"Кролик, или Вечер накануне Ивана Купалы" - читать интересную книгу автора (Березин Владимир)VIIСлово о том, что можно услышать в сельском автобусе, и о том, отчего на чужие дачи опасно ездить зимой. – Да, влетели вы, точно. – Синдерюшкин сел на мусорную урну, оказавшуюся рыбохранилищем, а по совместительству – стулом. – Вам возвращаться надо, а завтра поедете. С Курского. Или там с какого надо. Тут есть, конечно, окружной путь, но как всякий путь окруженца он представляет собой глухие окольные тропы. Так, впрочем, можно и до Тихого океана дойти. – Слушай, а поедем с нами? – предложил Гольденмауэр, которому, понятное дело, терять было нечего. – С ва-ами-ии… – Синдерюшкин задумался, но все поняли, что его рыболовный лед непрочен и скоро тронется. – Точно-точно, – вмешался Рудаков. – Шашлыки, водка. – Ну, водкой меня не купишь – вон у меня целый ящик водки. Мы с уважением посмотрели на зеленую дюралевую урну, которую он называл ящиком. – Что-то в этом есть римское и имперское, – заметил образованный Гольденмауэр. – Урна, прах, сыграть в ящик. Водка как напиток для тризны… Но его никто не слушал. – Ладно, – махнул рукой Синдерюшкин, – ничего не надо. Пойдем, тут надо на автобусе проехать, а дальше пойдем пешком через мезонную фабрику. Автобус оказался старым пердуном, что чадил черным, сверкал в полях желтым, а сидеть нужно было на облезлом. Мы сгрудились на задней площадке – звенело пиво, бился о потолок кондуктор предположительно женского полу – но со свиным рылом. Рядом орала и дрыгалась как вербный плясун кошка в клетке. Мы простились – кажется, навек – с асфальтом, и автобус принялся прыгать как черт. Черт, черт, как он прыгал! Мы болтались в нем как горох в супе или зерна в ступе – улюлюкая и клацая зубами. Дачница, стоявшая рядом, била стеклярусным ожерельем Рудакова по носу. Кормящая мать, не отнимая младенца от одной груди, другой лупила Гольденмауэра по щекам. Синдерюшкин же уселся на свой ящик-сидуху и перестал обращать внимание на окружающих. Только его удочки били нас по лицам, отсчитывая ухабы. Лишь два молодых человека, очевидно ботаника, вели между собой неспешный разговор: – Я наверняка знаю травы лучше любого быка и коровы, однако ж я их не ем, – говорил один. – Но быки и коровы не познали травы так, как познали ее мы, – продолжал тему другой. – Я учил травы по монографии Клопштока, но познал их недостаточно. Всякий знахарь познал траву лучше меня. Но чует ли знахарь траву? – снова вступал первый. – Что Клопшток? Он не волшебник. Вряд ли Клопшток выйдет в ночь полнолуния за папоротником, нужен ли Клопштоку папоротник? – Может, Клопштоку и не нужен папоротник, но он ему желанен? – Нет, Клопшток часть той стальной машины, где дышит интеграл, ему невозможно познать папоротник. Но мы превзошли его – благодаря… Тут оба спорщика воровато оглянулись и прекратили разговор. В этот момент их скрыла чья-то парусиновая спина, и больше я их не видел. Понемногу благостность снизошла на нас – вокруг блистали малахитом и яхонтом поля, кучерявились облака, летел мимо шмель. Все было правильно, и дорога сама вела нас к цели. Однако наш провожатый друг поскучнел. Что-то его насторожило. – А нас там точно ждут? – затревожился Синдерюшкин. – А то, конечно, лето сейчас, но ехать на чужие дачи просто так – врагу не пожелаешь. Рудаков тут же спросил, при чем тут лето. – Ну летом-то всегда живым уйдешь, природа примет. А зимой другое дело… И Синдерюшкин рассказал нам свою историю. – Пригласили меня на дачу, – набив трубку, начал он. – Айда, говорят, новые мормышки опробуем. Ну, думаю, известное это дело. Мормышки… Они коловорот не тем концом держат. Ясно же – водку пить будем. Собрался все же да поехал. Дачная местность, мясные угли на шампурах, водки выпили, до мормышек, понятно, руки не дошли. Дача хорошая, богатая и благоустроенная. Дело к ночи, а я, старый да тертый, рыболовный спальничек с собой прихватил. Собираюсь укладываться на фоне общего пляса и лобзания, но тут ко мне в комнату заходит девушка ростом в сто тридцать пятую статью Уголовного кодекса и говорит: – Я, – говорит, – знаю вас давным-давно, вы лучший друг моих родителей, и должна сказать вам следующее: я с детства вас хочу. Эх, ломаться в протвинь! Мне нужен труп, я выбрал вас – до скорой встречи. Фантомас. Ну, говорю, понятное дело, что здоровье на фронте с афганскими басмачами потерял, обрезан по самые помидоры, и прочие дела. Девочка-то вышла – но вместо нее зашла хозяйка и говорит… Сурово так говорит, напряженно: – Ну и свинья же ты, Ваня. Ты зачем на дачу приехал? Я ушел в глухую несознанку и говорю: – Да вот, блин, туда-сюда, мормышки припас… – Ты мне тут не увиливай. Почему девушку обидел? Видишь, все тут по парам. Нашелся я, взял эту мужнюю жену за руки и бормочу: – Ну, ты же умная интересная женщина, зачем мы ведем этот бестолковый разговор. Тут хозяйка вдруг говорит: – Ну да, я понимаю, что ты приехал сюда не ради нее, а ради меня… Что тебе малолетки?! Во, блин, думаю, погнали наши городских. Из огня да в полымя. И начинается вокруг меня такой фильм “Сияние”. Кругом снег, мороз, а я как Джек Николсон, сумасшедший писатель, со страшной бабой в ванне. Хозяйка пошла танцевать со своим прямоходящим мужем да и вывихнула себе колено. Тут я и разошелся. – Стоять-бояться! – кричу. – Сосульку хватай, к колену прикладывай! А ты в город готовься ехать за подмогой… Всех разогнал, всех спас и победил. Одно плохо – спать все равно не выходит. Тут девочка-центнер храпит как слон, тут молодые любятся, извините за это простонародное выражение, и пыхтят в ухо так, будто и сам ты уже в свальном грехе участвуешь. Стоишь будто на ночной стахановской вахте. При всем этом увечная жена не может найти сочувствия со стороны пьяного супруга и бьет им в стену. Ему-то что, он спать продолжает, а за стенкой-то я лежу. Плюнул я и пошел гулять мимо черноты заборов. Снег пушистый, с неба свет струится – хорошо по чужим дачам ездить, да на воле лучше. Да и подледный лов – не дачное дело-то. Не дачное. Мы недолго сочувствовали нашему товарищу, потому что брякнули стекла, лязгнуло что-то под рифленым полом, а сбоку высунулись свиные рыла, поводя глазками. – Мезонная фабрика, – сказали рыла. – Кому сходить? Нам это, нам было сходить. |
|
|