"Гарем" - читать интересную книгу автора (Афлатуни Сухбат)IVСнова квартиру сдавило безденежье, привычное и невыносимое. Пришлось сказать Арахне: – Можешь идти… Если так уж хочешь. Плащик Арахны уже не убирали, и он висел в обнимку с детскими курточками на гвозде. – Только недолго, – предупреждали ее голоса. – Часа хватит? Я уже волнуюсь. Час и пятнадцать минут. Зонт пусть возьмет, скажите. И про деньги не думай, не нужны нам твои деньги… “Сестрой” Арахну уже неделю как не называли. Магдалена Юсуповна надвинулась на Толика и Алконоста, возившихся в уголке. – Так. Толик мгновенно идет гулять. Посмотришь, куда пошла тетя Арахна. Понятно? – Понятно. – Толик нехотя отстранялся от Алконоста. – Опять исчезнет, у нее невидимская шапка есть, точно есть. – Я тоже хочу гулять за тете-Арахной! – заныл Алконост. – Ты наказан за скрипку и паршивое поведение… Генеральскими шагами Магдалена прошла на балкон и выглянула. Из подъезда вышла Арахна и побрела куда-то направо, сутулясь под моросью. Через минуту появился и Толик, натягивая на бегу куртку и ныряя в капюшон. – Направо беги, бестолочь! – зашипела на него с небес Магдалена. Курточка побежала направо. Арахна исчезла. …Плащ у нее скорее всего, тоже волшебный, думал Толик. Иначе почему она его носит и мерзнет, и отказывается от пальто Софьи Олеговны? Только один раз… Когда она читала ему, Алконосту и остальным “Царя Салтана” (все уже уснули, даже Алконост) и сказала, заикаясь: “Нос ужалил богатырь, на носу вскочил волдырь”, Толик засмеялся, а она наклонилась к нему: – Ты за м-мной все время шп-пионишь? И провела своим холодным носом по его щеке. – Шпионлю, – неожиданно для себя признался Толик. – И Алконост. – Я н-н-не сержусь, – сказала Арахна и все дышала в его лицо чем-то непонятно-вкусным. – Ты на п-п-п-папу своего очень лицом п-похож. – Алконост тоже похож, – шепотом возразил Толик. Арахна скосила зеленые, как у царевны, глаза на спящего Алконоста. – Мы же близнецы… Она наклонилась к нему еще ниже. – Ты б-больше п-похож. И об-бещай за мной не с-следить. За ж-женщиной следят т-т-только… м-малодушные скоты, – сказала она с неожиданной злостью. Толик, испугавшись, кивнул. Она поцеловала его в щеку, два раза. Один раз в губы. И ушла, оставив Толика в рассеянной улыбке. (“Да ты что! Вуй,” – завидовал на другой день Алконост.). Нет, надо было тогда, обещая, спросить, куда Арахна прячется. И поклясться никому ни-ни-нишечки не рассказывать (кроме Алконоста). Лабиринт гаражей. Делать здесь сейчас было нечего: муравейник спал зимним сном, лезть на крыши – скользко. Кошку какую-нибудь поймать, что ли. – Стары вэ-эщ пакупа-аим! Стары обывь-падушька пакупаим! Или старьевщика передразнить? Чего тут ходит, орет? Разорался. Прежде чем успел закричать “стары-вээщ”, Толик заметил, что дверь одного гаража открыта. Подошел, проверил. Открыта. И слабый свет изнутри. Людей не было. Сталагмитами громоздились стопки книг; здесь были бутылки из-под лимонада, слоники с отбитыми хоботками, перекидные календари, портреты животных в разрезе, линзы для телевизора. В середине всего этого антикварного шабаша стоял обглоданный “Москвич” древней марки и без передних колес – под голую ось подложены кирпичи. Впрочем, машина жила: горели фары. В пыльном свете фар Толик увидел торчащий из мешка неподалеку знакомый футляр. Скрипка Алконоста. Озираясь, Толик прокрался к мешку, попытался вытащить футляр. Шаги. Заметался с футляром по гаражу; сообразил – заполз под машину. В гараж вошли двое. – А г-где ш-шампаньское? – поинтересовался женский голос. Толик окаменел. – Вино есть. Старое. “Монастырская изба”, – ответил Арахне сиплый баритон. Этот голос тоже показался уже слышанным. Из наблюдательного пункта были видны только сапоги с задранными носами. – Х-хороший у т-т-тебя тут… м-монастырь ! – усмехнулась Арахна (тонкие щиколотки и полы плаща зажглись в нестерпимом пятне света и были видны каждой черточкой). – Болгарское вино. Выдержанное, – обиделся голос. – Знаю, как ты пьешь. Один глоточек сделаешь – и “нельзя-нельзя”. Говорил он медленно, как будто слова по местам раскладывал, долго прицеливаясь, на какую полку положить каждое слово. Закрыл дверь, прогремел ключом. – Д-дома с-сестры сразу алкоголь п-п-пронюхают, загрызут, – оправдывалась Арахна. – С-сестры… – хмуро передразнил голос. – Послала бы ты их… Сапоги выросли вплотную к ботинкам Арахны. К монотонному дребезжанию капель примешались сопение, чмоканье, что-то еще, от чего Толик закусил губу. – Н-наливай с-свой монастырь… Сапоги ушли в темноту. Вернулись c вином – сверху на кузов “Москвича” опустилось что-то гулко-стеклянное. Стали наливать: плеск, чоканье, глотки. – Н-ну, не думай, что я п-примитивная и не ценю… С-стоп. А к-кровать к-куда д-д-девалась? И т-теплее т-тогда было. – Кровать продал. Бизнес, понимаешь? Сейчас гамак подвешу. А тепло из машины будет – я ее в суперпечку переоборудовал. Толик опознал голос… Но теперь старьевщик говорил без акцента, не как во дворе. А тот уже лез в машину – кузов просел под ним, и Толик чуть не закричал, испугавшись, что сейчас все рухнет. Со свистом прорвался теплый воздух. Старьевщик забрался на капот (кузов снова просел), стал колдовать под потолком. – Ч-что это? – Ботинки Арахны обошли вокруг Толикиного убежища. – А м-мы с н-него не с-слетим? – Надежно. – Было слышно, как старьевщик подергал лямки гамака. - Немецкая семья продала. Или хочешь, постелю на капоте? Зашумела снимаемая рывками одежда; прямо перед лицом Толика соскользнул с капота горчичный плащ. – Н-нет, – задыхалась Арахна, – Х-хочу в гамаке. А-а… а… Небо, венозное небо над гаражом, разорвалось и упало на Толика, из разрыва посыпались ядовитые звезды, ведомые звездой-полынь в курносых сапогах. У звезды этой был треугольный рот, которым она командовала скорпионами и оскверняла источники вод. А следом неслись четыре всадника, и копыта их били по крыше гаража – и не было спасенья. Толик лежал, зажав уши ладонями. Потом ужас ослаб. Что он в конце концов, как маленький? Он знал, что иногда творят взрослые. Все… нормально. Они так сделаны. Толик подполз к краю убежища. Чуть-чуть выглянул. В полутора метрах от пола качался маятником, закручивался-раскручивался, визжал и бултыхался, пикировал в пятно света над головой Толика и улетал во тьму огромный ячеистый кокон. В этом коконе Толик, как ни щурился, не мог различить ничего, кроме какой-то истошной пульсации и лохматых, как у мамонта, ног старьевщика. Эти ноги летали над Толиком, сминая восковой мякиш, которым какое-то время назад была Арахна. – Боженька… – прошептал Толик. Что-то лопнуло, и гамак с криком полетел вниз. – Д-дурашка, т-ты же об-бещал не ш-шпионить. Ну, п-посмотри, как к-курточку загрязнил. З-зачем под м-машину з-залез? Н-надышался т-там чего-то… Он приоткрыл глаза – над ним была Арахна, а над Арахной – уже не дождливое, а где-то даже голубое, с воронами, небо. Арахна слюнявила платок и пыталась оттереть с его рукава пятно. Они сидели на перевернутой скамейке перед тем же гаражом, только теперь закрытым; на Арахне был все тот же горчичный плащ, казавшийся от солнца золотым. Толик вспомнил старьевщика и снова зажмурился. – Тетя Арахна, а где этот… “стары вэщ”? – К-то? “С-стары в-вэщ”? П-похоже (улыбнулась). К-колекционер он. Уехал к-куда-то. П-по д-дд-делам, н-на машине. – У его машины передних колёсов нет. – Да? Н-незнаю. Вот, к-кстати, с-смотри, с-следы. Глина перед гаражом действительно была всклокочена свежими следами от шин. – Разве мне приснилось? – Что? Наморщил лоб, пытаясь выловить нужный ответ. – Монастырская изба. Почему-то ему стало стыдно этого названия, и он уткнулся в плащ Арахны. – Р-ради т-твоего отца. Я эт-то д-делала т-только р-ради него, п-понимаешь? Толик кивнул в плащ. – Н-не п-понинимаешь, – сама себе ответила Арахна. – Я в о-одиннадцать т-тоже н-нич-чего не п-понимала, ж-жила: ля-ля, ля-ля. Так до с-семнадцати и до-долялякала. С-сигаретки, к-кофеек, на кроватке м-м-мужичок. П-потом разломали . М-м-мужички и раз-ломали. П-полетело-поехало. – А потом вы пришли к нам? – быстро спросил Толик, боясь, что Арахна начнет рассказывать про “полетело”. – Не у-угадал. П-потом – меня с-спасли. Ч-человек п-п-по имени – Игорь. Она произнесла “Игорь” быстро, словно боясь заикнуться внутри этого имени. Толику стало обидно, что до отца ее уже спасал какой-то человек-Игорь. – В-врач. Оч-чень г-гордый, п-правда. Н-но с-с-обирался ж-жениться. – И вы хотели? – Т-теперь не з-знаю. П-пошла з-заказывать с-с-свадебное п-п-платье… Ошиблась вот адресом. П-попала к вам. Неожиданная жалость к Арахне судорогой прошла по Толику, и он неумело обнял ее. Губы Арахны приблизились. Он них тихо пахло вином… Знакомый крик, повисший в воздухе: – Толик! То-олик, домо-ой! V Вернувшись, Арахна, как всегда, бросилась в душ. Тихонько застонала от убаюкивающей ласки юрких и горячих потоков. Впала в забытье. Толик, спрятав заляпанную куртку и дав по пути два легких щелбана Зойке и Гуле, вошел в Залу. Здесь было торжественно, как на школьной линейке. Зловеще выключен телевизор. – Ну, Толенька, рассказывай, – тихо сказали ему Магдалена Юсуповна, Гуля Большая, Зулейха, Марта Некрасовна, Зебуниссо. Толик молчал, уткнувшись взглядом в пол. – Не хочешь рассказывать? – еще тише спросили Магдалена Юсуповна, Гуля Большая, Зулейха, Марта Некрасовна, Зебуниссо. – Хорошо-о… Алконост! Повтори для своего брата, все, что ты нам честно рассказал. Поднялся заплаканный Алконост: – Толян… за гаражами… с каким-то дядькой, с тетей Арахной… Вышли с тетей Арахной из гаража, а потом еще сидели и… – Что за жаргон! – топнула Марта Некрасовна. – Это Арахна вас таким словечкам обучила? Желтый пол вздыбился и забурлил под ногами Толика, он бросился на Алконоста, пытаясь ударить ему кулаком прямо в губы… Их растаскивали, кто-то голосил: “Растление несовершеннолетних!”, рука Магдалены Юсуповны отшвырнула брыкающегося Толика на батарею, из носа побежала кровь, он кричал: – Добрая… она ради папы… она из-за него врача оставила… и на гамаке – из-за папы, а ей больно там было… и всадники на нее скакали, старьев… щики… добрая, слышите! Его уже не слушали – народ бросился в ванную; только Фарида, торопливо присев рядом и запрокинув мальчику голову, чтобы текло меньше, спросила: – А видел? Видел с ней всадников? Четырь, да? Четыре? И унеслась со всеми в темноту – в квартире снова погас свет, и в руках сгрудившейся перед дверью ванной толпы запылали свечи, купленные на Арахнины деньги. – Открыто! – хрипло объявила Старшая Жена, проверив дверь. Гарем, толкаясь и нечленораздельно гудя, ворвался в ванную. Арахна сдавленно закричала. Удары, плеск. – Откройте же, что у вас там! – прозвучал в гулком подъезде растерянный тенор Иоана Аркадьевича. – Быстрее! Не успеем! – визжали в ванной. Толик, зажимая кровавый нос, бросился открывать. – Папа, Арахну убивают! Ванная стихла. Быстро – кто согнувшись, кто почти на четвереньках – ванную покидали торжествующие жены. – Что, что у вас тут?.. – пустым, скомканным голосом спрашивал в темноту Иоан Аркадьевич. Последней вышла Старшая Жена. – Прошу, – распахнула перед Иоаном Аркадьевичем дверь ванной и протянула свечу. – Полюбуйся, что они натворили. Внутри, в черной воде, лежала Арахна. Иоан Аркадьевич опустил свечу, осветились кровоточащие царапины, покрывавшие лицо, руки, грудь. – Арахна… Арашенька, – сказал Иоан Аркадьевич. – Что они с тобой… – Т-т-топили. – Ой, жива… Ничто ее не берет, – прошептал кто-то, подглядывая из коридора. Иоан Аркадьевич обернулся, лица пропали. Арахна, вздрагивая от боли, обхватила шею Иоана Аркадьевича; он попытался вынуть ее из ванны. – Зебуниссо… (Та заглядывала с еще одной свечой). Помоги. Зебуниссо с готовностью подхватила ноги Арахны. Оценила царапины. – Зелёнкя помажу – до свадьбы все как новенькя будет. – Я д-деньги п-п-при… при-н… н-н… – Зебуниссо… – Они уже несли Арахну через коридор. – Кто ее так, а? – Калектиф… Зебуниссо шаманила над Арахной, экономно расходуя зеленку. Иоан Аркадьевич лежал в Зале лицом в желтый истоптанный линолеум, над ним бесшумно передвигались жены. Где-то всхлипывали и мирились Толик и Алконост. Наконец до него дошел медленный голос Первой Жены (она сидела на табурете и вязала): – Яник… Услышав одно из своих давным-давно потерянных имен, Иоан Аркадьевич вздрогнул и поднял напряженное лицо. – Яник, я так больше не могу. Через день Иоан Аркадьевич обнаружил пепельного цвета листок, сложенный вдвое. “В Мирзоулугбекский межрайонный суд по гражданским делам г. Ташкента. Исковое заявление (О расторжении брака). Я и ответчик вступили в зарегистрированный брак в 1992 году. От совместного брака имеем сына Анатолия и сына Алконоста, оба 1991 года рождения. Причиной распада семьи являются разные взгляды на семейную жизнь. На основании изложенного и в соответствии со статьями 40, 41 семейного кодекса Узбекистана прошу вынести решение о расторжении брака, не давая срока на применение, судебные расходы прошу возложить на ответчика”. Внизу раздавленной стрекозой распласталась подпись Первой Жены. “На основании… изложенного. На основании кодекса” – перекатывались в голове Иоана Аркадьевича дикие слова, в каждом из которых слышался лязг печатной машинки, царственный кашель судьи и смех адвоката, к которому ему теперь советовали – и правильно советовали – обратиться. “Судебные расходы, – пугал самого себя Иоан Аркадьевич, – Ответчик… Ответчик – я… за что?” Потом, из разных закоулков квартиры стали вылезать такие же листки, где под зеленую, синюю и красную копирку выписывались претензии, громоздились один на другой ультиматумы, а внизу была угроза натравить на Иоана Аркадьевича ООН. Жены молчали и глядели желтыми глазами на Арахну. Из машины выбежал спортивный толстяк и, не теряя времени на рукопожатие, дал знак следовать за ним, спрашивая только: “А теперь куда?… А теперь направо?”. – За это… сажают? – спрашивал адвоката Иоан Аркадьевич. – Статья сто двадцать шестая УК. Многоженство, то есть сожительство с двумя или более женщинами на основе общего хозяйства, наказывается штрафом от пятидесяти до ста минимальных размеров заработной платы, исправительными работами до трех лет либо лишением свободы до трех лет. “Исправительные работы”, – думал Иоан Аркадьевич, плетясь следом. Адвокат был первым за всю историю мужчиной, приведенным самим Иоаном Аркадьевичем, – коллективный разум гарема, и без того поврежденный последними событиями, просто застопорило: никто не знал, как себя вести и куда себя девать. Включая самого Иоана Аркадьевича. Адвокат тоже поначалу осел под навалившимися на него букетом из пеленок, сырости, Маряськиных проделок и топленого масла. Но быстро пришел в себя, потребовал проветрить помещение. – Здесь дети… – попыталась защищаться Старшая Жена. – Детьми я займусь позже. Закончив экскурсию по квартире (даже деловито ощупав “Глобус” с мертворожденной хурмой), адвокат замурлыкал: – Поздравляю. Ожидания мои вы не обманули. Есть еще настоящие мужчины… готовые сесть по сто двадцать шестой статье. И если во время бракоразводного процесса всплывет эта славная деталь из вашей биографии, то… по крайней мере будет кому носить передачи… Я бы хотел побеседовать с каждой из жен с глазу на глаз. Если вы, конечно, не ревнуете. Иоан Аркадьевич не ревновал. Через полтора часа Адвокат вышел из спальни с удовлетворенным видом хирурга, только что проведшего удачную ампутацию. Спрятав мобильник, Адвокат взял Иоана Аркадьевича за плечо и вывел на балкон. Закурил: – Поздравляю. Жены у вас хорошие, многочисленные… У всех выяснились родственники, опекуны и даже бывшие мужья. Я уже сделал несколько звонков, кому не дозвонился, тех достану вечером. Я договорюсь с машиной, дня через два – через три мы всю вашу групповуху развезем по домам. – По каким домам? – пошевелил губами Иоан Аркадьевич. Внизу, в затопленном солнцем дворе, Толик и Алконост гоняли консервную банку. Как и обещал адвокат, через день за гаремом приехал автобус. – Почему он… погребальный? – Иоан Аркадьевич увидел черную кайму, опоясывающую уазик. – Вы можете оплатить другой транспорт? – улыбнулся адвокат. – Я думаю, сюда они тоже не на свадебных “Чайках” приезжали. В разбитые окна подъезда было видно, как гуськом, держась за перила от отвычки ходить по ступенькам, спускались жены. – Рано… Почему так рано? – спросил Иоан Аркадьевич. – Восемь утра всего. – Внимания лишнего не привлекать, соседи там разные… Послушайте, вы мне что, не доверяете? Передние ряды уже выходили из подъезда, щурясь от непривычного уличного света. – А то, что, дорогой друг, рассудком ваша Софья – как ее там - Олеговна помутилась, так это, может, и к лучшему. Есть куда везти… Мадам, заходите. – Адвокат подавал Старшей Жене руку, помогая взобраться на подножку “Черного тюльпана”. – Только я бы посоветовал вам отойти подальше и не провоцировать своим видом объятия и рыдания… Ага, хотя бы на такое вот расстояние… Водитель проверенный, я его когда-то от нар отмазал. Так что… может держать не только баранку в руках, но и язык за зубами. И вашу ручку, мадам, – говорил он уже закутанной в мужской чапан Зебуниссо. (Она пришла к Иоану Аркадьевичу летом, поэтому теплых вещей у нее не оказалось.) – Та-ак, прошу не скапливаться в дверях, проходим в салон, места всем хватит… Катафалк наполнялся. Последней, передвигая костыли, в “Тюльпан” залезла маленькая Зойка; Толик и Алконост помогли ей подняться. Автобус затарахтел. Отрыгнув синеватым облаком, покатил по заиндевевшему двору. – У..у..у – завыли, запричитали в автобусе. Из маленьких окон потянулись к Иоану Аркадьевичу руки – белые, толстые, смуглые, детские, взрослые, худые… А он стоял в каком-то свинцовом оцепенении, не в силах даже моргнуть… Только когда автобус, выруливая на улицу, стал исчезать за угловой пятиэтажкой, губы Иоана Аркадьевича свело в кривую, готовую вот-вот лопнуть улыбку. Квартира ошпарила его тишиной. В разросшейся Зале, устроившись по-турецки на черном табурете, медленно вращала спицами Арахна. – Вот, в-вязание какое-то осталось. Х-хочешь, д-довяжу? Ш-шарфик? Иоан Аркадьевич захлопнул дверь и побежал вниз, пытаясь застегнуть бестолковыми пальцами сопротивляющееся пальто. |
|
|