"Холодный бриз" - читать интересную книгу автора (Таругин Олег)

Глава 7

Москва, площадь Дзержинского, 18 июля 1940 года

… — это всё, товарищ Берия. И поверьте, если бы я не считал случившееся, простите за столь высокопарные слова, катастрофически важным как для будущего нашей страны, так и лично для вас с товарищем Сталиным, я никогда бы не решился…

— Бросьте, товарищ Захаров, — народный комиссар с трудом скрывал буквально распирающие его чувства. — Не нужно больше ничего говорить. Если то, о чем вы рассказали, соответствует истине хотя бы на десять процентов… вы сами хоть представляете, что тогда будет?

— Понимаю, товарищ нарком, — усилием воли заставив себя взглянуть в невидимые за бликующими стеклами пенсне глаза Берии, твердо ответил генерал-майор. Мы сумеем переломить ход истории и спасти нашу страну, избежав множества чудовищных ошибок.

Лаврентий Павлович криво усмехнулся, однако в ответ ничего не сказал. Помолчав несколько секунд, он взмахнул пухлой рукой:

— Да присядьте вы, генерал, не стойте столбом, от этого ни мне, ни вам ясности не прибавится, — Захаров мельком отметил, что кавказский акцент в голосе всемогущего главы НКВД стал куда ощутимее, нежели в начале их разговора: Берия больше уже не мог скрывать волнения.

— Думаю, товарищ Захаров, вы прекрасно понимаете мои чувства. Как и то, что озвученные вами факты требуют всесторонней проверки. С другой стороны, открою секрет, у меня уже есть сведения о произошедшем, вот только они не слишком похожи на ваш… э-э… вариант, — Берия помолчал. — Знаете, генерал, я еще ни разу не был в вашем городе. Как думаете, стоит побывать?

— Стоит, — с трудом сдерживая торжество — убедил все-таки, убедил! — кивнул начштаба.

— Ладно. У вас ведь еще есть дела в наркомате обороны? Вот пока ими и займитесь. А вечером… — нарком внутренних дел сделал паузу, словно в последний раз мысленно взвешивая готовую сорваться с языка фразу. — А вечером мы с вами, товарищ генерал-майор, вылетим в Одессу. Вы верно сказали, обстоятельства требуют моего личного присутствия. Пожалуй, я даже не стану отрывать одесских товарищей от дел и предупреждать о своем визите — как считаете, правильно? — Берия испытывающе взглянул на Захарова.

— Думаю правильно, товарищ нарком! — твердо кивнул головой тот. — На месте вам будет куда проще разобраться и с произошедшим, и с его… участниками.

— Возможно, вы меня недопоняли, товарищ Захаров, — неожиданно для собеседника продолжил наркомвнудел. — Я имел в виду, что сообщать кому-либо о нашей поездке я категорически не рекомендую. Вообще никому. Ну, разве только товарищу Сталину, конечно, — пошутил он.

— Ваш самолет полетит следом пустым, я распоряжусь. Вы ведь один прилетели? Вот и хорошо, что один…

Берия кивнул, давая понять, что аудиенция закончена:

— Идите, Матвей Васильевич. Вечером за вами заедут.

Захаров встал и, кивнув, двинулся к выходу. Негромкий голос наркома остановил его на пороге:

— Генерал, если все это, действительно, правда… знай, я своих людей никогда не забываю и не бросаю. Просто помни об этом.

Расположение береговой батареи БС-412, 18 июля 1940 года

Проснувшись, Крамарчук несколько секунд не мог понять, где он находится. Вокруг стояла абсолютная темнота и тишина, прерываемая лишь негромким равномерным гудением. Пошевелившись, подполковник услышал под собой негромкий металлический скрип, как-то неожиданно и сразу вспомнив все события вчерашнего, закончившегося этим подземным кубриком, дня. Или еще сегодняшнего? Юрий на ощупь включил показавшуюся неестественно-яркой подсветку циферблата, глянул на часы — почти пять утра. Значит, все-таки уже завтра, то есть восемнадцатое.

Вовремя припомнив о наличии у кровати второго яруса — не хватало только еще раз головой удариться, — подполковник осторожно сел на скрипнувшей койке. Так, гудит, надо полагать, вентиляция, свет же отключен по причине ночного времени и прочего отбоя. И что делать? Ждать до побудки в темноте? Не хочется, сон уже прошел, а это часа полтора. Пойти искать тот самый рубильник? Так чревато в такой-то темнотище, был бы фонарик или хоть какая-нибудь зажигалка… тьфу, ну и идиот, есть же спички! Спички обнаружились там, где он их вчера и оставил вместе с папиросами — на тумбочке. А заодно рука наткнулась и на нечто незнакомое, чего раньше там определенно не было. Заинтересованный, он запалил спичку, поднял повыше. На тумбочке стояла алюминиевая солдатская миска с кашей и кружка с чаем, давным-давно остывшим и уже успевшим подернуться темной пленочкой. На отдельной тарелочке лежали несколько кусков хлеба и два кубика прессованного рафинада. Ага, значит тот артиллерийский лейтенант — как там его, Ивакин вроде? — вчера после ужина все-таки приходил. Наверняка, это он свет и отрубил, поскольку после отбоя хотя бы дежурное освещение должно было гореть. Хотя кто их тут, в сороковом, разберет.

Спичка догорела, и задумавшийся подполковник зло зашипел, тряся обожженными пальцами. Зажег следующую, и торопливо потопал к двери. Кстати, интересно, можно ли ее запереть снаружи? Вряд ли, все ж не гауптвахта, обычный военный объект. Дверь открылась простым поворотом ригельной рукоятки, бесшумно провернувшись на смазанных петлях, и необходимость тратить казенные спички отпала — в коридоре горело аварийное освещение, аж целая одна потолочная лампа, да и та, похоже, вполнакала. Подполковник оглядел коридор — пусто. Хотя, чему удивляться? Напуганный Качановым по самое не могу лейтенант, наверняка, закрыл на этот уровень доступ, небось, еще и часового у люка выставил, чтоб, значит, ни к нему сюда, ни он отсюда. Главное, чтобы с товарищем Зиновьевым конфликта не случилось: Ивакин-то, конечно, прикроется личным приказом особиста, и командир батареи ничего не сможет сделать, но вот как потом вместе служить? Не простит. Ладно, будем надеяться, капитан не обходит ежедневно все казематы, да еще и сейчас, когда и батарейному, и гарнизонному начальству определенно есть чем заняться.

Стараясь не шуметь, Крамарчук дошел до конца заканчивающегося тупиком коридора, без труда обнаружив на стене распределительный щит, выкрашенный все той же темно-серой краской. Тумблеров оказалось больше, нежели ожидалось, но, поэкспериментировав с ними пару минут, он сумел включить свет в «своем» кубрике. Возвращаясь, проверил, осторожно открывая двери, остальные комнаты, желая убедиться в страшном подозрении относительно отсутствующего туалета. Как выяснилось, ошибся: последняя в ряду дверь вела в небольшой, на два очка, туалет. Гальюн, если по-флотскому. Оправившись, подполковник наскоро умылся над жестяным, непривычного вида умывальником: в кране, к его удивлению, была вода. Желтоватая от долгого стояния в трубах, идущая без особого напора, но была, а на краю корытообразного умывальника даже лежал кусок хозяйственного мыла. Насколько Крамарчук мог судить, его временное обиталище (или узилище, уж кому какой термин больше по душе), являлось чем-то вроде резервного блока для личного состава батареи, например, для размещения больных или раненых красноармейцев во время боевых действий.

Покончив с гигиеническими процедурами, подполковник вернулся в кубрик, вяло поковырял ложкой остывшую слипшуюся кашу, выудив оттуда несколько кусочков мяса, съел кусок хлеба (хлеб был вкусный, наверняка сами пекут) и завершил ранний завтрак холодным же чаем с сахаром вприкуску. Чай был так себе, а вот нарубленный кубиками рафинад и внешне, и по вкусу ничуть не изменившийся со времен его собственной срочной службы, неожиданно доставил удовольствие, напомнив о годах нереально-далекой юности. Той самой юности, что вчерашним утром вдруг то ли приблизилась, то ли наоборот отодвинулась ещё на несколько десятилетий — сути последнего феномена Крамарчук так для себя и не уяснил…

Благополучно позабыв о вчерашнем решении бросить «извращаться», Юрий закурил папиросу и в нарушение всех внутренних уставов улегся на койку. С другой стороны, что ему-то до тех уставов — в Красной армии вроде пока не служит, гостит, так сказать. «Ага, гость из будущего», — немедленно съязвил внутренний голос, — «за кефиром пошел, а тут пираты…в фуражках с малиновыми околышами». Загнав куда подальше не к месту проснувшееся второе я, подполковник задумался. Интересно, получится сегодня у Захарова его разговор тет-а-тет с Лаврентием Павловичем? Ох, только б получилось, только б ничего не сорвалось, ни по пути, ни уже в Москве! С другой стороны, раз начштаба именно сегодня собирался в НКО, значит, так было и в реальной истории, где он благополучно слетал и вернулся, так что за саму дорогу можно не переживать. Типа, самолет не упадет, и вредители мину в салон не подложат. А вот поверит ли ему Берия? Сразу вряд ли, по крайней мере, до конца — точно не поверит. Но вот что заинтересуется и поймет, что любая задержка в его собственном понимании происходящего играет сейчас против него — без вариантов. Лаврентий Павлович, вроде бы, мужик деловой да хваткий, должен, ох должен с ходу въехать, что раз военачальник такого ранга, как Захаров, через голову вышестоящего командования доносит информацию до руководителя соседнего ведомства (еще и какого ведомства!), значит, и на самом деле случилось нечто совершенно из ряда вон выходящее. Поскольку рискует, и рискует сильно — за подобное по головке не погладят. Если и вовсе оную не потеряешь, вместе с генерал-майорскими звездами и занимаемой должностью. Да и на кое-какие исторические факты с конкретными фамилиями, что Юрий столь настойчиво доводил до начштаба, пожалуй, можно положиться: уж если и они не заинтересуют наркома до стадии срочного вылета в Одессу — значит, подполковник Крамарчук совершенно ничего в жизни не понимает и вообще не достоин и дальше коптить небо. Благо, через одиннадцать месяцев уже будет, кому его, это небо, коптить дымом горящих советских городов, танков и самолетов. Один раз у люфтваффе с вермахтом это уже оченно качественно получилось, и ему как-то совсем не хочется, чтобы и сейчас тоже. Впрочем, танки с самолетами — это-то ладно, железяки, других понастроят, а вот люди, особенно гражданские. Дети, женщины, старики…

Как-то незаметно, даже и сам не заметил, как именно, мысли Крамарчука перескочили с гражданских людей вообще на его собственную семью, и подполковнику неожиданно стало стыдно. О других подумал, а о своих за весь вчерашний день только вскользь, в основном применительно к моменту… Нет, оно всё, конечно, понятно: сначала шок, да ещё какой, затем немыслимое психологическое и физическое, особенно в его-то возрасте, напряжение, однако всё равно отчего-то стыдно. Сын, жена. Галя и Костик. А ведь он для них погиб, как и они для него, вот ведь как получается! Поскольку теперь вовсе не факт, что его Галка вообще появится на свет — до ее пятьдесят седьмого еще о-го-го сколько времени! А про отпрыска и говорить нечего: если будущая супруга еще вполне может благополучно родиться, то уж вероятность их встречи практически нулевая. Глобальные изменения истории, если верить тем же фантастам, процесс сродни лавине, и судьба одного-единственного человека ровным счетом ничего не стоит. Что был, что не был, накроет и унесет в никуда. Эх, сынок-сынок, и зачем ты всеми этими книжками-то увлекся? И меня, так уж выходит, на свою беду просветил. Вот не было б всех этих твоих альтернативщиков, глядишь, тихонько сошел бы себе с ума еще утром, да не терзался сейчас подобными мыслями. Вот разве что… подполковник замер. Но ведь до войны еще год! И, если ему поверят, если не отправят в лагеря или под расстрельную статью, он сможет попросить… да хоть Самого! — попросить помочь! Разыскать родителей жены, вывезти их в безопасное место… так, а ну-ка стоп! — осадил себя Крамарчук, пытаясь ухватить какую-то важную мысль. Как ни странно, получилось. Мысль выглядела примерно так: но ведь и его родители тоже в опасности! Мать сейчас живет в селе под Одессой, отец трудится на заводе, и встретятся они только в сорок седьмом, красавец-фронтовик с солидным «иконостасом» на груди и без трех пальцев на левой руке и двадцатилетняя вагоновожатая одесского трамвая. В пятьдесят пятом родится он, точнее, родился. Там, в другой истории.

Усмехнувшись тому, сколь быстро он стал считать эту историю своей, Крамарчук продолжил размышлять: но ведь не факт, что теперь отец вернется живым с войны, а мать — между прочим, еврейка! — переживет оккупацию. И даже если и Одессу, и Крым не сдадут, где гарантия, что она не погибнет под бомбардировкой или от руки какого-нибудь урки, которого в той истории, допустим, расстрелял на месте румынский патруль? И что это значит? Да только то, что, изменив историю, он, возможно, уничтожит самого себя. Но отчего ж тогда он еще существует? Отчего помнит о сыне и жене?

Голова ощутимо пошла кругом — размышлять о таких материях Крамарчук пока просто не был готов. Ладно. Прости, Галка, я постараюсь тебя спасти. И за то, что вспомнил о вас с Костиком только сейчас, прости, и вообще. Ну, а насчет остального? Не знаю, ох, не знаю… Помнишь, как ты мне в шутку говорила бывало: «ну чего ты паришься, Юрок? Ты ж у меня подполковник, а не академик. Тебе думать устав мешает». Юмористка кареглазая. Впрочем, он ведь действительно не академик, он просто офицер сразу двух несуществующих армий, советской и украинской. А примут ли его в Красную Армию, тот ещё вопрос. Жаль, портмоне Качанов так и не отдал — сейчас можно было б хоть на ваши фотографии глянуть. Надо будет попросить. Хотя есть ли они в этой реальности, эти фото?

Глаза защипало, и подполковник, лег на бок, отвернувшись к стене. Захотелось выключить свет, но вставать было лень. Мысли о семье оказались слишком тяжелым испытанием, и чтобы хоть как-то отвлечься, Юрий попытался перечислить в уме все известные ему недостатки ранних выпусков Т-34 и причины их частых выходов из строя, однако это не помогло, и он снова сел на койке. Потер глаза, закурил — и неожиданно для себя вдруг стал вспоминать, как они впервые встретились с будущей женой…

Одесса, аэродром «Школьный», 18 июля 1940 года

Серебристый «Дуглас» родной американской сборки снизился, делая последний круг над аэродромом, и плавно зашел на посадку. Двухмоторный самолет коснулся полосы строго напротив пятиметровой посадочной «Т» и парой секунд спустя уже катился по летному полю, покрытому пожухлой, выгоревшей на июльском солнце травой. Никаких особенных обозначений на дюралюминиевых бортах не было, только черная надпись «аэрофлот» на носу да регистрационный номер Гражданского воздушного флота СССР-0275 на фюзеляже и крыльях. Пилот убавил обороты, направляя самолет прочь от одноэтажного здания аэровокзала с башенкой КДП над крышей, в сторону одному ему ведомой стоянки, возле которой застыли три черные лакированные автомашины, уже успевшие покрыться воспетой еще самим Пушкиным одесской пылью. Немного поодаль переминались с ноги на ногу оцепившие добрую половину летного поля вооруженные люди в фуражках с малиновыми околышами.

«Дуглас» остановился, трехлопастные винты в последний раз дернулись, замирая. К отрывшейся пассажирской дверце подбежали двое, судя по ромбам на петлицах — старший майор и комиссар третьего ранга НКВД. Еще несколько встречающих почтительно замерли подле автомобилей. Сопровождавший полет майор госбезопасности распахнул дверцу и, оглядевшись, сноровисто установил лесенку и сбежал вниз, замерев рядом с трапом. Первым на землю сошел Захаров, нарком внутренних дел СССР спустился следом. Берия был одет в легкую летнюю рубашку и парусиновые брюки, что, судя по замеченной генералом реакции встречающих, оказалось для них неожиданностью. Начштаба усмехнулся про себя: наверняка, это был самый безобидный из заготовленных всемогущим народным комиссаром сюрпризов! Так и оказалось — нетерпеливо взмахнув рукой, Лаврентий Павлович прервал торопливый доклад комиссара, предупрежденного о прибытии высокого гостя уже после вылета из Москвы, кивнув в сторону авто:

— Давайте не станем терять времени, товарищи. Поехали.

— К…куда? — запнулся комиссар третьего ранга, инстинктивно бросая взгляд на разом побледневшего старшего майора.

— Куда? — деланно удивился наркомвнудел, поправляя знаменитое пенсне. — А, так вы даже не знаете, куда? Интересно, правда, Матвей Васильевич? — интонировав голосом его имя-отчество, Берия обернулся в сторону генерал-майора:

— Может быть, вы тогда вызовите свою машину из округа? Раз мои сотрудники даже не в курсе, что у них тут происходит, и куда мне сейчас стоит ехать в первую очередь?

Несколько бесконечно-долгих секунд Берия добивал взглядом уже и без того едва живых от ужаса встречающих, затем быстрым шагом двинулся к одной из автомашин. Захаров, почти физически ощущая спиной взгляды комиссара с майором, поспешил следом. Оказавшись возле эмки, Лаврентий Павлович распахнул заднюю дверь, кивком приглашая Захарова внутрь. Комиссара третьего ранга, первым успевшего добежать до автомобиля, решительно оттер мощным плечом прилетевший с Берией майор, занявший сиденье рядом с водителем. Берия сел последним, обратившись к впавшему в ступор шоферу:

— Дорогу на четыреста двенадцатую батарею знаете, товарищ сержант? Вот и хорошо, тогда поехали.

Совершенно обалдевший от происходящего шофер — насколько генерал понимал, ехать наркому, согласно плану встречающей стороны предстояло совсем в другой машине — послушно завел мотор и мягко тронулся с места. Захаров быстро взглянул в запыленное заднее окно: оставшиеся не у дел встречающие поспешно грузились в оставшиеся авто. Оцепление же и вовсе бестолково топталось на месте, не зная, что делать.

Неожиданно наклонившись к нему, Берия негромко произнес:

— Не волнуйся, генерал, так надо. Небольшая встряска им не повредит, а расстреливать я пока никого не собираюсь. Кстати, если хочешь, кури.

Имеющий свое мнение относительно «небольшой встряски» Захаров от предложения наркома отказался: курить в присутствии самого Берии казалось совершенно немыслимым. Хотя, сказано было с явным подтекстом, и генерал намек на еще большее сближение истолковал верно. Интересно, хватит у того майора с комиссаром мужества доехать до батареи, или прямо по дороге застрелятся? А ведь нарком, похоже, и вправду ничего против них не имеет. Хорошие же у него шуточки!..

Берия же, приоткрыв ветровое окошко, расслабленно откинулся на спинку кресла:

— Да, тесновато тут, все-таки у американцев машины куда просторнее. Надо будет обсудить с товарищами из автопрома этот вопрос. Ну, после того, как мы более важные дела порешаем, конечно, — с усмешкой докончил он.

— То, что не куришь — это хорошо, Матвей Васильич, я, знаешь ли, табак не особенно жалую. А вот стесняться не нужно, скоро нам не до стеснений станет, так мне кажется.

Проскочив мимо КПП на выезде с аэродрома, автомобиль запылил по ведущей в город укатанной грунтовке…

* * *

Заслышав в коридоре торопливые шаги лейтенанта, Крамарчук поднялся с койки, привычным жестом пригладил ежик седых волос. Ну, судя по времени, началось. Да и Ивакин, похоже, спешит — в прошлый раз, когда тот приносил ему обед, явно так не торопился. Значит, генерал-майору всё удалось, и Берия уже здесь.

Дверь без стука распахнулась, в проеме показался и на самом деле какой-то взъерошенный лейтенант:

— Вы не спите, товарищ командир? Хорошо. Собирайтесь, нас уже ждут.

Кивнув, Крамарчук оглядел помещение, забрал со столика папиросы и спички и даже нашел в себе силы улыбнуться:

— Бедному собраться… ну что, пошли, лейтенант? Приехал, я так понимаю?

Ивакин помедлил с ответом, видимо, прикидывая, насколько он вправе отвечать на подобные вопросы:

— Да, товарищ народный комиссар внутренних дел уже здесь. Товарищ Качанов с ним.

— Тогда пошли, — подполковник решительно покинул уже успевший порядком надоесть кубрик. Конечно, он не весь день просидел в четырех стенах — выходил на «прогулки» по коридору, кое-как вымылся до пояса в санузле и даже привел в человеческий вид берцы, стребовав с принесшего обед лейтенанта банку ваксы и щетку. Вакса оказалась жутко вонючей, словно пришедшей из времен его собственной срочной службы в СА, а щетка облезлой и задубевшей, так что пришлось расстаться с носовым платком, использованным в качестве бархатки.

Против ожидания, наверху их никто не встречал, видимо и Качанов, и его «особые сержанты» вкупе с приехавшими из города и округа чинами, сейчас кучковались где-нибудь неподалеку от столичного гостя. Так, на всякий случай. Подполковник собрался, было, предложить Ивакину перекурить по дороге, но вовремя понял, что едва стоящий на ногах после полутора суток непрерывного напряжения, затурканный лейтенант его просто не поймет, и торопливо затопал рядом с ним. Несмотря на то, что впереди его ждал, возможно, главный в жизни разговор, Крамарчук отчего-то нисколько не волновался. Вот вчера еще волновался, и когда с Качановым разговаривал, и когда Захарова убеждал, и утром тоже, а затем — как отрезало. То ли перегорел, то ли мысли о семье так на него подействовали. Смешно конечно, но больше всего его сейчас занимали уже покрывшиеся пылью только что вычищенные ботинки… с. Чабанка, военный городок БС-412, 18 июля 1940 года

Опираясь на протянутую майором руку, Берия спрыгнул на землю и задумчиво отряхнул запыленные ладони. Захаров так до сих пор и не понял, кем является для него этот неразговорчивый майор с пронзительными внимательными глазами — не то ординарцем, не то охранником, не то особо доверенным лицом. Или, что скорее всего, сочетает все эти обязанности.

Прищурившись, нарком взглянул на приземистую громаду танка, словно решая, стоит ли тот его дальнейшего внимания, постучал согнутым пальцем по прикрывающим борт коробкам активной брони, зачем-то потрогал резиновый фальшборт. Оглянулся на застывших позади Захарова с Качановым:

— Интересная конструкция, верно, товарищи? Тесновато внутри, правда, но раз так нужно, то не мне и судить. Пусть компетентные товарищи разбираются. Но вообще — впечатляет, честно скажу, очень впечатляет. Нет, я, конечно, читал ваш рапорт, товарищ Захаров, но, признаюсь, в реальности машина выглядит куда более эффектно. Вот только одно плохо, товарищ Качанов, — я так понял, среди этих ваших задержанных не оказалось ни одного танкиста?

Напрягшийся было лейтенант, заметно расслабился:

— Не совсем верно, товарищ народный комиссар. Экипажи бронемашин к нам сюда, гм, не попали, это так, но есть один механик из ремонтной бригады, судя по знакам различия, танкист, так что должен разбираться. Мы, правда, его пока еще не допрашивали, так что он, боюсь, вообще не слишком в курсе происходящего, но… Разрешите привести?

— Да, лейтенант, распорядись. Уж больно хочется этого зверя на ходу посмотреть, в движении, так сказать. И, кстати, где там этот твой всезнающий подполковник? Что-то вроде долго идет?

— Сейчас узнаю, товарищ народный комиссар, — всё-таки побледнел Качанов. — Разрешите…

— Выполняй, выполняй, — нетерпеливо отмахнулся тот. Дождавшись, пока Качанов удалится на достаточное расстояние, Берия кивнул генерал-майору, переходя на уже ставшее привычным за время пятичасового полета из Москвы «ты»:

— Пошли, пока наш лейтенант бегает, покажешь мне еще те десантные танки и бронеавтомобиль, а потом сюда вернемся. Думаю, технику тут задерживать не стоит, так что завтра с утра распорядись относительно отправки железной дорогой на полигон в Кубинку. Так, на всякий случай. Состав пусть будет армейский, но охрана полностью из моего ведомства. Пустим зеленой улицей до самой столицы, если нужно, задержим все пассажирские поезда.

— Да, так будет лучше всего, Лаврентий Павлович. И так уже слишком многие видели технику.

— Ну, это-то уж точно не твоя головная боль, Матвей Васильевич. Да и кто видел? Из батарейцев, считай, вообще никто, спасибо Качанову, из гарнизонных и городских чекистов? Тоже разберемся. Задержанных, думаю, этим же составом отправим, незачем им тут оставаться, людей смущать. Тебя оставляю в Одессе, присмотришься-послушаешь, кто, что, да кому говорить станет, сам понимаешь, не маленький. И главное, помни, о чем я в самолете говорил: теперь, что б ни случилось, докладывать будешь только лично мне, в любое время суток, понятно? Надежного человечка я с тобой оставлю, а потом все это и вовсе уже не будет иметь большого значения.

Нарком остановился возле ближайшей БМП (Захаров уже научился их различать, хотя поначалу они и казались ему почти одинаковыми с виду) и резко сменил тему, показывая, что прошлый разговор окончен и задавать дополнительные вопросы пока не стоит:

— Ну, так что это за танки такие волшебные, что и плавают, и с самолета прыгают, и десант возят? Давай, показывай, генерал, вот это уж точно твоя вотчина. А пушечка-то совсем маленькая, и калибр несерьезный. Странные у нас какие-то потомки, а? На танки чуть ли не гаубицу ставят, а сюда — почти пулемет.

— Разные сферы применения, Лаврентий Павлович. Эта бронемашина в лобовых атаках участвовать не должна, ее задача идти следом за танками, обеспечивая пехоте высочайшую мобильность. А пушка? Насколько я понял из объяснений подполковника, ее бронебойный снаряд опасен чуть ли не для любого современного легкого или даже среднего танка. Плюс — огромная скорострельность и большой объем боеукладки.

— Значит, немцы не так и глупы, да? — сделал из сказанного неожиданный вывод нарком. И, увидев, что Захаров его не понял, пояснил:

— Ну, смотри сам, они ведь на свои легкие танки тоже такой автомат ставят, верно?

— А, вы об этом. Да, совершенно верно, на Pz-II они устанавливают автоматическую двадцатимиллиметровую пушку «Рейнметалл», но и только. Но это ведь не танк, этой машине на противотанковые пушки лбом не лезть.

— Хорошо, спорить не стану, тебе, генерал, всяко виднее, — приглушенный голос Берии доносился из десантного отсека боевой машины пехоты, куда он попал через распахнутую заднюю дверь.

— А здесь ничего, места много. Двери широкие, люки в потолке. Только с нашей-то винтовочкой все равно особо не развернешься, быстро наружу не выскочишь, автоматы армии нужны.

Впрочем, долго задерживаться он внутри не стал, а в БМД и вовсе только лишь заглянул, встав на гусеницу, через командирский люк. Мельком ознакомившись с устройством бронетранспортера и американской амфибии, Берия махнул рукой:

— Ладно, железяками этими пусть наши специалисты уже на полигоне разбираются. Пошли обратно, вон уже и лейтенант вернулся и, насколько понимаю, наш гость из будущего…