"Блицфриз" - читать интересную книгу автора (Хассель Свен)

КАПИТАН-АЗИАТ

Главный механик пятой роты Вольф отважился явиться на передовую. Тяжело дыша, он усаживается на орудийный лафет и задумчиво закуривает одну из тех особых сигар, которые курят только он и штабные генералы. У него самая большая частная транспортная рота в немецкой армии. Купить у Вольфа можно все — особенно за твердую валюту.

Перед ним настороженно лежат два злобных волкодава. Их желтые глаза жадно разглядывают нас. Стоит их хозяину щелкнуть пальцами, и они разорвут нас на куски. Дорогое офицерское пальто на меху придает ему вид опереточного генерала, играющего в театре на какой-нибудь захудалой улочке Вены. Его пуговицы и нагрудные знаки из чистого серебра. На голове у него, разумеется, высокая меховая шапка, на боку сабля, которой невозможно разрубить пополам редиску. Любой другой был бы наказан за такое нарушение формы одежды.

Скрещивать оружие с главным механиком Вольфом никто, кроме Порты, не осмеливается. Для любого другого это означало бы мучительную смерть — от голода!

— Какого черта тебе нужно, старый механик-драгун? — с подозрительностью спрашивает Порта.

Вольф снисходительно улыбается, сверкая всеми золотыми зубами сразу. Зубы у него не скверные. Совсем наоборот; но он считает полный рот золота символом высокого положения. Когда мы захватили русское передвижное стоматологическое отделение вместе с персоналом, Вольф покрыл все зубы золотом. До этого на улыбки он был скуп.

Теперь главный механик постоянно улыбается.

— Пришел попрощаться, — притворно улыбается он.

— Уезжаешь? — восторженно спрашивает Порта.

— Я — нет. Уезжаете вы! — коварно улыбается он.

— Откуда вам, жуликам, это становится известно? — недоверчиво спрашивает Порта, охваченный зловещим предчувствием.

Если Вольф пренебрег опасностями передовой, чтобы принести это известие, то явно не только с целью доставить удовольствие Порте.

— Не твое дело, откуда, но, как ты должен понимать, у главного механика есть своя агентурная сеть, — высокомерно отвечает Вольф. — Где те три ЗИСовских транспортера, которые ты спер? Там, куда вы пойдете, они тебе не понадобятся. Что скажешь по поводу небольшой быстрой сделки? Могу предложить первоклассное боевое снаряжение для всего второго отделения плюс ППШ и двойной запас патронов. Лично для тебя — мешок с полутора центнерами продуктов. В ближайшем будущем они тебе очень понадобятся. Но решай сам, уходить ли с сухим пайком на три дня — и даже без корки бекона. Так проголодаешься, что в Берлине будет слышно, как урчит у тебя в животе.

— Выкладывай, нечестивый тип, — говорит, становясь подозрительным, Порта. — Куда я отправляюсь?

Вольф с задумчивым видом отрезает себе кусок салями. Он не пытается скрыть, какое удовольствие доставляет ему беспокойство Порты.

— За это — пятитонный ЗИС, — говорит он, проглотив колбасу и поковыряв ножом в зубах.

— Поцелуй меня в задницу, приятель, — отвечает Порта, угрожающе вертя пистолет. — Этот ЗИС — мой обратный билет в Берлин.

— Спасибо за информацию, — говорит Вольф, обнажая все зубы в торжествующей улыбке. — Я не был уверен. Судя по слухам, у тебя есть припрятанная батарея 150-миллиметровых гаубиц.

— Мало ли ходит сортирных слухов, — неторопливо отвечает Порта. — На кой черт мне гаубицы? Я что, артиллерист?

— Ты знаешь, в чем здесь дело, — грубо, но почти дружелюбно говорит Вольф. — Задница немецкого вермахта крепко увязла в снегу. Будет не просто нехватка орудий. Ты можешь получить за эту батарею что угодно, сынок, как только раскроешь карты.

— Ее реквизируют, как только я сделаю предложение, — заявляет Порта, изо всех сил стараясь казаться наивным.

Вольф громко хохочет и отпивает большой глоток из серебряной фляжки, не предлагая больше никому.

— Чушь, мой дорогой сын! Ты знаешь, как ее сбыть.

— Смотри, не поперхнись, — отвечает с мрачным видом Порта. — Немецкий стрелковый клуб скоро начнет быстренько отступать, а Иван и гроша ломаного не даст за твой транспортный парк. Когда тебя отправят на Колыму, я поеду туда добровольно ради удовольствия посмотреть, как ты будешь медленно умирать в свинцовых рудниках! Твоим чертовым волкодавам отрежут хвосты и воткнут их так глубоко тебе в задницу, что не сможешь их вытащить, и дадут работу метельщика, когда кончится война!

— Херовина, сынок, — беззаботно отвечает Вольф. — Весь мой транспорт уже в надежном месте, тебе доставит радость это узнать! Твой ЗИС мне нужен только для того, чтобы вытащить последние машины. У меня есть хорошее местечко в Либау, сынок. Надежная гавань. Если наша победоносная армия отступит слишком далеко, я могу отправиться морем в Швецию. У них там демократическое правительство, и они считают своим долгом принимать ребят из жестокого мира за их границами и заботиться о нас.

— Как только тебе это удалось? — спрашивает Порта с нескрываемым восхищением.

— Для главного механика это просто. Передвижения по России нетрудны, если ты прошел армейскую школу гауптфельдфебелей и знаешь, что к чему, — объясняет Вольф, лукаво потупив взгляд.

— Когда-нибудь тебя повесят, — говорит Порта с дружеским восхищением, не пытаясь скрыть, что не огорчится этому нисколько.

—Этому не бывать, — говорит с усмешкой Вольф, — но я уверен, что ты окончишь свою гнусную, жалкую жизнь в петле. Если буду там, окажу тебе услугу. Срежу, пока вороны не расклевали тебя, сынок!

— Знаешь, ты, сын шелудивого волка и облезлой динго, тебе предстоит отдать жизнь за фюрера, семью — если ты только смог ею обзавестись — и отечество, — со злобной выразительностью говорит Порта. — Ты самый подлый ублюдок, какого я только встречал.

— Basura[87], — радостно кричит Барселона.

— Кончай ты, — рычит Вольф, обратив злобные зеленые глаза на Барселону. — Хочешь, сынок, тебе в задницу затолкают ящик испанских апельсинов? Хочешь испражняться апельсиновым соком целый год?

— Ты больной кот, приятель! — сухо отвечает Барселона. — Продолжай испражняться в свою солому, пока она не запахнет так же дурно, как ты!

— Я запомню это, фельдфебель Блом, — мерзко улыбается Вольф. — Эта война ничто по сравнению с тем, что будет, когда она окончится! Порта, заключим мы сделку или нет? — продолжает он, не меняя тона. — ЗИС за то, что я могу тебе сказать!

— Я трахну твою мать, если хочешь, Вольф! — снисходительно говорит Порта.

— Она ничего не получит от этого, сынок! — с гордостью говорит Вольф, утирая лицо сильно надушенным платком. — Она дама.

— Ты смердишь, как ведро помоев из китайского борделя, — говорит Порта, зажав нос и кривясь.

— Он не смог бы ввести в грех даже дурочку! — выкрикивает Малыш с громким хохотом, хлопая себя по бедрам.

— Последний шанс, — говорит Вольф, пропустив это оскорбление мимо ушей. — Я твой единственный шанс!

Порта долго и громко смеется.

— Если б только у человека был единственный шанс в этом походе любви и освобождения, я бы несколько раз погиб и воскрес.

— Ты двоюродный брат Ротшильда или что? — надменно улыбается Вольф. — Тебе не терпится узнать, что у меня есть.

— Пошел вон, — рычит Порта и неосторожно плюет против ветра.

— Порта, давай кончать шутки и перейдем к делу; Готов признаться, что приобрести твои ЗИСы для меня серьезная проблема.

— Вот именно, сынок, — говорит, щурясь, Порта. — Проблема у тебя. Не у меня. Это большая разница. С какой стати мне отдавать свои ЗИСы? Мы оба знаем, что большие шишки тоскуют по дому, цена на гусеничные и полугусеничные транспортеры с горючим повышается. Я храню свои ЗИСы, потому что знаю — цены еще не дошли до предела. Но поскольку человек я добрый, предлагаю тебе пятитонный трехосный транспортер без гусениц. Хочешь?

— На кой черт мне это дерьмо? — обиженно спрашивает Вольф. — Он с места не двинется в этом чертовом снегу, В последний раз предлагаю: один исправный гусеничный ЗИС с полным бензобаком. Я честный человек, Порта, и доверяю своим друзьям, насколько они того заслуживают.

— Ты говоришь так, будто уговариваешь девку, которая готова поверить любой чуши, потому что у тебя звездочки на погонах, — говорит Порта с достоинством.

— Давай испробуем на нем русский штык, — предлагает Малыш громко и недипломатично.

— Ваш гамбургский мальчишка никогда не станет взрослым, — доверительно говорит Вольф Штеге. — Это пролетарское дитя думает, что всего можно добиться кулаками.

— Не оскорбляй меня, герр главный, так твою пере-так, механик, а то кишки выпущу, — предостерегающе говорит Малыш, проводя пальцем по заостренному краю саперной лопатки.

— Пошел ты.

Вольф удостаивает его лишь этого краткого замечания. После долгих, секретных переговоров они с Портой приходят к соглашению, и Порта пригоняет ЗИСы. Вольф тщательно их осматривает. Ищет бомбы с часовым механизмом. Потом, удовлетворенный, пускает шнапс по кругу.

— Ты, собственно, этого не заслуживаешь, — обращается он к Малышу, — но раз тебе вскоре покидать эту юдоль слез, выпей, сынок, на дорогу! Вы будете рады узнать, что переходите в Бранденбургский полк, — добавляет он зловеще.

— Звучит как название какой-нибудь эсэсовской банды, — считает Барселона.

— Чушь, — снисходительно улыбается Вольф. — СС даже не коснулось бы вас поганой метлой. Даже если бы вы приползли на коленях, эсэсовцы не взяли бы вас к себе. Бранденбургский полк, друзья, это худшее, что можно себе представить. Часть, состоящая из отрядов самоубийц, где по-немецки говорят лишь пять процентов личного состава. Остальные — дезертиры и враги-изменники. Поверьте, узнав эту приятную новость, я откупорил бутылку шампанского. Приберегал ее ко дню победы, но…

— Оберст Хинка не допустит этого, — негодующе выкрикивает Порта. — Он дойдет до самого треклятого верха!

— Он дошел, и там ему наплевали в глаза. — Вольф долго и громко смеется. — Добрый немецкий Бог судил вам отправиться на берега Москвы-реки.

— Какого черта нам делать с бранденбуржцами? — недоверчиво спрашивает Порта.

— Бранденбуржцы недавно понесли громадные потери, — объясняет Вольф с подобающий скорбью в голосе. — Полк доукомплектовывают отребьем из армии и флота. Поэтому вашу дружелюбную компанию переводят туда. Вы отправитесь в Москву взорвать парочку заводов.

— Это гораздо проще сделать люфтваффе, — говорит Порта. — Они могут разнести всю Москву, не пролив ни капли драгоценной немецкой крови.

— Они и не прольют, — сатанински усмехается Вольф. — Ты и другие рабы гроша ломаного не стоите. Вам дадут большой груз пластиковой взрывчатки и желтомордого типа в проводники. Этот получеловек вероломнее всех тех мерзавцев, о которых вы читали в Библии.

Телефон протяжно, сердито звонит. Вольф снимает трубку и любезно протягивает Старику.

— Похоже, становится жарко, ребята! — говорит он отеческим тоном и похлопывает Порту по плечу с напускной дружелюбностью. — Вашего командира отделения вызывают к последнему причастию! Буду лживым сукиным сыном, если скажу, что сожалею об этом. С тех пор как мы встретились в тридцать шестом году, я мечтал увидеть, как вас пошлют искать славы или смерти. Но человек я не злобный — я просто холодный, расчетливый делец. Если хочешь уцелеть, нужно быть таким. Здесь, — он театрально постукивает себя по груди, — бьется большое сердце, оно слегка болит и по тебе, Порта. Поэтому желаю тебе быстрой смерти без особых страданий, хотя ты заслуживаешь медленной, мучительной, и когда отправишься на тот свет, в соборе моей души будет гореть свеча по тебе. Гордись, приятель! Ты падешь за отечество на пропитанной историческими традициями земле!

— Вольф, ты не человек. Ты обер-фельдфебель, пропитанный примитивной армейской традицией, и типичный продукт вермахта, — злобно кричит Порта, чтобы скрыть нарастающий страх.

— У меня нет времени, обер-ефрейтор Порта, — холодно говорит Вольф. — Как насчет твоих пушек и остальных машин? Если хочешь, я возьму их у тебя в память о прежних днях!

— Я могу воспользоваться твоими услугами, — надменно улыбается Порта, — но мои машины ими не оплатишь. Давай сделаем это по-другому. Я куплю твои припасы — под вексель!

Вольф хохочет так, что падает с лафета.

— Ты изменил своему призванию. Тебе следовало стать клоуном в цирке. Люди помирали бы со смеху. Вексель! Твой! В двух шагах от Кремля! При том, что ты отправляешься на смерть! Думаешь, у меня размягчение мозга? У меня, никогда не носившего каску? Я пошел в эту гнусную армию не воевать за фюрера, семью и отечество. Я пошел сюда делать дела. Вексель! Нет уж! В крайнем случае, закладную, и то офицерам от оберста и выше под гарантию земли или собственности.

— Говорил тебе кто-нибудь, какое ты дерьмо? — саркастично спрашивает Порта.

— Много раз говорили, — самодовольно усмехается Вольф. — Даже писали, но я вроде еврея, мне плевать на это, лишь бы деньги поступали вовремя. Ну, Порта, так что с машинами и пушками?

Звонит полевой телефон. Порта небрежно, будто президент всемирно известного банка, снимает трубку. С непроницаемым лицом недолго слушает. Потом, изящно повернув кисть руки, вешает трубку.

— Рынок закрыт, — ухмыляется он с большим удовольствием. — Больше никаких сделок, таффарищ Вольф. Возвращайся, сынок, в свою дыру в Либау! Меня тошнит от твоего долгого присутствия. Ты отвратительная вонючка!

— Что там говорят по этой штуке? — с любопытством спрашивает Вольф, лицо его медленно краснеет.

— GEKADOS[88], — лукаво улыбается Порта. — Сказать, так тебя хватит удар.

— Если ты веришь всему, что говорят по этому треклятому аппарату, ты еще глупее, чем я думал, — гневно повышает голос Вольф.

— Уплывай к своей королевской шведской демократии, — язвит Порта. — Ты надоел мне! Купи зеркало, сынок, и хорошенько в него поглядись. Сам себе опротивеешь.

Вольф угрожающе поднимается. Он похож на опасного хищника, у которого из-под носа улизнула добыча.

— Смотри, если замышляешь какую-то хитрость! Тебе, мальчик, никуда от меня не деться!

— Поосторожнее; ты, хоть и принадлежишь к расе господ, можешь лопнуть, если станешь слишком раздуваться, — говорит Порта, весело посмеиваясь. Достает колоду и начинает сдавать карты.

— Накорми его крысиным ядом, — доверительно предлагает Малыш.

— Хоть ты здоровенный и сильный, как бык, ума у тебя, как у мертворожденного теленка! — рычит Вольф, выйдя из себя. — Я могу раздавить тебя, как гниду!

— Злобный он ублюдок, так ведь? — говорит Малыш небрежным тоном и ходит с короля.

В распоряжение Старика приходит отряд бранденбуржцев в форме русских лыжников. Чуть погодя появляется невысокий, узкоглазый азиат с белозубой улыбкой. На нем форма капитана НКВД, невысокие кожаные сапоги, портупея и кобура с большим наганом. На груди он держит «Калашников», словно счастливая мать младенца.

— Василий, — представляется он, пожимая всем руки. — Клянусь Кун-цзы[89], здесь приятно пахнуть шнапс, — восклицает он, шумно принюхиваясь. — Василий тоже любит шнапс. Что за пикник без шнапс! — Он быстро приканчивает бутылку Порты и закутывается в плащ-палатку. — К позиций коммунистов мы пойти в темноте. Лучше всего через Староданилово, там дурачки из Карабаха. С наступлений темноты они прячутся. Мы говорим: «Проверка из НКВД!» Они трусят. Карабахцы всегда под подозрений. Веди дела с изменник, торгуй сигареты.

— Любопытно, — с предвкушением говорит Порта.

— Теперь моя поспать! — говорит Василий и закутывает голову маскировочным халатом. — В два часа будить. Поведу вас на опасный дело. На большой взрыв в Москве. Потом мы бежать со всех ног!

Через полминуты он громко храпит.

— Откуда взялся этот тип? — с удивлением спрашивает Барселона.

— Его надо бы ликвидировать, — говорит Хайде, не пытаясь скрыть отвращения к Василию.

Старик разворачивает карту Москвы и начинает обсуждать нашу задачу с фельдфебелем-бранденбуржцем.

— Hals und Beinbruch![90] — говорит оберст Хинка. Он пришел проводить нас. — Возвращайтесь живыми. Ни в коем случае не попадайте в плен в этой русской форме. Вам всем известно, как обходятся со шпионами и диверсантами.

— Когда я служил в Тридцать пятом танковом полку в Бамберге, моей обязанностью было носить воду в квартиры женатых офицеров, — треплется Порта, пока мы лежим на исходной позиции. — Строгий командир полка требовал, чтобы все офицеры выходили на плац для осмотра со своими ротами в семь часов каждое утро. В половине восьмого я нес воду в первую из квартир, где жил лейтенант Пютц из третьей роты. Обычно я кончал трахать его жену к восьми часам и нес воду в квартиру обер-лейтенанта Эрнста. Его жена оставалась довольной чуть позже половины девятого. К половине одиннадцатого я имел столько офицерских жен, что при мысли о продолжении в том же духе едва не становился гомиком. Но в два часа мне с моим маленьким другом приходилось вновь обходить квартиры. Тут я ублажал жену майора Линковски, очень набожную женщину. Ее мужа временно перевели к нам из Первого кавалерийского полка в Кенигсберге. Она каждый день говорила мне, что в Кенигсберге любовника не имела, но теперь наверстывает это в Бамберге. Там я начал коллекционировать трусики, и это привело к неприятностям, когда явилась тайная полиция искать какого-то воришку. Ребята в шляпах и кожаных пальто устроили всеобщий обыск и обнаружили мою коллекцию, на всех трусиках были написаны имена. Жены, разумеется, не признали их своими. Однако среди полицейских было один обер-ефрейтор, который ненавидел офицеров. Все коллекцию отправили в Центральную полицейскую лабораторию в Берлине, и после того как эксперты основательно потрудились, добрые женщины оказались разоблаченными. Говорят, когда наш командир полка, оберст Хикмайстер, дочитал донесение из криминальной полиции рейха, то вскочил из-за стола и проглотил при этом монокль. Он застрял в прямой кишке, как оконце; чтобы удалить его, пришлось вызывать стекольщика. Всех офицеров-рогоносцев наказали переводом в дальние приграничные полки. Некоторые хотели развестись с женами, но управление делами личного состава запретило. Офицеры должны быть способны поддерживать дисциплину в своих семьях. При необходимости интенданты могли предоставить им пояса верности.

— А для тебя чем все кончилось? — с любопытством спрашивает Барселона. — Не мог же ты оставаться после всего этого в Бамберге!

— Да, меня перевели в Одиннадцатый танковый в Падерборне, но водоносом я больше не был. Меня сделали пулеметчиком в экспериментальном батальоне. Это было не так уж плохо. Я смазывал замки. У нас в девятой роте был гауптфельдфебель, который коллекционировал лобковые волосы. Держал их он в коробочке с фотографией оскальпированной женщины на внутренней стороне крышки.

— Кончай, — грубо приказывает Старик. — Нам нужно подремать. К черту тебя и твоих бамбергских шлюх!

Три часа спустя нас будит один из пехотинцев.

— Сколько натикало? — сонно спрашивает Старик.

— Половина третьего, герр фельдфебель, — отвечает, заикаясь, несчастный солдат.

— Ты должен был разбудить нас в два, — резко выкрикивает Старик, натягивая сапоги.

— Ты спал на посту, солдат, — заявляет Хайде с видом ангела-мстителя. — Я доложу о твоем нарушении дисциплины. Это может кончиться для тебя расстрелом!

Хайде любит казни.

Барселона медленно встает и потягивается так, что хрустят суставы. Автомат фельдфебеля-бранденбуржца падает на землю. Тут же вспыхивает ссора.

Мы незаметно проскальзываем через линию фронта и идем прямо на позиции русских.

«Капитан» Василий напускается на русского лейтенанта в манере НКВД и угрожает ему Колымой.

Поднимается ветер. Снег летит нам в лицо большими тучами. У меня в сапоге какой-то камешек. Я стараюсь забыть о нем, но это заставляет лишь думать о камешке все время. Он кажется булыжником. Сажусь у придорожного столба и ощупываю ногу.

— Qu'as tu?[91] — раздраженно спрашивает, наклонясь ко мне, Легионер.

— В сапог попал камешек.

— Mille diables[92], и только-то! — бранится он. — Побыл бы ты в Гермерсхайме, где занимались утренней зарядкой в заполненных гравием сапогах.

Легионер помогает мне снять сапог. Камешек до того маленький, что даже не верится, что он может причинять такую боль.

— Неженка, — язвит Легионер. — Стонать из-за такого пустяка!

На Даниловском кладбище мы устраиваем отдых после утомительного марша в метель.

Порта предлагает поиграть в кости, но ни у кого нет желания, поэтому он играет с собой и всякий раз выигрывает.

— Скоро сделать большой взрыв, — говорит Василий, — только нужно остерегаться чертова НКВД. Это настоящий дьяволы. Если попадемся, конец. Отвоевались!

Когда мы сидим, пригнувшись, у широкого Варшавского шоссе, мимо проходит длинная колонна Т-34 — так близко, что мы ощущаем на лицах выхлопные газы, будто горячий ветер.

— Почему не пойти вдоль реки? — грубо спрашивает Старик. — Так гораздо ближе, и можно было б двигаться, укрываясь за складами.

— Ни харош, — отвечает Василий с широкой, белозубой усмешкой. — Очень опасный часть! Сунься туды — попадешь на Лубянка. Большой немецкий генерал сказал Василий: «Покажешь солдатам-диверсантам завод. Они устрой взрыв!» Василий всегда делай то, что говори генерал. Если ты, фельдфебель, не делай то, что говори Василий, Василий пойдет к большой генерал и скажет, что ты изменник! Гитлер доволен Василием, дал ему большой орден, однако. Люди выпятить глаза, когда Василий вернется домой, в Читу.

— Эта желтая обезьяна начинает мне нравиться, — одобрительно улыбается Порта.

— Оторвать ему башку, и получишь свободный проход в рай, — считает Малыш. — Не думаю, что Авраам его особенно любит.

— Мне он не нравится, — угрюмо говорит Хайде. — Неискренний.

— Нравится тебе хоть кто-нибудь, кроме твоего фюрера? — холодно спрашивает Порта.

— Как это понимать? — угрожающе произносит Хайде.

— Так, что ты целовал бы шнуровку его сапог, будь у тебя такая возможность!

— Сапоги со шнуровкой — оскорбление для фюрера, — заявляет Хайде. — Это неуважительное отношение к австрийскому народу.

— К австрийскому народу? — переспрашивает Штеге. — Это еще что такое? Австрия теперь называется Остмарк!

— Его фюреру пришлось назвать ее так, чтобы стать немецким гражданином! — с громким смехом говорит Порта.

— Ничего более возмутительного не слышал! — возбужденно восклицает Хайде. — Ты поплатишься за это головой, парень, когда мой рапорт уйдет куда положено!

— Василий, пошли дальше, — раздраженно поторапливает его Старик. — Давай взорвем этот завод и вернемся. Не хочу бродить здесь!

— Скоро дойди до ЗИС, — уверяет его китаец. — Кун-цзы говорит: «Лучше идти быстро, вернее придешь к цели». Мы не экспресс, который идти в Пекин по расписаний. Мы описать большой круг. Идти прямо, как твоя предлагай, то бум! бум! бум! — ив глупый немецкий башка будет дырка!

— Ладно, давай опишем большой круг, — устало соглашается Старик, — только бы дойти до завода сегодня и успеть вернуться завтра рано утром. Мне эта прогулка не по душе.

— У тебя что, в башка дерьмо? Мы увидеть завод только через три дня. Дождайся темноты и взорвай его. Сегодня нас ждет большой охрана. НКВД знает, что здесь дурный немцы. Мы не появися ни сегодня, ни завтра, и они подумать, что вообще не появися. Думать, что мы вернулись к своя.

— Черт возьми, откуда ты знаешь, что они подумают? — с удивлением спрашивает фельдфебель-бранденбуржец.

— Китайса знает много чего. Знает, что думать дурной коммунистический свиньи. Я видел шпионка на немецкие позиции. Когда я вернись, эта прасститутка будет висеть на веревка.

— Почему ж ты сразу о ней не сообщил? — недоуменно спрашивает Легионер.

— Только идиот убивай шпион на месте, — объясняет Василий с лукавым выражением черных глаз. — Мудрый китайса из Харбин ведет наблюдение за эта коммунистическая сучка. Она кажи нам другие шпионы, мы уничтожай всех сразу. Очень просто.

— Значит, мы пробудем в Москве несколько дней? — спрашивает Старик, и голос явственно выдает его опасения.

— Москва красивый город, однако. Люди ехай очень издалека, чтобы ее видать.

— Славный парень, ничего не скажешь, — весело смеется Порта. — Если все его соотечественники такие, ни за что не поеду в Китай!

— Послушай, Василий, — говорит Старик, склоняясь над картой города. — Почему не пойти Староданиловским бульваром, а потом к погрузочной станции вдоль Москвы-реки?

— Твоя сойти с ума, — дружелюбно улыбается китаец. — Mulkt saki manna hai![93] Ты получаешь русский пуля в немецкий живот, и завод не будет взорван. Великий Кун-цзы кажи Василий: «Иди в НКВД, скажи, Василий поймал плохих немцев, Василий герой и получай большой советский орден!» Если пойдешь Староданиловский бульвар, я вас не знаю. Китайса не так глуп, как думает глупый белый люди.

— Не особенно скрывает свое мнение о нас, так ведь? — усмехается Порта.

Мы укрываемся в небольшом, идущем вдоль бульвара парке, пока мимо проходит большая колонна солдат.

— Тогда что ты предлагаешь, Василий? — спрашивает Старик. — Теперь ты командуешь.

— Нет, нет, тавариш фельдфебель, — отвечает китаец по-русски. — Моя не хочет командуй. Генерал кажи мне: «Василий, ты приведешь солдат-диверсантов к трансформаторный подстанция. После большой взрыв уцелевших приведешь обратно в гитлеровский армия». Мне все равно, как ваша веди себя. Скажет: «Василий, идем к своим». Мы возвращайся, не сделай приказа. Василий рассказывает дьяволы из НКВД все, что знает об операция. Получает на грудь Красный Звезда. Может, и помилование от неотсиженный тюремный срок.

— Что такое, желтый дьявол? — подскакивает с криком Порта. — Ты бежал из тюрьмы?

— Да, да, — весело признается Василий, словно это лучшая на свете шутка, — ваш проводник по Москве беглый заключенный, однако. Всех умных людей сажай. В советский рай это большая честь.

— Merde alors![94] — восклицает заметно потрясенный Легионер. — Значит, ты бежал из заключения, и тебя разыскивают?

— Да, да, — совершенно невозмутимо улыбается Василий. — Поэтому для немцы я очень верный проводник. Генерал никогда не спросить: «Сидел ты в тюрьме?» Мой отец, очень умный китайса, живет в Чита. Он говори свои восемнадцать сыны: «Никогда не признавайся, что сидел, если не спросят». Генерал спрашивает: «Василий, можешь показывать путь?», и я отвечаю: «Да». Если сказать «нет», это будет большой ложь.

— Надо же, — стонет Легионер. — Разыскиваемый преступник служит проводником. Да смилуется над нами Аллах!

— Успокойся, солдат, — утешает Василий. — Чертов НКВД сейчас не искать тех, кто ушел из тюрьмы, не попрощавшись. Милиция идет под пули гитлеровский солдата. Это хорошо!

— За что сидел? — с любопытством спрашивает Барселона. — Надеюсь, не за что-то серьезное.

— Василий хороший человек. Ничего серьезный не сделал. Только пустяк. Перерезал горло глупый, дрянный женщина зато, что спала с председатель горсовета и продала лошадь Василия цыганам в Чита.

— Женоубийца! — ужасается Порта. — И называет это пустяком! Что же тогда он назвал бы серьезным делом!

— Можно ли хоть сколько-то доверять этой желтой обезьяне? — недоверчиво ворчит Хайде. — Он даже не пытается скрыть, что ему было б на руку выдать нас НКВД.

— Не беспокойся, mon ami, — успокаивает его Легионер. — Я знаю этих дьяволов по Индокитаю. Они приходили к нам через пустыню Гоби. Кое-кто оставался надолго. Если им у нас не нравилось, китайцы спокойно переходили на другую сторону и меняли мундир. Они помешаны на своем Боге. Почти все носят при себе маленькие статуэтки Будды. В Советском Союзе это запрещено. Поэтому они ненавидят красных и все связанное с ними. Если мы не станем делать то, что ему нужно, он, не колеблясь, выдаст нас НКВД или гестапо. Выберет ту или иную сторону в зависимости от своей выгоды. Отрубить неверной жене голову для него плевое дело.

Легионер поворачивается к Василию и обращается к нему по-китайски.

Василий хватается за живот от смеха, достает из-за пояса кривой нож и с гордостью размахивает им над головой.

— Я так и думал, — смеется Легионер. — Он провел три года среди гуркхов.

— И пять лет в тюрьме, — саркастически замечает Порта. — А сколько лет этому желтому орангутангу?

— Je ne sais pas[95], — отвечает, пожав плечами, Легионер. — Возможно, он и сам не знает. Большинство китайцев после двадцати пяти лет как будто не становится старше. Даже когда им должно быть уже сто, они все равно выглядят двадцатипятилетними. Они растирают кожу растительным лосьоном, питаются почти исключительно сырым мясом и вечно счастливы. Будут улыбаться даже с петлей на шее. Если статуэтка Будды при них, все остальное не имеет значения. Наказание за убийство жены ему непонятно, для него это такая же мелочь, как зарезать козу. Женщина является собственностью. Тем, что принадлежит ему, как мебель или скотина.

— И этому человеку мы должны доверять свои жизни? — шепчет в отчаянии Штеге. — Он продаст нас при первой возможности!

— Ненависть к Советам заставит его быть верным нам, — убежденно продолжает Легионер. — Эта ненависть может подвигнуть его сто раз обойти пешком земной шар, если будет нужно.

— У нас нет выбора, — лаконично говорит Старик и обращается к Василию, который вертит самокрутку из листа с библейским текстом на немецком языке.

— Что предлагаешь? — спрашивает он. — Мы договорились, что решения принимать будешь ты.

— Твоя умный человек. Не такой дурак, как другие немцы, — радостно говорит Василий. — Мы делай большой крюк, иди по красивый старый мост, который очень нравься туристы. На та сторона реки Таганска тюрьма. Там мы увидеть солдаты и офицеры НКВД. Они знай, что все люди бойся эта большой политический клетка. Только идиот хоти топай к ней.

— Насчет идиотов и тюрем он прав, — выкрикивает довольный Малыш.

— Те, кто служи в НКВД, думай так же, — увлеченно говорит Василий, размахивая руками. — Когда странные русские пойди мимо, они подумать, что мы иди охраняй торпедный завод в Кожухово, поэтому не требуй пропуск. Я выглядай, как большой начальник, козыряй, как советский офицер, готовый лижи НКВД зад.

— А когда пройдем мимо тюрьмы, то что? — спрашивает Старик и надвигает на голову меховой капюшон, скрывающий красную звезду на шапке.

— Тогда идти к трансформаторный подстанций, — объясняет Василий, словно описывая экскурсию по Москве. — Пойди по Дубровский проезд. За постом НКВД срезай угол через железнодорожный пути к станций Угрешская. Охранники на посту нас не видеть. Они все время спи. Однажды моя и один карош друг угнали грузовик с ценным грузом. Охранники обнаружить пропажа только три дня спустя. Они спи. Они думай, что ничего не быть, и часто правы. Только не в той случай, когда Василий приводит друзьяки.

— А почему не пойти прямо по Симоновскому валу? — спрашивает раздраженный его ломаным немецким языком Старик. — Угрешская далеко в стороне.

— Василий думай, твоя умный человек, тавариш фельдфебель! Возле реки большой завод, там делай секретный штуки. Прямой путь — запретный путь. И запретно видеть секретный вещи, который там делай.

— А что там делают? — с любопытством спрашивает фельдфебель-бранденбуржец.

— Карош друг из Чита, лейтенант НКВД, сказал моя, что делай на этот секретный завод.

— Что же, черт возьми? — раздраженно спрашивает Штеге.

— Немецкий башка нехорошо знай слишком много, — отмахивается от вопроса Василий. — Я кажи только нацистский ученый. Они карош плати. Когда война конец, я делись с лейтенант НКВД из Чита.

— Не могу ладить с людьми, которые все время улыбаются, — говорит Барселона. — Они фальшивые, как жемчуг с Майорки.

— Мы не пойти вдоль Москва-река, — невозмутимо продолжает Василий. — Много опасный НКВД. Мы идем, они стреляй, как черт. Немецкий солдат нашпигован советский свинец. НКВД пытай пленник на Лубянка так, что будешь рад смерти. Лучше пойти кружной путь вместе с Василий, чем терять волосья вместе с башка.

Отойдя немного от кладбища, мы натыкаемся на патруль НКВД из трех человек. Начальник патруля, очень молодой и энергичный сержант, протягивает руку. Это международный жест полицейских во всем мире — предъявите документы!

Сержант обращается официальным тоном к фельдфебелю-бранденбуржцу, который не понимает ни слова.

Василий отталкивает фельдфебеля в сторону, дружелюбно похлопывает сержанта по плечу и протягивает ему русское удостоверение личности офицера. По улице с рокотом проезжает танковое отделение, еле видимое за летящим снегом.

Сержант напускается на Василия, сердито помахивая удостоверением. Похоже, чего-то недостает. Видимо, где-то забыли поставить печать, несмотря на немецкую скрупулезность. У русских и немцев две общие особенности: обилие документов и печатей.

— …б твою мать! — ругается Василий, постукивая себя по капитанскому погону.

— Пропуск из комендатуры! — требует, выйдя из себя, сержант.

— Будет тебе, братуха, а то мне придется попросить моего командира отправить тебя на Колыму за задержку важной операции, — урезонивает его Василий.

— Пропуск! — упрямо кричит сержант, снова протягивая большую руку в черной кожаной перчатке. Василий с безнадежным видом разводит руками, потом расстегивает полушубок, словно собираясь искать какие-то документы.

— Сам напросился, братуха, — с сожалением говорит он. — Мать будет по тебе плакать!

Сверкает лезвие, и голова сержанта с сигаретой во рту катится по тротуару. Обезглавленное тело пошатывается, из шеи ударяет струя крови.

Легионер с Малышом молниеносно бросаются на двух парализованных солдат. Сверкают боевые ножи. «Калашниковы» со стуком падают на тротуар. Мимо с ревом проезжает колонна Т-34. Смутно видны торчащие из башен головы в кожаных шлемах.

Мы сталкиваем трупы в приямок, они быстро покрываются снегом.

Василий пинком отправляет голову сержанта в окно полуподвальной квартиры, где она до смерти пугает двух спящих кошек. Он хлопает себя по бедрам и хохочет, глядя, как кошки с шипеньем и мяуканьем бегут по снегу.

— Пошли отсюда, — сдавленно говорит потрясенный Старик.

Мы устремляемся в узкие переулки, перелезаем через заборы и внезапно оказываемся посреди толпы людей, задержанных для проверки взводом солдат НКВД с автоматами наготове. Конец улицы заблокирован двумя Т-34.

— Черт! — шипит Василий. — Тупой скот грабить. НКВД лови их и стреляй каждый третий, чтобы москвичи понимай — грабежи опасный дела, однако.

Один из офицеров НКВД властно окликает нас.

Василий браво докладывает, что он дозорный офицер при исполнении служебных обязанностей.

— Пропуск, — рычит офицер, сохраняя суровый вид, и бегло осматривает наши документы. Потом приказывает Василию:

— Забирай своих людей и пошел к черту отсюда!

— Идем, товарищ, — улыбается Василий и принимается орать на нас в истинно русском армейском духе.

Когда мы сворачиваем за угол, первых схваченных уже ликвидируют. Разговор с грабителями короткий. Как в Берлине, так и в Москве. Завтра листки с их фамилиями будут расклеены на перекрестках в назидание остальным.

— Видели, как он снял башку сержанту НКВД? — уважительно говорит Малыш. — Алоис-Топор с Бернхардт-Нохтштрассе не сумел бы лучше, а он был мастером на эти дела. Срезал девять голов, пока не попался чертовым крипо. Насс и его сыщики охотились за контрабандистами сигарет с наркотиками и как раз подъехали к подъемнику у третьих ворот на Ландунгсбрюке, тут из темного угла выкатывается отрубленная голова прямо к ногам инспектора Насса. Я сам видел. Как раз собирался уезжать на велосипеде с полной корзиной рыбы.

— Что за черт? Ты и рыбой торговал? — удивленно спрашивает Порта.

— Я был в транспортной организации Зеленого Гюнтера. Вся сельдь была напичкана сигаретами. Мне приходилось изо всех сил отбиваться от одной из ищеек Насса, которая неотвязно принюхивалась, как сумасшедшая, ко мне и моей корзине. Насс и быки из крипо подумали, что ей хочется рыбы. Овчарки с примесью добермана очень любят Gefüllte Fische[96], еврейскую жратву. Сейчас в полиции нет ищеек-доберманов, считается, что они — имитация овчарок, специально выведенная международным еврейством. Как-то вечером я сидел в «Урагане-два», тихо-спокойно, и тут появляются четыре громадных еврейских добермана, из пастей у них каплет слюна. Они шли по следу двух немецких мошенников от Гансемаркт, но когда переходили Ганза-платц, неожиданно учуяли запах грудинки, которую готовил повар-полуеврей, и доберманы забыли о преступниках. Ворвались на кухню так быстро, что не оставалось никаких сомнений — в них есть еврейская кровь. Повар только что демобилизовался.

Его турнули из вермахта, как только обнаружили, что он полукровка. И жалел он об этом? Ничуть! В общем, быки из крипо ошалели, когда увидели своих четвероногих помощников сидящими вокруг этого повара-еврея и его плиты. После этого доберманов отправили в отставку без пенсии. Хорошо еще, что не в газовую камеру.

— Именем фюрера я беру вас под арест! — заорал Насс так, что в подъемнике раскатилось эхо.

Но полицейские нас отпустили, как только обнаружили залезшего под грузовик Алоиса. Насс едва успел уклониться от топора. Иначе б его впервые за много лет увидели бы без шляпы с загнутыми спереди вниз полями. На Алоиса тут же надели не меньше двадцати пар наручников, цепей и еще Бог весть чего. Когда мы спустились, нас всех выгнали из подъемника. Нассу и его людям не терпелось поскорее вернуться в участок, чтобы сообщить эту новость репортерам. Они охотились за Алоисом четыре года, а тут он прямо-таки свалился им в руки со всеми необходимыми для смертного приговора уликами. Отто Насс в тот день раздувался от гордости. Его во всех газетах назвали проницательным. Он же не сказал репортерам, как все вышло. Насса даже наградили. Дали ему специальную должность в управлении, но вскоре выгнали. Его старое кожаное пальто портило общую картину на утренних совещаниях.

Мимо нас прошла к мосту через Москву-реку длинная колонна солдат в странной форме.

— Смертничка, — объясняет Василий, махнув рукой. — Заключенный из Таганский турьма. Их помиловай. На Колыма не везти. Вместо этого стрелять дурный немца. Сталин шибка умный человек. Он не стреляй политика. Сталин говори: «Пусть они умирай, как герои. Пусть их стреляй немцы. Советам никаких проблем, однако».

У Павелецкого вокзала дорога перекрыта множеством войск НКВД. Проверяют даже большие армейские колонны. Похожий на бульдога офицер с ремнями крест-накрест на груди направляется к нам, держа «калаш» наготове.

— Пресвятая Дева, смилуйся над нами, — обреченно стонет Старик.

На углу Валовой улицы расстреляли четырех офицеров. Тела брошены в стоящий у тротуара открытый грузовик. С его бортов свисают кровавые сосульки.

Мы уходим по Татарской улице, довольно улыбающийся Василий идет первым. Совершенно спокойно ведет нас к мосту, где людей пропускают через заграждения.

— Ничего не выйдет, — испуганно стонет Хайде. — Достаточно спросить у кого-то из нас хоть что-то, и мы пропали. Глухонемых в Красную армию не берут!

— Я притворюсь сумасшедшим, — говорит, вращая глазами, Малыш.

— Чего тебе притворяться, — говорит Юлиус. — Ты родился таким. Не понимаю, почему тебя давным-давно не отправили в газовую камеру вместе с другими умственно дефективными.

Старик с Легионером готовят автоматы к стрельбе. Явно ожидают схватки.

— Если нас разоблачат, палите вовсю! — шепчет Старик. — Это наш единственный шанс! Если попадемся в русской форме, нас медленно изрежут на куски!

— Аминь, — говорит Порта и крестится. — Поставьте свечку за упокой бедного старого Порты.

Даже Василий как будто становится задумчивым после разговора с сидящим в машине полусонным сержантом НКВД.

— Другой бранденбуржи схвати, — шепчет он. — Приготовьтесь отстреливайся, убивай как можно больше! Готовься большой заваруха! НКВД знать, что немецкий туриста в Москва. Очень опасно, однако! Поддельный дукамент, трофейный мундира!

— Ну и перспектива, так твою перетак, — шепчет Порта. — Я бы предпочел быть на своих позициях. Давайте смотаемся, пусть Иван пользуется своей треклятой подстанцией.

Старик обдумывает это предложение и вопросительно смотрит на Василия.

Василий отвечает широкой, белозубой улыбкой, которая может означать все, что угодно.

— Не-е-т, — задумчиво произносит Старик. — Этот желтый орангутанг не только проводник, он еще и надзиратель. Если повернем обратно, он устроит так, чтобы нас ликвидировали.

Василий улыбается и хлопает Старика по плечу.

— Твоя оченно умный фельдфебель. Мудрый человек идет с Василий, немецкий голова оставайса на плечах!

— Смотри, своей не лишись, — зловеще бормочет Старик.

— Я не беспокойса о свой голова, — безмятежно улыбается Василий. — Моя живи не дольше, чем хоти великий Кун-цзы. Когда Кун-цзы решай, ты уходи. — Берет Малыша за руку. — Ты большой русский медведь, можешь ломать череп красный один удар. Ты остаесся с Василий, возвращаесся деревня, играй игры с девушка. Ты не делай, что я говори, ты заражайся от месячный у старый шлюх!

Малыш, не понявший и половины этого, несколько раз кивает и приносит торжественную клятву верности, вскинув три пальца.

Как мы прошли через мост, я не помню. Какой-то сержант съездил меня по физиономии, остальные энкаведисты как будто нашли это забавным.

Когда мы наконец приходим в Кожухово, из-за низких облаков с ревом появляются наши «штуки»[97]. Вокруг нас рвутся тяжелые бомбы, разрушая здания и железнодорожные пути. Наконец летчики засыпают район зажигательными бомбами и поливают его из пулеметов.

— «Штуки» помогай нас, — восторженно кричит Василий. — Все НКВД в подвалах, защищай жисти коммунистов. Теперь наша заклади пластиковый взрывчатка, взорви сталинский завод под нос у НКВД. Возвращайся гитлеровский армия, хорошо спи, готовься к следующий поход.

Ефрейтор-бранденбуржец падает между двумя бетонными блоками, и когда мы пытаемся помочь ему вылезти, один блок сползает и придавливает его. Вопли бедняги оглашают ночь.

Бранденбургский фельдфебель приставляет к его затылку пистолет. Это «беретта» с глушителем, предназначенная специально для таких дел. Солдат-диверсантов приканчивают, если они не способны передвигаться. Никто не должен попадать живым в руки противника.

Мы сваливаем еще несколько блоков на то место, где лежит зажатым тело ефрейтора. Может быть, русские патрули не найдут его сразу же. Бомбы разрушили стену вокруг завода ЗИС в нескольких местах. Мы входим с улицы Лизина. Нужно было бы с Тюфелевой Рощи, но ходивший туда на разведку Василий говорит, что тем путем не пройти. Там стоит целая колонна легких танков. Действительно ли это охранная рота НКВД, поджидающая диверсантов, сказать он не может. Но экипажи в машинах. Мы с двумя противотанковыми ружьями Дегтярева не можем вступать в бой с ними. И решаем идти другим путем.

Василий соглашается со Стариком и фельдфебелем-бранденбуржцем, что нужно входить колонной по три, как подразделение. Он полагает, что его погоны капитана НКВД помогут нам пройти, и, в крайнем случае, у нас есть пропуск на территорию завода. Существует риск, что русские ввели пароль, какой — догадаться невозможно. Это может быть самая логичная или самая нелепая комбинация слов. К примеру, нам могут крикнуть «Иван Грозный», а правильным отзывом будет «Дохлая крыса».

Василий пошел на разведку. Мы лежим между товарными вагонами на станции Кожухово, оттуда видно, как выносят раненых из подожженного зажигательными бомбами госпиталя.

— Черт возьми, посмотрите на вон ту, — бормочет Малыш, разглядывающий медсестер в артиллерийский бинокль. — Вот это задница! Так и просится на грех. Черт, как бы я ее сейчас трахнул.

Начинается недолгая, бесшумная борьба за бинокль.

— Мой старый приятель встает на дыбы! — говорит со смешком Порта. — Давно не примерял меховой шубы!

— Нужно было трахнуть ту свинью в Климской, как я, перед тем, как ее зарезали, — говорит Малыш. — Закроешь глаза и представляешь себе, что это гамбургская красотка, пришедшая на бал без трусиков.

Появляется Василий.

— Там повсюду чертов НКВД, — говорит он, тяжело дыша. — При воздушный налета погибай много люди, но мы не делай сейчас большой взрыв. Оттуда увозят раненый. НКВД приехать на бронемашины. Моя думай подожди один час. Кун-цзы говорит: «Никогда не спеши». Действуй спокойно, сохранишь голова на плечах. Моя узнал пароль. Русский кричи «Война», наша отвечай «Яблоко» и иди дальше. Они не соблюдай осторожность. Толстый полковник сказал пароль, когда моя лежи под машина. Они знай, что злой бранденбуржа в Москва. Полковник говори — отрезай ему член и делай ему кушай без соли. Значит, в плен попадай нельзя. Лучше быстро бежи после того, как будет взрыв. Они стать как сумасшедший, искать дурный немса по всей Москва.

— После того, как взорвем завод, — неудивительно, — сухо замечает Штеге.

— Что твоя смотри? — спрашивает Василий, ткнув Малыша в плечо дулом автомата. Малыш все время лежал, неотрывно глядя в бинокль.

— Советскую дырёшку, — шепотом отвечает с похотливой улыбкой Малыш. — Когда они поднимаются по лестнице, видно, что у них под юбкой. Надо было пойти в санитары. Лучше делать уколы солдатам в задницу, чем шастать, взрывая заводы.

— Василий должен немного смотри! Его мальчик давно не бывай в приятный теплый фанза.

Прежде, чем Малыш успевает сообразить, что происходит, Василий забирает у него бинокль. Но вскоре отдает обратно.

— Моя делай предложений, — говорит Василий, — моя есть умный план. Берем русский медсестры в себе, в гитлеровский армий. Говорим, они знают медицинские секреты. Мы развлекай, потом отдавай их генерал. Они кричи изнасилование, мы кричи — грязный коммунистический пропаганда. Что скажете?

— Ему нужно служить в министерстве Геббельса, — усмехается Порта. — Я готов побрататься с ним.

— Когда война совсем конец, наступит мир, мы бросай автоматы, вы ехай с Василий в большой путешествий к мой двоюродный брат в Гонконг. — У брат есть ресторан «Курочка». Много китайса приходи продавай запрещенный вещь. Брат делай большой обеда. Сперва подавай танг-цу-ю. Это вкусный маринованный рыба. Потом мы кушай превосходный фу-рунг-чип-иен. Это курица с креветки. Потом аппетитный пао-янг-рео, спина овцы с овощи. Наша немного отдыхай, потом кушай ченг-чао-цзе, фаршированный блинчики на пару. Потом приходи много красивый женщин из веселый дом, играй с нами в игры, и мы пей сакэ.

— А можно научиться есть палочками? — с сомнением спрашивает Малыш. Пытается поднять двумя штыками кусочек льда, но всякий раз роняет его. — Даже ледышку поднять не могу, — раздраженно выкрикивает он. — Как же, черт возьми, набить рот рисом с помощью ваших палочек?

— За дело, — говорит Старик, затягивая плечевые лямки.

Начинается раздача детонаторов и пластида. Как только с нескольких шашек снимают обертку из промасленной бумаги, вокруг расходится сильный запах марципана.

— Странно, что такие маленькие булочки могут взорвать целый завод, — говорит Барселона, всовывая похожие на карандаш детонаторы в мешочки с опилками.

— Теперь соберитесь с духом, — сурово говорит Старик. — Если кто будет ранен и не сможет идти, кончайте с собой. Лучше отправиться на небо прямиком, чем через пыточную камеру НКВД.

— Говоришь как священник, — усмехается Хайде. — Только «Аминь!» забыл.

— Я был бы не прочь оставить тебя с раной, — рычит Старик. — Любопытно было б узнать, хватит ли у тебя мужества покончить с собой! Не думаешь ли ты, что фюрер ждал от тебя именно этого?

— Нам раздавят яйца, — лаконично говорит Порта.

— С Малышом им придется потрудиться. У него они, как гранитные. Потребуются специальные инструменты!

— Чертов НКВД такой струмент есть, — весело сообщает им Василий. — На Лубянка есть все нужный струмент, однако. Очень умный люди. Иметь все, чтобы заставить дурный немса петь хороший песня для НКВД.

Задняя часть завода в огне. Прямо в воротах стоят три большие пожарные машины, пожарники в медных касках разматывают шланги.

— Чего только не увидишь на войне! — взволнованно шепчет Малыш. — Пожарные машины мне нравятся. Лучше было б стать пожарным, чем идти в армию. Только меня не взяли бы, потому что я попал под арест за попытку поджога.

— Что же ты хотел сжечь? — с любопытством спрашивает Порта.

— Полицейский участок на Давидвахтштрассе! Эти гады схватили меня на месте преступления, когда я складывал растопку. От заключения меня спас психиатр. Сказал, что у меня пунктик относительно полицейской формы. Если б он сказал про пунктик относительно инспектора Отто-так-его-перетак-Насса, он был бы гораздо ближе к истине. Я, собственно, ничего не имею против шупо. Они делали мне много предостережений, когда меня вызывали для беседы с Отто. Недавно один приятель из Гамбурга сказал мне, что, по слухам, Насса перевели в Копенгаген. Если это так, надеюсь, датские подпольщики его прикончат. Иначе никакие они не викинги.

— Тихо ты, Малыш, — шепчет Старик. — Тебя, наверно, в Кремле слышно. Если эти ребята у ворот уловят хоть слово по-немецки, тут же откроют огонь.

— Беда с этими разными языками, — бормочет Малыш. — Вот бы все говорили по-немецки. А так русские сразу разоблачат тебя. Достаточно потребовать, чтобы ты прочел «Отче наш» на их языке, и что тогда? Конец!

— Разве коммунисты знают «Отче наш»? — спрашивает Штеге. — Он должен быть у них запрещен.

— Если даже и запрещен, то все в России его знают, — говорит Порта. — Узнают от своих бабущщек еще до того, как начинают ходить. Шлюхи под старость всегда становятся святошами.

Мы проходим через ворота строем. Всё спокойно. Походным шагом ходят и немцы, и русские.

Сержант НКВД вытягивается в струнку и козыряет Василию, который идет с «калашом» на груди сбоку колонны.

Белый луч прожектора с одной из сторожевых вышек на секунду освещает нас.

— Не обделайтесь, мальчики, — шепчет Порта. — Терпеть не могу запах дерьма!

Мимо проходит колонна русских. Командующий ею лейтенант дружески хлопает Василия по спине. Оба громко смеются.

Василий вскоре догоняет нас.

— Лейтенанта оченно довольна. Хватай большой группа бранденбурги-диверсанты. Теперь готовь их пытай, чтобы они выдавай гитлеровский секреты. Лейтенант кажи мне, пошли со мной. Посмотри, как пленный корчи рожи! Некогда, говори Василий, нужно делать важный работа. Это не ложь!

На большой открытой площадке стоят не меньше полутысячи новеньких Т-34, готовых к отправке на фронт.

— Может, организуем парочку, чтобы ехать к своим первым классом? — предлагает Порта.

— Неплохая мысль, — негромко отвечает Старик. — Посмотри, есть ли там боеприпасы и горючее.

Порта влезает на ближайший танк быстро, как ласка, откидывает крышку люка, кладет возле нее автомат и мгновенно исчезает внутри.

Малыш нежно проводит рукой по широким гусеницам.

— Черт возьми, ребята, вот это машина! Нам бы пару тысяч таких! Посмотрите на гусеницы! И на красивую округлую заднюю часть. Совсем как у дорогой французской шлюхи!

— С этими Т-34 Иван выиграет войну, — уверенно говорит Штеге.

— Сомневаешься в победе, — шипит потрясенный Хайде. — Я доложу куда следует. Неблагоприятно сравнивать немецкое вооружение с вооружением противника — государственная измена. Ты головой за это поплатишься.

— Кончай, Юлиус, — шепчет Малыш, — а то выдам НКВД для особой обработки.

— Там его для эксперимента скрестят с закоренелым коммунистом. Получится совершенно новая партия, — усмехается Барселона, довольный этой фантастической мыслью.

— Юлиус сымашедша, — заявляет Василий. — Мала-мала не понимай! Все политический идиот такой. Их думай только их думай правильно!

— Боеприпасов там нет, — докладывает Порта, вылезая из люка. — Горючего тоже. Юлиусу придется толкать танк до самых наших позиций!

При этой мысли все отделение усмехается.

— Твои люди как будто трусят, — злобно обращается к Старику фельдфебель-бранденбуржец. — Думаю, я сам лучше бы справился с этим заданием.

— Правильно, правильно! — говорит Порта. — Пошли отсюда!

— Тихо! За дело, — рычит Старик. — Через двадцать минут всем быть за воротами! Вы знаете время действия этих детонаторов. Первый сработает через полчаса. Пошевеливайтесь! Если нам повезет, взрыв будет такой, что услышат в Берлине!

— Может, заложить наши марципаны под танки? — спрашивает Малыш. — Тогда, по крайней мере, мы не встретим их на фронте!

— Нет, — отвечает Старик. — Мы не можем себе этого позволить. Нужно взорвать завод. Взрывать эти гробы без толку.

Какой-то рабочий что-то говорит нам.

— …б твою мать! — резко отвечает Порта, и рабочий быстро скрывается.

Я так потею от страха, что одежда липнет к телу.

Порта спокойно входит в большую трансформаторную подстанцию. Вслед ему с любопытством смотрит ефрейтор НКВД. Я наблюдаю за охранником, держа автомат наготове. Даже если мне придется стрелять, в грохоте машин этого никто не услышит. Шум такой сильный, что в голове пульсирует боль. Невероятно, что люди могут работать здесь днем и ночью, не сходя с ума.

Порта выходит из подстанции, вытирая руки ветошью. Собирает ее комком и с усмешкой бросает в ефрейтора НКВД. Ефрейтор ловит комок и бросает обратно. Они играют так несколько минут. Я едва не кричу от нервозности. Порта, должно быть, сошел с ума.

Я не знаю, нужно ли отдавать честь ефрейтору или нет. Нас должны были бы лучше проинструктировать об уставах Красной армии. Решаю откозырять на приятельский манер. Вряд ли он придерется ко мне, если я ошибусь, поэтому лучше небрежный, фамильярный салют, чем никакого. Ефрейторы во всех армиях болезненно относятся к отданию чести.

Ефрейтор смотрит на меня, делает шаг вперед, останавливается, снисходительно кивает и жестом велит продолжать путь. Я дружески улыбаюсь ему, но его лицо остается застывшим. Ефрейтор НКВД не улыбается рядовому.

Мы идем по заводу, как хозяева. Порта останавливается и указывает вверх.

Я поднимаю взгляд и быстро отскакиваю в сторону. Громадный кран опускает собранный Т-34 прямо на меня.

С завода выходит длинный состав железнодорожных платформ. На каждой платформе — готовый Т-34. Влажная краска блестит в электрическом свете.

Видели бы это штабисты, думаю я. Тогда, может, поняли бы, что Красная армия отнюдь не разбита. На одном только заводе ЗИС достаточно танков, чтобы снабдить пять дивизий. Когда они пойдут в бой, помоги Бог вермахту.

Мы быстро вскакиваем на платформу, идущую к девятому цеху. Одна из сумок со взрывчаткой начинает у меня выскальзывать. Проходящий мимо рабочий с дружеской улыбкой вталкивает ее мне обратно под мышку. Я крепче прижимаю ее рукой.

Мы спрыгиваем у ворот девятого цеха. Тишина снаружи воспринимается как удар в солнечное сплетение.

В орудийном цехе, где грудами составлены танковые башни, шум оглушительный. В нем потонул бы даже звук пушечного выстрела.

Порта намного впереди меня, разговаривает, жестикулируя, с двумя рабочими. Расслышать, что он говорит, невозможно. Каждое слово тонет в шуме машин. Мы многое понимаем по-русски, но знаем язык недостаточно для ведения разговора.

Электровоз ввозит платформы в цех. Мимо нас пробегают пожарники в медных касках, таща за собой пожарные насосы, приводимые в действие от руки.

Какой-то железнодорожник раздраженно отталкивает меня и что-то кричит.

— …б твою мать! — ору я ему в ухо.

Железнодорожник грозит кулаком. Я навожу на него автомат. На его лице появляется дружелюбное, извиняющееся выражение. Энкаведист с автоматом всегда прав.

Платформы останавливаются, и я ныряю под них. Порта сует заряд взрывчатки под конвертор, из которого доносится громкое бульканье расплавленного металла.

Под потолком мигает красная сигнальная лампочка. Что это означает? Русские знают, что мы здесь?

Отряд энкаведистов быстро проходит по цеху и выходит в маленькую дверь.

Порта тянет провода к взрывному устройству. Моя задача прикрывать его. Я уже снял синие колпачки с фанат и готов пустить их в ход. Порта нагло выпрашивает у рабочего самокрутку, которую тот только что свернул.

Рабочий улыбается и подносит ему огня. Порта угощает его черутой[98].

— Германская цыбарка! — кричит Порта по-русски.

— Спасибо, — кричит в ответ рабочий, зажигает ее и глубоко затягивается.

В России люди вроде него почти незнакомы с роскошью. Мне даже хочется предупредить его, чтобы он вышел из цеха до взрыва. Почему нас не послали в Кремль? В этом был бы смысл.

Новый отряд НКВД пробегает в противоположном первому направлении. Вид у всех взволнованный. Неужели схватили кого-то из наших?

Сержант останавливается и машет нам рукой.

Порта отвечает ему оскорбительным русским жестом.

Сержант бежит дальше. Если русский не повинуется приказу, значит, ему служит защитой другой приказ. Все носящие военную форму русские это знают.

Из цеха выезжает колонна Т-34. Мы хватаемся за буксировочные крюки и влезаем на броню. У ворот энкаведисты орут на нас и грозят автоматами. Мы небрежно отмахиваемся от них, как делают русские, у которых есть власть.

Двое энкаведистов пытаются влезть к нам на танк, но он увеличивает скорость и останавливается только на боковой дороге. Какой-то полковник идет вдоль колонны, считая танки. Мы быстро скрываемся в узком проходе, ведущем к большой открытой площадке.

Порта садится на орудийный лафет и закуривает сигарету.

— Кажется, положение становится опасным, — говорит он, принужденно улыбаясь. — Через три минуты первые заряды взорвутся и цех развалится.

— Уложил свою взрывчатку на место? — спрашивает вышедший из цеха Старик.

— Скоро узнаешь, — усмехается Порта. — Держи брюки, папаша, а то как бы из них не вылететь.

— Уходим, — рычит Старик. — Тут становится слишком жарко.

Мы вскакиваем на платформу проходящего состава и выезжаем с большого завода. У разрушенной прожекторной вышки спрыгиваем. Кое-кто из наших уже здесь.

Малыш показывает нам фуражку с зеленым околышем НКВД и офицерской кокардой.

— На Реепербане получу за нее кучу денег, — говорит он, радостно улыбаясь. — Еще добыл восемнадцать золотых зубов. Чтобы выдернуть последние шесть, пришлось разбить всю рожу!

— Ваша заройся глубоко в снег, — говорит Василий с азиатской улыбкой. — Василий ставить мина. Химический. Ваша тихо-тихо лежи в снег. Иначе от взрыв улетай в Гонконг, стать пища для собак в «Курочка».

Тревожно завывает сирена, внезапно на толстой стене над нашими головами появляются солдаты НКВД.

— Стой-ка! — доносится с улиц завода.

— Что у них, черт возьми, на уме? — испуганно вопрошает Порта, глядя на высокую стену.

— Твои все тут? — спрашивает Старик фельдфебеля-бранденбуржца.

— Кого-нибудь из вас, швали, нет? — рычит фельдфебель своим людям.

— Все здесь, — раздается ответ после быстрого пересчета.

— Mon Dieu, должно быть, что-то случилось, раз они подняли тревогу, — нервозно говорит Легионер.

От стен внезапно раздаются выстрелы. Из города доносятся громкие взрывы.

— К реке! — взволнованно выкрикивает Барселона.

— Нет, нет! — предостерегающе кричит Василий по-русски. — Назад к железный дорога. Чертов НКВД ходи вдоль весь река! Там опасно гораздо больше! НКВД теперь оченно злой!

Над нами вспыхивает ракета и заливает всю сцену призрачным, голубовато-белым светом.

Порта ныряет в глубокую воронку от бомбы.

— Лежи, не шевелясь! — предостерегающе шепчет он мне.

Ракета, кажется, горит целую вечность. Мне сводит судорогой ногу, но я не смею пошевелиться. Наконец ракета гаснет. Я зарываюсь в снег руками и ногами. Обер-ефрейтор-бранденбуржец, тяжело дыша, подползает к нам. Лицо его рассечено, зубы обнажены в неестественной усмешке.

— На кой черт ты добровольно сунулся в это пекло? — спрашивает Порта, давая ему затянуться сигаретой с наркотиком.

— Нам приказали, — отвечает обер-ефрейтор. — В Польше. Мы тогда были всего лишь батальоном.

— Нам вечно «приказывают» делать все, — устало вздыхает Порта.

На западе все небо озаряется слепящим желто-красным светом. Протяжный, оглушительный грохот, потом по нам прокатывается мощная взрывная волна. Быстро следуют один за другим еще три взрыва. Нас обдает жаром, словно идущим из адской печи. Потом все стихает. На стене устанавливают целый ряд прожекторов.

Бессчетные лучи света суетливо передвигаются по земле. Ручной пулемет выпускает длинную очередь в сторону большой сточной трубы, за которой Старик не позволил нам прятаться.

Начинает стрелять автоматическая пушка, она выпускает трассирующие снаряды в направлении госпиталя. Русские, очевидно, не имеют понятия, где мы.

— Две минуты! — шепчет Старик. — Опустить головы! Это будет похоже на извержение вулкана.

Бранденбуржец-фельдфебель нервозно почесывает под мышкой.

Сквозь стрельбу слышится длинная цепь приказов. Василий, приподнявшись, прислушивается.

— НКВД больше не стреляй! Хватай диверсанты живой! Наша нужно спеши! НКВД очень злой! Будет еще больше злой, когда завод бубух!

С вышки раздается еще один приказ.

— Командир говори, они больше не стреляй, лови проклятый наци, медленно дави яйца, — небрежным тоном переводит Василий.

Из ворот выбегает взвод солдат НКВД. Едва появились первые, внутри завода раздается громкий, протяжный взрыв, и внезапно ночь становится светлой, как день. К небу взлетает ослепительный фонтан пламени. На долю секунды мы видим силуэты энкаведистов на фантастическом голубом фоне. Потом они исчезают, но снова появляются на фоне еще более яркого белого сияния. Все прочие звуки тонут в долгой череде оглушительных взрывов. Кажется, громадная рука сотрясает землю, над заводом расплываются розово-красные грибовидные тучи. Всего за несколько секунд изменилось все. Нас подбросило в воздух, будто сухие листья, и мы катимся по склону к Москве-реке. Никто не может понять, что происходит. Всхлипывающие, оглушенные, ослепшие, с окровавленными лицами, мы постепенно находим друг друга.

Первым я вижу Малыша. Он выкапывает Старика из громадного сугроба. Сперва нам кажется, что Старик мертв, но, слава Богу, он лишь потерял сознание от ушиба.

— Ну и взрыв! — восклицает Порта, вылезая из глубокой воронки. Осколок снаряда провел ему в густых рыжих волосах вечный пробор.

Малыш едва не сходит с ума, обнаружив, что его фляжка пробита. Вся водка вытекла.

У реки и возле госпиталя мы находим большинство своих, но восьмерых бранденбуржцев нет. Одного из них мы обнаруживаем раздавленным упавшей льдиной. Другой из наших, Герхард, крестьянин из Фрисланда, которому обещали отпуск, когда мы вернемся, бесследно исчез. Видимо, погиб от последней взрывной волны. Над заводом ЗИС поднимаются густые, черные тучи удушливого дыма. Торпедный завод напротив весь в огне. Снег вокруг нас начинает таять, бегут ручейки. Жара почти невыносимая. Весь верхний этаж госпиталя срезан, будто громадным ножом. Железнодорожная станция исчезла, телеграфный столб пробил крышу лодочной станции и вонзился в землю, будто громадное копье. Людей нигде не видно. Видимо, их разорвало на мелкие части. Наши заряды вызвали жуткую цепь взрывов. Диверсия оказалась более разрушительной, чем можно было представить.

— Что ж такое случилось? — спокойно спрашивает Старик.

— Merde alors! Мы, должно быть, вызвали взрыв нескольких складов с боеприпасами, — догадывается Легионер. — Но там наверняка были и легковоспламеняющиеся материалы. Этот белый огонь на той стороне реки похож на фосфорное пламя.

— Бедняги! — говорит Барселона. — Жаль их. Они не хотели этой гнусной войны гак же, как и мы.

— Мы карош взорвай завод! — говорит Василий, посмеиваясь. — Моя видеть внутри. Все капут! Т-34 нет. Железный дорога нет. Такой взрыва Василий в жизни не слышай, однако. Может, получи за большой взрыв большой орден!

— Орден, mon camarade![99] — ворчит Легионер. — Я буду совершенно счастлив вернуться обратно живым! Пошли! Русские знают, что мы не можем быть далеко отсюда.

— Пока, друзья! — кричит Порта. — Нужно поспешать!

И уже бежит в туче снега.

Когда мы идем по Даниловской набережной, начинают выть сирены воздушной тревоги. Небо прочесывают сотни прожекторов, злобно лают зенитки.

— Чтобы дурный комуняка подумай это сделай не мы, а воздушный налет, — спокойно усмехается Василий. — Для НКВД так карош! Начальнички в Кремель сделай бы злой на дурный НКВД, раз он позволяй бабах завод прямо у них под нос. Трудно было б правдайся и сохрани башка на плечи!

— Слушайте! — говорит Порта, внезапно остановясь.

— Это «штуки», — говорит Малыш.

— Нет, «хейнкели», — возражает Штеге. — Гудят не как «Ю-87».

— Господи Боже, — говорит Барселона, — сколько их! Несладко будет оказаться там, где они сбросят свой груз!

Над Кремлем поднимается огненный зонт взрывов. Кажется, что большинство зениток находится там.

Ночь разрывает корежащий душу вой.

— Определенно «штуки»! — говорит Порта.

На северо-востоке раздаются взрывы бомб.

— Идем! — торопит нас Старик.

— Лучше всего мимо Даниловский кладбище, — советует Василий, — и выходи к Серпуховской вал. Потом прямо по речка Кровянка к свои! Парк Горький много русский солдат! Лучше они наша не видай. Василий думай, мы вернись завтра утром. Если нет, НКВД нас кончай! Великий Кун-цзы знай! Может быть, говори: «Наци солдата иди к свои, не оставляй голова на Лубянка».

— Все очень просто, — устало вздыхает Старик. — С божьей помощью и трудами можно добиться почти всего.

Мы плутаем непонятно где и неожиданно оказываемся на Смоленской площади, с нее открывается вид на Кремль. Замираем в изумлении, глядя на луковичные купола, сверкающие бриллиантами под зимним утренним солнцем.

— От такого зрелища прямо-таки хочется быть русским, — говорит очарованный Порта.

Василий внезапно начинает нервничать. У него безошибочный азиатский нюх на опасность.

— Не зырь слишка многа на Кремель! Очень опасно! Твоя руби на корм собаки! Там сиди коварный НКВД, грей задница! Нужно быстро уходи! Человек из Чита говори: «Видай Кремель, потом мала-мала что видай в жизни!»

Мы идем к Бородинскому мосту. Там стоит целая колонна грузовиков с арестованными. Очевидно, сюда доставляют «улов». Среди арестантов много людей в военной форме.

— Штаб-квартир НКВД, — говорит Василий. — Иди туда ни карош. Они арестуюй генерал, если не нравься его рожа. Василий всего капитана. Капитана дади пинка под зад, как мясник бродячий пес. Быстро на Смоленский набережный! Они решай, мы лови плохой люди. Может быть, свои головы не лишайся!

Мы бежим со всех усталых ног по набережной. Василий бежит позади, на ногах у него словно бы крылья, как у Гермеса.

— Быстро во двор, — кричит он. — Чертов НКВД приходи с пулеметы. Они не думай, что мы гонись за плохие люди!

Мы сломя голову пробегаем через двор, перелезаем через несколько заборов. Милиционер кричит на нас и выхватывает пистолет, но не успевает выстрелить, как проволочная удавка Легионера обвивает его шею.

Тело мы прячем от глаз прохожих в мусорном баке. Малыш хочет примерить его форму.

— Я всегда хотел быть тротуарным адмиралом. Теперь представился шанс, а вы не позволяете! Тоже мне друзья! Я готов наплевать всем вам в рожи!

— Надеть милицейский шинель — дуралей, — говорит Василий. — НКВД говори: «Милиционер — голубиный дерьмо с Красный площадь». Радуйся, что твоя зеленый петлица. В советский рай это единственный цвет. Без зеленый петлица быстро теряй голова.

Один из бранденбуржцев внезапно сходит с ума. Начинает бестолково носиться туда-сюда, крича по-немецки.

Кто-то из его товарищей молниеносно бросается на него и перерезает ему горло. Вопль затихает в отвратительном хрипе.

На Суворовском бульваре мы заходим в бюро «Интуриста» с гостеприимно распахнутой дверью.

— У нас закрыто, — говорит строгая, пожилая женщина с собранными в узел на затылке волосами.

— Je te pisse au cul[100]! — злобно рычит Легионер, ударив ее по лицу тыльной стороной ладони.

— Немцы! — хрипло шепчет женщина, плюхаясь на свой стул с такой силой, что он трещит. — Немцы, — повторяет она, таращась на нас.

— Нет, дорогуша, мы последние из могикан, — усмехается Порта. — Пришли снять с тебя скальп. — Щекочет ее под двойным подбородком. — Прилично одетая, раскормленная свинья вроде тебя — именно то, что мне нужно. Тебе покажется, что на тебя навалились громадные ворота, и уверяю, дорогая моя, ключ найдет путь в скважину!

Снаружи останавливается танк БТ-5 с характерной высокой башней. Командир пытается заглянуть в почти затянутые морозными узорами окна.

— Смотрите! — предостерегает Барселона. — Если он что-то заподозрит, то откроет по нам огонь!

Танк, скрежеща гусеницами, въезжает на тротуар. Ветер дует в замерзшие окна, обдавая их снегом. Мотор танка ревет, и он с шумом едет вдоль стены.

Толстая женщина издает вопль, мы подскакиваем от ужаса. Она поразительно резво перепрыгивает через барьер, скользит по полу, ударяется о шкафчик; тот падает, бумаги разлетаются по всей комнате. Она испуганно вопит снова.

Легионер одним прыжком оказывается на ней. Она закатывается под письменный стол, хватает металлическую настольную лампу и бросает в окно. Василий ловит ее на лету.

— Быстро души эта чертов сука! Она шибко опасна!

Женщина перепрыгивает через Легионера и бьет Старика всей тушей, будто таран. Старик отлетает в одну сторону, его автомат — в другую.

Я пытаюсь схватить ее за ноги, но получаю пинок в лицо, и в глазах у меня сверкают звезды. Порта хватает ее за жакет, но она выскальзывает из него и вопит в третий раз. Если б мотор танка не ревел, танкисты наверняка бы ее услышали.

Женщина уже почти у двери, тут Малыш обхватывает ее и вонзает ей боевой нож между плечом и шеей. Широкое лезвие медленно входит в ее тело. И застревает! Малыш раскачивает нож, пытаясь его высвободить. Кровь в такт ударам сердца хлещет ему на руку.

Женщина вырывается из его железной хватки, словно дикое животное. Малыш осторожно вытаскивает нож и вонзает его изо всей силы своей жертве между грудей.

— Что это с тобой, сестричка? — ворчит он с каким-то жестоким дружелюбием. — Уже слишком поздно. Сама подписала себе путевку на тот свет!

Он приставляет лезвие ножа ей к горлу и быстрым, отработанным движением перерезает его. Из раны вырывается сдавленное гортанное бульканье, потом женщина обмякает в его руках. Малыш несколько секунд смотрит на мертвую, потом вытирает нож и руки о ее платье.

— Пресвятая Богоматерь Казанская! — бормочет он. — Никогда к этому не привыкну! Неудивительно, что в мирное время за такие вещи казнят!

Его рвет в стоящую возле стены мусорную корзину.

— C'est la guerre, mon ami[101], — равнодушно произносит Легионер.

— Спрячьте ее, — приказывает с каменным лицом Старик. Мы с Портой заталкиваем труп в шкаф. Там висит зеленое пальто с потертой меховой отделкой. На полке сверху лежит старомодная коричневая шляпка с пером.

— Дурной баба, не кричи — не умри, — лаконично говорит Василий, открывая пакет с бутербродами, который обнаружил в ящике стола. Предлагает их всем. Каждому достается по одному.

— Жаль она умирай! Делай хороший еда! — говорит с набитым ртом Василий. — Сыр из козий молоко и свекольный салат, карош!

Выходя из бюро путешествий, мы вешаем с внутренней стороны застекленной двери табличку «Закрыто».

На Смоленской площади мы укрываемся от большого построения войск, принимающих присягу перед генералом. Тут мы расстаемся с бранденбуржцами и назначаем место встречи невдалеке за позициями русских.

Мы идем по Смоленской набережной и укрываемся на ночь в зоопарке. Порта, Малыш и Василий идут первыми через Краснопресненский парк. Они должны ждать нас у первого пруда. Там мы перейдем реку. Пересечь железную дорогу у Киевского вокзала невозможно. Нам придется идти по Кутузовскому проспекту, оставить позади Поклонную гору и выйти на Можайское шоссе. Проходит несколько часов, от них ни слуху ни духу. Старик принимает решение рассеяться и идти к парку. Их молчание может означать, что они либо взяты в плен, либо убиты.

— Без моего приказа никому не стрелять, — рычит он. — Если дело дойдет до боя, действуйте только холодным оружием! По такому морозу звук выстрела разносится очень далеко!

После долгих поисков мы находим их у длинного пруда. Они прячутся за большой статуей на холмике, откуда им открывается великолепное зрелище.

— Какого черта торчите здесь? — ворчит Старик. — Почему я не получил донесения?

— Садись, и пусть на тебя снизойдет покой, — непринужденно улыбается Порта, поднося бинокль к глазам. — Мост все еще занят. По нему даже немецкая вошь не сможет проползти. А здесь нам очень неплохо! — добавляет он с похотливым смешком.

Малыш тяжело дышит и лихорадочно чешет в паху. Он тоже не отводит бинокля от глаз.

— Надо же, — шепчет он. — Настоящая выставка женских тел!

— Красивый женщин! Василий думай, мы встречайся! — говорит китаец и похотливо ржет.

— На что вы там, черт возьми, таращитесь? — раздраженно спрашивает Старик, вырывая бинокль у Малыша. — Теперь я видел все, — бормочет он, краска ярости поднимается у него от шеи к лицу. — Вы что, весь день тут лежите, наблюдая за этими бабами?

— Тебе известно какое-то лучшее занятие? — спрашивает Порта. — Я доволен этим зрелищем.

— Фельдфебель, Василий придумай карош план, — мы идем лови этот солдат-женщин, — говорит Василий. — Потом долго отдыхай на мягкий плащ-палатка перед тем, как возвращайся.

— Проклятые свиньи, — злобно бранится Старик. — Чего доброго, вы приметесь трахать эту статую.

— В этом доме они принимают душ, — усмехается Порта и указывает на длинное кирпичное здание с освещенными даже днем окнами.

— У них видать все тело, — хихикает Малыш, не отрывая от глаз бинокля, которым они с Василием пользуются попеременно.

— Оченно карош женщина, — говорит Василий. — Они брей волосья! Не поймай лобковый вошь! Женщины в Чита все брей. Китайса не любит бурьян вокруг гараж! Мала-мала посмотри, фельдфебель! Жена в Берлин не узнает, однако!

— Черт возьми, — злобно бранится Старик. — Скоро нам придется просить противника, чтобы женщины-солдаты задергивали шторы, когда раздеваются.

— Дай посмотреть, — говорит Барселона, беря бинокль у Порты.

Вскоре все отделение наслаждается этим зрелищем по очереди. Женщины поют и болтают.

— Что они говорят? — спрашивает Порта, отбрасывая мешающий автомат.

— Ничего не понимай, — отвечает Василий. — Они говори диалект! Это женщин-солдат с Кавказ. Не говори правильно.

— Почему они без конца моются? — удивленно спрашивает Штеге. — Они чуть ли не живут в этой душевой.

— Они воньки-воньки с Кавказ! Пахни как козел, думай Василий. Теперь много мойся. Москвич не люби, когда от баба пахни.

— Они что, на Кавказе спят с козлами? — спрашивает Малыш. — Какая потеря!

— Сейчас с козлы! Все мужчина уходи война! — отвечает Василий.

— Нам несдобровать, если они застанут нас за подглядыванием, — неуверенно говорит Старик. — У женщин чутье на такие вещи.

— Мы применяй успокаивающий оружий, они молчи, — оптимистично полагает Василий. — Не будь мрачный, фельдфебель! Глянь! На войне такое увидай не каждый день!

— Может, устроить небольшую проверку? — предлагает Малыш. — Они не откажут людям из НКВД.

— Василий думай, это карош план, — говорит китаец и начинает подниматься на ноги.

— Пресвятая Казанская Богоматерь, — стонет Барселона. — Видели, что плывет нам в руки? Я чуть сознание не теряю при мысли о том, что она скрывает под этой формой.

— Господи Иисусе! — восклицает Порта, и у него отвисает челюсть. — Она идет прямо сюда! Расстегивайте брюки, мальчики, готовьтесь к делу. На войне такое выпадает редковато.

— Нам нужно уходить, — выкрикивает Старик вполголоса. — Если она увидит нас, то поднимет тревогу!

— Ты забываешь, что мы из безжалостного НКВД, — успокаивающе говорит Порта. — Похожи на змей и других политических рептилий. Наш взгляд гипнотизирует людей.

— О черт! Я боюсь, — пищит Профессор. Он лежит в глубокой впадине, натянув на уши шапку. Должно быть, думает так же, как страус: если тот никого не видит, то и его никто не видит!

— Все в порядке, — говорит Малыш, с предвкушением облизываясь. — Просто сиди тихо, как старый кот, справляющий нужду на горячей жестяной крыше.

— Если одна из них подойдет сюда, — говорит Барселона, — то вам придется меня простить, потому что я не смогу сдержаться!

— Ее оттрахают быстро — все — как стая воробьев! — усмехается Порта.

— Москва не такая уж скверная, когда к ней привыкнешь, — говорит Малыш. — Мне даже жаль, что мы уходим. Словно побывали в госпитале. Побудешь здесь немного, и уходить не хочется! Может, сменим мундиры?

— У тебя, видно, яйца вместо мозга, — говорит Барселона. — Нас тут же расстреляют.

— Поднимайтесь, — отрывисто приказывает Старик. — Идем к северному концу пруда. Там женщины нас не увидят.

Мы медленно, неохотно плетемся за Стариком. Время мы провели недурно.

Из нашего нового укрытия видно гораздо дальше, до самого Киевского вокзала, но бани мы больше не видим. Видно, как женщина-офицер переодевается, но посмотреть на нее успевает только половина отделения. У нас всего три бинокля на двадцать человек. Мы постоянно ссоримся из-за очередности.

Потом мы удобно устраиваемся, распускаем ремни, закутываемся в длинные русские шинели, поднимаем меховые воротники и строим небольшой снеговой вал для защиты от пронизывающего ветра.

— Прямо-таки Рождество, — говорит Порта.—Давайте повесим несколько пулеметных лент на эту ель и поиграем в сочельник. Потом можно пойти, взять нескольких тех гранатометчиц и устроить с ними танцы вокруг елки.

Четверо солдат-женщин идут с песней, взявшись под руки. Шатаясь на узкой дамбе и по-девичьи визжа, пробивают во льду прорубь и вытаскивают длинную леску. На ней бьется с полдюжины окуней.

— Я думал, рыбы зимой спят! — восклицает удивленный Малыш.

— С чего бы? — спрашивает Хайде. — Ты ведь не спишь от того, что холодно.

— Тупица ты! — презрительно выкрикивает Малыш. — Медведи же спят зимой, разве не так? Набивают все лето брюхо, потом, когда выпадет снег, сворачиваются клубком и спят до весны. Многие другие животные тоже. Что же тут странного, подлиза ты эдакий, если я подумал, что и рыбы спят, а?

Женщины вытаскивают еще одну леску, но на ней всего одна плотвичка, притом такая маленькая, что они оставляют ее на крючке для наживки. Насаживают крючки на первой леске и опускают ее в воду. Потом прикрывают прорубь соломенной плетенкой, чтобы легче было найти ее снова.

Они недолго сидят на большом камне возле берега. Потом поднимаются и идут прямо к нашему укрытию.

Мы лежим тихо, как мыши, от волнения едва смеем дышать.

В нескольких метрах от нас они останавливаются, вытаскивают из невысокого шалаша какие-то коробки. Это стройные, опрятного вида молодые женщины. Одна из них, с густыми золотистыми волосами, на которых еле держится кажущаяся очень маленькой пилотка, просто красавица.

Малыш роняет бинокль! Он с шумом катится по склону. Этот звук заставляет женщин посмотреть в нашу сторону. Они этого не знают, но их жизни висят на волоске. Еще два шага в нашу сторону, и мы схватим их, изнасилуем, а потом убьем! Это война! Даже с наведенным на нас автоматом Старик не смог бы предотвратить этого.

Группа молодых женщин под командованием толстухи-сержанта проходит мимо нас и скрывается за деревьями.

— Давайте возьмем их в плен! — похотливо предлагает Порта. — На каждую нас придется всего по две. Женщины отличные. Я возьму толстуху с нашивками. Господи, я никогда еще не трахал сержанта, а тут подворачивается случай!

Он смеется так громко, что четверо женщин у шалаша поднимаются и вопросительно смотрят в нашу сторону.

— Идиот! — злобно ворчит Старик. — Натворил дел! Хватайте их, если они побегут к казармам. Нельзя позволить им поднять тревогу.

Женщины снова садятся.

Неожиданно Малыш бросает снежок и попадает одной в затылок.

— Черт, не надо! — стонет Старик и в отчаянии бросает автомат на землю.

— Ху-хуу! — вопит Малыш и бросает еще один снежок.

— Василий вставай. Женщин смотри форма НКВД. Теперь шибка опасна! — нервозно говорит китаец. — Готовь удавка, если женщин пытайся бежи!

Он поднимается и машет над головой меховой шапкой.

Женщины радостно кричат, и четыре снежка летят в сторону Василия.

Вскоре мы все играем в снежки.

Старик с мрачным видом прислоняется к дереву.

— Самая безумная компания на всем Восточном фронте. Играют в снежки, хотя находятся с диверсионным заданием в тылу противника! Я даже не могу об этом доложить! Никто не поверит!

Крепкий снежок попадает ему в лицо. Старик колеблется, хочет закричать, но сдерживается. И тоже запускает снежок в женщин.

Женские крики и смех слышны далеко. Игра не прекращается дотемна. Женщины машут руками нам на прощанье. Последний снежок попадает в затылок толстухе-сержанту. Она оборачивается и грозит нам кулаком.

Порта скачет, словно громадная лягушка, и кричит, как радостный ребенок. Он совершенно сражен женщиной-сержантом.

— В лучшем матче я еще не участвовал! — возбужденно кричит он.

Через час мы уже в пути. Переходим реку по льду к Дорогомиловскому кладбищу и проходим мимо груды ждущих погребения тел — жертв воздушного налета и артобстрела. Огибаем небольшой домик, и нас окликает часовой.

— Лучше говори моя, — шепчет Василий. — Если он не пугайся до смерти, моя кричи!

Легионер в мгновение ока удавил назойливого часового. Мы бросаем его еще теплое тело к остальным.

Малыш переворачивает один труп.

— Может, немного займемся золотоискательством? — спрашивает он, толкая локтем Порту.

— Только попробуй! — рычит Старик, наводя на него пистолет. — Попробуй! Если хочешь оказаться в этой груде!

— Тяжелый ты человек! — выкрикивает раздраженный Малыш. — Знаешь, в последнее время выражение твоего лица действует нам на нервы. Это психологическая жестокость, вот что это такое. Тебя можно сместить за такие вещи!

Возле киностудии мы натыкаемся на большую колонну милиции. Пожилой майор принимает важный вид, будто он генерал, и требует пропуск. В темноте он не видит наших эмблем, Василию приходится объяснять ему, что он разговаривает с капитаном НКВД и рискует получить длительный отпуск на Лубянке, а потом на Колыме. После этого мы без разговоров продолжаем путь, Василий идет сбоку колонны. Майор неподвижно стоит, отдавая честь, пока мы не скрываемся из виду.

Перейдя железнодорожную линию, мы бежим со всех ног. Кто знает, в какую сторону сообразит старый офицер, когда у него появится время немного подумать?

На Можайском шоссе мы пристраиваемся к большой войсковой колонне и вскоре оказываемся на открытой местности.

Поднимается метель, каждый шаг дается с трудом. По дороге несется поземка. Мы держимся за ремни товарищей, чтобы не потеряться в этом белом аду. Часа два отдыхаем в заброшенной овчарне и на другой день выходим к прифронтовой полосе. Встречаемся с бранденбуржцами; они нервничают и раздраженно бранятся за то, что мы заставили их ждать.

Дальнейший наш путь к линии фронта проходит без соприкосновения с русскими. Они заняты подготовкой большого наступления. Все части находятся в движении.

— Наша карош, они готовь большой атака, — удовлетворенно говорит Василий. — Их нет время дави немецкий вошь.

Когда наступает ночь, мы переползаем через позиции русских и вскоре после рассвета достигаем наших передовых позиций.

Фельдфебель-бранденбуржец спрыгивает в траншею первым, но там нет и признака немецких солдат.

Порта бежит к командному блиндажу. Там пусто. Пулеметов в гнездах нет. От находившейся рядом минометной группы осталась только разбитая опорная плита.

— Фриц, Фриц, подь сюды, — раздается за моей спиной по-русски, и пулеметчик выпускает очередь вдоль траншеи. Мы тут же бросаемся вниз и отстреливаемся из всего, что у нас есть.

Группа русских отступает, словно от таранного удара.

В воздух летят гранаты, раздаются гулкие взрывы. Оторванные человеческие конечности летят вдоль края траншеи и тонут в снегу на бруствере.

— Отходите! — кричит Старик. — Я вас прикрою. Бегите со всех ног!

Мы быстро поднимаемся, выскакиваем из траншеи и бежим к югу. Позади нас трещат пулеметы.

Я спотыкаюсь о тело убитого бранденбуржца и соскальзываю в заполненную трупами снарядную воронку. Замерзшие руки и ноги обвиняюще подняты к небу. Скрюченные пальцы, кажется, хватают меня. Они словно бы говорят: «Как смеешь ты оставаться в живых, когда мы мертвы?»

Порта перепрыгивает через воронку. Я пытаюсь следовать за ним, но дважды соскальзываю вниз по обледенелым стенкам. Лед красный. Это замерзшая кровь. Зрелище красивое, увидеть его можно только на войне. Старик прав, говоря: «Даже на войне есть минуты красоты». Русские следуют за нами по пятам, приглашающе окликая: «Фриц, Фриц, подь сюды!»

Мы продолжаем бежать со всех ног по устеленной трупами пустоши. Едва не спрыгиваем в траншеи русских, но они слишком рано стреляют, и мы успеваем повернуть.

Малыш прыгает в снарядную воронку и, повернувшись в воздухе, как волчок, устанавливает ручной пулемет, едва только приземляется.

Передние русские падают всего в нескольких метрах от него.

Я останавливаюсь на миг и бросаю несколько гранат. Словно в замедленном движении на киноэкране вижу, как русских разрывает на части. Мимо моей головы пролетает оторванная кисть руки. Потом мы снова бежим на запад. Наши должны быть где-то. Возможно, они только спрямляют линию фронта.

В нескольких метрах впереди меня фельдфебель-бранденбуржец бежит широким, спортивным шагом. Я внезапно останавливаюсь, словно наткнувшись на громадный кулак. Земля передо мной разверзается. В воздух взлетает столб пламени, фельдфебель — вместе с ним. Кажется, он крутится, как шарик, наверху столба. Его тело падает к моим ногам с таким звуком, будто бы это мокрая тряпка. Мина, на которую он наступил, оторвала ему ноги. Помочь ему ничем нельзя. Кровь пульсирует толстыми струями из вен и артерий. Я пробегаю мимо, не глядя на беднягу. Вслед мне несутся его крики. Тяжелораненым лучше всего умирать быстро! Правда, зачастую на это уходит мучительно долгое время.

Наконец мы достигаем своих траншей. Огонь начинается с обеих сторон.

— Прекратите стрелять! Прекратите стрелять! — отчаянно кричит Старик. — Мы бранденбуржцы!

Мальчишка-лейтенант с гитлерюгендовскими глазами осторожно высовывает голову из угла траншеи и требует назвать пароль.

— Пошел знаешь куда? — непочтительно отвечает Порта и тут же ложится. С испугу сидящие в траншее могут открыть огонь. Нет ничего более опасного и непредсказуемого, чем перепуганные солдаты во главе с неопытным офицером.

— Вы немцы? — доносится крик из того угла, где прячется лейтенант.

— Иди сюда, паршивый ублюдок! — кричит Малыш. — Я докажу тебе это, а потом удавлю!

В воздух, вертясь, взлетает граната и взрывается перед Василием, подбросив его на несколько метров. Он падает с глухим ударом, и под ним растекается лужа крови, от нее идет пар.

— Мы натыкай на дурный немса, — стонет китаец. — Отомсти за меня! Василий уходи к великий Кун-цзы. Жаль, он не узнай, как кончай война, не жуй курочка с двоюродный брат в Гонконг. — Тело его выгибается, как натянутый лук. Он силится встать на ноги. Слегка приподнимается и сжимает руку Старика. — Да ссвиданья, фельдфебель!

Он мертв!

Нас охватывает неудержимая ярость. Паля из автоматов, мы врываемся в траншею с лейтенантом и его людьми. За несколько секунд отбираем у них оружие. Побледневший лейтенантик прижимается к стене траншеи.

Легионер буквально срезает с него обмундирование своим мавританским ножом.

— Не убивайте его! — предостерегающе кричит Старик. — Он всего лишь мальчишка!

— Эта мелкая сволочь убила Василия! — яростно орет Порта.

Прежде, чем Старик успевает помешать, он выбрасывает лейтенантика из траншеи.

Какой-то фельдфебель бросается на Порту и моментально оказывается с перерезанным горлом.

Мы стоим на краю траншеи, держа наготове гранаты и автоматы.

— Ложись! Руки на затылок! — кричит Старик. — Иначе вы покойники!

Все в траншее ложатся.

— И с такими вояками мы собираемся выиграть войну, — говорит Старик, в отчаянии покачивая головой. — Кто сказал, что немцы замечательные солдаты? Храни нас Бог!

Вскоре появляется оберст Хинка с группой офицеров. Поздравляет нас с возвращением, едва не обнимает Порту и молча выслушивает наш доклад.

По кругу идут сигареты и водка.

— Вы до смерти перепугали личный состав траншеи, — смеется Хинка. — Почему не следовал моим приказам? — сурово обращается он к лейтенантику, держащемуся на расстоянии. — Ты знал, что мы ожидаем возвращения диверсионной группы!

— Они были в русской форме и не могли назвать пароля, — оправдывается покрасневший лейтенантик.

— Ты ожидал, что они вернутся в парадных мундирах, с пропуском в расщепленном конце трости? — кричит Хинка.

— Я думал…

— Придется объяснять, что ты думал, — отвечает Хинка, резко поворачиваясь.

— Ублюдок! — шипит Порта и плюет под ноги лейтенантика. Тот пытается что-то сказать.

— Одно только слово… — рычит Порта, занося приклад автомата. — Одно только слово, и я размозжу тебе башку.

Мы хороним Василия на холмике, с которого видны силуэты московских башен. Один бранденбуржец играет похоронный марш. Автомат и кривой нож мы кладем в могилу. Только женщины уходят к великому Кун-цзы безоружными.

Вечером мы возвращаемся в Двадцать седьмой танковый полк. Главный механик пятой роты Вольф, видя Порту живым, не верит своим глазам.

— Порази меня Бог! — кричит он. — А я поставил по тебе три свечки на полевом алтаре!

Вольф так потрясен, что приглашает нас на жареного кабана. Мы наедаемся до отвала. Весь следующий день мы сидим в сортире и играем в кости. Нам даже приносят туда еду. Подниматься нет смысла. Через нас все пролетает. Должно быть, тот кабан был больным. Может, поэтому Вольф и пригласил нас на ужин.

В начале четвертого утра 11 января 1942 года двое в длинных кожаных пальто и черных касках продолжительно, нетерпеливо позвонили в дверь квартиры на набережной адмирала фон Тирпица, напротив Потсдамского моста. Не получив ответа, принялись стучать кулаками по дубовым панелям высокой двери.

— Что вам нужно? Герр генерал давно лег спать. Что это за хулиганство? Я регирунгсрат[102] доктор Эсмер. Могу уверить вас, что завтра будет подана жалоба!

— Пошел вон! — прорычал один из людей в черных касках. — А той сам пострадаешь!

Тут регирунгсрат разглядел эмблемы СС. Съежился и быстро скрылся в своей квартире. В сомнительной безопасности супружеской постели жена яростно напустилась на него.

На другой день регирунгсрат сказался больным и поехал восстанавливать силы в Бад-Гаштейн.

Дверь генеральской квартиры открыл слуга.

— Мы хотим побеседовать с генералом Штел ем, — рявкнул один из офицеров СС, грубо оттолкнув слугу в сторону.

— Господа! — жалобно промямлил слуга.

— Заткнись! — ответил гауптштурмфюрер Эрнст.

Слуга рухнул в кресло и с разинутым ртом проводил взглядом двух высоких, подтянутых офицеров, вошедших, не постучав, в генеральский кабинет. За двадцать лет его службы генералу никто не осмеливался так поступать. Генерал был аристократом и строго придерживался правил этикета.

— Вы генерал-лейтенант Штель? — с каменным лицам спросил штурмбаннфюрер СС Лехнер.

— Да, — ответил пораженный генерал, медленно поднимаясь из-за письменного стола.

— Фюрер приговорил вас к смерти за неисполнение долга и нарушение приказаний! Вы, не получив разрешения, приказали своей дивизии отступить.

— Вы сошли с ума, приятель? — спросил генерал, и тут быстро раздались один за другим четыре выстрела.

Квартиру огласил пронзительный вопль. В кабинет вбежала фрау Штель и в отчаянии бросилась на тело мужа.

— Эта свинья еще жива, — сказал гауптштурмфюрер и оторвал женщину от умирающего генерала.

Приподняв голову генерала за волосы, он приставил дуло пистолета ему к затылку. Глухо раздались два выстрела.

Лицо Штеля раскололось, будто стеклянное Мозги и кровь забрызгали рисунки его детей. Тело дернулось.

— Мертв! — грубо констатировал гауптштурмфюpep, засовывая «вальтер» в кобуру.

— Хайль Гитлер!

Эсэсовцы отсалютовали вскинутыми руками и неторопливо вышли из квартиры. На улице их ждал черный «мерседес» с унтершарфюрером за рулем.

— Куда теперь? — спросил штурмбаннфюрер, откидываясь на мягкую спинку сиденья.

— В Далем, — проворчал гауптштурмфюрер.

Черный «мерседес» быстро поехал вдоль Ландвер-канала.