"Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья" - читать интересную книгу автора (Яхнина Евгения Иосифовна)

Глава пятнадцатая Приговор народа

Имя Ревельона Жаку приходилось слышать часто. В Сент-Антуанском предместье хорошо знали этого богатого человека, владельца большой обойной фабрики. С тех пор как Жак получил последнее письмо из дома, его не оставляла мысль, что хорошо было бы выписать из деревни Мишеля. Не устроить ли его учеником на фабрику Ревельона? Он решил и тут посоветоваться с Гамбри.

— Зачем пожаловал? — спросил Гамбри, который вышел навстречу Жаку, и его серые, широко расставленные глаза ласково блеснули.

— Да вот насчёт братишки Мишеля пришёл к вам. Невмоготу им там в деревне. Ему уже тринадцать лет. Шарль говорит, чтобы я отдал его в ученики к ювелиру, а по-моему, на фабрике работать лучше. Так вот, я подумал, не поможете ли вы его к Ревельону определить.

— К Ревельону?! Да ты с ума сошёл! Разве не знаешь, какой это живодёр?! Худший из худших. Как ни трудно сейчас найти работу, а с ним дела иметь нельзя. Не жалеешь ты своего братишку, что ли?

— А как же мне с Мишелем быть? Ведь в Таверни у нас есть нечего.

Брови Гамбри сошлись на переносице. Он дружески потрепал Жака по плечу и сказал:

— Ладно, не вешай носа! Все вы в Париж стремитесь. А здесь скоро будет ещё голодней, чем в деревне, если только народ вовремя не скажет своё слово… Завтра мне недосуг, потому что мы собираемся поговорить с Ревельоном по-свойски, а вот послезавтра в это самое время приходи ко мне. Обсудим, посоветуемся, куда твоего братишку девать, чтобы ему и сытно было и чтобы работа была не очень тяжела.

— Хорошо, что послезавтра, — обрадовался Жак. — Завтра с утра госпожа Пежо велела мне отправиться на тот берег Сены в один дом за книгами. Я там весь день проканителюсь.

— Идёт! До послезавтра!

С утра 27 апреля, взяв с собой обёрточную бумагу, верёвки и небольшую сумму денег, Жак по поручению тётушки отправился за книгами в богатый дом, где продавалась целая библиотека.

Весна в этом году не предвещала французам ничего доброго.

Позади были два неурожайных года. А нынче поля уже пострадали от жестокого града. В городах и деревнях опять не хватало хлеба.

Бремя налогов становилось всё тяжелее для населения.

Недовольство охватило всю Францию. В деревнях то и дело вспыхивали крестьянские бунты. Роптал и Париж. А особенно волновалось и роптало рабочее население Сент-Антуанского предместья.

Здесь жили преимущественно мебельщики и мастеровые, изготовлявшие соломенные сиденья для стульев. Кто из них не знал Ревельона! У него на фабрике работало четыреста рабочих, значит, четыреста семей кормилось около господина Ревельона. Но как кормилось, это другое дело.

Ревельон пользовался дурной славой. Ещё не прошло и двух лет с тех пор, как он круто расправился с рабочими своей другой фабрики, в Курталине. Рабочие там вздумали бастовать, но с Ревельоном не шути! Он был накоротке с полицией и, чуть что, прибегал к её помощи.

А сейчас Ревельон снова выступил против рабочих. На собрании избирателей третьего сословия в округе святой Maргариты он во всеуслышание заявил, что рабочий с семьёй может вполне прокормиться на пятнадцать су в день. Поэтому-де он сокращает наполовину жалованье своим рабочим. Но ведь хлеб-то стоил теперь четырнадцать с половиной су — разве не знал об этом Ревельон? А если знал, то чего добивался — не хотел ли просто довести до отчаяния тех, кто своими руками строил его благополучие?

Вдобавок Ревельон редактировал наказ третьего сословия от своего района и, подыгрывая аристократам, отказался включить в него требования рабочих.

Когда о выступлении Ревельона на собрании избирателей узнали в Сент-Антуанском предместье, возмутились не только рабочие с его фабрики, но и другой трудовой люд. Не составляли ли все рабочие и ремесленники одну большую семью бесправных, у которых теперь хотели отнять и то немногое, что они имели?

О том, что рабочие могут ещё туже подтянуть животы, говорил на собрании не только Ревельон, говорил и селитровар Анрио. Один стоил другого.

С утра 27 апреля над Сент-Антуанским предместьем как будто нависла тяжёлая туча. На бульварах деревья зловеще шелестели листьями, разросшимися так, словно то был не апрель, а знойное лето. Казалось, вот-вот разразится гроза, какое-то общее смятение чувствовалось в воздухе. Словно повинуясь неслышному приказу, лавки стали закрываться, с шумом захлопывались ставни жилых домов. Праздношатающиеся поспешили очистить улицы, не дожидаясь, чтобы их об этом попросили. А на улицах появились новые толпы. Откуда взялось столько людей?

Все взволнованы. В руках палки, жерди. Но что это? Идёт группа людей. На вытянутых руках одни несут чучела, изображающие хозяев предместья — Ревельона и Анрио, другие — большой кусок картона с надписью: «Приговор третьего сословия; Ревельона и Анрио повесить и сжечь на Гревской площади!»

— На Гревскую площадь! Там свершим правый суд! — слышатся голоса.

— На Гревскую! — вторят другие.

Все понимают: там собираются уничтожить не самих предпринимателей, а только их чучела. Парижане привыкли к такому зрелищу. Оно служит предупреждением; народ хочет, чтобы хозяева знали и понимали — кары им не избежать.

Еле пробиваясь по мостовой сквозь стену людей, медленно двигается роскошная коляска, в которой сидят два аристократа.

Гамбри отделяется от толпы, подбегает к экипажу, выхватывает из рук кучера поводья и спрашивает у седоков:

— Кто вы такие?

— Моя фамилия дю Тийе́.

— А ваша?

— Я — герцог де Люи́н, — робко произнёс второй.

— В таком случае, кричите: «Да здравствует третье сословие!» Да погромче! — требует Гамбри.

— Да здравствует третье сословие! — покорно крикнули аристократы.

Власти встревожились. Дело не шуточное — ведь в Сент-Антуанском предместье рабочих тысячи. На свои войска для подавления, пожалуй, рассчитывать не приходится, иноземные надёжнее. Всего лучше для этого швейцарцы. Их много сейчас скопилось в Версале, где они охраняют королевский дворец.

Часть восставших направилась к роскошному особняку Ревельона, но тут перед ними возникло неожиданное препятствие: охранявшие его военные отряды. Кто же так быстро осведомил полицию? Откуда взялись войска?

Замешательство длилось недолго.

— Друзья! — крикнул Гамбри. Он шёл теперь впереди, неся на вытянутых руках модель виселицы с болтавшейся на ней фигуркой Ревельона. — Селитровар Анрио ничем не лучше Ревельона. Идём к особняку Анрио!

И все бросились к дому селитровара. В толпе замелькали длинные шесты. У многих в руках оказался инструмент: у кого молоток, пила, у кого лекало. Это потому, что к восставшим присоединилось много рабочих-инструментальщиков.

— Вот как живут те, кто предлагают нам кормиться на пятнадцать су в день!

В самом деле, пышный дом Анрио с лепными украшениями на стенах и тяжёлыми шёлковыми драпри на окнах выглядел особенно богатым и роскошным, когда возле него толпились сейчас плохо одетые, истощённые голодом бедняки.

— Тащи мебель! Выноси из дома! Мы устроим сейчас хороший костёр!

Десятки крепких рук стали выбрасывать из окон дорогую мебель фабриканта. Внизу её подхватывали такие же уверенные руки; и восставшие по двое, а то и по трое тащили её прямо на Гревскую площадь.

— Сжечь её! Проучим богачей!.. — такова была воля сотен собравшихся людей.

Слухи о восстании в Сент-Антуанском предместье быстро распространились по Парижу. Толпы рабочих из квартала Нотр-Дам присоединились к восставшим. Появился ещё другой плакат: «Пусть будут снижены цены на хлеб и на мясо!»

К рабочим с ревельоновской фабрики присоединились рабочие со стекольной.

— Закрывайте лавки! Идите к нам! — приглашают восставшие владельцев маленьких лавчонок.

Но их голоса перекрывает испуганный возглас:

— Солдаты! Идут солдаты!

В самом деле, солдаты французской и швейцарской гвардии, королевского и драгунского полков вытянулись в линию от Монмартрского бульвара до Сент-Антуанского предместья.

В солдат полетели камни, вывороченные из мостовой.

Но разве камни, дубины, жерди, молотки могут противостоять ружейным залпам?

Вот упали первые раненые, среди них — случайные прохожие. Но это не испугало смельчаков. Отчаянная борьба продолжалась.

Как будто очищена мостовая от людей, но это только кажется; там, наверху, на крышах, между трубами, засели восставшие, и сверху летят в солдат и полицейских куски сорванной черепицы.

Однако солдаты не дремали. Один из них бросился к Гамбри.

— Эй, кто там, подсоби! — крикнул Гамбри.

И паренёк лет шестнадцати бросился ему на подмогу. Гамбри дубиной оглушил солдата, и вдвоём они вмиг отняли у него шляпу и саблю.

Ещё через минуту Гамбри, вооружённый саблей солдата, насадил первый трофей — солдатскую шляпу — на свою дубинку и высоко поднял её над головой.