"Август" - читать интересную книгу автора (Круглов Тимофей)

Часть вторая У нас в раю

Глава первая

В полуоткрытое окно задувало свежим утренним ветром. Петров поежился, завернулся поплотнее в одеяло, потом внезапно вспомнил, где он и рывком соскочил на пол, первым делом отдернув занавески. Мерно плескались волны, маленькие озерные чайки парили в воздухе прямо напротив окна. Птицы криком поприветствовали Андрея, тут же отвалив вместе с порывом ветра куда-то в сторону. А сквозь «остроконечных елей ресницы» на ближайшем по курсу острове просвечивал неяркий, но очень теплый по сравнению с холодными водами Онеги рассвет.

Андрей «в темпе вальса», как в армии говорили, кружился по тесной каюте, одновременно разминая требующее привычной зарядки тело, одеваясь, отключая от сети зарядное устройство с аккумуляторами фотоаппарата, нашаривая на полке свежую пачку сигарет, запирая за собой небрежно — на один поворот — дверь и даже по длинному, пустынному еще коридору он пробежал, подпрыгивая, напевая с детства не слышанную до круиза и такую внезапно родную песню о Карелии.

На палубе Петрова встретил порывистый ветер: обдал холодком и сорванной с гребня волны мокрой взвесью — как будто душ приготовил неумытому еще спозаранку туристу. Палубу под ногами плавно качнуло. Андрей весело изобразил походку старого морского волка и, пританцовывая, угадывая на ходу ритм качки, пробежал на носовую площадку. Теперь уже не только зигзагообразный росчерк загорелся в подпаленных снизу первыми лучами облаках над островками, поросшими ельником, уже и маленький огненный шарик солнца начал проблескивать над горизонтом.

Слева и справа, совсем рядом, показались еще островки, на одном из предутренней тени выступила маковка часовни с потемневшим крестом, на другом высоко вознеслась над леском пограничная вышка и еще выше мачта с антеннами радиорелейки.

Петров почему-то сразу представил себе этот маленький пограничный пост, «точку», не заставу даже. Десяток солдат и прапорщик, наверное. Кто-то прильнул сейчас к окулярам стереотрубы на вышке и видит, конечно, одинокого Андрея на палубе, а кто-то уже готовит завтрак, и впереди у ребят длинный день, а может, почту привезут на катере. Служба еще наполовину впереди и хочется домой, и жалко до боли покидать до последнего камушка изученный островок, и страшно представить себе — какой она будет — новая, безбрежная жизнь на гражданке в многомиллионном родном Питере.

Даже самому захотелось вдруг послужить на островке месяц-другой. Петров счастливо рассмеялся над собой, помахал рукой невидимому часовому на вышке и откинул поворачивающийся дисплей камеры, начал ловить ракурсы и выстраивать композицию, чтобы было, что показать потом оставшимся в Таллине друзьям, — друзьям, о которых и вспомнилось-то лишь потому, что только они в состоянии были бы разделить охвативший Андрея восторг.

Ведь пограничник на вышке был свой, русский!

Петров дробно простучал по ближайшему трапу, спускаясь на палубу ниже — хотелось быть поближе к воде, чтобы не сверху вниз снимать расцветающие под первым солнцем дикие красоты, а лицом к лицу. И тут же окликнули его из открытого настежь окна какой-то каюты: «Молодой человек!».

Андрей так и застыл вполоборота: ноги еще направлены вперед, чтобы бежать дальше, а голова и плечи уже сзади — там, откуда раздался голос. Из окна показалась беззащитно голая рука, отодвинула порхающие под ветром занавески, показалось улыбающееся, заспанное лицо, глазищи ресницами хлоп-хлоп:

— Андрей Николаевич! Вы опять впереди меня! Где мы?

Тренированное сердце вдруг дало о себе знать громким стуком, дыхание прервалось на вдохе, и так, забыв дышать, Петров неожиданно оказался рядом с окном, совсем близко от румяного со сна и от того по-детски беззащитного лица Люси.

Зеленые глаза — чистые, ясные, только сонная тень в глубине, как озерная вода под утро — оказались прямо напротив его сияющих восторгом глаз. Увидели зеленые глаза, прочитали в карих искреннюю радость, и сон прошел, как и не бывало, солнце как будто взошло и в них.

— Люся! Надо же! Люся! — последний запас воздуха ушел у Петрова на эти слова, и тогда только он вспомнил, что никто не запрещал ему дышать, — и задышал полной грудью, задышал брызгами волны с Онеги, растворенным в ветре запахом леса и трав с близкого берега, вдохнул уютный и чистый запах Люси, и не выдержал, бережно обнял ее за гладкие теплые плечи, провел пальцами под лямочками белой ночнушки, не искусственно гладкой, а настоящей, как только у детей бывает сейчас, тоже теплой. Люся порывисто притянула его к себе, обняв руками за крепкую спину, и поцеловала глаза, пощекотав ресницы, а там и губы встретились неожиданно, и дыхание чистым даже после сна оказалось у Люси, и настойчиво нежным оказался Петров, и поцелуй длился долго-долго. Химический состав половинок совпал на все сто процентов, ну просто ничего чужого не оказалось в них, ничего, что воспротивилось бы друг другу и не слилось в единое целое. Растворились Люся с Андреем в эти несколько секунд и поняли, что никогда уже не смогут стать чем-то отдельным.

Подчеркнуто повернувшись спиной к Петрову, наполовину утонувшему в окне Люсиной каюты, зашлепал по палубе шваброй с пучком веревок на конце матрос в синей робе, подтирая лужи, расставляя ворчливо по местам столы, стулья и урны. Люся радостно ойкнула с притворным испугом, отпрянула от Петрова, успев неуловимым движением погладить его по небритой еще щеке, и исчезла.

Петров позорно сбежал наверх, на свою, шлюпочную, палубу. Он постоял несколько минут у борта, переживая, потом спохватился, сбежал вниз и воровато подобрал со столика, стоящего рядом с окном Люси, забытую там камеру. Молодой матрос хрипловатым голосом вежливо пожелал Андрею доброго утра и, сдерживая улыбку, энергично задвигал шваброй.

Приняв душ, побрившись и заварив себе кофе, Петров быстро ответил на письма, захлопнул ноутбук и побежал на завтрак с полной готовностью съесть целого быка, только бы дали.

— Дашка, дур-р-ра, отдай одеяло!

— Сама дура, это моя постель, между прочим!

— Ну и хватит дрыхнуть, я есть хочу!

— Дрыхнуть? Да ты всю ночь лягалась как лошадь, я, наверное, и часа не проспала.

— Ты не спала? Ты храпела всю ночь у меня под ухом как рота морских кавалеристов! Кто тебя замуж возьмет — наутро выгонит!

— А у тебя ноги холодные, за это по английским законам развод полагается!

— А у тебя ноги — короткие! — Глаша отвесила подруге увесистый шлепок по аккуратной попке в белых трусиках и ловко соскочила с постели.

— Что-о-о?!!! У меня ноги короткие?! — Дарья откинула одеяло раздора и без малейшего усилия взметнула к потолку каюты длинные-предлинные, стройные-престройные и, конечно, очень красивые ноги, подстригла ими, как ножницами, воздух, сама радуясь гладкости с какой скользили они. Белые грудки встрепенулись и замерли, загорелый животик втянулся в позвоночник, длинная, плавных обводов рука с красивыми мускулами напряглась и как бы безвольно упала, свесилась с кровати.

Глафира, успевшая стянуть с себя трусики и подхватить новое банное полотенце, чтобы первой закрыться в крохотном душе, с завистью посмотрела на модельных стандартов подругу:

— Красавица ты, Дашка. — начала она фразу.

— Ну ладно, подруга, ты у нас сама как персик, — растаяла Дарья, — ревниво оглядывая маленькую, но очень по-женски складную, даже подруг иногда волнующую, Глафиру.

— …ума бы тебе еще хоть немножко, — с подчеркнутым сожалением закончила предложение Глаша и с визгом захлопнула за собой дверь ванной, в которую тут же глухо ударился метко брошенный шлепанец.

Выйдя из душа свежей, довольной и доброй, Глафира застала подругу с сигаретой в руке. Дашка глубоко, по-мужски, затягивалась тоненькой белой «Slims» и о чем-то размышляла так серьезно, что даже на гладком лбу натуральной блондинки появилась маленькая напряженная черточка.

— Ты чего это смолишь натощак? А сок, а кочан капусты схрумкать? — поддела безукоснительно соблюдавшую диету подругу Глаша.

— Как ты думаешь, Глашка, я и в самом деле дура-блондинка из анекдотов БашОрга? — не поворачивая головы, медленно вопросила в сияющее за окном каюты озеро Даша.

— Да ты что, серьезно? Ты же у нас лучшая на курсе, ты что, дура. — осеклась и ударила себя по губам Глафира.

— Ну вот, опять «дура», — с мукой в голосе простонала Даша и сменила дурашливый тон на серьезный. — Вот мог бы в меня влюбиться не «папик», не старый брюхатый козел-профессор, не молодой бизнесмен из фитнесс-бара, а настоящий взрослый мужчина?

Глаша оторвалась на секунду от зеркальца и губной помады и вздохнула печально:

— Если честно, то я не знаю. Я и сама сейчас как раз об этом думаю. Ну, кто я? Попка, губки, диплом журнашлюшки почти в руках. Папа — директор школы, мама — учительница, деревянный домик в частном секторе в Костроме с сортиром в лопухах и крольчатником на задворках. В Питере нам не задержаться надолго, если замуж не выскочить за первого попавшегося отмороженного ленинградца-ботаника, да и то из армянской или еврейской семьи. Улучшать кровь уроду-импотенту со скрипкой ну нет никакого желания. За Стасика, первую школьную любовь, а ныне бригадира авторитетного костромского бандита — тоже выходить нет желания. Карьеру строить через кожаные редакторские диваны — раньше на все была согласна, а сейчас — уже нет.

— Вот-вот, — угрюмо покивала красивой головкой Дарья и поплелась в душ…

Глаша, готовая к выходу, повертелась перед большим зеркалом в коридорчике, взметнула воздух длинной просторной юбкой, поправила ворот батистовый блузочки, уместила удобнее упругую правую грудь, вечно норовившую выскользнуть из символического лифчика и внезапно спросила подругу, перебиравшую после умывания наряды:

— Ты, надеюсь, не на Сашу Алишеровича запала? А?

Дарья иронично хмыкнула, натягивая тесные белые джинсы:

— Понятно, в чем дело! Не тревожься, не трону твоего аксакала! Я наметила крупную добычу! На голову меня выше! — Даша легко наклонилась, сложилась всем длинным телом, чтобы застегнуть ремешки босоножек на высоком каблуке. Глафира не удержалась и прыснула в кулачок при виде этой картины:

— Обе мы с тобой дур-р-ры, Дашка! Мы же ничего про них не знаем! Ничегошеньки! Да у них, может, по три семьи по всей России и по две за границей, и детей по десятку! А если и не так, то очень им надо нам с тобой сопли вытирать? Трахнут по разу, отряхнутся и пойдут себе дальше с песней по жизни, вершить новые подвиги и молодечества — вечные мальчишки!

Дарья упрямо вскинула точеный подбородок и сделала шикарный разворот, как на подиуме:

— Это мы еще посмотрим, кто из нас кого трахнет и сколько раз! Пошли на завтрак, пессимистка! День должен начинаться с горячей какавы, колбаски и горы сдобных булочек со сливочным маслицем! Вот такая у меня сегодня диета!

Анчаров вытащил из шкафчика дорожную сумку, нашарил на ее дне старый потертый фотоальбом и долго листал страницы с черно-белыми фотографиями. Толян курил сигарету, прихлебывая горячий чифирёк из алюминиевой кружки, и краем глаза заглядывал другу через плечо.

На этих фото не было ни их омоновского взвода верхом на броне на Домской площади, ни построения разведчиков в Кандагаре перед выходом в горы на «боевые». А была там Сашкина жена молодая — Мара — да два пацана мал-мала меньше, успевших уже вырасти, впрочем.

— Ты чего это альбом с собой потащил, Старый?

— А ты чего? — резко ответил Саня, захлопывая увесистый толстый том.

— То есть, чего я? — удивился Толян.

— Ты-то чего все свои фотки с собой в круиз взял? И все документы. И деньги у тебя в старом термосе, а совсем не коньячный спирт.

Муравьев не поперхнулся дымом, не взвился. Молча докурил сигарету и сказал сухо:

— На завтрак пора, разведчик хренов. Вечером поговорим.

— Ин и хорошо, ин и ладно, — пробормотал Анчаров, ожидавший совсем другого ответа. — Война — войной, а кухня — кухней!

— Война план покажет, — отрезал Толян и подчеркнуто медленно и спокойно отворил дверь каюты.