"Прикосновение смерти" - читать интересную книгу автора (Леонард Элмор)20— Как ты сюда добирался? — Мне одолжили автомобиль. — И ты легко нашел дорогу? — Конечно. Я ведь был здесь раньше. — Но за рулем была я. Если специально не запоминать… — Я запомнил. — Хорошо выглядишь… — Ты тоже… — Я очень удивилась, когда ты позвонил. — Мне пришлось сбежать оттуда. Все хотят на меня посмотреть, даже из журналов «Тайм» и «Ньюсуик». Не могу в это поверить. В центре, в кафетерии только и разговору что обо мне. — Ювеналий замолчал, взглянул на нее. — Но не поэтому я приехал сюда. — Я знаю, — сказала Линн. — Я приехал потому, что хотел тебя видеть. Хочешь знать правду? — Хочу… — Я просто умирал, так хотел тебя видеть. Спустя мгновение ее руки уже обвивали его, а он, крепко обняв ее за плечи, прижимал к себе. Они стояли в холле, тесно прижавшись друг к другу, в лучах предзакатного солнца. Они не в силах были больше ждать. Им не было нужды скрывать свои чувства. Им хотелось держать друг друга в объятиях бесконечно долго, и они делали это. На какой-то момент окружающий мир перестал для них существовать. — Я тоже умирала… — Я был не в силах ждать, но я не мог быстро выбраться оттуда. — Ну что мы стоим? Пойдем… — Секунду, — сказал он. Она взглянула на него. Его лицо было совсем близко, и они посмотрели друг другу в глаза, в глубину души друг друга. Их губы слились в поцелуе. Они целовались нежно и страстно, стараясь проникнуть друг в друга, и каждый стремился потеряться в другом. Возможно ли это? Потом они стояли в гостиной, сомкнув объятия, не шевелясь и слившись в поцелуе. Они целовали друг друга на ярко-красном диване перед кофейным столиком, где лежали газеты с сообщениями об Элвисе. Боже, думала Линн, она, как юная девушка, вся пылает страстью… Нет, она целуется, будто впервые в жизни… Это не поцелуи ради поцелуев, не прелюдия, хотя, она знала, другое будет тоже. У нее были слова, которые хотелось ему сказать, но ей не хотелось нарушать столь значимого молчания громким голосом, поэтому она стала шептать нежные слова, как бы выдыхая их… Они, обнявшись, полулежали-полусидели на диване. — Я люблю тебя, — сказал он так, как никто никогда не говорил ей в жизни. — Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, — сказала Линн. — Очень люблю… Я хочу почувствовать тебя. Я просто умираю… — Она положила руку ему между ног — на твердую, округлую выпуклость. — Я чувствую тебя. Здесь ты, прямо здесь. Это часть тебя. Он положил руку ей на грудь. — Какое изумительное ощущение! Ведь это ты, правда? Она стала расстегивать пуговицы у него на рубашке, ее рука скользнула вниз, пальцы коснулись шрама на боку, который раньше кровоточил, дотронулись до сосочков у него на груди. — Я увидела твое тело и полюбила его, — прошептала она. — А теперь я люблю его еще больше. Он расстегнул пуговицы у нее на блузке, положил ладонь ей на грудь. — Ах, Линн, касаться тебя ни с чем не сравнимое блаженство! Хочешь, я расскажу тебе, если смогу, что на самом деле я чувствую, как сильно я тебя люблю и что испытываю, когда ты рядом со мной? Я никогда прежде этого никому не говорил. Давай снимем одежду… И пожалуйста, не говори мне ничего. Мне самому тебя раздеть или сначала я должен раздеться? — Давай это сделаем вместе, — сказала Линн. — Боже, как я тебя люблю, — сказала она. — Я люблю тебя так сильно, что не в силах поверить в это. Будто этого не могло случиться… Они лежали на двуспальной кровати, на смятом покрывале. — Но ведь это случилось, — с жаром произнес он и положил руку ей между ног. — Ах, Линн, оказывается, заниматься любовью с женщиной, которую любишь, — самая восхитительная вещь на свете. — Он улыбнулся, прижавшись к ней. — Ты прав, — сказала Линн. — Оказывается, то, что происходило со мной раньше, любовью не назовешь… Теперь я понимаю, что такое зов пола. — Знаешь, Линн, я однажды прочитал в одной книге, что разврат — это месть тела за неспособность любить, и ничего не понял. — Он погладил ладонью ее живот и треугольник волос у нее между ног. — Линн, любовь — это чудо! Я хочу всегда быть с тобой. — Я тоже хочу всегда быть с тобой, — сказала Линн, — но я не уверена, что твоя церковь позволит тебе это, если окажется, что ты святой. — А если мы оба вместе? — улыбнулся он. — Скажу тебе только одно — я люблю тебя и хочу быть с тобой. Я знал тебя всю мою жизнь и, может быть, даже еще раньше, и мне с тобой хорошо. — Он поцеловал ее в губы. — Милая, давай снова любить друг друга. Линн улыбнулась. — Давай, — прошептала она. Он уснул. Линн долго лежала без сна. Она была с ним и в нем, ощущая себя и его как единое целое и желая только одного — чтобы это блаженство длилось бесконечно. И оно длилось, потому как после оргазма они лежали тесно обнявшись, нежно целуя и лаская друг друга, а затем был новый взрыв любви, и он длился так долго, как они того хотели… С Юви все совсем по-другому! Не так, как было с другими. Его нежность Линн потрясала. Он сказал, что заниматься любовью с любимой женщиной — верх блаженства. Он что, занимался любовью с нелюбимой? Откуда ему известна разница? Она стояла на кухне, рассматривая этикетку на пакете с попкорном. На ней были трусики и фартук, прикрывавший только грудь, но оставлявший открытыми бока… Откуда-то из-за ее спины протянулись его руки, проскользнули под фартук и обняли ее, развязав сначала тесемки фартука. — Ты нравишься мне без одежды. Она прильнула к нему, расслабившись, и, уронив пакет с кукурузой на стол, ощутила его голые ноги. — На тебе ничего нет? — Трусы. — Я чувствую то, что в них… — Ты так близко! — сказал он. — Можно я задам тебе вопрос? Именно так разговаривают те, кто испытал физическую близость? — Именно так… — Я счастлив, что могу сказать тебе все, что мне в голову взбредет, а ты не станешь смеяться или думать, что это глупо, даже если так оно и есть. — Когда ты со мной, можешь говорить все, что угодно, никто нас не слышит. Но даже если рядом кто-то… — Ты права. Кого это волнует? — прервал он ее. — Могу я задать тебе вопрос? — Конечно. Помедлив, она спросила: — Ты познакомился с Антуанеттой Бейкер? — Да, они с Ричи приходили ко мне. Знаешь, все зовут мальчика Ричи, а ему это не нравится. Я почувствовал это и назвал его Ричардом, когда с ним встретился, и он сразу просиял. Потом, когда мы говорили, он сказал, что ненавидит имя Ричи. — Тебе она понравилась? — Его мать? Она не вызвала у меня неприязненных чувств. Но ведь не об этом ты хотела спросить меня. — Подумать только, ты еще и провидец! — Почему бы не спросить напрямую, занимался ли я прежде с кем-либо любовью? — Это меня не касается… Он повернул ее лицом к себе и, глядя прямо в глаза сказал: — Занимался… В некотором роде… — В некотором роде — это как? Впрочем, ты не должен мне об этом рассказывать. — И все-таки я расскажу. Кто знает, что ты вообразила. — Ты ее любил? Он помедлил с ответом. — Она мне нравилась. Ее звали Анни, ей было двадцать лет. Мы провели вместе ночь в мотеле. — И где же ты с ней познакомился? — В баре в центре города. Она была проституткой. — Ничего себе!.. — Сначала я этого не понял. Мы разговаривали, и она произвела на меня впечатление, потому что оказалась искренней, веселой и непринужденной девицей. — И вы провели вместе всю ночь? — Ну да! Но я, заметь, был пьян. Я говорю об этом не в качестве оправдания, я хотел переспать с ней, узнать, что это такое — физическая близость, но я был пьян… Перед этим я покинул орден францисканцев, ну а потом и семинарию. Я впал в запой на целых три недели. — Не представляю тебя пьяным. — Именно поэтому я в конце концов оказался в реабилитационном центре «Обитель милосердия». Я решил, что я алкоголик. — Но ты же им не был. — Я был третьесортным дилетантом. Знаешь, как алкоголики называют канун Нового года? Ночь дилетантов. Я много думал, ходил кругами… — Ходил кругами? Это как? — Знаешь, Августин Блаженный заметил однажды, что заблудшие ходят кругами. Думаю, он был прав. Короче, я корил себя за то, что оставил орден, хотелось загладить свою вину перед Всевышним. Отец Квинн поставил меня на ноги за три дня. Он сказал, что я могу остаться, если хочу, и так долго, сколько захочу. Вот так оно вышло… — Тебе не потребовалось много времени. — Мне не требовалось серьезного лечения, мне нужно было избавиться от чувства вины. — Избавился? Он улыбнулся. — Прошлое не забывается… — Ты вспоминаешь ту девушку? — Нет, но я помню ее облик. Черные волосы, небольшого роста, хорошенькая… — Хорошенькая шлюха. — И что в этом такого? — Ничего. Просто у меня возникло предубеждение против нее, этой хорошенькой поблядушки. Вообще-то я рада, что ты рассказал мне об этом, потому что теперь я не чувствую себя той, которой вешают лапшу на уши, но мне все равно не хочется представлять тебя рядом с другой… — Так и не делай этого! — Я никогда раньше не была ревнивой. Это какое-то новое чувство. Мне не дает покоя мысль, будто все, что у нас с тобой, скоро кончится и что-то случится. — Господи, Линн, ну что с нами может случиться? — Не знаю, что-нибудь… — вздохнула она. Затем они, уже одетые, снова сидели в гостиной, с пивом и вином, попкорном и крем-соусом, в который макали сельдерей и морковку, цветную капусту, и говорили обо всем на свете. Линн рассказала ему о самом высоком в мире иллюминированном распятии, о футболках с эмблемой единоверческой церкви и о том, каким крутым дельцом был в свое время Билл Хилл. — В свое время? — улыбнулся Ювеналий. — Он и сейчас такой, разве нет? — Не слушай того, что он тебе говорит. — Я уже выслушал. Ювеналий рассказал ей о намерении Билла Хилла устроить ток-шоу с его участием на телевидении. Линн покачала головой. — Почему бы и нет? — усмехнулся Ювеналий. — Он просто аферист. — Но ведь он твой друг! — И все же он аферист. Вы гроша ломаного не получите. — Мне он ничего не предлагал. — Вот видишь! Думаешь, он устраивает ток-шоу без всякой выгоды? Он заключил с телевизионщиками контракт, он делает деньги. Я знаю об этом, потому что он просил меня стать его партнером. — Скажи ему, что ты согласна. — Я не понимаю тебя, — пожала плечами Линн. — Он использует тебя, а ты хочешь, чтобы я помогала ему. — Он не сможет меня использовать, если я того не захочу. Но я согласен. — Почему? — Почему бы и нет? — Ты прятался столько лет, а потом решил выступить по национальному телевидению. — Я не прятался, я делал то, к чему меня вынудили. Наконец я сделал выбор. Да, со мною вот что происходит… И вот что я об этом думаю… Между прочим, я не собираюсь утверждать, будто я слепое орудие в руках Господа, даже если так оно и есть. — Скорее всего, так оно и есть. Скажи, о чем ты думаешь, когда исцеляешь людей? — Я стараюсь не думать ни о чем. — Ты просишь Господа исцелить их? — Я скорблю, страдаю, мне жаль несчастных, кем бы они ни были. — Но допустим, тебе предложат поступить на службу в какое-либо лечебное заведение, скажем в больницу, и исцелять, что тогда? — Я не утверждаю, что умею исцелять, я говорю, что это случается. Именно в этом дело. Я не стану делать никаких заявлений, поэтому не собираюсь ни с кем вступать в полемику. Я реалист, я принимаю все, что происходит. Я вовсе не пытаюсь изменить мир. — Возможно, ты смог бы, — улыбнулась Линн. — Принимай решение сама, — улыбнулся он в ответ. — Ты привел меня в замешательство. До сих пор у меня не было проблем, когда я общалась с людьми, но, когда я разговариваю с тобой, я порой не знаю, что сказать. Какое решение я должна принять? — Ты намекнула, что меня могут использовать в своих интересах. Но каким образом, если я знаю об этом? Ты опасаешься, что кто-то там одержит надо мной верх, попытается опровергнуть мою, так сказать, достоверность. Но как это можно сделать, если я ничего не утверждаю? — Ты не знаешь людей. Если ты не станешь играть по их правилам, они загонят тебя в угол. — Пустое все это! Если мне скажут, что я мошенник и плут, я скажу — думайте что хотите. Если скажут — иди в больницу, парень, и мы посмотрим, на что ты способен, я пойду в больницу. В чем проблема? — У тебя все так просто. — И там, во время ток-шоу, у меня, возможно, появятся и станут кровоточить стигматы. — О господи! — воскликнула Линн. — Успокойся! Я пошутил. «Ничего себе шуточки!» — подумала Линн, а вслух сказала: — Уж не хочешь ли ты стать телезвездой? — Думаешь, у меня получится? — Нет, не получится! Ты — святой, а там, на телевидении, отнюдь не райские кущи. У некоторых телевизионщиков давно уже крышу снесло по причине дьявольского самомнения. Впрочем, если ты погладишь их по голове, возможно, они исцелятся и станут нормальными. Линн задумалась, вспомнив Августа Марри. Этому тоже не мешало бы вправить мозги. В это время раздался зуммер домофона. — Наверняка Билл Хилл пожаловал, — сказала Линн. — Ему я дверь открывать не намерена. — Но почему? Вдруг у него что-то срочное… — Хорошо, впущу его, но не более чем на пятнадцать минут. Линн нажала кнопку, дверь внизу открылась, на лестнице раздались шаги, она вышла в холл и столкнулась нос к носу с Кэти Ворсингтон. Какая удача! Кэти просияла, когда, войдя в гостиную, увидела Ювеналия. Она приехала взять интервью у Линн Фолкнер, подруги Ювеналия или кто там она ему? — а он и сам тут как тут! — Привет! — сказала Кэти. — Привет… — ответили они. — Знаете, — обратилась Кэти к Ювеналию, — я видела вас в церкви в воскресенье, и то, что вы сделали, не оставило меня равнодушной. Классно получилось! Они засмеялись. И она сначала не поняла, что в этом смешного, а затем обратила внимание на их жизнерадостный настрой. Улыбки, ласковые взгляды… Оба сияют, глаза горят… Все ясно! Между ними что-то есть… Интим? Пожалуй… Она могла бы написать превосходный очерк в «женский» раздел, на полполосы, если бы ей дали такое задание. Вот, пожалуйста, готовый материал, и нет нужды напрягаться, чтобы его добыть… Кэти достала из своей холщовой сумки диктофон. Они замолчали. Она включила диктофон. Они по-прежнему молчали. Она стала задавать вопросы, как и положено репортеру. Конец записи. |
||
|