, пятилась и тащила за собой князя.

- Тпру, стоять! Хороша, чертовка! - со злобной радостью повторял Шахназаров и передал повод коноводам, чтобы они утихомирили непокорную пленницу.

Горький дым медленно рассеивался над полем скоротечного боя.

5

Слишком поздно примчался связной в штаб армии Городовикова.

Боец полулежал в седле, как бы обхватив повисшими руками шею взмыленной лошади.

Разведчика сняли, он был мертв.

- Это Алим! - воскликнул Махметка, узнав товарища.

- Смотри, мертвый прискакал, - удивлялись бойцы.

Чувство тревоги передалось бойцам, но никто не знал, что же случилось в группе разведки. Связной уже ничего не мог рассказать.

Наконец в седле, в переметной сумке, нашли записку Сергея.

Запели трубы, и кони встревожились. Один за другим строились эскадроны, с грохотом разворачивались орудия, взбивая пыль, мчались тачанки. А трубы звали всадников:

Вперед, вперед, друзья!

Вперед, вперед, друзья!

Из ножен шашки вон!

Ура!

Глава двенадцатая. БЕССМЕРТНЫЕ

Орленок, орленок, товарищ крылатый,

Ковыльные степи в огне.

На помощь спешат комсомольцы-орлята,

И жизнь возвратится ко мне.

1

Очнулся Ленька от дорожной тряски и знакомого с детства клекота украинской брички.

Над самым лицом всхрапывала морда взнузданной лошади. За бричкой ехал конвойный. Ленька лежал на своих же связанных руках, и они затекли, веревки врезались в тело. Соломенная подстилка утрамбовалась, и было жестко лежать. Плечом он упирался в боковую доску брички. Другому плечу было тепло: кто-то лежал рядом. Да ведь это Сергей, и он в беспамятстве.

Над головой плыло бесконечное небо. Сквозь тарахтенье брички было слышно, как поют жаворонки. Ленька чуть приоткрыл глаза и увидел всадника. За плечами у него покачивалось дуло карабина. Куда везут их и почему бричка окружена конвоем?

Кучер и конвойный, сидевший на облучке, негромко разговаривали. Верховые, что ехали рядом, возражали или поддакивали.

- А по мне: порубать их - и дело с концом. Скажем, при попытке к бегству.

- Нельзя... У ентова, слышь-ка, полковничьи погоны нашли. Маскировался под наших.

- А нам какое дело?

- Не скажи...

- А я так думаю, братцы, что полковник Шахназаров не зря их в контрразведку велел отвезти. Должно-ть, они те самые, что штаб в Белоцерковке разгромили и офицеров наших с собой увезли.

- Там разберутся...

- Что и говорить... Туркул живо разберется.

- А что?

- Уж больно лют. А теперь, когда брата его в Белоцерковке убили, и вовсе озверел... А надысь взяли в плен пятерых красных. Так он, Туркул, значит, велел связать им руки и ноги, а сам снял брючный ремень, сделал петлю и передавил всех своими руками. Упрется ногой в плечо и тянет ремень, пока бедняга перестанет биться... Одного из наших стошнило - так страшно было глядеть.

- И правда...

- А ну, стой, Кузьма.

- Чего еще?

- Бахча. Пить хочется.

- Ехать надо. Полковник приказали скорее доставить.

- Останови, тебе говорят.

- Тпру-у-у...

Было слышно, как слезли с коней и верховые. Все побежали на бахчу. Некоторое время было тихо, лишь кони фыркали и звякали уздечками. Потом ездовой Кузьма крикнул:

- Вон того рви, полосатого!.. Да куда ты смотришь? Позади.

И снова тишина, трели жаворонков и ароматный ветерок, пахнущий дынями.

Ноет обгорелая спина, заходится от боли сердце. Но какими страданиями измерить потерю друзей? Зарубили веселого балагура Петю Хватаймуху. И Валетка навеки остался на проклятом панском дворе. Вспомнилось, как погибал верный друг, бил копытом землю - не хотел умирать...

Первый казак вернулся нагруженный арбузами, слышно, как уронил один, и он раскололся.

- Подыми...

- Ладно, пущай кони поедят. Режь вон того, он поспелее.

Тяжело дыша от натуги, подошел другой, оставил кавуны и опять побежал в степь.

Скоро все собрались, мирно расселись на земле в тени брички. Хлюпали сочными арбузами, отплевывали косточки, перебрасывались шутками.

Над бричкой закружились осы, привлеченные сладкой свежестью арбузов и дынь. Пересохшие губы Леньки просили влаги. «В плену, в плену, - с горечью думал он. - Лучше бы пулю в сердце, чем плен...»

- Дюже богатый край Таврия. Сколько ни воюем, добра истребили сколько, а вот тебе: нетронутая бахча.

- Так ведь кого истребляем? Свово же брата, крестьянина.

- Какие они крестьяне? Хохлы...

- Кузьме дыни отрежьте... Шамиль, дай кинжал.

- Ладно, братцы, пора ехать, а то не дай бог Туркулу на зуб попадешься.

- Теперь там другой, тот, что от красных убежал.

- Штабс-капитан?

- Ну да.

- Как же он убег?

- Не знаю... Говорят, из-под самого Харькова, вон куда увезли, бедолагу. Сам Фрунзе, сказывают, говорил с ним.

- Ну и что?

- Убег... Врангель, слышь ты, наградил его за ловкость, а Кутепов к себе в контрразведку взял.

Снова загремела колесами бричка, застучали подковы лошадей. Катила бричка по степной дороге, а думы Леньки бежали за ней. Вспомнился разговор с отцом в далеком детстве, когда вернулся он из дальних странствий: «Как живешь, сынок?» - «Хорошо живу». - «Что же ты пуговицу не пришьешь?» - «Мамке некогда». - «А ты сам. Все сам делай, на мамку не надейся. Вдруг придется без мамки жить». - «А ты где был так долго?» - «Отгадай загадку, и поймешь». - «Какую?» - «А вот какую - лежит брус во всю Русь, а как встанет - до неба достанет». Ломал голову Ленька, не мог отгадать. Отец засмеялся: «Эх ты, отгадчик... А ответ куда проще - дорога! У тебя, сынок, тоже будет своя дорога...» И вот она, Ленькина дорога, может быть, последняя.

Тихо в степи. Дорога пошла в гору. Кони тяжело засопели, зафыркали. Послышался отдаленный лай собак. Значит, близко село. Так и вышло: скоро под бричкой загудел деревянный мост, потом колеса снова мягко покатились по дорожкой пыли. Где-то заблеяла овца и послышался женский говор - звон ведра у колодца.

Наконец бричка остановилась, и тот, кого звали Кузьмой, спросил:

- Господин полковник в штабе?

- Кажись, там... Кого привезли?

- Двоих красюков... Дай закурить.

По мирным звукам села, по лениво-скучающему разговору солдат было ясно, что завезли пленников далеко в тыл. Впрочем, не все ли равно куда. Какие муки ожидают его и Сергея?

2

В контрразведке их встретили два старших офицера. Конвойные передали им письмо от князя Шахназарова. Пленных строго охраняли: Леньку - горбоносый чеченец с обнаженной шашкой, а Сергея - двое казаков в лохматых черных папахах с кокардами. Его вели под руки и усадили на лавку перед длинным крестьянским столом, на котором стояли полевые телефоны и, свернувшись змеей, лежала ременная плетка со свинцовым шариком на конце. Сергею не развязали руки, ждали приказания.

У Леньки глаз острый и память цепкая: он сразу узнал лысоватого штабс-капитана Каретникова, которого захватили они в Белоцерковке. Значит, это о нем говорили конвойные казаки: «Сбежал из-под самого Харькова».

Ленька удивлялся самому себе: ни страха в сердце, ни колебания - одна злость.

У Каретникова молодое лицо, сочные губы и насмешливые глаза. Во втором офицере Ленька признал Туркула - очень похож на брата: угловатая квадратная челюсть, а глаза холодные, стальные, точно блеск сабли.

- Как фамилия? - спросил Туркул у Сергея.

Сережка поднял на офицера глаза, полные спокойной ненависти.

- Иисус Христос.

Каретников с любопытством взглянул на пленного, а Туркул даже не пошевелился, сидел тяжелой глыбой.

- Я спрашиваю фамилию.

- Не скажу.

- Скажешь... У меня молчат первые пять минут, а потом на карачках ползают и сапоги целуют.

- Плохо знаешь нас.

- Кого это?..

- Комсомольцев.

Туркул сидел за столом, а Каретников в черном мундире с белым черепом на левом рукаве стоял рядом. Вот он вышел из-за стола и сказал Сергею с насмешкой:

- Ты отвечаешь так, как будто с тобой ведут мирные переговоры. Ты в контрразведке, понимаешь?

Сергей молчал.

- Сколько лет?

- Моим летам счету нет. Я бессмертный...

Офицеры засмеялись. Туркул встал, и два Георгиевских креста на его груди звякнули и закачались.

- Бессмертен один господь. А ты у меня три раза умрешь.

- Комсомольцы не умирают.

- Заставим, - спокойно и уверенно проговорил Туркул и вдруг ожег плетью Сергея раз и другой. С головы потекла кровь, закапала, обливая рубаху.

Рывком оттолкнувшись от стены, Ленька бросился было на помощь.

- Что вы делаете, белые гады!

- Стой и смотри, дойдет и твоя очередь, - сказал Туркул и так посмотрел на Леньку, точно саблей полоснул по лицу.

Чеченец держал пленного левой рукой за грудки, а правой занес шашку. Жалко, руки были связаны, а то бы узнали враги нашу силу...

- Ну вот что, - сказал Туркул, зачем-то вытирая руки о носовой платок. - Разговор у меня короткий. Во время налета на штаб Терско-Астраханского полка вы убили моего брата. Ты присутствовал при этом?

- Жалею, что меня там не было, - тяжело дыша и облизывая сухие губы, проговорил Сергей.

Офицеры переглянулись. Каретников сказал Туркулу:

- Кажется, говорит правду... - Контрразведчик быстро взглянул на Леньку и, наклонившись к полковнику, что-то сказал ему.

Тот отвечал так же тихо:

- Найдите и вызовите.

- Слушаюсь.

Каретников вышел, и было слышно, как он отдавал распоряжение дежурному вызвать кого-то.

Охранник-чеченец, карауливший Леньку, почувствовал, что речь идет о его пленнике, и крепче сжал шашку.

Но Ленька и сам понимал: нет никакой надежды на спасение.

В окно было видно, как по двору ходили казаки в папахах с кокардами, в суконных погонах. Вот один несет под мышкой гуся, к нему подошел другой, обнажил шашку, и оба они пошли с гусем в сарай. Мимо двора проехала кавалерия с длинными пиками. Они пели старинную казачью песню:

- Солдатушки, бравы ребятушки,

А есть у вас тетки?

- Есть у нас и тетки -

Две косушки водки,

Вот где наши тетки!..

Когда Каретников вернулся, допрос продолжался.

- Где расположены части вашей разбойничьей армии?

- У нас таких нет.

- Молчать!

- Сам молчи, белая мразь! - ответил Сергей, не глядя на Туркула.

Неожиданно раздался топот копыт, и во двор влетел на темно-сером коне всадник. На нём лихо сидела белая папаха и такая же черкеска. Он картинно спрыгнул на ходу с коня, небрежно бросил на седло поводья, и, придерживая рукой серебряный кинжал спереди, легко взбежал по ступенькам. «Тоже какой-нибудь князек», - подумал Ленька, и в эту минуту открылась дверь. Офицер в черкеске весело звякнул шпорами и козырнул:

- Имею честь явиться, господа офицеры. Вы меня вызывали?

Заметив, что ни полковник, ни его помощник не выразили особой радости и продолжали молчать, прибывший понял, что ведется допрос. Лицо его приняло сосредоточенное выражение, и он покосился на пленников. Туркул спросил у него, кивнув в сторону Сергея:

- Господин поручик, вы знаете этих людей? Были они во время налета на штаб в Белоцерковке?

Судьба явно смеялась над Ленькой. Как в воду смотрел Ока Иванович, когда говорил Леньке: «Хорошо, если ты один поплатишься за свою ошибку, за то, что отпустил врага. А если товарищей подведешь?..»

С видом надменным и брезгливым присматривался Шатохин к Сергею, зашел с одной стороны, о другой.

- Никак нет, господин полковник, - сказал он. - Этого не помню. Во всяком случае, я его не видел.

- А другой?

Вид у Леньки был страшный: черное лицо в кровавых подтеках. Шатохин долго вглядывался в него, узнавал и не узнавал. Потом отступил на шаг, будто испугался:

- Этот был!.. Клянусь честью офицера... Он участвовал в налёте на штаб, сидел в автомобиле. Я его отлично помню, он был в форме подпоручика. Господин полковник, если возможно... я вам ручаюсь...

Ленька не расслышал, о чем просил кадет. Старшие офицеры медлили с ответом, точно сомневались, нужно ли поступить так, как предлагает Шатохин. Потом Туркул позвал дежурного и одними бровями показал на Леньку:

- Этого увести... А с тобой, бессмертный, мы еще не закончили разговор.

Сережка, Сережка... Рваный рукав свисает с плеча и видно обожженное тело. Растрепаны волосы, губы почернели, а во всем облике смертельная усталость. Но держит он себя твердо. Наверно, хочет показать младшему братишке пример стойкости... Не бойся, Сережка, выдержу.

Когда Леньку увели, он слышал позади глухие удары и то, как Сергей отплевывался кровью и кричал:

- Оглянитесь, гады, красная месть идет за вами!

3

Толкая прикладом в спину, Леньку вели по двору. Почему так много белогвардейцев собралось вокруг и они смотрят на него?

- Энтот, что ли? - спрашивали друг у друга солдаты.

- Он...

- Ишь, нехристь большевистская... Дай ему с левой, Матвей.

- Можно! - И казак в приплюснутом картузе подошел, чтобы ударить Леньку, но конвойный не допустил.

- Дай я его отправлю на тот свет, - продолжал моложавый казачина с пышным чубом.

- Я сказал, не трожьте! - сердился конвоир и толкал пленника прикладом, чтобы пошевеливался.

Леньку заперли в пустой хате, где было несколько окон, забитых снаружи досками. В полумраке виднелась широкая лавка у стены. Он присел на краю и прислушался.

Вечерело. Где-то далеко пропел петух, заблеяли овцы: должно быть, с поля возвращалось стадо. И опять донеслась негромкая песня:

- Солдатушки, бравы ребятушки,

А где ваши дети?

- Наши дети - пушки на лафете,

Вот где наши дети!..

Со связанными руками, шатаясь, Ленька обошел комнату в надежде найти хоть глоток воды. Пол в хате был земляной, и пахло сыростью. Но он не нашел воды. Под ногами хрустели зерна рассыпанной пшеницы: наверное, раньше здесь хранили зерно, а потом сделали тюрьму.

Он вернулся и снова сел на лавку. Позади раздался шорох. Ленька оглянулся и увидел крысу. Потом пробежала вторая. И Леньку взяла тоска. Вспомнил он Кампанеллу, ученого монаха. У того тоже в «крокодиловой яме» бегали крысы. Только был он прикован цепями и стоял по колено в грязи. От этих дум Леньке показались не трудными его испытания. Куда ему равняться с Кампанеллой! Только и сходство у них, что оба за Коммуну борются...

Загремел замок. Пригнувшись, в хату вошел часовой, пошарил фонарем по стенам, остановился на Леньке и приказал:

- Встать!

Ленька не пошевелился, да и тяжело было подниматься: болели связанные за спиной руки.

По легкой надменной походке, а потом и по белой черкеске с кинжалом узнал Ленька своего заклятого врага. Часовой, передавая Шатохину фонарь, осветил дорогой кинжал на поясе и засученные по локоть рукава.

- Иди, голубчик, оставь нас одних, - сказал Шатохин почти ласково.

Солдат вышел, прикрыв за собой дверь.

Должно быть, знал подлый кадет, что руки у Леньки связаны за спиной, знал и потому вел себя уверенно. Вот он направил луч света в лицо пленнику и заставил зажмуриться, наклонить голову.

- Я пришел спросить, какое дерево ты больше любишь: осину или дуб? Там делают виселицу, и я хотел предоставить тебе право выбора.

Знал Ленька, что будет кадет паясничать, разыгрывать из себя победителя.

- Что же ты молчишь? Пожалуй, лучше дуб. А то бывали случаи, когда перекладина обламывалась. - Ленька не отвечал, с ненавистью оглядывая врага. - Ладно, шутки в сторону. Давай продолжим разговор.

- Мне с тобой не о чем говорить. Пуля по тебе плачет, буржуйский выродок.

- Ой как страшно... Страшнее, чем тогда, в балке, когда ты побоялся в меня стрелять и убежал.

- Врешь, гад! Отпустил я тебя и до сих пор не могу простить самому себе.

Кадет хмыкнул:

- Отпустил... Сам тогда струсил, а теперь оправдываешься...

- Ты же говорил: встретимся в бою. Испугался?

- Вижу, куда гнешь: хочешь, чтобы и я тебя отпустил. Нет, голубчик. Я твои кишки на палку наматывать буду. Ты у меня покорчишься...

Кадет злился, и Ленька понимал почему: не покоряется пленный, не ползает у ног. Ленька чувствовал силу свою.

Теперь между ними стояли не детские распри - сама Революция стояла между ними!..

Кадет поставил фонарь на пол и прохаживался, заложив руки за спину.

- Скажи мне, пожалуйста, за что ты воюешь?

- Тебе не понять, за что я воюю.

- А все-таки?

- Я за то воюю, - сказал Ленька, с трудом подавляя злость и обиду, - чтобы таких паразитов, как ты, не было на земле.

Кадет ухмыльнулся:

- Здорово, однако, затуманил вас Ленин...

Шатохин снова прошелся и вдруг остановился.

- Откажись от Ленина - и я отпущу тебя, - неожиданно сказал он и пристально взглянул на противника.

- Скорее ты подавишься своими словами, гад! - проговорил Ленька и ударил ногой по фонарю так, что он разлетелся вдребезги и пламя погасло.

Тотчас распахнулась дверь, и в хату шагнул часовой.

Глядя в темноту, он тревожно окликнул:

- Господин поручик, где вы?

- Ничего, ничего, - успокоил его Шатохин. - Принеси огня.

Зажигая на ходу свечу, вошел в хату второй солдат. А первый, с винтовкой, старался рассмотреть во тьме пленного, нашел его у стены и сказал с угрозой:

- Сейчас мы тебя утихомирим...

Он принес из сеней обрывок веревки, пнул Леньку ногой так, что тот отлетел и упал. Двое солдат крепко связали ему ноги под коленками. Кадет, заложив руки в карманы, победно ухмылялся.

«Враг не прощает, - думал Ленька. - А я забыл про это и сгубил себя и Сережку...»

Когда часовые ушли, Генька продолжал куражиться:

- Ты не думай, что мне охота с тобой разговаривать. Просто интересно иной раз взглянуть на человека перед тем, как он отправится в «лучший» мир. Я давно веду счет большевикам, которых лично отправил к праотцам. Насечки делаю на рукоятке вот этого кинжала. Можешь посмотреть. Уже пятьдесят восемь зарубок! Ты будешь пятьдесят девятым. Смотри, при тебе делаю насечку, смерть твою отмечаю. Считай, что жизнь твоя кончилась. - И кадет перочинным ножиком стал нарезать метку на рукоятке чеченского кинжала.

- За каждого ответишь, - говорил Ленька. - Все твои подлые отметки окажутся у тебя на шее, хотя она у тебя цыплячья. При первом ударе переломится.

Шатохин поднял горящую свечку, с нее капал воск на Ленькину обнаженную грудь. Кадет прочитал гордую надпись и усмехнулся:

- Хвастун... «Воспрянет род людской». У меня не очень воспрянешь!

Открылась дверь, и вошел штабс-капитан Каретников в черном френче английского покроя, с белым черепом на рукаве.

4

Такого жаркого лета в Таврии не помнят и старожилы. Почернели подсолнухи, кукуруза высохла на корню и шелестела от ветра сухими лентами-листьями.

Люди и кони страдали от мучительной жары. Губы трескались от зноя, а воды нигде не было. Гимнастерки на бойцах были мокрые, с соляными разводьями. На зубах хрустел песок. Из степи дули сухие ветры, перегоняя с места на место пыль.

Вторая Конная спешила на соединение с Каховским плацдармом. Невесть как и откуда прибыли связные и рассказали, какие жестокие бои идут на берегах Днепра. Песок покраснел от крови. Врангелевцы бросают на наши позиции танки, день и ночь бьют дальнобойные орудия. Наши держатся с трудом, и надо торопиться оказать помощь каховцам.

Знойный воздух казался еще более горячим от пальбы орудий. Порывы ветра подхватывали горелую пыль и швыряли в глаза коням и всадникам.

Обстрел со стороны противника то прекращался, то обрушивался с новой силой. Враг бил картечью, и приходилось рассыпаться по степи. А солнце пекло. Орудия вязли в сугробах песка. Тачанки объезжали дорогу, чтобы не слишком запылять пулеметы. Всадники на взмыленных лошадях скакали вперед.

Врангель уже не помышлял об окружении прорвавшихся в тыл красных конников. У него было слишком много других забот: гибель десанта на Кубани, невозможность пробиться в Донбасс, а тут еще Каховский фронт, как нож, приставленный к спине. Крымский главковерх сместил генерала Слащева за допущение каховского прорыва. Теперь здесь командовали генералы Кутепов и Драценко. Кавалерия белых бросалась то в одну, то в другую сторону, не успевая отбивать атаки красных.

Во время рейда Городовиков и его полевой штаб двигались то с Блиновской дивизией, то с дивизией Жлобы. Особому кавалерийскому полку приходилось наряду с охраной штаба армии вести ожесточенные бои, отражать налеты вражеской кавалерии. Армия могучей лавой разрезала тылы врага, двигалась вперед. И вот уже на пути укрепленное врагом село Малые Белозерки. Батареи занимали боевые позиции. Кавалерия изготовилась к решительному штурму. Настроение у командарма было уверенное. Огорчали потери, но без них не бывает. Жалко, что поздно прискакали с донесением о гибели разведчиков в имении Фальцфейна.

Сильно горевал о друзьях Махметка. Он возил с собой газетный листок «Красная лава» и, давясь сухими слезами, предлагал бойцам прочитать, как погибали его дружки. В заметке, озаглавленной словом «Бессмертные», говорилось о том, как разведчики эскадрона имени КИМ отстреливались до последнего патрона.

Мертвым слава, а живым идти вперед. И помчались в атаку красные конники. Сшиблись, зазвенели сабли, и закипела кавалерийская рубка. Тяжкий топот коней, скрежет стали, крики раненых, ржание коней - все смешалось в чудовищный гул боя, падали один за другим на землю разгоряченные тела коней и людей.

В Малых Белозерках захватили до полка пленных, много пулеметов.

Заняв село, конармейцы разбрелись по дворам и хатам, перевязывали друг другу раны, поили лошадей.

Махметка закусил чем бог послал и решил отдохнуть. Он зашел в клуню, крытую старой соломой, разгреб сено, чтобы поудобнее улечься, и неожиданно увидел сапог. Махметка хотел поднять его, но это оказалась чья-то нога. Торопясь, разбросал сено и увидел бородача-казака с серьгой в ухе. Неуклюже и растерянно солдат вылез из сена.

- Беляк, да? - спросил Махметка, обнажая свою кривую саблю.

- Отпусти, слышь, денег дам. - И казак потянул из кармана пачку царских рублей.

- Заховай свои деньги, гад. Давай оружие.

Казак снял с себя шашку и отдал Махметке.

- Винтовка где?

- Бросил.

- Почему?

- Я дизик... Хотел домой тикать.

- Патроны есть? - спросил Махметка и похлопал казака по карману ладонью. Услышав звон, он приказал: - Выворачивай карманы, давай патроны.

Вместе с кисетом, патронами, куском сахара и катушкой ниток казак вытащил круглое зеркальце с картинкой на обороте. Махметка сначала не обратил внимания на эту вещицу, потом стрельнул глазами на ворох добра - и даже в лице изменился, схватил казака за горло:

- Говори, где Ленька?

Солдат пучил глаза, бормотал в страхе:

- Не убивай, господин-товарищ. Детишек двое, совсем малые...

- Где Ленька?

- Какой? Ничего не знаю.

- Я тебе покажу какой!.. Это зеркальце моего друга, которого вы... Говори, где он?

Казак не знал, о ком идет речь. Но вот до него дошел смысл вопроса, и он переспросил:

- Мальчонка? В красных галифе?

- Он самый...

- Пытали его... Только не знаю, где он.

- Брешешь! А ну иди вперед!

Махметка доставил пленного в штаб, к Городовикову.

- Товарищ командарм, вот этот убил Леньку.

От волнения Махметка не мог толком объяснить, что произошло, показывал зеркальце и метался от одного командира к другому.

Наконец удалось выяснить: двоих красных разведчиков действительно пытали в контрразведке. Но куда они девались, никто не мог сказать. Потом нашли женщину: ее заставляли замывать кровь, и она мельком видела одного из разведчиков.

После долгих поисков и расспросов удалось узнать, что разведчиков бросили в подземелье старой церкви и придавили глыбой камня - похоронили заживо.

Когда открыли лаз и окликнули, никто не отзывался. И лишь спустившись в подпол на веревке, обнаружили полуживых разведчиков. В тяжелом состоянии был Сергей: враги искалечили ему руки. У Леньки была исполосована кинжалом грудь.

Одежда разведчиков еще хранила на себе следы огня после боя в поместье Фальцфейна.

Сергея так и не удалось привести в чувство, и его увезли в тыловой лазарет.

Махметка суетился вокруг сестры милосердия, подсказывал, как надо перевязывать, и только мешал советами, но не мог успокоиться. Сестра перебинтовала грудь Леньки крест-накрест, напоила его колодезной водой, и он устало открыл глаза.

- Где Сергей? - Ленька порывался встать, но ему не позволяли.

Горе и радость сковали Махметке язык, он хотел что-то сказать другу, но только моргал глазами и шептал про себя:

- Живой остался... Живой...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СИВАШ

Глава тринадцатая. КОММУНА НА КОЛЕСАХ

Славен красный наш род,

Жив свободный народ,

Все идут под знамена Коммуны!

Гей, враги у ворот!

Коммунары, вперед!

Не страшны нам лихие буруны!

1

После тяжелых, изнурительных боев Вторая Конная получила наконец передышку и шла походным маршем в район станции Апостолово.

Эскадроны следовали один за другим с большими интервалами. Прогорклая, удушающая пыль окутывала колонны, грузно проезжали пушки. Не спеша тащились обозы.

Вместе с санитарной частью ехал Ленька. Он сидел в колымаге с красным крестом на борту и, запыленный, с тоской смотрел по сторонам. Рука у него висела на перевязи, грудь была забинтована крест-накрест. Он просился в эскадрон, то и дело порывался встать с повозки, но его считали серьезно раненным и не отпускали. Однако Ленька чувствовал себя терпимо. За два дня пребывания на Каховском плацдарме его подлечили. Только в глазах стояла мука: сильно горевал он по Сергею, которого увезли в глубокий тыл, и не пришлось даже проститься с другом.

Все же Ленька настоял на своем и перешел в эскадрон. Махметка добыл ему коня, и дальше он ехал в седле. Серая вислопузая кобыла едва плелась, да и сам он, уставший от переживаний, - то и дело впадал в забытье. Так и ехал, уронив голову на грудь, держа поводья сонной рукой. Когда лошадь переходила через овраг или взбиралась на бугор, он просыпался и опять погружался в зыбкий сон.

Чудились Леньке сны один нелепее другого. Будто видит он Тоньку в белом платье невесты, с венчальными цветами на голове. Вдруг откуда-то взялся Врангель в черкеске, с кинжалом, подходит к Тоньке и говорит: «Хочешь, я тебя украду?» Тонька ничего не отвечает, а сама счастливо смеется. Тогда Врангель берет ее на руки и несет. Ленька гонится следом и кричит: «Тоня, не соглашайся, он буржуй!» Но Тонька не слышит. Обидно, хоть плачь! Ленька бежит за Врангелем легкими плавающими шагами, но догнать не может. А Тонька обняла Врангеля за шею и смеется. «Стой, гад!» - кричит Ленька, и тут Врангель обернулся к нему и говорит: «Устинов, к военкому!»

Ленька проснулся. Рядом на запыленном коне гарцевал адъютант комиссара Макошина.

- Слыхал, что тебе говорят? Живо в голову колонны, военком вызывает! - и сам пришпорил коня.

Ленька выехал из строя и поскакал следом за адъютантом.

Военком, усталый, серый от пыли, ехал шагом на своем Вихре, жеребце вороной масти. Ворот гимнастерки был расстегнут - всех измучила жара.

- Надо выбрать делегата на съезд комсомола в Москву, - сказал комиссар. - Посоветуйтесь с Байдой и с хлопцами, они лучше знают, кого надо выбрать. Времени остается мало, а до Москвы далеко, поэтому решайте вопрос в походном порядке.

Помчались вестовые по всем дорогам, где двигались войска. А оттуда группами и в одиночку спешили всадники, все в одном направлении. Съехались комсомольцы и сами удивились, как их много. Построились в каре и, не слезая с коней, открыли собрание. Когда было объявлено о причине сбора, кто-то крикнул:

- Устинова послать!

- Правильно! - подхватил Махметка. - Устинова давай!

Военком поднял руку, прося тишины.

- Устинова нельзя: он ранен, и его надо лечить.

- До свадьбы заживет!

- Нехай едет! Москва врачей много!

Из-за шума трудно было разобрать, кто что предлагал. Некоторые выезжали из строя и, вертясь на коне, выкрикивали каждый свое. Ленька, словно безучастный ко всему происходящему, сидел на своей лошадке и молчал. Ему хотелось одного - забыть пережитое, отдохнуть самую малость, а потом в бой, только в бой. За Сергея надо отомстить.

- Нехай другого выберут, - тихо сказал он Байде.

- Какие еще будут предложения?

- Нету. Устинова давай!

Байде ничего не оставалось, как приступить к голосованию.

- Кто за Устинова, прошу поднять руки!

Вверх взметнулись шашки и руки. Проголосовали дружно. Махметка даже сорвал карабин и бабахнул в небо, не зная, как еще выразить свою радость.

Нужно было соблюсти порядок и дать делегату наказ от бойцов. Байда обратился к Леньке, и голос его зазвучал торжественно:

- Дорогой товарищ! Вторая Конная дает тебе задание, которое не каждому по плечу. Ты поедешь в столицу Красной Республики. Твои глаза будут глазами Второй Конной. Смотри и слушай, слушай и запоминай, а когда вернешься, расскажешь про съезд комсомола. Передай московским рабочим привет и расскажи, как мы бьемся за свободу. И привези нам из Москвы пролетарское слово вождя... Все, Собрание считаю закрытым. Разобраться по эскадронам!

2

Надо было спешить в полештарм, чтобы получить документы на отъезд. Леньке дали свежего коня, двух «телохранителей» - Махметку и Сашко. Все трое поскакали вперед, и скоро их след пропал вдали.

В рейдовых частях уже было известно, что «в целях укрепления руководства Второй Конной армией» назначен новый командующий. Узнав об этом, Ленька огорчился и обиделся за Оку Ивановича. Почему отстраняют такого командарма? Ленька невольно почувствовал к новому командующему неприязнь. Кто может сравниться с Окой Ивановичем, который лично водит в атаку полки!

Нового командира Денька увидел в штабе армии и сразу же мысленно прозвал «усачом». Ничего не скажешь, усы у командира были красивые - черные, пышные. Только куда им до усов Семена Михайловича, которые видны за версту!

Можно было отправляться в дорогу, когда неожиданно пришла тревожная весть: врангелевская конница прорвалась на север и заняла станцию Синельниково. Путь на Харьков был отрезан.

Пришел Ленька к своему учителю и наставнику. Ока Иванович сидел на чурбачке и, словно ему нечем было заняться, точил саблю, пробуя жало на корявом пальце. Унылый вид мальчишки вызвал у Городовикова улыбку.

- У тебя получилось, как в том анекдоте. Пришел дядька на базар и спрашивает: «Квас есть?» - «Есть». - «Наливай. А сколько стоит?» - «Два рубля». - «Выливай». Так и с тобой: собрался в дорогу, уже и шапку надел, а тут опять раздевайся... Погоди денек-другой. Видишь, саблю точу? Отобьем у белых Синельниково, откроем тебе путь на Москву.

Показалось Леньке, будто за веселостью Ока Иванович скрывает свою печаль. Еще бы - армию создал, сколько врангелевцев переколошматили, а тут прислали замену. Вроде стал не нужен боевой командарм. Так думал Ленька, но ничем не выдал своих чувств. Только разве утаишь их от такого человека? Ока Иванович будто прочитан в душе у Леньки все его огорчения и тревоги:

- Все идет, как надо, Алексей Буденнович. Мы с тобой армию создали, и ей жить. А нам дорожка в другую сторону.

- Куда? - насторожился Ленька.

- А ты не слыхал? Первая Конная возвращается с Западного фронта. Сюда идет, понимаешь?

- Правда?

- Ну вот видишь, и ты скучаешь! А я как вспомню свою четвертую кавдивизию, сердце сжимается. Вся моя жизнь там, мой дом и моя семья...

Ленька хотел спросить: «А как же со Второй Конной? Она-то и вовсе детище!» Но заставил себя промолчать: не положено перечить командарму. Впрочем, и для Леньки половина сердца до сих пор оставалась там, в родной Буденновской.

- Значит, вы туда вернетесь? - спросил Ленька.

- Пока останусь здесь. А ты поезжай на съезд. Вернешься - поговорим...

Ровно через два дня, точно по заказу Оки Ивановича, красные части отбили Синельниково. Туда можно было ехать верхом, но кони были измучены. Махметка раздобыл летучку - открытую железнодорожную тележку с деревянной скамьей и ручным управлением. Дружно поставили ее на пути, и «карета» была готова.

В политотделе армии Леньке выдали документ длиной с полверсты. В нем строго предписывалось всем организациям оказывать делегату помощь для своевременного прибытия на съезд комсомола в Москву. Для верности делопроизводитель приписал внизу загадочные слова: «В случае невыполнения упомянутых предписаний предъявитель имеет право поступать по своему усмотрению».

Внизу стояла подпись и огромная печать, похожая на церковную.

- Вот это документ! - радовались друзья.

Они снаряжали Леньку заботливо и строго. Рваные сапоги велели снять и дали крепкие ботинки красной кожи с обмотками. Махметка настоял взять в дорогу шинель. Совсем как дите собирали в дорогу. Ленька даже обиделся.

- Зачем шинель? Вон какая жара.

- Здесь жара, Москва холодно, - наставительно заметил Махметка.

- Ну, куда я дену ее? - проворчал Ленька и накинул шинель небрежно на одно плечо.

- Привези царь-пушку из Москвы, - подсказывали бойцы.

- Верно. По Врангелю стрелять будем.

Когда сборы были закончены и выдан сухой паек на дорогу, Антоныч принес Ленькин маузер, хранившийся у него.

- Нехай у тебя остается, все равно патронов нема, - сказал Ленька с огорчением.

- Есть патроны. У старшины все есть, даже вот это. - И он дал Леньке шматок сала, завернутый в селянский рушник. - В Москве будешь закусывать, вспомнишь ридну Украину.

- И дружков своих...

Махметке жалко было расставаться с приятелем, хотелось подарить что-нибудь дружку, да не знал что. Если бы можно было душу отдать, отдал бы. Вдруг он вспомнил про часы с серебряными крышками и надписью: «За отличную стрельбу». Не колеблясь, вынул из кармана и отдал.

- К Ленину пойдешь, смотри часы, не опоздай, - заулыбался довольный своей щедростью.

Махметка, Махметка, добрая душа - ничего не жалел для друзей. Чем отплатить ему? Только верностью!

Друзья усадили раненого товарища на скамью летучки, сами сели по сторонам. Сашко держал на коленях легкий пулемет «на всякий случай». Махметка взялся за рукоятки управления, и тележка покатилась, загудела колесами по рельсам.

«Почетный эскорт» из всадников долго сопровождал ручную дрезину. А потом отстали и размахивали фуражками, сидя на конях.

До чего хорошо ехать на степном ветерке! Кругом поля неубранной пшеницы, торчат палки подсолнухов, исхлестанные пулями. Махметка даже песню затянул, крутя ворот. Потом его сменил Сашко. Ленька одной рукой помогал ему, другая была на перевязи.

Скоро впереди показался участок поврежденного пути. Слезли, перенесли тележку на себе, снова поставили на рельсы и покатили дальше.

В степи было раздольно и пусто. Одиноко кружил в поднебесье коршун.

Приехали в Синельникове засветло. Здесь еще плавала в воздухе копоть от пожаров, догорали вагоны с зерном, подожженные врангелевцами. В дыму копошились люди: чинили путь, тушили горящий состав, подметали перрон, усеянный обломками кирпича.

Ветер хлопал дверью, расщепленной пулями и распахнутой настежь, гонял по перрону обрывки бумаги.

Железнодорожники наскоро собрали «экспресс» на Харьков: старенький маневровый паровоз с помятым котлом, прицепили открытую площадку из-под камня и синий почтовый вагон с выбитыми стеклами.

Друзья стали прощаться.

- Ну, Сашко, бывай здоров! Труби сильнее, чтобы мне в Москве было слышно.

Когда было закончено прощанье и сказаны все слова, Махметка отвел Леньку в сторону и, волнуясь, сказал негромко:

- Скажи Ленину, что Махметка за него жизнь отдаст... Скажешь, а?

- Скажу, не беспокойся... Смотри тут, зря под пули не лезь.

- Якши.

- Ждите, скоро вернусь, - сказал Ленька, а у самого так заныло сердце, хоть плачь.

До самого Харькова не удалось даже присесть. Площадка была перегружена людьми, и Леньке пришлось перебраться на паровоз. Там было грязно, все в мазуте, но зато не так тесно. Ночью хлынул дождь, а укрыться негде. За Павлоградом поезд обстреляла банда. Пуля разбила стекло фонаря, и поезд шел вслепую, будто ощупью двигался по рельсам. На рассвете показались вдали знакомые очертания Харькова, загремели колеса на стрелках, завизжали тормоза.

3

В Харькове на вокзале и во всех прилегающих переулках и скверах было тесно от людей. Здоровые лежали вперемежку с тифозными, неделями ожидали поезда. Ленька не мог найти себе места для отдыха. Было объявлено, что поезд, идущий с Северного Кавказа, опаздывает на двое суток.

Лишь на другой день перед вечером дежурный по вокзалу нараспев оповестил, что поезд на Москву прибывает на первый путь и что посадка на него будет производиться по мандатам, выданным ЧК или военной комендатурой. Остальные документы и билеты недействительны.

На станции поднялся галдеж, люди бегали то в одну, то в другую сторону, тащили узлы, сундуки, перевязанные веревками.

Безбилетники выбирали удобные позиции для штурма подходившего к станции поезда. Многие из них зашли с противоположной стороны и сидели на рельсах в боевой готовности.

Но когда к вокзалу, тяжело пыхтя, подошел состав, перегруженный сверх меры, пропала надежда занять место даже на крыше. Залитую мазутом нефтецистерну и ту облепили мешочники.

И все же, едва поезд затормозил, как тысячи людей со скарбом и ребятишками ринулись к вагонам. Бойцы военизированной охраны пытались сдержать стихию, но ничего не могли поделать. Людям, натерпевшимся горя, не были страшны никакие препятствия.

Ленька с вещевым мешком бросился в толпу. Но его кто-то ударил локтем в грудь. Он снова ринулся в гущу людей, стараясь просверлить толпу головой, но добился лишь того, что буденовка застряла, и он едва ее выдернул. Кинулся было с другой стороны, но его прижали сундуком к стене вагона.

Ленька испугался: этак можно остаться. А вокруг люди кряхтели, лезли один через другого, и не было никакой возможности подойти к вагону.

Мимо пробегал дежурный по станции. Ленька поймал его за рукав и показал свой грозный мандат, но тот даже не взглянул на бумагу.

- Ничем не могу помочь, - и указал на кипящий людской водоворот, от которого шатались вагоны. - Такую толпу из трехдюймовки не пробьешь.

- Да ты погляди, куда я еду! - кричал Ленька, размахивая мандатом. - Я должен вовремя быть в Москве.

- Что же, мне дивизию вызывать...

- Я могу салют дать вот из этой пушки! - кипятился Ленька, доставая маузер.

- Не разыгрывай Тараса Бульбу. Много вас тут, начальников.

- Ты настоящая контра, вот кто ты! Еще в июле не хотел отправлять нас на фронт!

Дежурный пошел не оборачиваясь. И тогда Ленька услышал позади себя резкий и строгий голос:

- Товарищ дежурный, вернитесь!

Ленька оглянулся и увидел двоих командиров с чемоданами в руках. Один постарше, постриженный ежиком, был в гимнастерке и в ботинках с обмотками. Если бы не орден Красного Знамени на груди, Ленька и не обратил бы на него внимания. На другом тоже не было знаков отличия, и он выглядел значительно моложе.

Дежурный по станции не подчинялся военным властям. Но, повинуясь требовательному тону, остановился.

- Вы почему не поможете раненому? Что у вас за документ, товарищ?

Строгий военный прочитал Ленькину бумагу и по-доброму улыбнулся:

- Во Второй Конной служите?

- У Городовикова, - произнес Ленька с чувством достоинства. - У Оки Ивановича.

- Командиры переглянулись, и старший сказал своему спутнику:

- Что же нам делать? Надо помочь комсомольскому делегату.

В его глазах промелькнули веселые искорки, точно он придумал что-то озорное. Впрочем, так оно и было на самом деле. Он подозвал двух красноармейцев. Вчетвером они подхватили Леньку на руки и через головы протолкнули в теплушку. Там его смяли, двинули в спину сундуком, сбили с головы буденовку. Все же он из вагона успел заметить, как двое командиров махали ему руками, желали счастливого пути.

«Ну и ну, - думал Ленька, потирая ушибленные места, - не иначе взводный, а то еще выше - командир батальона помог сесть! Хороший человек, дай ему бог доброго здоровья!»

Знал бы Ленька, что это был не взводный и не командир батальона, а сам командующий Южным фронтом Фрунзе, только что приехавший в Харьков принимать командование. Знал бы это Ленька, наверно, не поверил бы...

4

Поезд тащился так медленно, что можно было шагать с ним рядом пешему человеку. За сутки отъехали совсем мало, а верстах в двадцати от Белгорода вагоны встряхнуло так, что с верхних нар свалились люди и вещи. Тормоза запищали, поезд попятился, опять рванул, да, видно, не было сил. Паровозик подавал сиплые гудки, просил помощи.

- Выходи!

- Зачем еще?

- Поезд подпихивать...

Пассажиры неохотно вылезали из вагонов. Беспризорники на крышах грызли семечки и плевали вниз.

- Дожили, что паровоз приходится подталкивать.

- Волов хорошо бы запрячь, враз вытянут.

- Прекратить разговоры! Раз-два - взяли!..

Паровозик выбивался из сил, таща вереницу вагонов. С обеих сторон эшелона цепочкой растянулись пассажиры, ухватились половчее и, упираясь ногами в шпалы, кто плечом, кто спиной, багром, поддетым под колеса, помогали паровозику преодолеть подъем.

С полверсты люди катили вручную железнодорожный состав. А когда вытянули, послышались веселые команды: «По вагонам!» И все бросились к поезду. Состав снова оброс пассажирами и стал похож на цыганский табор. Вагоны в нем разные - румынские с овальными крышами, русские с плоскими, высокие, узкие, дырявые от пуль, обгорелые. В самом хвосте болтался сильно разбитый вагон-теплушка. Как видно, побывал он и в крушениях, и в перестрелках, двери болтались и громыхали, сквозь щели свистел ветер.

В этом вагоне-калеке ехал Ленька. Даже близкие друзья не нашли бы его сейчас в душной тесноте вагона. Он спал на полу, согнувшись и засунув руки в рукава шинели. Под головой торчала суконная буденовка, а маузер был спрятан под гимнастеркой. Чей-то сапог упирался Леньке в щеку, люди перешагивали через него, а он ничего не слышал, спал вторые сутки подряд.

Какой-то верзила в черном пальто с каракулевым воротником пнул его ногой.

- А этот почему не помогал толкать поезд?

- Не трожь его, - вступилась за спящего старушка. - Пущай отдыхает. Видишь, совсем дитё, а тоже военный...

- Дитё... Привыкли на чужой спине в рай ехать.

- Должно-ть, контуженный, - продолжала объяснять старушка. - Сколько едем, все командует, бедняга. Из лазарета, поди...

- Дезертир, - простуженным голосом проговорила баба в теплом платке.

- Определенно, - согласился с ней верзила и опять носком сапога откинул ослабевшую руку спящего.

- Ссадить его с поезда, - предложила баба. - Может, он тифозный, а мы из-за него страдать будем? Сдать в барак при станции, и нехай спит там.

- Я тебе сдам!.. - прогремел с верхней нары угрожающий голос, и в полутьме показалось смуглое лицо паренька в очках.

- А ты откуда взялся, такой заступник? - огрызнулся верзила и. замолк.

Ленька заворочался и стал бредить:

- Сестра, дай попить... Что, у вас воды в лазарете нема? - Он замолк и вдруг вскинулся, закричал: - Шашки к бою! Окружай... Эх вы!..

В бреду расстегнулся ворот гимнастерки. Старушка хотела поправить и увидела бинт на груди. С великой жалостью она прикрыла ладонью рот, закачалась и зашептала:

- Господи, да у него там вся грудь изрезана...

Пассажиры притихли. Паренек в железных очках спрыгнул с пары и, перешагивая через людей, подошёл к Леньке, склонился над ним. Он откупорил стеклянную флягу и тихонько позвал:

- Слышь, браток, глотни...

Ленька открыл глаза. Увидев склонившихся над ним людей, рывком приподнялся, застегнул гимнастерку, проверил маузер под рубахой и недовольным голосом спросил:

- Чего надо?

Никто не ответил. Отвернувшись, он снова лег. Верзила поднял воротник пальто и сказал ворчливо:

- Может, я тоже раненый...

- Соленым огурцом в мягкое место, - съязвил паренек в очках. - Ишь, ряшку наел, сразу видно - спекулянт.

- Тебя не касается. Ты в плену не был и не знаешь, какая у белых сладкая жизнь.

- Я-то знаю...

- Молод еще, - пробормотал верзила и подозрительно покосился на паренька. Откуда знает? Не чекист ли? И переменил тему разговора: - Почем в Москве сахар, вы, гражданочка, не знаете?

- В Мелитополе двести рублей фунт...

- Не двести, а четыреста, - послышался голос из темного угла.

- Жизнь пришла чижолая, - со вздохом проговорила баба в платке. - Подумать только, во всей России мыла нету!

- Жизнь всегда одинакова, - назидательно проговорил верзила. - Живи да оглядывайся. Если на соседа верхом не сядешь, он тебя оседлает, да пятками под бока - вези!.. Говорят, скоро будет коммунись. Попы тоже обещали царство небесное. Ты мне на земле дай жисть, а небесную себе возьми. Человек должен для себя жить. А то комму-нись...

- Эй, там, насчет коммунизма помолчи! - строго проговорил паренек в очках, - Не разводи контрреволюцию, а то живо голову отверну!

- Ха-ха, то-то, я гляжу, повсюду головы оторватые валяются... - издевался верзила.

На какое-то время разговоры замолкли. В сонной тишине слышно было, как лязгают вагоны сцепкой. Потом кто-то сказал:

- Врангель-то нас поделил: Кавказ - англичанам, а Украину - французам.

- Подавится...

- Подвинься, тетка, что ты весь вагон узлами заняла.

Паренек с верхней нары не принимал участия в разговорах. Он с сочувствием прислушивался к бреду юного буденновца и готов был в любую минуту броситься к нему на помощь.

5

В Белгороде не удалось запастись топливом, и где-то уже под Курском кончились дрова. Паровозик посопел и заглох, точно прогоревший самовар. Даже до станции не дотянул. Вокруг степь, изрезанная оврагами, и ни деревца, ни строения на десятки верст.

- Почему стоим?

- Ось в колесо попала.

- Оставьте шутки при себе. Когда поедем?

- Как тронемся, так и поедем...

Машинист бежал вдоль состава, призывая пассажиров на помощь.

- Хай вам сто чортив у печенки: субботники да субботники! Коли уже будет воскресенье?

Пассажиры разбрелись в разные стороны в поисках топлива. В полуверсте заметили брошенную железнодорожную будку. Побежали туда и вмиг разобрали крышу - одни кирпичные стены остались. Заодно прихватили шпалы, которые валялись под откосом. Не забыли спилить два телеграфных столба.

- Теперь до самой Москвы хватит.

Тяжелую смоляную шпалу досталось нести Леньке в паре с «очкариком». Тот мягко оттеснил Леньку и сказал:

- Тебе нельзя тяжести носить.

- Это почему же?

- Рану повредишь.

- Откуда тебе известно про мою рану? - задиристо спросил Ленька.

- Видел...

Сердито оглядев паренька с головы до ног, оценив по достоинству его рваный пиджак, старательно застегнутый на пестрые пуговицы, чтобы скрыть отсутствие рубашки, Ленька потеплел душой. По всему видно, парень свой - пролетарий. Вон и очки в железной оправе перевязаны ниткой: беднота.

- Ты вот что, - незлобиво упрекнул его Ленька, - не заглядывай куда тебя не просят. Бери шпалу за другой конец.

- Как же ты одной рукой?

- Тебя не касается. Бери!

Ленька нарочно напускал на себя пасмурный вид: строгость никогда не мешает.

- Зовут как? - спросил хмуро.

- Иван Гармаш. А тебя?

Ленька не спешил с ответом. Некоторое время несли шпалу молча. Мешала повязка. Ленька со злостью скинул ее и стал придерживать шпалу раненой рукой. Но вот она сбросили ношу у паровоза, где уже пилили и кололи дрова, и Гармаш спросил:

- Зачем в Москву едешь?

- За песнями.

- А я на съезд...

- На какой? - с интересом спросил Ленька.

- Комсомольский.

- Гм... Я тоже на съезд.

- Не ври! - обрадовался Гармаш, - От какой организации?

- Вторая Конная армия.

- А я из Крыма...

Ленька остановился пораженный.

- Как из Крыма? Там же белые!

- Есть и красные, - загадочно ответил Ваня.

- Значит, ты?..

- Угадал, - засмеялся Гармаш.

- Смотри, какой!.. - с уважением проговорил Ленька. - А родом тоже из Крыма?

- Из Ялты.

- Белых много там?

Ваня с досадой отмахнулся:

- Одних князей, баронов, помещиков и фабрикантов триста тысяч. Со всей России сбежались.

- Да что же они там делают?

- Живут... Золота у них полно. Знаешь, почем у нас хлеб? Полторы тысячи рублей фунтик. Рабочему человеку хоть ложись и помирай, - где взять такие деньги? А для всякой царской мрази цены нипочем, веселятся баре, музыка в ресторанах играет, кабаре открыли.

- На что же они надеются?

- Думают, что скоро наступит крах Советской власти и они вернутся в свои поместья.

- А Врангеля ты не видал?

- Один раз было... В Севастополе.

- Какой он из себя?

- Высокий, худой. Кинжал в драгоценных камнях. Шея длинная. Гарцевал на белом коне, как царь. Парад принимал... А я как раз был там.

- Постой, а почему ты в Севастополе оказался? Ты же в Ялте живешь?

- У нас, партизан, такая жизнь: нынче - здесь, завтра - там. Приходится по всему Крыму мотаться.

- Как же ты через фронт прошел?

- Где пешком, где верхом, а где на пузе...

- Ну и отчаянный...

6

С утра до ночи говорили ребята и не могли наговориться. Оказалось, что оба они сироты. Отца Вани, наборщика ялтинской типографии, расстреляли врангелевцы. Парню пришлось кормить семью: мать и двоих сестренок.

Поразил Леньку рассказ Вани Гармаша об одной отчаянной девчонке, которая ловко надувала врагов, пронося у них под носом гранаты и револьверы в корзине. Сначала Ленька не обратил внимания на имя партизанки, но, когда Ваня рассказал, что она любит наряжаться под цыганку и гадать офицерам: «В воде не утонешь, соколик, в огне не сгоришь», Ленька насторожился. Партизанку звали Тоней. Неужели?.. Нет, слишком невероятно... Чудес на свете не бывает.

В вагоне темно и тесно: не разберешь, где чьи вещи. Целую неделю ехали люди вместе, а не знали друг друга и не хотели знать. Укладываясь спать, переругивались. Обедали, повернувшись спиной друг к другу.

По разговорам можно было понять, что в вагоне полно спекулянтов. Ленька мрачнел, слушая их сплетни и пересуды. Вот ехидный старичок с козлиной бородкой, с виду он ласков, а на самом деле ядовитый.

- Не могу взять в толк, чего хотят большевики? - заводил он разговор. - Что означают ихние слова: «Кто был ничем, тот станет всем»?

- Хотят всех поравнять: богатых сделать бедными.

- Чего хорошего, а вшей да лаптей на всех хватит, - поддержала старичка толстая баба в платке.

- Оно бы можно жить, - продолжал въедливый старичок, - да ихнего Ленина не пойму... Видишь ли, понадобилась его жене швейная машинка, так что вы думаете? Велел по всем деревням отобрать швейные машины. У моей племянницы отняли. Сказывают, весь Кремль швейными машинками завален.

- Эй, козел, не трожь Ленина! - не выдержал Ленька.

- В суд, что ли, подашь?

- У меня судья всегда с собой, - и он погрозил деду маузером.

Толстая баба тотчас закричала дурным голосом:

- Гляньте! Молоко на губах не обсохло, а он, фулиган, леворвером пугает.

Спекулянт в черном пальто глядел на комсомольцев желтыми от злости глазами, но боялся вступать в перебранку, проворчал:

- Раньше царь нас пугал, а теперь коммунисты...

- Олух! - сердито проговорил Ваня Гармаш. - Царь тебя в ярме держал, а Советская власть дала тебе свободу. Только, видно, зря...

- Мне никто свободы не даровал, - огрызнулся верзила. - Моя свобода в кошельке. Я сам себе царь, когда у меня деньги есть. А если нету...

- Пролетарий... - захихикал старик.

- Вот именно, - подтвердила баба.

- Ничего, - сердито сказал Ваня Гармаш спекулянту. - Мы без тебя Коммуну построим, а таких, как ты, не пустим.

- Каждый должен жить для себя, - не слушая, продолжал верзила. - И мне ваша Коммуна не нужна. Что это за выдумка ваш коммунизм? Почему я должен кормить чужого дядю?

- Надо поделиться с голодным, если ты человек, - сказал Ленька.

- Поделиться? А самому зубы на полку? Спасибо, товарищи коммунистики.

- Ты - чужой элемент, - начал горячиться Ленька. - Мы на фронте таких гадов с лица земли стираем, чтобы не коптили свет белый.

7

После этих споров становилось невыносимо. И Ленька задумался, как бы избавиться от этих чужих людей.

Во время очередной остановки узнали, что в третьем вагоне едет комсомольская делегация Кавказа. Прибежали туда и были приняты, как братья.

- Здорово, комсомолия!

- Гаргимарджос, кацо!

Ленька огляделся. Это был пассажирский деревянный вагон с пыльными выдвижными окнами. Но здесь было еще теснее.

- Переходи к нам, кацо! - предложили кавказцы.

Паренек из Грузии по имени Михо Гогуа обнял Леньку.

- Садись, гостем будешь!

- А может, к нам лучше! - сказал Ваня Гармаш. - Там у нас спекулянты едут, выкурим их!

- И коммуну сделаем! - добавил Ленька.

- Слушай, это здорово, кацо! - зашумели кавказцы. - Даешь коммуну!

Когда в последний вагон явилась шумная толпа комсомольских делегатов, толстая баба вылупила глаза от испуга. Спекулянт в черном пальто, старик и остальные мешочники подняли истошный крик. Но их не слушали.

- Душа любезный, не ругайся. Мамаш, освободи место, здесь коммуна будет, - оттеснил толстую бабу паренек из далекой Армении Гаро Карапетян.

- Сгорите вы со своей коммуной! - захныкала баба и начала вытаскивать узлы и корзины.

Спекулянты стали перебираться в третий вагон. В суматохе кто-то рассыпал сухари. Верзила в черном пальто решил осмеять комсомольцев. Он осторожно поднял с земли сухарь двумя пальцами, обдул его со всех сторон и положил на ступеньку вагона.

- А это вам в коммунию, чтобы с голоду не подохли.

Старик с козлиной бородкой и другие мешочники тряслись от смеха. Толстая баба так смеялась, что стала вытирать платочком слезы. Верзила взвалил на плечи сундук и сказал своим: «Пожили с товарищами, пойдем к гражданам!» - и они заспешили в голову поезда, к третьему вагону.

Получились так, что спекулянты выгадали, они получили лучшие места. Но комсомольцы не унывали, им тоже было хорошо: паразитов вытряхнули, легче стало дышать.

Однако коммунарам не повезло. Как видно, слишком сильно был изношен и разбит вагон. Не успели отъехать и двадцати верст, как загорелись буксы. Едкий дым окутал весь поезд, запахло горелым маслом. Поезд остановился посреди дороги. Долго думали, что делать с больным вагоном. Спекулянты и мешочники из третьего вагона хохотали:

- Коммуна горит!

- Ха-ха-ха!

- С носом остались, голубчики!

Машинист решил отцепить вагон. Деревянные части быстро разбили на дрова, а каркас спихнули под откос.

- Пешочком шагайте, - потешались спекулянты. - По шпалам до Москвы!

- Верхом друг на дружке, прямо в Коммуну!

- Ах так, вы еще смеетесь над нами! - крикнул Ваня Гармаш. - А ну, хлопцы, вперед на Версаль!

- Правильно, товарищи! Почему паразиты должны смеяться над рабочим классом! - поддержал Ленька, и комсомольцы пошли на штурм третьего вагона.

- А ну, свора псов и палачей, вылезайте!

Полетели из вагона мешки со спекулянтским добром.

- Самоуправство! - хрипела толстая баба, вцепившись в мешок. - Где мой сахар? Сахар украли!

- Вот он, твой сахар, лови!

- Жаловаться будем! В Москву напишем! - грозил кулаком старик с козлиной бородкой.

Ответом ему был смех всего эшелона, потому что у спекулянта лопнули галифе чудовищных размеров, и обнаружилось, что брюки у него были тайником для провоза муки, которая сыпалась теперь на рельсы.

Поезд тронулся. Вслед ему неслись проклятия и угрозы. Кое-кто из торгашей снова прицепился и ехал. Только верзила, баба и старик с козлиной бородкой, злые и растерянные, стояли на путях.

- Счастливо оставаться! - кричали им из вагонов. - Подождите следующего поезда, у вас запасы большие.

Освободившись от спекулянтского груза, поезд, казалось, побежал веселее.

8

Кавказская делегация была разноязыкой и пестрой. В нее входили чеченцы, чьи родные горы уже были свободны от белогвардейской неволи, грузины, где люди еще томились под властью националистов и меньшевиков. От Армении ехал на съезд бедовый кареглазый паренек Гаро. Он работал в депо в городе Карсе, был активистом, а для маскировки, чтобы перейти запретную линию границы, нарядился чабаном. На нем были разноцветные шерстяные носки, чарохи из сыромятной кожи, затянутые кожаными шнурками, а сверх того рыжая чабанская папаха - сачахлу.

Комсомольцы Кавказа везли с собой кишмиш, айву, овечий сыр и лаваш. Гаро первым открыл свой хурджин и стал угощать друзей.

- Шамовка есть! - восклицал он весело. - Леня-джан, Ваня-джан, кушай кишмиш, ешь айва. Лаваш не дам.

- Почему? - подшучивали над Гаро свои.

- Ленину везу. Бабушка Ором говорила: «Гаро, сам не ешь, Ленину дай».

- А я от верного человека знаю, что Ленин все подарки детишкам отдает, - сказал Ленька.

А Гаро ничуть не смутился и сказал:

- А мы тоже детишкам дадим. Бери лаваш, даешь коммуну.

- Мой инжир тоже бери! - воскликнул Михо Гогуа.

И все наперебой стали выкладывать из корзин и сумок все, что у кого было.

- Пускай будет настоящая коммуна!

Когда к Ленькиному куску сала прибавили еще конфискованное у спекулянтов, а потом обменяли два ведра яблок на соль, общий котел получился внушительным. Сами коммунары удивились и обрадовались - голодных детей можно накормить, и самим хватит.

Только Ване Гармашу нечего было внести в коммуну. У него не было ничего, кроме пачки врангелевских денег, которыми снабдили его на дорогу партизаны. Но белогвардейские банкноты годились разве что на цигарки. Тогда пришла на помощь Ване его смекалка. Он раздобыл на полустанке котел. Его установили на «буржуйке», налили воды, и в котле весело закипел чай.

Тотчас по всему эшелону разнеслась радостная весть: в комсомольском вагоне бесплатно выдают горячий чай. Потянулись туда с кружками и котелками. А потом коммунары сварили суп и тоже раздавали бесплатно всем желающим, а в первую очередь голодным ребятишкам. Беспризорники спускали котелки с крыши на веревке:

- Братишка, налей погуще!

Трудно было сказать, кто радовался больше: те, кого угощали супом и чаем, или сами коммунары, которые сбились с ног от хлопот, зато были счастливы: людям помогли.

Во время больших остановок, когда паровоз запасался водой и топливом, комсомольцы устраивали агитконцерт. Под самодельные музыкальные инструменты из расчесок, железок и дудок, под звуки настоящего трехструнного саза Гаро Карапетяна Михо с кинжалом в зубах отплясывал лезгинку. Ему вторили певцы, они исполняли известные куплеты о грузинских меньшевиках Чхеидзе и Церетели, которые выступали против большевиков и обратились к Антанте за помощью. Песенку эту знали все делегаты Кавказа, хотя Ленька слышал впервые и от души смеялся.

Мы садился на ишак

И в Париж гулялся.

Клемансо, такой чудак,

Очень нам смеялся.

Михо изображал то Чхеидзе, то Церетели, и получалось смешно. А хор дружно подхватывал:

Гулимжан, гулимжан,

Знаем свое дело.

Весь Кавказ мы за ляржан

Продаем умело...

Отовсюду сбегались пассажиры, смотрели представление, хлопали в ладоши, подбадривая Михо Гогуа, который ходил на носках, как балерина, и пел:

Ллойд-Джорджания дверь открыл

В кабинет случайно.

Мы с Чхеидзе говорим:

«Рады чрезвычайно».

Припев подхватили все:

Гулимжан, гулимжан,

Знаем свое дело.

Весь Кавказ мы за ляржан

Продаем мы смело...

Когда поезд отправлялся дальше, комсомольцы спохватывались, что не успели за день поесть. Отдыхая, мечтали о будущем, обсуждали вопросы, которые надо вынести на съезд. За короткое время сдружились, точно и в самом деле были братьями. И не мешала дружбе смесь характеров, национальностей, темпераментов и обычаев. Спаяла всех мечта о Коммуне и потому все делили поровну: огорчения, радости и последнюю щепотку махорки.

Старушка, которую комсомольцы взяли с собой и приняли в комсомольскую коммуну, с доброй улыбкой смотрела на молодежь, удивлялась и радовалась:

- Детки, кто же вы такие, что за люди?

- Комсомольцы, бабуся... Люди новой жизни: в бога не верим, черта не боимся.

- Во что же веруете вы?

- Во всемирную Коммуну, бабушка!

Ленька гордился в душе, что стал коммунаром. И хотя не было в их походной коммуне светлых дворцов, как в книге Кампанеллы, не играла музыка, а был тряский вагон, бегущий по рельсам, как в будущее, все равно он испытывал счастье. Вот, оказывается, в чем смысл Коммуны - людям помогать!

9

Последнюю ночь перед Москвой Ленька не мог уснуть. Он тихонько вышел в тамбур и стоял у разбитого окна. Прохладный ветерок трепал белесый чуб, а глаза, устремленные вдаль, улыбались.

Уже замелькали подмосковные леса. Первый раз в жизни видел Ленька березы. Ничего не скажешь, красивые деревья - белоствольные и задумчивые. Осень позолотила лес, и зеленые поляны были усеяны желтыми листьями. Потом в предрассветной тишине он услышал курлыканье журавлей. Они летели высоко в небе, перестраиваясь на ходу в большой угол.

«Летим, летим, - словно кричали птицы с голубой вышины, - летим в теплые края! Прощайте до будущей весны!»

Что же это за чудо такое случилось, что едет Ленька в Москву! Самым натуральным образом едет в поезде, все дальше и дальше от фронта, зато ближе к Москве: просто невероятно и верить боязно! А там в Москве учится на рабфаке Тонька. Вот будет свидание! Наверное, удивится и спросит: «Тоже на рабфак?» - «На съезд комсомола», - с достоинством ответит Ленька.

Надо будет с Лениным повидаться - такой наказ дали бойцы. Ленька улыбался своим мыслям. Почему-то ему казалось, что Ленин в буденовке и с шашкой. Знал ведь, еще от Феди Стародубцева слыхал, что не носит Ленин военной одежды, а ходит в пальто, и все-таки не мог думать иначе. Если будет встреча, расскажет про Сережку, про Махметку, про всех друзей, что бьются за правду народную. Хорошо бы рассказать про коммуну комсомольскую.

Рассветало. Над лесом занималось утро. Поезд мчался навстречу заре.

Глава четырнадцатая. В МОСКВЕ

Не сынки у маменьки

В помещичьем дому, -

Выросли мы в пламени,

В пороховом дыму.

1

Утром поезд подошел к длинному перрону, над которым тянулась на чугунных столбах крыша, расцвеченная красными флажками.

Комсомольцы делегатского вагона высунулись из окон, висели на подножках и, весело размахивая кепками, пели:

Наш паровоз, вперед лети!

В Коммуне - остановка...

Горячий по характеру Михо Гогуа не выдержал, спрыгнул на ходу и, дирижируя, прокричал своим коммунарам:

- Да здравствует Москва, город Коммуны мировой!

- Ура-а!.. - дружно подхватили комсомольцы, и опять звучала песня:

Иного нет у нас пути, -

В руках у нас винтовка.

Паровозик из последних сил дотянул перегруженный состав и, тяжело пыхтя, остановился. Беспризорники спрыгивали с крыш, вылезали из-под вагонов.

Кавказцы веселой гурьбой направились к зданию вокзала. Ленька и Ваня Гармаш шагали впереди. Коммунарам нравилось, как звенели Ленькины шпоры, гордились этим и не отставали от него ни на шаг.

Но вот все вошли в вокзал и притихли. Высокие гулкие залы с расписными потолками, с громадными окнами гудели на тысячи ладов. Плач детей, гудки паровозов, смех и говор, свистки милиционеров - все сливалось в сплошной, ни на минуту не умолкающий гул. На длинных дубовых лавках, на каменном узорчатом полу, сидели на узлах бабы в лаптях. Сизый махорочный дым поднимался к потолку.

В первом зале бросался в глаза лозунг, протянутый от стены до стены, - крупные белые буквы на алом полотнище:

Всюду на стенах пестрели плакаты, они призывали бороться с Врангелем, помогать голодающим, ликвидировать трудом разруху.

Дежурный комендант указал комсомольцам на небольшую комнату. Не сразу они заметили над дверью надпись: ПРИВЕТ ДЕЛЕГАТАМ III СЪЕЗДА РКСМ!

Уполномоченный Цекамола, бойкий паренек в кепке, сбитой на затылок, поднялся из-за стола и пошел навстречу делегатам:

- С приездом, товарищи!

- Здравствуй, кацо! Привет! Гаргимарджос!

- С Кавказа? Сколько же вы ехали?

Представителя Цекамола звали Гришей. У него была приземистая, широкоплечая фигура, лохматые черные брови, мягкий басистый голос и светлые добрые глаза. Он каждому из делегатов пожал руку, а на Леньке задержал взгляд. Может быть, позавидовал, что такой мальчишка, а уже воюет, или обратил внимание на задумчивые, не в меру серьезные глаза буденновца.

- А ты, вижу, с фронта? Хороша пушечка, - и показал на маузер. - Ну пошли, посажу вас на трамвай. Проводил бы, да нужно встречать других делегатов. Доберетесь сами. Сегодня, на ваше счастье, трамвай пустили.

- А пешком можно? - спросил Ленька.

- Можно, только пятки отобьешь.

- Сколько верст?

- Мы на версты не считаем. До Садово-Каретной, куда вам ехать, остановок десять - двенадцать. - Гриша открыл холщовый затрепанный портфель со сломанным замком, вынул оттуда пару листков с повесткой дня съезда и дал Леньке. - Обсудите. Может, какие-нибудь предложения возникнут. А сейчас шагайте за мной.

Гриша привел делегатов на широкую привокзальную площадь, где посередине был небольшой сквер со старыми липами и разломанным фонтаном. Моросил дождь, и булыжная мостовая с трамвайным кругом была усеяна мокрыми желтыми листьями. Москвичи толпились на остановке, поеживаясь от сырости.

Кавказские делегаты разговаривали шепотом, озирались по сторонам, тихонько восклицали про себя:

- Вай, вай, какие большие дома! Окно на окне, дверь на двери, а под ними каменные бородатые старики держат на плечах балконы.

- Леня-джан, скажи, где Ленин живет? - тихо шептал Гаро.

Эге, кажется, Ленька все знал про Ленина и про то, что живет он в Кремле, на Коммунистической улице. Только не знал, где сам Кремль стоит и как его найти.

- Не спеши, сейчас все узнаем, - неопределенно отвечал он, а сам думал: «Москва! Вот куда занесла судьба!» Удивлялся Ленька, что немало в Москве домов одноэтажных, стареньких, с грязными потеками на стенах. Из окон торчат закопченные жестяные трубы. Не успели еще рабочие Москвы очистить город от старорежимного хлама. Вон видна вывеска во всю стену: «Цирюльник», а под ней стишки можно прочитать издалека:

На Страстном бульваре, ставят где пиявки,

Господа, вы брейтесь, там же и стригитесь,

Очереди ждите, но не бойтесь давки.

И оттуда каждый выйдет, словно витязь,

И бритье, и стрижка - десять лишь копеек.

Вежеталь, конечно, и духи бесплатно.

Человек я десять у себя поставил,

Посему и жду вас - ваш Артемьев Павел.

Из всех щелей лезли буржуйские слова... «Но революция все равно победит, - думал Ленька. - Не зря повсюду трепещут красные флаги».

Отсюда, с трамвайной остановки, можно было разглядеть афишу с крупными черными буквами:

Вдали показался трамвай. Он бежал по рельсам, звеня и покачиваясь. Над крышей торчал длинный шест с роликом на конце. Ролик бежал по проводу, высекая искры. На повороте трамвай заскрежетал тормозами, и люди, не дожидаясь, когда вагон остановится, ринулись к нему.

- Леня! - весело закричал Гаро. - Железный ишак пришел. Садись, поедем!

Беспризорники окружили кавказцев, ощупывая цепкими глазами их заманчивые пестрые сумки, явно набитые сладостями.

Но Ленька суровым взглядом следил за ворами, и они решили не наживать неприятностей. При посадке Леньку сдавили так, что кости затрещали.

- Жми масло!

- Ой, из меня дух вон! Братцы, не давите!

Всем делегатам посчастливилось влезть в вагон. Потихоньку поехали. Из-за тесноты не видели улиц Москвы, лишь мелькали за окнами вековые липы в желтой листве.

Когда объявили нужную остановку, с трудом выбрались из вагона. У Леньки чуть не сорвали кобуру с маузером.

- Называется, прокатились! - смеялся Гармаш, поправляя сбитые набок очки. На его пиджаке не осталось ни единой пуговицы, и пришлось прижимать полы руками.

- А у меня шпана кишмиш съел! - весело жаловался Гаро и встряхивал полупустым хурджином.

Смеялись все, а больше всех сам Гаро: есть кишмиш - хорошо, украли - тоже не беда, пускай едят на здоровье!

- Ничего, - успокаивал приезжих худощавый паренек-москвич. - Если московский трамвай выдержали, теперь вам ничто не страшно.

2

Третий Дом Советов отыскали с помощью того же паренька. По пути он рассказал, что в доме этом в царское время помещалась духовная семинария. Теперь монахов прогнали, и живут в нем представители народа: сюда приезжают со всей России рабочие и крестьяне. Тут обосновались делегаты предстоящего съезда.

Дом был обнесен оградой из железных пик... В середине двора, точь-в-точь как на площади Курского вокзала, виднелся скверик со скамьями и сквозной прямой дорожкой от ворот до подъезда.

Узорчатые железные ворота были гостеприимно распахнуты, и во дворе толпилось много молодежи. Мелькали деревенские картузы, буденовки, девичьи косынки, пестрые халаты делегатов из Туркестана, зипуны рязанцев, а больше всего шинелей. Они были не только на тех, кто прибыл с фронта. С особой гордостью их носили малолетки, кому еще не посчастливилось побывать в окопах. Эти с форсом надевали шинели отцов: ничего не было завидней, как набросить небрежно на плечи опаленную порохом, побывавшую в походах красноармейскую шинель.

Один из таких юнцов, рыжий паренек в шинели без хлястика, собрал группу комсомольцев у приклеенного к стене воззвания и громко для всех читал. Ленька и Ваня Гармаш невольно остановились, слушая его вдохновенное чтение. Ветер развевал его рыжие кудри, и казалось, что голова паренька охвачена пламенем. Читая, он то и дело оборачивался и горячо пояснял прочитанное, хотя все и так понимали.

- «О мире с Польшей. Рабоче-крестьянская власть России снова предлагает мир панской Польше. Сделаны громадные уступки в мирных условиях. Все сделано для того, чтобы не было зимней кампании, чтобы не лилась больше кровь рабочих и крестьян России, Украины, Белоруссии и Польши. Мы уступаем потому, что нам жизнь рабочих и крестьян дороже территории...»

- Понимаете? - горячился рыжий. - Мы предлагаем мир, а пан морду воротит.

- Никуда Пилсудский не денется, - сказал кто-то из толпы. - Он, как черт ладана, боится своих рабочих и пойдет на мир... Читай дальше.

- «..Мы предложили мир. Никто не знает, будет ли он, а потому, не теряя ни минуты, со всем напряжением сил за работу по усилению обороны страны!»

Ваня Гармаш тянул Леньку поближе к объявлению. Ему до смерти надоели белогвардейские плакаты в тылу у Врангеля и потому теперь он, словно к свежему роднику, стремился к воззваниям и призывам Советской власти.

Гаро торопил ребят в Дом Советов, ему не терпелось влиться в массу молодежи - там было все заманчиво, интересно, да и про Ленина можно узнать, ведь он до сих пор берег лаваш в своем хурджине.

В вестибюле с низкими сводчатыми потолками было особенно людно. Здесь раздавали делегатам бесплатно газеты и брошюры. Леньке достался «Коммунистический манифест», а Гаро - «Пауки и мухи» Либкнехта.

Мандатная комиссия помещалась на втором этаже. Ленька приглядывался к табличкам и объяснял своим, что к чему. Кавказцы не отступали от него ни на шаг, потому что не все хорошо знали русский язык.

В комнате, где шла регистрация и выдавали мандаты, было накурено и шумно. Ленькины друзья и сам он пристроились в хвосте к столику с табличкой: «Регистрация делегатов».

Членов мандатной комиссии обступили комсомольцы, и там шел горячий спор. Девушка с длинной русой косой, в гимназическом платье с кружевным воротничком стояла в растерянности. Она держала в руках свой документ, который почему-то вызвал сомнение.

- От какой организации?

- От учащейся молодежи. Из Воронежа.

- Что еще за «учащаяся»? - возмутился рыжий паренек, тот самый, что читал воззвание. - Не давать ей никакого мандата. У нас съезд рабоче-крестьянской молодежи, а не учащихся. Долой маменькиных сынков.

- Погоди, Пожарник, не кипятись, дай разобраться. У тебя, барышня, отец кто?

- Служащий.

- Понятно. А кем он работает?

- Учителем.

Все смутились, даже Пожарник замолчал. Леньке стало жалко девушку, свою ровесницу. Глаза у нее были ясные, доверчивые, чуть-чуть восторженные. Комиссия решила считать ее сочувствующей и выдала мандат с совещательным голосом.

Подошла очередь Вани Гармаша.

- Предъяви документ, товарищ!

Ваня попросил у соседа перочинный ножик и начал вспарывать подкладку пиджака. Все с удивлением смотрели, как он достал из тайника матерчатый лоскут с печатью Крымского подпольного губкома комсомола. Все так и ахнули.

- Неужели из Крыма?

- Кто из Крыма, где? Ух ты!..

Ване выписали мандат с правом решающего голоса и попросили рассказать с трибуны съезда о борьбе комсомольцев во врангелевском тылу.

- В Большой театр хочешь пойти? - спросили у него.

Ваня посмотрел на Леньку, но тот не знал, и Ваня решил: если театр большой, то надо в нем побывать.

- Хороший билет ему дай, зачем на галерку?

- Ничего страшного, - вмешался матрос в черном бушлате. - Галерка - самое лучшее место: сидишь наверху, как на клотике: все лысины видать.

Леньке с его аршинным мандатом велели подойти к соседнему столику. Девушка в буденовке что-то отмечала в списках. Русая челка ее свисала и закрывала половину лица. Ленька положил перед ней документ. Девушка пробежала его глазами, медленно поднялась и с удивлением, неуверенно спросила:

- Леня?

Точно сердце оборвалось у Леньки: неужели Надя? Ведь ее еще при деникинцах вели на расстрел...

- Леня, пацанчик мой, неужто тебя вижу? - радостно воскликнула девушка. - Ух, какой важный!..

Она подвела его к большому окну и, не обращая внимания на Ваню Гармаша, стоявшего рядом, говорила без умолку.

- Ну и чудеса!.. Просто не верится, что это ты...

- А как ты жива осталась? - спросил наконец Ленька, все еще не веривший, что видит Надю.

- А вот так... Освободили свои. Ночью налетели на тюрьму... Ну, а ты?

- Семь раз погибал, а все живой, - смущенно сказал Ленька.

- Ну и правильно: ты ведь шахтер, а шахтеры в воде не тонут, в огне не горят!

Если бы знала Надя, как она была близка к правде...

- Я знаю, что Вася погиб, - сказала Надя грустно. - Очень жалко, смелый был паренек, отчаянный... Помнишь, как его принимали в комсомол в Клубе металлистов на Седьмой линии? А себя помнишь? Приставал, чтобы и тебя приняли. Но уж очень ты был мал. А сейчас прочитала твою фамилию, и в сердце кольнуло. Думаю: «Не наш ли Устинов?..» Значит, ты от Второй Конной? А я в Луганске, в губкоме комсомола. На съезде нас трое донбассцев. Ну, пойдем, я тебя запишу. Слыхал, Ленин будет выступать на съезде?

- Когда? - обрадовался Ваня Гармаш.

- Еще сами не знаем... - Надя с интересом взглянула на Ваню.

- Это мой друг, - объяснил Ленька. - В тылу у Врангеля воюет.

- Вот как? Здравствуй, братишка. - Надя крепко пожала юноше руку и сказала с улыбкой: - Ловко у вас получилось: один друг бьет Врангеля с фронта, а другой с тыла.

- И в хвост и в гриву, - пошутил Ленька и ласково обнял товарища.

- Идемте к моему столику. Ах ты, Ленька, Ленька! Ну и молодец! - продолжала она взволнованно.

Представителю Второй Конной был выписан мандат с правом решающего голоса. Надя выдала ему талоны на обед и билеты в театр, где на обороте синела печатка: «Князь Игорь».

3

Ленькина коммуна постановила поселиться всем вместе в одной комнате.

Поднимаясь на третий этаж, они сталкивались с делегатами из других губерний. Кое-кто тащил на спине соломенный тюфяк: должно быть, не хватало кроватей, и нашлись добровольцы спать на полу.

В большой светлой комнате, куда направили ребят, было холодно. Железные узкие койки стояли тесно, и все были застелены ослепительно белыми простынями. Ребята даже растерялись - как бы не замарать.

Ирония судьбы: в комнате, где была домашняя церковь богослужителей, поселились безбожники.

Ленькиных коммунаров встретил паренек в потертой кожаной куртке.

- Приветствую новое пополнение! Давайте знакомиться. Я - Азаров Митька из Калуги. А вы, судя по кинжалам, с Кавказа?

- Не все, - сказал Ленька, а сам расстегнул ремень, снял маузер и все это положил на подушку.

- Вижу, что ты с фронта, братишка. Неважнецкие там у нас дела.

- Почему неважнецкие?

- А ты что, газету не читал? Врангель в Донбасс прорвался, уже под самой Узовкой. Вот читай...

У Леньки заныло сердце. Друзья там рубятся с врагом, а он далеко от них и ничем помочь не может...

- Ладно, не расстраивайся, - успокоил его Митя Азаров. - На Южный фронт поехал Фрунзе. Ленин сказал, что Врангеля надо ликвидировать до начала зимы.

- А откуда ты знаешь? - спросил Ваня Гармаш.

- Калуцкие все знают...

В комнату прибывали новые жильцы, выбирали себе койки поближе к окнам.

Гаро высыпал на стол остатки кавказских даров - изюм, лаваш, инжир и овечий сыр.

- Коммуна, подходи кушай. Рамецек, керек ингернер! Бери, не стесняйся.

- Да у вас коммуна? - с радостным удивлением спросил Митя Азаров. - Если так, пишите и меня. - И он принялся выкладывать на стол все, что привез с собой в мешке: буханку кислого калужского хлеба, три пачки махорки и сырую картошку. Решив, что этого мало, он выгреб из кармана деньги.

- Я тоже хочу быть в коммуне, - заявил паренек из Смоленска, по имени Макарка.

Не успели оглянуться, как на столе выросла горка из денег, папирос, кулечков соли и всевозможных продуктов.

- Ого, надо выбирать завхоза!

- Пускай Макарка будет казначеем: он парень тихий, не разбазарит общественное добро.

- Макарка, ты не мошенник? - спросил в шутку Митя Азаров.

- Вроде нет... - стеснительно улыбался смоленский делегат.

- А почему ты такой маленький, с аршин?

- Не знаю, не растется...

- Есть нечего, потому и не растет, - заключил Ваня Гармаш.

- Принимай дела, народный комиссар финансов.

- А куда мне их девать? - озабоченно и серьезно спросил Макарка, растерянно глядя на деньги.

- Прячь за пазуху.

Под смех ребят Макарка и в самом деле стал запихивать деньги за ворот рубахи, потом застегнул пуговицы и подпоясался веревкой. На лбу у него появились суровые складки - уж очень велика ответственность за общую казну.

Весть о коммуне разнеслась по всему Дому Советов. Кое-кто даже пытался переселиться из других комнат к коммунарам.

- Смотря откуда вы, - шутил Митя Азаров.

- Вятские - ребята хватские: семеро одного не боимся.

Рыжий паренек, курянин, тоже был принят в коммуну. Его звали Яшей, а фамилию никто не спрашивал: прозвали Пожарником за огненный цвет волос.

Попросилась в коммуну и Оля воронежская, которая жила в соседней комнате с девушками.

Подходило время обеда. Митя Азаров поднял над головой талоны и скомандовал:

- В колонну едоков стройся! В трапезную шагом - ырш!

С шутками, смехом спустились по лестнице на нижний этаж. В столовой сдвинули столы, уселись с обеих сторон. Хлебали из оловянных мисок щи, с аппетитом уплетали картофельные оладьи. А когда принесли на третье компот, раздались хлопки.

- Вот это житуха! Гаро, не из твоего кишмиша компот сварили?

- Мой кишмиш трамвай остался, - улыбался Гаро.

4

После обеда стали собираться в Большой театр, хотя еще оставалось до вечера много времени.

- Царь-пушка пошли смотреть! - воскликнул Гаро.

Митя Азаров, приезжавший в Москву не раз, вызвался быть проводником.

Шумной толпой высыпали на Садово-Каретную. Шагали по булыжной мостовой. Москвичи оглядывались на пеструю толпу приезжих. Михо Гогуа был в черкеске. Макарка - в лаптях. Гаро выделялся высокой, похожей на дыню бараньей шапкой - сачахлу.

Выглянуло солнце, и мокрые листья у сада «Эрмитаж» заблестели рассыпанным золотом. Они покрывали узкий тротуар, ухабистую мостовую, плавали в лужах.

Навстречу ребятам громыхали по булыжнику водовозы с бочками, в которых плескалась вода. Обгоняли их облезлые автомобили, похожие на «паккард», что был в Ленькином эскадроне. Проносились, обдавая прохожих грязью, легкие фаэтоны. Тяжело тащили груженые телеги ломовики. У коней-битюгов свисали длинные гривы, и от этого лошади казались сказочно-былинными.

На Страстной площади бронзовый Пушкин задумчиво стоял на пьедестале в окружении старинных фонарей.

Гаро остановился как зачарованный и, сложив руки на груди, что-то шептал. Четыре чугунных столба были скованы между собой: цепи гирляндами лежали на земле, опоясывая памятник. Кто-то укрепил на фонарях два красных флага, и они трепетали на ветру.

- Думает... - тихо сказал Гаро. - О чем думает?

- О нас, - ответил Митя Азаров.

- Большевик, да? - спросил Гаро.

- Кто, Пушкин? Считай, что так.

- А цепи зачем?

- Царь держал поэта в неволе, потому и цепи...

Ленька слушал и помалкивал: про Пушкина он слыхал еще в детстве, знал его сказки, только никак не думал, что он тоже боролся против царя.

Ребята, притихшие, слушали, как Митя читал:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгус, и друг степей калмык...

«Друг степей калмык... Ведь это про Оку Ивановича сказано», - подумал Ленька. А Гаро все оглядывался на памятник и повторял про себя:

- Вай-вай, еркатэ мард...[4]

Делегаты во главе с Митей шли по Тверской вниз, прыгая через ямы и рытвины, обходя лужи, останавливались у витрин, рассматривали плакаты, карты фронтов. Возле «Окоп РОСТА» задержались, разглядывая смешные рисунки, читая стихи под ними:

Что делать, чтобы сытому быть?

Врангеля бить!

Что делать, чтоб с топливом быть?

Врангеля бить!

Что делать, чтоб одетому быть?

Врангеля бить!

Митя объяснил, что стихи эти написал для народа поэт революции Маяковский...

И опять шли направо и налево бесконечные улицы, переулки, площади.

А вот и центр Москвы - лавчонки Охотного ряда, громоздкая церковь Параскевы Пятницы и Большой театр. Диво дивное, что это был за дом! Восемь громадных колонн, а над ними под самой крышей летела колесница и четверка бронзовых коней. Ну точь-в-точь пулеметная тачанка! Рассказать хлопцам в эскадроне - ни за что не поверят.

Театр еще был закрыт. Митя повел делегатов на Красную площадь.

- Ну, теперь глазейте и рты раскрывайте, - загадочно усмехаясь, сказал Митя.

- Царь-пушка увидим? - заинтересовался Гаро.

Сквозь овальные ворота Иверской часовни вышли на Красную площадь. Она была замощена брусчаткой и отдавала металлическим блеском. Такой простор открылся перед комсомольцами, и столько здесь было диковинного, что все невольно остановились. От памятника Минину и Пожарскому до маячившего вдали собора Василия Блаженного и дальше тянулась справа зубчатая кремлевская стена. За ней виднелся круглый купол здания с красным флагом наверху. Митя сказал, что в том здании живет Ленин и проходят все заседания Совета Народных Комиссаров.

У Леньки сильно забилось сердце. Он вспомнил Федю Стародубцева, чья могила так далеко отсюда...

- Митя, а где та башня, что «Интернационал» играет? - спросил негромко Ваня Гармаш.

- Спасская. Вон она, самая высокая, с часами. Знаете, братцы, какие там стрелки? Каждая в два человеческих роста.

- Пах, пах!.. - восхищался Гаро и, придерживая рукой шапку, чтобы не упала с головы, смотрел туда, где на самом шпиле блестел двуглавый орел и кружились, горланили тучи галок.

Неожиданно раздался гром оркестра. На Красную площадь выходила колонна рабочих с Красным знаменем. Впереди шагал барабанщик и весело ударял колотушкой по гулкому боку огромного барабана. Рядом с ним шел литаврист и оглушительно бил в медные тарелки.

- Нашенские! - сказал Митя Азаров, и комсомольцы любовались тем, как шагали в колоннах рабочие, - наверно, шли на субботник.

По обе стороны Спасской башни виднелись две белые часовни. А возле въезда под Спасскую башню в Кремль стоял часовой с винтовкой.

Ленька не знал, в какую сторону смотреть. Нет, это просто невероятно, что он, юзовский пацан, ходит по Москве и видит Кремль!.. Васька, Васька, посмотри, куда приехал твой друг!

Ребята с чувством страха обошли Лобное место, где казнили Стеньку Разина. Потом комсомольские делегаты спустились к Москве-реке, пошли по набережной. Река спокойно текла в низких берегах, заросших травой, и видны были полузатопленные баржи в воде.

По Каменному мосту перешли на другую сторону реки, откуда виднее был Кремль. На холме возвышался дворец чудесной красоты. Видны были старинные соборы и стройная, высоченная звонница Ивана Великого.

Ребята устали от долгой ходьбы; а когда снова вернулись на Красную площадь, вспомнили о театре.

- Эх, опоздали! - воскликнул Митя, и все припустились бегом.

Ленька на ходу придерживал маузер. Рядом бежал Макарка в лаптях. Мчались так, что обгоняли извозчиков.

Хорошо, что до театра было недалеко. Когда они, запыхавшись, подбежали к подъезду, там уже горели фонари. Из фаэтонов вылезали седоки в бобровых шапках, шли, торопясь, красноармейцы, рабочие, свой брат - пролетарий.

5

В дверях стояли сердитые тетки в униформе с золотыми позументами. Ваню Гармаша билетерша не захотела пропустить - надо было снять телогрейку.

- Не могу, - тетенька, - шепотом сказал ей Ваня и хотел объяснить, что у него рубашки нет, но не сказал.

- Не просите, - сказала билетерша.

Ребята потребовали вызвать комиссара. Но оказалось, что в театре даже комиссара нет, - вот до чего докатились! Митя не уступал билетерше.

- При царе из нас кровь пили, хватит!

Чуть не силком удалось прорваться. Ребята помчались по лестницам на самую верхотуру: спектакль уже начинался.

Пока поднимались на последний ярус - дух вон! А потолок там навис так низко, что рукой можно достать. Глянули через барьер вниз - и чуть голова не закружилась. Высоко! Притихли Ленькины друзья, и сам он растерялся. Куда ни погляди, блестит золото, все обито красным бархатом. Сказка, да и только! Шесть ярусов балконов, и все в золоте. Вот он каков, бывший буржуйский театр - ничего для себя не жалели богачи, а рабочих, поди, вовсе не пускали. Их, недобитых буржуев, и сейчас немало. Вон сидит барыня в шляпе с цветами из стружки, она держит в руке бинокль на перламутровой палочке и смотрит на людей. Самая натуральная буржуйка, потому что порядочный человек такую шляпу не наденет.

Правду говорил матрос: сверху видны одни лысины да шапки. Сидят жирные старики, а рядом окопная братия в буденовках и гимнастерках.

Митя Азаров и здесь объяснял, что кому было непонятно:

- Во-он там царь сидел. Ложа называется.

- Где? - спросил Гаро, и все посмотрели туда, куда указывал Митя.

Высокая ложа с бархатными красными портьерами была сверху видна хорошо. Там сидел некий бородач, тоже наверно, буржуй. Но потом Ленька всмотрелся и увидел Макарку. Он еле виден был из-за барьера - одна голова торчала.

- Макарка, гляди сюда!

Но тат не услышал, зал гудел голосами.

«Ну и театр! - думал Ленька. - Да он не просто большой, а самый большой на свете!» Он хотел посчитать лампочки на люстре, но она погасла, и лишь поблескивали в темноте висюльки-стекляшки.

Теперь лампочка горела у одного суфлера. Из его будки слабый свет падал на занавес и освещал его. Вверху, над занавесом, видны были нарисованные ангелы с трубами и выделялся яркий лозунг, такой родной и волнующий: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Наконец заиграла музыка. Громадный занавес дрогнул, зашевелился и поплыл в разные стороны. Открылась сцена, такая большая, что целый эскадрон мог бы вместиться. Там и артистов собралось не меньше роты, и все в железных шапках, похожих на буденовки. У каждого в руках пика и щит. Они хором грянули песню:

Солнцу красному слава, слава,

Князю Игорю слава, слава!..

- Чего она поет? - шепотом спросил Гаро.

- Тс-с, тише. Так полагается петь под музыку.

Всем князьям нашим слава, слава,

Рати хороброй их слава, слава!..

Ленька тоже не мог понять, почему артисты стоят друг против друга и не разговаривают, а поют. Потом содержание стало доходить до его сознания. Все становилось понятно. Русский князь попал в плен. Вышел к нему хан Кончак, все равно что Врангель. Ленька подумал, что сейчас начнет Кончак пытать князя. Но, как видно, хороший попался хан. Подошел он и говорит князю, спрашивает: «Здоров ли, князь? Не болит ли у тебя что-нибудь?» - «Нет, - говорит, - ничего не болит». - «А чего ж ты приуныл, гость мой дорогой, что призадумался? Ты, - говорит хан, - первый друг мне и брат, и не в плену ты вовсе, а в гостях у меня». Заливает пулю хан, хитрит. Ленька хорошо знал, что враг не прощает и не дай бог попасть в плен. Потом хан Кончак поговорил и ушел. И тогда князь Игорь вышел из палатки и начал петь: «Дайте, дайте мне свободу. Я свой позор сумею искупить!..»

Хорошие слова говорил, то бишь пел, князь, и все про свободу. Еще бы, ничего нет хуже, если враг скрутит тебе руки за спиной и начнет кинжалом резать.

Не успел Ленька узнать, что было с князем дальше, как зажглась люстра. Все поднялись со своих мест. Называлось это антракт.

В театре было холодно. Пришли в буфет, а там уютно шумел примус. На огне стоял громадный чайник. Буфетчица прихватывала его тряпкой и разливала чай в граненые стаканы. Продавали морковные пирожки. В буфете было тесно, люди стояли в затылок, согревая друг друга. Когда подошла очередь Ленькиных коммунаров, взяли двадцать стаканов чая и, обжигаясь, расплескивая, несли их сквозь толпу. Пиля у окна стоя, потому что возле буфетных столиков не было табуреток. Расплачивался Макарка. Он хмуро вытаскивал деньги из-за пазухи и ворчал, что дорого стоит чай. Ребята весело подмигивали ему: дескать, раскошеливайся, наркомфин, не жалей денег для родной коммуны.

Едва успели дохлебать чай вприглядку, как прозвенел колокольчик. Надо было спешить на галерку, досматривать, что было дальше с князем: завоевал он свободу, или его замучили дикие белогвардейцы. Макарка не захотел оставаться в царской ложе и пошел с друзьями.

Снова открылся занавес, и предстала красивая картина: шатры в степи, и месяц на небе. Так и пахнуло чем-то родным и далеким, боями и походами...

Из шатров стали выбегать солдаты хана - половцы, и началась такая пляска! Радовались враги. А князь томился в неволе, тосковал по родине. Потом он задумал бежать из плена. Ленька сочувствовал князю Игорю, и хотелось подсказать ему - не бойся, мол, рубай гадов. Но в зале было тихо, и лишь изредка покашливали зрители.

Однако молодцом оказался князь, не поддался хану. Подглядел ночью, где стояли посты, - и бывайте здоровы! Убежал князь, чтоб спасать Русь от недруга. Хорошо получилось! Будет Леньке что рассказать бойцам, когда вернется в эскадрон.

6

Из театра возвращались по Петровке. В темноте не было видно луж, и кое-кто угодил в самую середку. Макарка окончательно промок в своих лаптях.

Третий Дом Советов гудел от голосов. Во всех окнах горел свет. Делегаты возвращались отовсюду: кто с вечера поэта Маяковского, кто с диспута, из театра. Только Яша Пожарник и еще человек десять пришли с завода, с красными бантами на груди.

- Вы где были?

- На коммунистическом субботнике.

Всем сделалось неловко. Еще перед театром в общежитии разгорелся спор. Яша Пожарник предлагал в честь съезда пойти на завод в помочь москвичам в работе. Он доказывал, что ходить в театры в настоящее время аполитично, что незачем попусту тратить время, когда в стране разруха. Над Яшей посмеялись, как над чудаком, - дескать, стоило ехать в Москву за две тысячи верст, чтобы работать на субботнике, как будто это нельзя было сделать у себя дома. Но теперь все чувствовали себя виноватыми. И что было вовсе удивительным - Оля воронежская тоже ходила на субботник.

Не спали долго. Сам собой возник спор о спектакле. Кое-кто называл его буржуйским. Матрос с Балтики сказал:

- Хватит, мы своего царя Николку насилу скинули, а тут опять князей нам подсовывают.

- Ладно, - сказал Митя Азаров, - давайте лучше споем. - И он первым затянул:

Мы светлый путь куем народу,

Мы счастье Родины куем...

Ребята подпевали:

И за желанную свободу

Мы все боролись и умрем!

Ребята разбирали постели. Ленька снял гимнастерку, и Пожарник увидел его забинтованную грудь.

- Ранен? - с уважением спросил Яша.

- С крыши упал...

Лежа в постели, Ленька думал: сколько нового узнал он, прожив в Москве одни сутки! Он так устал от переживаний, что забыл про Тоньку. А ведь она здесь, может быть, даже была в театре, а завтра на съезде объявится. Хорошо бы!

Часов в двенадцать ночи, когда стал утихать шум в коридорах, разговоры и смех в спальнях, застучали на лестницах шаги. Кто-то пробегал мимо дверей, поочередно открывал то одну, то другую и выкрикивал:

- Братва, завтра на съезде выступает Ленин!

Полетели вверх одеяла, подушки, и уже было не до сна. Наконец-то станет все ясно: завтра Ленин объявит мобилизацию, а там - винтовки в руки, и всем съездом на фронт, на Врангеля.

Глава пятнадцатая. ВСТРЕЧА С ИЛЬИЧЕМ

Коммуна! Слушайте, друзья,

Вот что оно такое.

Хочу сказать об этом я

Всем маленьким героям.

Коммуна значит братски жить,

А вырастем - тиранов бить!

Да здравствует Коммуна!

Ребята,

Да здравствует Коммуна!

1

В эту ночь Третий Дом Советов не спал: до самого рассвета в комнатах и коридорах слышались голоса и песни. Тишина воцарялась на какой-нибудь час. И снова захлопали двери, застучали по лестницам шаги.

Проснулась и комсомольская коммуна.

- Братва, шесть склянок пробило, пора на съезд собираться, - матрос с Балтики командовал, а сам еще лежал в постели.

- Всем приодеться! - подхватил Митя Азаров.

- Во что?

- Не во что, а как: брюки погладь, бороду сбрей, харю умой.

- Чем же я брюки поглажу, кирпичом, что ли?

- Чем? - озорно сверкая глазами, спросил матрос и подскочил к постели. - А вот чем!

Он приподнял матрац и, к удивлению всех, вытащил оттуда брюки-клеш, выглаженные в стрелочку.

- Ай да морячок! Что же ты раньше не сказал?

Кто-то заметил, что у Макарки совершенно развалились лапти.

- Комиссар финансов босиком? Непорядок! - сказал Митя Азаров.

- Купить ему гусарские сапоги.

- Бросьте, ребята, - смутился Макарка. - С какой стати мне привилегия?

- В лаптях на съезд? - строго спросил матрос.

- Да лапти - наша постоянная обувка, - оправдывался Макарка.

- Хватит, - заявил матрос, - находилась Россия в лаптях...

- Голосую, - объявил Митя Азаров. - Кто за то, чтобы купить Макарке ботинки на коммунарские деньги? Кто против? Кто имеет особое мнение и воздержался? Нету. Принято единогласно.

- Почему единогласно? - не сдавался Макарка. - Я против...

- Замри, нарком! Пошли на Сухаревку.

Всей коммуной отправились на знаменитый московский базар.

Неоглядное людское море плескалось в каменных берегах огромной площади. Прилегающие к ней переулки и улицы впадали на площадь, точно реки, и они тоже были запружены народом. В самой середине, как старинный парусный фрегат, поднималась к небу краснокирпичная многоярусная Сухарева башня. Неумолчные волны людского прибоя шумели вокруг нее. Облезлый трамвай, непрерывно звякая, проходил под арку сквозь башню и разрезал толпу на две половины. Впрочем, они сразу же снова сливались за трамваем. Всюду орали граммофоны, пели слепцы, кричали торговцы старой мебелью, продавали пшено в стаканах, театральные перламутровые бинокли. Тут же из-под полы меняли доллары на золото, спички - на фунты стерлингов, муку - на керосин.

Сухаревка! Здесь доживал свои дни старый мир и, доживая, чадил, отравлял гнильем. Сюда стекалась тайная контрреволюция: недобитые белогвардейцы, прогоревшие княгини, темные дельцы и спекулянты. Здесь можно было купить все - от глиняных вологодских свистулек до портрета царя Николая II. Продавались здесь и дорогие собольи шубы, картузы времен Наполеона и картинки «жития святых».

Горланил, смеялся, пел и плакал безжалостный и живучий Сухаревский мир. Вот пробирается сквозь толпу с лотком на голове продавец жареных пирожков с кониной. Кто-то подкрался сзади, сшиб лоток с головы, и, пока торговец метался, не зная, кого ловить, пирожки расхватали. Не осталось даже тех, что в суматохе были втоптаны в грязь.

Бродили делегаты по рынку и диву давались: сколько же накипи человеческой еще пряталось по щелям жизни и как это было опасно для революции! Митя Азаров широким жестом показал на бурлящую людскую толпу.

- Ребята, кто знает, что сказано Лениным про стихию мелкой собственности?

Ваня Гармаш поправил очки, подумал и ответил:

- ...Что она каждый день, каждый час и каждую минуту рождает капитализм.

- А еще что? - И Митя сам дополнил: - Что эта Сухаревка в душе каждого мелкого собственника есть основа капитализма. А ты, Иван, молодец, подкованный товарищ.

На эти слова Гаро отозвался очередной шуткой:

- Молодес как соленый огурес.

Митю Азарова отвел в сторону жулик в кацавейке.

- Предлагаю честную игру, - и достал из-за пазухи потрепанную колоду карт.

- Отзынь на два лаптя! - сказал Митя и оттеснил жулика локтем. Тот не обиделся и отошел.

Подходящих ботинок для Макарки не находилось. Попадались какие-то старушечьи, с фальшивыми, картонными подметками. Искали долго, обогнули Сухареву башню, где торговки сидели на чугунах с теплой картошкой. Вдруг Ленька услышал насмешливый окрик, явно обращенный к нему:

- Эй, коммуния, пламенный привет! С голоду не померли?

Ленька оглянулся - и остолбенел: в ряду спекулянтов стоял верзила в пальто, а с ним баба в платке и старичок с козлиной бородкой - те самые, которых высадили из вагона коммунары. Как же они очутились в Москве? Да еще так быстро? Ленька потянул за рукав Ваню Гармаша. Михо Гогуа схватился за кинжал. А спекулянты, чувствуя себя в родной стихии, потешались над комсомольцами:

- Эй, секим-башка, кинжал не потеряй!

У Леньки лицо взялось красными пятнами.

- Не встретились вы мне на фронте, паразиты!

- У нас свой закон: кто не работает, тот и ест! - кричал верзила, с треском откусывая от спелого яблока и весело подмигивая комсомольцам.

Пришлось проглотить обиду, и коммунары пошли дальше. Каждый невольно думал: как еще много врагов, и впереди борьба и борьба!

Наконец попались подходящие ботинки фасона «бульдог». Макарка примерил и стал выше: ботинки были на толстых высоких каблуках. Коммунары смеялись, поворачивали товарища то в одну, то в другую сторону, хвалили обновку:

- Теперь ты настоящий нарком.

Макарка стеснялся своей радости. Всем стало весело оттого, что сделали человеку добро. А тут подвернулась красная рубаха - ее купили для Вани Гармаша.

- Носи, Ванюха, на страх Врангелю.

На радостях, решили пожертвовать часть денег в пользу узников капитала: по базару ходили ребятишки с железными кружками на красных лентах.

- Макарка, выкладывай казну!

А дальше - кутить так кутить - решили выпить по бутылке бузы.

В это время на Сухаревку примчались грузовики с латышскими стрелками. Красноармейцы быстро оцепили базар, и началась проверка документов.

- Забегали, шкуродеры! - радовался Ленька, глядя, как заметались спекулянты, пряча куда попало свой товар. - Будете знать, что Советская власть не дремлет!

Обратно шли с песнями. На углу Садово-Самотечной увидели ломового извозчика, стегавшего кнутом лошадь: телега застряла колесом в трамвайной стрелке. Под веселые возгласы взялись за телегу со всех сторон и подняли ее вместе с извозчиком.

- Вот черти, - удивлялся возчик. - Тут же пудов сто, не меньше.

- Эге, папаша! Мы целый мир подняли, а это для нас пустяки.

2

Задолго до обеда Третий Дом Советов опустел. Многие делегаты решили пожертвовать хлебом насущным, лишь бы занять в Свердловке места поближе к президиуму.

Малая Дмитровка - улица короткая, тихая, зеленая. В самом ее конце, не доходя Страстной площади, на левой стороне стоит величественный дом с полуколоннами, высокими окнами и двумя стеклянными, похожими на фонари подъездами. В царское время здесь помещался московский Купеческий клуб. По вечерам сюда подкатывали роскошные экипажи с именитыми гостями, владельцами крупнейших московских магазинов - фактическими хозяевами города. Революция отдала этот дом новым хозяевам. Здесь помещался теперь Коммунистический университет имени Свердлова. А сегодня дом заполнили комсомольцы, шли сюда с песнями, со знаменами на свой III Всероссийский съезд.

- Гаро, лаваш захватил? - потешались друзья-коммунары.

Гаро изобразил на лице испуг и воскликнул:

- Вай, вай, забыл хурджин под подушкой! - И сам рассмеялся своей шутке.

У входа в Свердловку собралась огромная толпа: шла проверка документов, и Ленькиных коммунаров затерли.

Когда прошли в нижний вестибюль, там тоже было тесно. Раздевалка не работала. Да и не хотелось никому снимать боевых папах и буденовок, чтобы не утратить бравого вида. Всюду мелькали серые шинели, рабочие куртки, красные косынки девушек.

Делегатов и гостей встречал огромный, во всю стену, плакат. На нем был изображен красноармеец с винтовкой; он указывал на каждого входящего пальцем и спрашивал: «Ты записался добровольцем?»

На верхний этаж вела широкая беломраморная лестница с гладкими, тоже мраморными перилами. Люди толпились на ступенях, курили у табличек: «КУРИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ», спорили о повестке дня.

Ленька был в шинели и буденовке, которые дал ему Махметка. Маузер пришлось сдать на хранение, даже шпоры он снял и оставил в общежитии. Не хотелось обращать на себя внимание.

На втором этаже было просторное фойе с высокими потолками и люстрами. Здесь тоже было многолюдно. Стены празднично украшены кумачом. Леньке бросился в глаза лозунг: «Врангель - фон. Врангеля - вон!»

Давно пора прикончить гада, только это не просто...

Понравился Леньке лихой кавалерист на красном плакате. Он мчался на коне, с развернутым знаменем, а надпись звала: «Пролетарий, на коня!»

На какое-то мгновение сердце сдавила тоска: промелькнула в памяти картина гибели Валетки, его предсмертное ржание и глаза, смотревшие почти по-человечески...

В зрительный зал были распахнуты три высокие двери. Входили и выходили делегаты с вихрастыми чубами, исхудалыми, но мужественными лицами. Из зала доносились песни и неумолчный гул голосов. Оказалось, что заняты все места и даже проходы между рядами. Делегаты и гости сидели на подоконниках, кое-кто уселся прямо на полу вокруг сцены. Весть о предстоящем выступлении Ленина вызвала такой наплыв молодежи, что поместиться всем было невозможно.

Ленька заметил, что из первых рядов кто-то махал ему платком. Это была Оля воронежская, она жестами сообщала, что заняла места для всех коммунаров, но в это время его перехватила Надя и увела с собой.

Съезд еще не открывался, и делегаты пели песни, разговаривали. Волжане затянули свою раздольную русскую:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны...

В другом конце питерцы старались перекричать волжан. Они грянули боевую:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И, как один, умрем

В борьбе за это!

Озорное соревнование разгоралось - кто кого перепоет:

Что ты, что ты,

Что ты, что ты,

Я солдат девятой роты,

Тридцать первого полка!

Ламцадрица, гоп ца-ца!..

Вступила в спор еще одна группа: объединились ивановцы, владимирцы, калужане. Ими дирижировал Митя Азаров:

...Грудью вперед бравой!

Флагами небо оклеивай!

Кто там шагает правой?

Левой!

Левой!

Левой!

Запели украинцы свою баррикадную:

Наш паровоз, вперед лети!

В Коммуне - остановка...

В гуле голосов потонул председательский звонок. Отовсюду в зрительный зал устремились делегаты.

- Даешь тишину!

Группа Мити Азарова не сдавалась и продолжала скандировать:

Нам, солдатам Ле-ни-на,

Унывать не ве-ле-но!

Гаро, поднявшись с места, искал Леньку в переполненном зале; кавказцы заняли для него стул, а он куда-то исчез. В это время Ленька находился в фойе со своими земляками. Они писали обращение «К молодежи Донбасса». На юге положение сложилось тревожное: Врангель взял Волноваху, окружает Юзовку. Надо было от имени комсомольского съезда поднять шахтерскую молодежь на отпор врагу.

- Надя, помнишь, в Юзовке жила на нашей улице сестра Абдулки Цыгана - Тонька?

- Помню, а что?

- Она тоже могла бы подписать обращение.

- А разве она здесь, на съезде?

- Не видел. Но знаю, что она в Москве, на рабфаке. Говоря это, Ленька почему-то стеснялся: еще подумает Надя бог знает что. А она сказала серьезно:

- Ладно, найдешь ее - присылай ко мне.

Фойе заметно опустело. Двери в зал закрывали, заседание начиналось. Вместе с ребятами из Донбасса Ленька поспешил в зал. Он на ходу присматривался к девушкам: вдруг в самом деле Тоньку увидит. Она ведь отчаянная, не пропустит такого события - любыми путями проберется на съезд.

В зале невозможно было протиснуться. Леньку застал на полпути голос председателя съезда:

- По поручению ЦК Третий съезд Российского Коммунистического Союза Молодежи объявляется открытым!

Аплодисменты раскатились по залу, все поднялись и грозно запели:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Ленька пел вместе со всеми:

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов.

Вспомнился туманный рассвет Орехова, истерзанные пытками пленные курсанты. Они стояли на краю могилы и пели гимн коммунистов. Теперь эту великую песню поют комсомольцы, точно они подхватили знамя погибших и несут его дальше, к новым боям...

Когда грозное пение закончилось, делегаты еще стояли, охваченные волнением. Постепенно установилась тишина. Начались выборы президиума съезда. Из разных концов зала по рядам пробирались к сцене те, кто был избран, занимали места за длинным столом, рассаживались на стульях, лавках, табуретках и золоченых креслах, конфискованных в домах богачей.

Съезд формально был открыт, но все ждали Ленина. Несколько раз звонили по телефону в Кремль: там шло заседание Совнаркома. Владимир Ильич просил передать, что он приедет обязательно, как только освободится.

Время заняли приветствиями. Комсомольцы Урала передавали пламенный привет белорусам, нижегородцы - украинцам, питерцы - ростовчанам. Потом шли ответные выступления.

Наконец, дали слово делегату от партизан Крыма. Ленька, которому удалось протиснуться к своим, проводил Ваню ласковым шлепком по спине.

Затаив дыхание, слушали комсомольцы волнующий рассказ о борьбе в тылу белогвардейцев. Жестоко мстят враги партизанам-комсомольцам за свои поражения. Сотни юных революционеров заколоты штыками, замучены, утоплены в море. В городе Симферополе трамвайные и фонарные столбы превращены в виселицы, а на грудь казненным прикрепляют издевательские надписи: «Погиб за коммунию». На рейде Севастополя дежурит французский сверхдредноут «Мальборо». Он охраняет «правительство» Врангеля и американские корабли, которые непрерывно доставляют в Крым пулеметы, снаряды, бензин, кавалерийские седла, миллионы патронов.

Когда Ваня закончил свою речь словами: «Товарищи! Молодежь Крыма ведет неравный бой и ждет вашей помощи!», в зале послышались возгласы:

- На фронт!

- Даешь Крым!

- Свернуть голову черному барону!

- Объявляй запись!

Председатель долго звонил в колокольчик, призывая к тишине. Потом сказал, что в адрес съезда поступило сто пятьдесят комплектов обмундирования. Кто нуждается, пусть подаст заявление.

- Послать на фронт! - послышались возгласы.

- Правильно! Голосуй! - И взметнулся лес рук всюду, где сидели или стояли делегаты.

Ленька не спускал глаз с дверей, откуда в любую минуту мог появиться Ленин. Вместе с тем он жадно слушал ораторов - и здесь боялся пропустить хоть слово, потому что обо всем нужно рассказать бойцам в родном эскадроне.

3

Веселое оживление в зале и смех вызвал делегат от Смоленска - Макарка: из-за трибуны виднелась одна макушка оратора - даже высокие каблуки новых ботинок не помогли. Коммунары горячо аплодировали своему «наркомфину». Ленька и Ваня Гармаш отбили себе ладони, и не напрасно: их товарищ из Смоленска говорил зажигательно:

- Близится девятый вал коммунистической революции, товарищи! Уже долетают до нас его разъяренные волны! Рабочей молодежи нечего терять в битвах, зато приобретает она весь мир!

Макарка не успел закончить речь, поднял было руку, чтобы сказать самое главное, но в зале вспыхнули бурные аплодисменты, явно обращенные к другому. Макарка оглянулся и увидел Ленина. И тоже захлопал в ладоши, сходя с трибуны.

Делегаты поднялись со своих мест, взлетели кверху шапки, загремело «ура».

У Леньки перехватило дыхание. Он не сразу разглядел Ленина. Сначала увидел, как по сцене быстро прошел человек в распахнутом осеннем пальто. Разделся на ходу, положил пальто на спинку стула и сверху накрыл кепкой.

Он подошел к самому краю сцены, которую со всех сторон окружили комсомольцы.

Удивительно, до чего знакомым казался он Леньке, точно всю жизнь знал его. Впрочем, так и было на самом деле: сначала по Васькиным сказкам, потом слепой бандурист пел о нем думу в степи, Федя рассказывал о встрече с Лениным в Кремле. Да и сам Ленька не раз видел его во сне - то с Буденным, то одного...

По залу из края в край перекатывалось «ура». Те, кто пришел со знаменами, развернули их, и алые, как заря, полотнища заколыхались над головами делегатов. То здесь, то там раздавались возгласы:

- Да здравствует первый ленинец товарищ Ленин!

- Вождю мировой революции ура!

Казалось, Ленин не замечал обращенных к нему приветствий. Он вглядывался в молодые, озаренные радостью лица, словно думал: вот они, дети пролетариев, о которых ничего не знала история. Теперь они понесут по всему миру победные знамена революции, ее славу и непомерную, немыслимую тяжесть борьбы...

Напрасно председательствующий трезвонил в ручной колокольчик - съезд продолжал бушевать. У парней сильные руки, хлопали оглушительно, выкрикивали приветствия, не зная, как еще выразить свою любовь к Ленину. А он стоял - родной, улыбающийся, в распахнутом пиджаке, под которым виднелась жилетка и белая рубашка с галстуком.

- Вожатому РКП, товарищу Ленину, ура-а!..

Председатель выбивался из сил. Наконец отложил звонок и, напрягая голос, объявил:

- Слово для доклада предоставляется...

Опять ему не дали договорить, грянула буря аплодисментов. Ленин, по-доброму щурясь, смотрел в зал. Овация не умолкала. Лицо Ленина стало серьезным, он вынул из жилетного кармана часы на черном шнурочке и показал их делегатам. Лишь тогда все поняли: уходит время, а Ленину дорога каждая минута.

Установилась такая тишина, точно в переполненном зале не было ни души. В этой напряженной, чуткой тишине и начал речь Ленин.

- Товарищи, мне хотелось бы сегодня побеседовать на тему о том, каковы основные задачи Союза коммунистической молодежи...

Эти первые слова Ленин произнес негромко и просто, точно пришел посоветоваться с близкими людьми, подумать вместе, как дальше жить, как отбиться от врагов, которые лезут на Республику труда со всех сторон. В раздумье Ленин прошелся по сцене.

- На этом вопросе тем более следует остановиться, что в известном смысле можно сказать, что именно молодежи предстоит настоящая задача создания коммунистического общества.

Делегаты затаили дыхание.

Большинство было уверено, что Ленин призовет к борьбе, и разъедутся комсомольцы по фронтам - бить Врангеля, изгонять с Дальнего Востока японцев и американцев, освобождать Кавказ, где англичане захватили бакинскую нефть, ведь по всей России коптят в избах лучины.

А Ленин сказал:

- ...Эти задачи молодежи вообще и союзов коммунистической молодежи и всяких других организаций в частности можно было бы выразить одним словом: задача состоит в том, чтобы учиться.

У Леньки даже лоб вспотел от напряжения, и он вытер его ладонью. «А что? Правильно! Ока Иванович тоже говорил - надо учиться рубать саблей. А тут не все ребята поенные, и надо объяснить хлопцам, как стреляет винтовка, а девчата будут раненых перевязывать».

- ...Чему мы должны учить и как должна учиться молодежь, если она действительно хочет оправдать звание коммунистической молодежи...

Ленин прошелся по сцене с заложенными за спину руками, остановился и, обращаясь к делегатам, продолжал:

- ...первым, казалось бы, и самым естественным ответом является то, что союз молодежи и вся молодежь вообще, которая хочет перейти к коммунизму, должна учиться коммунизму.

Гаро приподнялся, чтобы лучше видеть Ленина, но его заставили сесть. Теперь он тянул шею, глядя поверх голов, и не замечал, как сильно сдавил пальцами Ленькину руку.

Высокие двери зала были зашторены зелеными портьерами. Кто-то опоздал и вошел на цыпочках, тихонько прикрыв за собой дверь.

- Что же нам нужно для того, чтобы научиться коммунизму?..

И Ленин стал говорить о том, что после победы на военных фронтах неизбежно встанет задача хозяйственного возрождения страны. Но чтобы строить - нужно овладеть современной наукой, электрифицировать страну. Для этого неграмотные люди не подойдут, и мало тут одной грамотности. Надо технически приложить электричество к промышленности и земледелию, научиться самим и научить подрастающее поколение.

- У предыдущего поколения задача сводилась к свержению буржуазии, - продолжал Ленин. - Перед новым поколением стоит задача более сложная... Вы должны построить коммунистическое общество.

Ленька посмотрел на соседей: у одних на лицах отражалась сосредоточенность, у других удивление. Многие торопливо писали что-то на клочках бумаги.

- Перед вами задача строительства, и вы ее можете решить, только овладев всем современным знанием... Вы должны быть первыми строителями коммунистического общества среди миллионов строителей, которыми должны быть всякий молодой человек, всякая молодая девушка...

Вон как получается: надо учиться.

И вспомнилась Леньке первая школа - комната с выбитыми окнами в бывшей юзовской гимназии, пацаны в шапках, однорукий учитель Сиротка с наганом через плечо. Васька склонился над партой и выводит угольком на газете: «Ленин», - и счастлив, и не может унять радости оттого, что сумел написать первое слово в жизни.

В зале становилось жарко. Со всех сторон на Леньку налегли, сдавили с боков, дышали в затылок, но он ничего не замечал. Ленин продолжал объяснять, как будто боялся, что не поймет его парнишка в красных галифе, который сидит в третьем ряду, и Гаро, армянский мальчик, не сумеет понять, - и говорил доходчиво, то и дело возвращаясь к сказанному и заново объясняя. Ленька мысленно говорил Ленину: «Понятно, Владимир Ильич, вы не беспокойтесь!» И Ленька сам себя мысленно проверял: кто должен строить коммунизм? Молодежь! Какая? Он, Ленька, Махметка, Ваня Гармаш, Тонька, Михо Гогуа, Макарка из Смоленска и тысячи других комсомольцев. А что надо для этого? Изучить электричество, от которого лампочки загораются и трамваи по улицам ходят.

Вроде бы и ясно было все, о чем говорил Ленин, а трудновато кое-что понимать. Вот он произнес слово «мораль», а потом еще одно - «нравственность». Что это значит, в чем смысл этих слов, которые даже выговорить трудно? Опять Ленька поглядел по сторонам - всем ли понятно. У Гаро даже рот приоткрылся: казалось, выстрели из нагана у него над ухом, и то не услышит.

А Ленин продолжал:

- Часто представляют дело таким образом, что у нас нет своей морали, и очень часто буржуазия обвиняет нас в том, что мы, коммунисты, отрицаем всякую мораль. Это - способ подменять понятия, бросать песок в глаза рабочим и крестьянам.

Слушай, Ленька, слушай! Пусть голова расколется, все равно слушай! Иначе как будешь коммунизм строить? Хоть лопни, а пойми, с чем едят эту самую «мораль»! Назло буржуям всего мира пойми, что означает это слово.

- В каком смысле отрицаем мы мораль, отрицаем нравственность? - продолжал Ленин, точно хотел получше объяснить Леньке непонятное: - В том смысле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводила эту нравственность из велений бога. Мы на этот счет, конечно, говорим, что в бога не верим, и очень хорошо знаем, что от имени бога говорило духовенство, говорили помещики, говорила буржуазия, чтобы проводить свои эксплуататорские интересы.

Отовсюду по рядам передавали записки в президиум. Кто-то сзади толкнул в плечо Леньку, и записка, которую он положил на руку сидящему впереди Яше Пожарникову, поплыла к сцене. Тот бросил ее на стол, но записка упала. Ленин наклонился, поднял ее и передал в президиум. Не прерывая речи, Ленин продолжал ходить по подмосткам. Он говорил увлеченно, словно радовался тому, что его слова находят отклик в сердцах молодых коммунаров.

- Для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата. А в чем состоит эта классовая борьба? Это - царя свергнуть, капиталистов свергнуть, уничтожить класс капиталистов. А что такое классы вообще? Это то, что позволяет одной части общества присваивать себе труд другого.

Стоп! Кажется, Ленька стал понимать.

- Земля у нас считается общей собственностью, - развивал Ленин свою мысль. - Ну, а если из этой общей собственности я беру себе известный кусок, возделываю на нем вдвое больше хлеба, чем нужно мне, и излишком хлеба спекулирую? Рассуждаю, что чем больше голодных, тем дороже будут платить? Разве я тогда поступаю как коммунист? Нет, как эксплуататор, как собственник. С этим нужно вести борьбу. Если оставить так, то все скатится назад, к власти капиталистов, к власти буржуазии, как это бывало не раз в прежних революциях.

Точно! Спекулянт в вагоне говорил: «Почему я должен кормить чужого дядю? Для себя хочу жить!» Но как же быть, товарищ Ленин, ведь они, гады, дерут с рабочего три шкуры, пользуются тем, что кругом голодно. Макарка приехал на съезд в лаптях, а спекулянт в поезде был в пальто с меховым воротником. Как же с ним бороться, Владимир Ильич? - думал Ленька, а сам с напряжением слушал Ленина, боясь пропустить хоть слово.

- ...И, чтобы не дать снова восстановиться власти капиталистов и буржуазии, для этого нужно торгашества не допустить, для этого нужно, чтобы отдельные лица не наживались на счет остальных...

Вот как тревожно! Значит, не в том дело, чтобы только рубать белых. Нельзя торгашества допускать. Иначе опять буржуи сядут на шею рабочим и крестьянам, и будут кататься верхом, как Сенька Цыбуля катался верхом на Леньке.

Голос Ленина звучал гневно. Он обнажал перед комсомольцами всю подноготную мира наживы и мелкой собственности, от которой грозит революции самая большая опасность.

- Старое общество, - продолжал Ленин, - было основано на таком принципе, что либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб. И, понятно, что воспитанные в этом обществе люди, можно сказать, с молоком матери воспринимают психологию, привычку, понятие - либо рабовладелец, либо раб, либо мелкий собственник, мелкий служащий, мелкий чиновник, интеллигент, словом, человек, который заботится только о том, чтобы иметь свое, а до другого ему дела нет...

До чего правильно говорит Ленин! Помнится, как еще в детстве Сенька Цыбуля на базаре хвастался Леньке: «Хочешь, куплю тебя вместе с рубашкой и штанами? Говори, сколько ты стоишь? Заплачу все до копейки!» Это он задавался подлым своим богатством - ведь его отец был тогда городским головой. Хорошо, что Ленин выводит богатеев на чистую воду...

Ленин стал говорить о том, что каждый юноша, вступив в коммунистический союз, взял на себя обязанность помочь партии строить коммунизм, помочь молодежи всему поколению создать коммунистическое общество. Вот почему комсомольцы должны обучать неграмотных людей азбуке, сажать огороды, чтобы спасать детишек от голода.

- Мы хотим Россию из страны нищей и убогой превратить в страну богатую, - продолжал Ленин. - И нужно, чтобы Коммунистический союз молодежи свое образование, свое учение и свое воспитание соединил с трудом рабочих и крестьян, чтобы он не запирался в свои школы... Только в труде вместе с рабочими и крестьянами можно стать настоящими коммунистами...

Теперь Ленька понял, что слова «мораль» и «нравственность» вовсе не загадочные. Если борешься против капиталистов - твоя мораль правильная. А если защищаешь собственников - гнилая твоя мораль, а нравственность еще хуже. Если присваиваешь чужой труд - твоя мораль буржуйская, и сам ты живоглот! Нужно, сказал Ленин, чтобы все работали по одному общему плану на общей земле, на общих фабриках и заводах и по общему распорядку... Правильно, коммуной надо жить! Жалко, что не знает товарищ Ленин, какая у них собралась замечательная комсомольская коммуна! Никто в ней ни перед кем не задается, друг другом не командуют, и все решается сообща, по справедливости.

Два часа длилась речь Ленина, а на лицах делегатов отражалось все то же напряженное внимание. Он закончил свою речь, как начал, и никто не думал, что этим словам суждено стать завещанием:

- Только смотря на каждый шаг свой с точки зрения успеха этого строительства, только спрашивая себя, все ли мы сделали, чтобы быть объединенными сознательными трудящимися, только в этом длительном процессе Коммунистический союз молодежи сделает то, что он полмиллиона своих членов объединит в одну армию труда и возбудит общее уважение к себе.

Ленин сложил вдвое конспект речи на клочке бумаги и спрятал в боковой карман. Какое-то время стояла тишина, точно делегаты не верили, что речь окончена. И вдруг, словно тысячи птиц, вспорхнув, захлопали крыльями - грянули аплодисменты. Все снова поднялись и опять взлетали под самый потолок буденовки, папахи, кепки... Небывалый порыв радости нарастал. Гремело «ура», от которого стекла дрожали в окнах.

В передних рядах скандировали:

- Бу-дем ком-му-нис-та-ми!

Овация бушевала в зале, на сцене и даже в фойе, куда были распахнуты двери.

Васька, Васька, встань из могилы и погляди, как близко стоит живой Ленин и смотрит на нас, точно ищет и не находит среди комсомольцев тебя и всех, кто погиб за свободу...

4

Был объявлен короткий перерыв, но делегаты оставались на местах. Приглушенный гул голосов стоял над рядами, и все смотрели, как Ленин, присев на край стула, разбирал записки, раскладывал их, делал карандашом пометки.

Залился колокольчик, объявляя о продолжении заседания. Кажется, людей в зале стало еще больше; толпились в дверях, стояли вдоль стен и на подоконниках.

Записок было много. Ильич, прежде чем отвечать, зачитывал каждую. Спрашивали о положении на фронтах, о мире с Польшей, о школах, о голоде в стране. Записки были деловые, наивные, задиристые и смешные.

Особенно запомнилась Леньке одна записка от имени Черниговской организации: «Скажите, почему нет в деревне колесной мази?»

Грянул смех всего зала. Ленин тоже улыбался, но потом его лицо стало серьезным, и, к удивлению всех, он сказал:

- В записке нет ничего смешного, и вопрос, поставленный в ней, имеет прямое отношение к докладу. Коммунист не должен устраняться от вопроса о колесной мази, о нехватке гвоздей, керосина. Коммунист должен уметь отвечать на такие записки. Сфера высоких познаний не может быть отделена от насущных нужд трудящихся.

Ленин обстоятельно ответил, чем объясняется нехватка колесной мази, и заключил:

- Отличная записка. Благодарю черниговского делегата: он помог мне еще одним наглядным примером показать, каким должен быть коммунист.

Собрав записки, Ленин спрятал их в карман и по-доброму, устало улыбнулся.

- Ну вот и все... - и развел руками, точно хотел сказать - так обстоят наши дела и нет другого выхода, как только приниматься за ученье, за работу. И немедленно. Завтра же!

Точно удары грома, зал сотрясали крики и аплодисменты. Ленин подошел к столу и надел пальто. Комсомольцы запели «Интернационал». Ленин с кепкой в руке пел вместе со всеми:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

Лицо у Ленина было суровым, точно он вместе с молодежью давал клятву верности:

Это есть наш последний

И решительный бой,

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

5

Сдвигая с грохотом скамьи и стулья, комсомольцы бросились к выходу провожать Ленина. Шли с ним по лестнице, забегали вперед, задние поднимались на носки и глядели через головы. Леньку сжали и понесли, и он сам не заметил, как очутился рядом с Лениным. Вот он, живой, улыбающийся, веселый.

Отвечая на вопросы, Ленин медленно спускался по ступенькам, иногда останавливался, чтобы ответить подробнее. Комсомольцы засыпали его вопросами, торопились, перебивая друг друга. Ленька не успевал улавливать ответы Ленина: «Да, да, мы должны одолеть мешочника, если мы его не одолеем, он победит революцию». «Что поделаешь, - отвечал Ильич другому, - крестьянам приходится зажигать в избах лучину, керосина нет. Господа англичане захватили в Баку нашу нефть». «А как же иначе? - отвечал Владимир Ильич третьему. - Вы живете в рабочих кварталах, где кипит самая нужная и важная жизнь и где особенно требуется помощь. Поделите кварталы на участки, организуйтесь в двойки, тройки... Пусть девушки помогут матерям по уходу за детьми, вымоют и обстирают их, сводят в амбулаторию, приведут в порядок комнаты...»

Вдруг все рассмеялись. И Ленин кому-то ответил:

- Если бы я знал, когда война кончится... - Тут он взглянул на Леньку и остановился. - Давайте лучше спросим у военного. Вы с фронта, товарищ?

Ленька растерялся и вмиг забыл все приготовленные слова. Больше всего смутило его то, что Ленин обратился на «вы».

- С фронта, товарищ Ленин... С Южного... - кое-как выговорил Ленька.

- Вы ранены? - спросил Ленин с сочувствием.

Ленька хотел ответить, что это пустяки, но сбоку нажали и оттеснили его. Он попытался снова пробиться вперед, но не сумел. «Эх, не успел про Махметку сказать!» - подумал Ленька. Вместе со всеми его вынесло на улицу.

Делегаты, раздетые, без шапок, окружили автомобиль и долго не отпускали Ленина.

Наконец автомобиль отъехал от Свердловки.

Когда Ленька вернулся в фойе, то увидел необычную картину. Гаро в окружении комсомольцев играл на пастушьей дудочке: пропоет и снова играет, закрыв глаза.

Ленька понял: парнишка по-своему выражал радость, которая не умещалась в его груди. Он пел, сочиняя песню на ходу, пел по-армянски. Если бы делегаты знали язык, они бы поняли, о чем пел Гаро:

Недавно был я батраком. Сегодня я - судья.

Я понял слово Ленина, высоко вырос я,

Хвала и честь твоим словам,

Наш Ленин, Ленин - свет!

Хвала и честь твоим делам,

Наш Ленин, Ленин - свет!

Заря прошла сквозь облака, светла и горяча.

И день настал для бедняка. И ночь для богача.

Хвала и честь твоим войскам,

Наш Ленин, Ленин - свет!

Твоим бойцам я стану сам,

Войскам твоим привет!

6

Потрясенные речью Ленина, покидали делегаты Свердловку. Митя Азаров с группой комсомольцев шел впереди. Ребята вели негромкий разговор, когда их догнал Яша Пожарник.

- Как же это так, братцы? Выходит, маменькиных сынков будем разводить?

- Почему?

- А кто сейчас учится? Одни кисейные барышни да бездельники-лоботрясы, которые пороху не нюхали. А у меня в Курске деникинцы отца повесили, над сестрой надругались. Да я из них душу вытрясу!

- Из кого? - спросил Митя.

- Из буржуев.

- А потом что?

- Видно будет... - сразу поостыл Пожарник и снова вспылил: - Во всяком случае, школяром не стану, пока врагов не добьем.

- Что-то не помню, чтобы Ленин призывал нас быть школярами. Наоборот, он сказал, что без работы, без борьбы книжное знание коммунизма ничего не стоит.

- Как же нам не учиться, ребята? - волнуясь, сказала Оля воронежская. - У нас полстраны неграмотных. Вы только подумайте, какая это беда, если многие комсомольцы не смогут даже прочитать сегодняшнюю речь Владимира Ильича.

Ленька и Ваня Гармаш поотстали, но слышали крики спорящих. Ваня в поломанных очках плохо видел, оступался в лужи, и надо было ему помочь. Впрочем, у них шел свой хороший разговор.

- Знаешь, какое слово я взял: у Ленина? - сказал Ваня. - Слово - борьба!

- А я другое - Коммуна!

- Борьба все объединяет, а Коммуна - ее цель. Сейчас бьемся на фронтах, потом возьмем в руки молот. И все это - борьба!

- Слышишь, как ребята спорят? - спросил Ленька.

- Слышу. Только, по-моему, Яша не понял речи Ленина. Ведь сказано не просто «учиться», а «учиться коммунизму!». А учиться коммунизму - значит строить его.

- А я знаешь как понял слова Ленина? - спросил Ленька. - Нужно из себя делать коммуниста: чтобы не было в душе зависти, жадности, чтобы не обманывать людей и не жить за чужой счет...

- Это верно, - сказал Ваня. - В человеке еще много сидит разной мерзости - наследство старого мира.

Шли два друга - два побратима, забыв о том, что голодны, что ноги промокли и можно заблудиться ночью в бесконечных переулках огромного города.

Повернули за угол и увидели знакомый, ставший родным Третий Дом Советов. Он сиял огнями во тьме и был похож на сказочный корабль, что плыл в будущее, о котором так ярко говорил Ленин...

Глава шестнадцатая. КОММУНАРЫ ПРОЩАЮТСЯ

Ты, моряк, уедешь в сине море

Меня оставишь в сильном горе,

А я буду плакать и рыдать,

Тебя, моряк мой, вспоминать.

1

Комсомольцы подошли к общежитию Третьего Дома Советов. Макарка сказал угрюмо:

- Спорим, спорим, а кишки марш играют.

- Терпи до утра... - засмеялся Яша Пожарник.

Но делегатов ждали, и столы были накрыты. На тарелках лежала вобла и по кусочку колотого рафинада. Девушки-официантки разносили пшенную кашу с подсолнечным маслом.

Комсомольцы объединялись в группы, сдвигая столы, подшучивали друг над другом:

- Эй, начетчики, идите к нам!

- Не пойдем, зубрежники! У нас здесь веселей...

- И каши больше дают...

В одном конце просторной столовой звучали песни, в другом слышались говор, смех.

Митя Азаров переходил от одного стола к другому, спорил, шутил. Потом вернулся к своим и, увидев присмиревшего Гаро, решил раззадорить его:

- А ну, Гаро, скажи, есть на Кавказе реки?

- Есть! - ответил Гаро, чувствуя, что последует новый каверзный вопрос.

- Небось мелкие речки: воробью по колено, а?

- Волгу знаешь? - спросил Гаро.

- Еще бы...

- В десять раз больше.

Ребята рассмеялись, а Митя не отставал:

- А вобла в речках водится?

- Конечно.

- Большая?

- Кит знаешь? - спросил Гаро.

- В десять раз больше! - весело закричали комсомольцы.

- Погоди, - не унимался Митя, - А пчелы на Кавказе есть?

- Есть! - отвечал Гаро, чувствуя, что в шутливом состязании берет верх.

- Большие пчелы?

- Корова знаешь?

Все покатились со смеху, и послышались возгласы: «В десять раз больше!»

- Как же они в улей влезают? - спросил Яша, чем вызвал новый взрыв смеха.

- Пищит, а лезет!..

После ужина разошлись по этажам. В комнате коммунаров собралось так много народу, что негде было сесть. Пришло немало девушек, а среди них Надя и Оля воронежская. Оля набила мозоли на пальцах, трижды переписав из своего блокнота для неграмотных делегатов конспект речи Ленина. Ленька тоже пристроился на тумбочке и сам переписывал из тетрадки Оли то, что не успел запомнить. Комсомольцы навалились на переписчиков, смотрели, как они быстро орудуют карандашами.

Какое-то время в комнате было тихо, хотя комсомольцам хотелось говорить и говорить - речь Ленина взволновала всех, заставляла думать.

Яша Пожарник первым уловил общее настроение, взял стеклянную пробку и постучал по графину.

- Съезд продолжается, - объявил он громко. - Слово предоставляется казначею Макарке, который расскажет, как долетают до нас «волны мировой революции»...

Никто не отозвался на шутку: ребята были серьезными, точно и в самом деле собрались решать съездовские дела.

- Братва! - сказал Митя Азаров, усаживая Яшу Пожарника и продолжая начатый на улице спор. - По-моему, самое главное из всех видов учебы - политическое образование. Многие обуржуазились - ноют, брюзжат: мол, надоела политграмота, мы все знаем. Только если человек неграмотен, он аполитичен. А это как раз и нужно буржуазии. Ей хорошо, если народ забит, неграмотен - лопухов легче обманывать и угнетать.

- Я же говорил, что он начетчик!.. - послышался чей-то насмешливый возглас.

- Заткните этот голос из бездны... - отпарировал Митя и продолжал: - Мы хорошо знаем, что буржуазия больше всего боится политического прозрения народа! Да и коммунистов ненавидит за их политическую зоркость. Почему Запад отстал от нас? Потому что там укоренилось мещанство, мелкособственнический дух и конечно же аполитичность...

- Мещанство - тоже политика! - сказал Ваня Гармаш.

Азаров, ободренный репликой, убежденно заключил:

- Неграмотность беспартийного - беда, а коммуниста - позор!

- Ну хорошо, - сказал матрос, снял бескозырку с ленточками, положил ее на стол и прихлопнул ладонью: - Хорошо. Давайте сложим оружие, штыки в землю и сядем за парты учиться - аз, буки, веди, глаголе, ер-еры, упал с горы... А тут придет Врангель, налетит Пилсудский, пожалуют японцы с Дальнего Востока, а с ними американцы...

Пожарник не дал договорить матросу:

- Никто этого не допустит.

Матрос не обратил внимания на эти слова и продолжал:

- Может быть, вы знаете, кто сказал, что революция тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться? Это слова Ленина. Парижская коммуна погибла потому, что не умела защитить себя. Значит, если учиться, то только в бою!

- Речь Ленина и есть бой!

Михо Гогуа не вступал в спор, хотя и горячился. Но вот он подошел к матросу и обнял его за плечи.

- Послушай, кацо. Кто будет управлять государством через год, пять лет, через десять? Мы с тобой. Как же мы будем управлять, если вот здесь, - он похлопал себя по лбу и добавил: - Ни бе, ни ме?

- Или одна бе и ме, - пошутил Гаро.

Ленька бросил писать и слушал. Ему было все интересно, все хотелось вместить в сердце. А оно было переполнено до краев любовью к этим парням и девчатам, удивлением перед их образованностью! Он ждал, что скажет Надя.

И вот она вступила в разговор:

- Зря вы, товарищи, ломаете копья. Каждый из вас по-своему прав. Почему Ленин говорил об ученье? Потому, что он видит: победа на фронтах близка и надо смотреть дальше. Его речь - это завещание всем поколениям комсомола. Ведь еще Маркс говорил, что можно быть счастливым тогда, когда сделаешь счастливыми наибольшее число людей. Владимир Ильич хочет, чтобы коммунизм стал нашей судьбой, чтобы мы построили его и сделали счастливыми все человечество.

Яша Пожарник ерзал на табуретке: не то хотел возразить Наде, не то ему нравилось, как говорит комсомолка из Донбасса. Остальные притихли и слушали заинтересованно.

- Чтобы строить дом, - продолжала Надя, - надо быть строителем. А чтобы создавать коммунизм, надо быть коммунистом. С себя надо начинать, вот в чем вопрос! Вытравлять в себе эгоизм, не думать о собственном благополучии, не стремиться к личной выгоде, а тем более к наживе, не требовать для себя привилегий и не щадить себя для общего дела, как не щадит самого себя Владимир Ильич!..

- Торгашества не допускать! - не выдержал Яша Пожарник.

- Правильно! - подхватила Надя. - Иначе все скатится назад, к буржуазной республике, как было во всех прежних революциях!

Ленька радовался тому, что Надя говорит точь-в-точь так, как думал он. И вспомнилась Леньке «Памятка коммуниста», которую нашел он в книжечке погибшего Феди Стародубцева: звание коммуниста налагает много обязанностей, но дает одну привилегию - первым сражаться за революцию!

2

Уже было за полночь, а никто не хотел расходиться. После споров пели песни, а потом рассказывали всякие истории. Так неожиданно узнали комсомольцы о трагической гибели матери Оли воронежской. Было это осенью 1919 года, когда белогвардейцы захватили Воронеж. Однажды проскакал по улице всадник, осадил коня возле штаба и передал пакет. Часовой вручил конверт генералу Шкуро; тот прочитал записку, и поднялась тревога. Кинулись искать всадника, а его и след простыл. Тогда и схватили мать Оли. «Куда поскакал красный разведчик?» Она не сказала, хотя и видела. Белогвардейцы расстреляли ее возле дома, на глазах у дочери.

Потом оказалось, что всадником был Олеко Дундич, а в записке говорилось: «Приказываю завтра утром построить ваши бандитские полки на городской площади, где вы вешали рабочих и крестьян. Командовать парадом буду я». Подпись - Буденный.

Комсомольцев тронула печальная история Оли, а Надя сочувственно обняла девушку.

Горькие рассказы сменялись веселыми. Яша Пожарник опять захотел пошутить над Макаркой, но, когда смоленский паренек поведал, в какой жестокой борьбе живет село, как в него стреляли кулаки, а потом сожгли дом, Пожарник растроганно сказал:

- Прости, нарком...

- На шутку не обижаются, - мирно ответил Макарка.

Комсомольцы заволновались, зашумели, когда Михо Гогуа рассказал, что в Грузии в гости к меньшевистскому правительству Церетели и Чхеидзе приехали из Европы главари и теоретики мирового оппортунизма - Вандервельде и Каутский.

- На что надеются эти господа?

- Хотят устроить новый бакинский расстрел?

- Утопить их в Черном море!

- Грузия будет красной, Советской, рабоче-крестьянской республикой! - заверил всех Михо Гогуа. - Комсомолия борется, товарищи! Мы несем знамя бакинских комиссаров, и оно зовет нас к победе!

Уже стояла за темными окнами ночь, ребята устали, а все-таки не расходились, говорили без умолку и не могли наговориться. Так и перешли незаметно к той, всегда желанной мечте, которой заканчивались все дискуссии и споры, - как будут люди жить при коммунизме.

- Вы только не смейтесь, ребята, но мне хочется знать: будет при коммунизме любовь? - окая по-северному, спросила девушка в кепке, делегатка из Вологды.

Под общий смех кто-то проворчал басом:

- Ее на съезд послали серьезные дела решать, а она «робята, хочу любов».

- Будет любовь, обязательно будет, - сказал Ваня Гармаш. - Любовь - это продолжение жизни человека. А мы и живем для будущего.

- Красивая жизнь придет, братва, - мечтательно проговорил Яша Пожарник. - Тогда наука дойдет до того, что захочешь, например, чтобы тебе солнышко светило, - нажми кнопку, и оно засветит. Не хочешь солнца - получай дождик...

- Хорошо бы нажать кнопку, и вы замолчали, - послышался чей-то усталый голос. - Давайте спать ложиться. Завтра рано вставать.

Никто из коммунаров не ответил ворчуну. В разговор вступил Макарка, и по всему было видно, что он согласен с Яшей.

- А что? Я тоже читал, что будут таблетки вместо сна. Захочешь спать, глотни таблетку - и опять бодрый, вроде выспался. Знаете, сколько у человека прибавится времени для труда!

Ленька вспомнил про Кампанеллу, хотел рассказать ребятам, но подумал, что они, наверно, знают, да и не сумеет он так складно рассказать, как Сережка. А Ваня будто подхватил Ленькины думы.

- Нам повезло родиться в такое великое время, - сказал он, - и мы сами будем строить новую жизнь. При коммунизме не будет ни государств, ни границ, прекратятся войны.

Борьба пойдет по линии покорения природы, освоения ее великих тайн. Ведь если подумать серьезно, то мы, люди, еще очень отсталые.

- Как это понимать?

- Человек плохо знает природу, теряется перед ее грозной силой. Возьмите, к примеру, Ледовитый океан. Он сковал чуть не половину земного шара. А если его растопить? Тогда в тундре, где вечная мерзлота, апельсины будут расти. А тайны Мирового океана? Если проникнуть в его глубины и засеять необъятные просторы дна питательными растениями, если развести стаи невиданных рыб? Сколько человечество получит дополнительной пищи...

- Вай, вай, какой молодес, Ваня! - сказал Гаро.

- Ему хорошо в Крыму, там и сейчас апельсины растут...

- У Врангеля Крым...

- Тише, не мешайте слушать...

- Люди будущего полетят к звездам, - продолжал Ваня, но кто-то из ребят перебил:

- А вы слыхали, братва, говорят, на Марсе жизнь открыли?

- Ничего удивительного нет, - сказал Митя Азаров. - У вас в Калуге живет учитель - Циолковский. Так он такую штуку придумал, что лет через десять хоть на Луну, хоть на Марс, а то и дальше...

- В Тулу за пряниками! - пошутил кто-то из ребят.

Комсомольцы разговаривали, смеялись, а Ленька лежал на койке, слушал и думал о друзьях из Второй Конной. Он испытывал чувство боли оттого, что они воюют, а он в Москве и спит не в седле, а на кровати, а под головой не корявая, раскаленная зноем земля, а настоящая подушка. Может быть, уже многих друзей нет в живых... Лишь одно успокаивало: видел он Ленина, говорил с ним. Знал Ленька, какую радость доставит бойцам, когда расскажет о Ленине. Для них ничего нет дороже, лишь бы знать, что жив и стоит у руля Главком революции!..

3

Ваня Гармаш уехал, не дожидаясь окончания работы съезда. Обстоятельства осложнились, и ему надо было спешить. Проводили его всей коммуной. Ваня ничего не взял с собой, кроме врангелевских денег и портрета Ленина. Портрет Ваня зашил в подкладку пиджака.

После отъезда друга Ленька загрустил. Ему не давала покоя мысль о Тоньке - здесь, в Москве, она или нет?

На другой день отправился искать подругу детства. Сначала хотел позвать с собою Надю, но потом подумал - еще засмеет...

Пошел Ленька искать рабфак. Прошел всю Бронную, очутился на Садово-Кудринской, подивился огромным липам, которые росли посреди улицы, точно лес. Трамваи, звеня, бежали мимо стены деревьев, и рельсы были усеяны желтой листвой.

Удивлялся Ленька: как это он ходит один по такому большому городу и не теряется! Меряет щербатые тротуары смелыми шагами, и только шпоры позванивают. Знай наших!

Наконец какой-то парень сказал, что рабфак есть на Мясницкой. Где находится эта улица? «Где мясом пахнет, там и есть!» - отшутился парень и пошел по своим делам. Другой объяснил: «Мясницкая недалеко от Сретенки». - «Сретенка где?» - «Крой прямо, там спросишь».

Не может быть, чтоб он, разведчик Второй Конной, не нашел Тонькин рабфак! Долго шагал, все пятки отбил, а все-таки нашел.

По разбитой каменной лестнице поднялся на второй этаж. Вокруг было тихо, холодно и сыро. Какая-то женщина в золотых очках, в пальто и муфте подкладывала в печку обрубки мебели.

Ленька решил сказать, что ищет сестру.

- Тоня? А фамилия как? - спросила женщина.

Хоть сквозь землю провались - забыл Тонькину фамилию. Надо же, беда какая... И вдруг вспомнил.

- Цыганкова.

- Такой нет, - сказала женщина, водя пальцем по журналу, потом добавила: - Кажется, была черноглазая, с косичками... Только сейчас никого нет. Все уехали на фронт. Занятия временно прекращены. Так что ищите на фронте свою сестру или кто она вам... - И женщина многозначительно улыбнулась.

- Извиняйте... - сказал Ленька и надел буденовку.

Выйдя из рабфака, он задумался. Неужели правда, что Тонька на фронте? Как могли ее взять, если она винтовки в руках не держала? Вот так история! Абдулка говорил, что она стащила у него кинжал - значит, готовилась... Могла в Москве окончить курсы сестер милосердия и сейчас раненых перевязывает. Может быть, даже с братом Абдулкой встретилась - где-то сейчас дружок воюет? Поди, кочегарит на бронепоезде, который захватили у Врангеля?

Так и вернулся Ленька ни с чем. Никому из товарищей не сказал, где был, только перед Надей пришлось открыться. Она увидела его и обрадовалась:

- Леня! Мы тебя целый час ищем... Получена депеша из Донбасса, наше воззвание читает молодежь. На каждом руднике комсомолия стала под ружье. Так что Врангелю будет тошно. Ну, а ты где пропадал?

- Тоньку разыскивал. Помнишь, я тебе говорил про нее?

- Юзовская девчонка, что ли?

- Сестра Абдулки...

- Да ты, никак, возлюбленной обзавелся? - спросила Надя, лукаво усмехаясь. - Ой, смотри, шахтер, голову потеряешь!..

Зарделся Ленька, даже глаза опустил, хотя мог бы поклясться господом-богом и всеми святыми, что она просто подруга детства и он отвечает за нее по линии комсомола...

Между тем Надя притихла, задумалась, а потом сказала с сожалением:

- Да, сейчас не до любви... Такова историческая необходимость. Ничего, парни и девчата будущего долюбят за нас, дорадуются. А нам идти в бой...

4

Съезд продолжался девять дней, а когда закончился, настал для коммунаров самый трудный час - расставанье. Собрались все на последний совет и долго молчали, с грустными улыбками поглядывали друг на друга.

- Ну что, выходит, дружбе нашей конец?

- Она только начинается. Приезжай ко мне в гости в Калугу.

- У вас тесто на локоть меряют, не поеду...

- А ты дубинник орловский: за громом с палкой гонялся.

- А у нас громы знаешь какие? Если над Орлом грянет, в Калуге все попадают.

- То-то у нас пожарная каланча треснула, - сказал Митя.

Яша Пожарник развел руками:

- Братва! Ну что это за дело, как я без вас буду жить? Оля, ну хоть ты приезжай ко мне в Курск.

- Ты почему девушку увлекаешь? - запротестовал Миха Гогуа. - Оля, поедем на Кавказ.

- Лучше со мной в Ереван. Будешь лаваш есть, кишмиш кушать! - крикнул Гаро.

- Стоп, машина! - сказал Митя Азаров, и все поняли - шуткам конец. - Совет коммуны считаю открытым. И я первым прошу слова.

Митя постоял молча, посмотрел на флаг коммуны, на котором кто-то из комсомольцев написал вещие слова: «Вы должны воспитать из себя коммунистов. Ленин», - и продолжал:

- Мы, коммунары, как горсть зерен, - разъедемся в разные концы, как будто рассеемся по всей земле. Вот и пусть каждое зернышко даст новый росток, пусть там, куда отправится каждый из нас, возникнет новая коммуна. И получится, что наша московская комсомольская коммуна обернется сотней новых!..

- Правильно, Митя.

Постановили укрепить флаг коммуны на крыше Третьего Дома Советов - пусть развевается там, где жили комсомольцы, пусть реет над Москвой, возвещая о начале новой жизни.

Яша Пожарник и Михо Гогуа влезли на крышу и укрепили флаг. Его развернуло порывом ветра, и делегаты запели «Интернационал».

Вот и все. Остаток коммунарской казны решили передать в фонд Коммунистического Интернационала Молодежи, и все коммунары получили дорогой подарок - первые значки, изображавшие Красное знамя, а на нем три буквы - «КИМ».

5

...Едет поезд из Москвы на фронт. Возвращается в родную часть конармеец Ленька Устинов. Весело постукивают колеса, бегут за вагонами желтые березы, мелькают ели, машут прощально багряными ветвями кусты калины.

Стоит Ленька у окна и задумчиво смотрит, как проплывают мимо тронутые осенью поля. Остались они опять непаханными: не на чем пахать и некому - под ружье стали миллионы рабочих и крестьян: надо защищать Республику труда.

Скоро встретится Ленька с боевыми друзьями. Как-то им воюется? Газеты приносят тревожные вести: Врангель переправился через Днепр и заходит в тыл каховской группе войск. Скорее бы Семен Михайлович Буденный подходил со своей Первой Конной. Налетят две крылатые армии и погонят Врангеля через Перекоп, через Сиваш в Черное море.

Надо кончать войну - и за работу, за ученье. Так сказал Ленин...

Подумать только: Ленька разговаривал с Лениным. «Вы ранены, товарищ?» Да какой я товарищ, Владимир Ильич?

Я Ленька Устинов, пацан из Юзовки, друг Васьки и Феди Стародубцева, который у вас на посту стоял. Вот что надо было сказать Ленину, да не успел. А насчет ранения тоже надо было ответить иначе: мол, до свадьбы заживет. А вот не сказал, и про Махметку забыл. А ведь просил Махметка, за поездом бежал и все спрашивал: не забудешь? Оттеснили меня, Махметка, каждому ведь хотелось с Лениным поговорить...

Едет поезд на фронт.

Прощайте, друзья коммунары! Наверно, Митя Азаров уже вернулся в свою Калугу и создал новую коммуну. Спасибо Ленину за науку! Теперь Ленька знает, как жить и с кем бороться, кого карать, а кого миловать. Слово «борьба» наполнилось теперь смыслом куда более широким, чем просто рубка или пальба из орудий. Борьба - это и бой, и труд, и ученье.

Мчится поезд на фронт. Смотрит в окно юный буденновец, а думы, как перелески, бегут и бегут одна за другой... В передних вагонах песню поют, и хорошо ее слушать под стук колес:

Коммунаров семья,

Собирайся тесней.

Разобьем мы врага -

Будем жить веселей...

Сумерки сгущались над пустынными просторами курской земли. Спали пассажиры, а Леньке не спалось: то тревога обнимала сердце, то радость наполняла душу - к своим едет! Кончать с Врангелем надо. Найти Геньку Шатохина, поставить точку на его подлой жизни. Всех буржуев стереть с лица земли, дать свободу бедноте измученной...

Лишь когда совсем стемнело и черное небо укрыло землю, не в силах был Ленька бороться с усталостью, заснул.

И приснился ему забавный сон. Будто вернулся он к своим, а тут Ока Иванович сидит верхом на коне, а у него на голове шапка железная, как у князя Игоря, и одежа золотом сверкает. Вынул командарм шашку и говорит: «О, дайте, дайте мне свободу». Потом пришпорил коня и помчался, Ленька - следом, да только не на коне, а на своей шинели - руки раскинул, точно крылья, полы распластались в воздухе, и летит он над землей и кричит: «Товарищи, я товарищ!» А тут и вовсе чудо. Появляется Буденный Семен Михайлович, поглаживает усищи и смеется: «Здравствуй, товарищ. Я знаю, что ты был на съезде в красных галифе».

И дальше говорит Буденный, только почему-то голосом Сиротки:

«Иди, Ленька, дальше в путь. Революция не кончилась, и врагов еще тьма-тьмущая. Иди, сын шахтерский, сражайся за счастье трудового народа, строй Коммуну! А если придется принять смерть в бою, пусть твое сердце не дрогнет...»

Спешит поезд на фронт...