"Его мать" - читать интересную книгу автора (Чарская Лидия Алексеевна)

IV

Неужели это так? Неужели этот негодяй Рамчадзе сказал правду? Неужели она — его мать, его обожаемая, дорогая мать, — добывает средства к жизни не только своим талантом, сценой?..

Неужели все то, что она ему рассказывала, как, оставшись бедной вдовой без средств с малюткою-сыном, она решила отдать себя на служение святому искусству, с целью доставить крошке безбедное существование? — Неужели все это была ложь?

Неужели средства к роскошной жизни, которую они вели, были добыты другим путем?..

О, как он был смешон с своим глупым доверием!

Теперь, когда он пробегает в мыслях свое коротенькое прошлое, ему вспоминаются факты, на которые он не обращал раньше никакого внимания, но которые теперь, когда он знает все, служат наглядным доказательством вины его матери. Он помнит, что между посетителями их маленького салона был постоянно один исключительный поклонник его матери, особенный почитатель её таланта; и этот «особенный почитатель» возил ему, Стиве, «особенно» дорогие игрушки и сласти, а его матери бриллианты и цветы. И вся прислуга в доме как-то совсем иначе, чем на остальных гостей, смотрела на этого «дядю» — как звал его наивно ребенок Стива, и когда «дядя» приезжал один в неприемные дни, то бонна уводила Стиву на целый вечер в детскую и Стива уже не видел матери до следующего утра.

Таких «дядей» было довольно много… По крайней мере, Стива помнит отлично четырех из них… они появлялись один за другим. Год, два — один, потом уж другой… и так далее.

И все это казалось Стиве таким естественным до сего дня… К тому же он так высоко ставил свою мать, считая ее чуть ли не святою…

И вдруг… О, зачем ненавистный Рамчадзе открыл ему правду?!

Если бы его мать полюбила и сошлась со своим избранником, — он, Стива, первый благословил бы ее на это.

Но любви не было… Он это знает отлично — по той легкости, с которой мать меняла своих покровителей.

Значит, ею руководила одна постыдная жадность, одно непреодолимое стремление к роскоши, к блеску… Стива прекрасно знает теперь, что Челпанского — последнего покровителя его матери — не полюбит ни одна самая обыкновенная женщина, а она талантливая и красивая, уже и подавно. У теперешнего «особенного почитателя» крайне несимпатичная внешность, но зато он богат неистощимо, и таких бриллиантов и таких костюмов Стива не запомнит в прежнее время у своей матери.

Значит, она порочна… Значит, все его светлые, чистые порывы к ней осмеяны самой судьбою и самое чувство к матери уязвлено в корне болезненной, неизлечимой язвой!..

Солнце низко спустилось к кровлям домов.

В соседней, с его комнатой, столовой пробило пять.

В его дверь постучали.

— Войдите! — слабо крикнул он, и стремительно раскрыв учебник на первой попавшейся странице, уткнулся в него.

Его мать вбежала или, вернее, впорхнула в комнату с легкостью девочки и, порывисто обняв его, покрыла поцелуями его лоб, щеки и глаза.

Они здоровались так постоянно, точно Бог весть сколько времени не виделись, и Стива до сегодняшнего дня особенно ценил эти ласки матери. Но сегодня ему нестерпимо тяжело и душно в её объятиях…

Она, ничего не замечая, нежно сжимает его голову руками и, шутливо ласково, говорит ему со своим тихим, чарующим смехом:

— А мой бедный, большой мальчик все сидит за гадкой книжонкой и мучит себя этой скучной геометрией!

И все в ней смеется в эту минуту — и глаза, и губы, и все её, чуть-чуть подкрашенное, но не менее от того обаятельное лицо.

И глядя в это невинное, открытое, смеющееся лицо, Стиве хочется не верить в то, что говорил утром Рамчадзе, чтобы снова любит и поклоняться своей прелестной матери.

И в тоже время его сердце рвется на части и он готов крикнуть ей в упор, прямо в это торжествующее, дрожащее смехом и счастьем лицо:

— Зачем ты так весела, когда я страдаю? Или ты нашла себе нового покровителя, который засыплет тебя новыми бриллиантами?.. Видишь, я все знаю? Оправдывайся, оправдывайся же скорее, если можешь, пока мой измученный мозг еще способен понять тебя, мама!

Но он ничего не сказал, ничего не крикнул. К чему? Разве этим оскорблением своей недавней святыни он вернет былую любовь к ней, свою веру в нее?

— Что с тобой, Стива? Чем ты расстроен? — заметя, наконец, волнение юноши, спросила его мать.

— Ничего особенного, мама, — ответил он глухо, — я заучился немного, ты знаешь, завтра экзамен.

— Заучился, мой мальчик, — проговорила она и, еще раз поцеловав его кудрявую голову, осторожно, на цыпочках пошла к двери.

Она бесконечно любила сына.

У самых потерянных женщин бывает всегда какая-нибудь нежная привязанность, как бы очищающая и просветляющая их, к чему они чувствуют нечто необъяснимо-сильное, почти стихийное, роковое… У Варвары Александровны Орлениной такая привязанность была в лице Стивы.

Её безумную любовь к нему подогревала еще отчасти постоянная боязнь, чтобы мальчик каким-либо способом не узнал того, что знали другие и что она тщательно скрывала от него, боясь потерять его любовь и уважение.

Стива был её радостью, её утешением, единственным светлым воспоминанием её жизни, чем-то необычайно милым, чистым и прекрасным, и к нему неудержимо влекло ее постоянно.

И теперь её сердце сжимается от боли, при виде его — измученного, усталого, склоненного над учебником, в этот чудесный апрельский день, когда все так властно тянет к простору и воле.

И она осторожно возвращается. С порога и шепчет ему в ухо своим нежным, звучным шепотом:

— Брось свою геометрию, Стива. Ты наверное все уже знаешь. Едем кататься.

— Нет, нет, — в ужасе отскакивает он от неё, — поезжай одна. Я должен заниматься.

Его лицо взволновано и бледно. Но мать приписывает его волнение расходившимся по случаю экзамена нервам и спешит оставить его.

Её шаги затихают в коридоре.

Стива беспокойно оглядывается кругом… Слава Богу, пытка кончилась, — он снова один! Еще немного — и он бы не выдержал. Спазмы душили его все время, пока она была здесь, пока звучал в его комнате её подкупающий голос.

Как хорошо, что она ушла!

Ехать с нею! Теперь… В её коляске, приобретенной ужасной ценою, встречать взгляды прохожих, знающих её позорную жизнь… Нет! Нет! Ни за что! Никогда!

И его собственная жизнь показалась вдруг Стиве не менее постыдной.

Да разве на него самого не падает тень его матери? Разве он не пользуется доходами её постыдного ремесла?

О, как непростительно наивен был он, думая, что все эти наряды, бриллианты, обстановка, лошади и экипажи приобретены на ничтожное, сравнительно с их train (train фр. — образ жизни), жалованье актрисы!

И, зная все это, продолжат жить и вести этот train, кататься в её коляске и подозревать в каждом встречном мужчине интимно близкого его матери человека!.. Видеть ее ежедневно, принимать её ласки и ласкать самому, когда жгучее сознание обиды и унижения выело самую любовь к ней в его сердце… Нет, нет! Это невозможно!

В его душе, где до сих пор все было заполнено личностью его матери, теперь зияет рана, которая нестерпимо болит и сочится кровью… И нельзя ему залечить этой открытой раны, как нельзя рассеять непроглядного мрака, беспросветной тьмы, ворвавшихся в его молодую жизнь…