"Дневник порнографа" - читать интересную книгу автора (Кинг Дэнни)

1. Папье-маше-порнуха

Я заорал от боли.

— Ты чего? — спросил пробирающийся следом Барри.

— Занозу посадил!

Я вытащил руку из ежевики и присосался к маленькой черной точке на ладони. Теперь за колючку можно было уцепиться зубами. Пока я ее тащил, на глазах у меня выступили слезы, а губы задрожали. К счастью, я стоял к Барри спиной, так что в школе ни о чем не узнают. Я вытер кровь о джинсы и пополз дальше.

— Ну как, нашел? — опять заныл Барри.

— Еще раз спросишь — получишь в зубы! — прошипел я в ответ, имея в виду следующее: «Если ты спросишь об этом еще раз, я, пока ты будешь в магазине, брошу твой велосипед в реку, а потом скажу, что это сделал Нил Барратт».

Я ухватил еще несколько перемазанных, измочаленных страниц и благоговейно на них уставился. Цвета потемнели от сырости и грязи, кое-где остались лишь фрагменты картинок, но этого оказалось достаточно. Роскошные, манящие тела!.. Женщины дерзко на меня оглядывались. Что на них вообще было? Отсутствующее выражение на лицах, а еще — пятна какой-то мерзости, которую можно найти среди растительности… Нет-нет, я не о дамской растительности, а о тех колючих кустах в Беркшире.

Так я увидел свой первый порножурнал… Мне понравилось! Само собой, каталог «Грейт Юниверсал»[1] был мне знаком — точнее, те его отделы, что посвящены нижнему белью и занавескам для душа, а доведись вам разбросать по спортивной площадке наши учебники географии, то они открылись бы на одной и той же странице. Но тут совсем другое дело. Ведь это порножурнал! С настоящими, голыми тетками! Чудеса… Большие сдобные сиськи, внушительные волосатые междуножия… Все такое всамделишнее, что воображения больше не требовалось. Глянцевые страницы розовели голой плотью; тут и там темнело птичье дерьмо и зеленела плесень. Я аж задохнулся! Покупка рождественских подарков и случайно обнаруженный дневник старшей сестры сразу отошли на второй план.

Видите ли, женское тело прельстило меня совсем незадолго до этого. Я говорю не о девочках, не о тех маленьких девочках, моих одноклассницах (мне и теперь нет до них дела), — речь идет о женщинах. Например, о мамах моих друзей или даже о подругах моей мамы. Ко мне то и дело возвращалось одно видение: моя бывшая учительница, мисс Дженкинс, оставляет меня после школы: запирает дверь и садится мне на лицо. Картинка тогда еще не сложилась полностью, однако журнал, похоже, содержал несколько интересных подсказок.

Я был наслышан о таких изданиях. Гэри Аллисон как-то рассказал нам, что его отец припрятал у себя в сарае журнал, в котором полно всяких теток: им пришлось раздеться и встать так перед фотографом. Барри поинтересовался, не закрываются ли они ладонями, не становятся ли боком или как-то там еще, но Гэри заверил нас, что они «повернуты лицом, и у них все видно». Я толком ничего не понял. Впрочем, если бы мне тогда кто-нибудь сказал, что у вселенной нет ни начала, ни конца, я бы понял ровно столько же.

— Все видно! — воскликнул Дэвид Тиннингс.

В другой раз мы заявили бы ему, чтобы отвалил и лучше поиграл на своей маленькой флейте, но в тот миг большинству из нас стало не до этого: потребовалось срочно одернуть собственные штаны.

— Принеси! — потребовал Барри.

— Не могу! Папа меня убьет… — ответил Гэри.

— Видали специалиста! Того и гляди со штанов закапает! — это уже Нил Барратт.

Потом он добавил:

— Гэри все врет!

(А то вдруг кто не понял, чего он тут разорался?)

— Не вру! — настаивал Гэри.

— Тогда принеси! — подключился весь класс.

И тут я посмотрел в его глаза: Гэри уже сам был не рад, что заикнулся об этом журнале. Увы, его приперли к стенке, и теперь надо было спасать лицо. Когда вам одиннадцать лет от роду, у вас просто нет выбора.

На следующий день Гэри стянул у папаши журнал и принес его в школу. Теннисные корты в то утро смахивали на Мекку в час пик, и мистер Эскотт-Нью заподозрил что-то неладное. Гэри попытался запихнуть контрабанду обратно в портфель, но окружающие по его же вине пришли в такое неистовство, что журнал прямо-таки рвали на куски.

Гэри отволокли к директору. Хорошо еще, что не выпороли. Его родителям было написано письмо, и мало парню не показалось. Впрочем, сам виноват. Спереть у предка любимый журнал для рукоблудия! То-то он взбесился.

А я — опоздал, просто опоздал… И даже краем глаза не увидел сего тайного свитка. Я изводил себя неделями напролет, и вот Барри рассказал мне, что, по слухам, на дальнем поле лежит такой журнал, и его, наверное, можно поискать. Через десять секунд мы уже топали по дороге через ближнее поле, потом перешли ручей, потом… Собственно, с этого я и начал свой рассказ.

— Ну же, Год, давай их сюда! — торопил меня Барри.

— Подожди ты!

Я еще раз просмаковал прелести женщины. Возраст модели оставался для меня загадкой: самому-то мне исполнилось всего одиннадцать. На взгляд я дал бы ей лет сорок пять (вот видите!), а уж страшная была… Хмурое лицо, щель между зубами, густо накрашенные глаза и стоящие дыбом волосы — по огромной кучерявой копне сверху и снизу. Она лежала, откинувшись назад, опершись на руки, и сердито смотрела в объектив. В ее взгляде мне чудилось презрение, хотя теперь я понимаю, что женщина изображала похоть. Ладно-ладно! По первому разу немудрено и перепутать. Вот мы и решили, что раздевались они по принуждению. Вид у них и вправду был недовольный. Да и не могли мы представить себе такую тетку, которая добровольно разделась бы и еще дала себя сфотографировать. Зачем ей это? Нет, где-то наверняка есть комната, где их держат. Там они смиренно раздеваются, а потом хмурятся перед фотографом — им просто не оставляют другого выхода. Помните песенку?

И я решил, что в Англии наверняка есть такая же стена. Возможно, в Лондоне. По ту сторону сидят, развалясь, голые девицы, которым страшно надоело так сидеть, а домой — не отпускают. В этом-то самый смак и есть. Стыдно признаться, но мне и в голову не приходило пожалеть девушек или выпустить их на волю, к родным и друзьям, — я хотел лишь сам увидеть, как их заставляют раздеваться.

Хорошее было бы место, правда? Замечательное даже!

Это я тогда так думал, вы ж понимаете. Впрочем… Нет-нет, я не собираюсь искать ту стену.

Впечатление та женщина произвела грандиозное, и хотя с тех пор я видел тысячи и тысячи женщин — в журналах, на видео, а иногда и во плоти, — она до сих пор стоит перед моими глазами, словно я только вчера держал в руках ее фотографию. Она стала для меня олицетворением похабности: голая, угрюмая, покрытая слякотью и птичьим дерьмом. У меня выработались соответствующие рефлексы, мой мозг в этом совершенно уверен. Как вылупившийся утенок принимает плюшевого медвежонка за свою мамашу, так и мрачная голая тетка сформировала мое восприятие противоположного пола. Жаль только, что не всякая баба готова угваздаться с головы до ног и полезть вместе со мной в заросли ежевики. Иногда я задумываюсь: где теперь та женщина, чем занята? Надеюсь, ее больше не держат за стеной, да и какой теперь в этом смысл?

Наконец я запустил кончики пальцев в зловонную липкую массу: это и была основная часть журнала. Подтащив его к себе, я оставил несколько десятков озадаченных муравьев без крыши над головой. Обложка почернела от грязи, однако я умудрился отслоить несколько страниц, с которых так и полыхнуло розовой плотью.

Задний ход, задание выполнено.

— Покажь, покажь! — скулил Барри, переминаясь с ноги на ногу.

— Погоди! Я его еле вытащил, не порви!

Мы аккуратно разложили журнал на земле. Вытерев руки о джинсы, я принялся осторожно отделять страницы одну от другой. Не знаю толком, что было на первых листах, так как они превратились в один большой грязный (во всех смыслах этого слова) ком, а вот на странице под номером четырнадцать оказалась блондинка, которая сидела на подоконнике, уставившись в объектив сквозь тюлевую занавеску. Она смахивала на женщину в рекламе «Флейк», только у этой были видны сиськи.

Барри пыхтел у меня над ухом. Мы молча рассматривали фотографии. На другой стороне листа блондинка оказалась уже без трусов (и без головы, так как половина страницы оторвалась). Наши взгляды привлекли рыжие волосы на лобке, играющие в солнечном свете из большого окна.

— У меня встал! — поделился со мной Барри. Он показал на свои вельветовые штаны. Вот это кстати! Я понимаю, вы удивитесь, но мне было невдомек, что при виде голых теток встает не только у меня, а что этим «болеют» все. Я считал себя единственным, ни на кого не похожим. Теперь, узнав правду, я облегченно вздохнул. Это, оказывается, не тот случай, при котором следует думать о визите к врачу — заходишь, показываешь на свою колбасу и спрашиваешь: «Вот, доктор Хендерсон. Как вы думаете, что со мной?» Да уж… Сообразительностью я не отличался.

— Надо его где-нибудь спрятать! — предложил Барри. — Пусть он будет нашим сокровищем.

— Ага! Только никому не рассказывай, а то сопрут, — строго сказал я.

И тут же сам его спер, стоило Барри уйти пить чай.

За лето журнал распрекрасненько высох в папашином сарае, но к концу августа исчез — вместе с вечерними застольными беседами. С тех пор я его не видел. Впрочем, картинку с той волосатой женщиной я хранил отдельно, под шкафом у себя в комнате. (Поэтому окружающие могли подумать, что каждый раз, как я уходил «делать уроки», наверху начинала работать бригада грузчиков.) А однажды, придя из школы, я не нашел и ее: в моей комнате переставили мебель. Холодящие душу воспоминания. Правда, сказано мне ничего не было. Мамаша, которая делала теперь замечания вообще по любому поводу, лишь прозрачно намекнула, чтобы я не прятал лишнего у себя в спальне. И вообще надо, дескать, «разобраться» в моей комнате, а то я что-то совсем распустился.

А тот год для меня и вправду оказался поворотным. Лето напролет я соображал что к чему — точнее, во что (в кулак, разумеется!). Насмотревшись на картинку и на своего замороченного часового, я наконец отдался воле инстинктов и двенадцати лет от роду (нежный, пылкий, невинный возраст!) исполнил первое в своей жизни соло на дарованном самой природой инструменте.

С тех пор я не оглядывался назад.