"Падение царского режима. Том 2" - читать интересную книгу автора (Щёголев Павел Елисеевич)
XVI. Допрос И. Ф. Манасевича-Мануйлова 8 апреля 1917 г.
Содержание: История назначения Штюрмера. Знакомство с Питиримом. Питирим в курсе политических событий. Мануйлов и Штюрмер. Реакционные влияния возле Николая II помимо Распутина. Штюрмер и Питирим. Илья Гурлянд. Знакомство Манасевича с Распутиным. Манасевич о Распутине в «Новом Времени». История «покушения» Хвостова на Распутина. Предупреждение о «покушении» Манасевича. О Ржевском. Об инженере Гейне. Ордер от Хвостова на 60.000 рублей. «Безусловная» вина Хвостова. Жандарм Юденич.[*] Допрос Хвостова о 5-миллионнной выдаче Хвостову и Штюрмеру. Климович и Рейнбот. Герасимов. Дубровин. Нарышкина.
* * *
Председатель. — Вы желали ускорения допроса, желали иметь возможность дать ваши объяснения… Установим же известные рамки для ваших объяснений. По каким вопросам вы хотели высказаться?
Манасевич-Мануйлов. — Я не знаю, что собственно интересует Комиссию… Я готов ответить решительно на все…
Председатель. — Нас интересуют преступные по должности действия бывших министров и других высших должностных лиц.
Манасевич-Мануйлов. — Может быть, вы мне разрешите? Я могу говорить — с того времени, когда я был назначен состоять при Штюрмере… Как был назначен Штюрмер, — это интересует Комиссию?
Председатель. — Некоторые влияния при назначении Штюрмера должны быть выяснены.
Манасевич-Мануйлов. — Дело в том, что в этот период времени я был в кругу журналистов: я был не на службе, а был сотрудником «Нового Времени» и «Вечернего Времени». Как в обществе, так и в печати, ходили разговоры относительно того, что государственной думе грозит большая опасность и что Горемыкин хочет нанести ей окончательный удар…
Председатель. — Вы, значит, рассказываете нам о январе месяце 1916-го года?
Манасевич-Мануйлов. — У меня, с болезнью, ужасно путаются месяца… Вы, вероятно, вспомните… Этот вопрос — жизненный и интересовал всех и, между прочим, журнальные круги… Надо знать, что я был знаком раньше, как журналист, с Питиримом, который был тогда экзархом Грузии…
Председатель. — Когда именно вы познакомились с Питиримом?
Манасевич-Мануйлов. — Давно было… Когда он приезжал в Петроград, я был у него раз. Прошло много времени, и я его не видал. Когда он приехал в Петроград митрополитом, он сам возобновил свое знакомство со мной и даже приехал первый ко мне, желая, чтобы был человек, который давал бы сведения в «Новое Время» о нем, потому что я был сотрудником «Нового Времени»… Вот, желая знать подробнее, как стоит дело относительно государственной думы, я поехал к Питириму, зная, что он имеет влияние и что он, так сказать, находится в сношениях с Царским Селом…
Председатель. — Что вы тогда знали о сношении Питирима с Царским Селом? и почему по политическому вопросу о судьбе государственной думы вы обратились к духовному лицу — к Питириму?
Манасевич-Мануйлов.— Т.-е. я не обратился… Но мне казалось, что он может быть осведомлен, потому что я слышал относительно того, что в его назначении принял участие Григорий Распутин. Это была вещь известная, ходившая по всему городу и в редакции «Нового Времени»… Я тогда поехал к Питириму. До этого он был у меня (сношения уже были, не то, что я упал с неба к нему. Он был у меня, как я докладывал, и были сношения… Секретарь его, Осипенко, бывал у меня, приносил разные заметки для «Нового Времени» относительно разных посещений, которые Питирим делал)… Вот, я и поехал к нему. Это было часов в 5 вечера, — как сейчас помню… Он очень хорошо меня принял, расспрашивал меня относительно газет, очень интересовался всем. Затем, начался разговор на общие политические темы и, между прочим, относительно Горемыкина. Он знал вполне то, что происходит, в смысле, так сказать, похода против государственной думы и всего того, что делала реакционная партия…
Председатель. — Он был в курсе?
Манасевич-Мануйлов. — Он был в курсе — и относился к этому крайне отрицательно, говоря, что закрытие государственной думы и вообще тот курс, который взял Горемыкин, приведет к печальному концу и может стоить трона… Между прочим, он говорил, что Горемыкин не может оставаться на своем посту при этом положении вещей и что теперь идут поиски нового председателя Совета министров. Я тогда прямо задал вопрос: — «Кто намечается?» Тогда сидевший тут секретарь Осипенко говорит: «Я знаю, кто», — он назвал фамилию Штюрмера…
Председатель. — Почему это: вы обратились к Питириму, а отвечает вам Осипенко?
Манасевич-Мануйлов. — Осипенко? — он свой человек: как сын у него… Мы втроем сидели. Он держал себя совершенно не так, как секретарь, а как самый близкий человек… Питирим говорил, что он воспитывал его, с детства знает… Он называл фамилию Штюрмера, — я был удивлен. Я Штюрмера знал много лет тому назад, но прошел такой период времени, когда я его несколько лет подряд совершенно не видал. Я говорю: «Как — Штюрмера?». Он говорит: «Да, да! я знаю из достоверных источников»… И Питирим качал головой, подтверждая заявление, сделанное мне Осипенко… Тогда Питирим говорит: «Вы его знаете?» Я говорю: «Да». (Когда я был чиновником особых поручений при Плеве, в это время Штюрмер был директором департамента общих дел, и мне приходилось с ним встречаться и бывать у него…).
Председатель. — Скажите, разве только с этих пор началось ваше знакомство со Штюрмером? Ранее вы не были знакомы?
Манасевич-Мануйлов. — Только с момента, когда он был директором департамента общих дел… Тогда меня Питирим спрашивает: «Какого направления Штюрмер?». Я говорю: «Как я его знаю, он человек — очень практический и всегда старался лавировать, хотя у него были похождения реакционного характера», и вспомнил историю Тверского земства… «Но, — говорю, — кажется, он настолько человек ловкий, что сумеет лавировать»… Тогда Питирим мне сказал, что «— вот, раз вы с ним знакомы, вы, как журналист, можете его повидать, поговорить с ним и выяснить, как он, собственно, смотрит на данный момент, вообще, что это за фигура теперь»…
Председатель. — Почему же это интересовало его?
Манасевич-Мануйлов. — Почему интересовало Питирима? — потому что, очевидно, он… Я в дальнейшем скажу: это будет вам понятно…
Председатель. — Раз вы кончаете изложение этого эпизода, — я хотел бы, чтобы вы сообщили, как вы себе представляли в момент беседы: кто же, собственно говоря, выдвигает кандидатуру Штюрмера?
Манасевич-Мануйлов. — Видно было по всему, — Осипенко проронил это слово, — тот же Распутин… Потом я вам доложу… Этим закончился разговор. Это страшно заинтересовало меня. Я думал: как же? сколько лет не видал человека… — И решил позвонить к Штюрмеру… Когда я подошел к телефону, его вначале не было дома, он был в Английском клубе. Я тогда ему говорю: «Борис Владимирович, это говорит Мануйлов… — «А,— говорит, — вы меня забыли»… Я говорю: «Борис Владимирович, я знаю все». — Тогда он говорит: «Что все?» Я говорю: «Я знаю все». — Тогда он говорит: «Вы приезжайте ко мне»…
Председатель. — Он не стал расспрашивать? Он понял, что именно вы знаете, — и вы видели, что он понял?
Манасевич-Мануйлов. — Мы это говорили по телефону… Я его в тот же вечер и увидел. Он сказал: «Вы заезжайте», — я к нему заехал, рассказал ему всю беседу, которая была с Питиримом, и говорю, что вопрос идет относительно назначения, и как он смотрит на думу… Тогда он в категорической форме сказал, что иначе не понимает управления Россией, как с государственной думой, что он идет совершенно навстречу думе и не понимает Горемыкина, который напролом лезет против общественного течения, и что это, так сказать, очень опасный путь… Одним словом, очень — для Штюрмера — либерально говорил… Я ему сказал, что заинтересован в этом деле, очевидно, Питирим.
Председатель. — Т.-е. в каком смысле — заинтересован?
Манасевич-Мануйлов. — Так сказать, что в деле назначения председателя совета министров принимает несомненное участие Питирим… Это было ясно из всего разговора с Питиримом, из всего, что мне пришлось там слышать…
Председатель. — Значит, вопросы Питирима о том, как вы смотрите на Штюрмера, нужно понимать в том смысле, что Питирим, принимая участие в выставлении кандидатуры Штюрмера, хотел знать ваше мнение об этом кандидате?
Манасевич-Мануйлов. — Он именно и просил меня поговорить со Штюрмером, чтобы выяснить основные вопросы — является ли он таким же реакционером, как Горемыкин (в смысле вопроса о государственной думе)… Питирим сказал: «Если Штюрмер придерживается тактики Горемыкина, то его кандидатуру я, Питирим, поддерживать не намерен»…
Председатель. — Значит, распутинский кандидат в данном случае обсуждался Питиримом?
Манасевич-Мануйлов. — Да.
Председатель. — А ваша беседа со Штюрмером чем окончилась?
Манасевич-Мануйлов. — Штюрмер сказал, что он решительно ничего не знает, что для него это новость… Я ему сказал: «Но, кажется, Распутин поддерживает вашу кандидатуру?». Он сказал: «Распутина я несколько раз в жизни видел…», — и замолчал… Одним словом, о Распутине не хотел говорить со мной…
Председатель. — Что же, вы поверили ему?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, безусловно, не поверил… (Я потом узнал, что налгал.) Тогда — на завтра или на послезавтра — я был у Питирима и рассказал ему всю беседу, которую имел со Штюрмером. Питирим очень настаивал, относительно вопроса о государственной думе: как он смотрит?… Он его не знал совершенно, — никогда не видал Штюрмера… Он говорит мне: «Что же? во всяком случае, я бы хотел его повидать, я буду рад его видеть»… Я тогда сказал Штюрмеру, чтобы он заехал к Питириму, что Питирим очень хочет его видеть. — Он был у Питирима…
Председатель. — В вашем присутствии или без вас?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, без меня… После этого Питирим — не знаю, от кого — еще имел очень подробные сведения, относительно всего того, что происходит в политических кругах, — в смысле брожения, — в смысле, так сказать, того, что решаются в Царском Селе итти против думы… Государь в это время находился в Ставке.
Председатель. — Вы говорите: Питирим знал, — как выяснилось из разговоров с ним — о том, что в Царском злоумышляют против думы… Пожалуйста, остановитесь на этом: что же именно знал Питирим?
Манасевич-Мануйлов. — Он говорил, что есть безусловно влияния (не Распутина, — он подчеркивал это), которые во что бы то ни стало хотят закрыть государственную думу, считая, что время такое, что нельзя созывать государственную думу, и что правильнее было бы даже создать военную диктатуру…
Председатель. — Т.-е. такова была точка зрения Царского Села?
Манасевич-Мануйлов. — Не Царского, а известной группы, воздействовавшей на Царское Село… Питирим говорил, что для него неясно, кто именно влияет в этом направлении… При чем он говорил таким образом: — что два течения есть, — более реакционное течение возле государя было в тот момент (потому что эта вещь менялась: в тот момент, как он говорил — возле государя)… Государь, как я вам докладывал, находился в Ставке. Тогда Питирим говорит, что «раз положение такое серьезное, хотя это не прямое мое дело, как духовного лица, но я вмешиваюсь в это дело!…» Он уже видел Штюрмера, и Штюрмер на него произвел впечатление хорошее, хотя его смущала очень его немецкая фамилия…
Председатель. — Вы сказали: в тот момент более реакционное течение сосредоточилось около бывшего императора… А лица — Питирим не называл?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, он не знал и сам это, — спрашивал даже: «Не слышали ли, — а кто там?…»
Председатель. — Итак, Питирим сказал, что он решил принять участие в этом?…
Манасевич-Мануйлов. — Принять участие, — и послал телеграмму государю, относительно того, что он просит быть принятым…
Председатель. — Это было за несколько дней до назначения Штюрмера? — Как вы думаете?
Манасевич-Мануйлов. — Это было, я думаю, дней за 10–12, потому что тут, после этого, он, значит, послал эту телеграмму, и назавтра, кажется, или в тот же самый вечер получил ответ от государя за его подписью о том, что он очень рад будет его видеть в Ставке. В Ставке он подал докладную записку, которую он не читал, но о которой говорил, что много трудился над составлением ее… Именно (как он тогда рассказывал) он доказывал в ней необходимость существования государственной думы и назначения, — как он тогда выразился, — «практического» председателя совета министров, «практика»…
Председатель. — А как вы себе представляете: Питирим в состоянии был сам составлять записки или кто-нибудь другой ему составлял?
Манасевич-Мануйлов. — Вряд ли сам… Хотя он человек интеллигентный, кончивший, кажется, академию… Ему помогал некий Мудролюбов, — это был его секретарь. (В составлении этой записки я не принимал никакого участия…) Тогда он повез эту записку и сейчас же вернулся обратно.
Председатель. — После этого вы его видели, и он вам что-нибудь рассказывал?
Манасевич-Мануйлов. — Да, я его увидел, и он сказал, что государь решил, что, во всяком случае, государственная дума должна существовать… Питирим был в большом от этого восторге. Что касается назначения Штюрмера, то государь говорил, что уже многие лица называли Штюрмера, и он его давно знает, но что тут его несколько смущает немецкая фамилия. Вскоре пошел разговор относительно того, что Штюрмер будто изменил фамилию, — не помню хорошо, — Панин?…
Председатель. — Эта перемена фамилии как раз тогда и произошла?
Манасевич-Мануйлов. — Да, незадолго до этого… Питирим сказал государю о том, что Штюрмер мог бы изменить фамилию, но государь сказал, что будет неудобно… Затем, вскоре, царь приехал сюда, и Штюрмер опять был у Питирима — узнать, как его поездка; что было между ними, — я не знаю, меня не было…
Председатель. — А вам не рассказывали ни Питирим, ни сотрудники его?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, я не знаю, что было… Но, во всяком случае, государь приехал сюда, и вечером… Да, нет: виноват, — я не то говорю!… Штюрмер был у Питирима после поездки в Ставку. Затем он мне сказал: «Я еду (кажется, это было в 6 часов) к Питириму, и от Питирима, если вы будете дома, я к вам заеду»… — И, действительно, около 7 или 8 часов вечера, он ко мне приехал и сказал о том, что Питирим хорошо съездил, и как будто его кандидатура находит отклик со стороны государя; но что вопрос еще не решон и что он, во всяком случае, ничего не знает по этому поводу: il fait la sourde oreille,[*] — так сказать, не вмешивается в это дело, совершенно остается в стороне… И он просил, чтобы не попало что-нибудь по этому поводу в газеты… Потом приехал, значит, государь. И, я помню, я был в «Новом Времени» (это было около 12 час. ночи), приходит человек и говорит: «Вас просят к телефону с Конюшенной» (он жил еще на Конюшенной). Я подошел к телефону: оказалось — Штюрмер, который мне говорил, что он только что получил записку от царя, что царь его зовет в Царское Село — на завтра. — «Если можно, сообщите это Питириму…» — Я говорю: «Уже поздно». — «Но завтра утром, во всяком случае, передайте!». Я назавтра передал Питириму. Назавтра Штюрмер съездил в Царское Село. Что было между царем и Штюрмером, я точно не знаю; но в тот день я видел Штюрмера, и он сказал, что вопрос стоит хорошо; но что он, в течение нескольких дней, не может ни с кем разговаривать, даже со мной, с Питиримом, — решительно ни с кем, — что он дал слово государю… У него даже трубка была не повешена в эти дни… Затем состоялось его назначение. Нужно сказать, что в период этих разговоров он говорил относительно меня, что он просил, чтобы я состоял при нем так же, как я состоял при гр. Витте… Его назначили, и с первого же момента его назначения очень властным и полным хозяином себя держал Илья Гурлянд, который являлся его ближайшим помощником, составителем всех его бумаг, — решительно всем!…
Председатель. — В какой должности?
Манасевич-Мануйлов. — Он был членом совета министра внутренних дел и сейчас же был назначен директором телеграфного агентства.
Председатель. — А членом совета он был еще до того, или он был назначен со вступлением в министерство Штюрмера?
Манасевич-Мануйлов. — Не могу вам сказать, — я не помню совершенно… Дело в том, что министр вн. д. А. Н. Хвостов был в приятельских отношениях с тем же Гурляндом, так что очень может быть, что он раньше был назначен, — я не могу вам сказать… Отношения Гурлянда со Штюрмером — давнишние и, как говорили в чиновничьем мире его товарищи, Штюрмер был в интимных отношениях с мадам Гурлянд, и это, так сказать, их сблизило… Значит, началось правление Штюрмера. Тут я увидел, что мне ужиться с Гурляндом невозможно…
Председатель. — Почему?
Манасевич-Мануйлов. — Потому, что он был полным хозяином! Я ведь мог быть, главным образом, полезным в области журнальной, с этой стороны, в сношениях с печатью, о чем я говорил Штюрмеру: это, с первого же момента, так было решено между мною и Штюрмером, что он будет приглашать представителей печати, что будет устраивать чай… Сейчас же это было перерешено Штюрмером, — 3 часа спустя после того, как он говорил с Гурляндом!… Так что я понял, что мне здесь нечего делать у него… Теперь, я думаю, наиболее интересным для вас… Но, быть может, у вас есть вопросы?…
Председатель. — Нас интересуют некоторые выдающиеся моменты политической карьеры Штюрмера. Штюрмер получил власть: как же он отнесся, в связи с своим назначением, к Питириму, к Распутину?
Манасевич-Мануйлов. — Он сейчас же поехал к Питириму и говорил ему (это мне уже рассказывал Питирим и секретарь его), что он всецело ему обязан, что он знает то участие и влияние, которое он имел в этом назначении, что он этого никогда не забудет, что он будет слушаться, прислушиваться, вернее, одним словом, стараться всячески итти по тому пути, который ему подскажет Питирим!… О Распутине вообще он говорил очень мало. Нужно сказать, что я Распутина знал, как представитель «Нового Времени»: однажды он приехал сюда в Петроград (тогда Петербург), и М. А. Суворин поручил мне его повидать… Я пришел совершенно как незнакомый человек (он жил тогда у Сазонова: такой есть публицист — Сазонов). Я тогда написал интервью с ним, которое наделало очень много шуму, было переведено на французский и английский языки: оно появилось в «Новом Времени», — знаменитая его история о банях, где он рассказывал подробно…
Председатель. — Может быть, вы в двух словах изложите смысл этой истории?
Манасевич-Мануйлов. — Дело в том, что он рассказывал мне следующее: «Будучи в Сибири, у меня было много поклонниц, и среди этих поклонниц есть (можно сказать это, потому что это было напечатано) — среди этих поклонниц есть дамы, очень близкие ко двору. Вот, — говорит, — они приехали все ко мне туда (т.-е. в Сибирь), и тогда, — говорит, — они хотели приблизиться к богу… Приблизиться к богу можно только самоунижением. И вот, я тогда повел всех великосветских дам — в бриллиантах, в дорогих платьях, — повел их всех в баню (их было 7 женщин), всех их раздел и заставил меня мыть. Вот они унизились перед богом, и этим унижением, так сказать…
Председатель. — К какому времени относится ваше с ним знакомство?
Манасевич-Мануйлов. — Это было несколько лет тому назад, — я не помню… После того, как появилось это интервью, Распутин был страшно на меня обозлен: ему объяснили, что он сделал большую ошибку, что он рассказал, и он был страшно против меня восстановлен… Он говорил, что вышлет, сошлет меня!… После этого, я его совершенно не видел. К периоду назначения Штюрмера, когда Штюрмер был назначен, — мне кажется, уже я слышал и знал о том влиянии, которое имел Распутин. Меня во всем этом заинтересовало больше всего, как журналиста, — войти в этот мир, ознакомиться, и современем написать воспоминания, о чем я и говорил моему приятелю — Бурцеву… Я тогда решил найти какой-нибудь путь для того, чтобы повидать этого Распутина, — и после этого инцидента со статьей о бане… Я знал, что он бывает у некоторых журналистов. (Нужно сказать, что Штюрмер был уже председателем совета министров.) Я знал, что Распутин бывает у одного репортера Снарского (такой молодой человек), что там бывают ужины, на которые приезжает Распутин… Снарский мне сказал: «Завтра у меня будет Распутин: если хотите, приезжайте»… Я приехал около 12 часов ночи; помню, были какие-то две женщины, которых привез Распутин, был Снарский… Распутин меня встретил очень холодно и так посмотрел неприязненно… Но затем начали разговаривать, и он вдруг обращается ко мне и говорит: «Ты знаешь? меня на-днях убьют!». Я говорю: «Кто же?». — «Да! все, все готово для того, чтобы меня убить»… Я говорю: «Если ты знаешь, то наверное принимаешь меры»… — «Так! — говорит, — вот рука!… Вот видишь? — моя рука: вот эту руку поцеловал министр, и он хочет меня убить»… Так как он был выпивши, то, я думал, что просто — странная история… Назавтра, придя, я продолжал работать в «Новом Времени», и кто-то такой из репортеров говорит, что будто бы раскрыто покушение на жизнь Распутина… Начали тут расспрашивать: то, другое, — никаких подтверждений этого не было… Проходит несколько дней после этого, — мне звонит по телефону некий Симанович (этого Симановича я встречал в клубе литературно-художественном)…
Председатель. — Позвольте вас прервать: этот министр был А. Н. Хвостов?
Манасевич-Мануйлов. — Да.
Председатель. — Пожалуйста, продолжайте.
Манасевич-Мануйлов. — Звонит Симанович, что ему нужно меня видеть, и назначает мне время. Он является ко мне и говорит: «Вот, вы состоите при председателе совета министров, а ведь вы знаете, что готовится покушение на Распутина и что в этом деле принимает живое участие ни кто иной, как А. Н. Хвостов?
Председатель. — Позвольте вас спросить, чтобы покончить с этой встречей между вами и Распутиным: что там происходило — попойка, разговоры?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, он держал себя очень властно. Говорил о том, что он может — все!… Но он был пьян, так что его словам я не придал значения… О Распутине я много вам расскажу для вас интересных вещей…
Председатель. — Итак, у вас был разговор с Симановичем…
Манасевич-Мануйлов. — Это в газетах не появится?
Председатель. — Нет.
Манасевич-Мануйлов.— Не потому, что я боюсь, а потому, что этим материалом я хочу воспользоваться…
Председатель. — Я вам сказал, что не появится.
Манасевич-Мануйлов. — Симанович рассказывает, что некий Ржевский должен совершить это убийство… Я говорю: «Какой Ржевский? кто такой? — сотрудник газеты?». (Дело в том, что я сейчас же вспомнил, что у нас, в «Вечернем Времени», был господин Ржевский, который появлялся в форме болгарского офицера, и, в конце концов, М. А. Суворин узнал целый ряд очень некрасивых деяний этого господина, и он был удален из редакции…) Оказалось, что этот самый и есть. Симанович очень путано, но, во всяком случае, установил факт, что Хвостов находится в сношениях с Ржевским и что хотят убить Распутина… Я счел нужным сейчас же доложить об этом Штюрмеру, и (помню, — это было в 12 часов ночи, — именно, ночью) я ему докладывал и спешил с этим, так как назавтра у Штюрмера был доклад у царя… Штюрмер отнесся к этому крайне недоверчиво: говорил: что это фантазия и, вероятно, — как он сказал, — какие-нибудь жидовские происки и шантаж против Хвостова, который ненавидит жидов… Я ему сказал, что я счел нужным доложить, — «затем, я думаю, что вам было бы полезно выслушать этого Симановича». Он говорит, что утром у него доклад и, если он найдет нужным, скажет об этом государю; но чтобы я привел этого Симановича, что он хочет от него услышать кое-что… Утром Штюрмер уехал в Царское Село. Днем я привез к нему этого Симановича. Симанович рассказал то же…
Председатель. — Уже по возвращении Штюрмера из Царского?
Манасевич-Мануйлов. — По возвращении, — да… Симанович рассказал ему, но Штюрмер продолжал относиться недоверчиво к этому делу. Между прочим, тут, у Штюрмера, Симанович назвал фамилию инженера Гейне — В. В. Гейне, — который, будто, более подробно знает все это дело… Штюрмер обратился ко мне и говорит: «Я вас прошу, частным совершенно образом переговорить, т.-е. допросить этого Гейне»… В тот же день вечером я видел Гейне, который мне подробно уже рассказал следующее: что некоторое время тому назад Ржевский, находившийся уже раньше в сношениях с А. Н. Хвостовым, однажды зовет Гейне к себе и говорит ему: — «Ну теперь, — слава богу! — нужда наша прекратится, и у меня будут не такие маленькие деньги, как вы видели, — по тысяче рублей, по две тысячи рублей, которые мне давал Хвостов, — а что теперь будут у меня большие суммы!… Я должен совершить путешествие заграницу, с особыми полномочиями, и после этого, если все удастся, — то я буду хозяином положения!» Гейне на это его спрашивает, — он сразу не говорит, но Гейне уже было известно, что действительно Хвостов находился в постоянных сношениях с Ржевским (при чем раздавались звонки по телефону от А. Н. Хвостова, который вызывал Ржевского к себе, разговаривал и т. д.)… Затем Гейне рассказал, что вскоре после этой беседы Ржевский показал сравнительно большие деньги и сказал: «Вот, Хвостов мне дал деньги, а затем, — говорит, — я завтра вам покажу уже документик настоящий!»… (Это была его фраза.) «Назавтра, — рассказывает Гейне, — действительно» (это была суббота)…
Председатель (прерывает). — Следующий день была суббота?
Манасевич-Мануйлов. — Суббота (почему я это запомнил? — потому что, как я сказал, я хочу все это восстановить)… Назавтра Ржевский поехал к Хвостову, и Гейне ждал его… Затем Ржевский выступил в очень жизнерадостном настроении и сказал: «Все сделано: бумажка у меня!…». — Рассказал Гейне, что эта бумажка ни что иное, как ордер, выписанный министром вн. д. на Кредитную канцелярию (кажется, на Кредитную канцелярию, а может быть, и на канцелярию м-ва вн. д.), — ордер на 60.000 р. Ржевский играл в карты, и он сказал: «Назавтра я еду в Христианию: сегодня надо крупно сыграть… Но из тех денег, которые я вам показал, я не хочу тратить, — вот, разменяемте этот самый ордер…». — И он отправился, кажется, один, без Гейне, во Французский банк к Рубинштейну, предлагая разменять ордер и давая большие проценты. Рубинштейн, увидав: «По приказанию министра вн. д.», отказал… Далее, Гейне рассказывает, что Ржевский уехал в Христианию, что он сознался во всем, раскрыл весь план… План состоял в следующем… Я бы просил Комиссию обратить на это внимание, потому что это вещь очень важная!…
Председатель. — Пожалуйста, если можно, изложите это покороче…
Смиттен. — Вы видели этот ордер на 60.000 р.?
Манасевич-Мануйлов. — Да, да, да!… (Потом я расскажу… Я думаю, что это важно, потому что это устанавливает безусловную вину Хвостова…) Да, так он раскрыл весь план, который заключался в следующем: он должен поехать в Христианию к Илиодору; убийство Распутина должно быть совершено под флагом Илиодора, при чем совершить убийство должны были лица, которые приехали из Царицына… Вот, что говорил Гейне. Подробностей я не буду говорить, но это — суть… Затем он возвращается… Причем Хвостов сказал Ржевскому, как объяснить это путешествие: если его спросят, то он должен рассказать (во всяком случае, если это выплывет наружу), — рассказать, что он, Ржевский, командирован действительно Хвостовым для покупки книги о Распутине, которую написал Илиодор… Тут произошла следующая история, которая осталась, так сказать, довольно нераскрытой… Ржевский был арестован. Ржевский был арестован по приказу Белецкого. В этот день, я помню, я был, по приказу Штюрмера, у Белецкого по какому-то пустому делу (справка, относительно какого-то господина, который подавал прошение), и среди присутствующих там лиц я увидел Ржевского, который был очень нервен… Скоро он был позван в кабинет Белецкого, и оттуда раздавались очень сильные крики — возгласы Белецкого, который кричал на Ржевского… Затем Ржевский был арестован. Когда Гейне дал мне свои показания, я счел нужным их довести до сведения председателя совета министров. Распутин звонит ко мне и говорит, что он должен меня видеть: он приехал ко мне, был страшно взволнован. Говорит, что убийство, безусловно, должно состояться и что Хвостов — организатор этого убийства, что царица уже знает обо всем, но что все дело поручено Штюрмеру для расследования. Действительно, Штюрмер был послан к царю.
Председатель. — Т.-е. специально по этому поводу? И не так, как в ту поездку, о которой вы говорили и для которой вы ему сообщали сведения?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, нет. Он поехал туда и, возвратившись, говорит, что, действительно, Ржевский был уже арестован и сидел в охранном отделении.
Завадский. — Кем же он был арестован?
Манасевич-Мануйлов. — Он был арестован по приказанию Белецкого.
Завадский. — Это интересно.
Манасевич-Мануйлов. — Я докладываю: тут для меня непонятная вещь произошла, но потом это послужило поводом к большому раздору между Белецким и Хвостовым. Когда, одним словом, было поручено расследование этого дела Штюрмеру, — Штюрмер страшно растерялся…
Председатель. — Кем было поручено, государыней или бывшим императором?
Манасевич-Мануйлов. — Да… но, кажется, и царица была при этом…
Председатель. — Так что же вам передавал Штюрмер?
Манасевич-Мануйлов. — Тогда к этому делу был привлечен Гурлянд, без которого он ничего не делал. Гурлянд находился в самых близких отношениях с А. Н. Хвостовым. Был позван Ржевский, переведен несколько раз из охранного отделения к Штюрмеру. И он рассказывал все подробности того, как это должно было осуществиться, и т. д.… Затем, в один прекрасный день, Ржевский остался один с Гурляндом. Штюрмер ушел в другую комнату. Ему предложили, разрешили позавтракать, пригласили к завтраку у председателя. (Но Штюрмер ушел в другую комнату.) А после этого завтрака Гурлянда с Ржевским Ржевский изменил свои показания… Вот, так сказать, то, что было известно… Однако, Штюрмер мне приказал допросить сожительницу Ржевского, которая и была мною допрошена (я фамилии ее не помню; она жила на Жуковской улице, 45/7, где жил Ржевский). Она подробно рассказала всю эту историю: как он должен был убить, как он пришел от Хвостова; рассказывала, что Хвостов ему сказал, что он должен убить Распутина… Он (Ржевский) пришел страшно взволнованный, не спал всю ночь, не знал, что делать, — должен был назавтра дать окончательный ответ… Одним словом, — все подробности. И протокол был мною передан председателю совета министров.
Манасевич-Мануйлов. — Жандармский офицер при охранном отделении.
Иванов. — Он при Штюрмере был?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, при охранном отделении… Затем Хвостов А. Н. страшно был взволнован и обратился ко мне через своего родственника Ивана Хвостова, которого я видел (он был на посылках у него)… Тот приехал ко мне и говорит, что просит непременно Алексей Николаевич повидаться с ним, но не у него, а у графа Татищева. На квартире у графа Татищева, на Миллионной, было мое свидание с А. Н. Хвостовым. Об этом свидании знал Штюрмер…
Председатель. — Вы его предупредили?
Манасевич-Мануйлов. — Да, счел нужным предупредить… Хвостов начал говорить о том, что Ржевский врет, что это не верно… Путался страшно сам в своих показаниях: говорил относительно того, что эти деньги были предназначены для покупки книги… Между тем, книга эта уже вышла давно, что было установлено Бурцевым! Так что вопрос о книге совершенно не шел. (Бурцев эту историю знает, — если вы его спросите…) Затем Хвостов был несколько раз допрошен самим Штюрмером и, как говорил Штюрмер, давал ему очень сбивчивые показания…
Председатель. — Что же, имеется протокол допроса Хвостова?
Манасевич-Мануйлов. — Думаю, нет…
Председатель. — Значит, премьер-министр допрашивает министра внутренних дел о причастности его к приготовлению убийства этого Распутина?
Манасевич-Мануйлов. — Да, да! Вся картина была совершенно ясна…
Председатель. — Что же, Штюрмер, по поводу этого допроса, сносился с Белецким?
Манасевич-Мануйлов. — Он, кажется, спрашивал Белецкого, и Белецкий тогда сказал ему, сколько я помню, что Ржевский действовал помимо него, что он находился в личных сношениях с министром внутренних дел…
Председатель. — Белецкий при вас допрашивал арестованного Ржевского?
Манасевич-Мануйлов. — Не при мне: я только слышал, как он на него кричал… Во всяком случае, насколько я помню, Штюрмер говорил с Белецким, и Белецкий говорил, что Хвостов действовал за свой страх…
Председатель. — Затем, к вам приезжал Распутин, бледный, волновался, говорил, что будет убит?
Манасевич-Мануйлов. — Он приехал и спрашивает, что ему делать?… Просил, чтобы я сказал Штюрмеру, чтобы принять какие-нибудь меры более энергичные, так как он боится быть убитым…
Председатель. — Значит, история с банями была забыта?… После этого важного свидания у Снарского, в связи с последующими событиями, — Распутин подошел к вам?
Манасевич-Мануйлов. — Да, уже были сношения… Потом, после этого, Хвостов пожелал дать объяснения по всему этому делу, и, как я слышал от Распутина, он являлся к Вырубовой и на коленях давал свои объяснения…
Председатель. — Это когда вам Распутин говорил?
Манасевич-Мануйлов. — Тогда же, в тот же период времени…
Председатель. — Во время своего приезда к вам?
Манасевич-Мануйлов. — После того… Между прочим, характеристика эта (данная Хвостову Распутиным) оказалась совершенно верной, потому что, действительно, Хвостов целовал руку у Распутина: когда был обед, по случаю назначения Хвостова, то подали уху, и он сказал Распутину, что не будет есть, пока тот не благословит, — тогда тот благословил, и Хвостов поцеловал руку…
Смиттен. — Публично поцеловал, при всех присутствующих?
Манасевич-Мануйлов. — Это был обед у Распутина.
Смиттен. — Кто присутствовал?
Манасевич-Мануйлов. — Вырубова была, Андроников… После этого Хвостов был удален некоторое время с поста. В Петроград приезжала с письмами Илиодора жена Илиодора, в письмах подробно рассказывался весь план убийства… Если вас интересует, как его должны были убить, я расскажу…
Председатель. — Нет, это нас не интересует… Скажите, Ржевский не доехал до Илиодора?
Манасевич-Мануйлов. — Он был арестован на обратном пути… Вот, этот эпизод… Затем, интересный эпизод, который, между прочим, я не знаю, — приходилось ли вам сталкиваться с вопросом относительно 5 миллионов, которые были ассигнованы Хвостому.[*] — По этому поводу, я, так сказать, только слышал об этом, но подробности этого дела вам может рассказать Белецкий…
Председатель. — А то, что вам известно по этому делу, вы знаете это от Белецкого?
Манасевич-Мануйлов. — Не от Белецкого: там, вокруг Штюрмера, слышно было…
Председатель. — Что же вы слышали «вокруг Штюрмера» о 5-ти миллионах?
Манасевич-Мануйлов. — Что эти деньги были назначены на подкуп печати и на предвыборную агитацию… Тогда так смеялись, что хотел наложить лапу на эти деньги Алексей Хвостов, а вырвал эти деньги Штюрмер!… Подробностей я не знаю, но знаю, что…
Иванов. — Деньги были получены?
Манасевич-Мануйлов. — Кажется, что да…
Председатель. — Почему вы склоняетесь к этому утверждению?
Манасевич-Мануйлов. — Потому что я слышал, что Гурлянд составляет доклад по этому поводу… Мне, кажется, и Белецкий говорил относительно того, что Штюрмеру удалось выхватить эту сумму у бывшего царя… Во всяком случае, в этом деле принимал живейшее участие Гурлянд…
Председатель. — Пожалуйста, продолжайте.
Манасевич-Мануйлов. — Затем эпизод, который, мне кажется, может интересовать Комиссию, это — следующее. Директором департамента полиции был Климович. В один прекрасный день ко мне приехал Рейнбот (это бывший московский градоначальник). Он хотел быть принятым Штюрмером, но у Штюрмера был большой прием. Тогда он мне позвонил на другой день и сказал: «Хотел бы видеть Бориса Владимировича Штюрмера, и не мог его видеть… Хочу ему выразить свое удивление по поводу того, как он может держать Климовича директором департамента полиции»… (Штюрмер был уже тогда министром внутренних дел, а также и председателем.) Я говорю: «Почему же?» — «А потому, что Климович участвовал в убийстве Иолоса…»[*] — И Рейнбот рассказал мне относительно того, что это убийство было совершено при участии московского охранного отделения, московского генерал-губернатора Гершельмана и чиновника особых поручений при генерал-губернаторе графа Бугсгевдена. Рейнбот говорил тогда, что к нему являлся Климович, который с ужасом рассказывал относительно прогрессирующего движения революционного и усиливающихся террористических партий, что по его, Климовича, мнению, на террор нужно отвечать террором…
Председатель. — К какому времени Рейнбот относил свой разговор с Климовичем?
Манасевич-Мануйлов. — Как раз к тому времени — перед убийством Иолоса…[*] Тогда Рейнбот говорил Климовичу, что он не считает возможным, чтобы был террор справа, что это может привести к полному развалу государства и что одинаково карается законом как убийство справа, так и убийство слева. Как он мне рассказал, — был очень неприятный разговор по этому поводу; но Рейнбот узнал относительно того, что охранное отделение принимает живейшее участие в этом…
Председатель. — В чем?
Манасевич-Мануйлов. — В организации убийств — Иолоса,[*] Герценштейна и целого ряда лиц… Вы понимаете, разговор этот, все то, что рассказал Рейнбот, было настолько серьезно, что я тогда составил записку и представил ее Штюрмеру…
Председатель. — Записку о Климовиче и Рейнботе, которые, так сказать, оба принимали косвенное участие в этих убийствах?
Манасевич-Мануйлов. — Рейнбот говорил, что, наоборот, он был против этого, но что не мог справиться с охранным отделением…
Председатель. — Не мог справиться? А он рассказал, как он пытался справиться?
Манасевич-Мануйлов. — Он говорил, что вызывал Климовича и говорил, что — «этого не делайте!» — но что в Петрограде это движение находило живой отклик… И, действительно, я это знаю, что тогда этому покровительствовали…
Председатель. — Кто покровительствовал?
Манасевич-Мануйлов. — Генерал Герасимов, который был начальником охранного отделения, и целый ряд еще лиц, которых я не знаю… Одним словом, это все шло, и во главе этого стоял Дубровин.
Председатель. — Рейнбот вам говорил, что он доносил в Петроград о том, что террор справа организуется московским охранным отделением?
Манасевич-Мануйлов. — Так я понял из его слов…
Председатель. — Вы в эту записку, которую представили Штюрмеру, поместили это?
Манасевич-Мануйлов. — Да, я написал подробно.
Председатель. — Эта записка была направлена против Климовича и против Рейнбота?
Манасевич-Мануйлов. — Против Рейнбота? — Нет, я указывал, что Рейнбот, с своей стороны, тогда противодействовал; но что его голосу не вняли; что это было прямо направление правительственное… Тогда же хотели убить Витте, как вы помните…
Председатель. — Кто был тогда директором департамента полиции и товарищем министра, заведующим полицией?
Манасевич-Мануйлов. — Министром был Дурново, П. Н.
Манасевич-Мануйлов. — Не помню… Эта моя записка была представлена. Но тогда, Штюрмер сказал, что он вообще имеет очень отрицательные сведения о Климовиче, но что он не может пока с ним расстаться, по некоторым высшим соображениям…
Председатель. — А какие это были высшие соображения? Вам не приходилось говорить с Распутиным о Климовиче?
Манасевич-Мануйлов. — Да… Распутин был против Климовича одно время потому, что он говорил, будто бы Климович следит за его амурными похождениями…
Председатель. — Так Распутин и говорил?
Манасевич-Мануйлов. — Он это и не скрывал, — свои похождения… Но что затем, будто бы, он изменился, и у них были свидания: так сказать, отношения стали хорошие… Теперь, может быть, у вас вопросы есть?
Председатель. — Вы, может быть, устали?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, ничего, — пожалуйста… Я еще полчаса могу… Может быть, вы некоторые вопросы зададите?
Председатель. — У нас есть вопросы. В следующий раз, мы их зададим.
Манасевич-Мануйлов. — Интересно все Распутинское?
Председатель. — Да. И все о Штюрмере, о Белецком…
Манасевич-Мануйлов. — О Распутине я вам дам много интересного. Между прочим, я не знаю: вы имеете сведения относительно Елизаветы Алексеевны Нарышкиной? Вы спрашивали о реакционном влиянии, — она, несомненно, имела реакционное влияние…