"Колеса ужаса" - читать интересную книгу автора (Хассель Свен)

Ножи, штыки, саперные лопатки

Мы находились в окружении. У нас не было танков. Мы снова воевали как пехотинцы. Снег валил и валил. Над степью с воем несся буран. Свистел в редколесье. Вздымал снег громадными тучами. Покрывал ледяной коркой пушки, пулеметы и автоматы. Нес свой свирепый привет из Сибири.

Солдат мог стоять часовым на посту всего четверть часа, потом его приходилось сменять, чтобы он не превратился в труп. Мы плакали от укусов мороза. С бород у нас свисали сосульки. Ноздри смерзались. Каждое дыхание было мучительным, словно удар ножа. Сними меховую рукавицу, бездумно коснись пальцами железа, и они так пристанут, что, не сорвав кожу, их не отодрать.

Гангрена стала ужасающе обычным явлением. Гниющие, дурно пахнущие конечности мы видели изо дня в день. В служивших перевязочными пунктами грязных домах одна за другой шли ампутации: удаляли ступню, кисть руки, половину ноги, руку — иногда всю, иногда часть.

Газеты стали дорогим чернорыночным товаром. За одну брали пятьдесят сигарет. Она спасет тебя, солдата, от гангрены.

За углом была навалена куча черно-синих ампутированных гангренозных конечностей. Хоть они были замерзшими, хоть ноздри смерзались, ты все равно ощущал легкий запах.

Военно-полевые хирурги делали, что могли. Зачастую во время операции источником света служили только несколько коптилок. Когда кто-то из раненых умирал, его тут же выбрасывали наружу. Дверь открывалась и закрывалась быстро, чтобы мороз не добрался до тех, кто еще жив.

Полк стоял в резерве в Петрушках. Почти полностью уничтоженные полки пополнялись новыми солдатами. Ходил слух о новых солдатах, которых сбрасывают на парашютах, даже о солдатах из особых учебных подразделений в Германии. Но никто из нас, старых фронтовиков j в это не верил.

На бумаге все выглядело замечательно. В геббель-совских журналах мы были превосходной, сильной армией, хорошо обученной и обеспеченной современным вооружением. К сожалению, в действительности все обстояло иначе. Наши резервы были плохо обучены и скверно вооружены. Поступавших к нам новобранцев учили маршировать и браво отдавать честь в соответствии с армейскими уставами. Много часов уходило на то, чтобы научить их различать звания офицеров и младших командиров. Это было очень важно. В конце концов что представляла бы собой прусская казарма без новобранцев, четко козыряющих набриллиантиненным кабинетным офицерам, которые расхаживали дома с важным видом до окончательного поражения Третьего рейха?

Некоторые из этих героев оказались в лагерях для военнопленных, где продолжали разыгрывать из себя офицеров и младших командиров. Вот и сейчас, когда пишутся эти строки,[45] кое-кто из них с важным видом расхаживает в мундире, высокопарно крича о защите Отечества. Забавно, что мы ни разу не видели никого из этой публики на фронте, на передовой, где можно было сосчитать пуговицы на гимнастерке противника. Все наши офицеры были резервистами и прошли ускоренную подготовку на длившихся несколько недель курсах.

Мы стояли возле деревни Петрушки в ожидании нового вооружения и пушечного мяса. Коротали время, играя в «двадцать одно», ища вшей и ссорясь с кем попало.

Старик набивал трубку скверно пахнувшей махоркой. Делал это он как-то успокаивающе. Было почти возможно представить себя в рыбацкой деревушке у моря лунной ночью, когда маяк заигрывает со спокойной водой.

Мы стали разговаривать так, как могут только люди, прошедшие вместе через суровые испытания. Старательно выбирали слова. Можно написать толстые тома о мыслях, крывшихся за неторопливыми словами Старика:

— Дети, дети…

Умолк даже балбес Порта, вечно сыпавший непристойностями.

Чуть помолчав, Старик заговорил:

— Вот увидите, Иван бросит на Черкассы весь Сорок второй корпус. — Выпустил большой клуб дыма и водрузил ноги в грубых сапогах на стол с грязными котелками, планшетами, ручными гранатами, парочкой автоматов и недоеденной буханкой хлеба. — На мой взгляд, русские стремятся собрать здесь свои подкрепления. Их генералы уже потирают руки, надеясь на второй Сталинград. Помяните мои слова, вся Четвертая армия отправится в преисподнюю из этой паршивой дыры.

Порта громко засмеялся:

— Что ж, почему бы нет? Рано или поздно мы все отправимся в ад и будем приветствовать дьявола на армейский манер: «Хайль Гитлер! Рот фронт!»

— Точно, и если Т-34 пихнет тебя в задницу, окажешься прямо в объятиях дьявола.

Порта и Малыш захохотали, хлопая себя по бедрам.

— Как знать, может, нам придется добывать свинец на Колыме до того, как мы попадем туда, что ты называешь адом, — вмешался Мёллер.

— Да, — задумчиво сказал Бауэр. — Может, прежде, чем оказаться в аду, о котором говорит священник, мы побываем в сталинском. Лично у меня нет никакого желания очутиться где-нибудь в районе мыса Дежнева.

— Твоего желания никто спрашивать не будет, — усмехнулся Порта. — Русские отправят тебя в дьявольский ад выстрелом из нагана, пуля снесет тебе полголовы. Будет много крови, мозгов и осколков черепа. И только твой рваный черный мундир скажет, что ты немецкий танкист. Может быть, они сделают это помедленнее. Может, отправят в грязный, холодный лагерь для военнопленных где-нибудь за Уралом и через несколько лет переломают тебе кости прикладами или нагайками. Чем именно, никакой разницы не будет. Если повезет, тебе на голову рухнет в свинцовом руднике громадная глыба горной породы. Тогда смерть будет быстрой и безболезненной.

Старик глубоко затянулся дымом из трубки.

— Если вырвемся из этого котла, скоро образуется другой. И в конце концов, когда эта гнусная война кончится, нас отправят на Восток. Тяжелая судьба родиться в этой паршивой Германии, когда художник-мазила Адольф вздумал подражать Наполеону. Хоть бы можно было не беспокоиться о родных.

Штеге засмеялся своим неподражаемым булькающим и заразительным смехом.

— Так, так, несомненно одно: Адольф проиграл войну. Если б можно было уничтожить красных фашистов вместе с нашими коричневыми, война впервые окончилась бы разумным образом.

Нашу болтовню прервал связной. Старика немедленно требовал к себе гауптман фон Барринг.

— Чую неладное, дорогие друзья, — закричал Порта. — Я, милостью Божией обер-ефрейтор замерзающей нацистской армии, почтительно докладываю: Барринг нашепчет Старику на ухо, что наш недолгий отдых подошел к концу. Мы снова в деле. Двадцать седьмой полк убийц и поджигателей опять будет орудием кабинетных стратегов. К черту их!

Дрожа в тонкой шинели, Старик затопал по снегу к дому в другом конце растянувшейся на полтора километра деревни, где располагался фон Барринг. Буран усилился. Со свистом несся над пропитанной кровью русской землей. При лютом морозе было сущим адом, когда снег хлестал нас по лицам. Холод был хуже всего остального, разве что за исключением невозможности выспаться.

Порта оказался прав. Через час Старик вернулся и объявил, что наша рота вместе с третьей и восьмой должна войти в состав боевой группы, которая образует клин, чтобы полк мог попытаться вырваться из котла. Нашей задачей было выдвинуться к Тераске и там пробить брешь в позициях русских. Противник закрепился там прочно. Достигнув деревни, мы должны будем быстро выбить его. Артиллерия поддерживать нас не будет. Наш единственный шанс — внезапная ночная атака. И, наконец, у нас очень мало патронов для стрелкового оружия. Фактор внезапности должен компенсировать нашу слабость против численно превосходящих сил противника.

Оберет Хинка пришел проводить нас. Пожал руки трем молодым командирам рот. Они были не обычными «золотистыми фазанами», а выдвинулись в офицеры из рядовых.

Мы не питали никаких иллюзий. Мы знали свое дело. Убивать — единственное, чему нас научили, но уж этому научили хорошо.

— Вы знаете, что вам предстоит, — обратился к нам Хинка. — Я полагаюсь на вас и на вашего командира гауптмана фон Барринга. Вы должны будете произвести внезапную штыковую атаку без единого выстрела. Желаю удачи!

Уходили мы с дурными предчувствиями. Мы еще не знали, что бой будет длиться несколько дней. И что из трех рот уцелеют лишь немногие.

Когда стемнело, фон Барринг атаковал южную сторону села Тераска. Ночь была безлунной, морозной, снег сиял белизной. Однако суровая погода стала нашим союзником.

Весь день разведывательный дозор в маскировочных халатах лежал перед самыми позициями русских. Командир дозора сообщил только о слабом сосредоточении войск.

Нам предстояло быть штурмовым отрядом на правом фланге боевой группы. Перед тем как мы поползли, Штеге прошептал:

— Единственное утешение — мы на пути к свободе.

Ему никто не ответил. Где можно обрести свободу? И на той, и на другой стороне колючая проволока и угнетение были одинаковыми.

Каждый сжимал оружие и вглядывался в грозящую смертью ночь. Позади и по обоим флангам мы видели очереди трассирующих пуль. Это ясно говорило, что кольцо постоянно сжимается. Вскоре Иван нас раздавит.

Эта атака была последней отчаянной попыткой вырваться из западни.

От человека к человеку шепотом был передан приказ:

— Примкнуть штыки! Вперед!

Роты медленно двинулись. Солдаты были почти невидимы в длинных белых халатах.

Противник обнаружил нас, когда мы были в нескольких метрах перед его позициями, но было уже поздно. Мы бросились вперед, и после недолгой, яростной стычки позиция была смята. Другие подразделения полка шли за нами по пятам, приканчивая последних русских.

Мы двигались вперед, несмотря на сильный огонь из леса возле хутора Селище. Бежали, совершенно опьяненные успехом. Порта поливал в упор новые позиции из шипящего огнемета. Удача не изменяла нам и на сей раз, потерь мы почти не несли.

Когда, запыхавшиеся и усталые, мы среди ночи достигли дороги Сухини — Шендеровка, в стороне Сухини явственно слышался шум моторов. Шепотом был передан приказ залечь у обочины.

Все принялись лихорадочно окапываться в снегу. Мы лежали за двумя противотанковыми орудиями и прислушивались к рокоту двигателей, становившемуся все громче.

Ждать пришлось недолго. На заснеженной дороге появилась длинная колонна больших грузовиков. Они ехали на первой скорости, ревя моторами.

Мы молча скорчились в ожидании — дикие звери, готовые бестрепетно, беспощадно убивать едущих мимо. У этих людей были матери и отцы, которых раздавит горе, когда они получат сообщение: «Ваш сын пал в бою с немецко-фашистскими захватчиками, защищая нашу любимую советскую Родину…»

А у нас разве было не то же самое? Разве у нас не было матерей и отцов, с ужасом ожидавших того же, в сущности, сообщения: «Пал за фюрера и отечество…» Словно какая-то нелепая фраза могла утешить мать, которая по-прежнему видела в сыне мальчика, какой бы мундир он ни носил. Сколько матерей получат такие сообщения, пока не кончатся бои под Черкассами? Однако в газетах не упоминалась эта кровавая баня, а в армейских донесениях сообщалось только о «местном оборонительном бое в районе Черкасс».

Мы решили, что на грузовиках размещен полк, направляющийся к тому месту, где мы прорвались. Очевидно, русские не знали о том, что произошло.

Когда мы открыли огонь из автоматического оружия с десятиметрового расстояния, неожиданность была полной. Первые несколько грузовиков накренились и вспыхнули. Кое-кто из сидевших там успел выпустить несколько автоматных очередей, прежде чем они были уничтожены нашим сосредоточенным огнем.

Три грузовика с минометами были уничтожены за несколько секунд. С одного успели выпустить несколько мин, но они взорвались далеко позади нас, не нанеся никакого ущерба. Несколько человек пытались убежать, но их скосили наши пулеметы.

В три часа ночи наша боевая группа снова пошла в атаку, на сей раз на село Нова-Буда. Мы пока что не слышали оттуда ни единого выстрела.

Гауптман фон Барринг решил, что атаковать нужно с двух сторон, с севера и с юга, и опять только штыками.

Мы приблизились, словно призраки, к первым часовым на краю села. Я видел, как Порта и Легионер перерезали одному горло. Малыш и Бауэр разделались с другим. Часовые не издали ни звука. Один из них немного подергал ногами в снегу, кровь била из него фонтаном.

Мы поползли вперед, будто змеи, такие же неслышные и опасные. Во главе с Портой вломились в один из первых домов и обнаружили нескольких русских солдат, спавших на глинобитном полу, завернувшись в длинные шинели. Мы молниеносно набродились на них. Тяжело дыша, яростно кололи длинными боевыми ножами. Мой нож глубоко вошел в грудь одному. Он вскрикнул. Я в отчаянии ударил ногой по его бледному лицу с испуганными глазами. Потом снова и снова бил коваными сапогами по тому, что некогда было лицом.

Другие убивали так же деятельно. Порта всадил нож в пах здоровенному сержанту, который почти успел встать.

Запах горячей крови и дымящихся внутренностей был жутким. Меня вывернуло наизнанку. Один из наших солдат расплакался и был готов завопить, но Порта отправил его в нокаут. Безумный крик в это время был бы роковым для нас.

Мы выбежали и двинулись по длинной улице. Из нескольких домов слышались приглушенные звуки боя и стоны. То было одно из самых крупных массовых убийств, какие мы совершали.

В руке у Малыша была казачья шашка. Я видел, как он одним взмахом обезглавил русского лейтенанта. И отскочил, когда голова покатилась по полу. Она ударилась о ногу Легионера, тот отшвырнул ее пинком.

Мы перебегали от дома к дому и когда выходили, внутри живых не оставалось.

К шести часам село было в наших руках. Мы с лихорадочной поспешностью начали окапываться в снегу. Как только русские поймут, что случилось, они попытаются отбить село. Никто из попавших к ним в руки не останется в живых. Здесь царило только одно правило. То самое, которое так часто выкрикивали Гитлер и Геббельс: «Сражаться до последнего человека, до последнего патрона!»

Только нам было плевать на отечество и военные цели Гитлера. Мы сражались лишь за свои жизни. Может быть, вели свой «местный оборонительный бой».

Вся наша группа расположилась в большой общей снеговой яме. Старик лежал на спине, подложив под голову противогазную коробку и закутавшись в русскую шинель. Порта сидел по-турецки на двух свертках с добычей. В руке он держал ополовиненную бутылку водки, громко рыгал и облизывал губы.

— Черт возьми, что это за война? Сперва противник бежит от нас, потом преследует. И подумать только, что врач запретил мне бегать. Скажу вам по секрету, друзья, у меня слабое сердце, утомляться мне противопоказано. Врач, который мне это сказал, не был, к сожалению, членом партии, поэтому меня посадили в тюрьму и отправили в эту вонючую нацистскую армию. Теперь, конечно, никто не спрашивает меня о сердце и о том, могу ли я выдержать это турне по России. Если не бежать, Иван всадит штык тебе в задницу, а это, говорят, очень больно. Если бы только как-то договориться с этими зверюгами, можно было б немного замедлить темп. Видимо, Сталин пообещал им картофельного пюре со свининой и много масла, когда они дойдут до Курфюрстендам. Что-то должно болтаться у них перед носом, чтобы заставить бежать так быстро.

Он отпил большой глоток из бутылки, выпиравший кадык заходил вверх-вниз. Всегда казалось, что кадык пьянеет раньше него.

Порта передал бутылку Легионеру и сказал Старику:

— Поскольку ты унтер, «серебристый фазан», тебе придется подождать, пока приличные люди не глотнут этого изысканного напитка — так что закуривай трубку!

Потом вырвал бутылку у Легионера.

— Треклятая пустынная крыса, — завопил он с притворной яростью. — Вот как, значит, ты пьешь? Клянусь, тебе нужно было родиться верблюдом!

И сам сделал глоток, потом передал бутылку следующему. Это повторялось каждый раз, поэтому бутылка, когда дошла до Старика, почти опустела. Старик разразился бранью.

Порта приподнял бровь, вставил в глазницу монокль и поправил цилиндр.

— Дорогой Старик, не забывай, серебристый ты фазан, что находишься среди благородных, хорошо воспитанных людей. Поэтому выбирай выражения. Встать, смирно, паршивый унтер! Не видишь Божией милостью обер-ефрейтора? Веди себя прилично, паршивый скот. Мы тебя еще воспитаем.

Он приподнялся и, по своему обыкновению, громко испортил воздух.

— Как только ты не охрипнешь от своей болтовни, — сказал Старик. — Но погоди, как появятся русские, так ты заткнешься. Что-то мне подсказывает, им не терпится добраться до нас.

— Ты удивительно проницателен, — заметил с презрительной улыбкой Порта. — Я-то думал, Иван хочет построить триумфальную арку, чтобы мы прошли через нее гусиным шагом. Потом, может, когда выйдем из котла, парочка комиссаров из Красной армии будет ждать нас с клубникой и мороженым. Ты так себе представляешь это, идиот? Разве не знаешь, что мы воюем за жизненное пространство? Это означает гибель множества людей с обеих сторон, и в последний день войны все вы, золотистые и серебристые фазаны, получите по заслугам, так что манящего нового жизненного пространства вам не захватить. Красивая картина, а, охотник за Железным крестом?

Он развернул один из свертков, нашел еще одну бутылку и ударом основанием ладони о дно выбил пробку.

— Давайте немного согреемся. В этом современном доме очень сквозит. Слава Богу, печка у нас портативная, поэтому мы не зависим от домовладельца.

Водка замечательно согрела нас. Мы смеялись и орали так громко, что, должно быть, было слышно русским.

В нашу яму спрыгнул лейтенант Кёлер, за ним — Хардер. Кёлер стряхнул с себя снег и принялся вертеть из махорки и газетной бумаги самокрутку.

— Брр, до чего холодно…

Он протянул готовую самокрутку Порте и принялся за другую.

Порта усмехнулся ему в лицо.

— Обычно я ничего не принимаю от офицеров.

Кёллер, продолжая свое дело, спокойно сказал:

— Кончай ты, рыжая обезьяна.

— До чего невоспитанны эти большие шишки, — продолжал Порта и сделал непристойный жест, относящийся ко всем офицерам. — Пожалуй, подам в отставку и поеду домой. Раз мои знакомые по учебке выбились в начальство, находиться здесь невыносимо. Не осталось ни одного воспитанного человека.

Не обращая внимания на шутовство Порты, которому водка ударила в голову, Кёлер сказал:

— Русские собирают силы, чтобы атаковать с северной опушки леса. Думаю, вы окажетесь в центре удара, так что будьте начеку.

Порта, у которого был портативный приемник, поймал немецкую радиостанцию, передающую легкую музыку. Мужчина с нежным, приторным голосом блеял популярную песенку.

Мы переглянулись и расхохотались.

— Превосходно, — выкрикнул Кёлер в промежутке между приступами смеха. — Мы здесь ждем смерти в снежной яме на лютом холоде, а дома поют о великой любви, девушках в соблазнительных платьях и золотых лунах. Выброси к черту эту чертову штуку!

Кто-то выключил приемник. Порта достал флейту и заиграл то, что было понятно нам всем:

Es geht alles vorьber Es geht alles vorbei. Der Schnapps vom Dezember Kriegen wir im Mai. Zuerst fallt der Furer Und dann die Partei.[46]

К нашему пению присоединились солдаты в других ямах, и последние две строки прозвучали над снежной пустыней с таким энтузиазмом, который опалил бы сердца упомянутых в них.