"Что может быть круче своей дороги?" - читать интересную книгу автора (О'Санчес)

Зимы в Бабилоне мягкие и тяжелые, как намокший снег. Они и есть, в основном, намокший снег. До середины мая еще жить можно: осень у нас красива, дворники многочисленны, а хнычущие то и дело небеса — все-таки достаточно высоки для дневного света, не препятствуют. Но чуть только забрезжит июнь в календарях, как со стороны знойной Антарктиды валят в нашу сторону караваны туч, и все гуще они, все ниже, все чернее... Навстречу тучам и гусиным крикам бросается Эль Ниньо, течение, подтянувшее с далекого экваториального севера теплые потоки Атлантики... Оно, быть может, как лучше хочет для Бабилона, от лютого холода пытается спасти... И спасает, конечно, спасибо ему... Короче говоря, начинается многомесячный метео-шизофренический шабаш под прикрытием темноты и сумерек. Редко, редко когда появится над городом зимнее солнышко, и почти обязательно выбирает при этом стужу. Солнце есть — тепло пропало, оттепель пришла — солнца не дозваться.

Вот тут-то зимний отпуск в самую жилу мне придется: располовинит сезон снегов и сумерек, передышку даст, да еще одну зимнюю неделю заменит летней. К черту зиму, долой метели, мы с Шонной на море едем! У нас в Бабилоне — в какую сторону ни ткни — море за горизонтом, вернее, океан. И не просто океан, а всюду Атлантический: восточный атлантический, южный атлантический, западный атлантический и северный атлантический. Но морем принято называть лишь ту его часть, которая омывает северное тропическое побережье, где каждый день и круглый год — лето. Наш городской «бабилонский' океан — он рядом: вышел из дому, сел в мотор и через полчаса на побережье. Но он «неправильный', океан столичный, мелкий и пресный. Словно стихия, ставшая бомжом, — сер, некрасив и грязен.

Юго-западную часть Бабилона облизывает залив « Бабилонский Язык', или, по-простому: Заливной язык. Бывает, что и купаются там горожане, и загорают, и под парусами ходят на полуигрушечных плавсредствах... А все же морем называют северное побережье... Картагенцы очень любят именовать настоящим океаном только свои, восточные прибрежные воды, пустынные и штормовые, но провинция — она всегда такая: что в ней есть — тем и пыжится. Иневийцы неплохо освоили кроткое западное побережье, но кроме расписных купеческих дворцов и умеренного климата — там не слишком много достопримечательностей. Зато север... Я буду нырять. Я буду глубоко нырять! С маской, в ластах, с подводным ружьем... Поохочусь, для Шонны поищу всякой разной красивой подводной дребедени... Эх, вот бы жемчужину... Я, когда представляю море, всегда мечтаю найти и подарить Ши какую-нибудь невообразимо уникальную жемчужину... Почему нет — находят ведь люди?

Странное дело: наши два мелких отпрыска, возглавляемые Жаном, легко согласились пожить всю неделю с бабушкой и дедушкой, с моими тестем и тещей, покамест мы с Ши будем отдыхать на северном побережье. Видимо, романтики им захотелось, разгильдяйства, постоянных конфет и булочек, в противовес детскому саду и правильным, но строгим папе с мамой. Погодите, милые детки, вы еще — ох, как соскучитесь по нам, вы очень быстро поймете и прочувствуете разницу между эпизодическим сюсюканьем с подарками от бабушек-дедушек и постоянным родительским долготерпением... И мы с Шонной соскучимся по нашим зайчикам, суток не пройдет. А уж к концу недели... Бедные дорогие крошки, брошенные легкомысленными предками на произвол бабушек и дедушек! Но, с другой стороны, мы, осененные молодостью и премиальными, тоже имеем право на красивую бездельную жизнь среди пальм и слуг, под балдахинами, укрывающими нас от золотого тропического солнца!

Мышцы у меня не то чтобы совсем уж чемпионские — но имеются в достаточном количестве, и всегда подкачаны, поэтому я легко, почти без остановок, допер оба чемодана к стоянке такси (решили не строить себе лишних хлопот с мотором и долгой парковкой в аэропорту), а от стоянки к билетной стойке. В чемоданах наши вещи, мои и Шонны, потребные для недельного путешествия. С моей стороны это бритвенный прибор, зубная щетка, несколько пар носков, трусы-футболки, двое джинсов, две рубашки, скакалка, пистолет. Впрочем, пистолет в кобуре, а кобура на мне, под пиджаком, рядом с билетами и документами. А, еще шлепанцы и полотенце. Все. Остальное — предметы первой женской необходимости. Помню, дети уже спали, а я смирно следил, как Ши укладывает вещи. Все шло чудесно, да я не удержался и спросил: не подогнать ли, типа, грузовик, вместо чемоданов? О-о-о, это была коррида! Сначала она меня, мою презренную сущность, окончательно изобличила энергичными эпитетами, а потом добила морально, предметно доказав и показав, что все до единой тряпки жизненно потребны в нашем походе, и что из всех известных в мире женщин, меньшим количеством барахла довольствовалась одна лишь прародительница Ева!

— ...и Лилит.

— Что? Ты издеваться, да, измываться надо мною вздумал...

Какие там бандерильи!? А вы бы удержались на ногах, если вам в грудь на всех скоростях врезался бы кружевной бюстгальтер третьего размера? Запущенный яростной рукою практически в упор? Вот и я пал, почти бездыханный... Хорошо еще, что слабеющими пальцами, случайно, зацепился за Ши, за ее локоток; это изменило траекторию моего крушения, и я рухнул на тахту. Тахта у нас прочная, хотя и не очень жесткая, к тому же и Ши, оказавшаяся между нами, самортизировала, самоотверженно и почти добровольно пригасила тяжесть падения моих восьмидесяти трех килограммов...

«Все включено». Это когда помимо номера с обязательной пятизвездочной начинкой, и шикарного набора тупых внутригостиничных развлечений, ты можешь безразмерно пить и жрать трижды, четырежды в день, до конца недели, или покамест не лопнешь. Я всегда из-за этого переживаю, в отличие от Шонны: она себе грейпфрутик возьмет, пирожное, пирожок, помидорчик, свежевыжатый сок, пиалушку с жульеном... Это за целый день! И все, и довольна по уши, и еще перед зеркалом потом скачет как коза, ищет следы целлюлита и ожирения... Там их, следов этих, еще меньше чем от инопланетян, да что толку говорить, « у тебя всегда все хорошо, ты всегда всем доволен, а потом оказывается, что...»

— Ну, что оказывается? Что?

— То, что я недостаточно хорошо выгляжу, и что ты только и зыркаешь своими глазенышами по сторонам... На всех этих... Я за два дня тоже загорю, не хуже чем они. И сброшу лишний вес.

— Ну какой в тебе лишний вес, самой-то не смешно? Здесь, что ли? Или здесь... О... вот тут все очень даже в норме... Вот здесь худеть не надо...

— Ай! Поосторожнее, господин медведь! Мне только синяков на попе не хватало.

— Я и так осторожно. Больно?..

— Нет. Не больно... У-у-м... Пожалуй, ты не медведь.

— А кто? А здесь тоже не больно?

— Ты медвежонок. И очень-очень хороший медвежонок...

Впрочем, мы отвлеклись. Почему я переживаю? Потому что еда — одно из любимых моих удовольствий, а поскольку я не взял с собой ни плеера, ни карандашей, ни красок, то и роль пищевых утех, как минимум, не понижается в этом нашем путешествии за зимним летом... Переживаю и ем, ем и переживаю, что — вон еще сколько всего нетронутым осталось... Но на самом-то деле я не обжора. Все эти жюльены, тортики, грейпфрутики — от всего этого я отказываюсь легко и с гордою душой. Но мясо... После иных казусов, во время нашего отдыха, неопытному глазу несложно было бы спутать меня с гоблином-людоедом. Расскажу на эту тему случай, как я проголодался, вернее, мы с Шонной проголодались.

На третий же день, в полдень примерно, мы с Шонной опять рванули, как и хотели, в очередное пешеходное путешествие вдоль побережья. Сумку с принадлежностями несу я, фотоаппарат — Ши. Все честно.

Городки по Северному тропическому побережью словно бусы нанизаны вдоль бесконечного песчаного пляжа, иногда сливаются один с другим, как Солнечный и Мариано, иногда разделены острым язычками заливов и бухточек...

Путь из Мариано, где мы остановились, в Солнечный — путешествие из простейших: вышел на приморский тротуар и шагай себе на запад, по фигурным каменным плиткам, вдоль кафешек и пляжей, как раз придешь в другой город, так и не коснувшись ногой первозданной поверхности земной... Легко, однако, не сказать чтобы очень уж интересно. Другое дело — из Мариано двинуть в Парадизо, на восток, где тротуары кончаются немедленно вслед за вторым километром пути. А всего этих километров одиннадцать...

Да неужели такие крутые ребята, как мы с Шонной, не отгуляем ничтожные одиннадцать? Играючи! Вот мы и пошли. Идем, такие, лимонаду и противосолнечного крема у нас полно, энтузиазма еще больше. Пляжи — изумительные; даже если они, кое-где, черного песка, это нам нисколько не мешает. Километров за пять-шесть от населенных пунктов, цивилизация почти заканчивается, и начинаются нудистские пляжи, между прочим, запрещенные законом, как противоречащие нормам нравственности праведного нашего государства. А раз запрещены — грешно было бы не нарушить. Ну, Шонна, разумеется, и подбила меня на противозаконные деяния. Сначала я артачился, сказал свое категорическое нет, но на третьем, по-моему, пляже согласился: мужиков на нем практически не было, кроме двух старых павианов-резусов, зато молоденьких телок — целый урожай, с десяток, примерно. Придраться ко мне, на мое согласие, невозможно, хотя Ши и попыталась... Йес, голышом купаться в открытом океане — в этом что-то есть! Единственное только чудится, что сейчас под водой кто-нибудь подплывет и жадно укусит в самое святое... Как будто надетые плавки надежная защита от хищников морских. Но, в остальном, привыкаешь быть голым меж людей — мгновенно, кажется, что именно так и должно быть среди песка и волн... А если что — окунул чресла в охлаждающую воду, или перевернулся животом в дюну — и полный порядок, никто не хихикает по сторонам, и никто не шипит зловеще в покрасневшее ухо... Да, но мне было совсем не в кайф понимать, что какие-то уроды разглядывают, или хотя бы могут разглядывать мою голенькую Шонну... Я утешил себя мыслью, что они стары и некрасивы, эти двое, и что пялятся они на весь цветник, и что никогда в жизни нам с ними не встречаться больше... Моя дорогая и несравненная испереживалась гораздо сильнее, заявив напоследок, что такое несносное животное как я, даже на приличный пляж нужно выводить в штанах и с повязкой на глазах.

— Вот что, вот что ты там такое узрел, что на тебя это произвело такое впечатление?

— На меня произвело? Я узрел?

— Не на меня же! На животе он загорал, бедненький! Артезианскую скважину не пробурил ли, загорая?

— Самая голая ходишь, прелестями виляешь, меня этим компрометируешь перед благонравными девицами, а потом еще и жалуешься.

— То есть, получается, это я виновата?

— Ты, и только ты. И сейчас я тебе это докажу...

— Ричик, ну ты что... Не сходи с ума... Здесь же люди ходят...

— Пусть не ходят, где не следует.

— Нет, я так не могу...

— Что значит — не могу? Надо.

— Кому — надо? Тебе? Пусти...

— Нам. М-моя прелесть... Стоять!..

Секс на открытых просторах в безлюдных местах, пусть даже и с риском поцарапаться о кактус, или быть застуканными случайным прохожим, это... Это — впечатляет, в хорошем смысле слова. Мне, нам — понравилось.

Парадизо ничем не отличается от нашего Мариано, только родного отеля не видать. Ну, мы решили не тратить лишние деньги на лишние калории, посидели в местной кафешке за чашечкой кофе (я — кофе, Шонна — сок), пофотографировались вокруг достопримечательностей третьего и четвертого сорта, и двинулись обратно. И дернул же нас черт «срезать» «ненужную» петлю на обратном пути, пойти не вдоль кривого ландшафта, а напрямик, через невысокую гору... С горки на горку, в какую-то лощинку-лошинку — заблудились! Нет, направление-то мы знаем, конечно: океан и шумит, и временами встает на цыпочки, подмигивает нам разноцветно, да вырулить на дорогу никак не можем, все колючки, трещины в почве, обрывы... И это бы не беда, но — тропики! Солнце — только что стояло на этом вот месте горизонта: ап! — и нет его, ночь кругом! Уличных фонарей — ни одного на пустырях, месяц узенький, ни тепла от него, ни света... Шонне-то хорошо, потому что ей есть к кому обратиться за помощью и пожаловаться, а — мне каково? Влипли крепко, ни вперед, ни назад. С точки зрения Робинзона Круза, проблема смешная и никакая: остановились, приняли горизонтальное положение на более-менее удобном кусочке теплой земли, обнялись — и лежите, дожидайтесь, пока солнце взойдет... Но мы, увы, не робинзоны, а изнеженные бледные росточки городской цивилизации, нам подавай джакузи, ужин, мягкую кроватку в двух метрах от телевизора...

— Ричик, мне страшно...

— Не бойся, птичка. Максимум риска для нас — опоздать к общему ужину и есть остывшее.

— Правда? Тогда ладно... А змеи?..

— Змеи тут не водятся, — уверенно объясняю я и делаю себе узелок: проверить потом в рецепции — правду ли говорю?

— Но ты найдешь дорогу?

— Уже нашел. Плохо только, что придется возвращаться по ранее пройденному и давать кругаля в обход трещины. Устала?

— Есть немножко.

— Я бы тебя на руках понес, да боюсь в темноте уронить. Хочешь — забирайся ко мне на закорки, будешь сидеть сзади и дорогу высматривать?

— Ты же сказал, что нашел дорогу? Нет, Ричик, я своими ножками, знаешь я какая сильная?

— Конечно, знаю. Осторожнее, по-моему, сейчас будет спуск, держись за меня крепче...

Долго ли, коротко, выбрались мы на твердый и ровный тракт, однако и здесь не удержались от приключения, вломились сослепу на чужую, плохо охраняемую стройплощадку. Лучше бы хозяева не экономили на сторожах, а то пока я втолковал старому дураку, что нам от него и от этой местности нужно, он чуть ли ни обделался, в обнимку со своей рухлядью, охотничьей «вертикалкой»...

Только возле рецепции мы с Шонной поняли, насколько устали и проголодались: надо, надо, надо всего-навсего лишь взять ключ, пройти десять метров к лифту, подняться на четырнадцатый этаж, умыться, переодеться — и обратно, ужинать. Всего делов! Но — вот они ресторанные двери и запахи, четыре метра, против десяти к лифту, и мы уже не в силах потерпеть... Слабаки.

— Ладно, — говорю, — сообразим.

Короче, изложил я в двух словах администраторам историю нашей поцарапанности, засоленности и запыленности, снискав вежливое и теплое сочувствие, омылись мы в ресторанном умывальнике, и, с тарелками наперевес, рванули к шведскому столу. Ши, естественно, в своем репертуаре: ну как можно, миновав гору с котлетами, тянуться за каким-то там овощным салатиком??? Впрочем, положила она и омлет, две сосиски, тостик... Женщины, что с них взять. Я же для начала размялся счетверенными свиными котлетами, потом взял барбекю, потом пару ломтей ветчины, и только после этого поменял тарелку на чистую, положил в нее салат из помидоров и капусты, вареной картошки с укропом и печенку в соусе. Соуса — побольше, соуса всегда надо набирать вволю, чтобы не сухо было жевать. Хлебца — один кусочек, и то под соус. Вот теперь можно спокойно поужинать.

— Ричик, ты просто дикий зверь, тигра полосатая. Если бы мы не нашли дорогу, я знаю, кого бы ты съел в темноте среди кактусов.

— И кого же?

— А ты сам не догадываешься? Не шевелись, ты соус на грудь посадил... Салфеточка... Во-от... Ричик, найди мне, пожалуйста, виноградный сок, что-то я не ви...Ой! ой-ёйёйёй!.. Ричик...

— Что? Что такое?..

— Тихо... Пожалуйста, тише... смотри... вон там... не так резко поворачивайся...

Я скосил глаза направо, у стойки с напитками мужик какой-то наливает себе... Бородатый, в темных очках... На фиг ему темные очки вечером? Ши явно на него и ни на кого другого пытается обратить мое внимание, хотя бы просто потому, что кроме нас троих и обслуживающего персонала, в зале никого не осталось, все на концерте иневийских эстрадных звезд, устроенном отелем в рамках ублажения постояльцев... Я уж грешным делом подумал на миг, что Бобби Жук тоже решил отдохнуть неподалеку от нас, в соседних номерах, и Шонна его увидела... Избил бы, не колеблясь, назойливого коллегу: только знакомых по работе рож мне и не хватало на отдыхе!

— Боже... это же Чилли Чейн...

— Угу. Будет тебе Чилли Чейн в занюханном курортном городишке по шведским столам скакать.

— Тише ты... это точно он...

Если и есть на бабилонском звездном небе сверхсупермегазнаменитость, ни с кем не сравнимая, то это Чилли Чейн. Ярче его — только два светила: Солнце и Господин Президент. Вернее, в порядке убывания: Господин Президент и Солнце. Но от старины Чейна — тоже сияние исходит будь здоров! Народный любимец, герой-любовник, рыцарь без страха и упрека, воплощенная романтика целлулоидного бытия. Да еще и поет.

Смотрю — вроде, он. А может и не он.

— Соку тебе? Одну секунду. — Встаю я, такой, и расслабленно ковыляю к емкостям с жидкостями: Шонне сок наливаю, себе кофе. Чувак стоит в полуметре от меня и, похоже, размышляет, чем бы ему свой кофе заправить...

— Сливки не берите, вкус у них не тот. Жирноваты, по-моему.

— Да? И мне так показалось. Ладно, тогда какао попьем. — Точно, его голос, этот тембр спутать невозможно...

— Великодушно прошу меня извинить, но... это ничего, что я вас узнал?

— Гм... Да нет, все нормально. А что, маскарад мой неважнецкий получился? — Мужик... вернее, кинозвезда Чилли Чейн, поправляет очки, трогает бороду...

Я подумал с полсекунды, прежде чем ответить...

— Главный ваш маскарад — отнюдь не усы и не борода, и не волосы на лоб, и не темные очки. Никому в мире даже в голову не придет, что вы — и здесь!

— Но вам же пришло? — Тут я рассмеялся, но негромко, чтобы халдеи не прислушивались.

— Вы слишком хорошо обо мне думаете. Это жена моя вас первая узнала, не я. Очень ценит ваши фильмы и ваши песни. — Дернуло же меня за язык Шонну вплетать!

— Спасибо. — Тут Чилли Чейн поворачивается и отвешивает моей Ши поклон, сопровождая его своей знаменитой улыбкой, которая, даже сквозь бороду, всех женщин подлунного мира пробивает насквозь. Говорят: светский лев, будучи вырван из привычной среды обитания, более всего походит на осла. Здесь это — категорически не тот случай! В полном блеске наш Чилли, безо всякого привычного ему антуража, только за счет великолепного собственного Я. Помню, про себя подумал в тот миг: если что — мир быстро обменяет харизматическую кинозвезду на память о мученической его смерти... Но, надо отдать ему должное: не было в его улыбке и поклоне флирта и обещаний... И Шонна под стать: теплая улыбка без экстаза и сдержанный кивок.

— Свободных мест масса, но, быть может, составите компанию нам с Шонной? Или вы уже поужинали? — Чейн опять царапнул пальцем дужку очков, потер переносицу...

— Не привык носить эту заразу... купил какие попроще, и вот мучаюсь. С удовольствием составлю вам компанию, одичал... Ужинать почти не хочу, я просто заскочил, полюбопытствовать, мясца вот отведал. А вы почему не на концерте?

Мы ему в двух словах рассказали — почему, а он про свое нежелание даже и объяснять ничего не стал, и так все понятно.

— А... Пишут... я слышала, что вы не едите животную пищу?

— Было дело, увлекался, в Индию даже ездил, за светом истинных знаний. Однако и сейчас я не просто поедаю фауну, но спасаю флору от травоядных! Кстати, судя по запаху и виду, это не кофе, дамы и господа.

— Но и не чай, — возражаю ему я, не с целью защитить вкусовые свойства весьма посредственно приготовленной бурды, а чтобы не терять нити разговора. Ши приторможена слегка, молчит, растерянная, не помогает, но я-то понимаю, что в любом случае сейчас мы раскланяемся, улыбнемся друг другу — и знакомство наше будет завершено... Так, поболтали ни о чем, называется... Все равно — событие. Уже не даром съездили!

— Может, если не возражаете, поднимемся ко мне, и я угощу вас своим? У меня в номере смонтирована моя личная кофеварка, я ее из дому захватил, единственная уступка моей изнеженности?..

Сам пригласил! Кр-р-руто! Как в кино! Ну, будет Шонне о чем подругам рассказать! Да и мне тоже! Не поверят ведь. Фотоаппарат, правда, есть, даже со свободными кадрами, но... посмотрим...

— Хм. От такого предложения грех отказываться. Ты как, дорогая?

Дорогая, конечно же, не против, но у нее свои резоны, которые иногда сильнее воли целого пантеона богов и триллиона соблазнов...

— Вот так прямо? В таком виде? Я... в затрапезе, нечесаная, лицо...

— Я тоже без грима, — смеется, — делов-то — по чашечке кофе пропустить.

«Делов»... Шонна потом призналась, что эти невеликосветские «делов» и решили вопрос:

— Ну, если и вы без грима, и если Рик не против, пойдем как есть. А вы где остановились?..

Чилли Чейн в три раза дольше его варил, кофе своего приготовления, нежели мы его пили, но за первой чашечкой пошла вторая, а потом по бокалу шампанского... Как-то так — разговорились все вместе, расслабились... Кофе отличный, даже я ощутил.

Чилли охотно поведал нам тайну своего здесь пребывания. Оказывается, временами ему во что бы то ни стало требуется выскочить из привычной среды обитания, «глотнуть воздуха свободы». Иногда он выезжает для этого за границу, но чаще остается дома, в Бабилоне и его окрестностях. В восточных горах есть у него имение (Еще бы! Знаем, конечно, телевизор-то смотрим: шале и пятьсот гектаров дикой, но ухоженной природы), на западном побережье еще одно, не хуже, да под Бабилоном-городом вилла... Но и там иногда все его достает, а вернее — напротив: он как в вату закутан, окруженный всеми этими секретарями, поварами, охранниками, коллегами... А когда и достает, даже сквозь вату: туристами и фанами, которые стаями бродят по окрестностям... Тоже ведь проблема не из приятных — фаны эти. В общественный туалет не зайти: организм отказывается очищаться на глазах у публики! Поэтому Чилли Чейн выбегает инкогнито в мир, в гущу народную, чтобы знать, как простые люди живут, и чувствовать то, что они чувствуют... Очки и борода, вполне этого хватает. Особенно, если забраться куда-нибудь в глушь несусветную, засесть, без челяди и охраны, в каком-нибудь захолустном отельчике без претензий...

Н-ну да, вообще-то говоря, все ведь от точки зрения зависит: это для нас волшебные пять звездочек, а для него — захолустье без претензий...

— Я третью зиму так сбегаю, и вы первые, кто меня узнал. Горячо надеюсь, что вы меня не выдадите!

Мы все дружно рассмеялись... Так вот почему он нас к себе-то позвал! Чтобы уговорить нас молчать... Но — резонное ведь желание, очень даже.

— Ни за что! Слово даем.

— Скажите, Чил... А... Потом? Когда мы вернемся? Было бы очень жестоко продолжать держать слово и в Бабилоне, у меня же подруги... — Ши такого жалобного тона в голос подлила, что мы с Чейном — опять в хохот.

— Помилуйте, ведь я не изувер какой, чтобы заставлять вас хранить вечное молчание по столь ничтожному поводу. Просто, пока я здесь, пока вы здесь — пусть только мы втроем и знаем. Хорошо?

— О, конечно, не сомневайтесь в нас.

— Да. — Тут я вылез из кресла и внимательно посмотрел на часы. — Дорогие гости, а не надоели ли вам хозяева? Пора, пора, пора. И так мы, как в голливудской сказке: целый день мечемся от приключения к приключению, одно другого ярче. У меня — и то мышцы ноют, а Ши завтра просто не встанет.

— Еще посмотрим, кто не встанет, это ты у нас сонюшка-сова. Я утренний бассейн ни за что не пропущу. Но это правда, нам пора.

И вот мы уже у дверей, отблагодарили друг друга как следует, самыми теплыми словами, и я уже за дверную ручку взялся...

— Послушайте... Боюсь показаться настырным, навязчивым... — Я оборачиваюсь, нет все в порядке: он смотрит на меня, а не на Шонну. — Есть просьба...

— Бросьте вы, дорогой наш Чили Чейн! Навязчивым... Если мы хоть чем-то можем помочь — всегда и на ура.

— Спасибо. Гм... А вы собираетесь еще куда-нибудь в поход, или ваша программа этого не предусматривает?

Мы с Шонной переглянулись... Черт возьми! Сам Чилли...

— Собираемся. Да, Ши? Не напугали тебя нынешние страсти?

— Напугали. Но я уже снова ничего не боюсь. Завтра у нас плановая экскурсия в аквапарк и в ботанический сад, и бездна покупок родственникам, а послезавтра мы с Риком именно что собирались попутешествовать. Но мы пешком, не на моторе.

— Вот-вот-вот, в том-то и прелесть, что пешком! Знаете, с телохранителями по бокам не больно-то погуляешь по нетронутой природе... Не расслабиться, как под конвоем.

— Местная природа дикая и нетронутая довольно условно, однако нам с Ши понравилась рассекать посреди нее. Если вы не возражаете составить нам компанию послезавтра — будет просто зашибись.

— Рик! Что ты несешь?

— А что я такого сказал?

— Не возражаю и даже буду счастлив. Это будет действительно, как вы изволили выразиться, зашибись!

— О, Боже! И вы! Великий Чилли Чейн — и выражается словно... словно... Никогда не ожидала. О-о, мужчины...

— Виноват, однако же герои моих ролей выражаются в некоторых фильмах куда как более кудряво.

— То — фильмы. Впрочем, мужчины — всегда подростки с маргинальным уклоном. Боже, неужели я доживу до ванны и душа?

— Да... Пора, идем. До послезавтра!.. Чил.

— Непременно, Рик!. Ваш номер четырнадцать двадцать пять? Я позвоню.

— До свидания. — В самое последнее мгновение я спохватился и успел его тормознуть вопросом:

— А как же вы умудрились избавиться от телохранителей? Им же запрещено подчиняться вам в этом вопросе?

— Вы правы, да, запрещено. Очень просто: я дал расписку в том, что временно прошу исключить исполнение пункта такого-то из нашего контракта номер такой-то с охраняющей меня фирмой такой-то. Вы даже не представляете, как хочется иногда побыть простым человеком.

— Иногда? Иногда — да...

Следующий день мы с Шонной провели как и собирались, в экскурсиях и покупках, а ближе к вечеру задумались: позвонит, или не позвонит?

— Может, сами позвоним?

— Нет, Ши, не хочу. Кроме того, с «люксом» внутри отеля соединяют только через коммутатор, мы же не знаем, под каким именем он в «ключарне» зарегистрирован. Забыл если — значит забыл, имеет полное римское право. Он ведь звезда, суперзвезда, представляешь, сколько в мире есть желающих свести с ним знакомство?

— Да, Ричик, конечно же ты прав. Но в любом случае — он был с нами очень мил и прост.

— И мы были очень милы и просты по отношению к нему. Не вздыхай.

— Да уж! Особенно ты. Надо же: «зашибись». Так подворотней и пахнуло.

— А ты сама только что повторила это невеликосветское слово.

— Повторить — вовсе не значит держать его в своем активном лексическом запасе... Рик! Возьми скорее!

— Але? — поворачиваюсь к Шонне и киваю: он!

— Да... Чил. То есть абсолютно. Угу... Мы тоже так думаем. Да, Ши? К десяти ноль-ноль соберемся? Хорошо. А, быть может, тогда не у рецепции, а прямо на улице, у тех двух пальм, возле парковки? Отлично. До завтра... Передам, она вам тоже...

Положил я трубку, да как хлопну я ладонью об ладонь: не забыл!

— Порядок.

— Что, согласился?

— Ты же слышала. Привет тебе передает. — Ши тоже в ладоши захлопала и даже подпрыгнула.

— Слушай, — говорю, — Шонна, а не из-за тебя ли он так с нами суетится? Знакомство, походы, то, се...

Я почти в шутку так сказал, но смотрю — порозовели щечки у жены, похоже, и она не исключает эту версию. О, как меня вдруг кольнула ревность! Впервые в жизни по-настоящему пробила. И сразу понял я, почему в истории человечества любовь непременно отождествляется с сердцем: прямо под левый сосок меня ужалило, острым и холодным.

— Если что — убью обоих.

— Господи, Рик, ты просто сумасшедший! Боже ты мой! Как ты мог подумать даже... Рик!

— Как мог, так и подумал. Была бы ты мне никто — не подумал бы, небось.

— А я тебе — кто?

— Да, кто. Ты и дети — смысл моей жизни, и я вас всех люблю. В том числе и тебя.

— «В том числе»! Ты неисправим, Ричик... «В том числе»... надо же... какое большое женское счастье...

— Ладно, извини. Люблю. Дорожу. Ревную, вот.

— В таком случае, закрой глаза.

— Не буду.

— Ну, пожалуйста...

— Зачем это?

— Ричик... — Я, по опыту прошлых размолвок, провижу дальнейшее, но послушно закрываю глаза и тут же получаю несколько чмоков в нос, в щеки, в губы...

— Я тебя очень люблю и никого в мире мне больше не надо. Никаких Чилли Чейнов.

— Ага! Испугалась!

— Нет, ты все-таки ненормальный. Да, представь себе: испугалась. Да, и все равно очень тебя люблю. Если бы я ревновала тебя с такой же силой и по таким же поводам, я бы давным-давно сгорела как спичка.

— А ты не сгорай.

— А ты не давай повода.

— Хо! — я еще и виноватым остался!

— А кто из нас пошел знакомиться? Кто на меня кивал и ручкой махал?

— Он. Я только сказал, что это ты первая его рассмотрела под маской и бородой.

— Почему — маской?

— Потому. Под очками. Хватит отвлекающих дискуссий, марш в кровать. Завтра рано вставать , а у нас еще секс впереди...

— Ричик, ну почему ты такой неромантичный? Секс... Ну разве так можно?

— Хорошо. У нас впереди половина ночи, напоенная ароматом цветов, любовью и фрикциями. Примерно до часу. Пойдешь в душ, или я первый туда?

— Ты неисправим. Давай, ты сначала, а то я долго...

Если интересно знать, первым на место встречи, под пальмы возле отеля, пришел Чилли Чейн, однако же и мы с Шонной ни на миг не опоздали, явились ровно, под бой часов, как говорится.

Идти мы решили все-таки в Солнечный, на запад: и путь проще, и расстояние восемь километров вместо одиннадцати. А пляжи и там попадаются на пути. Вот только перспектива купаться голышом на диком пляже — сегодня — ну совершенно меня не вдохновляла. Впрочем, как раз и Шонна...

— Но ты точно в порядке?

— Точно, Ричик. Ты же знаешь, у меня легко это все проходит, плюс я таблетку выпила. Клянусь, я в полном порядке.

— Тогда вперед, времени без трех минут десять. Некрасиво будет опоздать.

— Я готова.

— И я готов.

Мы изложили Чилли цель и структуру путешествия, он был в полном востороге. Ну, мы и пошли: у меня заплечная сумка, у него заплечная сумка, поменьше моей, что естественно, у Шонны фотоаппарат. Но моя девочка и безо всяких грозных взглядов с моей стороны не торопится щелкать виды окружающей природы на фоне Чилли Чейна, хотя в фотоаппарате именно с этой целью заряжена чистая пленка, да другая, ей на смену, в сумке дожидается. Все должно быть естественно. Да оно и было естественно: в отсутствие всей этой журналистской братии из великосветских «гламурных» изданий, вне досягаемости орд сумасшедших фанов, человек иначе держится, иначе выглядит, иначе говорит. А Чилли обаятелен, спору нет. Ну, идем, такие, обсуждаем сотни всяких пустяков, Шонна взялась за фотоаппарат, но — корректно, не придерешься... Пляж по пути попался — мы туда. Шонна отказалась купаться, хотя, коза такая, не преминула раздеться до купальника... А мы с Чилли нанырялись вволю: он тоже любит это дело. Странно, что маска-очки у него ничуть не лучше моей, такого же класса. А почему бы и нет, спрашивается? По здравому размышлению, оно бы и естественно, у меня маска очень даже качественная, не из дешевых, да эти проклятые великосветские хроники все кости проели: так и представляется нечто невообразимое, сшитое на заказ из лучших в мире кусков резины, украшенное жемчугами и расписанное покойным Энди Уорхолом...

Оделись, дальше пошли. Тут только Чилли и решился меня спросить, почему я в джинсах хожу? Сам-то он, и Шонна, как положено, — в легких шортах...

Да, а я в джинсах, длинных, даже по колено не обрезанных... Я никогда шорты не носил и не ношу, в любую жару — в длинных штанах. Черт его знает — почему так. Может, с детства засело мне в голову представление, что короткие штанишки — удел маленьких маменькиных сынков... Может, еще что. Чилли выслушал мои невнятные объяснения и захохотал: он, грешным делом, посчитал, что я скрываю с помощью длинных штанин какой-нибудь физический или косметический дефект, но до поры корректно не обращал на это внимания... Нет, ноги у меня в полном порядке, без дефектов: до земли достают, почти прямые, мускулистые, волосатые, без выбоин и татуировок — все что надо. И у Чилли ноги не хуже моих, хотя и не столь заросшие. Зато у него грудь волосатая, а у меня — ни фига. Впрочем, может быть, и у меня прорастет когда-нибудь... Чилли постарше меня лет на десять, в этом смысле у него передо мной фора... А Шонна, утверждает, что наоборот, что ей нравится, что у меня грудь гладкая... Утешает, наверное...

Да, из-за нее, а главное, из-за Чилли Чейна, сегодня день не для нудистских пляжей, оно и к лучшему. Километров пять мы прошли, и опять на долгий привал, торопиться-то некуда. Тем более, что обратно мы дружно решили возвращаться на такси. Но зато не сразу, как в Солнечный придем, а когда захотим, вероятнее всего — ближе к вечеру, после ресторана, а еще лучше прибрежной таверны.

Пляж пустынный, посреди него здоровенный каменюга из песка метра на три высится, тень дает. Мы расположились в теньке, а сами купаться. Ши отказалась, понятное дело, и мы с Чилли не настаивали. Зато сами нанырялись до синих пупырей в чреслах под трусами, хотя океан-то теплый. А все-таки в детстве все немножко не так: и купаться интереснее, и мерзнешь дольше после купания... Здесь же, северное солнышко нас очень быстро согрело и высушило, так, что мы с Чилом буквально через четверть часа в тень запросились, поближе к Шонне. И только тогда, наконец, мы взялись за Чилли Чейна вплотную: расспрашивать. Но, несмотря на любопытство, нас с Шонной обуревавшее, мы знали меру и приличия, не наглели с вопросами. Зато подробно отвечали сами: его все интересовало в мире простых людей, живущих без слуг, телохранителей и пресс-атташе. Надо отдать должное Чилю: он хорошо понимал наше любопытство и отвечал охотно, без спеси и с юмором. Вероятно, мы обоюдно казались наивными, с нашими вопросами друг-другу.

— ...говорит один мой друг: «Без мужчин мир был бы не полон, а без женщин не нужен.» Просто мы, наша актерская братия, на виду, и наша личная жизнь тоже получается вся в огнях рампы. А на самом деле драм и сцен — в любой жизни навалом.

— Чил, а вы... довольно хорошо знакомы с Вандой Вэй (Еще бы! Таблоиды и глянцы до сих пор вспоминают их с Чилом бурный и скандальный роман, случившийся несколько лет тому назад). Это правда, что она очень необычная особа в общении и в быту? — Чил с улыбкой кивает Шонне, в знак того, что понял вопрос и осторожно отвечает:

— Она хорошая женщина, хотя и не без странностей в личной жизни. Большинство слухов про нее — откровенная ложь: никогда она не была замешана ни в торговле наркотиками, ни тем более не начинала свой путь с уличных проституток. Хотя знакомства у нее... бывали довольно оригинальные. Она кое-что мне рассказывала о некоторых своих мужчинах, у которых были нелады с законом... Но сама она — никогда ничего не преступала, это точно.

— А странности... вы имеете в виду... — Чил опять усмехается и подмигивает.

— Что бы я ни имел в виду, сударыня Ши, Ванда — реальный человек, наш с вами современник. На ней и так живого места нет от всех этих щелкоперов, поэтому позвольте мне придержать при себе кое-что из того, что касается лишь ее, меня и тех, с кем ее сводила судьба... Понимаете?

— О, конечно! Я вовсе не хотела...

— Бросьте, нормально все, я же не о себе забочусь и не вас укоряю. Скажу лишь: да, мужчина, в ее понимании, должен походить на первобытного мужчину, сурового, решительного, резкого... А когда надо — то и нежного, внимательного... Но примат все же за сугубой маскулинностью, «пещерностью». Мужчина-зверь. Иногда я соответствовал этому критерию, но чаще — нет. Все же, фильмы — это одно, а жизнь — совсем иное.

Я тоже давно держал наготове вопрос, конечно же, по поводу Роллингов. Несколько лет назад, как раз после ошеломляющего турне Роллинг Стоунз в поддержку «Стальных колес», Чилли Чейн, в рамках этого же турне (иначе бы черта с два они вместе собрались!), принимал их у себя в далеком восточном имении, где они знатно оттянулись в компании узкого, но довольно многочисленного круга бабилонской шоу-знати. Расстались они, Роллинги с Чилом, хорошо, друзьями, и с тех пор помнят друг о друге, взаимно выказывают издалека знаки внимания...

— Понимаете, наш Господин Президент, что бы мы о нем ни говорили на кухнях, довольно здравомыслящий человек... или был таковым еще недавно. Роллинги — группа изначально британская, но давно уже воспринимается всем миром как штатовская. Кроме того, культура английская, шотландская, ирландская... британская, словом, музыка, живопись ее и кино — нам отнюдь не враги, гм... в отличие от британских политических кругов. Но я не политик, так что не рвусь обсуждать все эти тонкости. Ни малейших проблем с визами — не было, я вас уверяю, никаких слежек за нами, исключая обычный «спецслужебный» набор, — не было. Ну, и я особо позаботился, чтобы на наших вечеринках не пахло гашишом и кокаином. Впрочем, для роллингов это давно уже не «больная» тема... Что?.. Билли Уаймен. Безоговорочно. С ним у меня проскочила самая горячая искра. Они — особый народ, и все вместе, и по отдельности. Мик — хороший человек, душевный, но он мозг группы, менеджер ее, ответственность за жизнь и судьбу группы отчеканила его таким, как он есть, жестким, решительным и недоверчивым. В общении он доброжелателен, однако изначально насторожен, и немало надо вместе соли съесть, чтобы он потеплел к собеседнику. Нам удалось, я считаю... Что?.. Чему больше всего? Хм... Тому, что они... ну... такие невысокие... — Чил поворачивается к Шонне: — чуть выше вас, ей Богу! Это, пожалуй, удивляет прежде всего и больше всего... Что?.. А, да, продолжаю. Кейт, Киф, он — музыка, он дух группы, он не думает о бизнесе, о деньгах, потому что есть Мик, его дело — музыка, он ее творит. Деньги и слава сами собой сыплются ему на грудь и в карманы. Он очень открыт в общении, я бы сказал — доверчив, но он большую часть времени смотрит в себя, и ему для этого не нужен героин. Он — весь твой в общении, если, конечно, ты ему ровня, но отошел на три шага — и нет тебя. Привык, что все подстраиваются к нему, а не наоборот... как все мы, грешные. Чарли — большой оригинал, симпатяга, ироник, далеко не такой холодный и отстраненный, как это кажется внешне, но даже внутри группы — он сам по себе. Рон Вуд — вот кто по кайфу чувак! Вот кто умеет веселиться. Обаятельный — сил нет, хотя и зашибает лишнего иногда. Характер у него неплохой и рисует отлично. А Билл... Боюсь, он уходит из группы.

— Он уже сто лет уходит, — это я встрял. Чил сначала кивнул согласно, а потом покачал головой:

— Нет. Похоже, оно всерьез. Он мне сам сказал, что эта двоица, Мик с Кифом, не дают проходу его композициям. Одна за тридцать лет? И что, все, еще тридцать лет ждать, пока вторую разрешат? И что толку, мол, дальше там высиживать? Деньги всего не решают, Биллу хочется самому определять, что и как играть, какую музыку творить... Им всем уже за полтинник, а Билл к тому же немного постарше остальных, он не такой шебутной и светский, хотя скандалов и баб... прощу прощения... женщин за ним — не менее, чем у Кифа с Миком... Но, вот, считает бесперспективным гонять по миру и наяривать «сатисфэкшн» миллионный раз...

— Как же так? Почему «сатисфэкшн», они же новые альбомы регулярно пишут.

— Пишут. Но — песни в них почти исключительно «свои», авторства Мика и Кифа. Биллу там тесно, а денег, как он говорит, у него довольно, а потом и пенсия не за горами, не пропадет с голоду. Короче, с Биллом у нас теплее всего отношения получились, хотя — все они мне — ох, как приглянулись! Надеюсь, я тоже их не разочаровал.

— Судя по прессе, они от вас, от ваших песен, были в восторге.

— Восторг — женская эмоция, сударыня Ши. Да и что мои безделушки-песенки рядом с бессмертными «Литтл беби». Однако, Мик никогда не забывает поздравить меня с Новым Годом. И я его тоже. Но мне проще, — Чил снова усмехается, — мне секретари подсказывают.

Мы с Шонной поняли прикол и рассмеялись: уж наверное, у Роллингов также секретарская служба на высоте.

Да, мне было суперинтерсно расспрашивать Чилли по поводу Роллингов, и я вынужден был себя сдерживать: Чилли Чейн дал в своей жизни слишком много интервью, чтобы по-прежнему почерпывать в них удовольствие. Я и Шонне мигнул, чтобы «прореживала». Но она у меня умница, и без моих советов соблюдает меру и такт... В отличие от меня, который, все-таки, то и дело возобновлял, пусть и мелкими порциями, вопросы на светские околомузыкальные темы.

Пляж отличный, погода превосходная, компания теплая — но, увы, куда в этой жизни без приключений? Привязалась к нам компания парней, пляжных не то оборванцев-попрошаек, не то просто «баклажанов», которым кажется, что численное превосходство в глухом месте — отличная причина безопасно позабавиться, похулиганить.

А не будет ли у нас закурить? Но мы трое не курим. А который час? Не проблема ответить, когда часы на руке. А можно посмотреть фотик? Нельзя. А откуда мы приехали?..

— А какое ваше собачье дело, откуда мы приехали? — Это я, вконец истомленный собственной отзывчивостью, задал им встречный, но все еще вежливый вопрос. Их семеро — нас трое. Трое — это без Шонны, потому как женщине в драке не место: трое — это я, мой любимый служебный ствол (если кому интересно — почти антикварный «парабеллум», девять мм), Чилли Чейн. Но ствол у меня в сумке, сумка аккурат возле правой ноги, хотя, что-то мне подсказывает, что с этими шакальчиками вполне можно управиться без ствола, — потому как нет при них дубинок, бит, цепей и иных длинных увечащих предметов. Разве что камни, но тут уж... Они замерли на пару секунд, переваривая мой вопрос, и, наконец, самый здоровый и старший из них возразил:

— Ты чего, мужик? Мы же по-доброму. Нельзя так обижать парней. У нас на севере такое никому не прощают.

— Я пока никого не обижал.

— Короче, если хочешь, чтобы все мирно было, выкатывай литровую, или дай денег, мы сами пошлем. И тогда все будет нормально, будет мир.

— Я очень подозреваю, братцы, что у нас с вами и без литровой сейчас все будет абсолютно нормально. — В одних трусах и босиком, у меня не шибко-то грозный вид, но многоопытную Ши моя кротость и безобидная внешность никак не успокаивают:

— Ричик, я тебя умоляю. Не надо никого бить, мы не для того сюда приехали. Я тебя прошу. Мы в отпуске, ты должен это помнить. — И уже к оболтусам обращается:

— Господа. Ради Бога, в такой день, чего нам делить? Вы такие хорошие ребята. Мы сейчас уйдем, и все, и пожалуйста...

Обормоты слушают ее и переводят вытаращенные глаза с Шонны на меня, и обратно. Но в драку пока еще не лезут, поэтому и я веду себя паинькой. Тут откашливается Чилли Чейн.

— К-хм... Молодые люди. Прежде чем мы начнем чистить друг другу морды, попрошу посмотреть на меня, ибо я хочу показать вам маленький пляжный фокус.

Чилли Чейн вдруг подпрыгивает и с места делает обратное сальто! Вот это да, только песок брызнул! Чил повыше меня сантиметров на пять, чуть потяжелее, да плюс постарше, и «упражнялся» на вязкой песчаной поверхности, без подготовки... Вот уж удивил: я, грешным делом, полагал, что он только в фильмах способен демонстрировать физические кондиции... Почему я так думал — даже не понимаю, сам ведь видел, что с «мышцой» у него более-менее нормально, жировых отложений самый минимум, простительный человеку, которому так далеко за тридцать, что почти под сорок...

Прыгнул в сальто господин Чилли Чейн и вызвал тем самым немую сцену среди всех нас. Господа хулиганы переглянулись молча и уставились на своего старшего, по имени Хозе, если верить вытатуированным буквам на фалангах пальцев правой руки.

Тот — тоже не Атилла и не Наполеон по таланту, с полководческими обязанностями не вполне еще освоился: стоит, глазами хлопает в великом умственном напряжении. Двое мужиков против них, но — здоровенные, страха не выказывают, на изнеженных городских слюнтяев с юга не похожи. Смотрят в упор, не суетятся...

— Денег мы вам не дадим, надеюсь, это понятно, чувак? — Я говорю это, стоя почти в упор «ихнему» Хозе. — Если понятно — расстанемся дружно. Понятно?

— Ну, а чего?.. — выдавил из себя чувак Хозе несколько междометий и стоит, не знает, о чем дальше думать, что говорить и как действовать. К счастью для всех нас, у меня уже созрел план выхода из создавшегося положения, и неловкой паузы не случилось.

— Решено? — говорю, и с размаху, от плеча вперед и вниз протягиваю ему пятерню, ладонью вниз, для рукопожатия. Он ее послушно берет, хотя и чуть подтормаживает, а я делаю захват кулаком его оттопыренного большого пальца и нажимаю, как на джойстик, только понастойчивее. Этот самый Хозе ойкает и садится передо мной на корточки, из последних сил стараясь не встать на четвереньки. Вот тут-то я отпускаю его палец и бью коленом в рыло. Разбил, конечно, а колену хоть бы что, я даже боли не почувствовал. В отличие от Хозе, который сел на шорты, распахнул колени пошире, держится за рот и мычит на песке. У остальных баклажанов оцепенение, однако, поскольку приступ медвежьей болезни никого из них не свалил, они вполне могут опомниться и первыми спровоцировать драку. Это же негодяи, маргиналы, у них вечно кулаки чешутся вместо языков, они не понимают, что значит жить, никого не задевая и не обижая...

— Эй! — говорю, — да, ты, с шаром. Ну-ка, дай его сюда!..

Главное — все делать уверенно и не давать им опомниться. У одного парня-полуиндейца, из шпаны, прыгал в руках круглый стеклянный буек, с маленький арбуз размером, он мне его покорно отдал. Привык, сучонок, что это ему трясущиеся обыватели бумажники суют, лишь бы не били их и отпускали обратно в цивилизацию...

А Хозе-то не прост: примолк и шевелится на песке, очухивается постепенно... Сидит, такой, кровь сплевывает, не торопится разговаривать, а сам уже зыркает на нас, прикидывает, кто как стоит... Может, булыжник нащупывает...

Но зачем мне второй раунд тупого кулачного кровопролития, да еще с риском повредить мировому кинематографу в лице великого Чилли Чейна? А тем более, Ши здесь, мало ли... Она одна мне дороже всей остальной половины мира... Лучше я нагнусь, мне не трудно, и выну парабеллум из сумки... Как я люблю, иной раз, эффектные, пусть и дешевые развязки! Короче, подбросил я стеклянный шар в воздух, в противоположную от Ши и Чилли сторону, да и выстрелил. К счастью, не оплошал, первой же пулей расколотил его вдребезги.

— Встал. Скоренько. Грабли врозь. — Встает. Ай, да Хозе, ну и Хозе, не даром главарь! Поднимается осторожно, обе руки на виду, пальцы врастопырку, чтобы видно было отсутствие песка и камней в коварных ладонях. Ну, явно ходка-другая к «хозяину» у него была.

— Построились по шестеро в ряд. Хозе впереди... Тебя ведь Хозе зовут? Вот так. Осторожнее, братцы, на осколки не наступите. Мальчик, да-да, с ирокезом, как тебя зовут? Том? Том, я тебя запомнил: встречу в следующий раз — коки отстрелю. И средний палец обязательно. Понял, да? Остальных тоже касается, но первую пулю — Тому. А вот Хозе — его последним задавлю, вручную, без милосердия. Всем внимание: по моему выстрелу — бежать до горизонта. Кто устанет в пути, либо осмелеет — не поленюсь и догоню. Да, да, догоню, что же я буду пули в молоко-то посылать с далекого расстояния? Патроны денег стоят... Сами знаете: местные собаки людей едят редко, но охотно. На старт... Внимание... Марш!

По-моему выстрелу они побежали... Могли бы и порезвее, честно говоря, да мне уж некогда было дисциплину им подтягивать, потому как женская половина человечества взялась мне выговоры делать. Все же я успел, выстрелил и в третий раз, и ребята подбавили ходу будьте нате! — им же не видно, что я в воздух палил.

— Рик! Ты испортил нам весь день.

— Я испортил? Я его спас.

— Чил, я прошу прощения за нас, вы не представляете только, что я с ним вынесла. Обычно он человек как человек, но иногда... Он хотел как лучше...

— Ни в коем случае! — Чилли Чейн даже остановился и картинно, эдак, взметнул руки в небо, как в том фильме про черного колдуна. Получилось забавно и несколько странновато, но — подействовало: Ши сразу же замолкла. А Чилли Чейн продолжил:

— Ни в коем случае. Уж чего-чего, а конфликтов на своем веку и домогательств от наглой черни я насмотрелся предостаточно. Ваш муж и мой друг — если мне позволено будет вас так называть (позволено, чего уж там... через несколько дней забудет, небось, как и звать сегодняшнего друга... Но — приятно, конечно же, я ведь тоже человек, со своим тщеславием...) — великолепно справился с ситуацией. Великолепно. Рик... Простите за нескромность, ваш пистолет зарегистрирован?

— Да, конечно. С работы взял, лицензия на него действительна по всей территории страны, не только в Бабилоне. Я же вам рассказывал...

— Тем более. Если вдруг на шум выстрелов прибудет полиция — остальное я утрясу, это не проблема. Госпожа моя, сударыня Шонна, вы должны быть счастливы, имея такого обаятельного и находчивого мужа. Равно как и он должен быть счастлив в браке с вами.

— Это точно. Но и она не жалуется, на самом деле. Обычно не жалуется, только иногда по пустякам, вроде этого. — Я вгоняю в Шонну такой взглядец, что она проглатывает ответ. Впрочем, даже самые грозные мои слова и взоры слабо на нее действуют, недолго, не внушают благоговейный страх передо мною, ибо никогда в жизни я не обижал ее грубостями и невниманием.

— А почему у пистолета ствол такой длинный? Я, честно говоря, всегда думал, что у парабеллума... Какой он странной формы...

— Это так называемая артиллерийская модель, антиквариат, трофейный. В нем специальный ствол на двести миллиметров. Магазин — не восемь, как обычно, а под двенадцать патронов.

— Ой, класс!.. Вы не сфотографируете нас с Риком? На память?

Ах, великолепная фотография получилась! — в этот день Шонна вообще была в ударе: те снимки и сейчас занимают почетное место в альбоме. А особенно эта — где мы с Чилли стоим рядом, на фоне океана, обнявшись за плечи... Нет, это был отнюдь не испорченный день.

— Но вы так чудно сделали сальто-мортале, это поразительно! Вы просто гений, Чил!

— Что вы, Ши, гениальность ни при чем, мы, актеры, обязаны поддерживать себя в форме. Наши тела, голоса и лица — это товар, который мы продаем, и торговля им — единственное, что мы умеем делать. Обыкновенное обратное сальто, любой выпускник спортивного класса способен закрутить его несравнимо лучше.

— Не скромничайте.

— Да я и не скромничаю, но говорю голимую правду. Я ведь больше ничего не умею, кроме как лицедействовать, изображать чужие судьбы и жизни. А акробатике я с детства учился и стараюсь не забывать элементарное. К слову сказать, стреляю я плохо.

Я смотрю: Чилли впадает в покаянное настроение, того и гляди — в унисон загрустят, спелась парочка... надо разрядить атмосферу, вернуть ей тонус и градус.

— Я тоже не снайпер, повезло да и все. Вон, видите бочки? Хотите потренироваться? Поставим одну, положим на нее другую — вот и мишень. С десяти метров популяем, у меня с собой две обоймы, кроме початой.

— Нет! Ричик! Ну не надо. Громко, люди прибегут...

— Ого!

— Что не надо? Ничего не громко, звук в волнах утонет. Чил, а что «ого»?

— Пистолет и три обоймы на пляже — вы не на войну ли собрались?

— Да нет, в номере оставлять неохота, я с собой и таскаю. Обычный боезапас. Так что?..

— Не надо никакой стрельбы! Пойдемте лучше в Солнечный, мне здесь надоело.

На самом-то деле, никакой это не обычный боезапас, я на серьезные выезды по работе больше двух обойм не беру, просто я предполагал и надеялся, что мне удастся пострелять на диком побережье. Может, акулу бы подстрелил в волнах. С берега... Но что я буду молоть языком понапрасну, разъясняя никому не нужные подробности?..

— Ши, я умоляю вас разрешить нам с Риком сделать по нескольку выстрелов. Это так романтично!

— О-о-о... Маленькие детки... Вот и Жан, боюсь, таким же вырастет. Ставьте уж ваши бочки... Ну, тогда я, чур, первая выстрелю! Куда нажимать?..

Короче, расстреляли мы две с половиной обоймы, да минус те три «представительских» — осталось у меня боезапаса — ровно три патрона на все оставшееся время. Но не на войне ведь мы, в отпуске. А грохоту наделали!.. Думаю, напуганные дельфины с акулами до сих пор плывут к северному полюсу, спасаются от бабилонских идиотов.

Потом была таверна в Солнечном, где мы втроем до вечера отплясывали под живую музыку в компании таких же как мы балбесов-курортников, потом такси по ночному побережью...

— А хорошо сегодня день прошел, да, крошка? Ши? Заснула уже?

— Нет еще... Да, неплохо, если не считать некоторых кошмарных ковбоев с пистолетами...

— Ну, уж...

— У, уж... Ричик, а что тебе Чил насекретничал тогда, на пляже?

— Когда это?

— Когда вы бочки громоздили. Он тебе что-то прямо в ухо нашептал, а ты в ответ так заухмылялся...

— А, вспомнил, ерунда. Он сказал, что для мишени было бы не худо поставить кое-кого из Дворца.

— У-у, а то я подумала, что вы насчет меня прохаживались.

— Ага! Буду я с кем-то секретничать про свою любимую жену. Все, вырубаюсь.

— Чмоки, дорогой. Только не храпи.

— Постараюсь.

Нет, конечно же, не стал бы я обсуждать с кем бы то ни было мою Шонну, даже с Чилли Чейном. Здесь я чистую правду ей сказал, а в остальном бессовестно соврал, ибо Чил прошептал мне на ухо совсем иное: «Ванда Вэй была бы от вас без ума».