"«Если», 2006 № 12" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Бачило Алексей Геннадьевич,...)

Артем Белоглазов Бимка

Бимка смотрел на Лёньку своими пуговичными глазками и часто-часто дышал, высунув между зубами кончик розового языка. Наклонив голову так, что одно длиннющее ухо свесилось почти до самой земли, Бимка постукивал хвостом и все смотрел, смотрел на мальчишку. Бока собаки вздымались, и опадали, и вновь раздувались, точно у диковинной рыбы-ежа, которую держал в аквариуме Петр Андреевич, отец лучшего из Лёнькиных приятелей. «Жаль, что Сашка по воскресеньям у бабки, — думал Лёнька. Впрочем, он бы и сам не отказался лишний раз полакомиться горячими, с пылу с жару пирогами и ватрушками. — Жаль. Мы б тогда…»

— Ух, мы бы тебя, — грозно повторил он, надвигаясь на собаку. — Иди уже сюда. Хватит бегать.

Мимо проехал синий фургон с надписью «Хлеб», от которого вкусно пахло свежей выпечкой, и поднял на дороге облачко белесой пыли. Пылинки беспокойно кружили в солнечных лучах, проникающих сюда через кроны двух здоровенных вязов, чьи ветви сплетались друг с другом и образовывали этакий уютный шатер. Под шатром, у сколоченного из горбыля заборчика стояла врытая в землю деревянная скамейка с единственной, но зато широкой и отполированной до блеска доской. Тут было здорово посидеть после обеда, когда дома во всех комнатах разлита клейкая, кисельная духота и ничегошеньки не хочется делать. Или даже вздремнуть, если никто не помешает.

За спиной, разминувшись с грузовиком, протарахтел на мотоцикле дед Макар. Бимка проводил его долгим взглядом: случалось, дед угощал собаку косточками из супового набора.

— Иди, иди, Бимка, — уговаривал мальчишка. — Опять, наверное, к озеру намылился? Так сегодня никто не рыбачит. Я тебя Алёне показать обещал. Алёна в гости приехала, понял? Она в городе живет, сюда на два дня только. А завтра обратно. Понедельник завтра, ясно тебе? Ну, иди же. Смотри, что дам, — и он потянул из кармана шоколадный пряник.

Бим смешно задвигал носом, несогласно чихнул и отбежал на пару шагов назад.

— Лёнька! Лёнчик! — заорали вдруг сзади. — Айда с нами. Мы купаться!

Мальчишка обернулся: от угла нестройно голосила компания из трех человек. Они призывно махали руками, мол, давай-ка поторопись, чего ты там?

— Я это… ну… — смутился Лёнька. — Занят я.

— Чего? — не понимали друзья-приятели. — Айда, рыбаков нет. Никто не заругается.

— Не пойду! — крикнул он, сложив ладошки рупором.

— А что?

— Не хочу!

Ребята пожали плечами и бодро зашагали дальше; дорога уходила под гору, и вскоре их русые и чернявые макушки исчезли из виду.

— Из-за тебя все, — вздохнул Лёнька, поворачиваясь к Биму.

Но хитрый Бим не стал дожидаться, пока Лёнька закончит разговор, и никем не замеченный удрал, едва представилась такая возможность. Лёнька в досаде пнул ни в чем не повинную скамейку, ушиб палец и, тоненько подвывая, захромал к дому.

Лёнька сидел в кресле у окна и, уперев подбородок в кулак, смотрел на улицу. Бим, прохвост этакий, нарушил все его планы. На улице припекало, еще не успевшая надоесть теплынь растекалась по селу убежавшим из кастрюльки тестом; в огородах зрели, наливаясь сладким соком, ягоды, а в бескрайнем июньском небе ярко и празднично горел знойный костер солнца. Девяносто четвертый год ни шатко ни валко двигался в размытое, но наверняка светлое капиталистическое будущее, собираясь через несколько дней перевалить за середину, и Лёнька, без троек закончивший седьмой класс, чувствовал себя вполне взрослым и самостоятельным человеком. Однако родители, да и учителя тоже, почему-то считали иначе. Лёнька с ними не соглашался, но и не спорил. Пусть их. Ведь каждый имеет право и пошалить, и подурачиться, оставаясь при этом тем же взрослым и самостоятельным человеком. А те, кто этого не понимает…

На подоконник вспорхнул белоснежный голубь, скосил на мальчишку красный глаз и с достоинством принялся чистить перышки. На растущей у калитки яблоне затаился старый, разбойного вида кот Василий, который с жадным интересом следил за голубем.

— Кыш, — прикрикнул на птицу Лёнька и постучал по стеклу. Голубь был тётимашин, она всегда выпускала птиц по утрам. И иногда разрешала присутствовать при этом Лёньке. Погонять голубей на крыше, что может быть заманчивей? Белое оперение напомнило ему светлые Алёнины волосы.

Разумеется, Алёна нравилась Лёньке — чего ради он пообещал бы какой-нибудь расфуфыренной городской девчонке показать Бимку? А вот Алёне пообещал. Он покосился на ходики: часовая стрелка неумолимо подбиралась к двенадцати. Алёна приезжала нечасто и ничего не понимала в сельской жизни. «Ой, кто это?» — хлопала она ресницами, провожая глазами корову. «Ай, что это?» — изумлялась, рассматривая коромысло. Воду на улице Юбилейной провели еще не во все дома, и к водоразборной колонке, что притулилась левее магазина, постоянно шастал народ. Кто с ведрами в руках, а кто с этими самыми коромыслами на плечах.

В ходиках открылось окошечко, из него вылезла толстая глупая кукушка и принялась старательно отсчитывать время. Надо было срочно что-то придумать, как-то извернуться, ведь с минуты на минуту Алёна постучит в дверь, глянет на него, Лёньку, своими серыми глазищами и несмело спросит: «А где?…»

Вот же дернул его леший. Ну зачем, зачем обещал? Да, Бимку можно было увидеть на улице. Выследить, подкараулить и все такое. Но вот беда — издали. И этим все сказано. Разница, она вблизи чувствуется, и чтоб расстояние не больше десяти шагов, практически нос к носу. Вот тогда-то, когда ты понимаешь, что же ты видишь, когда дух захватывает, и ты спрашиваешь тех, кто стоит рядом, — а ты… тоже видишь? Он ведь… Я не сплю? Тогда ты превращаешься в маленького ребенка и снова начинаешь верить в сказки…

Ночью рыжие, белые, полосатые и даже черные кошки совершенно одинаковы, да и днем они одинаковы — кошка и кошка, усатая, мяукает, — если не трутся об ноги, выпрашивая кусочек повкуснее. Так же и собаки, которые неспешно трусят по проселку, помечая встреченные деревья, столбы, кусты и крылечки. Где-то среди мохнатой стаи затесалось их маленькое чудо, тайна, в какую посвящают далеко не каждого приезжего мальчишку. А уж тем более девчонку.

Лёнька самонадеянно решил отступить от традиций, и, как выяснилось, напрасно.

В дверь тихонько поскреблись. Лёнька встал и медленно-медленно, как осторожный купальщик, пробующий каменистое дно, поплелся в прихожую. За ручку он взялся с таким убийственным отчаянием, что ему мог позавидовать любой драматический актер. Без сомнения, ни одному, даже самому великому актеру ни за что на свете не удалось бы изобразить столь глубокую печаль и разочарование в жизни.

Надежды завоевать капризное Алёнино сердечко рушились снежной лавиной, стремительной и беспощадной.

На пороге, стеснительно улыбаясь, топтался Игорь, двоюродный брат Алёны.

— Привет, — он попытался заглянуть Лёньке за спину.

— Привет, — сказал Лёнька. — Че, трактор купил? — и протянул руку.

Игорь смутился, на пожатие ответил вяло.

— Так это, — начал он. — В общем…

— Алёна где? — перебил его Лёня.

— Дома. Понимаешь… В общем, она проговорилась, что ты… ну… хотел показать ей Бимку. А я сказал, что ты все наврал. Теперь можешь бить мне морду. — Игорь зажмурился, сморщился весь и замер в покорном ожидании.

Лёнька стоял, тяжело дыша, и молча смотрел на Игоря. На его тощую шею, клювастый нос с горбинкой, впалую грудь. «И откуда у этого замухрышки такая красивая сестра? — думал Лёнька. — Пусть и двоюродная». В нем закипали гнев и обида, он сжимал и разжимал кулаки, не зная, что делать. Казалось, попадись сейчас под руку кирпич — перешибет с одного удара. В пыль раскрошит. Ведь не Игоря же бить в самом деле? Потом Лёнька вспомнил, что Бимку он так и не изловил и что, приди вместо своего нескладного братишки Алёна… ой-е, пришлось бы сочинять какую-нибудь невероятную, неправдоподобную вовсе историю о том, ПОЧЕМУ ОН НЕ СМОГ… Так получается… получается, Игорь, сам того не желая, спас его от позора? От бесславного и, наверное, уже окончательно поражения?!

— Дурак… ох и дурак, — шептал довольный Лёнька, а Игорь жмурился все крепче, пока наконец не сообразил, что бить его никто не собирается. Тогда он чуть-чуть приоткрыл левый глаз и сквозь сеточку ресниц уставился на хохочущего друга.

«Вот так и сходят с ума, — философски рассудил Игорь. — Сойти с ума от любви, что может быть лучше?» И, размечтавшись, представил себе, что кто-нибудь когда-нибудь потеряет голову из-за него… И это было чертовски приятно.

— Дурак я, Игорь! — не переставал радоваться Лёнька. — А ты молодец. Молодчина! Выручил. Сам-то понял почему? Нет? Ну ладно. Иди. Привет Алёне!

Игорь, деревянно переставляя ноги, спустился с крыльца и зашагал к своему дому. Щека неприятно ныла, будто Лёнька все-таки приложил от души прямым в челюсть. Нет, ничего он не понимал. Совсем.

Лёнька притворил дверь и легко, как порхающая над лугом бабочка, вернулся в комнату. Он уселся в глубокое и уютное, накрытое выцветшим пледом кресло и извлек из подлокотника целый победный марш.

Там, пам, па-пам! — выстукивал он на подлокотнике. Па-пам! Пам!

Нет, нет, Лёнька вовсе не сошел с ума, но теперешняя ситуация представлялась ему в гораздо более выгодном свете. Наврал, ха! Кто сказал, что наврал? Игорь сказал! А может, он сам наврал?

Пам-пам!

Главное — изловить Бимку до вечера. А до вечера далеко, так далеко, что никуда Бимка не денется. Изловится как миленький.

Па-па-па-пам!

С Алёной они познакомились случайно и как-то вскользь. Это уже потом он узнал, что девчонка с восхитительными серыми глазами и золотистыми локонами до плеч — сестра Игоря. И что она старше его на целый год.

Лёнька с мальчишками, как обычно по воскресеньям, купался на озере. В выходные рыбаки сюда не ходили, и можно было вдосталь понырять и поплавать, не рискуя ежеминутно получить по шее. В остальные дни рыбаки в своих неизменных дождевиках, сапогах и с удочками наперевес, как сморчки, вылезшие после дождя, торчали по всему берегу. И жутко ругались на любого, даже самого маленького шкета, осмелившегося подойти к воде ближе, чем на двадцать метров.

Зато в выходные их как ветром сдувало, потому что сюда на пикник выбирались городские. Целая толпа народу. Городские вели себя культурно: не пили, не мусорили — для мусора у них имелись специальные пластиковые мешки. Но поднимали такой шум-гам и так азартно играли в футбол и волейбол, что ни о какой рыбалке не могло быть и речи. В озере городские не купались: то ли плавать не умели, то ли боялись подцепить какую-нибудь заразу, или попросту брезговали не очень-то чистой, поросшей тиной водой.

В первый раз Алёна приехала именно на пикник. С мамой и с папой. Лёнька сразу ее приметил, долго кружил поодаль, раздумывая, как бы ловчее подойти и этак непринужденно сказать: салют. Ну, или что-то подобное. Вдруг к его ногам подкатился вылетевший с волейбольной площадки мячик. За ним и побежала эта симпатичная девчонка. Лёнька вручил ей мяч и бросил пару ничего не значащих слов, а она предложила ему сыграть вместо Славика, у которого разболелся живот.

После они успели немного пройтись по берегу.

— Надолго к нам? — спросил он.

— Нет, на день. Лето длинное, буду приезжать иногда. У меня здесь родственники.

— А тебя как зовут?

— Это важно?

— Да.

Она искоса посмотрела на него, улыбнулась загадочно.

— Алёной.

— Меня — Лёнькой. То есть… Леонидом. Такой спартанский царь был, погиб при Фермопилах.

— Где это? — она очаровательно сморщила носик. — Подожди, подожди, не отвечай. Я знаю. Вспомню только. В Риме! Там рабы подняли восстание, а Спартак его подавлял. Ну, вместе с Леонидом, конечно… — увидев, как у мальчишки вытянулось лицо, Алёна осеклась. — Что, неправильно говорю?

— Правильно, — не стал возражать он. — А еще есть такой метеорный поток — Леониды. Мне Петр Андреевич рассказывал, он астрономию у десятиклассников преподает. Леониды снова встретятся с Землей, когда мне исполнится восемнадцать. Всего-то пять лет подождать.

— Знаю, знаю! — обрадовалась Алёна. — Падающие звезды на самом деле — метеориты!

Тут ее позвали родители; на этом и завершилось их первое, такое короткое знакомство. Второй раз — как бы официально — они познакомились на дне рождения Игоря.

Встречались они редко — Алёна приезжала от случая к случаю, и он жалел, что никак не удается узнать ее получше, поболтать о всяких пустяках и признаться наконец в своей огромной любви.

Бимка дал поймать себя на удивление легко, стоило только поманить свежей косточкой. И Лёнька понял, что утренняя приманка в виде пряника никуда не годилась. Он нацепил на шею собаки предусмотрительно взятый у соседей ошейник, привел Бима домой и привязал к яблоне. После чего сразу же помчался к Алёне. Бим, довольный и благодушный, валялся под деревом и лениво мусолил дармовую кость. На верхней ветке злобно шипел не успевший удрать Василий. Его неизменный наблюдательный пост был оккупирован врагом, и кот с голодной завистью пялился на полуобглоданный мосол.

С Алёной все вышло так же просто. Лёнька заверил ее, что Игорь, конечно же, пошутил. Шутки у него такие — дурацкие. А Бим ждет не дождется, когда Алёна придет взглянуть на него.

— Сейчас, — ответила Алёна.

Лёнька видел через окно, как она вертелась у зеркала, будто не на улицу собиралась, а на бал, где дамы в расшитых бисером платьях танцуют вальс-бостон с галантными кавалерами. Он в нетерпении грыз ногти и думал: «Лишь бы не отвязался, не убежал. Тогда все, труба».

Когда Лёнька продемонстрировал Бима, у Алёны округлились глаза, а брови взлетели вверх, к самой челке.

— Ой, — сказала она. — Кто это?

— Это Бим, — с гордостью ответил Лёнька. Он придерживал собаку за шею, а пес вальяжно помахивал хвостом, словно бы говоря: ну, и чего? Потом Бим уселся на пыльную обочину и широко зевнул, так широко, что, казалось, мог проглотить надувную резиновую уточку, которую тащил за собой на бечевке чумазый карапуз в шортах и маечке. Карапуз покосился на собаку и спрятал уточку за спину. Бим встал на задние лапы, как делал обычно, выпрашивая чего-нибудь вкусненькое, и, сморщив нос-помпончик, состроил донельзя умильную морду. Карапуз, весело рассмеявшись, протянул ему уточку. Бим помотал головой, ребенок сердито нахмурился, погрозил ему маленьким пальчиком и потопал дальше.

Бим уставился вслед карапузу, глядя, как под маечкой двигаются туда-сюда худенькие лопатки. В черных пуговичных глазах двумя зрачками-вспышками отразилось закатное солнце. Матерчатый хвост продолжал взбивать пыль, а бархатная шерстка переливалась мягкими оттенками, от светлого до темно-коричневого. На небо наползали тучи, и солнце, как отважный пловец во время прилива, боролось с захлестывающими горизонт волнами облаков.

— Какая классная игрушка! — Алёна даже подпрыгнула от восторга. — Твоя? Где купил?

— Это не игрушка, — возразил Лёнька. — Это Бим. Он один такой. Он, знаешь, как кошек гоняет? Ух! Все кошки его боятся, даже бродяга-Василий. И кости он грызет, и рычит, и лает. А колбасу так за километр чует.

— Но это же… кукла, — сказала Алёна, осторожно трогая длинное собачье ухо. — Видишь — ткань? И чем-то изнутри набито. Глаза пластмассовые, и нос без дырочек. Он ненастоящий.

— Настоящий, — упрямо повторил мальчишка. — На той неделе у Сашки весь огород перерыл — мышей искал. С нами на озеро купаться ходит. У рыбаков из ведер карасей таскает. На почтальона Николашку злится, когда тот пьяный, — Николашка его чучелом обзывает. Так Бим почтальона до крови укусил, руку перевязывать пришлось, и теперь вместо Николашки его брат Федька газеты разносит.

— Тогда это робот, — сказала Алёна примирительным тоном. — В Японии делают роботов, похожих на собак. Слышал, наверное? По телику недавно передача была. Только они поменьше и без шерсти. Японцы их в квартирах держат взамен настоящих. У Верки из лицея есть забавная игрушка, дядька-моряк весной привез. То ли из Японии, то ли из Штатов. Она смешная: кувыркается странно и постоянно жужжит.

— Бим не жужжит, — растерявшись, пробормотал Лёнька.

— Ну и что? Говорю тебе: он ненастоящий. Так не бывает. Ты зачем споришь? Хочешь со мной поссориться?

Лёнька с сомнением присмотрелся к Биму. Глаза собаки — действительно пластмассовые — бездумно глядели на него, красный лоскут языка свисал из пасти жеваной тряпкой. Там, где ухо крепилось к голове, виднелись неровные строчки.

Лёнька пихнул собаку, и она неуклюже завалилась на бок. Толстые лапы вразнобой молотили воздух.

— Ненастоящий… — с дрожью в голосе протянул Лёнька. — Где у тебя моторчик?! — выкрикнул в запале. — Или тебя водят за ниточки, как в кукольном театре?

Бим тяжело поднялся и зарычал, вернее, попробовал зарычать. Звуки, которые он издавал, больше походили на скрежет сломанных шестеренок. Алёна притворно пискнула и отшагнула назад, за спину мальчишки.

— Уйди! — оттолкнул Бима Лёнька. — Ты — робот! Кукла! А притворялся живым. И как я раньше не замечал?

Лапы у собаки гнулись, ее мотало из стороны в сторону при каждом шаге, будто все развинтилось-разладилось в тщательно сбалансированном механизме. Бим хрипло и совершенно ненатурально залаял, совсем как те придурочные заводные песики, какими торгуют вьетнамцы на рынках.

Сейчас Бим мог вызвать только смех — злой и жестокий смех обманутого мальчишки. Лёнька вовсе не жалел собаку, наоборот — радовался, находя все новые и новые изъяны. Выискивал и отмечал малейшие несуразицы — вот, вот и вот. Ну точно не живой! Неестественно ходит, неправильно лает и вообще. А из бока — гляньте-ка! — торчит клок ваты. Так вот ты какой, Бим, — неуклюжая, нелепая игрушка!

Пес зашатался и рухнул на дорогу. Замер кучей тряпья.

— Батарейка, наверное, кончилась, — Алёна, как ни в чем не бывало, вертела колечко на пальце. — Надо будет сменить ему батарейку. Забавная какая игрушка. А если сломалась — отнести в мастерскую. Гарантийный талон есть на него?

— Да, да, — поддакнул Лёнька. — В мастерской его быстро заштопают.

— Пойдем? — предложила Алёна.

— Пойдем, — согласился Лёнька.

И они пошли гулять. Кот Василий, притаившийся на яблоне, смотрел на поверженного врага зелеными, полными ужаса глазами и жалобно мяукал.

Лёнька хотел сказать Алёне, какая она замечательная, красивая, и что очень-очень ему нравится. Но так и не решился. Он шел и злился на себя. Злился из-за своей стеснительности, а еще больше из-за того конфуза, который случился с Бимкой. Алёна что-то весело щебетала, Лёнька невпопад кивал и все думал, какой он был дурак, когда верил, будто Бим живой. И какой дурак он был, когда гордо показывал эту тряпичную куклу Алёне и когда пытался спорить и что-то доказывать.

Чтобы спустить пар, он начал врать, сочинять какие-то потешные истории про Бима, насмехаться над ним. И в конце концов обессиленно умолк, заметив, что Алёна его не слушает. Девчонка зябко поводила плечами — в воздухе разливалась вечерняя прохлада; в стремительно темнеющем небе плыл окутанный призрачным, лимонным свечением шар луны, сквозь прорехи туч подмигивали из недосягаемой выси звезды.

— Вон Большая Медведица, — Лёнька ткнул пальцем вверх. — Видишь? Ковшик с ручкой.

— Пошли домой, — попросила Алёна. — Я замерзла что-то.

И они повернули назад. Миновали улицу Садовую, Фрунзе, Двадцатого партсъезда и вышли на Юбилейную. На месте, где прежде лежала собака, темнели слаборазличимые потеки.

— Смотри-ка, убежал, — обрадовался Лёнька. Он уже остыл, разочарование схлынуло, и ему в чем-то стало жаль Бима. — Пятно какое-то осталось, — тихо добавил он.

— Это у него из батареек электролит вытек, — пошутила Алёна.

Лёнька отмолчался.

— А знаешь, — неожиданно произнесла Алёна, — он действительно был похож на живого. Я специально сказала, что он игрушечный и у него моторчик. Тебя хотела подразнить. Знаешь, на самом деле непонятно: он вел себя как настоящая собака. А когда я увидела вблизи — какой он, то подумала, этого не может быть. Не бывает живых кукол. И сказала, что это робот. Но механические собаки, они не такие. Веркиного песика ни за что не спутаешь с живым.

Лёнька молчал.

— Я бы тоже завела себе кого-нибудь. Сначала я хотела кошку, потом собаку. Но мама говорит, хлопот с ними: ухаживать надо, гулять, кормить. Шерсть везде. Ночью спать не дают — бесятся. Мама, конечно, права. Возиться с ними, с настоящими. Мне папа обещал купить собаку-робота, ну, если четверть закончу на «хорошо» и «отлично». Роботы классные. А твой Бим еще прикольней.

— Он не мой, — мрачно буркнул Лёнька.

— А чей?

— Не знаю.

— Ну-у, — Алёна надула губки. — Так не бывает. Ты найди его хозяина, ладно? Спроси, за сколько он продаст. Папа заплатит, и все во дворе будут мне завидовать — ни у кого такого песика нет!

Они подошли к Алёниному дому. Из-за расшитых цветами занавесок в палисадник сочился теплый желтый свет; на веранде пили чай и негромко смеялись. В комнате работал телевизор, его синеватые блики дрожали на неплотно задернутых шторах, будто потерявшиеся и замерзшие солнечные зайчики. Березы в палисаднике заговорщически шуршали ветками, а вокруг фонарного столба, который остро очинённым карандашом вонзался в залитый черной тушью ватман неба, вилась мошкара.

Лёнька робко взял девочку за руку. Звезды в небе, казалось, подбадривали его: смелее, смелее!

— Ты чего? — прошептала Алёна.

Лёнька зажмурился и неловко ткнулся сухими горячими губами ку-да-то в Алёнину шею. Ее волосы вкусно пахли медом и отчаянно щекотали нос. Мальчишка чуть было не чихнул.

— А, целоваться, — догадалась она. — Кто же так целуется, глупый? Хочешь, научу, как надо?

Она притянула его к себе, крепко-крепко обняла и долгим, сочным поцелуем запечатала губы.

— Теперь ты меня ждать будешь, да? Писать любовные письма? — спросила Алёна, поправляя сбившуюся прическу.

— М-м… — промычал мало что соображавший Лёнька. У него дрожали руки и ноги и перехватывало дыхание.

— Лучше не пиши, мне пишут — я читать не успеваю.

— У тебя волосы пахнут медом, — сказал Лёнька.

— Целоваться меня научил Сережка из восьмого «А», но Марик из нашего класса все равно целуется лучше. Ты чего, Лёнька? Это давно было, с Мариком я уже полгода не встречаюсь.

— А с кем… — пробормотал Лёнька.

Тут в окне показалась высокая тень, заскрипела рассохшаяся форточка, и кто-то спросил:

— Алёна, ты здесь?

— Да, папа, — сказала Алёна. — Пока, — махнула Лёньке. — Я в июле приеду. Будем гулять при луне, ага? Это так романтично.

На прощание она послала ему воздушный поцелуй и скрылась за воротами.

Лёнька постоял еще немножко, вздохнул и, бессмысленно глядя по сторонам, побрел домой. Он подумал, грустно ли ему? — ведь Алёна завтра уезжает. И решил, что нет. Может быть, радостно? — его любовь, кажется, ответила взаимностью. Но нет, радостно не было, всю радость испортило проклятое слово «кажется». Почему-то, даже сам не зная почему, Лёнька чувствовал себя обманутым. Он облизнул губы, чтобы вспомнить Алёнин поцелуй, но ему вдруг показалось, что это не она, а Марик или Сережка из восьмого «А» тянутся к нему слюнявыми ртами.

На улице Чехова, там, где она пересекалась с Юбилейной, в неярком свете фонарей под штабелем досок лежал, свернувшись калачиком, Бимка.

— Эй, Бимка, — позвал мальчишка.

Тот не откликнулся. Лёнька подошел ближе и понял, что ошибся. Собака заворочалась, насторожила уши.

— Мухтар, а где Бимка? — печально спросил Лёня. Мухтар с Би-мом частенько спали вместе. Вот под этим штабелем и спали. Пес поднял морду к темному низкому небу, где в разрывах облаков пряталась бледная луна, и тоскливо завыл. Наверное, у вязов спит, успокоил себя Лёнька. Но скамейка у вязов пустовала.

— Би-им! — еще долго разносилось над притихшим селом. — Где ты, Бим?! Вернись, пожалуйста!

И снова выл Мухтар, и ему вторили другие собаки, и кто-то беззвучно плакал, скорчившись у сбитого из горбыля заборчика.

На следующий день Алёна уехала и нисколько не обиделась на Лёньку, который уверял ее, что обязательно зайдет попрощаться, и не зашел. На самом деле она даже не вспомнила про него, потому что мыслями уже давно была в городе.

А ее стеснительный двоюродный брат все ходил и ходил возле дома бывшего… да, теперь уже бывшего друга, и никак не мог собраться с духом. Не мог заставить себя подойти к двери, постучать и набить морду зареванному Лёньке. Так, как он его учил — прямым в челюсть.