"Вор во ржи" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава 16

За время моего отсутствия Генри кое-что продал и договорился с женщиной, которая оставила сумку с книгами. Он заплатил ей наличными из кассы и попросил написать расписку, причем даже сэкономил — предложил ей на двадцать пять долларов меньше, чем я готов был отдать.

Снова звонил мистер Харкнесс из «Сотбис». Перезванивать ему я не хотел и не видел смысла снова пытаться дозвониться до Элис Котрелл, полагая, что этот номер к ней не имеет никакого отношения. Поэтому я просто беседовал о книгах с Генри, который стоял, облокотившись о прилавок, теребя свою серебристую бородку. Он рассказывал о том, какое впечатление произвел на него когда-то Томас Вулф.

— Мне казалось, — говорил он, — что «Взгляни на дом свой, ангел!» просто потрясающая книга. Но несколько лет назад я попробовал перечитать ее — и ничего не вышло.

— Что ж, домой возврата нет,[15] — сказал я.

— Может и так, но есть ведь несколько книг, которые я перечитываю постоянно. А чтобы читать Вулфа, на мой взгляд, нужно быть молодым.

— То же самое с «Доктором Зюссом».

— Не знаю, — ответил он. — Больше всего у него мне нравится «Кошка в шляпе». И еще одна, про мальчика со шляпами.

— Бартоломью Каббинс, — подсказал я. — Может, вам просто нравятся книги про шляпы? У меня где-то завалялась «Зеленая шляпа» Майкла Арлена. Она у меня уже несколько лет, и, если вы читали ее, может, подскажете, хороша она или нет. А как насчет «Ничьего ребенка»? Если вы прочитали его в семнадцать лет, вы, наверное, скажете, что он изменил вашу жизнь, хотя в этом я почему-то сомневаюсь.

— Мне было далеко за семнадцать, когда он вышел.

— Но вы его читали?

— Когда он вышел, и с тех пор еще несколько раз просматривал.

— Но я не думаю, что он изменил вашу жизнь. Я прав?

— Думаю, всё так или иначе меняет нашу жизнь, — задумчиво проговорил он. — Даже утренняя газета, даже реклама на упаковке. Прочитав ее, человек уже становится немножко другим.

Разговор перетек в приятнейшую философскую беседу. Я покупал книжный магазин в надежде на такого рода беседы и окунулся в нее с головой. Звук открывающейся двери прервал меня на середине фразы. Я обернулся и увидел на пороге женщину, которая показалась мне знакомой. Впрочем, я не вспомнил ее, пока она не произнесла:

— Привет! А вы что здесь делаете?

Это была Айзис Готье, и я не узнал ее, пока она не заговорила, потому что выглядела она на этот раз совсем иначе. Сегодня она была одета не как паддингтонский мишка, но выглядела очень привлекательно в синих джинсах и розовой кофточке от «Брук Бразерс». Ее тугие косички превратились в прямые волосы до плеч с красными прядями, в которых — какой я наблюдательный! — я распознал парик.

— Я бываю здесь регулярно, — объяснил я. — Это мой магазин. А вот что вы здесь делаете?

— Я не к вам обращаюсь, — ответила она, глядя на Генри, который выпрямился и опустил руку. — Ох, прошу прощения. Я обозналась. — Потом она обернулась ко мне: — Мне известно, что это ваш магазин. И мне также известно, чем вы занимаетесь в нерабочее время. И я считаю, что нам нужно поговорить. — После этого она повернула голову и снова посмотрела на Генри.

— Пожалуй, мне пора пойти перекусить, — дипломатично заметил он.

Она хранила молчание, пока за ним не закрылась дверь. Потом сообщила, что разговаривала с Марти, который сказал ей, что говорил со мной.

— Он уверен, что вы не убивали Антею Ландау, — сказала она. — Но то же самое говорил и тот полицейский. Вы приходили туда, чтобы что-то украсть, но вы этого не нашли.

— Мне не нравятся такие предположения, — ответил я. — Словно я какой-то мелкий жулик, полный профан.

Я одарил ее моей самой обезоруживающей улыбкой, но не заметил, чтобы она возымела хоть какое-то действие.

— Вы вор, — продолжала она, — и вы пришли в отель, чтобы что-то украсть. А кто-то проник в мой номер и украл мои рубины. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что вы приложили к этому руку.

— Я уловил вашу мысль, но…

— Марти говорит, что это не вы, — перебила она. — Но тут есть один нюанс. Когда я впервые сообщила ему о пропаже рубинов, я почувствовала, что он мне не поверил. Он решил, что я просто придумала способ оставить их у себя, не отказываясь их вернуть. «О, я бы и рада, не хочу, чтобы бедная миссис Консидайн страдала по моей вине, но что поделаешь, раз их у меня украли».

— Великолепно, мисс Скарлетт, но при чем тут я?

— Теперь он мне верит, — полыхнула она взглядом. — Он переговорил с вами, и теперь он мне верит. Вам это о чем-нибудь говорит, мистер Роденбарр?

— Полагаю, он образумился.

— Мне это говорит о том, — с нажимом произнесла она, — что он понял: пропажа рубинов — это не выдумка, раз вы признались в их похищении. Вероятно, вы приходили в отель еще раньше, когда я встретила вас в коридоре.

— А потом вернулся на место преступления?

— Вы обнаружили, что охрана в «Паддингтоне» оставляет желать лучшего, и захотели посмотреть, нет ли чего интересного в других номерах. Но прежде всего хотелось бы выяснить, почему вы вообще сунулись в мой номер. Вас послал Джон Консидайн?

— Я никогда с ним не встречался. К тому же, если бы я уже украл по его просьбе рубины, зачем ему понадобилось посылать Марти уговаривать вас расстаться с ними?

— А может, он и не знал, что вы их украли. Может, вы не сказали ему, потому что задумали продать рубины, а не ограничиваться тем, что он вам пообещал?

— Слишком много «может» в одном предложении.

— Это два предложения с одним «может» в каждом.

— Правда? По-моему, все равно многовато.

— По-вашему, слишком много гипотез?

— Скажи, что я гипотетичен, — откликнулся я.

— Это вы на песню намекаете? — Она подбоченилась, склонила голову набок и вполголоса напела на мотив «Скажи, что я безответственна»:

— «Скажи, что я гипотетичен… Добавь еще…» Что добавить?

— Ироничен, — предположил я.

Она скривилась.

— Добавь еще — теоретичен.

— Уже лучше, — согласился я.

— Но не забудь, что ироничен…

— Мне нравится, — сказал я, — и рад, что мне удалось внести свою лепту. По-моему, мы сочинили хит.

— По-моему, вы отклонились от темы, — сурово парировала она, но выглядела уже не такой суровой, как раньше. На губах даже промелькнуло некое подобие улыбки. До одобрения еще далеко, но прогресс налицо.

— Вы считаете, что я завладел вашими рубинами. — Обратите внимание на притяжательное местоимение: таким образом я хотел дать ей понять, что я на ее стороне. — Допустим, вы правы.

— Я так и знала!

— Я рад, — сказал я. — Но пусть это останется не более чем гипотезой. Я не сказал, что вы правы; я сказал: допустим, вы правы. Кстати сказать, у вас я никогда ничего не крал.

— И это правда?

— Истинная!

— И я должна поверить вам на слово? Слово вора?

— Украшения пропали из вашего номера, — заметил я. — Имейте в виду: моя нога не переступала порога вашей комнаты. Я даже не знаю, в каком номере вы живете.

— Как же вы можете утверждать, что никогда в нем не были?

— Потому что вы живете на шестом этаже, а единственный номер на шестом этаже, в котором я побывал, — это номер Антеи Ландау.

— Бедняжка Антея, — вздохнула она. — Она не ладила с большинством постоянных жильцов, но ко мне всегда была добра. «Дорогая, если вы когда-нибудь напишете книгу, — говорила она, — несите ее прямо ко мне». Вы только что сами признались! — бросила она на меня испепеляющий взгляд.

— В чем признался?

— Что были в ее номере.

— Подумаешь, признание, — ответил я. — Мы с вами не в суде. Как бы то ни было, там нашли отпечаток моего пальца. Главное, я никогда не был в вашем номере и в глаза не видел вашего Элвиса на черном бархате.

— Тогда откуда вы… а-а… Верно, вам сказал Марти.

— Он просто в восторге. Но позвольте вернуться к моей гипотезе. Предположим, чисто теоретически, что ваши рубины у меня.

— Теоретически — подходящее слово. Хорошо, сыграем по вашим правилам. У вас нет рубинов, но предположим, они у вас были.

— Что вам нужно для счастья?

— Что мне нужно для счастья? Верните мне эти проклятые рубины, и я буду на седьмом небе!

— Вам нужны сами рубины? Просто пытаюсь понять, что вас привлекает, — пояснил я. — Симпатичные красные камушки или их цена?

— Продолжайте.

— Вас удовлетворит их денежный эквивалент?

Ее глаза загорелись. Они остались синими, но уже не такого пронзительного цвета. Наверное, я начал к ним привыкать.

— Джон Консидайн тоже затрагивал эту тему, — заметила она. — Он сказал Марти, чтобы тот предложил мне пять тысяч долларов. Пять тысяч долларов!

— Жалкие гроши, — согласился я.

— Я бы сказала — жалкая подачка. Оценщик говорил, что они стоят восемьдесят тысяч.

— Это больше той суммы, на которую они застрахованы, но, вероятно, ненамного. Ладно, забудем про пять тысяч.

— Я забыла про них, как только услышала.

— И про восемьдесят тысяч тоже забудьте, если хотите получить хоть что-нибудь. Допустим, вы получите двадцать тысяч.

— Двадцать тысяч долларов.

— Без лишнего шума, наличными.

— Это меньше, чем они стоят.

— Предположим, что они подлинные, и предположим…

— Эксперт сказал, что это — настоящие бирманские рубины.

— Самые лучшие рубины привозят из Бирмы и Шри-Ланки. Эти страны — крупнейшие их экспортеры, — заметил я.

— Знаю.

— А кто, по-вашему, крупнейший импортер синтетических рубинов?

— Хотите сказать, — произнесла она, помолчав, — тоже Бирма и Шри-Ланка? В чем тут смысл?

— Подумайте.

— Я как-то видела на шоссе магазин с вывеской: «Покупаем рухлядь и продаем антиквариат». Этим и занимаются в Бирме и Шри-Ланке?

— Занимаются, — кивнул я, — и им это сходит с рук, потому что синтетические рубины практически невозможно отличить от настоящих, поэтому рубины — не самое лучшее долгосрочное вложение капитала.

— Я и не думала их продавать, — нахмурила брови Айзис. — Если бы продала, то получила бы куда больше двадцати тысяч. Понимаете, я носила их на сцене…

— Да. «Свобода — это вещь».

— Так вы меня видели? Нет, конечно. Вам сказал Марти.

— Я слышал, вы были неподражаемы.

— Вы это просто так говорите, но все равно приятно. — На сей раз ее улыбка была искренней. — Я любила эти рубины. Я себя в них так чудесно чувствовала. Особенно потому, что мне их дал Джон. Потом мои чувства к Джону изменились, а к рубинам — нет.

— А сейчас?

— Двадцать тысяч долларов — большие деньги. Я буду скучать без рубинов. Вообще-то я уже по ним скучаю. Но, конечно, от денег пользы гораздо больше. Хотя вы мне их все равно не вернете?

— Мы же обсуждаем гипотезу, верно?

— Вы это так называете? — нахмурилась она. — Мне бы хотелось получить назад мои рубины, мистер Роденбарр.

— Берни.

— Я хочу мои рубины, Берни. Или двадцать тысяч долларов. Но у вас нет ни камней, ни денег, значит, вы просто дурака валяете.

— Мне казалось, мы обсуждаем гипотезу.

— Какая разница, — огрызнулась она и направилась к двери.

С ее уходом в помещении стало тише и как-то темнее. От нее исходил свет, даже когда она не была разодета во все цвета радуги. Я остался в одиночестве. Генри не вернулся, и я не знал, собирается ли он возвращаться.

Я взял телефон и набрал номер Элис или тот, который она дала мне в качестве такового, но он не ответил, как это вошло у него в привычку. Положив трубку, я некоторое время обдумывал сложившуюся ситуацию и кое до чего додумался.

Я могу выйти сухим из этой грязной воды.

Одна дамочка пробудила во мне желание произвести на нее впечатление и оказать услугу одному писателю, чья книга — ну конечно же — изменила мою жизнь. «Ничей ребенок», возможно, не спас меня от преступной жизни, но навсегда изменил мое мировоззрение, чего никак нельзя сказать про рекламу на упаковке. И я попытался завладеть письмами Фэйрберна, но кто-то меня опередил, так что сейчас они для меня недоступны. Если вы собирались искать иголку, вам следует хотя бы знать, в каком стоге ее спрятали. А я не знал. Рубины мог взять кто угодно, и они могли находиться где угодно.

Следовательно, Фэйрберн не получит своих писем, но не обвинит в этом меня, потому что не подозревает о моем существовании. Возможно, он обвинит Элис Котрелл, а та, если хочет, пусть винит меня, но она исчезла из моей жизни, вернувшись лишь на мгновение, чтобы стонать от наслаждения в постели с безликим незнакомцем. Мне как-то не верилось, что я перед ней в долгу.

Меня угораздило оказаться рядом с местом преступления и из-за этого угодить под арест, но в камере я томился недолго и рано или поздно все обвинения будут сняты. Даже если убийцу Антеи Ландау никогда не найдут, на меня у полиции ничего нет.

Что остается? Рубины? Прекрасно. Я не проверял, но наверняка они так и лежат в пакете с кошачьим кормом. Пожелает Джон Консидайн заплатить двадцать тысяч баксов, чтобы их вернуть, захочет Айзис взять за них деньги — это уже не мое дело. Как только я верну рубины Марти, это будет его дело, и пусть он сам с ним разбирается.

А что остается мне? В данный момент — сумка только что приобретенных книжек, а от них мне мало толку, пока они лежат там, где лежат. Я выложил их на прилавок, наклеил ценники и стал расставлять по полкам. «Газовый завод Макгинти» оценить так и не удалось. Я впустую перелистал несколько каталогов и пока оставил его без цены.

Лениво я открыл книгу и начал было читать; но на середине третьей страницы знакомый голос оторвал меня от повествования.

— Так-так-так, — пробасил Рэй Киршман, и я выпрямился, громко захлопнув книгу.

— Эй, Берн, — сказал он, — у тебя такой вид, словно я тебя застукал с поличным, а ведь ты всего лишь читал книжку. Нечистая совесть замучила?

— Это ценная книга, — ответил я. — Не стоило мне ее читать. Во всяком случае, ты застал меня врасплох, Рэй.

— Если человек работает в магазине, он должен быть готов к тому, что к нему в любой момент могут зайти посетители. Это — один из рисков розничной торговли. Даже если это не магазин, а одна видимость, и его владелец на самом деле вор.

— Рэй!..

— Берн, письма еще не всплыли?

— Нет, — ответил я, — и не собираются. Признаться, я их искал, но кто-то меня опередил.

— И убил Ландау.

— Очевидно.

— По-моему, — продолжил он, нахмурившись, — прежде ты говорил, что письма у тебя.

— Нет, — возразил я. — Это ты сказал, что они у меня, а я сказал, что они в безопасности.

— От кого?

— От меня. Добавлю, мне наплевать, где они и кто их забрал.

— Берн, а как же наш договор?

— С ним все в порядке, но даже в аптеке не сделают что-то из пустоты. Нам нечего делить, Рэй.

— То есть ты умываешь руки?

— Именно.

Он хотел что-то добавить, но тут зазвонил телефон, и я потянулся за трубкой. Звонил Хильярд Моффет, крупнейший в мире коллекционер Гулливера Фэйрберна, просто чтобы напомнить о своей глубочайшей заинтересованности.

Я прервал его на полуслове.

— Писем у меня нет, — сообщил я. — И никогда не будет. К тому же сейчас я занят.

Я положил трубку.

— Я правильно тебя понял, — подал голос Рэй, — ты устраняешься?

— Именно.

— И в отель, к плюшевым мишкам, ты не возвращался?

— В «Паддингтон»? Конечно нет. Как бы я туда попал? Да меня бы, наверное, и не впустили.

— Берн, а когда ты у кого-нибудь спрашивал разрешения?

Телефон зазвонил снова. Я скорчил гримасу, снял трубку и услышал голос Лестера Эддингтона, крупнейшего в мире специалиста по Фэйрберну, напомнившего мне о том, как важно ему заполучить ксерокопии переписки Фэйрберна и Ландау. Поразмыслив, он решил заплатить мне несколько больше, чем обойдется ксерокопирование. Если быть точным, пару тысяч долларов, и…

Очень полезно помнить свою роль наизусть, а с памятью у меня не было никаких проблем.

— Писем у меня нет, — сообщил я. — И никогда не будет. К тому же сейчас я занят.

Я положил трубку.

— Ты твердишь одно и то же, — заметил Рэй, — и скоро сам в это поверишь. Но скажи мне, Берн, что ты делал прошлой ночью?

— Что делал?

— Угу. Общался с Кэролайн?

— Нет, у нее было свидание.

— А что делал ты?

— Ну, выпивал в «Бам Рэп».

— Один-одинешенек? Знаешь, что говорят про тех, кто пьет в одиночку?

— Полагаю, это лучше, чем сидеть в одиночестве и не пить, — ответил я. — Но я был не один.

— А потом?

— А потом вернулся домой.

— К себе в Вест-Энд, на Семьдесят первую?

— Да, я там живу. Это мой дом, так что, когда я собираюсь домой, я отправляюсь именно туда.

— Ну, ты ведь мог отправиться домой вместе с тем, с кем пил, — заметил он. — То есть к ней домой.

— Я пил с мужчиной.

— Никогда бы о тебе такого не подумал, Берн, но не мое дело, кого ты водишь к себе домой.

— Я отправился домой один, — уточнил я. — В свой собственный дом, один, и…

И зазвонил телефон. Я снял трубку и рявкнул в микрофон, возникла пауза, после чего мистер Виктор Харкнесс из «Сотбис» сообщил, что уже пытался застать меня, но у меня, видимо, не было возможности ему перезвонить.

— Я говорю неофициально, — сказал он, — так что считайте, что из научного любопытства. Мисс Антея Ландау заключила с нами договор о передаче писем Фэйрберна для продажи с аукциона. В качестве образца она показала нам несколько писем, мы их просмотрели, но она их нам не оставила. Однако мы выдали ей аванс, и она подписала с нами соглашение, которое распространяется на ее наследников и правопреемников.

— Вряд ли я вхожу в их число, — сказал я. — Даже не представляю, каким образом она могла бы упомянуть меня в своем завещании. Я не был знаком с этой дамой.

Последовала новая долгая пауза, затем мистер Харкнесс возобновил атаку:

— Хочу подчеркнуть, мистер Роденбарр, что мы весьма заинтересованы в этих письмах. Они буду в центре нашей январской продажи книг и архивов. Их ценность для нас значительно выше тех комиссионных, которые мы рассчитываем получить от продажи, хотя они сами по себе будут весьма существенными.

— Это интересно, но…

— Следовательно, — прервал он меня, — мы готовы выплатить комиссионные посреднику. Наличными. Никаких объяснений не потребуется.

— И вы вправе это сделать?

— Письма остаются законной собственностью мисс Ландау — вне зависимости от того, в чьих руках они находятся в данный момент. И наша с ней договоренность все еще в силе. Если нам удастся получить письма, мы никому не обязаны объяснять, каким образом они оказались в нашем распоряжении.

Я глубоко вздохнул.

— Писем у меня нет, — сообщил я. — И никогда не будет. К тому же сейчас я занят.

Я положил трубку.

— Ты повторяешься, — заметил Рэй. — Я бы сказал, ты напоминаешь заезженную пластинку.

— Пластинки и существуют для того, чтобы их заездили.

— Угу. Значит, вчера вечером ты отправился прямиком домой, да?

К чему он клонит?

— Я отправился в «Бам Рэп». Я тебе это уже сказал.

— Где выпивал со своим другом-гомиком.

— Его зовут Генри, — сказал я, — и он не голубой, по крайней мере, мне так не кажется. А какая тебе разница?

— Мне — никакой. Я не возил его к себе домой.

— Я тоже.

— Да, ты отправился домой в одиночестве. В котором часу?

— Не помню. Часов в восемь, может, в девять. Примерно так.

— И поехал прямо домой.

— Нет, еще зашел в магазин и купил молока. Зачем…

— Наверное, чтобы добавлять в кофе. А-а, зачем я спрашиваю? Так, чтобы разговор поддержать, Берни. Значит, ты поехал домой и провел всю ночь один, я правильно понял?

— Правильно.

— А утром…

— Встал и поехал в магазин.

— Открыл его, покормил кота и занялся своими обычными делами.

— Совершенно верно.

— И что, вот просто так вышел из дому и ничего не заметил?

Мне пришлось-таки спросить, хотя очень не хотелось услышать ответ:

— Чего я не заметил, Рэй?

— Мертвую девушку, — пояснил он, — которая лежала на полу в твоей гостиной. У тебя там не так много места, чтобы обойти труп, так что тебе, наверное, пришлось через нее перешагнуть. Странно, что ты ничего не заметил.