"Разгневанные мертвецы" - читать интересную книгу автора (Тенн Уильям)

Уильям Тенн Разгневанные мертвецы

Я стоял перед воротами Свалки и ощущал, как мой желудок медленно сводят болезненные спазмы — такие же, как в тот день, когда на моих глазах всю эскадру землян — с экипажами почти в двадцать тысяч человек — разнесло на кусочки во время Второй битвы за Сатурн более одиннадцати лет назад. Но тогда я видел на экране обломки кораблей и мысленно слышал вопли погибающих; тогда вид похожих на коробки эотийских звездолетов, рыскающих среди дрейфующих в пустоте жутких ошметков, заставил меня покрыться ледяным потом, который обволок лицо и шею.

Сейчас же я видел лишь большое, ничем не примечательное здание, очень похожее на сотни других предприятий в промышленных пригородах Старого Чикаго, очередную фабрику, окруженную забором с запертыми воротами и обширными испытательными площадками — Свалку. И все же пот на коже был еще холоднее, а спазмы в желудке резче, чем во время любой из тех бесчисленных и жестоких битв, породивших это место.

А все это очень даже понятно, сказал я себе. То, что я испытываю, есть ведьма-прапрабабушка всех страхов, самое глубинное отрицание, на какое только способна моя плоть. Понятно-то оно понятно, да только от этого понимания не легче. Я никак не мог себя заставить подойти к охраннику у ворот.

Я уже почти взял себя в руки, но тут заметил возле ограды огромный квадратный и слегка пованивающий ящик с бросающейся в глаза разноцветной надписью на стенке:

МУСОР — ЭТО БОГАТСТВО

БРОСАЙТЕ ВЕСЬ МУСОР СЮДА

помните:

ВСЕ ИЗНОШЕННОЕ МОЖНО ВОССТАНОВИТЬ

ВСЕ ИСКАЛЕЧЕННОЕ МОЖНО УТИЛИЗИРОВАТЬ

ВСЕ ИСПОЛЬЗОВАННОЕ МОЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ СНОВА

БРОСАЙТЕ ВЕСЬ МУСОР СЮДА

Полиция утилизации

Я видел эти квадратные, разделенные на отсеки ящики с такими же надписями в каждой казарме, каждом госпитале и рекреационном центре от Земли до пояса астероидов. Но здесь, возле Свалки, он смотрелся совсем иначе, а надпись приобретала другой смысл. Интересно, висят ли у них внутри другие плакаты, покороче. Да вы сами их видели: «Нам нужны все наши ресурсы для победы», и «МУСОР — НАШ КРУПНЕЙШИЙ ПРИРОДНЫЙ РЕСУРС». Лишь простодушный болван украсил бы подобными плакатами стены именно этого здания.

Все искалеченное можно утилизировать... Я напряг правую руку, обтянутую синей тканью комбинезона. Она казалась частью моего тела и всегда будет такой казаться. А через пару лет, если я проживу так долго, тонкий белый шрам, опоясывающий локтевой сустав, станет и вовсе незаметен. Конечно. Все искалеченное можно утилизировать. Все, кроме одного. Самого главного.

И мне еще меньше захотелось входить.

Тут я и заметил того парня. С Аризонской базы.

Он стоял перед будкой охранника, оцепенев, как и я. На его форменной фуражке сияла золотом новенькая буква Y с точкой в центре: эмблема командира «рогатки». Вчера на инструктаже этой фуражки у него не было, и это означало лишь одно: назначение произошло только сегодня. Выглядел он очень молодым и очень испуганным.

Я запомнил его еще на инструктаже. Когда нас попросили задавать вопросы, он робко поднял руку, а когда ему дали слово, пару раз облизнул губы и наконец выпалил:

— Извините, сэр, но они... они не очень скверно пахнут?

Грянул дружный хохот, тот визгливо-лающий хохот, который издают люди, весь день пребывавшие на грани истерики и чертовски обрадованные тем, что кто-то наконец выдал нечто такое, что можно назвать смешным.

Седой офицер, проводивший инструктаж и тоже едва не улыбнувшийся, подождал, пока истерический смех стихнет, и серьезно ответил:

— Нет, ничем скверным они не пахнут. Если, конечно, регулярно моются. Совсем как вы, господа.

Мы мгновенно стихли. Даже парнишка, усевшись с пунцовым от смущения лицом, стиснул после такого напоминания челюсти. И лишь двадцать минут спустя, когда инструктаж закончился, я ощутил, как болят все еще напряженные мускулы на лице.

Совсем как вы, господа...

Я тряхнул головой и подошел к парню.

— Привет, командир, — сказал я. — Давно здесь стоишь?

— Больше часа, командир, — ответил он, выдавив улыбку. — Поймал в восемь пятнадцать транспорт с Аризонской базы. Почти все остальные парни еще отсыпались после вчерашнего. А я лег спать пораньше: хотел дать себе как можно больше времени освоиться с мыслью о том, что мне здесь предстоит. Да только, кажется, ничего из этого не вышло.

— Знаю. Есть вещи, к которым привыкнуть нельзя. Такое, к чему вообще нельзя привыкнуть.

Он взглянул на мою грудь.

— Полагаю, вы не первый раз командуете «рогаткой»?

Первый? Скорее, двадцать первый, сынок! Но тут я вспомнил, что все говорят мне, как молодо я выгляжу для своих медалей, да и парень, черт возьми, был такой бледный от волнения...

— Нет, не первый. Но до сих пор у меня не было экипажа из покойников, так что мне это столь же в новинку, как и тебе. Слушай, командир, у меня тоже коленки дрожат. Может, пройдем через ворота вместе? Тогда худшее останется позади.

Парень энергично кивнул. Мы взялись за руки, подошли к охраннику и показали ему предписания.

— Идите все время прямо, — посоветовал он, открывая ворота. — Садитесь на любой лифт слева и поднимайтесь на пятнадцатый этаж.

Все еще держась за руки, мы приблизились к главному входу в большое здание, поднялись по длинной лестнице и вошли в дверь, над которой висела красно-черная табличка:

ЦЕНТР УТИЛИЗАЦИИ

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРОТОПЛАЗМЫ

ОТДЕЛОЧНЫЙ ЗАВОД ТРЕТЬЕГО ОКРУГА

В главном вестибюле мы увидели несколько пожилых, но сохранивших осанку мужчин и множество симпатичных девушек в форме. Я с удовольствием отметил, что почти все они беременны. Первое приятное зрелище почти за неделю.

Мы свернули налево к лифтам.

— Пятнадцатый, — сказал я девушке-лифтерше. Она нажала кнопку и стала ждать, пока кабина лифта заполнится. Кажется, она не была беременна. Интересно, в чем у нее проблема?

Взглянув на погоны других пассажиров лифта, я без труда справился с разыгравшимся было воображением. Эти погоны меня едва не доканали — круглые и красные, с черными буквами «ВСЗ» поверх белых букв «Г-4». «ВСЗ», разумеется, означало «Вооруженные Силы Земли»: эти буквы являлись общим обозначением всех тыловых частей и учреждений. Но почему не «Г-1», то есть «личный состав»? «Г-4» соответствовало Отделу Снабжения. Снабжения!

Вы всегда можете положиться на ВСЗ. Тысячи специалистов всевозможных званий и должностей неустанно напрягают свои образованные головы, поддерживая высокий боевой дух тех, кто находится на боевом периметре... но всякий раз, когда дело касается мелочей, старые и надежные ВСЗ обязательно выберут самое уродливое название или термин, худшее из возможных.

О, конечно, сказал я себе, нельзя двадцать пять лет вести сокрушительную и бескомпромиссную межзвездную войну и при этом сохранить каждую красивую мысль новенькой и целехонькой. Но только не «Снабжение», господа. Только не здесь — не на Свалке. Давайте попробуем сохранить хотя бы видимость приличия.

Тут кабина поехала вверх, девушка-лифтерша начала объявлять этажи, и у меня появилось множество новых тем для размышления.

— Третий этаж — прием и классификация трупов, — пропела лифтерша.

— Пятый этаж — первичная обработка органов.

— Седьмой этаж — восстановление мозга и регулировка нервной системы.

— Девятый этаж — косметика, элементарные рефлексы и управление мускулатурой.

Начиная с этого этажа я заставил себя не слушать, как это делаешь, например, находясь на борту тяжелого крейсера в тот момент, когда задний двигательный отсек разносит залп эотийского линкора. Побывав в такой ситуации несколько раз, обучаешься как бы запечатывать себе уши и мысленно убеждать себя: «Я никого не знаю в этом проклятом двигательном отсеке, совсем никого, и через пару минут все снова будет хорошо и спокойно». Так оно через пару минут и получается. Единственная проблема возникает лишь, если тебя, хочешь ты этого или нет, назначают в аварийную команду, которой приказывают проникнуть в это наполненное дымом и паром помещение, соскрести со стен кровавые ошметки и привести двигатели в порядок.

Так же и теперь. Едва я приказал себе не слышать голос лифтерши, как лифт добрался до пятнадцатого этажа («Собеседование и отправка»), и мы с парнем вышли.

Теперь он был по-настоящему зеленый. Колени заметно подгибались, а плечи поникли и подались вперед, словно у него были кривые ключицы. И я вновь испытал к нему благодарность — ничто так не поднимает дух, как необходимость о ком-то позаботиться.

— Пошли, командир, — прошептал я. — Вперед, в атаку. Взгляни на все иначе: для таких, как мы с тобой, это практически воссоединение с семьей.

Я тут же понял, что ляпнул не то — парень взглянул на меня так, словно я врезал ему по лицу.

— Не стану благодарить вас за напоминание, мистер, — сказал он. — Lаже если мы в одной лодке.

И он зашагал на негнущихся ногах в приемную.

Я был готов откусить себе язык и торопливо догнал его.

— Извини, парень, — искренне произнес я. — Брякнул, не подумав. И постарайся не злиться на меня: ведь мне, черт возьми, тоже пришлось услышать собственные слова.

Он остановился, подумал немного и кивнул. Потом улыбнулся:

— Ладно. Я не злюсь. Эта война — грубая штука, верно?

— Грубая? — Я улыбнулся в ответ. — Знаешь, мне говорили, что если не станешь вести себя осторожно, то тебя даже могут убить.

В приемной сидела пухлая блондиночка с двумя обручальными кольцами на одной руке и с третьим на другой. Если я правильно вспомнил нынешние обычаи, это означало, что она дважды вдова и снова замужем.

Блондинка взяла наши приказы, прочла их и затараторила в микрофон:

— Внимание, отдел окончательной подготовки. Внимание, отдел окончательной подготовки. Вызываются к немедленной отправке следующие серийные номера: 70623152, 70623109, 70623166 и 70623123. А также номера 70538966, 70538923, 70538980 и 70538937. Просьба проверить соответствие серийных номеров заказанным, а также все данные выходных форм ВСЗ номер 362 на соответствие Инструкции ВСЗ номер 7896 от 15 июня 2145 года. Сообщить о готовности к собеседованию.

Да, она произвела на меня впечатление. Почти такую же процедуру можно наблюдать в отделе снабжения, если зайти туда за комплектом выхлопных дюз.

Девушка посмотрела на нас и одарила приветливой улыбкой:

— Ваши экипажи через минуту будут готовы. Не желаете ли присесть, господа?

Господа присели.

Через некоторое время она встала, чтобы достать что-то из шкафчика на стене. Когда она возвращалась к столу, я заметил, что она беременна — на третьем или четвертом месяце, — и я, естественно, удовлетворенно кивнул. Краем глаза я заметил, что парень тоже легонько кивнул. Мы переглянулись и усмехнулись.

— Это такая жестокая война, — сказал он.

— Откуда ты? — спросил я. — Судя по акценту, не из Третьего округа.

— Верно. Я родился в Скандинавии, в Одиннадцатом военном округе. Мой родной город Гетеборг в Швеции. Но когда я получил... назначение, то, естественно, решил больше не встречаться с родными и попросил перевести меня в Третий округ. Так что я теперь буду здесь проводить отпуска и попадать в госпитали после ранений.

Я слышал, что подобное желание возникает у многих молодых «рогаточников». Сам-то я никогда не получу возможность проверить, какими окажутся мои эмоции при встрече с родителями. Отец погиб во время самоубийственной для нас попытки отбить у врага Нептун, когда я еще учился в старших классах азам боевой подготовки, а мать была секретарем в штабе адмирала Рагуцци, когда два года спустя флагманский корабль «Фермопилы» получил прямое попадание при знаменитой обороне Ганимеда. Это было, разумеется, до принятия «Кодекса о деторождении», и женщины еще служили на административных должностях по всему боевому периметру.

С другой стороны, по меньшей мере два моих брата еще могли оказаться живы. Но я не пытался разыскать их, став командиром «рогатки», и потому решил, что мы с парнем испытываем одинаковые чувства — а чему тут удивляться?

— Вы из Швеции? — спросила блондинка. — Мой второй муж тоже был родом из Швеции. Может, вы его знали... Свен Носсен. У него было много родственников в Осло.

Парень закатил глаза, словно и в самом деле напряженно вспоминал. Якобы перебирал имена всех шведов, живших в Осло. Через некоторое время он покачал головой:

— Нет, не помню такого. Но я редко выезжал из Гетеборга до призыва.

Она сочувственно вздохнула, жалея провинциального парня. Типичная блондинка с кукольным личиком из классического анекдота. Дура дурой. И все же... сколько сейчас на внутренних планетах системы очень умных и женски озабоченных красоток, которым приходится чуть ли не сражаться между собой, деля на пятерых какого-нибудь безнадежного идиота, обладающего хотя бы минимальными мужскими способностями. Или за сертификат из местного банка спермы. А у этой блондиночки уже третий полноценный муж.

Быть может, подумал я, если бы стал искать себе жену, то выбрал бы именно такую девушку, чтобы позабыть вонь скрэмблерных лучей и басовитый грохот «ирвинглов», выплевывающих заряд за зарядом. Быть может, я захочу увидеть как раз нечто такое симпатичное и простое, возвращаясь домой после хитроумных схваток с эотийцами, когда в голове бьется лишь одна мысль — какой боевой ритм эти вонючие насекомые применили на этот раз? Быть может, если я когда-нибудь женюсь, такая прелестная пустышка окажется для меня более желанной, чем... довольно. Может быть. Будем считать это интересной психологической проблемой.

Тут я заметил, что она обращается ко мне:

— У вас никогда не было прежде экипажа такого типа, командир?

— Вы имеете в виду зомби? Счастлив сказать, что пока нет.

Блондинка неодобрительно надула губки. Должен признать, смотрелось это не хуже, чем если бы она выразила одобрение.

— Нам не нравится это слово.

— Ну хорошо, тогда нули.

— Нам не нравится и... это слово. Ведь вы говорите о людях — таких же, как и вы, командир. Ну, почти таких же.

Я ощутил, как во мне закипает злость, совсем как тогда у парня в приемной, но потом понял, что она ничего дурного в виду не имела. Она попросту ничего не знает — ведь это, черт подери, не указано в наших предписаниях. Я расслабился.

— Тогда скажите, как вы их здесь называете?

Блондинка выпрямилась:

— Мы называем их заменителями солдат. Эпитет «зомби» применялся по отношению к устаревшей двадцать первой модели, снятой с производства более пяти лет назад. Вы же получите индивидуумов на основе моделей семьсот пять и семьсот шесть, которые практически безупречны. Более того, в некоторых отношениях они...

— И кожа у них не синеватая? И ходят они не как лунатики?

Она энергично затрясла головой, и глаза у нее вспыхнули. Девочка явно проштудировала документацию. Выходит, не такая уж она и пустышка; не гений, но мужьям было о чем с ней поговорить между двумя заходами.

— Цианоз был результатом плохого насыщения крови кислородом, — с энтузиазмом затрещала она. — Кровь представляла для нас вторую труднейшую проблему при реконструкции тканей, но труднее всего пришлось при работе с нервной системой. К тому времени, когда тела поступали к нам, клетки крови обычно находились в наихудшем состоянии, но мы научились очень качественно восстанавливать сердца. Зато если в бою происходит даже малейшее повреждение мозга или позвоночника, приходится начинать с нуля. Моя кузина Лорна работает в отделе настройки нервной системы, так она мне рассказывала, что достаточно всего раз неправильно соединить нервы — а вы сами знаете, командир, как работается в конце дня, когда глаза устают и начинаешь поглядывать на часы — так вот, всего одно неправильное соединение, и рефлексы у законченного индивидуума оказываются настолько скверными, что его приходится возвращать на третий этаж и начинать все сначала. Но вам на этот счет тревожиться не придется. Начиная с модели 663 мы ввели систему двойной параллельной инспекции. А модели семисотой серии... о, они получились просто замечательными!

— Неужели настолько хорошими, что превзошли старомодную модель мамочкиного сынка?

— Ну... — задумчиво протянула она. — Вы просто изумитесь, командир, взглянув на диаграммы их эксплуатационных качеств. Разумеется, остается крупный недостаток, единственный вид деятельности, который мы не смогли...

— Но вот чего я не могу понять, — вмешался парень, — так это почему вам приходится использовать трупы?! Тело прожило свое, война для него закончилась, так почему бы не оставить его в покое? Я знаю, что эотийцы могут превзойти нас в численности, просто увеличив число маток на своих флагманских кораблях; знаю и то, что людские ресурсы — крупнейшая проблема ВСЗ... но ведь мы давным-давно научились делать синтетическую протоплазму. Так почему нельзя синтезировать все тело, от кончиков ногтей на ногах до коры головного мозга, и поставить на конвейер производство настоящих андроидов, от которых при встрече не разит мертвечиной?

— Наша продукция не воняет! — возмутилась блондинка. — Отдел косметики теперь гарантирует, что у новых моделей тело пахнет даже меньше, чем у вас, молодой человек! И должна вам заявить, что мы отнюдь не занимаемся оживлением трупов; мы утилизируем человеческую протоплазму, заново используем изношенный и поврежденный человеческий клеточный материал в области, где испытывается самая острая нехватка, то есть в живой силе. Могу заверить, у вас язык не повернулся бы назвать трупами то, что иногда к нам поступает. Иногда в целой партии — а партия состоит из двадцати погибших — не удается набрать материал для изготовления одной-единственной работающей почки. Тогда нам приходится брать в одном месте немного соединительной ткани, в другом кусочек селезенки, модифицировать, осторожно смешивать, активи...

— Как раз об этом я и спрашивал. Зачем столько хлопот, разве нельзя начать с настоящего исходного сырья?

— Какого, например? — спросила она.

Парень махнул рукой в черной перчатке:

— С исходных элементов — углерода, водорода, кислорода и так далее. Весь процесс стал бы намного чище.

— Исходные элементы должны откуда-то поступать, — мягко заметил я. — Кислород и водород можно добыть из воздуха и воды. А углерод?

— Там же, где его добывают для производства прочих синтетических материалов — из угля, нефти, целлюлозы.

Блондинка уселась и расслабилась.

— Все это органические вещества, — напомнила она. — Но если вы собираетесь использовать сырье, которое уже однажды было живым, то почему бы не использовать то, что максимально приближено к конечному продукту? А лучшим и дешевейшим сырьем для производства заменителей солдат являются солдатские тела.

— Конечно, — отозвался парень. — Весьма логично. Куда еще девать мертвые и искалеченные солдатские тела? Не закапывать же их в землю, где они станут просто отходами.

Очаровательная блондиночка начала было согласно улыбаться, но вгляделась в лицо парня и передумала. Ее уверенность куда-то испарилась, и когда коммуникатор на ее столе зажужжал, она проворно наклонилась к микрофону.

Я смотрел на нее с одобрением. Определенно не пустышка. Просто женственная. Я вздохнул. Понимаете, я многое на гражданке воспринимаю неправильно, но лишь с женщинами моя неправильность становится постоянной проблемой. И это вновь доказывает, что чертовски много всяких странных событий, как выясняется, оборачивается к лучшему.

— Командир, — обратилась она к парню, — пройдите, пожалуйста, в комнату 1591. Ваш экипаж вскоре будет там. А вы, командир, — повернулась она ко мне, — будьте любезны пройти в комнату 1524.

Парень кивнул и зашагал прочь, очень прямой и напряженный. Подождав, пока за ним закроется дверь, я наклонился к блондинке.

— Мне хочется, чтобы «Кодекс о деторождении» вновь изменили, — сказал я ей. — Из вас получился бы отличный тыловой офицер по ориентации. Поговорив с вами, я понял суть Свалки гораздо лучше, чем после десяти инструктажей.

Она с тревогой всмотрелась в мое лицо.

— Надеюсь, вы сказали это искренне, командир. Видите ли, мы все очень преданы этому проекту. Мы чрезвычайно гордимся достижениями нашего предприятия и постоянно обсуждаем их... повсюду, даже в кафетерии. И мне слишком поздно пришло в голову, что вы можете... — она покраснела, и ее лицо стало пунцовым — так краснеют только блондинки, — можете принять мои слова на своей счет. Мне очень жаль, если...

— Вам не за что извиняться, — заверил я. — Все, что вы говорили, называется профессиональной увлеченностью. Я в прошлом месяце был в госпитале и слышал, как два хирурга обсуждали, как починить человеку руку и сделать ее здоровой, и говорили они так, словно собирались приколотить новую ручку к дорогому креслу. Я их с интересом послушал и многое узнал.

Уходя, я увидел в ее глазах благодарность — а от женщин можно уходить только так, — и направился в комнату 1524.

Очевидно, когда на фабрику не приезжали за утилизированными человеческими отходами, это помещение использовалось как класс. Несколько стульев, длинная доска, пара схем на стене. На одной из схем была приведена информация об эотийцах — та небогатая и сконцентрированная информация, которую нам удалось собрать об этих гадах за кровавые четверть века, прошедшие с тех пор, когда они рванулись мимо Плутона на захват нашей солнечной системы. Схема мало изменилась по сравнению с той, которую я учил еще в школе, немного удлинился лишь перечень сведений о степени интеллекта и мотивациях. Все это, разумеется, лишь теория, но гораздо более тщательно обдуманная по сравнению с материалом, который я зубрил. Ныне специалисты пришли к заключению, что причина, из-за которой все попытки установить с ними связь закончились провалом, заключается не в том, что это существа, одержимые завоевательской манией, а в том, что они страдают такой же доведенной до предела ксенофобией, как и их менее разумные двоюродные родственники на Земле — общественные насекомые. Стоит, к примеру, муравью забрести в чужой муравейник — чик! Никаких дискуссий, его приканчивают прямо у входа, а если насекомое-нарушитель принадлежит к другому виду, то муравьи-охранники реагируют еще быстрее. Поэтому, несмотря на эотийскую науку, которая в слишком многих отношениях превосходит нашу, они чисто психологически неспособны на ментальную проекцию или эмпатию, без которых невозможно понять, что чужое на вид существо обладает разумом, чувствами — и правами! — практически такими же, как и ты сам.

Что ж, может, оно и так. А пока мы завязли в убийственной патовой ситуации по всему периметру непрерывного сражения, который иногда растягивается до Сатурна, а иногда сжимается до орбиты Юпитера. Если отбросить вероятность изобретения оружия такой сокрушительной мощи, что мы сумеем уничтожить их флот быстрее, чем они ухитрятся обзавестись новым, что им до сих пор удавалось, наша единственная надежда на победу заключается в том, чтобы как-то отыскать звездную систему, откуда они заявились, как-то построить не один звездолет, а целый флот, и как-то раздолбать их родную планету или навести там такого шороху, чтобы они испугались и отвели свой флот для ее обороны. Многовато получается этих «как-то».

Но если мы желаем продержаться до момента, когда эти «как-то» начнут осуществляться, то список новорожденных у нас должен стать длиннее списка боевых потерь. В последнее десятилетие этого не происходило, несмотря на все более и более жесткий «Кодекс о деторождении», постепенно обращавший в прах все наши моральные принципы и общественные достижения. Потом настал день, когда кто-то из Полиции утилизации обратил внимание на то, что почти половина наших кораблей изготовляется из металлолома, собранного после сражений. И он задумался: а куда подевались бывшие экипажи этих обломков?..

И тогда блондинка и ее коллеги впервые произнесли термин «заменители солдат».

Я был компьютерщиком второго класса на старом «Чингисхане», когда первая их партия прибыла на борт в качестве пополнения. И скажу вам, друзья, у нас имелись веские основания называть их «зомби»! Почти все они были синие, как ткань их униформы, дышали столь шумно, словно были астматиками со встроенным в легкие мегафоном, глаза сияли разумностью медузы... а как они ходили!

Мой друг Джонни Краро, которому довелось стать первым погибшим во время Великого Прорыва 2143 года, обычно говорил, что они словно пытаются спуститься по склону крутого холма, у подножия которого вырыта большая и уютная могила семейного размера. Тело прямое и напряженное. Руки и ноги двигаются медленно-медленно, а потом резко — дерг! Жутко, как в аду.

Они годились только для самой тупой физической работы. Но даже в этом случае... если прикажешь зомби вытереть лафет орудия, то надо не забыть через час вернуться и «выключить» его, а то он протрет и лафет, и обшивку насквозь. Конечно, не все они были настолько тупыми. Джонни Краро говорил мне, что ему даже попадалось несколько таких, что достигали умственного уровня имбецилов — когда были в нормальном состоянии.

С точки зрения ВСЗ, их погубили битвы. Но нельзя сказать, что они во время сражения трусили — как раз наоборот. Старый корабль дергается и скрежещет, каждые несколько секунд меняя курс; каждый «ирвингл», скрэмблер и нуклеонная гаубица на огневой палубе раскаляются чуть ли не добела от выделяемого тепла; громкоговорители в переборках хрипло выстреливают команды, которые человеческие мускулы не успевают выполнять; техники из аварийной команды с искаженными от напряжения лицами носятся от одного повреждения к другому; все вокруг работают на пределе возможного, матерясь и гадая вслух, почему эотийцы так долго не могут расколошматить столь крупную и медленную мишень, как «Чингисхан»... и вдруг натыкаешься взглядом на зомби: резиновые руки стискивают метлу, челюсть отвисла, а он с жуткой добросовестностью идиота подметает палубу...

Я помню, как целые орудийные расчеты впадали в ярость и набрасывались на зомби, орудуя ломами и кулаками в металлических перчатках. Однажды даже офицер, бегущий в рубку управления, остановился, выхватил пистолет и принялся всаживать пулю за пулей в синекожего зомби, мирно протирающего иллюминатор, в то время как на корме бушевал пожар, а когда зомби непонимающе и покорно рухнул на пол, молодой офицер стоял над ним и нараспев произносил, словно успокаивал собаку: «Лежать, парень, лежать, лежать, черт бы тебя побрал, лежать!»

Именно эта причина, а вовсе не их низкая эффективность, в конце концов вытеснила зомби из экипажей: в бою у находящихся рядом с ними попросту не выдерживала психика. Быть может, если бы не это, мы со временем привыкли бы к ним — с чем только человек не свыкается в бою. Но зомби уже перешагнули ту грань, за которой кончается просто война.

Их не волновала, совершенно не волновала перспектива умереть вновь!

Что ж, все говорят, что зомби новых моделей намного совершеннее прежних. И не дай Бог, если это окажется не так. Лишь тонкая грань отделяет «рогатку» от патруля самоубийц, и для выполнения ее безумной миссии, не говоря уже о возвращении, от каждого члена экипажа требуется безупречное выполнение своих обязанностей, да еще на пределе возможного. К тому же кораблик очень мал, и людям нужно ладить между собой в такой тесноте...

Я услышал в коридоре топот нескольких пар ног. Шаги стихли у двери.

Они ждали. Я ждал. Моя кожа начала покрываться мурашками. И тут я услышал неуверенное шарканье подошв. Они нервничали перед встречей со мной!

Я подошел к окну и посмотрел вниз на плац, где старые ветераны, чьи тела и умы были слишком изношены и уже не подлежали восстановлению, обучали облаченных в форму зомби во время строевой подготовки пользоваться свежеобретенными рефлексами. Это зрелище напомнило мне школьный стадион, где много лет назад хриплый стариковский голос выкрикивал мне и одноклассникам такие же лающие команды: «Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре». Только местные ветераны выкрикивали не «раз!», а какое-то другое слово, которое я не сумел разобрать.

И тут, когда стиснутые за спиной ладони едва не выдавили кровь обратно в запястья, я услышал, как открылась дверь и четыре пары ног протопали по полу класса. Дверь закрылась, щелкнули четыре пары каблуков. Мой экипаж встал по стойке «смирно».

Я обернулся.

Они отдавали мне честь. Да, черт возьми, им же полагается отдавать мне честь, ведь я их командир. Я тоже отдал им честь, и четыре руки четко опустились.

— Вольно, — сказал я. Они резко расставили ноги и завели руки за спину. Я подумал. — Отдыхать. — Их тела слегка расслабились. Я снова подумал и сказал: — Ладно, парни, садитесь, будем знакомиться.

Они небрежно развалились на стульях, а я уселся на крышку инструкторского стола. Мы разглядывали друг друга. По их напряженным и настороженным лицам ничего нельзя было прочесть.

Я стал гадать, какое у меня сейчас выражение лица. Должен признаться, что первое впечатление от них меня поразило, несмотря на всю подготовку и вводные лекции. Все они выглядели здоровыми, нормальными и целеустремленными. Но это было не все.

Далеко не все.

Было и нечто такое, что порождало во мне желание выбежать за дверь и вообще из этого здания, чего я себя уговаривал не делать после последнего инструктажа на базе в Аризоне. На меня смотрели четыре мертвеца. Четыре очень знаменитых мертвеца.

Крупный мужчина, которому был маловат стул, оказался Роджером Греем. Он погиб более года назад, протаранив своим крошечным разведывательным корабликом передние дюзы эотийского флагмана, который после этого аккуратно развалился пополам. Он был награжден всеми мыслимыми медалями и орденом «Солнечная Корона». Грей будет моим вторым пилотом.

Худого настороженного человека с ежиком черных волос звали Ванг Хси. Он погиб, прикрывая отход наших кораблей к поясу астероидов после Великого Прорыва 2134 года. Очевидцы рассказывали фантастическую историю о том, что его корабль продолжал стрелять даже после того, как лучи вражеских скрэмблеров обработали его трижды. Тоже все мыслимые медали и «Солнечная Корона». Ванг будет моим инженером.

Смугловатого коротышку звали Юсуф Ламед. Он погиб во время мелкой стычки в окрестностях Титана, но после смерти стал самым награжденным человеком во всех ВСЗ. Дважды «Солнечная Корона». Юсуф будет моим стрелком.

Последний из четверки, массивный мужчина по имени Стенли Вейнстайн, был единственным из военнопленных, которому удалось сбежать от эотийцев. От него мало что осталось, когда он добрался до Марса, но эотийский корабль, на котором он прилетел, оказался первым вражеским кораблем, попавшим в руки людей неповрежденным. В те дни ордена «Солнечной Короны» еще не существовало, и его не могли наградить им даже посмертно, но в честь этого человека до сих пор называют военные академии. Вейнстайн будет моим астрогатором.

Тут я тряхнул головой и вернулся к реальности. Передо мной сидели не сами герои. В их телах, вероятно, не было даже капли крови Роджера Грея или частички плоти Ванга Хси на восстановленных костях. То были лишь превосходные и очень точные копии, до мельчайших подробностей воспроизводящие их физические характеристики, хранившиеся в медицинских архивах ВСЗ еще с тех времен, когда Ванг был кадетом, а Грей и вовсе новобранцем.

Я напомнил себе, что существует от ста до тысячи Юсуфов Ламедов и Стенли Вейнстайнов — и все они сошли со сборочной линии несколькими этажами ниже. «Лишь храбрые заслуживают будущего», — таков был девиз Свалки, и это будущее они сейчас обеспечивали, изготовляя дубликаты всех воинов ВСЗ, проявивших особый героизм. Насколько мне было известно, существовали еще две другие категории, которые могли рассчитывать на подобную честь, но главная причина появления героев-моделей почти не имела отношения к моральному духу солдат.

Во-первых, нельзя забывать о промышленной эффективности. Если используются методы массового производства — а на Свалке использовались именно они — то простой здравый смысл подталкивает к выпуску нескольких стандартизованных моделей, а не продукции, каждый представитель которой отличается от другого — такие выходят из рук ремесленника-индивидуала. А раз уж выбор сделан в пользу стандартных моделей, то почему бы не взять в качестве образца тех, чья внешность вызывает относительно приятные ассоциации, а не модель с чертежной доски инженера?

Вторая причина одновременно и более важная, и труднее объясняемая. Как нам сказал вчера офицер на инструктаже, имелось довольно странное представление — почти предрассудок, — суть которого сводилась к тому, что если достаточно тщательно скопировать лицо героя, его тело, метаболизм и даже извилины коры головного мозга, то в результате тоже получится герой. Разумеется, исходная личность никогда не восстановится — ведь она образуется за долгие годы специфического окружения, и на нее влияют десятки других, едва уловимых факторов, — но биотехники не исключали пусть слабой, но все же вероятности того, что частичка храбрости заключена в самой структуре тела...

Что ж, по крайней мере, эти зомби не выглядят как зомби.

Поддавшись внезапному порыву, я вытащил из кармана несколько свернутых в трубочку листков с нашими командировочными предписаниями, сделал вид, будто читаю один из них и неожиданно выпустил листок из пальцев. Тот по спирали полетел на пол, но Роджер Грей мгновенно его поймал и протянул мне с той же небрежной и энергичной грациозностью. Я взял листок, и на душе у меня потеплело. Мне понравилось, как он двигается, — так и должен двигаться второй пилот.

— Спасибо, — сказал я.

Он лишь кивнул.

Потом я присмотрелся к Юсуфу Ламеду. Да, в нем тоже было это. Не знаю, как это назвать, но в нем таилось нечто, чем обладают все первоклассные стрелки. Это почти невозможно описать, но когда входишь в бар в какой-нибудь зоне отдыха, скажем, на Эросе, то среди пяти сидящих за стойкой «рогаточников» безошибочно определяешь стрелка. Это что-то вроде тщательно загнанной внутрь нервозности или висящего на волоске абсолютного спокойствия. Чем бы это ни было, это именно то, что требуется, когда сидишь, держа палец на пусковой кнопке, а корабль только что завершил серию нырков, уверток и разворотов, подошел к противнику чуть ближе предельной дальности выстрела и уже начинает новую серию нырков, уверток и разворотов, но уже в обратном направлении. В Ламеде это ощущалось настолько сильно, что я уже сейчас готов был поставить на него в состязании с любым другим стрелком ВСЗ, которого видел в работе.

С астрогаторами и инженерами иначе. Чтобы их оценить, нужно взглянуть, как они ведут себя в напряженной ситуации. Но даже сейчас мне понравились спокойствие и уверенность, которыми Ванг Хси и Вейнстайн ответили на мой испытующий взгляд. И сами они тоже.

С моих плеч словно свалилась сотня фунтов груза. Впервые за несколько дней я расслабился. Мне действительно понравился экипаж, и неважно, зомби они или нет. У нас все получится.

Я решил сказать им об этом.

— Парни, — начал я, — думаю, мы по-настоящему сработаемся. Кажется, у нас есть все, чтобы составить безупречный экипаж. И вы увидите, что я...

И тут я запнулся. Холодное, слегка насмешливое выражение их глаз. То, как они переглянулись, когда я сказал, что мы сработаемся... переглянулись и едва заметно фыркнули. Я осознал, что никто из них, войдя в комнату, не произнес и слова: они лишь наблюдали за мной, и теплоты в их взглядах я не заметил.

Я смолк и медленно набрал полную грудь воздуха. До меня впервые дошло, что до сих пор меня тревожила лишь одна сторона проблемы, возможно даже, наименее важная. Меня волновало, как я на них отреагирую и насколько смогу воспринять их в качестве членов экипажа. Они же зомби, в конце концов. И мне даже в голову не приходило задуматься о том, что они испытывают по отношению ко мне.

А в их отношении ко мне явно ощущалось нечто очень неправильное.

— В чем дело, парни? — спросил я. Все они взглянули на меня испытующе. — Что у вас на уме?

Они все смотрели на меня и молчали. Вейнстайн сжал губы, откинулся на стуле и стал покачиваться на задних ножках. Стул заскрипел. Никто из них ничего не ответил.

Я слез со стола и стал расхаживать по классу. Они следили за мной взглядами.

— Грей, — сказал я наконец. — У тебя такой вид, словно тебя гложет большая проблема. Не хочешь поделиться со мной?

— Нет, командир, — обдуманно ответил он. — Я не хочу вам о ней рассказывать.

Я скривился.

— Если кто-нибудь захочет что-то сказать — что угодно, — то это останется между нами. Сейчас мы также забудем о таких вещах, как должности и уставы ВСЗ. — Я подождал. — Ванг? Ламед? Быть может ты, Вейнстайн?

Они молча смотрели на меня. Вейнстайн покачивался на скрипящем стуле.

Их молчание сбило меня с толку. Ну какую обиду они могли затаить на меня? Мы же никогда прежде не виделись. Но одно я знал совершенно точно: я не пущу на борт «рогатки» экипаж, молчаливо и столь единодушно затаивший в себе недовольство. Я не собираюсь пахать пространство, когда в спину мне смотрят такими глазами. Гораздо эффективнее будет подставить голову под линзу «ирвингла» и нажать кнопку.

— Слушайте, — сказал я. — Я совершенно серьезно предлагаю на время позабыть о званиях и уставах. Я хочу командовать кораблем, на борту которого все хорошо, и я должен знать, в чем дело. Мы будем жить, все пятеро, в условиях такой тесноты, которую мне даже вспоминать не хочется; мы будем управлять крошечным кораблем, чья единственная задача заключатся в том, чтобы пробиться на огромной скорости сквозь огневой заслон и защитные устройства большого вражеского корабля и сделать по нему единственный сокрушительный выстрел из единственного большого «ирвингла». Нам придется ладить между собой, хотим мы этого или нет. Если же у нас этого не получится, если между нами встанет невысказанная враждебность, то корабль не сможет действовать с максимальной эффективностью. В таком случае мы будем обречены на гибель еще не...

— Командир, — внезапно произнес Вейнстайн, с громким стуком опустив на пол передние ножки стула, — мне хочется задать вам один вопрос.

— Конечно, — отозвался я, облегченно выдохнув. — Спрашивай о чем угодно.

— Командир, когда вы думаете о нас или упоминаете нас в разговоре, то какое слово используете?

Я взглянул на него и тряхнул головой:

— Что?

— Когда вы говорите или думаете о нас, командир, вы называете нас «зомби»? Или «нулями»? Вот что я хочу знать, командир.

Он произнес это столь вежливо и ровно, что до меня далеко не сразу дошла полная значимость его вопроса.

— Лично я считаю, — заметил Роджер Грей чуть менее вежливо и ровно, — что наш командир из тех, кто называет нас «тушенкой». Верно, командир?

Юсуф Ламед скрестил на груди руки и словно задумался над этой проблемой.

— Думаю, ты прав, Родж, — произнес он наконец. — Он как раз из таких типов. Определенно из таких.

— Нет, — возразил Ванг Хси. — Такими словами он не пользуется. «Зомби» — да, «тушенка» — нет. По тому, как он разговаривает, мне ясно, что он не сможет разгневаться настолько, чтобы приказать нам убираться обратно в банку. И вряд ли он очень часто называет нас «нулями». Он из тех парней, которые, теребя за пуговицу командира другой «рогатки», говорят: «Слушай, какой потрясающий экипаж зомби мне достался!» Я его таким вижу. Зомби.

И они вновь смолкли, глядя на меня. Только теперь в их глазах не было насмешки. Я прочел в них ненависть.

Я вернулся к столу и вновь уселся. В комнате было очень тихо. С плаца пятнадцатью этажами ниже доносились команды. Где они ухитрились набраться этой ерунды о зомби, нулях и тушенке? Никому из них не исполнилось и шести месяцев, никто ни разу не покидал территории Свалки. Их психологическая подготовка, пусть даже механическая и интенсивная, считалась абсолютно надежной и производила в результате гибкий, устойчивый и чисто человеческий разум со вложенными знаниями на уровне квалифицированного профессионала, а последние достижения психиатрии практически гарантировали отсутствие каких-либо отклонений. Во время обучения набраться такого они совершенно точно не могли. Тогда где же?..

И тут я четко его расслышал. Слово. То слово, которое произносили на плацу вместо слова «раз». То странное новое слово, которое я не сумел разобрать прежде. Тот, кто отдавал на плацу команды, говорил не: «Раз, два, три, четыре».

Он говорил: «Ноль, два, три, четыре. Ноль, два, три, четыре».

Разве это не совсем как в ВСЗ? И не только в них, а в любой армии где и когда угодно? Лучшие умы и огромные деньги вкладываются в создание чрезвычайно необходимого продукта, точно соответствующего заданию, а затем, уже на низшем уровне армейского использования, с этим продуктом делается нечто такое, что может полностью его обесценить. Я был уверен, что чиновники, которых так заботило отношение блондинки в приемной к ее служебным обязанностям, не имели никакого отношения к ветеранам ВСЗ, гоняющим взводы заменителей солдат по плацу. Я представил себе эти узкие и злобные умы, ревностно гордящиеся своими предрассудками и своими ограниченными и мучительно приобретенными военными знаниями, и то, как они преподносят таким же новичкам, что и сидящие передо мной четверо, первое представление о казарменной жизни, первый взгляд на то, что их ждет «снаружи». Какой идиотизм!

Но так ли это? Можно взглянуть на это иначе, даже не принимая во внимание тот факт, что для такой работы армия могла выделить лишь слишком старых физически и слишком закостеневших умственно солдат, непригодных для любых других обязанностей. Дело заключалось в чистом прагматизме армейского мышления. Боевые периметры — места ужасов и мук, а передовые зоны, где действуют «рогатки», еще хуже. Если люди или материалы там не выдержат, это может обойтись очень дорого. Так пусть эти срывы произойдут как можно ближе к тылу.

Быть может, в этом есть смысл. Быть может, есть логика в том, чтобы изготовлять живых людей из плоти мертвецов (а человечество уже достигло черты, за которой ему нужно получать подкрепление хоть откуда-нибудь!) с огромными затратами и при помощи технологии, обычно ассоциирующейся с ватой и самыми тонкими инструментами часовщиков, а затем делать резкий разворот и швырять их в самое грубое и уродливое из возможных окружений, которое обращает их тщательно привитую лояльность в ненависть, а тонко сбалансированную психологическую настройку в невротическую чувствительность.

Не знаю, умно это по своей сути или тупо, и даже рассматривалась ли проблема как таковая армейским начальством из числа тех, кто принимает решения. Я видел лишь собственную проблему, и мне она казалась огромной. Я вспомнил, как совсем недавно относился к этим людям, и мне стало до тошноты стыдно. Но воспоминание подсказало мне идею.

— Скажите-ка мне вот что, — предложил я. — Как вы назвали бы меня?

Они удивились.

— Вы хотите знать, как я называю вас, — пояснил я. — Но скажите сперва, как вы называете таких людей, как я, тех, кто был... рожден. У вас наверняка есть собственные эпитеты.

Ламед ухмыльнулся так, что его зубы блеснули полумесяцем на фоне смуглой кожи.

— «Реалы», — ответил он. — Иногда мы называем людей «реалами».

Потом заговорили остальные. Нашлись и другие клички, много других кличек. И они захотели, чтобы я услышал их все. Они перебивали друг друга; они выплевывали слова так, словно каждое было ракетой или снарядом, и они выстреливали их в меня, с ненавистью глядя мне в лицо и оценивая удачность попаданий. Некоторые из прозвищ оказались забавными, некоторые весьма злобными. Мне особенно понравились «живородки» и «утробники».

— Ладно, — сказал я через некоторое время. — Полегчало?

Они все еще тяжело дышали, но им стало легче. Я это видел, а они это понимали. Атмосфера в классе слегка разрядилась.

— Во-первых, — сказал я, — я хочу напомнить, что вы все взрослые парни и все такое прочее, и можете сами о себе позаботиться. Отныне и навсегда, если мы вместе зайдем в бар или лагерь отдыха и кто-то примерно вашего ранга произнесет слово, которое вам послышится как «зомби», вы имеете полное право подойти к нему и начать разбирать на части — если сможете. Если же этот некто, что вероятнее всего, окажется примерно моего ранга, то разбирать его на части стану я, потому что я весьма чувствительный командир и не люблю, когда моих людей оскорбляют. И всякий раз, когда вы решите, что я обращаюсь с вами не как со стопроцентными людьми, полноценными гражданами нашей солнечной системы, и так далее, я разрешаю подойти ко мне и сказать: «Послушай, ты, грязный утробник, сэр...»

Все четверо улыбнулись. Улыбки были теплыми, но они медленно, очень медленно угасли, а глаза их снова стали холодными. Они смотрели на человека, который, в конце концов, отличался от них. Я выругался.

— Все не так просто, командир, — заметил Ванг Хси. — К сожалению. Вы можете называть нас стопроцентными людьми, но это не так. И любой, кто назовет нас нулями или тушенкой, имеет на это определенное право. Потому что мы не столь хороши, как... как маменькины сынки, и мы об этом знаем. И мы никогда не станем настолько хороши. Никогда.

— Про это мне ничего не известно, — ощетинился я. — Да вы знаете, что некоторые ваши технические данные...

— Технические данные, командир, — мягко возразил Ванг Хси, — не делают из нас людей.

Сидящий справа от него Вейнстайн кивнул, немного подумал и добавил:

— А группы людей не составляют расу.

Теперь я понял, куда движется разговор. И мне захотелось вырваться из этой комнаты, прыгнуть в лифт и выбежать из здания, пока кто-нибудь не произнес еще одно слово. «Приехали, — подумал я. — Все, парень, деваться некуда». Я поймал себя на том, что сижу, раскачиваясь из стороны в сторону. Тогда я слез со стола и вновь начал расхаживать.

Ванг Хси не успокоился. Мне следовало догадаться, что он не успокоится.

— Заменители солдат, — сказал он, поморщившись, словно эти слова прозвучали впервые. — Заменители солдат, но не солдаты. Мы не солдаты, потому что солдаты — мужчины. А мы, командир, не мужчины.

На мгновение наступила тишина, потом меня прорвало, и я рявкнул, надрывая легкие:

— Да почему вы решили, что вы не мужчины?

Ванг Хси посмотрел на меня удивленно, но ответил опять негромко и спокойно:

— Вы знаете почему. Вы ведь видели наши спецификации, командир. Мы не мужчины, не настоящие мужчины, потому что не можем воспроизводить себе подобных.

Я заставил себя сесть и осторожно опустил трясущиеся ладони на колени.

— Мы стерильны, как кипяток, — услышал я голос Юсуфа Ламеда.

— Во все времена множество мужчин, — начал я, — не могли...

— Дело не во множестве мужчин, — прервал меня Вейнстайн. — Эта проблема касается нас всех.

— Нулем ты был, и в нуль обратишься, — пробормотал Ванг Хси. — Могли хотя бы некоторым из нас дать шанс. У нас могли получиться не такие уж и плохие дети.

Роджер Грей шарахнул по стулу огромным кулаком.

— В том-то и дело, Ванг! — яростно воскликнул он. — Дети могут оказаться слишком хороши. Наши дети могут получиться лучше — и что тогда станет делать эта гордая и заносчивая раса реалов, которая так любит наделять низшие существа кличками?

Я сидел, снова глядя на них, но теперь видел совсем другую картину. Я видел не медленно ползущую ленту конвейера с человеческими органами и тканями, над которыми корпят усердные биотехники. Я видел не помещения, где десятки взрослых мужских тел плавают в питательном растворе, подключенные к обучающей машине, которая круглые сутки вдалбливает в них тот минимум необходимой информации, без которой это тело не сможет заменить человека на самом кровавом участке боевого периметра.

На этот раз я увидел казармы, полные героев, причем многие из них в двух или трех экземплярах. И сидят они, кляня судьбу, как клянут ее в казармах на любой планете, будь ты на вид герой или нет. Но их проклятия вызваны унижениями, которые прежде солдатам и не снились — унижениями, затрагивающими саму суть человеческой личности.

— Значит, вы полагаете, — проговорил я негромко, несмотря на заливающий лицо пот, — что вас сознательно лишили способности воспроизводить себе подобных?

Вейнстайн скривился:

— Пожалуйста, командир. Только не надо сказок.

— Вам никогда не приходило в голову, что сейчас главной проблемой нашего вида стало размножение? Поверьте, парни, что сейчас только об этом и говорят. Школьные дискуссионные команды на окружных соревнованиях обсуждают эту тему от корки до корки; каждый месяц даже археологи и ботаники, изучающие грибы, выпускают книги, где пишут об этом со своей точки зрения. Каждый знает, что если мы не справимся с проблемой воспроизводства, то эотийцы нас уничтожат. Неужели вы всерьез думаете, что при подобных обстоятельствах хоть кому-то будет сознательно отказано в возможности иметь потомство?

— Да что могут на общем фоне значить несколько мужчин-нулей? — взъярился Грей. — В новостях говорили, что за последние пять лет банки спермы никогда не были настолько полны. Мы им не нужны.

— Командир, — обратился ко мне Ванг Хси, выставив треугольный подбородок. — Позвольте и мне задать вам вопрос. Неужели вы искренне полагаете, будто мы поверим, что наука, способная воссоздать живое, высокоэффективное человеческое тело со сложной пищеварительной и сложнейшей нервной системой — и все это из кусочков мертвой и разлагающейся протоплазмы — не в силах хотя бы один-единственный раз воспроизвести и половые клетки?

— Вам придется мне поверить. Потому что это именно так.

Ванг сел, остальные тоже. На меня они больше не смотрели.

— Неужели вы никогда не слышали о том, — взмолился я, — что суть индивидуума заключена в его половых клетках в гораздо большей степени, чем в любых других частях его организма? Что некоторые биологи-чудаки даже считают, будто наши тела, и тела всех других существ, есть лишь переносчики, временные прибежища, с помощью которых половые клетки воспроизводят сами себя? И вообще, это сложнейшая из всех биотехнических загадок! Поверьте мне, парни, — страстно добавил я, — что когда я говорю, что биология еще не решила проблему половых клеток, я говорю правду. Я точно это знаю.

Это их добило окончательно.

— Слушайте, — продолжил я. — У нас есть одна общая черта с эотийцами. Насекомые и теплокровные животные бесконечно далеки друг от друга. Но только у общественных насекомых и общественных животных вроде человека можно обнаружить индивидуумов, которые, хотя и не участвуют лично в цепочке воспроизводства, тем не менее жизненно важны для своего вида. Например, воспитательница детского сада — бесплодная, но несомненно незаменимая для формирования личностей и даже психики детей, о которых она заботится.

— «Лекция по ориентации для заменителей солдат номер четыре», — сухо произнес Вейнстайн. — Он вычитал все это в книжке.

— Я был ранен, — заявил я. — Я был серьезно ранен пятнадцать раз. — Я встал и принялся закатывать рукав. Он оказался мокрым от пота.

— Мы и так видим, что вы были ранены, командир, — неуверенно проговорил Ламед. — Это ясно по вашим медалям. И вам незачем...

— И после каждого ранения меня латали, и я становился как новенький. Даже лучше. Взгляните на эту руку. — Я согнул ее, демонстрируя. — До того, как старая рука сгорела в небольшой стычке шесть лет назад, я не мог нарастить на ней такие мускулы. К культе мне приделали руку лучше прежней, а рефлексы у меня, уж поверьте на слово, никогда не были столь хороши, как сейчас.

— Но что вы имели в виду, — начал Ванг Хси, — когда говорили, что...

— Пятнадцать раз я был ранен, — перебил я его, возвысив голос, — и четырнадцать раз меня восстанавливали. Но в пятнадцатый раз... Что ж, в пятнадцатый раз я получал рану, перед которой медики оказались бессильны. И они ничем не смогли мне помочь.

Роджер Грей открыл рот.

— К счастью, — прошептал я, — эта рана оказалась не на заметном месте.

Вейнстайн захотел меня о чем-то спросить, но передумал и сел. Но я сказал то, что он хотел узнать.

— Нуклеонная гаубица. Потом выяснили, что у нее был дефектный снаряд. Он убил половину команды на нашем крейсере второго класса. Я не погиб, но оказался на пути нейтронного пучка, вылетевшего назад.

— И этот пучок... — Ламед что-то быстро подсчитал в уме. — Этот пучок стерилизовал бы любого на расстоянии менее двухсот футов. Если только на вас не был надет...

— Не был. — Я перестал потеть. Все кончилось. Я раскрыл свой драгоценный секрет и теперь смог глубоко вдохнуть. — Так что как видите... во всяком случае, я знаю, что эту проблему еще не решили.

Роджер Грей встал.

— Эй, — сказал он и протянул руку. Я пожал ее. Нормальная рука, разве что чуточку сильнее обычной.

— Экипажи «рогаток», — добавил я, — набираются из добровольцев. Кроме двух категорий: командиров и заменителей солдат.

— Наверное, по той причине, что человечеству легче всего ими пожертвовать? — спросил Вейнстайн.

— Правильно, — согласился я. — Потому что человечеству легче всего ими пожертвовать.

Он кивнул.

— Ну черт бы меня побрал, — рассмеялся Ламед, тоже поднимаясь и протягивая мне руку. — Добро пожаловать в наш город.

— Спасибо, — отозвался я. — Сынок.

Он изумился, услышав последнее слово.

— Осталось рассказать совсем немного, — объяснил я. — Никогда не был женат, а в увольнениях был слишком занят в барах и всячески развлекался, чтобы заглянуть в банк спермы.

— Ого, — произнес Вейнстайн и указал на стену толстым пальцем. — Значит, вот оно как?

— Вот именно. Это и есть моя семья. Единственная, которая у меня когда-либо будет. А этих штучек, — я постучал по своим медалям, — я набрал почти достаточно, чтобы заработать право на замену. Как командир «рогатки» я в этом уверен.

— Единственное, что вы пока не знаете, — уточнил Ламед, — так это насколько большой процент тех, кто придет вам на замену, будет посвящен вашей памяти. А процент это зависит от того, сколько еще медалей появится у вас на груди до того, как вы станете... э-э... можно ли мне сказать сырьем?

— Да, — ответил я, испытывая безумную легкость, ясность и расслабленность. Я все им сказал и больше не ощущал на плечах тяжесть миллиарда лет эволюции и воспроизводства. — Да, Ламед, можешь так и сказать.

— Знаете, парни, — продолжил Ламед, — по-моему, нам всем хочется, чтобы командир набрал побольше «фруктового салата». Он отличный парень, и таких, как он, в нашем клубе должно быть побольше.

Теперь они стояли вокруг меня — Вейнстайн, Ламед, Грей, Ванг Хси. Приветливые и надежные. А у меня все крепло ощущение, что мы станем одним из лучших экипажей «рогаток»... Да что значит одним из лучших? Лучшим, мистер, лучшим!

— Ладно, — подытожил Грей. — Веди нас куда и когда захочешь... Папуля.