"Блюда, входящие в рацион морских демонов" - читать интересную книгу автора (Гальперин Андрей Борисович)
Андрей Борисович Гальперин Блюда, входящие в рацион морских демонов
Злой ветер цепляет рваными краями облупившиеся мачты, швыряет в лицо мелкую, обжигающую холодом крупу, свинцовое море треплет короткой волной борта, быстрые дельфины срывают пенные шапки и исчезают, и, будь проклят тот день, когда я поднялся на палубу этого сухогруза.
Будь он проклят…
Тридцать вторая вахта. Меня кидает из стороны в сторону, перед глазами плывет серебристый туман, перемежающийся разноцветными кругами, в ушах стоит непрерывный эфирный звон. Я прислоняюсь щекой к обледенелому железу надстройки, вжимаюсь изо всех сил, до тех пор, пока нестерпимая боль не заполнит черный провал внутри меня. Потом опускаюсь на палубу, дрожащими руками достаю пачку сигарет. Прикуриваю и смотрю на дельфинов. Кажется, отпустило…
В Поти идет бой. Кто кого режет в этом гнилом городе — нас не касается. Мы пьем. Сначала — самогон. Из домашних запасов. Потом крепкий напиток "Северокрымский". Исключительная дрянь. На полыни. От гречневой каши и тушенки из запасов забытого флота адски мучает изжога. Медуза, сука, пьет четвертый день, и кто ей наливает — непонятно. Кашеварит Жаба. Паршиво, надо сказать. Жаба, конечно, пьет тоже, вместе со всеми, но она тетка в возрасте и не натирает мозоли на спине по чужим каютам. Потому, к утру и высыпается.
"Северокрымский" кончается. В ход идет ректификат. Потом кислое вино в целлофановых пакетах. Кто-то еще держится на ногах, но таких — единицы. А ведь предстоит еще и грузится.
Хмурый старпом бродит по грузовой палубе с черенком от лопаты в руках. Он у нас герой. Бывший кап-два, помполит, сука. У них, в Питерском политическом преподавали одно время штурманию. Пока какой-то помполит на Балтике не попытался угнать в Швецию противолодочный корабль. Старпом вахте не доверяет. Пока не нажрется. Потом он обычно лезет целоваться, по брежневски, взасос, за что и получает нередко в морду. А сейчас, старпом охраняет растяжки и прочий ценный такелаж от охочих до этого дела менгрелов. Заодно, гоняет нищих. В этот хмурый год в Поти много нищих, как никогда. Картошку выгружали под дулами автоматов. Потом, когда стемнело, черные, словно вороны старухи, выскребали из подмерзшей грязи клубни, раздавленные сапогами солдат.
Я стою на мостике и смотрю вниз, на грузовую палубу. Рядом со старпомом ходит, поджимая хвост во время редких автоматных очередей, наш людоед. Огромный кавказец по кличке Армагеддон. Армаше нет никакого дела ни до порядка на судне, ни до старпома. Пес охраняет свою Миску, полную гречневой каши пополам с тушенкой из запасов забытого флота. Местные, то и дело, бросают на Миску голодные взгляды, но Арман перехватывает каждый такой взгляд и возвращает назад, подкрепляя утробным рычанием. Пару дней назад Миску с дымящимся варевом пытался похитить грязный оборванный мальчишка. Ребенок этой войны, искалеченный голодом и ненавистью взрослых, каким-то чудом пробрался к трюму. Увы… В этот раз маленькому голодному человечку крупно не повезло. Ибо, Миска для Армана значит более, чем для дурака старпома заповеди жестокого поляка, чей портрет в его каюте я по пьяни разрисовал маркером. Великое счастье, что Серега Шавиер, второй помощник, не дождавшись очереди в гальюн, выскочил на шкафут поссать в клюз. Серега, протрезвевший вмиг, вырвал из зубов людоеда окровавленное тельце. А, так как, судовая аптечка давно опустела, мне пришлось полностью разоблачить себя, выдав для дезинфекции ран часть тщательно скрываемого мною, в течении длительного времени, медицинского спирта. Армагеддон был жестоко избит боцманом Горбуновым, мальчика отдали местным, я поимел проблемы со своим начальником, по поводу кражи спирта. Пришлось купить у мудака Серверова бутылку пшеничной, и идти мириться.
Бои в городе продолжаются. Прямо за воротами горит БТР, вечером небо озаряется сполохами, автоматные очереди стали привычными. Иногда на территорию порта залетит шальная мина, жалкое эхо идущих где-то в горах боев. К этому за неделю тоже привыкли. Утром пришел буксир из Новороссийска. Привез нам питьевой воды и немного харча. Радист с буксира, Вася-Пионер, старый знакомый еще по Севастополю, рассказал мне по секрету, что под Сухуми расстреляли ракетами катер с беженцами. Паршивая новость.
Вечером прибывает груз. По палубе грохочут тяжелые армейские ботинки. Я закрываю радиорубку и иду смотреть. Сразу же натыкаюсь на огромного мичмана в камуфлированном бушлате. На боку у мичмана деревянная кобура со "Стечкиным", через плечо — АКСУ.
— Где капитан?
Я улыбаюсь и пожимаю плечами.
— Понятия не имею. Надо у вахты спросить…
Мичман оттесняет меня к переборке. В нос бьет тяжелый запах. В нем все — спирт, соляра, гнилые зубы, пот и сукровица.
— Что привезли хоть? — Я раскуриваю сигарету, пытаясь заглушить вонь.
Мичман, продвигаясь по тамбуру, что-то бормочет через плечо.
— Не расслышал?
— Пошел на хуй, говорю…
Я медленно затягиваюсь, глядя как он, грохоча автоматом по пластику переборок, удаляется по направлению к каюте капитана. Ожидаемый рев сотрясает пароход.
— Вахта! Бля… Убью!
Я затягиваюсь и жду. Из каюты высовывается помятая физиономия с перекошенным ртом.
— Радист! Еб твою мать! Ты на вахте?
— Анатолич… Маму мою трогать не надо… Я сменился… Андрейченко на вахте…
— Вахтенному помощнику прибыть в каюту капитана!
Мимо меня пробегает взмыленный Толик.
— Шо, бля? Кто, бля, у трапа? Где Кирпич? Убью суку!
Я кидаю бычок в поллитровую банку с водой, натягиваю фуфайку и выхожу на шкафут.
В свете прожекторов — два "Урала". Вокруг — здоровенные парни в камуфляже, с автоматами. Крик, гам, и в эту мелодию славно вплетается идиотский смех нашего старпома. Судя по смеху, он пьян в дым, и сейчас полезет к кому-нибудь целоваться. Слышу, как где-то внизу грохочет цепью Арман. Спускаюсь на грузовую палубу. У пиллерса лебедочной сидит на корточках Кирпич. На прыщавом лице пьяная злость.
— Кто ищет, бля, тот всегда найдет! Там эт-то… Левчук в трюме. Ща Ворону пиздить будет…
— Не понял?
— Бочки масла не хватает… Бля…
— Понял.
Я беру цепь и тащу упирающегося людоеда к специальной скобе, приваренной к борту. Арман косится бешеными глазами на суету на причале.
— Ага. Это они за твоей Миской… Целый батальон прислали.
Закрепив цепь специальным карабином, заглядываю в горловину люка. На встречу по скоб-трапу, зажав фонарь в зубах, поднимается дед.
— А, Андрюха… Чего там?
Я помогаю стармеху выбраться из трюма. Левчук, близоруко щуря глаза, вглядывается в сумерки.
— О! Приехали, голубчики… Хорошо… Послезавтра в Новороссе будем. Ты это… Воронова не видел, часом?
Я отрицательно качаю головой.
— Нет, Коль, не видел…
— А… Там на твоей вахте ничего не выносили?
— Коль… Это… Масло, скорее всего, еще в Бургасе продали…
— Вот, бля. Точно… Ладно, пойду, поговорю с ним.
С причала доносятся крик.
— Получил в ебло, пидорас?
Кирпич хватает за грудки шатающегося старпома и втягивает его с трапа на пароход. Старпом, прижимая руки к окровавленному лицу, что-то неразборчиво бурчит.
— Что везем, Сереж?
Секонд отрывается от радара, и, покачивая поллитровой кружкой с вином, садится рядом со мной.
— Не знаю, Андрюш… Десять тонн груза всего. Десять охранников. По документам — медикаменты…
— Наркота?
— Может быть. Скорее всего… Что с погодой?
— Паршиво, Сереж… Паршиво. Бора разгоняется. Боюсь, застрянем мы под Новороссом.
— Ага. Кэпу доложи…
— Уже…
— Как тебе попутчики?
— Да ну их…
На пароходе десять морпехов. Во главе со старшим мичманом Пятибратом. Как только мы вышли в море, я подошел к нему в кают-компании.
— Товарищ мичман?
— Чего тебе?
— Вы не знаете, случайно, что едят морские демоны?
— Ты что ебанулся, радист?
Я заглянул ему в глаза. В эти блеклые, слегка выпуклые пуговичные глаза. Я увидел в них все — прожитую зря жизнь, водочную Ниагару, низвергающуюся на забитую жену и малолетних сыновей, затопляющую маломерную квартирку, и старуху мать, побирающуюся по кладбищам, и беспросветный мрак в конце этого короткого туннеля…
— Ты чего, парень? Бля… Ты чего?
Под моим взглядом он уменьшается в размерах, уменьшается, пока не превращается в пылинку, танцующую в луче света.
— Пусть для вас это будет загадкой…
В столовой непередаваемый кумар. Смесь вонючей сухумской "Астры" и блевотины. В конуре Армагеддона пахнет лучше. Сизый дым перемещается пластами, причудливо изменяя небритые лица в фантастические маски. Жалобно скрипит видик, на экране "Панасоника" ритмично движутся огромные осклизлые члены, проникая в темные пещеры влагалищ. Тяжелое дыхание и пепсикольные бутылки с клубничным ликером грузинского производства. Есть от чего проблеваться. В полумраке не сразу замечаю Медузу. Танька, закатив глаза, сидит на коленях мордатого морпеха. Морпех пялится в экран и мнет обвисшую грудь поварихи. На его лице застыло выражение звериной скуки, пополам с отвращением.
— Спишут тебя, Тань. Жаба уже вторую неделю сама пашет. Имей совесть…
— И пошли все на хуй! Не спишут… Я сразу на Мартынова в суд подам… Я-то знаю, сколько он с агентами бабла поделил на харче!
Морпех отрывается от экрана.
— Иди, мужик. Занимайся своими делами… Пусть баба отдыхает…
В столовую вваливается Ворона. Под глазами второго механика черные круги, на брови — запекшаяся кровь.
— Радист, сука… Ты Левчуку сказал за масло?
Я смотрю, как его костистый кулак, нелепо торчащий из грязной робы, поднимается для удара. Я делаю шаг в сторону и бью его раскрытой ладонью в лицо. Морпехи поворачивают плоские двухмерные лица и смотрят на нас с удивлением. Ворона корчится на палубе, размазывая грязными руками темную кровь.
— Я вас всех кончу, суки позорные!
Я приседаю и поднимаю его голову двумя пальцами за подбородок.
— Миша… Может, ты знаешь, чем питаются морские демоны? Нет? Жаль…
Бора стонет на тысячу голосов. Тысяча первый — музыкальный звон.
— Изолятор? Сука, третья антенна уже…
Стаканыч, начальник радиостанции, оправдывая свое прозвище, наливает себе полный гранчак. Выпивает одним духом, долго дышит в ладонь.
— Андрюха, глянь, а…
Вообще-то, это его вахта. Я пришел потому, что уже не в силах высиживать на жилой палубе, где перепившиеся морпехи валяют друг друга по заблеванным тамбурам, и дело того гляди, дойдет до стрельбы… Выходить наружу не охота. Я убираю бутылку с вахтенного журнала, делаю запись, и натягиваю ватник. У выхода на крыло стоит капитан.
— Что там?
— Изолятор разбился, Анатолич… Еще одну антенну оторвало…
На крыле мостика меня обжимают упругие, обжигающие щупальца боры, дыхание мгновенно сбивается, на глаза наворачиваются слезы. Море вокруг шевелит могучими мускулами волн, резкая рябь срывается, и тут же уносится на юг с бешеной скоростью. Так и есть — вся шлюпочная в осколках фарфора. Антенные канатики болтаются по ветру, какая уж тут связь. Бора рвет из рук крыльчатку анемометра, я смотрю сквозь слезы на дергающуюся стрелку — сорок метров, сорок пять… Порывами до пятидесяти. Провожу пальцем по металлу пеленгатора. Лед.
— Обледеневаем, Анатолич…
— Сам вижу… Херово. — капитан берет микрофон трансляции. — Боцману на ходовой!
Я сажусь на диван, наливаю из пластикового бурдюка вина.
— Ты, это… Андрюха… Не пей. Сейчас Стаканыч свалится… А мне на десять связь на Одессу нужна будет…
В рубку вваливается Горбунов.
Капитан долго всматривается в серую мглу.
— Боцман, как цепи?
Горбунов хватает мою кружку, выпивает залпом.
— Нормально, Анатолич…
— Ага. Давай на бак. Будем становиться ближе к берегу. Ветер усиливается.
— Понял…
Капитан поворачивается ко мне.
— Андрей, спустись, к стармеху, поспи у него на диване. Чтоб к восьми был как огурец.
— Хорошо, Анатолич. Как скажите…
В каюте стармеха людно. На столе пыхтит электрический чайник, в тарелке масло и вареная картошка. Водки нет. Это хорошо. Фэбэр протягивает мне чашку с чифиром.
— Глотни, радист. На тебе лица нет…
— Можно подумать, ты выглядишь как хризантема…
Дед водит пальцем по вахтенному журналу. Запавшие красные глаза и глубокие морщины на сером лице. Он, как и я, пятые сутки на ногах.
Я глотаю обжигающую горькую жидкость.
— Ветер усиливается… Сейчас будем сниматься…
Все смотрят на меня. Дед поднимает усталые глаза.
— И куда?
— Вперед. Под самую Малую Землю.
— На реверса, значить… — Стармех оглядывает мотористов. Останавливает взгляд на Саше Ляске.
— Ну дык… От Воронова толку нет… Еби его душу… Станешь на реверс, Санек. Бурдыкину скажешь, чтоб заступил вместо тебя с четырех.
Из коридора доносится шлепанье босых ног. В тусклом свете аварийного освещения появляется Ворона. На втором механике грязный короткий тельник, под которым вяло покачивается в такт неуверенным шагам бледная сморщенная мошонка. Штанов на Вороне нет. Он скалит неровные желтые зубы и держит руки за спиной.
— Скотина… — шипит дед и отворачивается.
Ворона становится у входа в каюту. От него смердит падалью.
— Левчук, сука… Ты пидор гнойный, вот кто ты! Пиздец пришел тебе, сука…
Ворона ухмыляется, и вдруг, в его руках появляется автомат.
Я замираю. Я смотрю на короткий курносый ствол АКСУ, и по моему телу пробегает крупная дрожь.
Ворона, неумело держа оружие под магазин, потными пальцами пытается передернуть затвор. Из его глотки вырываются булькающие звуки.
Мы все умрем. Бездарно и дико. От руки свихнувшегося алкоголика, после штормов и мучений, мы умрем здесь, на борту обшарпанного судна… Мы станем пищей для морских демонов.
Фэбэр бьет ногой в тяжелом ботинке и попадает Вороне в руку. Ствол автомата задирается вверх. Я прыгаю, обрушив весь свой вес на смердящее тело, пытаясь вырвать оружие из цепких рук. Ворона хрипит и извивается. Сверху, на нас падают остальные, каждый пытается дотянутся до автомата. Ворона визжит, кусается и плюется, и каждая секунда борьбы приближает ту самую, роковую очередь.
— У-у-ууууууууууууууу!!!
Под мое колено попадает что-то мягкое, я давлю изо всех сил, Ворона заходится в крике и внезапно замолкает.
— Яйца… яйца раздавил суке…
Я с трудом поднимаюсь на ноги. Отстегиваю магазин и ставлю автомат на предохранитель. Ребята топчут механика тяжелыми морскими башмаками. Из полумрака выныривает мичман Пятибрат. Он смотрит на меня круглыми сумасшедшими глазами, губы его мелко дрожат.
— Упер, падла… Прямо из-под носа упер…
Я протягиваю ему автомат и рожок.
— Возьмите… У вас были все шансы узнать.
— Что? Что узнать?
Но говорить мне больше не хочется.
Ворону заперли в душевой, где он истекал кровью, шипел и матерился сквозь обломки зубов, а утром, когда проспавшийся старпом зашел посмотреть на буйного, его уже не было. Был лишь открытый иллюминатор, весь в потеках темной крови.
Так все просто и обыденно. Сигарета в моих пальцах сгорела до фильтра. Белые крупинки обсыпали куцый воротник и холод проник под одежду и уже вовсю хозяйничает там. Мне пора возвращаться в свой безумный мир, такой простой и обыденный. И воспоминания, застрявшие, словно жесткое мясо в зубах, возвращаются вместе со мной.