"Осознание" - читать интересную книгу автора (Еловенко Вадим)

Часть первая. Разорённое тело.

Замерев, я вжался в кирпичную стену. Свою чистую военную куртку было нисколько не жаль испачкать. Больше того я был бы рад с ней даже расстаться за право очутиться у себя в подвале. Ночной поход до Нюрки был явно не здравой идеей. Даже две бутылки самогона, что были спрятаны у меня в рукавах, не стоили таких нервов. Увидь меня глядящие и хорошо, если я через недели три вернусь в свой подвал после исправительных работ. А то может и забьют, искалечат забавы ради. Им-то ночь коротать в патрулях - скучно. Вот и поймают кого, так не жди добра. Это на плакатах, что красуются на стенах, показано, как глядящий ведет бабушку домой, а на деле-то бабульку бы пинками в участок отвели. И там бы еще до утра гоняли себе форму гладить, стирать. Или ботинки тяжелые свои начищать. Может быть, утром и отпустили бы, если бы за ней кто из родных пришел. А не пришел бы, так бы и заставляли работать. А меня? Меня бы вряд ли в участке работать оставили. Побоялись бы, что сбегу при первом удобном случае. Скорее сразу на строительство или восстановление послали. Через недели три бы отпустили, чтобы не сдох там. На стройке же не кормят практически. Так, утром и вечером водица с хлебом. А чего нарушителей кормить? Пусть их родственники приходят и кормят. Никто же не запрещает. Только вот родственников у меня нет. Совсем нет. Сестра была. Мама была. Да думаю, не увижу я их больше. Во время Последней ночи они еще жили в моем родном городе. А я тогда вообще еще учился… Хорошее было время. Ничего не делал. Только девчонки на уме были. Было стойкое понимание, что все еще впереди. Что спешить некуда. Еще три курса учиться за государственный счет. А вот не стало ни института, ни девчонок, с которыми я тогда разгуливал и глупостями занимался. Всех Последней ночью выкосило. Как сам жив остался, мне никто так объяснить не может. Говорят, значит, просто мозги и сердце работают неправильно, раз на меня резонансные колебания впечатления не произвели. Стены рушились, крошились, люди в кисель превращались. А у меня от Последней ночи только суставы плохо работают. Да не только у меня. У многих кто выжил. И при чем тут сердце и мозги? Сложно понять этих врачей иногда.

Глядящие, не торопясь, миновали перекресток. Один из них смотрел в мою сторону и словно не видел. Я естественно не шевелился, прижатый к исписанной стене. Может, он меня на фоне росписи не заметил? Уже не важно. Теперь надо было тихо и быстро миновать перекресток и я почти у себя. Если будет опасность, то на той стороне можно у Пироговых спрятаться, отсидеться. Они не обидятся, если их разбудить. Тут же как? Сегодня я, завтра глядишь они… опять побежит ночью мужик ее за врачом для детей, надо будет отсидеться - ко мне заглянут. Или врача приютить, которому будет страшно одному возвращаться. У меня всегда для гостя кровать найдется. А то и две. Раскладушка ведь еще есть хлипкая.

На углу пришлось долго сидеть, всматриваться в удаляющийся неспешно патруль. Когда они отошли уже метров на двести, я поднялся, чуть не со стоном разгибая колени, и, придя в себя, побежал. Бежал, стараясь не стучать гулко ногами по асфальту. Даже если заметят. Даже если побегут за мной. У меня фора в двести метров. Успею до подвала.

Не знаю, гнались за мной или нет. Скорее нет. Иначе закричали бы. Может даже пальнули бы в воздух. Я подбежал к своему подвалу и, отодвинув кусок кровельного железа, быстро нырнул во тьму «прихожей». Задвинув лист обратно, я на ощупь пошел в свою единственную комнату. Отворив дверь, привыкая к свету керосинки, я достал бутылки и, победно подняв в воздух, показал их моим гостям. Олег и Наташка, смеясь, зааплодировали.

- Вот я какой! - сказал я негромко и поставил бутылки на стол.

- Молодец. - похвалил меня Олег.

- Мы так волновались. - сказала Наталья. Я отмахнулся, мол, неважно и сказал:

- Ерунда. Если что, я бы к соседям прыгнул. У них бы пересидел.

Они уже поели и я, быстро собрав алюминиевую посуду, бросил ее в ведро с водой именно для того и стоящем у входа. Отмокнет, вымою с мылом. В железные эмалированные кружки, из которых они только что пили чай, я разлил до краев самогон и, подняв свою, произнес тост:

- Ребята. За вас. За то, что вы смогли вернуться. Я уже не надеялся вас увидеть. Так нельзя говорить. Но теперь можно. Я боялся за вас. Сколько раз проклинал, что не пошел с вами. Но, сами знаете….

- Да уймись ты оправдываться. - сказал Олег, поднимая свою кружку. - Давай за возвращение.

Мы отпили, кто сколько мог. Наталья вообще маленький глоток сделала и сразу закурила. Я хотел тоже достать папиросы, но Олег предложил мне свои с фильтром, и я не отказался. Закурил, наслаждаясь дымом, и протянул:

- Клааааасс.

- Ага. Мы магазин нетронутый в одной из деревушек нашли. Там затарились так, что вот, до сих пор сигареты из него курим. В переходе вообще получается, что самое главное сигареты. Они и голод притупляют и, вообще, настроение получше…

- Только у меня голова болит жутко, если на голодный желудок курю. - пожаловалась Наташка и я, покивав, посмотрел на Олега. Тот, затянувшись, продолжил:

- Голода-то такого не было сильного. Просто это мы сами растягивали провизию. Мало ели, не знали, когда еще что-нибудь попадется. Зато когда косулю встретили, там уж отожрались.

- Мне ее так жалко было… - опять перебила Наташка, но Олег ничего ей не сказал.

- Разделал сам. Зажарили. Все боялись, что дальние патрули глядящих огонь засекут или бродячие собаки нападут по запаху. Но обошлось. Отсюда и вот досюда вообще ни одного патруля не заметили ни разу.

Он указал на своей карте участок, и я ужаснулся - как далеко их занесло все-таки.

- Нас вот тут задержали. Арестовали, как положено, отправили на работы за бродяжничество. Две недели вкалывал там, в крематории при морге. Тела в топку загружал.

- А я там шила робы рабочие.- Наташка, казалось, задалась целью не дать выговориться Олегу. - Нас двадцать девчонок в цехе было. Все за нарушение режима. Я одна за бродяжничество. Так во время работы сидела и им, не отрываясь, рассказывала, где мы были, что видели. Они все думали, что мы видели место, где лучше живут… без глядящих. Я сказала, чтобы на север не ходили. Что тут тот же режим. Они теперь все мечтают попасть под программу расселения и на юг, чтобы их отправили. В новые поселки… рабочие руки везде нужны.

Олег отпил из кружки самогон и раскашлялся. Я хотел постучать его по спине, но Наташка остановила.

- Это он не подавился. Он простудился, когда нас на грузовиках сюда везли. Мост обрушился под их машиной, они все в воду попали. Никто не погиб, но вода, сам знаешь, в это время какая.

Олег успокоился и рукой показал, что все нормально. Я видел, как у него заблестели глаза от такого надрывного кашля.

- У тебя пневмония может? - спросил я. Он пожал плечами неуверенно, но сказал, прочищая горло:

- Да, ерунда. Пройдет само. Я с сомнением покачал головой и спросил:

- А тут что? Ну, когда привезли? Что с вами было? Он, залпом допил остатки самогона и, морщась, закуривая, сказал:

- Да… тут глупости… нас привезли в распределитель. Взяли наши документы. Отметили, что мы отработали за бродяжничество и были возвращены по месту основного проживания и отпустили. Сказали, что в следующий раз сгноят на работах. А в третий раз за нарушение режима уже на север отправят. Совсем на север.

Я понял его. Теперь ему попадаться нельзя. Он теперь на заметке, как говорится. Наташка тоже. У нее и раньше было обвинение в занятии проституцией и бродяжничестве. И то и другое было чушью, но разве что докажешь? Наташке было все равно. Она не собиралась оставаться на месте, даже если останется одна. Она хотела вырваться туда, где нет глядящих и никто не будет ее пинать, когда ему вздумается.

Дочь богатых родителей, она после Последней ночи стала и правда оборванкой и бродягой. Как ее нашел Олег, я понятия не имею. И почему при его складе характера терпел ее, тоже не знаю. Он волевой. Лидер, как не крути. А она его перебивает, когда ей вздумается. Я-то всегда Олега слушаю, стараюсь сначала дослушать, затем спрашивать. Он не повторяет дважды. Это его жутко раздражает. Он тоже не может жить в режиме. Его это душит. Он не может понять всей глупости, что творится кругом и как это всё терпят люди. Раньше он всех подбивал уйти. Но ушел один, только с Наташкой, которая и так бы пошла, даже без него.

- И что теперь? - спросил я, чувствуя, что хмелею нешуточно.

- А что теперь? - переспросил Олег. - Отлежусь у тебя, если ты не против. Подлечусь. И опять пойду. Только другим маршрутом.

- У меня? - удивился я.

- Ну да. - спокойно сказал Олег. - Просто мое старое жилище уже семья целая заняла. Не выгонять же их оттуда. А новое себе что-нибудь сделать… я пока не в том состоянии. Так что, если не прогонишь, то у тебя бы остался. Если прогонишь, то к Карасю пойду.

- Да не прогоню я тебя! - сказал я возмущенно - Чего ты заладил? Да и к Карасю ты больше не пойдешь. Он удивился.

- Чего так?

- Так он же глядящим стал. Наверное, на третий день как вы ушли. Он работал у себя на заводе. Он же сварщик. Ты же знаешь. Они последнее время машины чинили в основном. Пришли к нему, сказали: «Ты нам нужен». Ну, он и не отказался. Только пришел и сам попросил, чтобы я к нему больше не ходил. У них не рекомендуются связи вне служебных. Помнишь, у него подруга была… Катька? Так она теперь живет с ним окончательно. Раньше только так они встречались. Теперь вообще, говорит, замуж будет за него выходить. В мэрии все оформят, как полагается. Так что они теперь не нашего полета птицы.

- Во дают… - изумленно сказала Наташка. Олег, кажется, озадачился не на шутку. Скидывая пепел в банку, он сказал:

- Странно. Вроде такие… нормальные ребята были. Наташка только скривилась и сказала:

- Ну, Карась ладно. Вечно сам себе на уме был. Ему этот завод только для работы официальной нужен был. Он так и метил, чтобы чистеньким остаться и потом куда-нибудь перейти. Может, сразу хотел в глядящие. А она-то? Она-то глядящих ненавидела люто. Они ее брата пристрелили. Тоже вот так ночью пошел. И не хотел на работы попадать, побежал. Они его и положили. По ногам, называется, стреляли. Две пули в спине, одна в голове.

- Ты ее давно знаешь? - удивился я Наташкиной осведомленности.

- А то? Она шмотками на «пятачке» торговала, а я там на хлеб клянчила. Потом меня глядящие загребли. Но я все равно вернулась на рынок. Это уже потом, когда я через Олега познакомилась с Карасем вашим красноперым, у него ее увидела.

- Н-да, странно… - повторил Олег и поблагодарил меня за то, что разрешил остаться. Я, понимая, что оставлять его и выгонять Наташку будет неправильным, пошел, достал раскладушку.

- Да не надо. - сказала Наталья. - Мы с Олегом в одной кровати.

Я посмотрел на Олега, тот разглядывал что-то в своей кружке. Ну, раз у них так все… я убрал раскладушку и вернулся к столу.

Разлили вторую бутылку. Пили. Они вполголоса рассказывали мне о своих приключениях. Мне было и завидно, и в то же время я был рад, что не пошел с ними. Сидел бы сейчас тоже без жилья с отметкой о задержании. Ни на работу приличную, даже временную не возьмут. Ни надежды потом переехать по набору в более теплые южные места.

Между прочим, Наталья мне похвасталась своими сережками, которые выменяла в лагере за сигареты. Олег только посмеивался. Говорил, что могли и сами, если бы через города шли, такого добра найти.

- А у вас, что не отобрали ничего? Ни сигарет, ни того, что вы нашли?

- Неа. - сказал Олег. - Я сам думал, что уж сигареты, а у нас их было блоков двадцать, точно заберут. Но нет. Все описали и до отправки все держали в сейфе. Думаю, что золото было бы - точно забрали. А так, сигареты… мараться не хотели, наверное. Тем более, что там, на юге, таких проблем поменьше. И еда получше. Да и люди… даже глядящие. Не звери, как у нас тут. С пониманием более-менее.

Я удивленно покачал головой и на секунду помечтал, что встану в очередь на новое поселение. Но сейчас не зима, и даже не весна, когда готовят такие группы. Чтобы по прибытию на место сразу начинать засевать землю. Осенью списки никто не формирует. Можно попробовать, конечно, в строители записаться. Тогда да. Быстро на юг отправят. Может даже в Гарь. Говорят, там рай для руководителей глядящих строят. Что там даже дворники в городе из доверенных людей. И что все там, как у бога за пазухой живут. Не знаю. Слухам верить не хочется. Слюнями захлебываться образно начинаю.

Олег уже клевал носом и, допив, извинился и пошел, прилег на кровать. Я спросил, пойдет ли спать Наташка, но она сказала, что еще немного со мной посидит.

Мы болтали с ней о том, что в городе прошло за это время. Я сказал, что «пятачка» больше нет. Его прикрыли, чтобы, как говорят глядящие, уничтожить гнездо торговли контрабандой, проституции и ворья. Наташка долго ругалась, но я ей напомнил, что действительно ворье в основном возле «пятачка» и терлось.

- А жратву-то где теперь доставать? - спросила зло Наталья.

Я пожал плечами и сказал, что покупаю либо в государственных магазинах, либо если вот такое, что-то особенное, нужно, с рук беру на проверенных квартирах. Она, продолжая ругаться, говорила, что раньше хоть на рынке можно было подзаработать и не сдохнуть с голода. А теперь придется на глядящих пахать, чтобы их деньгами с ними же и расплачиваться за еду. Я сказал, что не все так плохо. Работа есть. Много работы. Всем. До глупости доходит. Чтобы занять население, глядящие заставляют расчищать завалы старые. Кому мешают эти груды… тем более все равно ничего не строится толком. Только реставрируют старые постройки в районе глядящих.

- И мне идти камни таскать? - возмутилась она. Я наморщил лоб и сказал:

- И тебе найдут работу. Хотя я в прошлый раз на расчистке работал, там и женщины были. Ничего страшного. Они просто меньше брали и носили. Да и работа не сложная. Думать не надо. Устал, сел отдыхаешь. Никто особо не пинает. Это же не принудительные работы.

Она в сомнении отпила самогона и, отломив черствого хлеба, заела. Я поставил на примус чайник и согрел нам чайку. Самогон, все-таки, быстро кончился.

Олег спал, тяжело хрипя во сне. Наталья предложила разбудить его, напоить горячим чаем, но я сказал, что сон лучшее лекарство. И пусть спит.

- А давно вы это? - сказал я, выразительно кивая на Олега.

- Да на второй день как вышли… Он мне и раньше нравился. Он сильный.

Какая-то иголка кольнула мое сознание, словно бы она добавила «сильный… не такой как ты». Я некрасиво повел себя тогда. Сначала я позволил себя убедить идти с ними, но в последний момент опомнился и отказался. Мне было стыдно. Но и идти я не мог себя заставить. Олег сказал, что он все понимает и что так даже лучше будет. Маленькой группе проще пройти незамеченной кордоны глядящих. Это было сказано мне, чтобы я не мучился. Но глаза и его, да и ее, говорили больше чем слова. Они, наверное, презирали меня. Но вот вернулись и просятся на ночлег. Я не откажу. Пусть отдохнут.

Наталья сонно потянулась и, сказав, что жутко за день устала, спросила, есть ли у меня еще одеяло, чтобы им укрыться вдвоем. Я отдал свое, а сам взял свой старый плащ с теплой подкладкой и сказал, что им укроюсь. Она поблагодарила и аккуратно легла рядом с Олегом. Укрылась сама, укрыла его и, обняв, пожелала мне спокойной ночи.

Потушив лампу, я лег и стал вслушиваться в их дыхание. Олег чуть хрипел, Натальино дыхание угадываться начало только спустя полчаса. Наконец и меня сморил сон.

Я был жуком, ползущий по человеческому телу. Я чувствовал теплоту и опасность, исходящую от него. Но я упрямо полз, подгибая своим прочным телом редкие встречные волоски. Я думал успею доползти до удобной выпуклости и сразу взлететь, что бы не рисковать более двигаясь по живому человеку. Но не успел. Тяжелая рука буквально вдавила меня в мягкую и податливую плоть подо мной и резко проворачиваясь, казалось, просто размазала меня. Я умер внезапно, резко и даже не почувствовав боли.

Утром на получении подряда мы стояли в очереди все втроем. Мы числились сто какими-то. Но нас это не смущало. Это тяжело, когда один стоишь, ждешь, а так мы болтали обо всем и грелись, подпрыгивая на месте. Мне не повезло. Меня отправили с группой чистить забитые канализационные стоки. Я как представил, чем буду пахнуть, вернувшись оттуда, думал уже уйти и заново встать в очередь, но обещали тридцать единиц и я согласился. Это на десятку больше, чем обычно я за день зарабатывал. Можно было бы лишний выходной себе сделать. Куда попали Наталья и Олег, я узнал только вечером, когда снова собрались у меня. Им откровенно не повезло с работой даже больше чем мне. Его отправили рыть общие могилы на городском кладбище, куда свозили всех скончавшихся или погибших от бандитов. А Наталья была отправлена в городскую столовую отмывать грязные полы и стены. За ее работу ей заплатили всего восемь единиц, и она была откровенно зла. Олег хоть и заработал двадцать, тоже был недоволен. Глядящие следившие за работами на кладбище, не давали ни минуты отдыха и требовали полной отдачи. Олег был очень бледным и уставшим. Я сказал ему, чтобы он больше не думал работать ходить. Что я хорошо сегодня заработал и завтра туда же обещали взять, чтобы заканчивать работу. Так что пусть о деньгах не думает. И Наталья пусть лучше с ним побудет, чем за такую мелочь целый день тратить. Но Олег отмахнулся и сказал, что не будет у меня на шее сидеть. Я ему объяснил, что похоронить его будет дороже, и он, смеясь, пообещал, что пожалеет мои деньги, и завтра будет лежать. Наташка сказала, что утром сама решит. Если Олегу будет получше, пойдет, получит работу. Если хуже, то останется с ним. Пока не наступил комендантский час, я сходил к Нюрке, взял еще бутылку самогона и потратил остальные деньги, за тот день заработанные, на продукты на два дня. Дотащил пакеты к себе, и Наташка помогла их мне распихать по полкам.

Олег, когда мы разобрали пакеты, еще читал одну из книг, что были стопками у меня сложены прямо на полу. Иногда он отвлекался на разговор с нами. Но чаще мы его отвлекали от чтения при керосинке, спрашивая его мнение в нашем разговоре. Вообще, у меня было странное ощущение, что я никак не могу с ними наговориться. Они словно с другой планеты вернулись, а рассказывают так мало, что начинаешь обижаться. Понятно, что они устали, но уже вторые сутки шли, а я знал об их путешествии только общие черты. А любопытно было просто жуть.

- Мне нравилось одно. - жалея меня, рассказывала Наташка. - Никто тебя в девять часов домой не загоняет, никто не говорит тебе куда идти. Никто не говорит, где работать. Ешь, что нашел или кого подстрелил, как Олег. У него такой классный арбалет был. Сам сделал. Из стальных полос и стального тросика. Знаешь как бил… стрелу можно было потом и не найти. Правда у меня не получалось его зарядить. Сил не хватало. Мне Олег заряжал, а я стреляла. Только в мишень. По животным я никогда не стреляла. Внезапно Олег оторвался от чтения и сказал:

- Угу. Когда на нас собаки напали, она на холме была, а я внизу. А арбалет у нее… вот я к ней бежал как ужаленный. Наверное, все рекорды побил, что до Последней ночи ставили.

- И как вы, отстрелялись? Олег хмыкнул на глупость моего вопроса, они же живы и передо мной.

- Трех подстрелил. Двух уже так перебил, за приклад взялся и давай от души мочить. Одну, удачно пнув, Наташка убила. В горло той попала ногой. Остальные три или четыре сбежали. Короче повезло.

Я слушал его, затаив дыхание. Представил себя на его месте и даже, наверное, устыдился тому, что не представлял бы что делать. Не знаю, хватило бы у меня сил убивать одичавших собак чуть ли не голыми руками. Олег снова уткнулся в книгу, а Наташка сказала:

- Теперь-то я, понятно, стреляла бы. А тогда не могла поверить, что они бросятся на нас… Я кивнул:

- Они уже человека не признают никак, кроме ужина. Сколько мертвых-то поели. Она, отпив чаю, сказала:

- Не хочу об этом вспоминать. - внезапно встрепенувшись, она спросила: - Слушай, а тут выход на крышу есть? Я посмеялся и сказал:

- Четвертый, пятый этажи полностью разрушены вибрацией. Только кое-где фасад сохранился. Туда опасно подниматься. Каждую ночь что-то рушится. Особенно когда дождь идет.

- А может, пойдем? - с надеждой спросила она меня. Олег хмыкнул, ничего не говоря, и я, улыбаясь, сказал:

- Не дури. Во-первых, ноги переломаем. Во-вторых, увидит патруль или услышит - хана.

- При чем тут патруль? Мы же в доме. - сказала Наташка.

- Ну и что. По правилам комендантского часа должны находиться в жилище. В своей квартире. В случае, если не успеваешь к себе, обязан найти патруль, доложить и тебя проводят или выпишут пропуск. А в девять все…

- Мы аккуратно… - не унималась она.

Я подумал, что будет не плохо, конечно, прогуляться на свежий воздух из подвала и сказал:

- Ладно. Только вперед меня не лезь.

Я достал запасную керосинку. Залил немного топлива в бачок, закрыл, взболтнул, капнул на сам фитиль и поджег его. Отрегулировал яркость и, подождав, пока огонек будет гореть увереннее, закрыл его стеклом.

- Пошли? - спросил я, и Наташка радостно засобиралась. Накинула куртку, чмокнула Олега в щечку, на что тот не обратил никакого внимания, и поспешила за мной. Я открыл дверь, ведущую в длинные переходы подвала, и пошел по уже подсохшему после последнего дождя песку. Добравшись до входа на лестницу, я помог Наталье выбраться и, держа ее за руку, повел по лестнице наверх. На третьем этаже я помог ей перебраться через провалы, а уже на четвертом сказал, что дальше не полезем.

Мы смотрели поверх ближних руин на город в буро-красных поздних тонах заката, и Наталья была зачарована этим видом.

- А вон там мэрия да? - спросила она, скорее чувствуя мой кивок, и, указывая в другую сторону рукой, сказала: - А там район глядящих? Опять кивнув, я пояснил:

- Ну да… они стараются туда все перебраться. Там отчего-то почти целые дома. Тех, кто там выжил, давно выселили в другие места. Там только представители власти и особо доверенные работники. Нам там не жить. Она усмехнулась и сказала:

- Ну, почему. Если меня помыть, почистить, одеть нормально, думаю, я соблазню какого-нибудь стража порядка и перееду к нему. Я тоже рассмеялся и спросил:

- А нам с Олегом что делать? Так же? - насмеявшись, я поинтересовался у нее: - У вас с Олегом все нормально? Наташка посмотрела на мое лицо и сказала:

- Сегодня поссорились. Но вроде помирились уже. Не знаю, может он злиться еще.

- А чего? - удивился я. Она вздохнула и сказала:

- Мы сегодня после работ вместе на разгрузку попали. Глядящие потребовали помочь разгрузить транспорт в город пришедший. А я, чтобы не работать все время с охраной проболталась. Они мне отметку поставили за то, что я им истории смешные рассказывала и просто с ними сидела, скучать не давала. А что мне идти тюки таскать? Олег конечно вида не подавал, но потом сказал, что ему неприятно, что я так откровенно флиртую с другими парнями. Я ему сказала, что я не флиртую, а просто от работы косила. Но он начал мне нотацию читать о поведении. Короче, я его сначала послала. Ну и что, если теперь мы спим вместе? Он полный мой хозяин? Вот ты мне скажи? На дворе Конец Света, а он о своем ущемленном самолюбии думает. Я, видите ли, не пахала, как проклятая, а мило время провела и денег получила. Не меньше его. А он мне вдруг и говорит, мол, отчего я правда проституцией не занимаюсь? Короче, пересрались сильно. Я думала вообще развернуться и уйти. Я кивнул и сказал, заканчивая за нее:

- Было бы куда - ушла. Она присмотрелась ко мне, и сказала с подозрением:

- Ты что так же думаешь? Что, раз люди спят вместе, то все, один другому душу отдал? Я покачал головой и сказал:

-Что ты… я так не думаю. Но как-то не знаю… не принято, так что ли. Как ты. Может, стоило смолчать…

- А мне все равно, как у вас тут принято. - зло сказала она. - Завтра найду человека получше, чем этот ревнивец и уйду к нему. Что? Еще скажи, что права не имею. Мне было неприятно такое слушать от нее, и я сказал, как думал:

- Олег хороший человек. Я тогда струсил с вами идти. Он меня пожалел. Не стал издеваться. Да и вообще по жизни он такой… правильный что ли. Если ты так к нему относишься, то я понимаю его. С его воспитанием он просто не готов к отношениям без чувств. А чувства подразумевают элементарное уважение их.

- Я что его не уважаю? - возмущалась она. - Больше того, я ему очень благодарна. Он, наверное, самый мой настоящий друг. Вот ты с подругой переспишь и что? Все, жениться на ней теперь? Глупости не говори. Я задумался над ее словами и сказал:

- Мы, наверное, оба с ним не готовы к такому прагматизму. Тем более настолько открытому. Я, наверное, не смог бы с такой, как ты… ну, отношения завести.

Она засмеялась. Я уже хотел спросить, в чем дело, но она остановилась и сказала:

- Не обращай внимания, я просто над ситуацией смеюсь. Тут кругом жизнь ничего не стоит, а вы о чувствах говорите. Я посмотрел на тоненькую полоску заката и сказал:

- Когда жизнь ничего не стоит, хочется верить хотя бы в чувства.

- Вечно вы мужики выдумаете что-нибудь себе. - С усмешкой сказала она.

Пожав плечами, я поставил лампу на пол и, перегнувшись через окно, посмотрел на пустую, захламленную мусором улицу. Желая уйти от этой темы, я сказал:

- Что-то патрулей нет. Такое желание жуткое пойти просто прогуляться по улицам в темноте в хорошей компании. С выпивкой. Просто повеселиться. Она, закурив, кивнула.

- Когда они говорили, что вводится комендантский час на полгода, я еще тогда думала, что это больше чем нужно. А сейчас мне уже девятнадцать, это уже три года прошло, и вроде все привыкли… словно так и должно быть. Все передвижения по улице после девяти считают как приключения. А я хоть и соплячка была в Последнюю ночь, но мои родители меня в десять просили приходить. В десять… а сейчас всем в девять надо быть дома. Глупость-то, какая.

- Зато преступности почти ночами нет. - сказал я, зная о чем говорю. - До комендантского часа кругом такие мародерства были. Грабежи, насилия. А сейчас мразь эта боится тоже высунуться.

- Ну да. - покивала Наталья. - А чего сразу в концлагеря народ не загнать под пулеметные вышки? Чем сейчас лучше? Вот мы шли на юг, никого не трогали. Зачем нас надо было ловить? Наказывать за наше право идти куда хотим и главное возвращать обратно? Зачем? Гады. - в сердцах сказала она, бросая окурок на улицу.

- Не кидай туда. Увидят… - сказал я. Она очень выразительно посмотрела на меня и сказала:

- Мда. Тебя тоже запугали. Я пожал плечами и просто сказал:

- Зачем дразнить их? Ну, вышли мы сюда? Ну, покурили. Ну, не заметили нас. Ну и пошли вниз. А зачем им еще показывать, что мы такие храбрые, нарушаем запрет, да еще так демонстративно? Она презрительно фыркнула, а я сказал, чуть злясь:

- Мне двадцать четыре. Тебе девятнадцать. Я уже тут такого насмотрелся. Да и ты тоже… но я понял, что надо просто играть по новым правилам, а до тебя это не доходит. И когда-нибудь ты кого-нибудь подставишь таким образом. Она разозлилась.

- Да чего ты чушь несешь? Кого я подставлю тем, что выбросила окурок на улицу?

- Да не этим, а тем, что не понимаешь, что не надо привлекать к себе лишнее внимание. Она смотрела на меня долго и, наконец, сказала:

- Я не Олег. Я тебе скажу, что ты трус. Я таких трусов никогда раньше не видела.

Не ожидая меня, она пошла вниз. Я за ней. Она ловко преодолела провал и еще быстрее начала спуск. В подвале я ее уже не догнал. Когда я вошел, она лежала на кровати, укрывшись одеялом и уткнувшись лицом в стену. Олег недоуменно смотрел то на нее, то на меня. Я, разводя руками, сказал:

- Обидел, кажется, ее. Сказал, что надо быть осторожнее. Что могут заметить. Олега это убедило и он, откупорив самогон, разлил нам в кружки.

- Наталь, будешь с нами?

- Нет. - Раздался глухой и короткий ответ.

Я взял кружку и мы, чокнувшись, выпили за разумную осторожность, словно дразня Наташку.

- Завтра не ходи на работу - сказал я, когда он снова разразился грудным кашлем. - Лежи, читай, пока не поправишься. Тем более, что послезавтра День Восстания из Пепла. Всем завтра или послезавтра буду пайки раздавать праздничные возле районных пунктов распределения подрядов. Так что дней пять можно будет вообще никому из нас не работать. Олег спросил:

- Водку будут, как в прошлом году раздавать?

- Не знаю, говорили, что на месте будут пиво и водку разливать. Но вряд ли. Как представлю, какая там свалка будет.

- Если будут, то у меня есть еще два паспорта. По ним получим еще пайки. Я задумался, увлеченный перспективой.

- Рискованно. - Сказал я

- Да кто в такой толпе будет смотреть? Будут только штампик круглый маленький ставить и все.

- А если все-таки попадемся?

- Ну и что? Тебе точно ничего не будет, а мне все равно. Север так север. Чем тут торчать, неизвестно чего выжидая.

- А Наталья? - спросил я. Он усмехнулся и, наверное, стараясь ее обидеть, сказал:

- Она без меня не пропадет.

Мы еще выпили. Скоро услышали, что уставшая за день Наташка уже сопит во сне и стали говорить потише.

- Слушай… - спросил я осторожно. - А зачем тебе-то это надо?

- Что именно? - спросил он, жуя засохший сыр, что я сегодня притащил от Нюрки.

- Ну, бежать куда-то? Ты же и тут можешь хорошо устроиться. Руки есть, голова есть, силы не меряно. Он усмехнулся и, окончательно отложив книгу, сказал:

- А я не хочу тут устраиваться. Именно потому, что руки, голова и сила есть… Я хочу сам по себе. Ну, может с друзьями. И ни от кого не зависеть. Никому не отчитываться. Надоело. За три года все одно и тоже. Только хуже становится. Раньше хоть глядящие были подконтрольны народу. Выбирался комитет, который управлял их службой. А теперь? Выборов не будет, глядящие - это просто штыки, на которых держится нынешняя власть. Дальше будет только хуже. Наследственные правители и диктаторы. Это деградация общества. Не хочу. Уж если деградировать, то в одиночку. Дом нормальный я себе построю сам. Женюсь. Жена мне детей нарожает. Вырастут, помогут в хозяйстве. Но вот так сгнить в городе? Пахать на них за кормежку? Нет …не хочу. Я пожал плечами и сказал:

- Мне тут удобно. Заработать можно не только, чтобы поесть. Если по пять, десять единиц откладывать в день, то можно и в кино ходить, и девчонку какую-нибудь завести, а не так, случайно перебиваться. Раз в четыре дня можно в бани ходить. Этого хватает. Горячая вода. Что может быть лучше? Я его рассмешил.

- Ну да, ну да… - смеялся он - Это все, что тебе от жизни надо? Подвал, бабу, баню, пожрать и в кино? Тоже вариант счастья. Я обиделся на него. Замолчал и он, замиряясь, сказал:

- Да ладно. Не дуйся. Я сам такой же, только мне надо не на много больше чем тебе. Все то же самое, но без надзора смотрящих-глядящих-подглядывающих. Ну и не подвал, естественно. Хочу себе дом. Пусть деревянный, но свой и большой. Мы выпили за его планы, и я спросил:

- Ты снова пойдешь?

- Да. - кивнул он. - Если оклемаюсь до холодов, то еще в этом году. Если нет, то весной. Не думай, я у тебя тут еще дней на пять не больше. Если даже не пойду опять, то найду жилье. Буду работать. Буду копить. Готовиться к весне. Есть у меня план. Но он точно безумный.

- И что за план? - с интересом спросил я. Он, смотря поверх кружки на меня, сказал:

- Пока я все не проверил, я не хочу об этом говорить. А проверить смогу, как поправлюсь. И ты мне будешь нужен. Если даже со мной не пойдешь, то может, поможешь тут.

- Только скажи, что делать-то? - сказал я, закуривая.

- Все скажу, когда время придет. А сейчас, если не против, я тоже спать завалюсь.

Пожав плечами, я смотрел, как он тяжело встает, проходит к кровати. Замирает над Наташкой и словно думает о чем-то. Скидывает рубашку, оставаясь в майке. Ложится с краю и, не укрываясь, закрывает глаза.

Что-то у них случилось, подумал я, серьезнее того, о чем она мне рассказала. Мне было неприятно оттого, что я стал свидетелем их размолвки, не успев порадоваться вчера за их близость. Ложась спать, я все думал, помирятся они или нет.

Я был куском камня, что, падая с небес, пылал в атмосфере. Я летел стремительно вниз и, казалось мне, что земля уже близко, и я просто зароюсь в нее, и, может быть, хоть часть меня спасется. Но я сгорел без следа. Словно и не было меня во вселенной никогда. Словно не проделал я невероятный путь. И будто великий путь мой был и, правда, никому не нужен.

Утром я ушел на работу один. Я специально не описываю эту грязную, нудную работу в ужасной атмосфере. Не хочу вспоминать о ней. Нет, после расчисток она казалось не тяжелой, но выматывала все-таки здорово. К тому времени, как надо было идти домой, я вообще почувствовал себя плохо и не сразу понял, что меня кто-то окликает сзади. Повернувшись к надсмотрщику, который мне давал квитанцию для кассы пункта раздачи нарядов, я заметил с ним незнакомого мне глядящего и подошел, когда он еще раз меня позвал.

- Андреев… мы тут подумали и, посмотрев твой список занятий, решили, что с тобой стоит поговорить. Ты за два года не имеешь нареканий. И все два года перебиваешься случайным заработком. В чем дело-то? С твоим отношением к работе давно мог на завод попасть, получить специальность нужную, работать каждый день, не стоять в очередях за нарядами. Приличнее получать к тому же.

От меня ждали ответа. Но мне нечего было им сказать. Пожав плечами, я промолчал.

- Ты вот что. - Сказал, в досаде поджимая губы, незнакомец. - Давай-ка не дури. Хочешь, напишем письмо к начальнику завода, и тебя возьмут учеником? Я не гордый. Кивнул. И тот, что со мной общался, сказал:

- Вот и хорошо. А то понятно, что всякие лодыри и нарушители без дела сидят… но ты-то нормальный парень. А после завода можно хоть куда. Смотри и к нам, может, потом попадешь. Когда увидят, что ты ответственен. А может, сразу в школу хочешь? Давай? И это можем тебе организовать.

- Вы так заботитесь обо мне… - не удержался я. Засмеявшись, он ответил мне.

- Ну, так я же глядящий. Так вы нас называете. Я должен видеть нормальных людей и помогать им. Ну, так что? Помявшись, я сказал:

- Мне бы на завод сначала. Попробовать. Он серьезно кивнул и сказал:

- Я тоже думаю, так лучше будет. Поживешь нормально. Пятьдесят-шестьдесят единиц в день у тебя уже через пару месяцев будет. Человеком себя почувствуешь. Из подвала своего выберешься…

Я шел домой и все думал, ну хорошо… ну ладно… ну в паспорте у меня нет отметок о нарушении… но про подвал-то они откуда знают. Я же нигде адрес свой не пишу. А что, если они наблюдали за мной? А что, если они даже про Наташку с Олегом знают? Хотя может они думают, что все население города в подвалах обретается? В принципе так оно почти и было. Но мысль что за мной просто наблюдали, казалась мне слишком пугающей, чтобы сразу отбросить ее.

В смущенных чувствах я пришел к себе и был еще больше раздосадован, когда не увидел ни Натальи, ни моего друга. Я, не зная, что и подумать, просто лег без сил на кровать и, глядя в потолок, стал думать о том, куда они могли пойти или в какую беду они попали. Но я зря волновался. До комендантского часа они вернулись. Я уже поел и хорошо, что сварил риса на троих. Они были голодные и сразу набросились на еду. А я, сидя с ними за столом, укорял Олега:

- Мы же договаривались, что ты отлежишься. Жуя, он кивал и не отвечал. Наталья так, вообще, на меня не смотрела.

- Что-то случилось? - спросил я. Олег что-то промычал с набитым ртом и, наконец, прожевав, сказал:

- Да, мы комнату в старом районе присмотрели себе. На втором этаже. Думаю, переберемся туда.

- Комнату? - удивился я. - Зря. Подвалы, они надежнее, здесь же стены - фундаментные блоки. Не разрушишь. А все что выше - опасно. После вибрации все ветхое стало. Да и не гоню я вас. Что вы всполошились? Олег поднялся, отнес миску в ведро.

- А воду, когда развозят? - спросил он, словно не слышал меня. Я задумался, вспоминая.

- В обед на нашей улице. И перед комендантским часом. Да ты не думай, у меня три канистры с водой стоят. Я сполосну потом.

Сев за стол, он налил себе кипятка и, не заваривая чай, просто пил воду, как, наверное, привык в походе. Чуть прихлебывая и получая удовольствие от самого процесса и горячего потока внутрь.

- Да мы чего-то сегодня с Наташкой поговорили. - Начал он решив прояснить ситуацию - Чего мы тебя стеснять-то будем. Надо и меру знать. Завтра вместе пойдем, получим пайки праздничные и праздники вместе проведем, а уже после них переберемся.

Я кивнул, предполагая, что это Наташка Олегу наговорила чего-нибудь, и он решил переезжать от меня. Ну и ладно. Мне проще будет.

Допоздна играли в карты на столе. Я проигрывал им, но все равно играл. Важна не победа, а процесс. Но развеселить их мне не удавалось, и я первым пошел спать, пожелав им спокойной ночи и сказав, что на завтра нужны силы. Они еще сидели, долго переговариваясь. Я не все понял, но некоторые моменты у меня отложились в памяти.

- Швейную машинку механическую будет проблемой найти. - говорила Наталья тихим голосом. Олег что-то буркнул, и она сказала: - Бензин тут не проблема. Сорок единиц за литр. Нефть сюда по железной дороге гонят и тут уже перерабатывают. Так что не так уж и дорого. Сколько нам литров надо будет? Олег что-то ответил тихо, и Наталья сказала:

- Четыре тысячи значит… это проблема. Таких денег не занять. Надо подумать будет. Нет, даже не предлагай. Что толку от этих денег, если нас просто застрелят.

Олег говорил совершенно непонятно для меня. Он что-то долго и монотонно бубнил. Вот под его бормотание я и уснул без сновидений. Усталый мозг решил дать себе отдохнуть и мне заодно.

Но поспать мне нормально не дали. Около двух ночи с улицы очень близко зазвучали выстрелы. Сначала отдельные хлопки пистолетные. А затем послышались короткие автоматические очереди. Даже, наверное, двух автоматов. Приглушенные выкрики с улицы было невозможно разобрать. В моем представлении, это был патруль глядящих, наткнувшийся на бандитов и перестрелявший их. Что же там произошло на самом деле, мы так и не смогли узнать даже наутро. Тел уже не было и я наткнулся только на рассыпанные на дороге гильзы, да на кровь. Причем, как я понял, кровь пролили и глядящие и их противники. Не став особо ломать голову, я вместе с друзьями отправился получать праздничные пайки.

Праздник Дня Восстания из Пепла - это новый праздник. Только три года его отмечают. Первый раз отметили, когда провели выборы. С тех пор получается, что это праздник выборов, а не какого-то там восстания. Странный день, когда глядящие добрые, когда раздают пайки огромные, когда выдают водку настоящую. Не самогон, а водку, которую, говорят, хоть и делают сейчас, но населению не продают. После праздника в прошлом году я на одну бутылку водки выменял четыре бутылки самогона и был доволен. Самогон крепче. Единственное, что меня смущало, где столько сахара берут самогонщики, если сахар даже за деньги отпускался в продуктовых только по килограмму в руки на неделю с отметкой в продуктовом блокноте.

Но в праздник не хотелось об этом думать. Не хотелось вспоминать, что раньше все было без продуктовых книжек. Без комендантского часа. Без вечного контроля глядящих. Не столько он меня напрягал, сколько было чисто человеческое неприятие такого отношения к себе и окружающим. Даже на площади перед пунктом распределения подрядов, где производилась раздача пайков, глядящие показали себя словно высшая раса. Стояли в стороне, вооруженные до зубов и только посматривали тяжелыми взглядами в поисках беспорядков в длиннющей и шумной очереди за раздаваемыми пакетами.

В очереди я стоял отдельно от Олега и Натальи. Я присоединился к своим приятелям, что жили неподалеку. Скоро к нам через сопротивление очереди пробились Пироговы. Мы стали шумно заверять, что занимали место и для них. Очередь шумела, одна из старух грозила разбить мне голову палкой, если мы не прекратим так по-хамски себя вести. Может быть и разбила бы, если бы не подошедшие глядящие. Порядок в очереди восстановился, и снова настроение стало почти праздничным. Те, кто получил пайки стояли в основном тут же, дожидаясь своих друзей, с кем намечали провести праздник. Только семейные сразу расходились по домам. Пироговы, которых я пропустил к столам раздачи впереди себя, тоже не стали дожидаться никого. Сказав, чтобы я обязательно к ним заглянул, посидел, они ушли с большими полиэтиленовыми пакетами, довольные и веселые. Дома у них была пара трехлетних близнецов, что родились буквально после Последней ночи. Везучие. И мать не умерла во время бомбежки, и сами здоровыми родились. Только болели часто. Но это ерунда. Главное все живы.

Я, получив свои два пакета, встал в стороне, и стал ждать, когда получат свое Наташка и Олег. Потом вместе отнесли продукты ко мне, и Олег ушел попробовать второй раз получить по чужим паспортам, а мы с ней, разобрав продукты, молча занялись каждый своим делом. Я читал, она разгадывала какую-то головоломку, выбранную из пачки желтых от старости газет, что у меня валялись в углу комнаты.

Олег вернулся и, показав пакет, вызвал нашу неподдельную радость и восхищение. Смог все-таки. И не попался.

- Третий раз не пойду. Рискованно. Этим-то на раздаче все равно, а народ с площади не расходится. Там уже на меня посматривали с подозрением.

- Нам бы это осилить! - сказал я, довольно разбирая его пакет. Наталья достала минералку и, откупорив пластиковую бутылку, принюхалась.

- Нормальная. Интересно, где они разливают ее?

- Так, а в чем проблема? - удивился я. - Этих скважин набурил и качай ее на здоровье.

- А бутылки пластиковые откуда?

- Ну, не все видно разрушено. Клепают где-то. Олег, доставая из пакета консервы, сказал:

- Нашли чему удивляться. Вон, смотрите. Это не из запасов банки. Это новенькие. Рыбу понятно. В порту каждый день ходят корабли на ловлю. А вот мясо? Даже кошки попередыхали многие. От крыс житья нету, а уж коровы и подавно должны были со свиньями… Я, рассматривая тушенку, сказал:

- А говорят наоборот, сельское хозяйство почти не пострадало. Типа в глухих деревнях словно и не было Последней ночи.

- Это ты верь больше. - сказал Олег и, кивая на Наталью, добавил: - Вон, пусть Натали тебе расскажет, что мы видели. Но она молчала, отпивая из бутылки минералку, и Олег сам пояснил:

- Там даже никто трупы не убирал. Многие кости разбросаны… черепа отдельно, все остальное отдельно… Это где хотя бы сохранились черепа и кости… собаки и крысы подъедали все… те, что выжили. Мы в одной деревне ночевать остались. Так всю ночь не спали, от крыс покоя не было. Как не покусали, сами не поняли. Буквально по нам ползали. Ведь укусила бы, потом помер бы точно. Столько заразы у них в пасти. Яд не нужен… так что деревням так же досталось. - закончил он.

Я, стараясь не думать об этом, понюхал свежий черный хлеб, что давали по полбуханки. Настолько вкусный был запах, что у меня даже голова закружилась. Не удержавшись, я отрезал себе ломоть и с наслаждением стал жевать. Олег вскрыл несколько банок тушенки и, вывалив их в металлическую миску, поставил на примус. Только жир растаял и стал чуть булькать, я начал опускать в него хлеб и казалось, нет большего счастья, чем вот так есть простой черный хлеб, пропитанный соком и жиром мяса. Наталья последовала моему примеру, а Олег, видя такое дело, достал бутылку и, открыв, разлил нам по чуть-чуть.

- Ну, давайте выпьем что ли за выборы, которых больше не будет.

Мы выпили и закусили хлебом с тушенкой. Мне стало почти сразу тепло и хорошо. Не подумав, я сказал то, что часто обсуждали на работах:

- А может и хорошо, что глядящие взяли в руки власть. Смотри, все более-менее строят. Отстраивают. Питанием город обеспечивают. Работу дают. Все медленно налаживается.

Хмыкнув, Олег ничего не сказал. Наверное, ссориться не хотел. А вот Наталья мне выговорилась:

- Что налаживается? Ты вообще слепой что ли? Дома не строят, только опасные разрушают. Народ насилуют на работах. Платят буквально, чтобы только с голоду не умирали. Народ в подвалах живет. Радует буквально только то, что на выживших подвалов всегда в городе хватит. Вон ты в своем доме вообще один живешь. Только на том углу непонятно кто ныкается. Что налаживается? То, что консервы эти делают?! Это налаживается? Или подвиг вырыть скважины и воду чистую по бутылкам разливать? Одежду даже не купить. Раньше хоть на рынке можно было, а теперь я даже не знаю где и что тут. Комбинезон уже весь рвется. На себя посмотри. Ходишь в военной форме.

- Так она крепкая. Удобная. - возразил я. - Я ее тогда за двести единиц всю взял. С кроссовками этими.

- Ну, так это же со складов! - сказала она. - А нового ничего не шьют тут. Только робы рабочие клепают повсюду. Смотришь, уже женщины в робы одеваются.

- Ну и что? - удивился я. - Робы тоже удобны для работы. Ткань прочная.

Она, поджав губы, покачала головой и, если бы не вмешался Олег, нагрубила бы мне.

- Не спорьте вы. Давайте еще выпьем, поедим и пойдем, погуляем до комендантского часа. Я, подставляя кружку, сказал:

- Сегодня до нулей можно. Везде на досках объявления написано.

- Ну и отлично. - сказал Олег, разливая.

Высыпав в тушенку рис и залив все это водой, мы выждали, пока это все за минут пятнадцать не станет съедобным. Рис был еще жестковат, но мы все равно его съели и разваренное мясо с ним. Приятный полусуп или полукаша получились. Да еще с таким хлебом. Вкуснятина, как сказал Наталья. Выходя на улицу, я сунул одну полную бутылку в карман, а во второй карман запихал завернутый в газету хлеб. Выйдя на свежий, чуть морозный воздух, я спросил, куда мы пойдем.

- У тебя единицы есть? - спросил Олег.

- Ага. - сказал я и, покопавшись в кармане, вытащил мелочь.

- Отлично, поехали на автобусе.

- А куда? - спросил я удивленно.

- Ну, вообще-то хочется за город. Костер пожечь, посидеть у огня. Мы уже месяца полтора с того момента, как нас поймали ни разу у огня не грелись у открытого. Просто хочется.

Я тоже загорелся этой идеей. Наталья ничего не сказала. Ей было, словно, все равно куда идти, лишь бы не сидеть в моем подвале.

До одного из немногих автобусных маршрутов мы добрались минут за двадцать. Отстояли на остановке еще минут тридцать. Залезли с усилием в битком набитый автобус. Толкаясь между пассажирами с праздничными пакетами, мы заняли место у окна. Сидений ради экономии места в автобусе не было, да они и не нужны были. Наверное, можно было поджать ноги и я, все равно бы в этой толпе, не упал. Наталья морщилась и фыркала, когда кто-то пытался ее вдавить в стекло. Я хоть и не испытывал к ней особых чувств, все же оттеснил ретивого мужика с пакетом над головой и, упираясь в раму, сделал ей чуть больше свободного пространства. Она кивнула, благодаря, и стала высматривать в толпе Олега. Тому потребовалось больше усилий и времени, чтобы пробиться к нам.

Через час такой давки, когда от праздничного настроения не осталось и следа, мы уже почти выбрались на окраины. Народу в автобусе стало поменьше, и мы вздохнули свободнее. На последней остановке водитель сообщил, что дальше автобус не пойдет, и просил всех покинуть салон. Если кто-то едет сразу обратно, просил подождать на остановке. Мы вышли на кольце и огляделись. Несколько дорожек уходили в лес к недалеким одиноким домикам. По ним спешили прибывшие с продуктами люди. Мы не стали идти за ними. Наоборот, мы подождали, пока на остановке осталось три человека кроме нас, и направились по широкой дороге к блокпосту. Подойдя к бетонным заграждениям, мы зашли на пункт досмотра и показали глядящему свои паспорта.

- Куда следуете? - спросил он недовольно.

- Да за город, пикник устроить. Праздник все-таки. Да мы не далеко. - Сказал открыто, улыбаясь, Олег. - До ночи вернемся. Сегодня же до полуночи можно гулять? Глядящий кивнул и, поставив нам маленькие штампики в паспорта, сказал:

- Если не будете успевать, то я вам пропуска выпишу. Дождетесь объезда патруля и с ними поедете. Если совсем поздно вернетесь, то сами знаете… лучше уж где-нибудь там переночуйте. А то три недели работ за прогулку дороговато будет.

Мы поблагодарили его и глядящего с автоматом, что открыл нам двери наружу. Уже на улице я спросил:

- Я думал проблемы будут. Начнут подробно расспрашивать… Олег, уверенно шагая по дороге, сказал:

- А чего нас допрашивать? Сумок или вещей у нас с собой нет. До следующего поселка километров сорок. На безумных мы не похожи, чтобы налегке в бродяжничество пускаться.

- Ну, все равно. Что, всем можно вот так просто уходить?

- Ага. Просто запретишь выход из города, так народ из принципа потянется из него. Найдут лазейки. Глядящих не хватит, чтобы остановить. А так, уходите на здоровье. Но поймают - работы. И создается ложное впечатление, что люди это могут, просто им и в городе хорошо.

Какое-то недолгое время я спешил за Олегом, и Наташка семенила рядом со мной, поджав губы.

- Куда мы так летим? - взмолилась она. Олег молча показал по дороге прямо.

- Я не о том! Можно помедленнее? Не оборачиваясь, он сказал:

- Тут не далеко, километра два. По карте километра два.

- Мы же вроде на пикник ехали? - спроси я.

- Ага. - Кивнул он. - Заодно там и посидим, отдохнем. Да и на ночь там можно остаться. Я немного разочаровался:

- Я думал, до ночи домой успеем. Олег, обернувшись, посмотрел на меня и сказал:

- Может и успеем. Посмотрим.

Через минут двадцать такого полубега, полушага, уже по какой-то лесной дороге мы вышли на бывшее взлетное поле. Точнее взлетную полосу из бетонных плит, между которыми за три года уже кустарник вырос.

Я зачарованно смотрел вдоль поля и не понимал, зачем нас сюда привел Олег.

- Ну, чего встали? - спросил он весело. - Идем. Еще метров восемьсот до ангаров. Шли по полю, и пока Наталья молчала, я приставал к Олегу:

- А ты что, тут раньше был?

- Очень давно. - Сказал он, пробираясь через мотки какой-то проволоки, разбросанные по полосе.

- А чего ты тут делал?

- Сорок два часа налетывал для получения коммерческого пилота.

- Ты что пилот? - удивился я.

- Нет. Корочки так и не получил. Но летать умею. На соколах тут летал. Потом на радуге. На стреле. На дельфине.

- Круто. Ты думаешь, тут самолеты остались? Хочешь на них улететь?

Мне не понравилось, что на меня смотрят, как на идиота. Мне ничего не ответили, а Наталья только фыркнула.

Ржавые ангары были заперты на висячие замки. Мы не стали ломиться в них или сбивать преграду. Прошли в маленькое одноэтажное здание, где раньше была диспетчерская и комната отдыха. Наташка села в скрипучее кресло вертушку и немедленно стала крутиться на нем, забавляясь. Олег подошел к шкафу с журналами полетов и нашел последние записи в одном из них. Встав поближе к окну, он стал читать.

Последняя запись в журнале. Записи сделанные после нее считать недействительными. В 8.30 дал разрешение на взлет второму и третьему. С подвесными баками они намереваются преодолеть расстояние в полторы тысячи километров на юг. Состояние машин после бомбардировки отвратительное. Полное техническое обследование сделать не можем. Проверили двигатели, систему подачи топлива, работу рулей, закрылок… но насколько остался крепким корпус сказать не можем. Рискуем все. Второй и третий летят с семьями. Я лечу один. Моя радуга без подвесного бака. Максимум на что я рассчитываю - за счет экономии топлива пройти тысячу километров. Но и в этом не уверен. Летим днем. Ночная навигация практически невозможна. Ориентиры на земле не видны. Света нет нигде. По звездам так можно залететь, что не поймешь потом где сядешь.

Ангары запираю, хотя, думаю, что мародеры вскроют их рано или поздно. Для тех, кому что-то понадобится для дела - берите не думая. Мы не вернемся.

Писать нет времени. Разрешаю себе взлет на 9.00. Желаю всем и себе, чтобы количество взлетов равнялось количеству мягких посадок.

Наталья спокойно выслушала эти слова. А я наоборот как-то взволновался, представляя, как тут пилот… один собирался в полет, уже отправив друзей. Мне казалось, что я даже представляю его чувство одиночества и тоску от предстоящего покидания своей взлетной полосы навсегда. Интересно, что он говорил себе, когда делал последний квадрат над полем? Обещал ли вернуться? Вряд ли. Он же написал, что они не вернуться.

- Ну, раз он разрешил, пойдем, посмотрим, что там у него есть… - сказала Наталья.

Олег открыл шкафчик с ключами и, забрав все с гвоздей, вышел из помещения. Мы поспешили за ними. Замки не открывались. Настолько заржавели. Пришлось найти кусок арматуры и уже им срывать ржавые петли замков.

В первом ангаре, сквозь проржавевшую крышу через проломы мы видели небо. Все, что находилось внутри, было мало пригодным для чего-либо. Сгнившие полотнища парашютов, чехлы, ржавый инструмент на верстаках вдалеке. Похмыкав с умным видом, Олег и Наташка обследовали каждый угол в поисках чего-нибудь полезного. Я был очень удивлен, когда из-под груды ржавого тряпья они на пару вытащили странную конструкцию. На странную раму был приварен двигатель. Лопасти были скрыты в решетчатую ферму. Когда Наташка попыталась их прокрутить, они просто сломались и, развалившись, застряли в решетке.

- Это чтобы на спину вешать и с парапланом летать? - спросил я.

- Ага. - ответил, не отвлекаясь, Олег.

- Это то, что вы искали?

- Нет. - сказал он, опуская раму на пол. - То, что нам надо, наверное, во втором ангаре.

- А что вам надо-то? - спросил я

- Увидишь. - Сказал он

- Или не увидишь. - Съязвила Наталья.

Второй, самый большой ангар был чист и сух. На бетонном полу даже следов от влаги не было. Я тоскливо оглядел его пустые площади. Только в конце ангара, как и в первом, были какие-то столы, верстаки, механизмы. Показывая наверх, Олег сказал довольно:

- Вон они.

Я недоуменно посмотрел туда, куда он указывал, и под шатровым сводом увидел, что на балках лежат какие-то блестящие трубы.

- И что это? Только не надо мне опять говорить, что я все увижу. Вы по-человечески сказать можете?

Наталья с сомнением подошла под интересующие их предметы и стала рассматривать. А Олег, так ничего не отвечая, увидев лестницу, уложенную вдоль стены ангара, пошел к ней и, напрягаясь, приставил к поперечным балкам. Быстро забрался и, оглядывая вблизи трубы, сказал:

- Отлично. Они не ржавеют. Протереть только надо. Пыли столько… ужас.

- Спускай их. - сказала громко Наташа. Обращаясь ко мне, она сказала:

- Чего встал!? Помоги Олегу.

Я подошел и принял из его рук первую не тяжелую трубу. Они были толщиной с мою руку и внешне казались значительно тяжелей. Уложив на бетонный пол, я все-таки спросил настойчиво:

- Так что это? Дельтаплан?

- Вот видишь, сам догадался. - фыркнула Наташка и кивнула мне, чтобы я следующую принимал.

Мне не нравилось, что один не считает важным мне отвечать, а вторая откровенно презрительно ко мне относится. В молчании я помог Олегу опустить все трубы на пол и отступил в сторону, давая ему спуститься самому.

Никуда не торопясь, Олег взял несколько труб и на открытом участке стал их раскладывать на полу. Наталья внимательно смотрела за ним, но сама не помогала. Я тоже не считал нужным помогать или мешаться. Попросят, помогу.

- Не стойте просто так. - Сказал, не отвлекаясь, Олег. - Наберите хвороста и перед ангаром разведите костер.

Я пошел за хворостом, а Наталья осталась стоять рядом с работающим Олегом, словно это ее не касалось. Ну и ладно, я не гордый.

Хворост я собрал быстро. Притащил даже большую корягу, вокруг которой и хотел разжечь огонь.

- Разжигать? - спросил я и услышал в ответ «Конечно! Чего ждешь?» от Натальи.

Чуть сыроватые ветки все-таки разгорелись от брошенных под них обрывков бумаги и ткани. Я, грея руки, крикнул, что разжег. Но, наверное, они и так это видели, раз не откликнулись.

Посидев немного и убедившись, что костру ничего больше не грозит, я с трудом разогнул больные колени и зашел в темный ангар.

На полу уже стояла полностью собранная рама дельтоплана, упираясь поперечным треугольником управления в раскрошенный бетон. Олег возился со второй рамой, вставляя и закрепляя трубы в друг друге. Я стоял в сторонке и смотрел, как он бьется со второй конструкцией, и хотел даже помочь ему. Но подумал, что буду только мешаться и не стал. Выругавшись, Олег отступился от второй конструкции.

- Не хватает.

- Ну, так один-то нормально… - задумчиво сказала Наталья.

- Да на всякий случай хотел второй каркас иметь. - Сказал он досадливо. Я подошел поближе и замер, рассматривая огромную раму крыла.

- Тележку теперь надо найти. - Сказал Олег, оглядываясь, словно до этого не видел пустоту ангара. - Интересно где она. Или они.

Они на пару обошли ангары и прилегающую площадь. Я все трогал и гладил раму крыла. Представлял, как на него натянуто полотно. Как оно скользит, опираясь на воздух. Когда они вернулись разочарованные к огню, я тоже присоединился к ним.

- Вы хотите, что ли, на этой штуковине улететь? Пожав плечами, Олег сказал:

- Почему нет? То, что мы преодолевали за сутки на нем можно преодолеть за час. Только все равно ничего не выйдет. Мототележек нет. И где они я даже представить не могу. Когда учился, они были тут. В ангарах. Теперь нету.

- А самим не сделать? - спросил я наивно.

Олег расхохотался, а Наталья в который раз одарила меня презрительным взглядом. Мне это стало надоедать и я спросил:

- А в чем дело? Насколько я помню, они все время только самодельные и были. Успокоив смех кое-как, Олег сказал:

- Ну да. Но вот только ни я, ни ты, как их делают, понятия не имеем. Да и материалов не думаю что найдем.

Я достал бутылку и, откупорив, отпил из горлышка. Закурил. Достал и, развернув хлеб, предложил Наталье. Она отказалась и достала и кармана комбинезона минералку и конфеты. Как-то у меня не вязались в понимании конфеты, водка и минералка.

Олег расслабленно сел на бетон и принял у меня бутылку. Тоже отпил, тоже закурил, глядя в огонь.

- Ну и ладно. Будем отдыхать тогда. - Сказал он. - Ну, не получилось. Но ведь мы не сильно и рассчитывали. Да? Наташ?

Она не стала пить водку. Отпивая минералку, она пригрелась у почти бездымного костра.

- Угу. - сказала она вытирая губы рукавом комбинезона. - Так пойдем. Нам же с тобой не впервой.

Они засмеялись, а я улыбнулся. Внезапно смех Олега сменился кашлем, и он долго отхаркивался за ангарной дверью. Вернувшись, он сказал:

- Ну что, надо посидеть с полчаса и обратно двигать. Что тут делать-то еще сейчас. Наталья возразила:

- Слушай, Олежка, ну так не хочется опять туда возвращаться. Давай хоть ночь тут проведем. На свежем воздухе. А не в подвале зачуханном.

Мне было неприятно, что она так выразилась про мое жилище, но я смолчал в который раз. Олег же снисходительно улыбнулся и сказал:

- Задубеем тут. Ночью холодно все-таки чтобы тут ночевать.

- У них тут парашюты есть. Наверное. Ляжем в комнатах для отдыха, укроемся ими.

- Да они не согреют нифига. - махнул рукой Олег. - Хотя… если мы с тобой ляжем, мы не замерзнем. А вот Артем дуба даст точно.

- Ну, так пусть он домой едет, а мы завтра приедем.

Олег посмотрел на меня. Как же мне было обидно непонятно отчего. Но я, сдерживая эмоции, сказал:

- А что? Если вы так хотите, то я поеду домой пока не поздно. А вы уже сами решите, когда приехать. Олег потер себе шею и сказал:

- Не, так не пойдет. Пришли вместе и обратно надо вместе. Я прав Тема? Пожав плечами, я сказал:

- Да мне-то что? Тут не далеко до поста. Добегу. Ничего не случится. Собак вроде в округе ближней нет. Всех отстреляли, кого могли.

- Ну, как знаешь. - Сказал, кажется облегченно, Олег.

Я посидел с ними еще минут двадцать и, оставив водку и хлеб, попрощался и пошел к посту.

Нет, я не маленький мальчик, чтобы боятся по лесу ходить. Но все равно было не по себе, когда шел один среди почти безмолвного леса. Птиц было очень мало. В этой тишине даже свои шаги казались чужими. А уж как сердце вздрагивало, когда где-то что-то хрустело. Я с радостью выбрался на трассу, ведущую к городу. Эта длинная и прямая полоса изувеченного покрытия была для меня ближе и роднее и приятнее, чем темный, сыроватый и какой-то хмурый лес.

Я сбавил шаг и теперь шел почти спокойно. Тут не бывало людей. Только изредка проходили большие грузовики, что по нужде глядящих носились между городами. А уж пока я шел, так вообще никого не появилось. До поста я дошел спокойно и уже на посту подвергся допросу, куда девались мои друзья. Отвечая, что они придут позже, мне вроде удалось убедить, что они не сбежали в неизвестном направлении, и не придется их искать. «Ой, загремят они на работы», сказал глядящий, возвращая мне паспорт со штампиком другого цвета. Продолжая уверять, что они вернуться вовремя или, переночевав там, заявятся утром, я покинул пост и вздохнул свободнее уже за заграждением. Автобус я ждал долго. Наверное, даже дольше обычного. Я скурил сигареты четыре пока он пришел на кольцо. Потом еще минут десять пока водитель отмечался и трепался на посту я терпеливо мерз на свежем осеннем ветерке.

Когда я сел в автобус, я вспомнил, что не оставил Олегу с Натальей денег на обратную поездку. Я даже всерьез подумал, чтобы выйти на следующей остановке, вернуться на пост и оставить там для них денег. Глядящий вроде бы нормальный там… не украдет такую мелочь. Но автобус шел без остановок в город и я подумал, что значит у них судьба такая. Ну, если они пешком почти полтысячи километров намотали, то, что им тут десять остановок пройти.

Я вышел из автобуса на одном из постов патрулей глядящих и, посмотрев, что еще только девять часов не смотря на темноту, решил немного погулять. Прожектора, направленные вдоль улиц, давали света только возле самих постов. Дальше уже в метрах пятидесяти приходилось посматривать себе под ноги. Но даже в почти полной темноте я не унывал. Часто попадались разожженные в бочках и прямо на земле костры. Возле них пели, пили, отдыхали люди. У одного костра, возле которого я заметил двух симпатичных девчонок, я даже притормозил, попросив разрешения погреть руки у огня. Мужчины, что были там же, разрешили мне посидеть с ними. Я угостил их сигаретами и, выкинув пустую пачку в костер, сидел с ними, слушал чужие голоса. Слушал обсуждения чужих проблем. Странно все это. Я в своем подвале хоть и контактировал по работам и так со многими, но создавалось все-таки ощущение отчужденности моей жизни. Словно я жил параллельно всем остальным. Меня не интересовала политика. Вообще. Мне было все равно, когда говорили, что власть глядящих это зло. Да и пусть хоть зло, хоть добро, только бы ночью не подстрелили, когда к Нюрке пойду в очередной раз за продуктами или за выпивкой. Меня никак не касались проблемы соседей по улице. Ну, кроме Пироговых понятно. Эти мне были приятелями. И я мог к ним заглянуть в любое время, и меня бы не прогнали. Меня даже работа волновала постольку, поскольку кушать иногда хотелось. Вот заработал я - закупил продукты. От праздника у меня теперь хавчика на неделю. Это значит, что можно неделю не работать вообще. Валятся на кровати с керосинкой в голове и просто читать. Глотать книги, потом перечитывать их. Вспоминать, как жили тогда. Представлять, кем бы я был, останься все как прежде. Доучился бы без забот. Нашел бы работу по специальности. Завел бы семью. Может быть, купил через десять лет квартиру. Жил бы счастливо и не унывал. А сейчас вот сижу, руки грею у костра. Живу в подвале… на нормальную жизнь надежды мало. Может только если правда на завод возьмут. Научат. Начну работать. Там глядишь, может что-то и наладится. А то и перееду в район глядящих. Там хоть жизнь нормальная. И обеспечение лучше. Так что тоже есть о чем помечтать.

Послушав еще немного трепотню ни о чем, тех, кто меня пустил к огню, я поднялся и поблагодарил. Меня с улыбками проводили, пожелали нормально добраться до дома.

Блуждая темными улицами, я через полчаса все-таки дошел не торопясь домой. Осторожно спустился в подвал. Войдя в комнатушку, я на ощупь прошел к столу и зажег спичку. Торопясь, чтобы не обжечь пальцы, я снял стекло с керосинки и поджег фитиль. Накрыл стеклом и отрегулировал яркость.

После такой прогулки по свежему воздуху жутко хотелось есть, и я согрел чайник. Из подарочного пакета достал супы быстрого приготовления. Выбрал один и через несколько минут в комнате уже стоял плотный и такой манящий запах грибного супа с гречкой. Не спеша я поужинал, наслаждаясь горячей пищей. Потом, откинувшись на диван, сидел, думая о том, что сейчас делают Олег с Натальей без еды в лесу. В темноте.

Я был немного зол на них, но больше конечно на нее. Если ей так не нравится мой подвал, то чего же она тут живет? Неужели другой себе не сделать? Мне казалось это немного не нормально так себя со мной вести. Ну ладно, они меня презирали за то, что когда-то я с ними не пошел. Но ведь пошел бы тогда, и был бы, как и они возвращен. Да и незачем мне, наверное, идти с ними было. Да, мне не нравится, как я сейчас живу. Но это не смертельно. Вон, как люди мучаются с детьми со стариками. И все тянут. Я что хуже? Или там за глядящими просто манна небесная? Еда сама на голову падает и работать не надо? Не верю. Там все так же. Если не хуже. Здесь хоть перспектива есть. Вот сейчас, ну не сейчас, а после праздников, пойду на пункт подрядов, может на меня уже заявка будет с завода. Не просто же так глядящий сам подошел. А там? В землянке жить? Я не думаю, что мне хватит сил дом построить. Ну, хорошо не построить. Пусть восстановить где-нибудь. И дальше? Что есть-то? На кого охотиться? Ну, рыбу ловить… ну, а зимой? Хотя, зимой-то рыбу тоже ловить можно. Но холодно. Но все равно. Это столько хлопот. Столько проблем. Прошлую зиму, как классно было. Печку поставив, трубу на улицу вывел гофрированную и на подоконнике первого этажа закрепил. И нормально так, тепло было. Даже пару дней тогда отсутствовал, не вымерзло ничего. А там, в лесах или в безлюдных местах других? Здесь развозили уголь с портовых складов. Говорят запасов еще на пару зим для уцелевших хватит. Да и мебели с мусором в городе полно. О топливе для печек даже не думаешь. А там? Пока не нарубишь заранее, не просушишь, не будет тебя ничего греть.

Но мало-помалу я втягивался в мечтания о том, как бы жил один вне города. Хотя почему один? А если бы с Олегом и его этой дурочкой? Хотя, как они относятся ко мне, уж лучше, наверное, один. И я им мешать не буду. И чувствовать себя лишним тоже не буду. Но вот если бы не один, а скажем с подругой какой… Хотя тоже головных болей о ней хватит. Так хоть о себе заботишься, а так еще о ком-то думать. А в городе вообще можно голову о таких вещах не ломать. Живи, как живется, работай и будет тебе еда, тепло, нормальная жизнь. Ну и что, что комендантский час? Мне он не мешает. Это он, таких, как Олег гнетет. И таким, как Наташка мешает. А мне-то что? Мне наоборот лишнее время почитать перед сном. Хоть высыпаюсь. Скучно конечно бывает, но это же не смертельно. А может и, правда, на работах познакомлюсь с кем-нибудь. Буду с ней жить. Тогда вообще все хорошо будет. Да и к Пироговым можно будет чаще ходить и их приглашать. А может они даже поближе к нам переберутся. Всяко когда нас будет шестеро, можно будет и детей оставить, и остальным заработать прилично. Чувствуя, что я просто замечтался, я потушил лампу и лег спать.

Я был птенцом, что еще не умел летать. Я скакал по земле возле дерева со своим гнездом. Я видел кричащую наверху мать. Она словно пыталась предупредить меня о чем-то. Но сама спуститься не решалась. А из кустов уже выскочила собака со стекающей из пасти слюной. Я замер на земле в тщетной надежде, что мне это все только кажется. Но пес подскочил ко мне, и пасть его обхватывает мое тело. Я чувствую, как клыки этого чудовища впиваются в мое тело. Я слышу, как трещат мои косточки. Я с жутким хрипом последний раз выдыхаю, и даже лапками пошевелить я больше не могу. Медленно гаснет сознание и я ухожу в извечное ничто.

Утром после праздника, как я и ожидал, возле пункта подрядов очереди почти не было. Я зашел в конторку и, назвав свою фамилию, протянул паспорт. На лице девушки в форме глядящей отразилось сначала сомнение, а потом она посмотрела карточку, заявку на сегодня. Я, перегнувшись через стойку, видел свою фамилию и надпись напротив: «Завод, пятый цех.»

- На вас поступил заказ на завод. Поздравляю вас. Я не слышала, чтобы оттуда увольнялись. Там хорошо платят и, конечно, вам придется хорошо работать. Я хоть и пытался сдерживаться, но невольная улыбка растягивала мои губы.

- Вы рады? Я кивнул, не говоря ничего. У меня и так все было написано на лице.

- Давайте ваш паспорт. Завод находится… - сказала девушка, мило улыбаясь в ответ и протягивая руку.

- Я знаю, где он… - заверил я ее, отдавая снова паспорт ей в руки.

- Если вы не переберетесь в тот район, то вы не будете успевать до комендантского часа домой. - заботливо сказала девушка. - Вам надо будет выписать пропуск на заводе.

- Мне бы еще там устроиться. - Сказал со счастливым вздохом я.

- У вас чистый паспорт, вам не о чем волноваться. Вас всему научат. - девушка улыбалась мне милой улыбкой, словно я в ее глазах перестал быть одним из очереди, которых она каждый день по своему усмотрению распределяла на работы.

Счастливый я пошел с листком направления прочь. Я даже не помню, поблагодарил ли я ее за то, что она вспомнила заявку на меня, а не выписала на автомате наряд на работы где-нибудь опять в канализационных стоках.

До проходной завода я добрался в течении часа и так же подметил, что если работа заканчивается в восемь, то мне никак не успеть домой. На проходной я протянул глядящему направление и он, поставив отметку о прохождении на нем, сказал, где отдел кадров.

В отделе кадров я долго сидел, карандашом заполнял положенные мне на стол формы. Требовалось рассказать о себе все. Где, как и с кем жил до Последней ночи. Где находился во время. И чем занимался после. Всех работ я не припомнил, на которые меня посылали. Я написал, что был разнорабочим и иногда занимался квалифицированным трудом, таким как восстановление электрических сетей в микрорайоне глядящих. Но мою анкету женщина, даже не прочитав, убрала в папку и, дав мне новый листок с какими-то записями, сказала, чтобы я шел к своему мастеру-наставнику в пятый цех. Я немного смущенный этим конвейером побрел искать пятый цех.

В цехе была идеальная чистота и пустота. В конце цеха я видел загородки, за которыми находились помещения для того, чтобы отдохнуть, попить чаю и комнатушка мастера-наставника.

- Привет. - сказал мне молодой парень вряд ли старше меня самого. - Новенький? Давай листок.

Он прочитал внимательно направление и сказал, чтобы я садился на диван. Я сел и уставился в его лицо.

- Давай знакомиться. Меня зовут Василием. Васей звать меня не рекомендую. Я буду твоим мастером-наставником. И не только твоим. Ты просто первый после праздника вышел. Значит, у тебя судьба такая, будешь моим помощником. Чем будем заниматься, я все расскажу в цехе. Все равно пока ни ЗИП не поступил, ни станки еще не передали нам. Давай пока об организации поговорим. Рабочий день у нас начинается в восемь утра. Завтракать можешь на заводе. Завтракаем здесь. Вон чайник. Сахар и чай нам будут приносить из столовой. Всем разносят. Иногда разносят и съестное с утра, но редко. В основном до обеда боремся с голодом. Но пару кружек чая сладкого выпьешь и нормально. Дальше до часа мы работаем. То есть ты и другие первое время будете работе учиться у меня. С часа до двух обед. Я буду вас отпускать минут за десять, чтобы вы успели очередь занять в столовой, поесть быстро и в тепле оставшееся время поспать. Здесь. Диван небольшой, но даже сидя поспать лишним не будет. И до восьми часов вкалываем дальше. Если работы нет, то сидим, курим бамбук. Переводим сахар и заварку. Пока понятно? Я кивнул.

- Кем раньше был? - спросил он Я понял, что означает его раньше, и ответил честно:

- Студентом. Учился.

- Ничему, понятно, не научился, а что помнил, все забыл? Я кивнул, глупо улыбаясь. Он хмыкнул и сказал:

- Завтра я тебя представлю своим помощником. Постарайся разучиться глупо улыбаться за ночь. Я буду вас учить делу. А ты будешь заниматься тем, чем мне заниматься лень. Учитывать, кто, когда пришел, кто, как работает и кто о чем говорит. Ясно? Мне тут саботажники не нужны. Я не хочу из-за срыва работ, потом сгнить на каторге. Все понятно? Если у тебя какие-то там свои соображения по этому поводу и ты хочешь простым работягой быть, то сразу говори. Чтобы я не цацкался тут с тобой. Я моментально все понял. И, серьезно кивнув, сказал:

- Вам будет все равно нужна помощь. Так какая разница я или кто другой. Так если мне предложили, значит доверяете. Отмахнувшись, он сказал:

- Да нихрена я тебе не доверяю. Вот поработаем, тогда посмотрим. - он взглянул на часы и сказал:

- А сейчас пошли, я тебе буду показывать, где у нас что и что нам еще передадут.

Я вернулся домой почти в десять. Раза четыре приходилось замирать по команде на месте и ждать, пока патруль меня проверит и убедится в том, что у меня есть пропуск. Последний патруль так вообще проводил до самого моего жилья и даже спокойной ночи пожелал. Заводские пользовались почетом всего города. Туда нельзя было попасть без причин и оттуда не возвращались в бедную жизнь. Даже если не удерживался на заводе, проверенного человека всегда пристраивали, когда на склады, когда еще куда. Многие уходили в глядящие.

В каморке я застал Олега и Наталью, пьющих только что приготовленный чай. Я видел пустые стаканчики из-под супов в мусоре и страшно захотел есть. Они кстати не так сильно и обрадовались мне, и это меня слегка укололо. Сидя и отхлебывая суп, я спросил, давно ли они приехали. Наталья молчала, а Олег ответил, что они пришли пешком. Денег же у них на автобус не было. Я ничего не сказал, дуя на горячий суп.

- А ты чего так поздно? - спросил он, отпивая чай.

- Я на завод устроился. - сказал я. Олег присвистнул и похвалил меня:

- Молодец! Будешь денег реальных зарабатывать. Тебе что ночной пропуск выписали? Ты теперь можешь ночами гулять? Помотав головой, я сказал:

- Только до полуночи. Потом арест и утром доклад на завод.

- Ну, тоже не плохо. Хоть за пойлом не придется, рискуя, бегать. Кивая, я ел пластиковой ложкой суп и не глядел ему в лицо.

- И кем ты там? - вяло полюбопытствовала Наталья.

- Помощник мастера-наставника. - Сказал я и удивился тому, как они замолчали оба. Кажется, даже дышать перестали. Положив руку на шею и разминая ее, Олег сказал:

- А как тебя так? Из учеников сразу в помощники? Пожав плечами, я доел и ответил:

- Новый цех. Пятый. Я первый сегодня пришел на работу, ну он мне и поручил ему помогать. Ну, в смысле мастер поручил. Я как все буду учиться у него, но кроме этого надо будет с бумагами возиться. Принимать станки, народ, следить, чтобы вовремя все приходили, уходили.

- Понятно. - Сказал Олег, а Наталья нервно хихикнула.

Она стала как-то странно весела и, откровенно издеваясь надо мной, спросила, не могу ли я и их на работу устроить на завод. Пусть не так круто, но хотя бы уборщиками.

Олег засмеялся, а мне стало жутко обидно. Я сел ровно и, налив себе чаю, спросил:

- Ребята. Вы мне просто скажите. Я вам, что плохого сделал?

Наталья звонко засмеялась. Я так любил этот ее веселый смех, а Олег, негромко посмеиваясь, сказал:

- Да она же шутит. Не обращай на нас внимания. Мы же друзья.

- Да? - спросил я, поднимая глаза на него.

- Конечно. - Сказал Олег.

Допив чай, я устало завалился на свою кровать и укрылся теплым плащом. Лежа и стараясь уснуть и не обращать внимания на ноющие колени, я слушал их разговоры и не мог понять… я не могу даже сформулировать свое недовольство. Ну, мне не нравилось, что когда я с ними они что-то вечно утаивают от меня. Что когда я прошу что-то объяснить, они смотрят на меня, как на дурачка, словно то, что я спрашиваю должно быть понятно и младенцу. Было бы понятно, не спрашивал бы. Мне казалось, они меня и, правда, каким-то дауном считают. Было обидно и слова Олега о друзьях меня нисколько не успокоили. Я лежал лицом к стене и слушал, а они, открыв бутылку водки, пили, негромко переговариваясь.

Я родился. Мокрый, уродливый. Мне был противен этот неуютный мир, а миру был противен я. Но я родился. Я лежал на подстилке и только изредка пищал, надеясь, что мама меня вылижет, отвлекшись от моих братьей и сестер. Но мама не приходила, а я ничего не видел вокруг, чтобы увидеть хотя бы ее. Тут, делая мне больно, что-то обхватило мою слабую грудь и потащило вверх и вверх. А потом бросило и я, не готовый к удару, больно ушибся о дно чего-то круглого и большого. Скоро ко мне присоединились мои сестры и братья. Они шумно кричали, звали маму. В их голосах я свой писк даже не различал. Нас куда-то несли. Мы бились и толкались на дне, невольно наваливались друг на друга. Наконец все замерло. Что-то снова подхватило меня и подняло. А потом резко опустило в воду. Я пытался закричать и вырваться из стального захвата. Но только глотал воду и терял силы. Вода, ворвавшись в мои легкие, казалось, разорвала их и я не в силах выкашлять ее только стал терять сознание. Медленно так. Странно. А потом я умер. Как и мой брат рядом.

Механический будильник на дне ведра заверещал, поднимая меня. Я сел на кровати, нагнулся и выключил его. Олегу и Наталье он кажется, вообще не помешал. Они спали ничем не потревоженные. Я поднялся, выпрямляя больные суставы, и потянулся, весь хрустя. Когда я снова посмотрел на Олега с Наташкой, я невольно покраснел. Наташка была наполовину раскрыта. Мне была хорошо видна ее небольшая грудь, ее плавный изгиб тела, плоский живот и поросший темными волосиками лобок. Почувствовав мгновенное возбуждение, я отвернулся и стал шнуровать ботинки.

Я понял, чем они занимались, когда я спал, но не понял, чего она поленилась одеться после этого. Мне было неприятно, словно это она специально, чтобы подразнить меня так вот раскрылась. Я накинул свой бушлат и даже не остался, чтобы чаю попить. Сразу выскочил в подвал, а потом и на свежий воздух. Морозец немного меня пробудил и выкинул мысли о Наташкиных прелестях. Но выкинул не до конца. Даже на проходной я вдруг подумал: и чего я так быстро побежал на работу, можно было посидеть, попить чаю, полюбоваться на нее.

Если бы она не была такой стервой, я бы, наверное, любил бы ее. Но она настолько презрительно ко мне относилась, что даже повода для любви у меня не возникало к ней. Только сдержанное раздражение от ее поведения.

В тот день я получил похвалу от своего нового руководителя. Я сам без его напоминания записал, когда прибыли новенькие. Принял по описи станок первый наш и даже принял первые электрические двигатели на разборку и перемотку. Все я тщательно записывал в журнал. Мне даже никто не сказал, как его вести. Я сам разлинеил первую страницу. И на ней вписал серийные номера принятых в ремонт двигателей. К обеду привезли бухты проволоки, и мы стали перематывать первый двигатель. Василию надо было только показать, и мы смогли это повторить. Разобрали второй движок и, вытащив сердечник, стали разматывать с него сожженную проволоку. Третий двигатель нам дался просто жутко тяжело. Заржавевшие болты не хотели выкручиваться, и в руках одного из учеников ключ буквально сорвал головку болта.

Мы все замерли, ожидая ругани Василия, а тот, стоя с чашкой с чаем, пояснил:

- Много будет срываться. Теперь берите ножовку по металлу и делайте пропил. Вот тут, по стыку частей. Спиливаете болт и готово. Пока один возится с намоткой, второй идет в третий слесарный и там на станках ему высверлят обе части и сделают новую резьбу. Ясно?

Я взял ножовку и сделал, как он говорит, показав пример и поняв сам, что надо делать. Получив похвалу, я взял высвободившийся корпус и понес его, следуя указателям в третий цех. Наверное, это был самый шумный цех на свете. Все там у них выло, свистело, пищало и материлось. Я даже хотел выйти, перевести дух, но заметил мастера в халате и, подойдя к нему, пытаясь перекричать шум, объяснил, что нам нужно для пятого цеха. Он кивнул и подозвал к себе еще совсем пацана. Теперь уже сам, перекрикивая шум, он объяснял задачу и сказал, чтобы тот приоритетно выполнял поручения пятого цеха. Перемотанные движки были жуть как нужны, оказывается, только я так не понял где.

Вернувшись к нам, я сказал, что как сделают, сами притащат. Кивнув, Василий сказал, чтобы мы оставили работу и шли с ним, он покажет, где столовая. Оказывается, надо было перебегать до нее по улице. Неудачно пошел дождь и мы, промокнув по пути, ежились в холодной столовой, ожидая в очереди. Наелся я до отвала. Я впервые, наверное, за пару лет попробовал настоящего прожаренного мяса. Тушенка не в счет. Тут мне досталась здоровая куриная грудка с макаронами и салатом из капусты. И хотя суп с лапшой мне не очень понравилось, но жевать отвыкшими зубами мясо, было классно. Просто здорово! Казалось челюсти, обрели разум и сами тащились от процесса. Но самое абалденное, что за обед не надо было платить. Вообще. Ничего. Ни одной единицы. Пообедав с нами, мастер встал и сказал, что ждет всех в цеху и надеется, что никто не заблудится. Мои товарищи думали, что в цеху им снова сразу придется приступать к работе и они, в отличии от меня, были удивлены, что Василий сказал отдыхать. Меня он подозвал к себе и сказал, что после обеда прибудет еще два наматывающих малых станка, а к вечеру привезут станок для перемотки громадных трансформаторов. Я показал, где планирую их поставить, и он одобрил. Единственное сказал, что придется дополнительные лампы заказывать. Спросил, сможем ли мы сами их подвесить над станками и не вызывать заводских электриков. Я сказал, что уж с лампами я и сам справлюсь. Он посмеялся и сказал, чтобы в тот день мы и заканчивали компоновать цех, так как на следующий будут устанавливать на потолке лебедки для перетаскивания больших двигателей. Телеги нам тоже были обещаны, но Василий сказал, что будут такие еще движки, под которыми и телеги развалятся и лебедки оборвутся. Я спросил, как же мы их будем разбирать-собирать и он, смеясь, ответил, мол, как родина прикажет, так и будем.

Замотался я за тот день чудовищно. Придя домой, я только кивнул приятелям и упал в кровать, отрубившись. Утром проснулся от будильника и ломал голову, кто же из них сделал доброе дело и завел его мне.

Побежал на работу. Контролировал установку лебедок. С работы снова короткими перебежками домой…

В таком вот странном режиме я работал почти неделю. Прибегал домой даже, не ел, вырубался и утром, подскакивая, бежал обратно. Через неделю нам привезли из порта те двигатели, которыми нас пугал Василий. Движки с пожарных насосов и помп были и, правда, чудовищами. И хотя их и на тележках катали и лебедки их выдерживали, мы так намучились, что теперь каждый заказ из порта ждали как страшного суда. Мелочь оттуда не посылали, у них своя ремонтная база была маленькая. Нам вот только таких мутантов отправляли. Хотя осознание, что мы делаем очень полезное, для кормящего город флота, дело, нас вдохновляло. Да и Василий буквально на вторую неделю съездил в порт на переработку и вернулся оттуда с ящиком консервов для нас и себя.

- Благодарность - пояснил он, и мы счастливые потащили домой каждый по восемь банок трески. Олег и Наталья обрадовались рыбным консервам. Их уже притомили супчики быстрого приготовления. Я хоть и оставил им денег немного, но как понял к Нюрке за продуктами они не ходили, перебиваясь тем, что у нас и так было в запасе.

Что было плохо в столовой - это правило не брать ничего с собой. А мне так хотелось угостить и Олега и его подружку нормальной пищей. Один раз я сунулся, но тетка на раздаче на меня только зыркнула недовольно и сказала «не положено». Я не стал настаивать.

Работа мне нравилась. Думать было почти не нужно. Знай из графика не выбивайся и выполняй соответственно приоритетам. Василий нам уже больше почти ничего не показывал. Мы все сами делали. Он только иногда возился с интересными ему движками и присутствовал при проверке, когда нужна была его подпись. Он же нес за работу персональную ответственность.

Когда пошел первый снег я настолько привык к своей работе, что думал всегда заниматься ею. Больше того у меня как-то стали появляться минуты, чтобы читать «Электромеханику» - толстенную книгу, подсунутую мне Василием. Я набирался опыта и знаний. По капельке, но они заполняли мою голову.

Одним из вечеров дома я спросил, хочет ли Олег, чтобы я поговорил с Василием о нем? Олег без особого интереса сказал: «Ну, поговори». Я, правда, надеялся, что мне не откажут, и я устрою его на такую славную работу. Но мне отказали и больше того сделали выговор. Чуть не убрали из помощников мастера. Хорошо Василий заступился. Зря я сунулся в кадровый отдел. Хотя Василий недвусмысленно сказал к ним идти, что только они такие вопросы решают. А кадровикам понадобились всего сутки выяснить, кто такой Олег и что он живет у меня. Как меня распинали. Как мне мозги-то пачкали. Мол, мне оказано такое доверие, а я прихожу, небось, домой и рассказываю всякому антисоциальному элементу о своей важной работе. Пришлось врать, что я ничего не рассказываю и вообще, пока прихожу домой, остается только в койку упасть и спать.

Короче все сочли за неудачную мою попытку искренне позаботиться о друзьях, не вдаваясь в их прошлое. Ну, на самом деле-то так и было. Что мне-то до прошлого Олега и его Наташки?

Через два дня мне предложили переселиться в общежитие при заводе. Это был страшный соблазн. До жилья три минуты ходьбы. Во время обеда кто в нем жил шли отдыхать в свои комнаты. Даже полчаса, но в своей койке стоили многого.

Придя, домой я сказал Олегу, что оставляю им свой подвал и перебираюсь жить в общагу. Что вместе со мной будет жить еще один рабочий. Они молчали, и я стал собираться. Я ничего с собой не забирал кроме любимых книг. Пока я собирал их в стопки и обвязывал, они смотрели на меня скорее возмущенно, чем удивленно. Как же так я их оставляю. Удивление их было столь велико, что даже нужных слов-то мы не нашли что друг другу сказать. Я чувствовал себя смущенно, не смог помочь на работу устроиться, а теперь вообще оставляю их одних. И если раньше они могли хоть на мою помощь рассчитывать, то теперь мы вряд ли вообще увидимся. Может только по воскресеньям, в выходной. Если захотим друг друга видеть.

В общежитии в большой комнате нас и, правда, жило только двое. Я и пожилой помощник мастера второго цеха. Он был одинок. Его родные так же погибли в Последнюю ночь, и ко мне он относился даже не как к младшему товарищу, а скорее как отец к сыну. В первую же ночь, когда меня доставил в общежитие из моего подвала патруль глядящих, он радостно поприветствовал меня и посадил ужинать. Вообще конечно только ради электричества, что было в общежитии, стоило бросать свой подвал уютный. Здесь не надо было думать, где купить топливо для примуса и ламп. Здесь в каждой комнате была электрическая плитка. Зимой общежитие отапливалось с котельной завода и никаких тебе печек и заморочек с углем и дровами.

После позднего ужина мой сосед провел меня в душевые. Вода хоть и шла холодная, но я сделал тоненькую струйку и долго себя под ней оттирал от многодневной грязи. Я вспомнил, что последний раз мылся как раз две недели назад. Тоже в холодной воде под окном, что давало хоть немного света в дальнем конце подвала. Как и тогда я тер себя не жалея кожи, но в отличие от помывки в подвале, после душа я реально почувствовал себя чистым. С голыми ногами, завернутый в полотенце, с постиранными вещами в руках я вернулся в комнату и развесил уже чистое белье на веревку, натянутую от моей койки до гвоздя, вбитого в стену. А потом я первый раз за годы лег на чистое свежее белье. Укрылся второй простыней и сверху натянул шерстяной плед. Пригревшись и слушая бормотание моего соседа, который не особо нуждался в моих ответах в разговоре со мной, я уснул.

Утром нас разбудил такой близкий портовый гудок. Порт начинал работать на час раньше. Поднялись. И пока я соображал, что же дальше делать, мне была вручена зубная щетка и сказано идти в душ. Взяв протянутую соседом зубную пасту, я пошел в душевые, где уже было несколько человек с нашего этажа и, дождавшись освободившейся раковины, я стал ожесточенно оттирать давно почерневшие зубы. Хоть они и остались с желтованым налетом, я остался доволен результатом. Если так каждое утро делать, то скоро они у меня станут прежнего белого цвета. Пока жил в подвале, даже не думал, что цвет зубов так важен в общении с людьми. Я представил как на меня та же Наталья или Василий смотрели, и меня аж передернуло. Но теперь-то я за себя возьмусь. Брился я раз в неделю обычно, но теперь решил себя выскабливать хотя бы раз в два дня. И еще, рассмотрев свои торчащие длинные волосы, решил подстричься коротко, как мой мастер. В принципе я знал в городе парикмахера, он брал всего десять единиц за подстрижку и, думая, что это не так уж и дорого, учитывая теперь мой заработок, я решил, что обязательно пойду к нему в воскресенье. Если на заводе не найду никого, кто может подстричь и берется за это.

Вернувшись в комнату, я одел высохшие за ночь трусы, избавившись от полотенца вокруг бедер, и попытался влезть в сыроватую одежду. Жуткие ощущения я вам скажу. Меня буквально через пару минут стало колотить в ознобе. Я понял, что очень плохо выжал форму вчера и теперь буду полдня за это расплачиваться. Видя мои страдания, сосед отставил кружку с чаем и, порывшись в шкафу, достал мне совершенно новенькую рабочую одежду. Признательность моя границ не знала. «Носи» - сказал довольный моими благодарностями сосед. Я обещал, что как будет возможность, куплю ему вместо этой другую.

Так я сменил свою военную форму на черную робу работника завода. Когда я в ней появился в цеху, мне позавидовали все мои товарищи, а Василий сказал:

- Если носишь робу, тогда завтра чтобы пришил свой номер и номер цеха. Как у меня. - он отогнул фартук и я увидел у него на груди кусок посеревшей ткани с выбитыми на ней через трафарет черными буквами и цифрами.

Конечно, я именно так и сделали по совету соседа - отрезал кусок белой ткани от простыни и сразу подшил ее, чтобы не заметили те, кто ходят, собирают белье по этажам. Утром следующего дня я появился с номером в Цехе, и Василий при всех объявил, что мой испытательный срок окончен. Я после этого долго ломал голову, с чем это все связано? С тем, что я переехал от своих друзей в общежитие под контроль коменданта? Или с тем, что я и, правда, хороший работник. Или, совсем глупо, с тем, что я надел робу. После обеда меня буквально насильно привели к кассам, где я получил расчет за отработанное время. Я же за все это время так и не получал денег. А зачем они мне были нужны? Папирос у меня был знатный запас. Ел я в столовой так хорошо, как до этого нигде не ел и от этого на вечер ничего не покупал себе у Нюрки. Да и много оставалось с тех заработков и подарков. Но теперь полученные мною почти шестьсот единиц мне очень пригодились. Держа в руках это богатство, я быстро прикинул, что мне нужно из первоочередного и решил в воскресенье после парикмахера прошвырнуться по точкам стихийных рынков, что возникли после разгона «пятачка».

Видели бы вы меня, как я шел в город через проходную в воскресенье. Одетый в форму свою я специально не застегивал куртку, чтобы прохожие видели мою черную рабочую фланку и номер на ней с буквами ПМ - помощник мастера. Казалось бы, взрослый человек, а так выпендривался. Парикмахер постриг меня именно так, как я хотел. Коротко. Почти под ноль. Он не считал это особой работой и взял с меня всего пять единиц. Прямо у него в тазике с водой умывшись, я вытер свои теперь короткие волосы и, поблагодарив, направился по дальнейшим делам.

Найдя одно из небольших сборищ торговцев, я смог подобрать себе высокие армейские ботинки, явно с разворованных складов, и, заплатив за них всего пятьдесят единиц, был уже обут во что-то приличнее моих разваливающихся кроссовок. После рынка я весь такой нарядный, чистый, довольный собой пошел в свой старый подвал. Я очень хотел видеть Олега и Наталью. Наверное, я просто хотел похвастаться им. Не знаю.

Когда я спустился в подвал, то буквально чуть не упал. На полу были разложены какие-то тюки и вещмешки. Натальи в комнате не было, а Олег как-то очень напугано посмотрел на меня. Я понял, что он просто в сумраке не узнал меня. Радостно поприветствовав его, я, переступая через баулы, прошел к столу и сел.

Осмотрев меня, Олег искренне похвалил, как я выгляжу, и сказал, что жизнь в нормальных условиях сделала из меня человека. Не то, что раньше: зачмыренного подвального крота. Я хоть и смутился от его слов, неужели он так ко мне раньше относился, но порадовался похвале. Чуть погодя, когда я рассказал, как живу, он, указывая на тюки, сказал:

- А мы вот собираемся. Я его понял, только не понял другого:

- Вы что, все это с собой понесете?

- Да нет, конечно. Но кое-что возьмем естественно. Тут шмотки. Наташка приторговывает на рынке. Она все-таки с рынком хорошо знакома. А я эти вещи приношу. За сутки могу с окрестностей набрать сумки две приличных шмоток, чтобы она продала или поменяла на нужное нам.

Поговорили с ним о его планах. В этот раз он ничего от меня не скрывал и даже вел себя по-другому. А я никак не мог понять, то ли это наша разлука так на него действует, то ли мой сменившийся облик его располагает к большей откровенности.

Буквально мы только распили с ним последние полбутылки водки, как в подвал спустилась, волоча за собой сумку, Наталья. Увидев меня, она тоже остановилась и, не узнавая, настороженно вглядывалась в мое лицо.

- Артем? - спросила она.

- Ага. - сказал я. Неужели прическа так много значит в человеке для его узнавания?

- Ну, ты даешь… не узнала. Классно выглядишь. - сделала она мне первый в жизни комплимент. Смущаясь, я предложил ребятам прогуляться по городу.

- Скоро станет так холодно, что не до прогулок будет. - уговаривал я их совершенно забыв что они вообще-то собираются в и так не маленькую прогулку прочь из города.

Снег в городе почти весь сошел, что выпал прошлой ночью, и мы ходили по улицам, не сильно думая, о чем мы болтаем. Попадающиеся нам навстречу люди иногда засматривались на нас, таких беззаботных, но мы на такие серьезные взгляды не обращали внимания. Зашли в один из нескольких на город магазинов, где можно было взять спиртное, и я потратил немыслимое богатство - семьдесят единиц на выпивку и приличную закуску. Все что надо я купил себе. Хотелось, конечно, еще шапку вязанную купить, но да думал, позже найду. Пили в очень удобном и симпатичном месте. С этого до половины разрушенного здания открывался вид на уже освещенный в начинающихся сумерках район глядящих. Наталья рассматривала переливающиеся гирлянды на улицах, освещенные электричеством окна, гуляющие пары и, откровенно ненавидя обитателей района, цедила сквозь зубы много непечатных слов. Мы же с Олегом возле костра распивали из горла рябиновую водку и, закусывая ее хлебом с селедкой, прямо руками отрывая от рыбы куски и укладывая их на ломти. Наталья тоже присоединялась изредка к нам, но в основном курила и рассматривала манящий шикарный район.

- Да не грузись ты, Наташ. - говорил Олег, приглашая ее к костру. - Будут и на нашей улице гирлянды. Вот выберемся. Пройдем все кордоны и если до моря южного доберемся, то уж там заживем нормально. А не как здесь, словно скоты. Я в очередной раз попробовал их урезонить:

- Олег, Наталь, ну куда вы по холодам-то пойдете? Дождитесь весны, как намечали.

- Какая разница, где дуба дать? В городе или по пути на свободу. - Пожал плечами Олег. Наталья ничего не сказала

- И чего тебе не сидится. - вздохнул я, выпивая водку и закусывая уже бутербродом с куриным паштетом.

- Как чего? - сказал Олег. - Это ты согласен на них пахать как лошадь, пока не сдохнешь. А для меня они никто. И они не имеют никакого права задерживать меня и возвращать. Их власть незаконна. И я ее не признаю. И если я ничего не могу с этим поделать тут, то я пойду туда, где их нет. Я даже не хочу смотреть, как они живут. Кроме желания взять автомат и перестрелять, как можно больше глядящих у меня вообще больше никаких желаний нет.

- А почему стрелять? - спросил я его.

- А почему они в нас стреляют? - спросил он в ответ. - Я свободный человек и, если я хочу ходить после девяти вечера, то не им мне это запрещать.

- Ну, это же все вынужденная мера. - Успокаивал я его.

- Вот только не рассказывай мне про преступность. - сказал, отмахиваясь, он. - Самые большие преступники, я уже говорил, это глядящие. На них нет даже суда. Пожаловаться некуда, только тем же глядящим. И что? Думаешь, кого-нибудь хоть раз наказали? За убийства? За насилия.

- Ты наговариваешь… - сказал я убежденно. Тут уже засмеялась Наталья.

- Ты слишком долго в подвале своем просидел и ничего не знаешь. Они всякое творили. Я помотал головой и сказал пьяным голосом:

- Вам просто хочется уехать… вам кажется, что где-то будет лучше… вот вы и слушаете всякие слухи, чтобы убедить себя самих, что тут делать нечего. А я не слушаю… Я работаю. Вот уже помощник мастера. Если все будет хорошо, то может и мастером, когда-нибудь стану.

- Флаг тебе в руки. - сказала Наталья и добавила: - Только мы не выдумываем. Среди глядящих такие уроды есть, которые до власти дорвались, что…

- Всегда такие были и везде. - перебил я, чувствуя, как мне хорошо возле огня, вкусно поев и прилично выпив.

- Но это не значит, что мы обязаны с ними жить. - сказала она, подсаживаясь к огню. Мы просто хотим жить отдельно. Отпустите нас. Дайте дорогу через кордоны на юг. Зачем они нас держат? Мы им бесполезны. Работники из нас никудышные. Паспорта все в отметках о задержании. Их система нас не примет, чтобы дать нормально жить. Ну, так если мы друг другу не подходим, в чем дело? Зачем они нас вернули?

Я фамильярно положил ей руку на плечо, и конечно она немедленно ее нервно сбросила.

- Ну, а представь в те времена… - сказал я, не обращая внимание на ее неприятие моих искренних дружеских жестов. - Ну не уживаешься ты в этой стране… Ты что могла спокойно из нее уехать?

- Конечно! - сказал она.

- Да брось. - отмахнулся я. - Куда? С отметками об уголовном прошлом тебя бы ни одна страна на ПМЖ не пустила бы. Даже гостевую визу не уверен, чтобы выдали.

- При чем тут это-то? - не поняла Наталья. - Я же не в другую страну собираюсь, а в своей добраться никуда не могу.

Отломив хлеба и мокнув его в селедочный сок, я положил его в рот и, жуя, сказал:

- А ты пробовала пойти к глядящим и сказать, что не хочу я с вами жить?

- А мы что, по-твоему, делали, когда бежать пытались? Когда нас поймали мы все рассказали. Но ведь не отпустили!

- Это когда вас уже поймали. А вы до этого пробовали уехать официально? Олег, ухмыляясь, сказал:

- Чушь не говори.

- Почему чушь? - возмутился я. - Вы же не пробовали.

- Да не к кому подходить. Нет такой инстанции в их службе, куда можно было бы с таким придти. Я помолчал и сказал:

- Ребят… ну не знаю… но вас ведь опять поймают… опять вернут… наверняка работы каторжные в этот раз назначат. И не на пару тройку недель, а, блин, пока не загнетесь.

- Ты еще расплачься о нашей судьбе. - зло осадила меня Наталья. Я посмотрел ей в лицо и сказал:

- Злая ты Наташка. Я, правда, о вас волнуюсь. Вы оба какие-то озлобленные. Сегодня-то еще нормально. А раньше вы вообще странные были.

- Потому что мы не можем тут, как ты слюни распускать и говорить «ах как мы хорошо живем. Что могло быть еще хуже…» Знаем, что могло быть значительно хуже. Но и этот вариант нас не устраивает. Мы просто хотим жить сами по себе. Без чьего-либо контроля. Нет, мы не анархисты. Мы не коммунисты. Мы никто. И хотим жить в нигде… для глядящих. Чтобы и запаха этой своры охранников концлагерей рядом не было.

До девяти я проводил их в свой бывший дом, а сам, пользуясь постоянным теперь ночным пропуском, без происшествий добрался в общагу. Посидели с соседом, сыграли в шахматы. Он меня естественно обыграл в который раз. Пили чай, я ему рассказывал про своих друзей. Про их прошлое. Про их побеги. Про их мысли и надежды.

В понедельник, с утра проверив приход сотрудников, попив чаю со всеми и начав работу, я не думал, что мой рабочий день окажется таким коротким. Еще до обеда пришел Василий, что весь день отсутствовал, и хмуро сказал мне, чтобы я шел в пятнадцатый кабинет управления завода.

Я пытался узнать у мастера, а что там меня ждет, а он только отмахнулся и сказал, чтобы я спешил.

Я умылся после возни с грязными кожухами двигателей и пошел в управление. Пятнадцатый кабинет на первом этаже я быстро нашел и, постучавшись, приоткрыл дверь. За дверью оказалась небольшая комната с двумя рабочими местами. За одним сидела милая девушка, только с очень уж жестко поджатыми губами и что-то писала от руки. А вот за вторым сидел дородный дядька лет сорока. Толстый, как двигатель от пожарного насоса. Его маленькие, но умные глаза быстро осмотрели меня и, встав, он предложил мне сесть перед ним. Меньше всего я думал, что разговор зайдет об Олеге. Мне напомнили, как я пытался его устроить работать на завод и я, краснея, сказал, что понял, какую глупость тогда предложил. Это мужчину мало интересовало. Он меня спрашивал о нем самом. Просил меня рассказать все, что я о нем знаю. Я рассказал. Я наделся, что вопрос-то как раз идет о трудоустройстве Олега к нам. Мол, подумали, подумали и передумали. Пусть приходит. Я даже стал давить на жалость, говоря, что ему с его штампиками в паспорте никогда нормальной работы не найти, если не дать ему шанса.

- А правда, что он хочет в очередной раз совершить побег из города? - спросил он, рассматривая какие-то бумаги у себя на столе. Я ответил честно:

- У него ситуация идиотская. Он молодой парень, которому нормальная работа не светит. А он сильный, умный… и нет ему применения. Конечно, в такой ситуации задумаешься, чтобы найти место, где он будет нужен.

- И он хочет бежать?

- Сначала да, хотел бежать. А может и сейчас хочет. Но я ему посоветовал поговорить с глядящими и объяснить свою ситуацию. Что раз ему тут не могут дать нормальную работу, то почему бы его не отпустить на все четыре стороны? Он смотрел на меня и, наконец, удивил меня вопросом:

- Артем, ты же не идиот. И, наверное, меня за идиота не считаешь? Ну, кто его отпустит? Пока он внутри города, мы можем его контролировать. А представь, сколько бед такой неспокойный парень может принести невинным жителям за огражденными территориями.

- Вы сказали «Мы контролировать»? - спросил я. - Так вы тоже глядящий? Так может ему с вами поговорить. Вы увидите, что он не буйный не беспокойный. А нормальный. Может, вы даже ему поможете с работой. Но ведь это не хорошо, когда здоровые молодые парни и девушки пропадают.

Он усмотрел на меня и сказал, что подумает над этим. И велел мне идти в двадцатый кабинет. Там сесть и спокойно написать все, что я знаю об Олеге и Наталье.

- А зачем? - спросил я, уже выходя. Спокойно он ответил:

- Ну, я должен же знать о нем, если захочу ему помочь. Как напишешь, придешь, отдашь Леночке. Она мне передаст. Все понял? Я кивнул и вышел.

В двадцатом кабинете я увидел только несколько столов с чистой бумагой и ручками. Удивившись, я сел за ближний к двери и стал писать. Несколько раз кто-то заглядывал в кабинет, но я не обращал внимания. Все писал и писал. Все хорошее, что о них знал и в какой отвратительной ситуации они оказались.

Закончил я уже под конец рабочего дня. Пришел в пятнадцатый кабинет и, постучавшись, вошел. Лена приняла у меня молча исписанные листы и только, когда я уходил, она сказала:

- Спасибо за сотрудничество. Вам обязательно это зачтется.

Я попросил ее перевести мне эти слова, но она только махнула рукой, показав, что разговор окончен. Я вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Возникло стойкое ощущение, что я сделал что-то не то. Что-то нехорошее. И может очень страшную ошибку. В смятении я пришел к Василию, который все еще был в цехе. Рабочих не было, и мы смогли поговорить с ним. Я честно рассказал, что со мной было в пятнадцатом и двадцатых кабинетах. Сначала он хмурился, а потом как-то горько заулыбался и сказал:

- Надеюсь, мне хорошего ты не желаешь? И не станешь мне помогать таким вот образом? Я, не понимая, спросил у него, что я сделал не так.

- Ну, не понимаешь и не надо. Главное, чтобы ты думал, что все правильно. Единственное что могу посоветовать, это пока не ходи к ним. Ну, скажем недели две. Хорошо? Обещаешь? Ты хороший парень… мне кажется, ты просто мало видел в жизни и поэтому иногда глупости делаешь. Ты хороший помощник. Я могу вообще не приходить в цех, ты все правильно организуешь, примешь груз, распределишь работу. Сам тоже вон возишься с тяжелыми моторами… не зазнаешься. Не хотел бы я терять такого помощника. Так что просто не ходи пока к своим друзьям и поменьше с соседом болтай.

Не понимая, я спросил почему. Он так ко мне хорошо относится. Помогает во всем. Свою зубную щетку подарил. Все показывает. Даже накормит вечером, если я сам не готовлю. В шахматы мы с ним играем.

- Вот и замечательно. Делай то же самое, только не говори с ним о своих друзьях. И обо мне не говори. Ладно? Вообще ничего. Ни хорошего, ни плохого. Словно нет нас.

Он пил чай, смотря на меня, и больше не говорил. Я, начиная понимать все, спросил его:

- Я очень плохо сделал? Извини Василий, я, правда, не понимаю. У меня, как говорили врачи, после бомбежки голова и сердце как-то неправильно работают, раз я так спокойно выжил почти в эпицентре.

- Сердце не знаю… - съехидничал Василий. - Но с головой у тебя точно как-то напряженно. Смилостивившись надо мной, он пояснил:

- Не думай об этом больше. Что сделано, то сделано. Если пока не будешь к ним ходить и меньше болтать с соседом, то все обойдется и для тебя, и для меня.

- А ты-то тут при чем? - возмутился я непонятно чему.

- Ну, как же. Друг асоциальных личностей… наверняка саботажник. И я за такого уже три раза заступался. Я посмотрел на него и спросил:

- Правда? Тот кивнул и отпил чай из кружки.

- Мне не важно, что они там себе думают. У меня есть задача и мне надо ее выполнять. Без тебя мне придется работать за двоих, пока нового не научу. А я ленивый. Так что проще пока тебя защищать от увольнения куда-нибудь в дворники привилегированного района. Ночью я почти не спал. Только под утро провалился в очередной кошмар.

Я был деревом и грел свои ветви в лучах солнца, поворачивая листья так, чтобы на них падало как можно больше энергии. Чтобы они не сохли, я тянул через корни врагу, по капелькам всасывая ее в себя и вдоль коры и сердцевины медленно гоня ее к веткам. Я был в мире со всем миром, пока не пришел человек.

Я не почувствовал сначала боли. Лишь сотрясся весь от корней до самых последних листочков. Потом еще раз и еще… и вот я накренился, не имея больше опоры на корни и стал падать на родственное мне дерево. Обламывая ему веточки и моля прощения, я рухнул на землю, и мое тело чуть подпрыгнуло, упираясь на сильные ветви.

Медленно от места сруба вверх ползла волна невыносимой боли. Вот она охватила всю мою сущность, и каждый листок, казалось, завопил о том, как я страдаю. Я чувствовал, как от страдания мои листья становятся другими. Они начинают излучать аромат смерти. Это все уже мало касается меня. Я охвачен агонией. И больше всего меня пугает то, что умирать я буду очень долго. Неделями. Пока не иссохну. Неделями пытка без влаги…

Как и обещал мастеру, я две недели не ходил в свое бывшее жилище. Только в воскресенье третьей недели я не выдержал и направился в разрушенный город. Снега навалило уже предостаточно, и я старался не сворачивать с расчищенных улиц. Провалиться в какой-нибудь полузакрытый люк или поломать ноги в строительном мусоре мне не хотелось. Больше того, увидев патрульную машину глядящих, я замахал руками и, видя недовольное лицо офицера, сказал:

- Я с завода. Вот мой пропуск. Слушайте, вы не в сторону… - я назвал пост недалеко от места, где я жил когда-то. Тот рассмотрел пропуск и кивнул, сказав, что там тоже будут. - Подвезите поближе. Холодрыга страшная. А сегодня автобусов не будет, предупреждали…

Подвинувшись, два бойца на заднем сиденье пригласили меня. Я заскочил в машину и, рассыпаясь в благодарностях, захлопнул за собой дверь. На машине я был уже на нужной мне улице через полчаса. Водитель никуда не спешил, офицер осматривал окрестности, а бойцы рядом со мной трепались о том, что в клубе «Время ноль» сегодня вечером будет стриптиз-шоу и надо бы успеть после сдачи вахты еще и туда заехать. Я слушал их вполуха, тайно завидуя тому, что они живут в районе, в котором администрация старалась поддерживать все, казалось бы, сгинувшие развлечения. Там был и кинотеатр, и несколько ресторанов, и даже компьютерный клуб почти на двести машин. Вот бы поиграть в «Мир Ведов», пройти соло все сто двадцать уровней, думал я и вспоминал мои походы по клубам в те далекие времена.

Попросив высадить меня недалеко от дома, я еще раз поблагодарил глядящих, и офицер махнул рукой, мол, не стоит благодарностей. Хорошо быть полезным обществу человеком. Тогда и общество проявляет заботу о тебе. Попробуй я так, когда не работал на заводе их остановить. Если бы прикладом не получил уже было бы хорошо. А так я с завода. Пропуск помощника мастера. Круто. И они не просто были обязаны мне помочь, но и сами с удовольствием это сделали. Мало ли куда я с такой должности пойду. Может, еще в привилегированном районе квартиру получу. Может, еще соседями окажемся. Я работаю, чтобы они хорошо жили. Они служат, чтобы я не знал проблем по работе и вне ее. Симбиоз. Наверное…

Хоть я и объяснял Олегу, как надо выводить трубу от печки, но они так этого и не сделали. Я представил, как они там мерзнут, и пожалел, что не остался с ними и не научил, как выживать в моем подвале.

Уже спустившись в тамбур, я почувствовал неладное. Дверь в мою комнатушку была раскрыта настежь. В темноте я не видел, что там происходит и только, когда зажег спичку, увидел, во что превратилась моя каморка. В хаосе раскиданных по полу вещей, опрокинутых продуктовых шкафчиков, среди разбросанных книг и перевернутых на пол матрасов, мне не сразу удалось отыскать лампу. Стекло ее было разбито, фитиль был сух. Взяв ее топливо в пластиковой бутылке, я вернулся ко входу-окну в тамбуре и при солнечном свете с улицы заправил лампу. Пропитал фитиль и поджег его. Вернулся с подожженной и коптящей лампой в комнату и пристальней все осмотрел.

Нет, ну если вы ушли… Если вам больше не нужно мое пристанище. Зачем так гадить-то? Я бы наоборот все в порядок привел. Пусть даже зная, что не вернусь, но может, кому-то пригодится моя с любовью сделанная комнатушка. Так мне стало обидно. Я им оставил комнату. А они ее в такой свинарник превратили.

Я был зол. В своем обозленном состоянии я ходил по комнате и расставлял вещи на их места. Только шкафчик прислонил к стене - шурупы были вырваны из стены с деревянными колышками, в которые они были ввинчены. Возиться, вешать шкафчики на место мне не хотелось. Я не стал подметать пол. Я не стал мыть посуду, оставленную в ведре. Я вышел с лампой в тамбур, оставив более-менее прибранную комнату. Постоял, даже не зная, что теперь делать. Оставлять так вот пустое жилище нехорошо. Но не возвращаться же мне сюда из общежития. Я вылез из тамбура на улицу и стал думать, зачем я потащил с собой лампу. Не туша колеблющийся огонек, я поставил лампу в снег у входа и отошел, наблюдая. Если не потухнет, то на несколько часов хватит того, что я залил.

Не оборачиваясь, я пошел обратно в общежитие. После того, что я увидел в своей комнате, мне не хотелось больше даже гулять по улицам. Я был злой и обиженный на Олега и его подругу. Я сам себе пообещал, что если их еще раз поймают и вернут в город, больше я им помогать не буду вообще. Больше того при встрече выскажу все, что о них думаю.

Перебирая ногами по плотному снегу, я, кутаясь в воротник, шел и не смотрел даже по сторонам. То, что я заметил торчащий из отваленного снега ботинок было чистой случайностью. Автоматически походя, я пнул его. К моему удивлению ботинок не покатился по улице от моего удара. Наоборот, это я, зацепившись за него, неуклюже растянулся на снегу. Поднявшись, я подошел к ботинку и, не поленившись нагнулся, потянул за него. Я еще только тянул, когда осознал, что ботинок надет на чью-то ногу. На чью-то мертвую ногу.

Ну, что за день-то такой. Еще тогда, два с половиной года назад, когда я убирал с другими трупы с улиц, я так к ним привык, что вид этого мертвяка не вызвал у меня ничего кроме раздражения. И еще большей злости. Ну, что водитель грейдера, который расчищал дорогу, не видел, что на обочину убрал занесенный снегом труп? Да не верю. Ему просто стало лень им заниматься. Теперь, раз уж я его раскопал, придется потратить время, чтобы закончить дело. Моя досада была бескрайней. Вообще, невезучее воскресенье.

Я выволок выкопанное одеревеневшее тело на дорогу. Выпрямился, думая в какую сторону тащить этот снеговик. До поста глядящих было метров пятьсот и мне стоило огромных трудов даже волоком дотянуть его до них. Вышедший глядящий, недовольно причмокивая губами, попросил у меня паспорт. Вместо него я дал свой заводской пропуск, и глядящий зашевелился активнее. Выяснив, что я не знаю этого человека и, что нашел его труп я случайно, он даже бумаги не стал оформлять. Просто оттащил его к обочине, чтобы тело дождалось грузовой машины, а сам, подойдя ко мне, сказал:

- Зима только началась, а уже столько «подснежников» нашли. Что дальше будет вообще не ясно. Тут случай был намедни: прямо в очереди за подрядом человек помер. Так ведь и непонятно от чего. Просто взял и умер. Я смотрел на тело у обочины и сказал глядящему:

- Угу. Умер, чтобы больше не мучиться.

- Наверное. - кивнул глядящий, поправляя автомат на плече. - Зайдешь погреться? Пока сидишь, может машина к заводу пойдет. Подбросят.

Я не отказался. В посту было жутко накурено и мне пришлось долго привыкать к такой атмосфере, добавляя в нее дым еще своей папиросы. Присев в кресло, целый ряд их стоял у стены, я откинулся и стал слушать, о чем болтают глядящие. Кто-то делил время обходов, кто-то клянчил у старшего поста отгул, а тот упирался, говоря, что надо было заранее предупреждать и что теперь он просто не может дергать других отдыхающих бойцов, чтобы вот так взяли и подменили его. Парень, желающий отгул, отстал от командира и присоединился к тем, кто хлебал чай за столом, отдыхая. Два бойца не участвовали в общей трепотне, они наблюдали через окна за освещенной улицей и ждали когда их сменят. Меня к столу не приглашали, да я и не рассчитывал. Хорошо хоть погреться пустили. В кресло через одно от меня присел боец и стал снаряжать магазин автомата патронами. Внезапно он посмотрел на меня, и я смущенно улыбнулся, застигнутый разглядывающим.

Насупившись, парень начал еще более серьезно вгонять патроны в рожки. Когда заполнился третий магазин, он поднялся и сказал поучительно мне:

- Пуля - это маленькая смерть.

Я не понял к чему он так сказал, но счел за лучшее улыбнуться человеку с автоматом.

Я еще понаблюдал за присутствующими с полчаса и по команде одного из бойцов у окна вместе с ним вышел на улицу. К посту, громко урча, подкатывал грузовик. Поравнявшаяся с нами кабина была заполнена людьми, и я подумал, что мне не светит уже на этой машине уехать. Но в кабине нашлось место и для меня, а в кузове для моего «подснежника». Минут через сорок, машина сделала приличный крюк до другого поста, где сидящие в кабине глядящие покинули ее, меня довезли до ворот завода и я, пройдя через проходную по заснеженной нечищеной дорожке, пошел к общежитию.

В общежитии я был вконец разочарован этим днем. От меня съехал сосед. Как сказал комендант, ему была предоставлена квартира в привилегированном районе. Оставшись в комнате один, я откровенно заскучал. Раньше хоть можно было в шахматы сыграть. Или карты. Да просто можно было поговорить о прошлых днях. Теперь мне оставалось разговаривать со свернутым матрасом на железной койке соседа. Не придумав ничего лучшего, я пошел на лестницу в общую курилку и там сидел на ступеньках, читая и смоля папиросы одну за другой. Самое паршивое воскресенье в моей жизни. Все уехали. Все исчезли из моей жизни. А я только стал привыкать к людям, живя с ними. Ведь почти год до этого я коротал вечера в полном одиночестве, лишь иногда навещаемый приятелями. Теперь же я не мог понять, как я прожил тот год, только читая книжки.

Я сидел на лестнице, наверное, на автопилоте пробегая страницу глазами и даже не вникая в суть того, что написано. Папиросы стали драть горло, и я потушил только зажженную отраву и бросил ее в ведерко с водой в роли пепельницы. Я вдруг подумал, что если бы я еще к Пироговым зашел по старой памяти, то, судя по этому дню, и их бы не оказалось в том подвале, где они уже два года обитали. Тоска и одиночество и невозможность с кем-то просто поговорить стали для меня чем-то невыносимым.

Вернувшись в комнату, я лег и, глядя в потолок, стал думать, куда интересно уже добрались Олег и Наталья. Если они вышли неделю назад или даже две, то они должно быть далеко уже. От 200 до 400 километров от города. Я знал, что зона, контролируемая глядящими, велика. Почти на тысячу километров. Но насколько мы могли судить по слухам, самая плотная зона контроля была здесь и севернее. Чем дальше на юг, тем меньше было кордонов на дорогах. Тем меньше было шансов попасться. В прошлый раз им просто не повезло. В этот раз должно было повезти обязательно. И я хоть и продолжал злиться на Олега и Наталью, но искренне желал им удачи. Они так хотели жить свободными, столько сил уже на это потратили, что они просто заслужили это право.

Отчего-то в голове засел образ полуобнаженной Натальи, и я к своему смущению испытал законное желание. Уснуть с такими мыслями и в таком состоянии было практически невозможно, и я, чтобы отвлечься, снова достал книгу. «Электромеханика» сделала свое дело. Я не только перестал думать о Наталье и ее прелестях, но и уснул, даже не выключив свет.

Утром в понедельник я, как обычно, пошел на работу и, как ни в чем не бывало, рассказал и про исчезнувших друзей, и про найденный труп, и про соседа Василию. Мы возились вместе с одним из трамвайных двигателей, перематывая его и зачищая ржавчину. Причем уже традиционно так складывалась, что когда он занимался чем-то, я был у него на подхвате. Мои спокойные и отрешенные истории его забавляли, а мне помогали, не особо скучая, заниматься поднадоевшим делом.

Мой неторопливый рассказ зашел уже про Наталью, и он просил подробнее рассказать мне про нее.

- А что она. Я ее до Последней ночи не знал и не видел. Через год после бомбежки я познакомился на одних работах по расчистке с Олегом. Вокруг него тогда было много людей. Он был лидером. Они все хотели уйти из города. Может даже достать оружие и прорваться силой. Строили планы. Хотели захватить грузовики у глядящих. Но их план провалился и тогда почти все кроме меня и еще нескольких ребят попали на работы. Я всем носил провизию. На работах он познакомился с Натальей. Ее туда за проституцию запихали.

- Она реально, что ли проститутка? - спросил Василий, нарезая диэлектрическую бумагу.

- Да брось ты. Нет, просто она беспризорная была, так сказать. Ей еще восемнадцати тогда не было. Проституцией нет, точно. У нее тоже бзик был из города уехать. На этом они и сошлись. Она первой освободилась. И пришла к нему жить. Ну, чтобы там, дом в порядок привести к его возвращению. А жил Олег у черта на куличках. Поближе к концу города. Там же у него база для побега была. Склад… схрон. Ну, он вышел и, вернувшись, домой, увидел ее. Они даже не спали вместе. Он ей комнатушку дал на своем складе. Она ему и остальным еду готовила. Потом замутила отношения с пареньком одним. Сейчас даже не знаю, где он. Потом бросила его. С другим стала. Когда Олег увидел, что его группа из-за ее прихотей и капризов буквально разваливается, было поздно. Да и не выгонять же ее. Он поговорил с ней. Она поняла, что лучше не стоит себя вести, как она себя вела. Но, сам понимаешь, когда среди десяти парней девчонка, проблемы гарантированы. Их кто-то сдал второй раз. В тот раз и меня привлекли, но я с ними редко встречался, и меня отпустили, пригрозив пальчиком. А я что… я ничего… работал каждый день. В паспорте уже страницы три было заполнено штампиками о сложной работе. Красные такие… ну ты в курсе. Короче меня не тронули. И я опять носил им провизию на стройку. Приходилось на тяжелых работать, чтобы денег и на них, и на меня хватало.

- А кто их сдал? Не ты случаем… - спросил насмешливо Василий. Я хотел обидеться, но не успел - он, смеясь, сказал:

- Шучу, не обращай внимания. Специально бы ты этого не сделал.

Забыв, на чем остановился, я молчал, и он поторопил меня, напомнив, что я говорил про работы.

- Ага… каждый день ходил. На том хлебе и воде долго не протянешь. Меня охрана уже даже не проверяла особо. Сначала кормил Олега, потом шел к Наталье. Она мне нравилась. Честное слово. Я даже, наверное, любил ее. Но она…

- Что она? - спросил Василий, видя, что я запнулся и не хочу дальше продолжать. Пересилив себя, я сказал:

- Она так же, как ты думала. Что это я их сдаю. И первый раз, и второй. Я же на свободе оставался. Ей мои объяснения про красные штампики и про то, что я полезен для глядящих и без стукачества, ничего не значили. Нет, она не отказывалась от еды. И даже благодарила. Но так сухо… не знаю. Мне было обидно.

- Мне бы тоже было обидно. - Хмыкнул Василий и попросил меня помочь закрепить лебедку на уже перемотанном блоке.

Вместе мы спустили блок в кожух, где уже были вычищены мной магниты и закрутили крышку.

- Потом она даже извинилась за такое ко мне отношение. Но толку-то. После того как она перестала считать меня предателем, она стала считать меня каким-то блаженным. Дурачком. Я думал не так, как они. Я не хотел уезжать из города. Я серьезно им доказывал, что нынешнее положение это временная и необходимая мера. Они смеялись надо мной. Они просто не думали, что было бы, если бы не было глядящих. Мародерства, убийства, грабежи, изнасилования… мы же все это видели в первый год. Но пришли глядящие и стали стрелять. Ввели комендантский час. Отстреливали бандитов и мошенников. Дали людям работу и стали за нее платить. И ведь смотри, чем дальше, тем лучше. Да мы еще живем в подвалах. Но есть работа и можно заработать себе на хлеб, не грабя и не воруя.

Я не знаю, почему Василий, все больше и больше с сомнением глядя на меня, улыбался и хмыкал. Мы закурили, и я продолжил:

- Они считали, что Последняя ночь дала право выжившим жить так, как они того хотят. А не в концлагерях. - Я смотрел на затухающий огонек папиросы, и убежденное лицо Олега стояло передо мной. - Они не понимали, что в такой ситуации, как наша ограничение свободы вынужденная мера, чтобы сохранить вообще цивилизацию.

- Да ты мыслитель. - сказал с насмешкой Василий.

- У меня было много времени думать об этом. Я, правда, пытался представить, как можно без таких мер в наших условиях не допустить бандитизма и преступности. Но у меня ничего не выходило. И значит, глядящие правы. Неужели бы они не придумали другой вариант, если бы был выбор? Он ничего не ответил, а я, вспомнив о теме разговора, продолжил:

- Наталье и Олегу удалось бежать… ну, я тебе рассказывал про это уже. И как их вернули, тоже рассказывал. И о последнем им предупреждении говорил. Олег серьезно к этому относился, а вот Наталья как упрямая коза не хотела ничего слушать. Ты знаешь, как мне было их жаль? Они видят и не видят. Слышат и не слышат. Думают же вроде, но не понимают ничего. Вот вдолбили себе, что на юге будет лучше, и их туда словно тянуло. Я, когда они вернулись, хотел просить Наталью больше не уезжать. Остаться со мной. Я бы нас обоих прокормил бы. Перебрались бы потом в свой домик на окраине. Может быть дети были. А оказалось, что они с Олегом уже прочно связаны… Я подумал и поправился:

- Да о чем я говорю… прочно… Олег был ей нужен. Он ей, конечно, нравился, но не это главное. Она и сама так говорила, что секс это просто для нее… ну, вещь не особо важная… и ее бесило, когда Олег ее к кому-то ревновал. Я его понимаю. Я ее тоже ревновал к нему, хотя никаких прав на нее не имел. Я их пустил к себе жить…

- Да, ты это рассказывал. - Сказал Василий.

Я замолчал, посмотрев на часы. Скоро намечался обед и народ в цехе уже, предвкушая, расслабился. Я, повысив голос, крикнул ребятам:

- Ну, чего встали-то? Заканчивайте с теми, что сейчас у вас, а то на обед нифига не пойдете. Василий одобрительно кивнул и вдруг предложил:

- Слушай… хочешь ко мне в гости поехать сегодня? Покажу, как живу. Выпивки возьмем, девчонок позовем. Посидим, расслабимся. И похрену, что завтра вторник и с больной головой поедем. Зато оторвемся. Ты когда последний раз-то с девчонкой был?

Я признался, что давно. Что последняя моя женщина была это товарка Нюрки сорокалетняя моложавая торговка с «пяточка».

- И что? За год больше никого? - сделал изумленные глаза Василий. Я помотал головой и честно признался, что нет.

- Тебя дрочить не запарило? - сочувственно спросил он, явно издеваясь.

Я чувствовал, что краснею, но ничего с этим поделать не смог. Я, конечно, промямлил честно, что как-то терплю и рукоблудством не занимаюсь, а он, засмеявшись, сказал, что в этом нет ничего постыдного, что все это делают, когда невтерпеж становится.

- Я Электротехнику читаю. - Сказал я, и он скорчился в истерике.

- Я тебе ее для других целей давал. - сказал он, успокоившись, и, хлопнув меня больно по колену решительно, произнес:

- Держись, мужик. Сегодня ты будешь гадать - ты девчонку трахаешь или она тебя. Я тебе таких цыпочек притащу.

Даже после обеда из меня работник был никудышный. Ну, еще бы, я первый раз в жизни попаду в район глядящих. Ведь именно там жил Василий. И может сегодня вечером у меня будет что-то с женщиной. Я, наверное, очередями краснел, представляя свое грязное белье и думая, как бы успеть добежать до общаги, пока Василий не уехал, и переодеться во что-нибудь приличнее. Шмоток я уже накупил себе довольно много. А Василий только хитро подмигивал мне, когда мы заговаривали о вечерней поездке.

Нам очень повезло в тот день. Наши постарались и, наверное, к шести вечера весь цех встал без работы. Понимая, что раньше завтрашнего утра новых задач не будет, Василий сказал мне всех распустить. Когда я попросил, чтобы он подождал меня, пока я переоденусь, он только отмахнулся и сказал, что у него дома есть все необходимое. И что уж чистыми трусами и носками он со мной поделится, можно сказать от сердца оторвет. Смеясь, мы закрывали и опечатывали цех. Улыбаясь, я спускался за ним к проходной. Я никогда не думал, что он приезжает на собственной машине. Когда я просил его, не дорого ли это, он ответил:

- Бензин мне в сутки в сорок единиц выходит. Я экономлю, как могу. Но ждать зимой на остановке еще хуже. У меня, наверное, больше половины зарплаты на машину уходит. Ну да. Из трех тысяч в месяц я на нее трачу полторы как минимум. А если к слесарям загонять так и того больше. Но это из-за бензина так дорого все выходит. Восстановят железку нормально - будут гнать с севера нефть, запустят переработку очередную под городом, станет дешевле. Сейчас почти весь бензин и солярка привозные. Вот и мучаюсь. Но пешком ходить не заставите. В той жизни до Последней ночи у меня бы никогда не было бы машины. Зато есть сейчас.

- Почему не было бы?

- А кто я был-то? Просто электрик при театре. А сейчас я мастер. Вот и думай. Тогда мне бы на такую машину даже пришлось бы лет десять копить, а сейчас попросил соседа, и мне пригнали буквально за стоимость бензина, потраченного на перегон. Он мне кое-что должен вот и помог. Глядящие покуксились, но разрешили мне машину. Так что сейчас меня, как и тебя все в этой системе устраивает. А тех, кого не устраивает, я с тобой тоже согласен, надо не просто отпускать на все четыре стороны, но еще помогать им уйти… пинками.

Я улыбнулся ему и понял, что мы с Василием уже перешли тот Рубикон, который отделяет начальника от подчиненного.

Машина его плавно катилась по расчищенной улице. С каждой встречной машиной глядящих он перемигивался фарами, словно знал каждого водителя. Я его спросил об этом, и он, лукаво улыбаясь, сказал, что уже как год создал клуб автолюбителей в их районе. Не то чтобы каждый из клуба имел машину или хотя бы мог себе ее позволить, но поговорить в баре на тему двигателей и шин, все были сами не свои. Вспоминали старые крэштесты. Листали опять-таки старые журналы. Короче, хобби. Я улыбнулся, представляя общество людей, обсуждающих то, чего у них нет и не будет, и думал: «И это я блаженный?».

Почти в семь мы уже стояли перед шлагбаумом, закрывающим проезд в район. Подошедший глядящий взял мои документы и, вернув, даже не стал спрашивать документы Василия. Они видимо были знакомы.

- А разве сюда не нужен спец пропуск? - спросил я, пряча заводской пропуск в карман.

- Нужен по идее. Но кто тебя будет тут задерживать, если ты со мной. Если что, мне же потом и влетит, и выселить могут. Тут, блин, весь район, как твоя общага. Все друг друга знают, одних девок трахают, одной дорогой к КПП ходят… короче, неважно. Сам все увидишь. Я кивнул в смятении от его откровенности.

Он жил в двухэтажном доме. Первый этаж занимал полковник глядящих, а второй ему приходилось делить с мастером первого цеха, у которого он когда-то и начинал работу на заводе.

- Пошли, только не стучи по лестнице сильно, полковник опять материться будет. Ему пофигу, если мы даже потолок проломим. Но у него кровать у вот этой стены и если я топаю, то ему, как по голове получается. Ругается жутко. - Василий поднялся по лестнице, подождал, пока я аккуратно поднимусь и, открыв дверь, пригласил меня внутрь. - Заходи и сразу разувайся, у меня не общага. Куртку вешай сюда.

Я разделся и замер на пороге. Из большой прихожей сразу открывались проходы в три комнаты. И я подумал, что это, наверное, жутко жить одному в трех комнатах. Сам Василий, сказав, чтобы я шел за ним, ничего жуткого в этом не видел. В большой комнате он взял трубку и, плюнув, положил ее обратно:

- Сосед за стенкой говорит. У полковника свой телефон, а я вот и телефон, и этаж делю со своим бывшим команданте. Ну да ничего. Сейчас положит, он долго не говорит обычно.

И действительно, второй раз он взял трубку через пару минут и сразу стал набирать четырехзначный номер.

- Привет. - сказал он довольным голосом в трубку. - Юлька? Ты что ли? Рад слышать твой голосок. Ты как сегодня? Диспетчером? Фигово Юль. А я тебя так видеть хотел. А кто есть? Так, чтобы на весь вечер и ночь? У меня тут товарищ по работе. Хочу, чтобы он расслабился. Кто? Нет, ее даже близко не подпускай ко мне. Она болтливая до жути. Кто еще? Ну, конечно, две… или ты думаешь, я и, правда, буду ждать, пока ты перестанешь у себя диспетчерить?

Он улыбался, и казалось готов даже рассмеяться, разговаривая с неизвестной мне Юлией.

- Лариска? Ну, это, наверное, моему товарищу - сказал он, оглядывая меня и показывая, чтобы я встал. Я поднялся, и он утвердительно сказал:

- Да, давай Ларису. А мне кого-нибудь из новеньких. Нету никого? А если заказ чей-нибудь снять? Юль? Ну, очень хочется. Ну, пойми мужика… Ну, подумай…

Он подождал, слушая что ему в трубку говорят, и наконец со вздохом согласился:

- Ну да… куда нам, работягам, до господ офицеров. Хорошо. Кто там живой еще у тебя? Полина? А это кто? Ну, опиши внешне… Только честно описывай. А то я тебе ночью названивать начну, если обманешь. Ну, а говоришь, нет новеньких. Давай ее тогда. На какое время? - Василий посмотрел на часы на меня и сказал в трубку:

- А давай с восьми часов. Мы тут пока столик сделаем. Будем сидеть, как падишахи смотреть, как твои танцуют. Ну да. До утра. И чтобы вы нас еще и разбудили. Ну, или они. Короче сколько мне приготовить? А не много?! Юль, я в сутки зарабатываю сотню. Ну, чуть больше. Нельзя ли скидку мне какую, как пролетариату?

Он уже откровенно смеялся и я чувствовал, что на той стороне девушка тоже покатывается со смеху.

- Ну, хорошо. Раз тут торг не уместен… хотя я впервые об этом слышу, пусть будет триста. Ну ладно, триста двадцать… Забодала Юлька, чес слово, триста пятьдесят. Отлично… Все, ждем. Он положил трубку и, смотря на меня, развел руками:

- Не душится жаба! Уперлась и все тут. Хотя их понять можно, с них налог глядящие такой снимают… короче, понял? Твоя Лариса, моя Полина. Если она совсем уж крокодил, не обессудь, я ее тебе спихну. Лариску я просто знаю уже. Классная девчонка.

Я был в неком состоянии, когда перестают что-либо понимать. Мой начальник заказывает к себе домой проституток, как я понял, и от широты душевной оплачивает еще и девушку для меня. Ну ладно, скажем, просто пригласил показать свой дом. Ну ладно бы посидели, выпили. Но эта забота казалось мне уже чрезмерной, хотя отказываться от нее я естественно не собирался.

- Так-с. - Сказал Василий, поднимаясь и оглядывая не очень устроенную комнату. - Короче, пойдем, я тебе покажу ванную. Мойся, отмывайся, отмокай… Я пока на стол соберу. Поедим нормально. С девчонками познакомишься…

В ванной я был оставлен наедине с горячей водой, без ограничения льющейся из крана. После холодного душа общежития, после умываний в тазике в подвале - это для меня было верхом цивилизации. Но я не долго радовался жизни. Через полчаса моего блаженства в ванную постучал Василий и сказал, чтобы я не спал там и начинал выходить. Скоро придут подружки. Намывшись, я растерся насухо огромным махровым полотенцем, одел белье, что оставил мне Василий, и натянул свою робу. Не зная куда деть грязное свое белье, я не нашел ничего лучшего, как спрятать носки и трусы в карманы штанов. Карманы сильно оттопырились, и я с силой прижимал их к бедрам. Потом решил, что это не очень важно, вышел из ванной и был окончательно сражен столиком, который накрыл Василий. Копченого мяса я не ел, наверное, ни разу за все эти три года. Его неоткуда было взять. У глядящих было огромное подсобное хозяйство, рассчитанное на их мини город в городе, но естественно, что его продукция, если и попадала на черный рынок, то в очень маленьких масштабах. А коньяк был вообще пределом мечтаний выпивающего человека. Свежий белый хлеб. Даже в столовой никогда не бывало белого хлеба. Только черный. Но что меня вообще поразило, это помидоры. И салат из них с луком и маслом. Кроме этого на столике разместились другие вкусности, и я подумал, что глядящие уж расстарались, чтобы их городок превратился в маленький уголок рая.

- Слюной не захлебнись. - шутливо одернул меня от созерцательного ступора Василий. Он разлил по стопкам немного коньяка и, подняв свою стопку, сказал:

- Ну, давай… теперь ты видишь, как мы тут живем. Тебе есть к чему стремиться. Давай за то, чтобы у тебя все получилось.

Мы выпили, и я с наслаждением закусил ломтиком копченого мяса. Закурили и в ожидании говорили о том, что в городе лучше не знать, что происходит в районе. А то никаких глядящих не хватит, чтобы удержать толпы озлобленных неустроенностью жителей. Разговор был полушутлив, но не думаю, что мы были далеки от истины. Знай бы в городе наверняка, а не по слухам, как тут живут, думаю рано или поздно возмущение вылилось бы в столкновения. Все хотят жить по-человечески.

Скоро раздался стук в дверь, и Василий пошел в прихожую открыть. Я со своего места видел, как с шумом и веселыми приветствиями в квартиру вошли две девушки в пушистых шубках. Одна из них поцеловала в щеку Василия и тот, шутя, отстранившись, сказал:

- Нет уж, Лар. Я сегодня не с тобой. - улыбаясь, он указал на меня и добавил. - Его, вон, очаровывай.

Красивая девушка посмотрела в мою сторону и, шутливо помахав рукой, сказала:

- Привет! А чего не встречаешь гостей? Аааа, так ты привык, чтобы тебе все подавали? Какой обленившийся ты.

Я кивнул и, не сдерживая улыбки, покачал головой на ее предположения в мой адрес. Пока они раздевались, Василий представился второй девушке, и та воспользовалась его помощью, чтобы удержаться, снимая высокие сапожки.

- Вот, Полин, - смеясь, сказала Лариса. - вот со мной он был так же галантен, а теперь променял на тебя. Все они такие. Ну, никакого постоянства! Пойду знакомиться ближе со скромным молодым человеком.

Она действительно пошла ко мне в комнату, и тут я смог ее разглядеть получше. У меня и до Последней ночи никогда не было таких красавиц. Ее матовая кожа без единой морщинки, забавные ямочки, которые появлялись от улыбки. Белоснежные красивые зубы. Утонченный макияж. Сверкающие карие глаза. Все что я мог, это сидеть, не шелохнувшись разглядывая ее лицо. Я даже не сразу обратил внимание, что под сетчатым кардиганом у нее ничего не было абсолютно. Меня буквально в краску вогнало, когда я рассмотрел ее небольшие соски под сеточной одеждой.

- Вау, какой невинный мальчик! - смеясь, она обратилась к подруге и Василию. Становясь одним коленом на диван и возвышаясь надо мной, она с улыбкой спросила:- Ты откуда, маленький? Не найдя ничего лучше, я сказал:

- Из города. С завода. Вошедший Василий с Полиной пояснил:

- Это мой помощник. Заместитель. Удивленная Лариса спросила:

- Я что же ты к нам не переселяешься? Я ответил с нервным смешком:

- Так пока не приглашают.

- И не пригласят. - засмеялась она, видя, как я рассматриваю ее грудь, такую близкую и манящую. - Зачем нам тут такие, которые от вида груди женской впадают в депрессию. Василий засмеялся с Полиной и пояснил:

- У него год женщины не было. Это хорошо, что он в обморок от твоего напора не падает. Садитесь за столик, давайте выпьем.

Я был даже, наверное, рад, что Лариса свела свой взгляд с меня и переключилась на разговор с Василием. Пока они болтали, смеялись и разливали по стопкам коньяк, она как бы случайно все время меня касалась, от чего по телу буквально волнами холи горячие и ледяные волны. Мне пришлось сесть поудобнее, чтобы мое чрезмерное возбуждение не мешало.

Вообще вечер тот описывать можно было бы долго. Я получил столько впечатлений, ощущений и удовольствия, что казалось, уже не перенесу. Взорвусь от переполнявших меня чувств. И танец Ларисы специально для меня, и то, как Полина буквально чуть ли не при нас занималась этим с Василием, и, наконец, мое уединение в другой комнате с девушкой. А потом расслабленная нега на высоком матрасе на полу. Перекур с ней и продолжение ласк. Заполночный полушутливый, полусерьезный разговор с Василием и его обещание похлопотать, чтобы мне нашли жилье в районе. Присоединившиеся к нам девушки, что уговаривали не тратить на болтовню время и пользоваться им с умом… то есть заниматься ими. А потом опять ласки и неожиданный для меня провал в сон, из которого я выбрался только утром. Лариса была уже одета, когда будила меня, на кухне слышались звуки помешиваемого чая и смех Полины. Мы присоединились к Василию и к ней за утренним завтраком, и я откровенно обжирался, восстанавливая потраченные за ночь калории. На меня не обращали внимания увлеченные рассказом Василия про его поездку за город. Он оказался еще и путешественником. Каждое воскресенье уматывал так далеко, как только мог, чтобы хватило бензина вернуться. Позавтракав, мы сели в машину Василия и он, заехав к зданию бывшей небольшой гостиницы, высадил там девушек и повел машину на работу. Я так и не заметил, когда он с ними расплатился и расплатился ли вообще. В дороге мы об этом не говорили. Он все доставал меня вопросам, как мне ночка показалась. Я был скуп в выражениях, но и многих слов от меня не требовалось. На лице все было и так написано.

Работалось легко в тот день. Голова вопреки ожиданиям не болела, только спать хотелось не много. Но с утра как-то так все завертелось, что стало не до сна. Работы было море, но все как-то само собой спорилось. Василий, уйдя после обеда в административное здание, взвалил все на меня, но даже это не портило настроение. Я вспоминал красавицу, с которой провел ночь, и, наверное, испытывал к ней чувство не просто благодарности, а что-то большее. Но, списав это на долгое отсутствие женщин, я попытался выкинуть из головы ночные приключения. Думаете, получилось? Ага… ждите… Так и вспоминал до самого конца рабочего дня.

В общежитии, лежа один в комнате, я думал о том, что надо бы, наверное, подумать о постоянных отношениях с кем-то. Мне показалось, что я слишком многое теряю, живя вот так один. Но как можно завести отношения вообще с кем-то, если шесть дней в неделю ты работаешь допоздна, а после работы валяешься без сил. Разве что воли хватает на чтение.

В тот вечер, глядя на огни порта и на корабли, стоящие в незамерзающей гавани, я решил, что надо начинать больше думать о себе, чем о работе и о том, как бы выкладываться на ней в полную силу. Решение мое можно было сказать заведомо глупое. Никто бы мне рабочий день не сократил, нормы труда не снизил. Но само осознание того, что теперь я буду жить по-новому, мне нравилось. И еще я решил купить себе машину. Вот просто кровь из носу. Купить в нашем понимании машину, это означало найти ее на свалке, куда стаскивали в первый год войны, расчищая улицы, весь металлолом. После этого ее надо было отбуксировать на завод, в первый цех, где ее бы осмотрели после рабочей смены и привели бы в божеское состоянии вплоть до покраски. Вы знаете, я даже не понимал, почему хочу машину. Просто хотел и все. Мне даже ездить-то некуда было. Общага на заводе. Утром прошел туда, вечером прошелся обратно. А ради одного дня в неделю это было конечно роскошью. Но я хотел ее и все. Единственное, что я знал, так это то, что я хочу внедорожник. В моей голове рождались дикие планы, что я по лету буду ездить за город. Может рыбачить, может просто кататься. И внедорожник в условиях разваленной инфраструктуры был наилучшим вариантом.

Я пил чай и мечтал, что по воскресеньям буду кататься по городу сам и катать ребят с завода. Может, даже с кем-нибудь из девчонок из города познакомлюсь, пока буду носиться по заснеженным улицам. Не поверите, но именно эта меркантильная мысль решила дело бесповоротно. Я четко уже планировал, что в воскресенье поеду со знакомым из общежития - бывшим механиком на СТО, а теперь работником первого цеха и подберем мне что-нибудь мало жрущее, но на полном приводе. Как вариант я даже рассматривал отечественный внедорожник. Я, по крайней мере, кроме отсутствия комфорта ничего плохого в нем не видел.

Но до воскресенья случилось еще одно событие, заслуживающее внимания. В четверг Василий всему цеху объявил, что его переводят на совершенно другого профиля предприятие на повышение, и уже с понедельника у нас будет новый начальник. Все поздравляли Василия, а я стоял как громом пораженный и понимал, что многие мои планы вместе с его уходом теперь рухнут. Ведь у нового начальника цеха могут оказаться свои планы относительно помощника. Не факт, что я вообще останусь на этой должности. Я, конечно, понимал, что хорошо с ней справляюсь и формальных причин меня убирать в рядовые рабочие нет, но на сердце появилось нехорошее предчувствие. В таком состоянии я прожил до воскресенья.

А в выходной я, как и планировал, собрался очень рано, было еще темно на улице, и, разбудив соседа по комнатам, притащил его к себе окончательно будить плотным завтраком и горячим кофе. Кофе нам досталось от контрабандистов, которых поймали на проходной, пытающихся продать рабочим притянутый из-за города товар. Пусть не много, но и мне достался бумажный пакетик с гранулированным напитком.

Когда сосед оделся и мы вышли, на проходной только пальцем у виска повертели. В такую рань два идиота в город намылились. В выходной. Когда всем положено отсыпаться. Но была и не такая уж рань. Почти восемь часов. Просто темно еще так было по-зимнему. Да и холодно…

Но, не сильно досадуя на мороз, мы пешком, именно пешком преодолели весь город до свалки на окраине.

Я тут бывал, как и мой приятель и ничего удивительного мы не видели в сотнях гектаров заставленных автомашинами, автобусами, не поддающимися восстановлению тракторами и грузовиками. Мы только разочарованно смотрели на это все и уныло думали, как дальше быть. Все было завалено снегом.

Уныло приятель предложил пойти по краю этого гигантского кладбища, в надежде, не сильно углубляясь, подобрать мне то, что я хотел. Я согласился. Было абсолютно неразумно углубляться. Даже если что и найдем нужное, мы просто не вытащим. На наше счастье за пройденных двести метров по краю поля нам попалось даже три приличных внедорожника. Ну, как сказать приличных… ржавых конечно. Даже с битыми стеклами. Которые, по осколкам внутри, было ясно разбивали уже тут баловства ради. Скорее всего, детишки беспризорные. Сказав, что надо подбирать машину с целыми стеклами, это гарантировало не сгнивший салон, приятель повел меня дальше. Было уже далеко за полдень, когда из всего мусора мы выбрали две подходящих машины. Один был отечественным, второй был заграничным внедорожником. Приятель убеждал меня взять отечественный, и я согласился с его доводом о массе запчастей к нему на этой же свалке. Очистив машину от снега и еще раз внимательно оглядев ее, мы запомнили место и двинули в обратный путь. Теперь по плану нам надо было добраться до ближайшего поста глядящих. Совершенно не зная где его найти в этой части города, мы просто вышли на одну из расчищенных улиц и пошли по ней. Вскоре мы увидели пост. На посту мы обратились к старшему офицеру:

- Нам бы трактор. Транспорт на завод оттащить. Или грузовик. Чтобы утянуть. Тот смотрел на нас, разводя руками и, откровенно, не знал чем помочь.

- Тот, что утром тут расчищал, сейчас на другом посту работает. Даже не знаю, когда закончит. А когда закончит, не думаю, что он согласится.

- А можно как-нибудь связаться с тем постом, чтобы с ним поговорили.

- Ну, вы даете. - Усмехнулся офицер. - Давайте вы будете решать личные проблемы самостоятельно.

Тогда я достал заготовленные бумаги заявки на транспорт с моей подписью и печатью и показал их офицеру.

- Это официальное дело. Это не личное. Нам просто нужен внедорожник для завода. Вот нас и послали. Вот подпись помощника мастера цеха. Вот печать цеха, вот печать завода. - сказал я, указывая на синие блямбы.

Офицер улыбнулся и сказал, что это другое дело. И хотя в его обязанности это не входит, он нам поможет. С постом связались буквально сразу, а вот ответ от них по поводу трактора дожидались долго. Попили чаю с сахаром, глядящие оказались гостеприимны на этом посту. Поговорили про погоду в этом году, и про то, что зима хоть и снежная, но морозов особых еще не было. Так, морозец, в отличии от прошлой зимы, когда в это время было уже минус двадцать пять. Это в глубине страны минус двадцать пять терпимо, а у нас на морском берегу это уже жутковато. Но в том году, когда я поступил на завод, только ночью термометр опускался до двадцати. А днем еще не бывало ниже двенадцати.

Когда нам ответили с другого поста, мы уже трепались о том, что участились случаи глупых побегов из города. Ну, кто зимой-то бежит? Если уж сваливают, то пусть весны дождутся. Но видимо условия в городе были и, правда, невыносимые для многих, потому что люди буквально налегке прорывались через пригороды и уходили на юг. Их, конечно, отлавливали и возвращали, пополняя ряды строящих уже далеко от города высоковольтку. Но толку-то? Ничему никого не учит такое наказание. Офицер предлагал ужесточить наказания. Ведь на поимку беглецов тратилось уйма времени и сил. Мы кивали, конечно, но, как относящиеся к другому классу, по иному смотрели на эту проблему.

Трактор пообещал быть не позже четырех. Мы посмотрели на часы и приготовились ждать еще сорок минут. Пили чай, переводя их сахар. Ели сухари из белого хлеба, макая их в сладкий напиток. Слушали перепалку солдат по поводу недостачи патронов, за которые теперь приходится рапорт писать. Чуть не смеялись, когда услышали, как они эти патроны израсходовали. Оказывается двое умников из ночного патруля, на спор стреляли по чудом сохранившемуся флюгеру на такой же чудом сохранившейся башенке высокого дома. Да и фиг бы с ним, что стреляли. Написали бы рапорт, что преследовали нарушителя режима и дело с концом, так ведь не попали, и это жутко бесило офицера. Обзывая последними словами солдат, он требовал, чтобы каждый сдал к следующим выходным зачеты по стрельбе. Вообще, в такой обстановке глядящие мне уже давно не казались зверьем, которое, насилуя население, заставляет его жить в рабских условиях. Они мне казались чем-то средним между надзирателями в исправительном учреждении и армией. Но не милицией или муниципальной полицией. К работе они относились, как к почетной обязанности. Очень уважительно относились к тем, кого были призваны защищать. То есть тех, кто работал на заводах, фабриках, порту и просто разнорабочим. Даже к бесполезному для них населению они относились лояльно, только не допускали даже поползновений к нарушению ими установленных правил. Были, конечно, среди них уроды. Те, кто в ночном патруле поймав девицу в позднее время вполне могли ее изнасиловать. И даже просто вломиться в чужое жилье и поглумиться над хозяевами просто ради развлечения. Это не слухи. Об этом говорили люди которым я всецело доверял и не ловил их на пустой болтовне. Но подонков было сравнительно не много, и от них глядящие по мере возможности избавлялись, списывая их из патрульной службы на простую охрану объектов. О наказании таких, понятно, речь не шла. Ничего не докажешь, а и докажешь, и если тот останется на свободе, а не пойдет на каторгу, то гарантировано вернется и убьет. Жизнь-то что? Тьфу… копейка. Еще два года назад я видел, как убили старика за банку тушенки… ну, блин, не буду о плохом. Опять скажут, что очерняю действительность.

Трактор, лязгая гусеницами, подкатил к посту, и мы вышли к нему. Водитель, совсем молодой парень, наверное, лет восемнадцати, вряд ли намного больше, выскочил из кабины и, поприветствовав, сказал:

- Это вам трактор нужен?

- Да. - сказал я и, показывая ему бланк-заявку, попытался ему объяснить. Он, не слушая, убрал в сторону мою руку с документами и сказал:

- Мне все равно, какие у вас бланки и какие заявки. Я к заводу никакого отношения не имею Я вольный наемник на своем транспорте. У меня и лицензия, и контракт с глядящими на уборку улиц. Но не с вами. Так что если что-то нужно, то только за живые деньги.

Мы переглянулись с приятелем, и я спросил, сколько тот хочет. Он сказал, что это зависит от задачи и от ее сложности. Я обрисовал ему, что нам надо, и он, подумав, сказал:

- Двести единиц.

У меня, наверное, глаза округлились. Четырехдневный заработок. Даже девчонки по вызову брали меньше. Правда на девчонках как-то не сподручно машину тянуть, и я робко произнес:

- А дешевле никак?

И он спросил, сколько я могу заплатить. Я сказал ровно сто. Он, засмеявшись, ответил, что он, конечно, понимает, что мы люди подневольные, но у него солярки на большую сумму потратится. Договорились на сто семьдесят. В кабине трактора уместились все мы втроем. Только водитель сидел, а мы, упершись руками в стены кабины, стояли, склонившись над ним.

До места добрались быстро. Водитель, ловко растаскивая лебедкой мешающиеся разбитые машины и добравшись до моей, вытянул ее на открытый участок. А потом начался неторопливый путь домой. Причем, мы с другом сидели уже в салоне моего автомобиля. Я даже руль вертел. Колеса вращались нормально. Единственное, что прорванные шины давали о себе знать, и мы чувствительно воспринимали каждое препятствие на пути. Будь то бордюр или просто мусор строительный. Мой приятель уснул, кутаясь в теплую куртку, а я думал, что у меня всего сэкономлено было триста сорок единиц, половину которых придется отдать водителю. А сколько еще придется дать ребятам из первого цеха, чтобы они занимались моим движимым имуществом? Точнее не так. Сколько мне придется еще работать, чтобы еще и с ними расплатиться. Выходило по моим прикидкам очень долго. Но я не унывал, радуясь новой игрушке и тому, что кажется, нашел себе хобби или проблему, кому как больше нравится, на всю оставшуюся зиму.

На проходной нас не хотели пускать. А показывать свою собственную заявку было бы большой глупостью. Пришлось оставить машину на улице перед проездом чуть в стороне и отпустить трактор с водителем. Довольный, тот с ревом покатил по только ему известным делам.

А мы, оставив до утра понедельника машину на улице, пока не получим добро начальника первого цеха, пошли ко мне обмывать мое горе-приобретение.

Конечно, в понедельник шума на заводе было изрядно. Даже Василий чесал затылок, думая, что бы это значило. Его помощник решил себе машину завести. Да еще и оставил ее на проходной, чтобы все видели. Его коллега, начальник первого цеха, которому было не в первой заниматься транспортом, просто назвал цену и когда я кивнул, велел своим, толкая, загонять ее на территорию завода и укрывать у себя в цеху. А я задумался над суммой в пятьсот единиц за полный ремонт автомобиля. Помог Василий. Это был его последний день на заводе и вот я бы на его месте точно никому в долг не давал. Когда еще он тут появится, когда еще ему долг отдадут. Но он дал, сказав, что получил подъемные в связи с переходом на новое место работы. Я расплатился с начальником первого цеха и он сказал, что может, понадобятся еще деньги, чтобы послать людей в город и на свалку за приличными дисками и шинами. Нынешние никуда не годились. Я кивнул и сказал, что смогу достать, если только не много. Договорились на сорок единиц, по десятке за каждое приволоченное на завод. Чтобы расплатиться с долгами мне бы пришлось работать полмесяца.

После обеда нам представили нового начальника цеха. Пожилого, почти старика, человека, который слабым голосом сказал, как его зовут и высказал нам свои требования к работе. Ну, все как обычно: не опаздывать, не отлынивать, не болеть… ничего нового. Потом в каморке для отдыха мы сидели втроем - я, Василий и он - и обсуждали проблемы цеха. В общем, была положенная сдача обязанностей и символическая стопка водки, чтобы уходящему было на новом месте хорошо, а пришедшему на этом.

Меня оставили в помощниках и больше того, учитывая состояние нового начальника цеха и его периодическое отсутствие, другие начальники цехов и их помощники теперь координировали всю совместную работу именно со мной. Раньше работали с Василием, теперь они и во мне признали своего, и я частенько стал задерживаться в комнате планирования и экспериментальном цеху, у которого не было вообще номера. Вечерние посиделки не проходили без алкоголя и были похожи скорее на вечернее развлечение, чем на сбор руководящего состава. Именно на таких сборах я познакомился с самим начальником завода и его секретаршей, которая от него ни на шаг не отставала. И если начальник завода дистанцировался от всех, даже выпивая с нами, то вот с секретаршей его у меня сложились приятельские отношения. Иногда мы вместе ходили курить, пока в зале стоял спор о том, кто больше работает и прочей чепухе. Милая девушка была, как я и предполагал, любовницей директора, и по идее общение с ней должно было привлечь ко мне неприятности. Но привлекло просто внимание самого начальника завода. Он несколько раз, как мне рассказывали, интересовался мной у моих коллег и получил очень лестные обо мне отзывы даже из офиса глядящих на заводе. Политикой не интересуюсь, крамольных вещей не произношу. Цех работает идеально под моим руководством. Из всех пороков моих было замечено только наглое пребывание моего личного, нигде незарегистрированного транспорта на площадках первого цеха. Но это никого не трогало, и я получался, вообще, весь такой белый и пушистый.

Как я и предполагал, такой интерес не мог остаться без последствий, и за неделю до Нового года я был вызван в административный корпус к начальнику завода.

- Мы вот тут вот что подумали. - сказал он после обмена приветствиями. - Да ты садись. Оленька, нам чаю сделай, оторви свою драгоценную от стула, у нас тут долгий разговор будет.

Ольга сделала нам сладкий чай и, попивая его, начальник завода предложил мне стать мастером в своем цеху. Я смутился и спросил, а что будет с нынешним. Мне посоветовали не думать о других и думать только о себе. А куда пристроят бывшего мастера цеха, который вечно болеет, это уже даже не его, начальника завода, проблема. Мол, найдут непыльное место на складе, пока не умрет, будет там сидеть, учет вести. Я даже не думал больше. Я конечно согласился. Поздравив меня с этим де-факто назначением, приказ о котором я получу уже после праздников, когда с почетом справят с завода моего нынешнего начальника, он попытался быстро ввести меня в курс заказов завода. Требований к нему от глядящих. Планами на переустройство летом второго цеха и открытия еще двух цехов: испытательного, где будет проходить централизованно проверку вся отремонтированная продукция завода и цеха, ориентированного исключительно на транспорт. Учитывая скорое открытие железнодорожного сообщения с приисками и удешевления бензина, не только я захочу иметь свой личный транспорт. Мы посмеялись и он честно признался, что такой цех в случае грамотной работы сможет дать массу рабочих мест и приток денег на завод. Будет повод и средства отреставрировать второй корпус заводского общежития. Я кивал, понимая, что все это пока слова, за которыми будет стоять адский труд. Один-то наш цех, говорят, собирали месяца два. По куску вырывая станки и восстанавливая крышу над ними. С других городов даже что-то привозили. А что такое отремонтировать один и поставить два цеха, я представлял с трудом. Я, конечно, заверил его, что буду делать все от меня зависящее, чтобы все планы начальника завода осуществились. Он кивал и, улыбаясь, говорил, что побольше бы ему таких ребят как я, молодых, умных и перспективных. При этих словах я отчего-то грустно вспомнил Олега и Наталью. Меня такие люди принимают за равного, а мои друзья считали меня чуть ли не умственно-отсталым.

Уже отпуская меня, он порадовал тем, что теперь моя зарплата будет равна зарплате начальника цеха. Сто десять единиц в день и премия по итогам месяца. Вот за это я ему чуть ли не в ноги готов был поклониться. Ремонтируемая машина все больше требовала вложений, и я уже плотно был должен начальнику первого цеха.

На Новый год мне отдали мой внедорожник. Я только тогда понял, что деньги, вбухнутые в него, стоили того. Внешне машина разительно изменилась. За счет передних и задних усиленных дуг она стала казаться длиннее и приземистей. А темно-синий цвет делал ее на снегу словно черной. Этакий черный хищник. В самой машине перебрали все: от подвески до двигателя. Даже бак чистили, говорят. В багажник мне были сгружены запасные фильтры и насосы. Там же покоились два аккумулятора рабочих, на всякий случай. Четыре широких колеса, выступающие за арки машины, делали ее немного комичной, но по заверению ребят она стала еще проходимей. Такое же колесо красовалось теперь на задней раме, прикрывая третью дверь. Я был в восторге. Машину оказывается уже пробовали гонять по территории завода. Ей даже полбака залили, за что естественно с меня вычли. Когда я сел за руль, то почувствовал себя не в отечественном чудовище, а словно и, правда, за рулем иномарки. Даже кресла притащили другие и установили их на съемные рельсы пола. Я прокатился по территории завода и, не желая расходовать драгоценное топливо, с тоской оставил машину под окнами общежития. Вернувшись к ребятам, я им устроил благодарный праздник, как его кто-то назвал - репетицию перед Новым годом. Но что мне нравилось в этой истории, это то, что в новый год я вошел без долгов абсолютно. Мне хватило на все. И чтобы расплатится с нагрянувшим праздновать Новый год Василием и с начальником первого цеха. В итоге, Новый год я встречал, имея в кармане двадцать одну единицу и шикарную машину, которой не могли похвастаться даже офицеры глядящих. И пофигу, что я на ней ездить буду раз в неделю. Само обладание таким сокровищем несказанно грело мне душу.

Новый год праздновал в общежитии. Особых торжеств не было. Просто посидели, поболтали, пили, курили, обсуждали чисто деловые вопросы. Ну, о чем еще можно было говорить людям, связанным с друг другом только работой? Ну конечно мою машину обсуждали. Причем без зависти люди отнеслись, за что я им благодарен. В принципе каждый мог то же самое себе сделать, было бы желание на всем экономить и вбухивать в машину. Но только кому этот геморрой нужен был кроме меня, с неправильно работающей головой?

С третьего числа я стал мастером цеха. Это событие обмывали всем заводом. Праздник был похлеще Нового года. Утром следующего дня все втихаря опохмелялись в комнатушке для отдыха. Я естественно закрыл на это глаза.

С пятого числа глядящие уведомили меня, что теперь, как должностное лицо, я несу полную ответственность за продукцию, выходящую из моего цеха. И за людей, работающих под моим началом. Если бы я этого раньше не знал от Василия, я бы подумал, что они меня застращать хотят. Все тот же бессменный полный мужчина был сух, но вежлив. Он со мной общался, как равный, а не как надзиратель. Он мне просто рассказывал последствия за нарушения моими работниками рабочего режима, если я об этом не напишу докладную записку. Он мне пояснял, что будет со мной, если с моего цеха выйдет бракованная продукция и ее пропустит отдел контроля и испытаний. И они получат, и я получу по полной программе. Я кивал и говорил, что понимаю. Потом подписывал документы о том, что я обязуюсь выполнять, и далее шел список из пятидесяти пунктов. Я знал, что без этого мне не работать начальником и подписывал, даже не читая и не сомневаясь. Когда он меня, наконец, отпустил, я был выжат как лимон. Одна радость, его помощница уже вела себя со мной более чем мило и приветливо. Даже предложила чаю, но глядящий отказался за нас двоих.

И началась моя работа в новой для меня роли полномочного мастера. Я мог заказывать себе работников и глядящие подбирали бы мне их. Я мог требовать оборудование и технические группы глядящих находили бы нужное и доставляли прямо в цех. Я даже мог требовать увеличения заработной платы сотрудникам и завод бы в лице всех мастеров рассмотрел бы мое требование и, конечно же, отклонил бы. Повышаешь одним - повышай всем. Я мог бы многое, но я делал только нужное. Никого ни о чем не прося и не надоедая. Выполняя заявки и не напрягая чрезмерной работой своих подчиненных. Замечаний к работе моего цеха не было, но и похвал особых тоже. Так, только иногда на планерке про меня вспоминали, когда у кого-то происшествие было или ЧП - «Вам что, слабо поддерживать свой цех в порядке, как у Артема?!». Если вы думаете, что мне это нравилось, то зря. Я опасался, что остальные начальники цехов будут мне как-то гадить за такое. Но все относились с пониманием. Только один раз меня в шутку попросили у себя какое-либо ЧП организовать, чтобы начальнику завода было не в кого тыкать. Я смеялся и отшучивался. Мол, я сам ходячее ЧП.

Уже начал таять снег весной, и я так сжился со своей работой и жизнью, что когда мне предложили глядящие перебраться в привилегированный район, я честно задумался, а стоит ли? Тут у меня машина и никого она не парит, а там придется разрешение на нее получать. Тут у меня приятели равные мне, а как переберусь, так они начнут косо посматривать. Как не крути и не уповай на самодостаточность, но при моей работе отношения очень важны. Я сказал, что подумаю. И этим же вечером в экспериментальном цехе проставился и когда все подвыпили спросил совета у мастеров. Стоит ли мне перебираться в район глядящих? Мнения были разные, от негативных до наоборот, мол, давно пора. Что-то долго мне не предлагали. И так далее. Тогда я, кстати, и узнал, что никому из них, кроме начальника первого цеха, такой чести не предложили ни разу. Причин была масса: и залеты, и прошлое нелояльное поведение, и вечные проблемы в цехе. Типа, жизни в раю достойны только безгрешные служащие. Я посмеялся и снова поставил вопрос серьезно. И предупредил, что как они решат, я так и сделаю. Мне начали сначала говорить, что это моя жизнь и мне решать, а потом, словно сговорившись, стали убеждать переселяться. Мол, если я там жить буду, я и их смогу провозить в кинотеатры и на другие развлечения. Хохотали, представляя мой транспорт, забитый мастерами на КПП района глядящих. Я понял, что если я переселюсь, то особой зависти ко мне в первое время не намечается и на следующий день стал собирать вещи. Получив у глядящего в канцелярии листок-ордер, я поехал с ним дорогой, которой уже однажды ездил с Василием.

На КПП я отдал листок и глядящий, тщательно рассмотрев его, подробно объяснил мне, как добраться до комендатуры. Там мне надо было сдать этот листок и получить ордер на вселение и заодно зарегистрировать транспорт. Я поблагодарил солдата и поехал, следуя его указаниям.

В комендатуре я не сразу нашел того, кто мне был нужен. А он, занятый разговором по телефону, не смог сразу меня принять. Когда же меня пригласили в кабинет, то все было так, словно это обычная муторная операция. Чиновник молча заполнил чистый бланк ордера, позвонил, уточнил адрес моего вселения. Отдал мне его и подсказал, куда за регистрацией транспорта зайти.

И вот я с ордером на квартиру стоял в кабинете перед офицером глядящих и в подробностях рассказывал, как завладел не принадлежащим мне имуществом. Тот даже выяснять не стал, как моя машина выглядит. Где она и что с ней. Спросил марку, цвет, отличительные особенности, номера «ик005к», которые мне ради хохмы все-таки привинтили на заводе, символизирующие по общему мнению икание после бутылки ноль пять водки. И выдал мне два пропуска: один на въезд в район, второй на круглосуточный проезд по городу. Как он пояснил, если машина сломается, чтобы я не выходил из нее, а находился в ней, пока меня либо не оттащат, либо не наступит утро. Продуманно, однако…

Выйдя из комендатуры, я стал выспрашивать у проходящей женщины в форме глядящей как проехать на указанную на ордере улицу. Она мне подробно рассказала, и я без труда нашел трехэтажный особняк на тихой почти у ограждения района улочке. Стоя перед ним, я даже не мог понять куда дальше-то идти. Решив, что ничего страшного не случится, если я зайду не туда, я вошел прямо в центральные двери и очутился в просторном холле. На лестнице, ведущей на второй этаж, стояло двое мужчин в домашней одежде и, куря, о чем-то беседовали. Увидев меня, они замолчали и выжидательно посмотрели в мою сторону. Я, держа в руке ордер, сказал извиняющимся тоном.

- Доброго дня. У меня написано, что я должен заселиться по этому адресу.

Подошедший мужчина взял ордер, внимательно прочитал и, представившись, сказал, что я теперь их сосед. Что мои две комнаты находятся на мансарде. Там же еще две комнаты супружеской пары. Вообще в доме жило пять семей. Мужчина, который меня встретил, оказался как бы старшим в доме. Ответственным за все. От света до отопления. Он-то мне и выдал ключи и проводил наверх в мое новое жилье.

Конечно, я был рад. Даже не так. Я был счастлив. Чистые светлые комнаты под скошенной крышей. Окна, выходящие в небо. Платяной шкаф, стол, стул, кровать в одной комнате; диван, столик, пара кресел в другой; ковры в обеих комнатах. Что мне еще из мебели-то могло понадобиться? Только полки для книг.

Ванных на весь дом было две. Очередей, как мне сказал сосед, по утрам не бывает, но и по часу нечего там засиживаться, просто потому что они были совмещены с туалетом. Я кивал, показывая, что все вполне понятно и логично для меня. А он провел меня к ванной на втором этаже и показал что там где.

Узнав, что я спешу на работу обратно, он не стал меня задерживать, а единственное просил еще раз вечером к нему зайти и показал свои комнаты. Я согласно кивнул и, не разгружая машину, полетел обратно, надеясь, что не слишком много пропустил. Ведь работа, это единственное, что нас отделяет от подвалов города и, невольно думаешь, как бы не решили, что ты не хочешь работать. Но моего отсутствия посторонние не заметили, а мой цех работал в штатном режиме. Прибыли двигатели для портовых кранов и лебедок, и мои подчиненные буквально растаскивали их по цеху. Я понаблюдал за ними, не руководя особо, и подумал, что пора, наверное, и мне завести помощника. Вот только жаль, что никого подходящего из тех, кто был передо мной я не мог таковым сделать. Мне хотелось, чтобы мой помощник был похож на меня. Спокойный, не суетливый, рачительный. Я не слишком себя перехваливаю? Но таковых я не видел и с вздохом отложил эту идею для будущих времен. Вечером я уже поехал сразу в свой новый дом.

Мне не дали особо собой заниматься. Пока знакомился с соседями, пока разгружался, потом пришлось соблюдать традицию этого дома - вечерние посиделки, где каждый за чаем на большой кухне первого этажа рассказывал свои истории из жизни. К дивану я добрался только к часу ночи и, не раздеваясь, упал на него. Потом пришлось опять вставать, находить в сумках будильник, заводить его на час раньше, чем я обычно вставал. Теперь-то мне придется еще сколько ехать до работы. Ну и, собственно, лег спать, чтобы утром проснуться от кошмара.

Я был рыбой. Я несся по реке против течения, спеша на свое обычное место кормления. Я никого не боялся в этой реке. Не было тех, кто бы мог мне потрепать чешую Я сам мог задать трепку кому угодно. Я несся, вперед выпятив нижнюю губу, и мощным хвостом гнал свое тело.

К моему удивлению, на месте моей засады на мелководье резвилось немало моих родственничков. Ворвавшись в их хаотичное движение, я первым заметил опускающегося на дно неудачника червяка. Как его занесло сюда, мне было неясно. В основном они мне попадались, когда река полнилась водой и наступала на берег, отвоевывая себе на время новое дно. Тогда-то эта прелесть и вылезала, стремясь на берег, на сушу. Тогда-то, копаясь в иле, и можно было обнаружить их тянущиеся тела и всего лишь одним приглушить вечный свой голод.

Но тут он стремительно, даже слишком стремительно, опускался, извиваясь, на дно, и счет шел уже на секунды. Я видел, как самка бросилась к нему, но я был ближе и первым, делая разворот перед ее мордой, ухватил неудачника. И потянул на дно, уворачиваясь от ее агрессии. Потянул… и почувствовал, как что-то острое пробивает мне губу и проходит сквозь нее. Боль, пронзившая мне мозг, заставила меня еще сильнее дернуть. И тогда меня потащило. Чуть не отрывая нижнюю челюсть, боль волокла меня к поверхности. К смерти. И вот я бьюсь подцепленный уже на воздухе. Я раздуваю жабры и делаю первый вдох чистым воздухом. Волоски жабр, обожженные болью, закупориваются, и я начинаю медленно задыхаться. Как много воздуха и невозможно им дышать!

Что-то обхватывает меня за туловище. Я бьюсь, но это что-то крепко держит меня. Я надрываюсь, надеясь на свою скользкую чешую. А она, выдираясь из моего тела и принося мне еще большую боль, уже не спасает меня.

Что-то прикасается к моей морде и я чувствую, как железо с невыносимой болью выходит из моего тела. Но боль от раны остается. Остается жгучая боль в жабрах. Остается мое израненное тело.

Я чувствую, что я падаю. От радости начинаю сильнее биться и стараюсь перевернуться навстречу воде. Но вместо воды мою морду встречают камни. Оглушенный, я бьюсь на камнях. Задыхающийся, я уже почти ничего не вижу. Я чувствую, что усыпаю…

Моя жизнь в районе глядящих не отличалась сначала разнообразием. Я слишком отвык от благ цивилизации, да и времени не было особо, чтобы ходить в кинотеатр, клубы, кафе. Единственное, что я себе позволил, это вынужденные поездки по городу от работы до дома и иногда простое блуждание по улицам разрушенного мегаполиса.

Я получал достаточно, чтобы не отказывать себе в бензине, который законно покупал в автопарке. На меня даже косо никто не смотрел. Сказано продавать частным лицам. Сказана цена. Остальное не волнует. Я честно расплачивался и никогда не просил лишнего или в кредит. Да и как попросишь у кассира с автоматом на плече? Я как-то думал раньше, что появится машина, появятся приятели, с которыми буду кататься по городу или даже за город. Но вышло несколько по-другому. Я настолько был занят своей работой, что было не до приятелей. Я даже в воскресенье мог заглянуть на завод и там закончить отчет или еще что-либо, что не успел за субботу. Я еще больше ушел в себя. Даже катаясь по, замершему в комендантском часу городу, я не чувствовал себя одиноким или нуждающемся в компании. Наверное, мое все большее отдаление от коллектива начинало раздражать моих сотрудников и я боролся с этим как мог. Отвлекался от бумаг и отчетов, крутил с ними обмотки, зачищал контакты, менял щетки на генераторах. Иногда по пятницам проставлялся и сидел с народом, пока не разопьем несколько бутылок водки под притащенную мной закуску. Так было надо. Мое положение зависело от их работы, а их работа напрямую зависела от моего ей удовлетворения. Вынужденные, качественные партнерские отношения. Но я уже не общался с ними как раньше. Не мог позволить себе посидеть в цехе, потрепаться о женщинах, которых многим рабочим так не хватало. Семьи в разрушенном городе не клеились. Наша кабальная работа не позволяла уделять время на личную жизнь или даже на элементарное знакомство с противоположным полом. Это конечно сказывалось на психике. Любое упоминание, что в воскресенье кто-то видел на рынке классную девчонку, торгующую шмотками, превращалось в часовые обсуждения ее внешности. А не дай бог видел ее не один человек, так все это превращалось в яростный спор о вкусах. Звучит бредово? Но таковыми мы были. Как я в шутку называл нас - сексуально-озабоченный цех.

Вы знаете, о чем я думал иногда, катаясь по городу? Мне казалось, что однажды случится невозможное и я увижу какую-нибудь девушку, застигнутую комендантским часом врасплох, и помогу ей добраться до дома. Потом может быть завяжутся отношения. Глупая юношеская романтика? Может быть. Я не раз замечал в районе глядящих, когда проезжал домой, любопытные взгляды женщин и совсем девушек. Наверное, познакомься я с кем-нибудь там, не было бы вообще никаких проблем. Но я в привилегированном районе еще не обвыкся и даже по нему ни разу нормально пешком не гулял. Так… приблизительно знал, где и что расположено. Где можно отдохнуть, где можно расслабиться с женщинами, где можно в стельку просто нажраться. Все это мне рассказывал, так сказать, старший в нашем доме. Он взял на себя обязанность ввести меня в курс всего, что происходит в этом мини городе и я был ему за это благодарен. Неважно, что я не мог позволить себе воспользоваться его рекомендациями, главное было знание того, что я могу и чего не могу в этом районе. К примеру, я не мог носить и иметь оружия. Это была привилегия глядящих. Я не мог заниматься торговлей. Все магазины внутри зоны принадлежали глядящим, и они сами занимались пополнением ассортимента, тем самым обеспечивая их собственную валюту реальным аналогом.

Как я узнал, я получал даже больше, чем лейтенант глядящих. Уж могли бы для себя расстараться. Но я получал сто десять единиц, а литеха всего восемьдесят. Моя зарплата была, так сказать, майорской. Но это не было очень круто. Сосед, что жил со своей семьей на первом этаже, получал четыреста просто за ведение складского учета на главном складе города. А ведь он даже не был начальником отдела там или какой другой шишкой. Иногда катаясь по городу и думая о всякой ерунде, мне казалось, что платят им так много просто чтобы не воровали. Я и не знал, какая там у них адская работа. Но однажды во время вечерних посиделок я попросил его рассказать о ней, и он охотно и в подробностях нам пояснил, что за простую пропажу груза можно лишиться зарплаты, а обвиненный в хищении гарантировано будет расстрелян, а не уволен или отправлен на работы исправительные. Я тогда в шутку сказал, что у нас похожая ситуация. Что качество нашей продукции напрямую зависит от меры ответственности за недоброкачественную продукцию. Все поулыбались. Как я понял, такая система была во всем. Хорошо работаешь, глядящие будут тебе честь отдавать и холить, как умеют, но плохо - все… с тобой цацкаться никто не будет. Не то время, как говорится.

Еще останавливаясь возле постов глядящих и видя оборванцев, задержанных во время комендантского часа и теперь ожидающих участи за стеклом в участке, я думал о том, что система… построенная система или сама такой получившаяся не подразумевает абсолютно даже намека на то, чтобы улучшить жизнь людей, проживающих вне привилегированного района. Я смотрел, как их заставляют чистить сапоги и убирать участки. Иногда я даже внутрь заходил. Меня уже все офицеры патрулей лично знали. И пока пил чай с сахаром или без, смотря как ко мне относился тот или иной офицер, я просто наблюдал за задержанными. Я знал, что на утро, когда станет известно задерживались ли они раньше, будет принято решение: отпустить с предупреждением, отправить на работы от трех дней до трех недель или отправить в неизвестном мне пока направлении на ооооооочень длительные исправительные работы. Это не высоковольтку проводить заново. Не рельсы восстанавливать даже. То место, куда отправляли неудачников, даже нигде никак не звучало. Я не слышал о нем, по крайней мере. Но знал, что их не расстреливают. Рабочая сила…

Вообще о расстрелах, о которых я часто слышал в городе, слухи теперь уже как бы исчезли из моей жизни. Расстрелу подвергались люди, которые занимали важные должности и, скажем, проворовались. Но их расстреливали не за воровство, как я понимаю, а просто за обманутое доверие к ним со стороны глядящих. Это было для меня странно немного, но я естественно не задавал лишних вопросов. Но и таких расстрелов я не помню. Как-то само собой подразумевалось, что жить хотят все. Можно сделать ошибку и попасть на деньги. Можно сделать много ошибок и будешь переведен на другую более низкую работу. Но нельзя нарушать негласный договор о доверии с Системой. Она дает тебе право более-менее нормально жить, ты даешь ей уверенность в том, что приложишь максимум усилий для нее и не станешь ее обманывать. Теперь, когда даже в принципе не существовало ни уголовного кодекса, когда не было судов, адвокатов, прокуроров, а дело решалось буквально в ходе расследования… все отношения строили на принципе доверия. На принципе договора. На базе простого понимания. Интуиция стала важной частью личности. К примеру, когда тебя спрашивали не хочешь ли ты… дальше можно было не слушать, а отвечать - «да, хочу». Во-первых, никому в голову не придет тебя дергать по пустякам. У глядящих всегда были дела. И если на тебя тратят время, значит где-то там уже принято решение и твое желание простая формальность. Во-вторых, сказать «не хочу», это нарушить чьи-то вышестоящие планы относительно какого-то важного дела. Те, кто принимают решения, могут даже тебя не знать лично, но то, что ты отказался, запомнят надолго. Вот так и жили.

Я не буду врать и говорить, что это сильно напрягало. Было некое чувство дискомфорта от ощущения, что тебя просто используют. Ну и что? А в той… в той жизни разве не было у людей такого ощущения? Или было больше выбора? Да, я помню, как мой приятель за работу держался за свою. Я думаю, он был похож на меня. Я тоже держался за завод, работа на котором давала мне определенный социальный статус.

Завод, вообще, давал мне все, но он не мог дать мне чего-то для души. Даже усиленная работа не помогала избавиться от мыслей, что время утекает, а я каждый день провожу его одинаково. Я не мог понять, что мне хочется или чего не хватает. Я не могу сказать, что это была тоска по большей свободе. У меня ее была масса. Никто за мной не следил и не ограничивал. Только все равно время пропадало в цеху… в работе. Я не могу сказать, что это была житейская неудовлетворенность одиночеством или тем более отсутствием контактов с женщинами. И уж конечно это была не ностальгия по подвалу или общежитию. Мой новый дом мне очень нравился. Просто глухая тоска по чему-то неведомому вдруг появилась и никуда не уходила. Мистика какая-то.

Я, кстати, думал какое-то время, что именно такая же тоска заставляла прилагать усилия Олега и Натальи на побег, а не на нормальную работу. Но потом я все-таки решил, что у них-то как раз была идея фикс о свободе без глядящих. А это совершенно не то, что было со мной.

Вот так я катался, думал о разных смущавших мою душу вещах. Втайне надеялся хоть кому-то помочь спастись в комендантский час. Приезжал домой. Пил чай или ужинал на кухне вместе со всеми жильцами, кроме детей нижнего соседа, и заваливался спать. У меня было две кровати в моей квартире. Точнее диван и кровать. Но я один раз выбрав диван, уже ему не изменял. Да и мысли на нем были не такие, какие приходили на кровати. Странно да?

В одно из воскресений, когда на улице уже пригревало, а с крыш закапало так, что сомнений в наступающей весне уже не оставалось, я поехал искать Василия. Живем уже больше месяца в одном районе и не разу не пересеклись. Меня это забавляло. Я без труда нашел его дом. Не увидев машины перед входом, я подумал, что он уехал и решил зайти, подождать его внутри, в холле. Для проформы постучавшись, я не думал, что кто-то мне откроет и хотел уже просто войти, но дверь распахнулась и на пороге показался крепкий мужчина лет сорока с небольшим. Он спросил, кого я ищу и я сказал, что тут живет мой друг Василий.

- Какой же он тебе друг, если ты не знаешь, что он с Нового года почти на юг уехал сельхоз предприятия готовить к посевным и переработке.

Вот так. Я поблагодарил и уехал, даже не выяснив, кто же мне открыл дверь. Во всем окружающем мире у меня не было теперь не то что близких людей, но даже таких приятелей, с которыми можно просто провести вечер. Только соседи… Но толку-то от них.

В воскресенье я поехал за город. На то взлетное поле, на котором мы тогда были с Олегом и Натальей. Без труда я проехал к нему и, ломая голые низенькие деревца и кусты, пронесся по бывшей взлетной полосе. Остановившись у распахнутых ангаров, я вышел из машины и стоял, дыша свежим, уже чуть теплым воздухом, вспоминая наш осенний приход сюда.

Не спеша, я прошел в каменное зданьице. Нашел старый журнал, который тогда читал нам в слух Олег. Прочитал еще раз запись последнюю. Еще раз задумался, а долетел ли куда-нибудь тот, кто это все написал. Сел в кресло, в котором когда-то вертелась Наталья. Чуть покрутился из стороны в сторону. Мне так захотелось их обоих увидеть…

И плевать, как они ко мне относились. И плевать, что они так поступили с моим подвальчиком. И даже то, что они ушли не попрощавшись тоже ерунда. Хотя бы одним глазом увидеть здорового Олега и такую красивую аккуратную улыбку Натальи. Причем Олега хотелось только увидеть, а вот с Натальей хотелось поговорить. Глупо наверное… но мне хотелось доказать ей и, именно ей, что я достоин большего, чем презрение в ее красивых темных глазах. Хотелось убедить именно ее, что я как минимум не хуже Олега. Он лидер, как она правильно сказала. Он сильный. Тоже верно. Но и я теперь лидер. Я начальник цеха. Я делаю важную работу для ошметков цивилизации. И я тоже не слабак. Я сидел и мечтал, что когда-нибудь смогу с ней поговорить, и она поймет меня. Нет, упаси господь, я не надеялся и не думал даже что она будет моей. Что она оставит Олега ради меня. Это было бы просто по-свински и с моей, и с ее стороны. Да, она говорила, что секс с Олегом для нее ничего не значит. Но я так стал мало верить вообще словам. Слова одно - дела другое.

Странное воскресенье. Первое настоящее весеннее воскресенье. И такие странные мысли им навеянные. Весна может так действует?

Поднявшись из кресла, я прошел в комнату отдыха и увидел разбросанную по полу гигантскую цветастую ткань. По ткани тянулись стропы, валялась раскиданная экипировка. Ремни крепления, запутанные в стропах, казалось, больше распутыванию не подлежат. В этом хаосе строп и материи утонули две кровати у разных стен. На какой-то из них спали Олег и Наталья. Занимались любовью. Любили друг друга. Получали друг от друга удовольствие. Мне даже на мгновенье показалось, что я вижу их. Как она сидит на нем. Как ее нижняя губа чуть закусана в наслаждении. Как он изгибается под ней, поднимая ее на бедрах и стараясь проникнуть глубже… излиться в нее. Тьфу… уйди морок.

Чтобы отвлечься от мыслей о Наталье и образа ее груди и тела, которые так явственно стояли передо мной, я стал собирать ткань, пока в моих руках не оказалась здоровенная, наполненная вдобавок воздухом охапка. И то все в руках не поместилось. Я шел на выход, а за мной волочились стропы с креплением.

На улице, раз уж я вытащил эту охапку, я стал распутывать это дело и очень скоро убедился, что это не один, а два параплана с нормальными, не сгнившими за такое время стропами и очень прочными ремнями крепления. Занятие увлекло меня. Вскоре я уже разложил по бетону оба крыла и с удовольствием оглядел свою работу. Да и яркие, не поблекшие краски крыльев радовали мне глаза. Поднимали настроение. Забавляясь, я взял в руки пучки строп, укутанные в кожу. Вся сбруя, что крепилась на теле человека, свесившись, доставала до земли и волочилась по ней. Подумав, а почему бы нет, я стал пятиться и натягивать стропы. Крыло ожило и, чуть отлипнув от земли, стало словно сопротивляться тому, чтобы его волокли. Я с усилием продолжал тянуть. Я словно отталкивал землю от себя, пытаясь поднять это крыло. Оно уже полностью оторвалось от земли. Уже чуть стремительней оно, словно надуваясь, поднималось над моей головой. Но не высоко. Стоило мне чуть ослабить тягу и оно, словно обмякнув, стало обваливаться на землю. Эта игра с цветным воздушным змеем такого размера необычно забавляла меня. Я так и издевался над ним, пока, в очередной раз пятясь назад, не спотыкнулся об выступивший угол бетонной плиты поля и не упал, больно ушибив локоть.

Но даже такая неприятность не помешала мне. Наоборот, я, веселясь, стал разбираться с креплением. И, наконец, справившись с ним, как позже оказалось неверно, я попробовал поднять крыло, используя кольца на фалах для управления и двигаясь вперед. Только раз мне удалось правильно его поднять и, натянув резко кольца, оторваться на мгновенье от земли. Нет, я даже трех метров не пролетел. Я больно упал и, лежа на спине, наблюдал, как опускается небесный парус. Но даже этого мгновенья мне хватило, чтобы понять - я знаю, что я хочу. Я хочу летать. Я хочу летать, пусть не как птица. Пусть не как во сне - легко и невесомо. Но я до слез хочу оторваться от этой проклятой изуродованной земли. С ее городами - кладбищами… с ее изувеченными людьми.

Там, в небесах мне никто не будет указ. Ни глядящие, ни начальник завода, ни те, кто вечно стремятся, опорочив других, добиться себе каких-то благ… меня там не достанут. Там буду я, редкие птицы, солнце и Бог. Бог оставил землю, отдав ее на растерзание людишкам. Но небо он еще не отдал им на уродование. Небеса были так же по-весеннему сини. Солнце ласково грело меня, лежащего на ледяном бетоне. И прозрачный воздух звал меня раствориться в нем.

Больше вариантов у меня не стало. Уже тогда, лежа на бетоне, я понял, что буду летать.

Поднявшись, я выпутался из строп и стянул с себя крепление. Мне надо было теперь аккуратно уложить это крыло. Но откуда ж мне было знать, как это правильно делается. Я просто расстелил и разгладил его по бетону, предварительно убрав торчащие тоненькие стебли и мусор, и свернул его рулоном. А вытянутые по земле стропы… короче ими я обмотал получившийся валик и согнул тот пополам. Интересно, мне сейчас… чтобы со мной сделал мастер-инструктор за такую укладку? Морду бы набил за попытку порчи имущества?

Как вы понимаете, второе крыло я увалял так же. И уложил их оба в багажник моей машины. Я ни за что бы больше не расстался с ними. Это была моей самой большой драгоценностью в мире. Даже интерес к машине блек перед интересом к небу. К солнцу. Сев за руль, я достал атлас дорог и подумал, что мне надо найти какие-нибудь высоты в округе. Я знал, что планеристы всегда с высот взлетали. И потом парили. Некоторые поднимались на восходящих потоках так высоко, что были еле различимы. Я не надеялся, что мне удастся быстро овладеть полетами, но я обещал себе стараться и не рисковать лишний раз.

На карте ближайшие возвышенности были в пятидесяти километрах от города. Я был так расстроен. Я понимал, что это всего час езды. Ну, час обратно. На месте пару часов… но мне еще была назначена встреча на заводе с мастерами второго и третьего цехов. И надо было на нее успеть к шести вечера. Пожевав нижнюю губу, я отложил атлас и завел машину. Ну, значит не судьба, подумал я и повел машину в город.

Я успел заехать на нелегальный рынок и купил себе несколько книг на две единицы за штуку. Чтение - это все-таки единственное, что мне оставалось вечером. Старик, что продавал книги, не рассчитывал что-то с этого выручить. Словно он просто так рисковал, стоя на нелегальной точке и торгуя никому не нужными в этом мире творениями фантазии. Но подошел я, и он оживился. Растягивая свои сухие шелушащиеся губы, он мне нахваливал один фантастический роман, который, по его словам, воспитал не одно поколение в мечтах о звездах. Но я объяснил старику, что я пришел за книгами о жизни. О нормальной, простой, которой мы больше не увидим. Это была самая лучшая фантастика. Она называлась реальностью прошлого. Я взял один роман про финансового гения и один толстый роман о людях, чьи судьбы сплелись в одну благодаря тяжелым испытаниям, выпавшим на их долю.

Кинув их на соседнее сиденье, я поехал на завод. Была еще половина пятого и я слонялся по цехам, здороваясь с теми, кого тоже нужда пригнала в выходной на работу. Первый цех за некоторым исключением был в полном составе. Нашлось еще несколько авантюристов, что решили себе автомобили сделать. Вот первый цех в свой выходной бурно делал деньги. Поболтав с начальником цеха, я вернулся к себе и, заварив чаю, стал ждать, когда ко мне заглянут мастера второго и третьего цехов. Они пришли за пятнадцать минут до срока и, тоже налив себе по кружке чаю, сели слушать меня. Я, не откладывая, ввел их в курс дела, что поручил мне начальник завода, и они долго с сомнением переваривали полученную информацию. Потом, особо не нервничая по поводу предстоящей авантюры, они разошлись, взяв таймаут до следующего дня. Ни я, ни начальник завода не беспокоились, что эти люди побегут к глядящим докладывать о нашей задумке. Все были слишком связаны, чтобы так вот подставлять друг друга. Одно дело отказаться - это они могли. Другое доложить.

Я закрыл цех и поехал к себе домой. Мне было даже не особо важно, какое решение примут мастера. Это было важно начальнику. Я ехал по городу и впервые в этом году открыл окно, радуясь уже прогретому на улицах города ветерку и яркому солнцу.

Уже внутри района глядящих я передумал ехать домой и направился в развлекательный клуб. Ну, могу я себе хоть раз позволить воспользоваться теми привилегиями, которые стали мне доступны.

В клубе народу можно сказать почти и не было. Рано еще было для его заполнения. Что-то около восьми. Я поел, заказав жаренные куриные грудки с картошкой. Из выпивки у них оказался шикарный ассортимент, вот только я ничего в этом деле не понимал. Привыкнув к водке и самогону, я заказал себе только ради разнообразия коньяк. Те же сорок градусов, как в водке, но другие ощущения во рту и другое тепло в желудке. После третьей рюмки я почувствовал легкий хмель. Мой столик очистили и сказали, что с девяти начинается уже сама программа вечера. Расплатился я с деланной небрежностью. Сумма за ужин была большая, шестьдесят две единицы. Я попросил себе еще коньяка и шоколад если есть. Не поверите, просто жутко захотелось шоколада. Я так давно его не ел, что, увидев на соседнем столике у девушки шоколад, просто слюной чуть не изошел. Мне все это подали. Я заплатил еще десять единиц и отпустил официанта. Закурив свою папиросу, я наслаждался тем, чего был лишен эти долгие три с половиной года. Меня даже не сильно взволновало, что девушка от запаха моей отравы морщится и делает рукой жесты, словно разгоняет дым, хотя я выдыхал строго вверх, рассматривая странный балкон по периметру на уровне второго этажа. Наверное, уже сами строили, после того как восстановили здание. Балкон не вязался с помещением и был как бы лишней лепниной на стене. Но, судя по тому, что на нем было достаточно народу, он оправдывал свое существование, давая мнимую отдаленность от всего остального зала. Заметив жесты девушки, я, чувствуя раскованность, спросил ее:

- Вы не курите?

- Такое дерьмо нет. - ответила она, даже не взглянув на меня. Я хмыкнул. Ну, да. Ну, дерьмо. Но я к нему привык.

- Я привык к ним. - сказал я девушке, пожимая плечами.

- А я нет. И мне не нравится этот запах. - сказала она резковато. - Вы можете не дуть в мою сторону?

Я кивнул и старался вообще выдувать вправо от себя. Докурив и потушив папиросу, я набрался смелости и спросил:

- Вы ждете кого-нибудь? Или? - сказал я, думая, что вполне ясно, что может означать «или». Или она просто тут одна и хочет с кем-либо отдохнуть.

- Жду. - коротко ответила девушка и я, кивнув и сказав «Ну тогда извините», стал дальше рассматривать зал.

Я ждал начала программы просто, потому что уже был сыт, мне было хорошо и идти домой, совершенно не хотелось. Тем более что хотелось узнать, что официант подразумевает под словом программа. Сидя и изредка куря в сторонку, чтобы не раздражать симпатичную, но такую резкую девушку, я дождался начала представления.

Сначала выступали два юмориста, передразнивая друг друга и пытаясь шутить над глядящими, которых в зале было масса. Не сказать, что было совсем не смешно, но как-то не то, что я ожидал. Под их насмешки над залом и друг другом я допил коньяк и заказал себе еще, сразу расплатившись. Я осознавал, что потратил свою дневную зарплату, но нисколько пока не жалел, даже не смотря на не очень удачное начало программы. Но когда после юмористов на сцене появился парень и под сопровождение гитары запел, я поднялся и пошел к выходу. Опять-таки, не потому, что парень совсем уж плохо пел. Просто, чем тратить время на такое, я уж лучше книгу почитаю новую, решил я. К моему удивлению, то, что я поднялся и вышел в самом начале выступления, привлекло массу внимания. Воздержанно возмущенные взгляды провожали меня до самых дверей. Будто я что-то не так сделал или кого-то оскорбил. Мне было конечно неудобно, но что я мог поделать? Вернуться обратно и сесть?

На улице я закурил и, застегивая куртку, пошел к машине. Открывая замок двери, я заметил выходящей из здания клуба девушку, что сидела за соседним столиком и так негативно отнеслась к моим папиросам.

Она, казалось, была удивлена, что водителем одного такого заделанного внедорожника на весь город оказался я. А я, не особо огорчаясь по поводу так рано для меня заканчивающегося вечера, вырулил с площадки перед клубом и покатил домой. В зеркальце я видел, что девушка зашла обратно. И чего она выбегала?

Дома я, узнав, что мои соседи почти все, договорившись, ушли в кинотеатр, был просто счастлив, что не надо будет с ними тратить час или больше на чаепитие. С двумя тюками парапланов и с книгами в руках я кое-как поднялся к себе и сбросил свой груз во второй комнате, что мной практически не использовалась никак кроме как курилки. Пошел, вымылся и уже чистый и свежий завалился на диван. Достал толстый роман и немедля углубился в чтение.

Роман оказался приятным и на редкость увлекательным. Я с трудом уговорил себя в час ночи отложить книгу и уснуть. С сожалением я усыпал, опасаясь нового кошмара. Я не зря боялся.

Я был мухой. Плотно позавтракав, я метался в поисках удобного места, чтобы отдохнуть, переварить пищу и вычистить ворсинки на лапах и туловище. Пристроился сначала на шкафу, но сразу улетел. По туловище в пыли смысла нет себя вычищать. Мотаясь по комнате, ища не пыльное место, я совершенно случайно направился в угол, где как мне казалось уж грязи быть не должно.

Паутину перед собой я заметил слишком поздно. И ладно бы я не сбавляя скорости направил свой полет в сторону. Удар о стену был бы для меня счастьем. Но я попытался остановиться и по инерции влетел в хитрый узор, сплетенный отвратительным черным пауком, что жил в этому углу и о котором я совершенно забыл.

Нет, я не паниковал. Влипнув в свежую паутину, я понимал, что если сильно трепыхаться, то смогу прорвать ее или даже разрушить полностью. Сил-то во мне было о-го-го! И я бился, методично наращивая скорость крыльев и поджимая и ослабляя лапки, которые увязли в клейкой паутине. У меня начало получаться. Все паутина буквально трещала по швам и ходила ходуном. Мне, наверное, не хватило секунд двадцать. Паук изменил сам себе. Он не стал дожидаться, пока я обессилю. Он бы не дождался этого. Вместо выжидания он вдруг как проснулся. С секунду оценивал состояние паутины и ринулся ко мне. Дело было совсем плохо. Пора уже было паниковать. И я забился еще сильнее. Сам не вырвусь, так хоть паука скину. Даже если он зацепится, у меня появится лишняя секунда, пока он сообразит что к чему. Паук - это простые инстинкты. Убийца и не более.

Я уже видел, как несколько его лап оторвались от паутины. Ну, еще немного! Я бился из последних сил и сам уже почти освободился. Паутина вокруг меня рвалась и, опадая на меня, пыталась еще больше затормозить мои потуги вырваться. Но, начав рваться хоть в одном месте, паутина уже не имеет той прочности… сколько я их прорвал на своем веку.

Но и паук не дремал. Он не упал. Он не замешкался. Он спешил, и вот мы оба замерли. Я, уставший и обессиленный, и он надо мной. Не гордый, не довольный, никакой. Просто машина для убийства. С секунду мы смотрели в глаза друг другу. Все его восемь глаза выражали пустоту и безысходность для меня. И безысходность эта убила во мне последнюю волю к победе.

Паук рывком подтянул паутину к себе и его жвалы, раскрывшись, впились в мое тело. Сначала я почувствовал, как мое тело мгновенно словно чуть раздулось. А потом пришла невыносимая боль от впрыснутого яда. Этот яд начал разъедать меня изнутри. Боль отступила. Сгорели разъеденные рецепторы. Тело мое меня больше не слушалось. Я только чувствовал, как с хрустом прогибается хитин над меняющим форму телом. Ну, и конечно я умер. Последнее, что я помню, это глаза паука. Без жалости, без сострадания. Без радости победы. Бессмысленные глаза. Это жизнь. Тут нечему сострадать. Это смерть. Тут нечему радоваться.

Неделю я прожил, сам не знаю как. Я ждал выходного, как никогда не ждал ничего и никого. Даже на работе, выполняя с мастерами второго и третьего цеха поручение начальника завода, когда надо было думать о секретности и безопасности… Короче, я думал далеко не об этом. Я все планировал, как встану в шесть утра в воскресенье. Как тихо, чтобы никого не разбудить, спущусь с парапланом в машину. Как на КПП буду улыбаться и отшучиваться на вопросы куда я в такую рань. Как на выезде из города придется давать на досмотр машину и показывать, что это за материя мной вывозимая. И еще я ломал голову, смогу ли я вернуться, если сломается машина так далеко от города. И что мне делать, если нападут дикие собаки? А если нападут люди? А если я сломаю ногу? Короче, какая дрянь только не забивала мне голову, только не то, что нужно было. Как результат, в пятницу у меня состоялся неприятный разговор с начальником завода.

- Единственное за что я могу тебя Артем похвалить, это что генератор вы и, правда, сделали. А все остальное просто спустили на тормозах. Аппаратура не опробована. Какое опробована, она еще даже не собрана. И я очень рассчитывал на тебя, что ты с машиной сможешь подобрать нормальное помещение для нашей задумки. Ты вообще пробовал найти то, что я просил?

Я кивнул. Я действительно пару вечеров потратил, объезжая нелюдимую часть города. Снег стаял окончательно, и я теперь мог не бояться прорыва шины на чем-нибудь спрятавшемся в снегу. Выбирая более-менее расчищенные улицы, я внимательно осматривал здания, мимо которых ехал.

- И что? - спросил меня начальник завода. - Нашел? Я честно признался, что нет. А потом изложил свои мысли по этому поводу.

- Мы зря зациклились на городе. Здесь даже если хорошо все спрятать, все равно опасно. Надо искать место за городом. А лучше вообще на островах. Проще подкупить экипаж рыболовный и на нем перетащить все и генератор и быть в безопасности, чем все сделать в городе и гарантировано быть разоблаченными. Начальник завода посмотрел на меня.

- Ты совершенно забыл, о чем мы говорили. Мы не делаем это в пику глядящим. Это основное. Мы хотим это сделать, а потом показать им и сказать как это круто и все такое. И зачем нам в таком случае острова? Я почесал щетину на щеке и сказал:

- Если бы глядящие хотели это, они бы давно уже сделали. Но у них видно свои причины, чтобы этого не делать. И как это круто, боюсь, мы им не покажем. Так что если мы и делаем ЭТО, то надо делать это с расчетом, чтобы никто не пострадал в случае быстрого обнаружения. Причмокивал губами, начальник завода сказал:

- Ну, так может вообще бросим? Ну, его? А? Что мы не найдем другого себе развлечения?

- Мы слишком далеко уже зашли. Надо доделывать. - сказал хмуро я. - Смысл-то какой бросать? Столько сил, денег потрачено. Столько людей задействовано. Он покивал и сказал:

- Давай в воскресенье все встретимся и поговорим. Покачав головой, я сказал, наверное, резковато:

- Нет. В воскресенье я не могу. - это был мой первый в жизни ему отказ. Я даже сам ужаснулся. Что ему стоит снять меня с мастеров и по оговору передать глядящим на растерзание? Но он словно и не заметил отказа и спросил спокойно:

- А когда? Все равно поговорить надо.

- Давайте завтра? - предложил я. - Завтра короткий день. Задержимся и все обсудим.

- Прямо на глазах глядящих, которые естественно захотят узнать, почему это мастера и начальник завода не спешат домой после рабочей недели.

- Ну и что? У нас, что мало других задач? Будем разбирать текучку вместе, пока тем не надоест и они не смоются. Потом отпустим не нужных нам мастеров и все обговорим. А я всех развезу по домам после этого.

- А что у тебя в воскресенье? - поинтересовался он.

- Ну, не могу я в воскресенье. - сказал со вздохом я.

- Ты себе что, женщину завел? Ну, так и скажи. Ты молодой. Ничего зазорного. И я первый раз в жизни ему соврал.

- Угу. Надо с ней хоть один день в неделю проводить.

Он оживился и попросил познакомить. Я обещал, что постараюсь. На вопрос кем она работает, раз живет в привилегированном районе, я ответил, что она глядящая. Вопросы у него отпали сразу.

Довольный, я убрался с завода, предварительно заскочив в цех, проверить все ли оставлено в порядке. Добравшись до района, я проскочил, почти не останавливаясь, через КПП и повернул к дому.

Возле дома стояла машина Василия. Я не верил глазам своим. Даже когда я вышел, заперев машину, я не верил. Даже когда провел пальцем по ее грязному железу, мне казалось это сном. Тот человек, что поднял меня из дерьма приехал ко мне. И наверняка был уже в доме. Я поспешил к нему.

Загоревший Василий сидел на кухне со старшим нашего дома и, распивая наверняка им же привезенное вино, о чем-то смеясь рассказывал. Заметив меня, он радостно поднялся и обнял меня. Он что-то спрашивал, а я глупо улыбался довольный тем, что вижу его. Чтобы придти в себя, я залпом выпил протянутый мне стакан с вином и только после этого смог отвечать. Мы сидели втроем на кухне и Василий рассказывал мне кем он стал. И хотя третий в нашем разговоре был лишним, но старший дома не спешил уходить, тоже с интересом слушая нового знакомого.

- Я ж теперь полковник как никак. - сказал Василий, показывая мне удостоверение.

- А чего не по форме? - спросил я, удивляясь его загару.

- Так я в отпуске. И еще две недели впереди. Приехал сюда специально, чтобы тебя увидеть, да подружек своих.

- А почему так рано отпуск? Ты же и полгода на новом месте не отработал? - спросил я.

- Специфика… - уклончиво ответил он и добавил. - Отпуск либо ранней весной, либо осенью. Я сам себе решил сделать весной. Я теперь такое могу.

- А чем ты занимаешься? - спрашивал я.

- Сельским хозяйством. - сказал он и больше не пояснял. Типа, должно и так быть понятно.

Я не акцентировал больше вопросы на его работе. Спросил откуда такой загар, и он ответил:

- Ха! Я целый день на улице провожу. Да и у нас уже давно все зеленое. Это вы тут мерзнете смотрю.

- Это так далеко на юг тебя занесло? - усмехнулся я.

- Ага. Чтобы сюда добраться, двое суток ехал без остановок. Такой мерзости в дороге навидался. Но да бог с ними… - сказал он, явно не желая при старшем дома рассказывать подробности. Он немного неуклюже перевел разговор на меня и вдруг вспомнил. - Ну, так что у тебя с машиной? Мне уже наговорили, что у тебя крутейшая тачка из местных. Типа, супертюнинг и все такое.

Смущаясь, я сказал, что у меня просто одна из немногих частных машин, вот поэтому и крутая. Но скоро с первого цеха два отремонтированных иностранных внедорожника выпустят и моя лошадка будет блеклым чудовищем рядом с ними.

- Не прибедняйся. - сказал он и попросил показать ему мою машину.

Это был просто повод, чтобы избавиться от навязчивого слушателя. Извинившись перед ним, мы вышли на улицу, и он долго ходил вокруг машины, причмокивая и хваля мастеров первого цеха. Стоя за машиной, мы закурили, и он со смехом рассказал, как искал мой дом, как раскрутил этого надзирателя пустить его подождать внутри. Рассказал он, как спешил ко мне.

- Ты что, правда, ради меня приехал? Он посмотрел и с ухмылкой сказал:

- А то!? Ну, не ради же девок тех… ну, помнишь?

Я усмехнулся и со смешанным чувством вспомнил Ларису. Странно, в одном районе живем, а так и не пересеклись ни разу.

- И зачем я тебе сдался? Он поднял палец вверх и сказал:

- О! Вот это уже разговор. Нам надо подняться к тебе и все обсудить. И главное, чтобы ваш этот домуправляющий не прицепился. У тебя, кстати, переночевать найдется где? Кивнув, я повел его в дом.

Уже у меня он достал из своей большой сумки и выложил на столик: огромную голову сыра, три бутылки вина, копченую рыбу, копченое мясо, помидоры, огурцы, зелень. Я смотрел на это все и был в шоке.

- Откуда? - Спросил я и нарвался только на насмешливую улыбку без ответа.

- Ща все расскажу. Давай только приезд мой нормально отметим. Я уж думал не доеду. Тысячу километров отмахал. Даже больше.

- Ужас. - сказал я, доставая кружки. - Так далеко ведь глядящие не контролируют.

- Да ну? - усмехнулся он. - От меня еще столько же на юг и там их подразделения наводят порядок. Правда, там, говорят, настоящая война идет. С местными. Наши порядки насаживают, а те партизанят помаленьку. Короче, там горячо на юге. Меня-то как раз туда хотели направить, но я подсидел бывшего своего начальника и спихнул его. Ну и конечно занял его место. А тот, наверное, сейчас еще севернее лес рубит для прокладки железки или высоковольток.

- Ну ты даешь. - сказал я, покачав головой.

- Не бери в голову, он таким уродом был, что не жалко. Хрен с ним, что баб насиловал из бараков. Так еще без разбирательств расстреливал провинившихся. Я ангел по сравнению с ним.

- Бараков? - удивился я. - Расстреливал?

- Угу. - сказал Василий, откупоривая бутылку и разливая вино по кружкам. - Догадался, где я теперь работаю? И почему я в военном звании? Ну, и молодец. А ты, смотрю, тоже время даром не терял? Спихнул старичка божьего одуванчика и теперь сам начальник цеха? Мастер?

Я покраснел и попытался объяснить ему, как все было. Но он не слушал, а только смеялся и хвалил меня. Я даже разозлился на него немного.

- Да не подсиживал я его! - сказал я, может чересчур громко и резко.

- Ну, и хорошо! - ответил, смеясь, Василий и, стукнув свою кружку об мою, залпом выпил вино из нее.

Выпив и закурив, мы с интересом изучали лица друг друга. Я заметил, что он нисколько не изменился за этот небольшой срок. Он тоже не увидел во мне чего-то его раздражающего. Поговорив о пустяках, он приступил к делу. Так уж ему не терпелось.

- Понимаешь. Я когда спихнул своего начальника и сдал его контролю… короче стать начальником я смог, только вот все, кто остались, на меня зуб точат. Того и гляди, если не нож в спину, то проколюсь и сдадут сразу. Он же им заработать давал. Всем, от водилы до надзирателя. А я пришел, всех построил. Теперь они у меня без левых денег сидят. Я выдаю премии конечно, но что такое премии. Вон, треха помидоров двадцать единиц на черном рынке. Они их с теплиц тоннами воровали. Я не преувеличиваю. Тоннами. И списывали маленькую сдачу на склады на недостаточную мощность котельной обслуживающей теплицы. Мол, от этого померзли. С огурцами та же беда. С коровниками и свинарниками просто застрелиться можно. Представляешь, молочные поросята пропадают и, только не смейся, эти уроды на крыс списывают. Прикинь, свинья и крыса… вот-вот. Да ладно молочных. Здоровенные борова пропадают! И так же. Мол, сам сдох, а крысы тело так обгрызли, что мяса совсем не осталось. Я раскопал, как они это делают. Порося забивают, мясо, сало срезают, на веревке остатки в крысиный погреб спускают и потом тушу в хлев… охренеть обнаглели. Я больше смеялся с находчивости, чем возмущался вместе с ним.

- А теперь, когда я меняю продажную стражу на приглашенных, у них все накрылось. То, что меня еще не убили, вообще загадка, даже для службы контроля. Я когда просился на место бывшего босса, меня открыто предупредили, что жить мне там неделю от силы, если я попытаюсь что-то изменить. Но я уже два месяца этот гадюшник разгребаю. И жив. Всем врагам назло.

- Крут. - только и сказал я. Он посмотрел на меня и сказал:

- Но чувствую, что скоро меня и, правда «упадут» в подвал с крысами. И спишут, как тех свиней.

Он отрезал себе ломоть сыра, хлеба, огурца, сложил все это вместе и, добавив зелени, смачно откусил. Я сделал себе бутерброд с копченым мясом и, жуя, ждал, что он скажет дальше. А он, не торопясь, разлил еще вина. Поставив передо мной кружку, он, больше не стучась, пил из своей и задумчиво пережевывал, словно думал, какие еще способы смерти ему враги готовят. Наконец он сказал:

- Я приехал, если честно, за тобой. Я не знал, что ты тут начальник цеха. Что ты тут круто так устроился. Думал, что ты все в помощниках бегаешь и в общаге своей живешь. Хотел тебе предложить работать у меня. Полномочия у меня огромные. Я могу любого в принципе даже важного сотрудника из любого учреждения приказать к себе перейти. Сельхоз программа, продовольственная программа, задача кормить население, они стоят вне всяких приоритетов. Мы поставляем пропитание действующим на юге частям. Мы обеспечиваем продовольствием города в округе. Не буду хвастаться, что даже сюда наши продукты идут…Я точно не знаю, но я не удивлюсь. Таких как мое предприятий всего несколько по размеру. У меня тысячи гектар площадей. У меня работают тысячи людей.

- А мне казалось, что у тебя там тюрьма или что-то такое…

- Это она и есть. Ко мне каторжников направляют. Тех, кто не подлежит воспитанию простыми короткими работами. У меня все, так сказать, рецидивисты. Со всех концов страны. Нет, уголовников нет, есть просто те, кто многократно нарушал режим. Всякого сброда хватает. Некоторых бы даже я стрелял. Но сейчас я запретил расстрелы. Только при попытке побега.

- А я тебе, зачем там нужен? - честно удивился я. - Я в сельском хозяйстве, как свинья в апельсинах. Я твою электротехнику осилил, стал хоть понимать вообще, чем занимаюсь. Только стал более-менее грамотным электриком и начальником производства, а тут менять на соху, мотыгу или что у вас там…

- Да брось ты. Типа я крестьянин от бога? Я организатор. Моя задача заставлять работать. Делать труд продуктивным. А уже всякими сельхоз приблудами у меня занимаются и, правда, профи из заключенных. Они сами знают, когда сеять, они сами знают, когда собирать. У меня даже два биолога селекцией занимаются. Три агронома занимаются чисто полевой работой. У меня все классно. Кого только среди каторжан нет. И писатели попадаются, и летчики, и вообще черт знает кто. Единственное, что я лично сделал по старой памяти там, так это полностью электрифицировал бараки. Они же там до меня в полной тьме жили. Теперь при лампочках. Даже благодарны мне. Или только так говорят. Не важно. Важно другое. Я обещал службе контроля, что за этот год выдам продукции в два раза больше, чем выдавал бывший начальник. Если бы я этого не обещал, хрен бы меня кто поставил там. И такие погоны заочно бы выдал. Но теперь мне надо выполнять обещания. Уже посевные начинаются, а я за голову хватаюсь, мне доверять некому. Приказы саботируются. Мои специалисты запугиваются. Был случай, даже теплицы били. Короче бардак. Я хочу, чтобы у меня были люди, которые бы мне помогали, а не мешали. Я хотел тебя к себе перетащить. Я отпил из кружки вина и сказал:

- Я не могу так сразу ничего сказать. Сам понимаешь, я тоже человек подневольный. На мне цех держится. Начальник завода мне доверяет, как самому себе. Мне не уйти. Он огорчился и сказал:

- Я понимаю. Я не знал, что ты так приподнялся. Что живешь здесь уже. Я только узнал, что ты начальник цеха, сразу подумал, что ты откажешься. И уж когда приехал, то просто убедился… но не предложить не мог. Сам понимаешь, сколько я сюда ехал, чтобы сказать тебе это. Я в дороге такого насмотрелся. И трупы на столбах повешенные. Это из партизан что были с оружием захвачены. И стреляли по мне. Видел дырки в багажнике? - Я честно признался, что не заметил на такой грязи ничего. - Захватить хотели, а не убить, как я понял. Я на пробитых задних километра три ехал, все ссал остановится. Потом уже поставил запаски. Я же умный, четыре запасных с собой взял. Черт знает, что на дороге валяться может. Даже забирать те колеса не стал. Они в блины обода раскатали. Короче, сейчас буду тут у вас искать запасные на обратную дорогу. Надеюсь, доеду.

Он последние слова произнес так, что тут бы любой на моем месте почувствовал себя виноватым. Из-за меня в такое опасное путешествие пустились, а я тут выеживаюсь. Ну, а что я ему мог сказать? Ну, извини, что я не остался на вторых ролях и чего-то добился? Странные обиды.

Но когда мы допили вторую бутылку вина, Василия потянуло на приключения. Он все порывался позвонить девочкам и вызвать их ко мне домой. Я еле ему втолковал, что в доме маленькие дети живут, да и женщины не поймут такого распутства с ними под одной крышей. Тогда он сказал, что пойдет в гостиницу, из которой устроили бордель, и уже там отдохнет. Да и шел бы он сам. Вернулся бы, я бы ему койку дал, но ведь он и меня тянул с собой. Короче, в конце концов, мы распили третью бутылку и уже ближе к двенадцати ночи выползли на улицу. Вот сколько его не было здесь, но дорогу до злачного места он помнил хорошо. Да и его там не забыли нисколько.

Это ужас просто. На него, не глядя на сидящих в холле отдыхающих клиентов, рассматривающих оставшиеся с прошлой эпохи журналы, буквально вешались завидевшие его молодые девчата. Он был всем рад. Была бы его воля, он бы всех осчастливил. Я даже как-то смутился, что к нему, а главное, что и ко мне рядом с ним проявлено такое внимание. Из-за того, что суббота была рабочим днем у всех, в пятницу тут было не особо много народу. Мы заказали себе еще вина и сидели, трепались с девчонками за жизнь. В основном говорил уже тепленький Василий, и все его внимательно слушали. Даже я. Говорил он с юмором, увлеченно. Его подробный рассказ, как в него стреляли превратился из заштатной ситуации на неспокойных дорогах в героический эпос. Даже я почти был восхищен, что же говорить про этих скучающих девушках, чью работу уже нельзя было назвать развлечением. Они не много видели, еще меньше моего уделяли внимания окружающей жизни. Так мы трепались, пока не подошла строгая тетка, как я понял управляющая заведением, и сердечно не поздоровалась с теперь уже полковником. Он не преминул ей похвастаться, на что она резонно заметила, что ни о каких скидках теперь речи быть не может. Не пристало целому полковнику душиться из-за десятки. Девушки, да и я тоже, покатились со смеху.

Мы сидели на диванах холла, и я немного не понимал, чего выжидает Василий. То ли он хотел еще выпить, то ли правда ему так не хватало простого общения, но мы пили и болтали. Смеялись и даже танцевали с девушками под хитовую музыку последнего года прошлой жизни. Я, разгоряченный одной из девушек, что со мной и танцевала, и сидела все время рядом так, чтобы хоть одна часть ее тела касалась моего, уже хотел оставить Василия и уйти с ней наверх. Сама она только об этом и намекала, пока в танце мы прижимались к друг другу. Но, видя мои потуги свалить, Василий попросил меня и эту девушку подождать, пока он созреет и посидеть с ним. Все-таки он гость в городе теперь, а желание гостя надо уважить. Я заметил ему, что если тот ждет эрекции, то это проще в постели делать. Он смеялся, обзывая меня необидными словами. Девчонки тоже перешли на эту тему, обещая расслабить путника по полной программе. Но Василий не сдавался. Ему нужно было, как воздух с кем-то наговориться. Наверное, до хрипоты. В час ночи к нам присоденились два лейтенанта глядящих. Узнав, что Василий целый полковник по гражданке, они с готовностью подливали ему вино и вообще поддерживали разговор на интересную ему тему. Как-то само собой зашел разговор о том, чтобы офицеры не валяли дурака в патрулях, а приезжали к нему хорошо жить, хорошо кушать, дышать хорошим воздухом и заниматься не пыльной работой. Офицеры еще думали, а вот девушки наперебой уже требовали, смеясь, чтобы их не забыли взять с собой.

Мне было весело. Я был доволен тем, что приехал Василий. Тем, что он меня таки вытащил из дома. И даже то, что утром, возможно даже не поспав, мне придется идти на работу, меня нисколько не огорчало. Вообще, наша компания вела себя чересчур шумно. Немногие клиенты, которые заходили сюда расслабиться и получить удовольствие, недовольно поглядывали на нас и морщились, словно от нас пахло. Ну, да и ладно. Это нас не трогало совершенно. Вот только когда один из таких посетителей потребовал себе девушку, что уже рассчитывала на меня, я попросил сухую управляющую не мешать и не портить мне вечер. Посетителю пришлось выбирать другую девушку не из-за нашего столика. А мне пришлось оплатить бронь. Я долго удивлялся такой услуге, как бронирование заказа в борделе, но, не возмущаясь, с улыбкой внес в бар в кассу нужную сумму. Девушка, поняв, что я уже потратил на нее некие деньги, расслабилась и уже не так настойчиво звала меня наверх. Мы сидели с ней, пока Василий разглагольствовал, пили вино, целовались. Вообще мне было очень хорошо. Слово «чудесно» тут как-то не вяжется. Восхитительно - более близкое к моим чувствам слово, но и оно было не до конца верным. Я не думал над словами Я думал только о том, когда Василий кончит болтать, и мы разбежимся по номерам. Около трех ночи он сдался и с двумя девушками ушел в один из номеров первого этажа. Я с подругой, что, так уж получилось, провела со мной вечер, тоже ушел в номер, правда она повела меня на второй этаж. Куда пошли офицеры я не в курсе. И с кем они ушли тоже.

Поспать, как вы понимаете, у меня не получилось. Но в отличие от Василия, которому удалось до семи часов вздремнуть пару часиков, я выглядел значительно лучше. У меня даже голова не болела и была просто легкая ленца от ночных впечатлений. Мы вернулись домой ко мне, где я его оставил отсыпаться, а сам поехал в бодром, почти счастливом настроении, на работу.

День прошел незаметно за обычной работой и занятиями. Вечером я таки уговорил всех собраться, и мы обговорили все текущие вопросы по работе завода, а когда ушли глядящие и лишние люди, мы смогли, пусть немного ссорясь, но решить накопившиеся вопросы по поводу наших нелегальных дел.

В одиннадцать я был уже дома. Найдя записку от Василия, что он с двумя вчерашними офицерами ждет меня в клубе, я взмолился богу найти управу на этого неугомонного человека. В моем понимании управа должна была выглядеть в виде постоянной женщины, которая бы его одомашнила. Вместо намечаемого сладкого сна я поперся в клуб.

Нашел я их сразу. Они ржали на весь зал пьяным смехом с девушки, что на сцене пыталась что-то петь. На них шикали соседи, но Василий, видно не наигравшись со своим положением, быстро затыкал их тяжелым взглядом. Я присоединился к ним, и пока мы болтали, и я заказывал себе ужин, девушка, уже никем не прерываемая, смогла допеть и уйти со сцены.

Объявили перерыв в программе. Пока я ел, они допили еще одну бутылку коньяка, и я, как опоздавший, заказал нам всем водки. Спрашивается нафига, если они были и так готовые практически. Когда разговор зашел о планах на завтра, я, тоже захмелев, рассказал, что хочу поехать за город и попробовать полетать. Идеей настолько загорелись все, что выбора не оставалось и я обещал за всеми заехать перед отъездом.

Ближе к часу ночи я засобирался домой, решив оставить этих гуляк. И хотя Василий все норовил обидеться, я был непреклонен. Сказав, что вчера не спал и мне нужен отдых, я ушел из клуба. На крыльце я нос к носу столкнулся со знакомым лицом девушки, ненавидящей мои папиросы. Абсолютно на автомате я сказал «привет» и, пропустив ее внутрь, вышел на улицу. Направляясь к машине, я услышал:

- Эй. Погоди.

Оказывается, девушка вышла на крыльцо и, тоже закурив, смотрела на меня. Повернувшись к ней, я удивленно скинул брови, ожидая продолжения.

- Ты в прошлый раз из-за меня, что ли так быстро ушел? Я подумал и ответил нехотя.

- Неа. Просто настроения не было сидеть. Она кивнула сама себе и спросила:

- А сейчас что, тоже нет настроения?

Подумал, что мой ответ, что просто спать хочется, прозвучит несколько странно. Ну, не объяснять же незнакомке, где я провел предыдущую ночь и почему не спал. Покачав головой, я сказал:

- Да смотреть не на что. Скучно. Она согласно кивнула и сказала:

- Я вот тоже каждый день вечером сюда прихожу. Каждый день одно и тоже с разными вариациями. Прихожу и ухожу, когда стриптиз начинается, и мужики орать начинают и улюлюкать.

Я улыбнулся. Даже не знал, что в клубе стриптиз показывают, так бы может и остался. Что меня дернуло предложить ей прогуляться, я не знаю. Она с сомнением посмотрела в холл клуба, куда собственно и шла, но потом, бросив окурок, сказала:

- А пошли. Только не далеко. А то скоро мой парень придет, будет бузить, если не найдет меня. Она взяла меня под руку, и я просил:

- А твой парень с тобой уходит, когда стриптиз начинается? Она отмахнулась и с улыбкой сказала:

- Его не вытащишь в это время. Он еще и на меня обижается, что я с ним не остаюсь, не смотрю, как у них у всех слюни текут, когда перед ними красивые девочки раздеваются.

- Ему что, тебя не хватает? - спросил я. - Ты вроде сама… красивая. Она засмеялась и поблагодарила за комплимент.

- Он говорит, что ему полезно на такое смотреть, что это ему дает больше мужских сил. Не заметила разницы. - смеясь пояснила она.

Мы шли по освещенной безлюдной улице района и болтали о какой-то ерунде. О том, что не успело все стаять, как уже все высохло. Что весна началась как-то резко. Что еще обязательно будут холода. Она рассказала, что она жуткая мерзлячка. Я спросил в шутку, мол, ее, что любовь парня не греет. Она отмахнулась и сказала, что греет, но не на улице же. Я, ни с того ни с сего, начал рассказывать ей про то, что завтра собираюсь поехать летать. Она восхищенно смотрела на меня, будто я был суперменом. Я не стал ей говорить, что это будет первый в жизни мой полет, если не считать двух метров на взлетном поле под городом, где я умудрился рассадить себе коленку. Она, так же, наверное, от себя не ожидая, сказала, что очень бы хотела поехать со мной. Я спросил так в чем же дело?

- Мой парень… - начала она.

- Ну, так бери его с собой. Она усмехнулась и сказала:

- Он завтра дежурит на КПП. Кстати, это от него я про тебя узнала. Кто ты и чем занимаешься.

- Ого. Вот как. - засмеялся я. - А с чего такой интерес?

- Не знаю. - честно призналась она. - Просто было интересно. Такой как ты… на машине. Курит дешевые папиросы. Ужинает на сто единиц. Я смеялся, уже не стесняясь. Потом честно ей признался:

- Я просто позволил себе один раз нормально поужинать, а ты уже подумала, что я тут каждый день?

- Ничего я не подумала. - сказала она серьезно. - Я же тут как раз почти каждый вечер. А тебя ни разу не видела. Ни до, ни после того случая. Ну, когда я на тебя сорвалась из-за папирос. Я тогда со своим парнем поссорилась. Пришла мириться, а он непонятно почему в тот вечер не пришел. Только вечером следующего дня пересеклись, помирились. Я улыбался ее откровенности.

- Так что я не со зла. - сказала она. - Месяц такой был. Все время ссорились с ним. Он меня ревновал без малейшего повода. А я уже не знала как доказать ему, что и правда у нас на работе аврал и не вырваться раньше девяти вообще.

- А ты где работаешь?

- В кино. В смысле, в кинотеатре. Последний месяц фильмы привезли новые с востока. В смысле, старые, но для нас новые. Ну, ты понял. Народ до двенадцати ходил. Даже ночные сеансы вводили. Но я уже на них не дежурила. Меня отпускали пораньше. У меня начальник добрый. А может просто влюблен в меня. - засмеялась она. А я удивился тому, что мы с ней говорим как будто не первый раз в жизни, а как старые приятели. Девушка продолжила:

-Все ухаживает за мной, заботится. Разве что цветов не дарит. Было бы, где достать, может, и подарил бы.

Мы, смеясь, повернули обратно к клубу. Все так же не торопясь, мы шли и смеялись по каким-то пустякам. Уже возле самого входа в клуб я вновь предложил ей поехать со мной завтра.

- Ну, твой парень будет на службе, а ты будешь дома сидеть его ждать? Поехали?

Не знаю, чего я добивался. Просто нормально пообщаться с этой девушкой, показать какой я неумеха с парапланом или еще что-то. Никаких сексуальных приключений мне с ней тогда не хотелось. Я еще помнил, как надо мной поработала ночью девушка из гостиницы. Так что чего и зачем я желал, даже мне самому было не понятно. А может, даже где-то в душе надеялся, что она откажется.

- А во сколько? - спросила она.

- Я вообще-то в шесть выезжать собирался.

- Ну нет, я в такую рань не встану. - надувшись, словно я предложил что-то абсолютно нереальное, сказала она

- А во сколько бы ты поехала? - Спросил я, понимая, что захожу в своих желаниях уже слишком далеко.

- В часов девять я бы может, встала. Ну в десять бы поехала. Но ты же не будешь так долго ждать? - спросила она чуть с ленцой. Окончательно с себя поражаясь, я спросил:

- Ну, хорошо, во сколько и где встречаемся? Она посмотрела мне в глаза и сказала:

- Блин, меня мой парень убьет. А он завтра на воротах вдобавок.

- А мы проскочим. - улыбался я. Черт знает что. Меня тянуло на пусть незначительное, но приключение. - Подождем, пока не он будет на воротах, и проедем.

- А если заметит?

- Ну и что? Скажешь, что попросила в город тебя подбросить. Мол, на черный рынок едем, а я не смог тебе отказать.

- Убьет. - уверенно сказала она. Я, все так же улыбаясь, спросил:

- Ну, тогда решай сейчас. Если едешь, я тебя заберу в десять, скажем, вот здесь у клуба. Если нет, то поеду в шесть один. Она смущенно задумалась, словно взвешивала что-то. Потом сказала:

- А давай ты в десять подъедешь сюда. Если я буду тут, значит едем, если нет, то едешь один?

Покачав головой, я больше не возвращался к этой теме, провел ее до дверей в клуб и собирался уже ехать, попрощавшись с ней, как она вдруг крикнула от входа:

- Я поеду. В десять буду тут ждать тебя.

Приехав домой, я немедленно завел будильник и улегся спать. Но, не смотря на усталость и жуткое желание сна, я еще долго ворочался, думая, зачем мне это нужно, искать приключений с этой девушкой, у которой я даже имя не додумался спросить.

Утром я поднялся под звон будильника и первым делом проверил, пришел ли Василий домой. Он спал, даже не раздевшись. В комнате стоял такой смрад, что я не поленился, дотянулся до наклонного мансардного окна и приоткрыл его. Прохладный воздух полился в комнату, но должно было пройти еще не мало времени, прежде чем выветрится запах перегара.

Толкнув Василия чисто для галочки и спросив, едет ли он со мной летать, я услышал хриплое «не могу, плохо мне, дай поспать» и оставил его в покое. Оделся в свою старую военную форму. Зашнуровал высокие черные ботинки. Взял приготовленные консервы, хлеб, воду в большой пластиковой бутылке. В другую руку я взял параплан и спустился положить это все в машину. Погода стояла чудесная. Я с наслаждением вдыхал воздух с запахом весны, наполненный радостным ветерком, чуть шевелившим мои отросшие волосы. Вернувшись в дом, я взял бутылку коньяка на всякий случай, второй параплан и, закрыв комнату, уже окончательно ушел вниз. Затолкав в багажник груз, я завел машину и проверил топливо в баке. С сожалением приходилось признать, что придется покупать литров десять. А это четыреста единиц вынь да положи. Посчитав, что у меня было с собой, я с сожалением признал, что в эту неделю не уложился в свою зарплату. Я старался жить, так скажем, чуть экономя. Прямо в кассе, когда в конце рабочего дня заходил за деньгами, я откладывал в один карман десять единиц и позволял себе тратить только сто. В эту неделю я потратил почти шесть сотен, а с учетом того, что надо покупать бензин, то всю тысячу. Зарплаты начало не хватать, отметил я с грустной усмешкой. Через минут десять я стоял уже у клуба и ждал девушку. Не сказать, что с утра меня так же как вчера тянуло на приключения, но и азарт до конца не пропал. Весна на меня все-таки плохо действует, отметил я про себя.

Девушка появилась в несколько странном наряде для того дела, чем мы собирались заняться. Она была одета, так скажем, для свидания или для вечера где-то, но не для полетов или простого ползанья по сырой земле. Я поприветствовал ее и сказал, что ее ножки конечно выглядят великолепно, особенно в этих туфлях на высокой платформе, но, во-первых, в этом не полетаешь, а во-вторых, несколько еще прохладно для такого наряда. Серая курточка на ней была расстегнута и под ней я видел нежно голубой костюмчик. Девушка покачала головой и сказала:

- Во-первых, я летать не умею и, наверное, сегодня не попробую. Во-вторых, в другом наряде мой парень, если увидит меня, не поверит, что я поехала в гости к подруге в городе, о чем я его вчера предупреждала. Так что летать ты будешь один, а я посмотрю просто. Хорошо? Или ты теперь меня не возьмешь такую с собой?

Я открыл ей дверцу и сказал, что с такой красавицей хоть на край света. А мне понравилась та улыбка, с которой она посмотрела на меня, усаживаясь в машину. Закрыв дверь, я сел за руль и уверенно повел машину на выезд из района.

Дальше началась просто фантастика. Подъезжая к воротам, я заметил, как напряглась девушка на соседнем сидении и, успокаивая ее, положил свою руку поверх ее, лежавшей на закрытом чулочком колене. И она не возмутилась моему жесту. Не оттолкнула мою ладонь. Даже не посмотрела в мою сторону, словно ничего не заметила. Вот так, держа свою руку на ее, я подъехал к КПП и, как и ожидал, солдатик, даже не подходя к машине, узнав меня, просто поднял шлагбаум.

- Это твой парень? - спросил я, когда мы миновали бетонные блоки вдоль дороги на подступах к КПП.

Она покачала головой. Я сказал «ну и, слава богу» и, с сожалением оставив ее руку, включил музыку и перекинул скорость на четвертую, уходя по прямой к выезду из города. В дороге до выезда она не единожды удивилась, какой чистый звук у меня в машине от такого древнего магнитофона. Я улыбался и слушал свои любимые песни, радуясь, что девушке тоже нравилась такая музыка.

Только на выезде из города, когда у нас взяли документы, я узнал как ее зовут.

- Анастасия. Настя? - спросил я ее.

- Да. А я разве не представилась? - изумилась она сама себе.

- Представь нет. - сказал я смеясь. - Поехала с незнакомым мужиком, который даже имени твоего не знает. Она смеялась, когда мы проезжали блокпост, и сказала, чуть успокоившись:

- Ну, я-то тебя знаю. Ты Артем. Начальник одного из цехов завода. Я кивал, а она перечисляла, что еще обо мне знает.

- Ты уезжаешь из города в половину восьмого. Работа на заводе начинается у тебя в восемь. Ты получаешь у себя сто десять единиц в день. Ты сам говорил. А про время мне мой парень говорил. А еще он говорил, что ты возвращаешься часто значительно позже того, как по идее заканчивается работа… ну, даже с временем потраченным на дорогу. Что у тебя скорее всего в городе постоянная подружка. И ты у нее задерживаешься. Это правда? Я удивленно посмотрел на нее и сказал:

- Неа. Нет у меня подружки в городе. Даже друзей не осталось. Раньше хоть приятели были. Семья одна. Но я их уже столько не видел и не знаю что с ними.

- У тебя вообще нет друзей?

- Ну, почему, у меня есть друг. Я-то как раз вчера выходил из клуба, он и его приятели офицеры оставались в нем. Он полковник. Глядящий. Сейчас на юге руководит исправительным учреждением, а сюда в отпуск приехал.

Я не стал говорить, что он приехал специально за мной. Ни к чему ей такое знать.

- Полковник? Глядящий? Вчера он был в клубе? По гражданке, я права? Веселый такой, белобрысый. Наверное твой ровесник?

- Ты его вчера видела что ли?

- Видела? Да ты что? Я вчера весь вечер в его компании провела. Он с друзьями моего парня сидел. Вот мы с ним и познакомились. Он все уговаривал моего парня с ним поехать на юг. Смеясь, я покивал.

- Он сейчас всех уговаривает. Ему сотрудники нужны новые. Чтобы никак не связаны с людьми на его работе были. У него там проблемы с кадрами. Он и мне предлагал поехать. Но я пока думаю.

- А чего думать-то? - удивилась она. - Если там все так, как он говорит, надо ехать немедленно. Там такие зарплаты, такое обеспечении… такая жизнь…

- Не забывай, это каторга. - сказал я не отрываясь от дороги: - Это тюрьма. Это зона. Это как не крути работа надзирателем. Это меня останавливает и не только это. У меня есть дела на заводе, которые только от меня и зависят.

- Ты такой ответственный? - спросила она и я не понял в шутку или всерьез. На всякий случай я просто кивнул, и она сказала: - А мой парень разгильдяй. Служит только потому, что работа не пыльная. Сутки на службе, сутки дома. Да и при оружии всегда. Платят ему копейки. Все спускает в клубе или на пьянку. Я устала уже бороться с этим. Сама конечно не подарок, но так пить нельзя как он. Он же когда напьется совсем с ума сходит, начинает мне что-то рассказывать, доказывать, ревновать к каждому столбу. Она замолчала, смотря в окно. Потом, видно решившись, призналась:

- Он меня даже иногда ударить может. Я присвистнул и спросил ее:

- А чего ты с таким живешь?

Она закурила и, положив аккуратно потушенную спичку в пепельницу, сказала:

- Это длинная история. Пожав плечами, я сказал:

- Нам час ехать только туда. Рассказывай. - подумав, добавил: - Если тебе неприятно говорить об этом, то тогда о чем-нибудь другом поговорим.

Она затянулась и, выдохнув дым, сказала чересчур бодро и с натянутой улыбкой:

- Да чего там. Расскажу. Я в Последнюю ночь была у тетки за городом. Когда началась бомбежка… короче, нам досталось очень хорошо. Дом весь трясся и осыпался внутрь. Я на первом этаже была, тетка с мужем на втором. Они погибли. А меня придавило плитами. Сломало руку. Ребра. У меня до сих пор на правой груди шрам не проходит. Не рассасывается. Так уродливо выглядит. Я лежала там под завалом и выла. Только по моему вою меня и нашли на следующий вечер. Раскопали только к утру. Вытащили. Когда меня несли, я увидела, что рядом с нашим домом тоже воткнулся резонатор. Если бы он сработал, то я бы не выжила. Но он просто воткнулся и не заработал. Нас накрыло тем, что упал в двух километрах от дома. Потом я месяц была в госпитале военном. Сначала как пациентка. Потом стала помогать. Не многим помогла. Ведь у подвергшихся резонированию нет шансов. Когда воздействие перешагнуло какой-то порог, то тело будет разрушаться потом само. Так что из раненых я была только с теми, кто получил переломы… другие ранения. Ухаживала за ними вместе с медсестрами. Влюбилась в хирурга. - она усмехнулась весело и пояснила. - Ему сорок лет. У него погибла в бомбежке вся семья, а тут соплячка вокруг него вертится. Он меня ночными дежурствами чаем сладким поил. Но даже когда я сама к нему прижималась, он ничего себе не позволял. Просто отстранял и велел идти в обход. Однажды я ему призналась, что люблю его, а он мне сказал, что слишком стар для меня, чтобы я нашла себе помоложе. В то время стали поступать раненные с северной границы. Помнишь, была короткая война? Когда северные думали, что мы разбиты полностью западниками, хотели у нас землю отнять. Война шла обычным оружием. Говорят, что когда стало понятно, что у наших просто не хватит сил удержать рубежи, они подорвали резонирующие фугасы на границе и дали залп по тылам врага. Говорят еще, что там было месиво почище, чем у нас в городке после бомбежки. Зато у северян сразу охота воевать пропала. Это я все узнала от раненых, что свозились к нам. Там я познакомилась со своим парнем. Он был легко ранен, но попал к нам вместе со всем своим подразделением. Рассказывал, что попали в засаду, устроенную диверсантами. Наверное, так оно и было. Я не знаю, как тебе объяснить. Я когда поняла, что доктор, ну хирург никогда не будет со мной… я короче… ну как тебе сказать. Я вдруг почувствовала себя такой ущербной. Даже не так. Извини. Мне не описать…

- Ничего. - сказал я, объезжая поваленное на дорогу дерево. Вырулив обратно на свою сторону, я сказал: - Продолжай.

- Короче, я часто проводила в палате время. В той, в которой лежал мой Пашка. Его так зовут. Тогда он еще был мне никем. С ним просто было приятно коротать ночи. Смешно было с ним. Ребята, которые там лежали тоже были забавные. А им нравилось, что я им внимание оказываю. Их не смущала моя рука в вечной перевязи. И то, что у меня такая повязка была на груди, что казалось, что у меня размер пятый… шестой. А нет. Соврала. Тогда уже без повязки ходила. Ну, не суть. Однажды, когда все уснули, он попросил меня к нему наклониться. Я сама не поняла, как он меня поцеловал. Я конечно возмутилась. А он сказал, что у него давно не было ничего с девушками. И если мне не противно можно он повторит. Я была такая жалостливая, что не смогла отказать ему. Целовались, чуть ли не до утра. Просто целовались. А потом… потом я уже к нему стала по-другому относиться. Это все заметили. И хирург тоже. Он подошел ко мне и сказал, что рад за меня, что я нашла себе по его совету кого-то помоложе, чем он, старый медведь. А я стояла и чуть не ревела. Хотела ударить его. Но он ушел, сказав, чтобы, если что нам будет нужно, я смело обращалась к нему. Я знаю, что молодая была… все так было странно.

- А сейчас старуха? - съязвил я.

- Да нет. Просто я за это время такого навидалась. Да и изменилась сильно. - она пожала плечами смешно и продолжила. - Когда он стал ходить, он был в ногу ранен, мы с ним часто гуляли. Лето настало, уже тепло было. Мы с ним уходили в лес и там целовались… ну и не только… ну, ты понимаешь. Что я тебе говорю?.. И он, и я словно голодные были. Это не описать.

Я, улыбаясь, кивал, вспоминая себя в восемнадцать лет и свою первую постоянную подругу, с которой, как мне казалось, можно было из постели вообще не вылезать.

- Ну, как-то так все это и продолжалось, пока он не выписался и его не отправили сюда в город поддерживать порядок. Я осталась там, в госпитале. Сначала очень скучала по нему. Потом чувство притупилось. Я даже еще раз влюбиться успела в мальчика, совсем дура, он ведь был даже младше меня. Попал к нам после падения с разрушенного здания. Он ползал, думал, чем поживиться, а здания-то после резонирования вообще никакие. Рассыпаются. Вот он и сорвался. Руку сломал, ногу. Я за ним ухаживала постоянно. Тоже ночами с ним целовались. Она прыснула смехом в ладошку и сказала:

- Он совсем не умел целоваться. Я его учила. А зимой приехал Пашка и сказал, что это он за мной. Что он в городе тут нормально устроился и получил разрешение привезти ее. Уж не знаю, как он разрешение получил. Я же не жена ему была. Я не долго собиралась. Чем в той глуши торчать, лучше тут жить. Ну, а как приехала, меня глядящие вызвали и сказали, что при новом порядке, который они создают, все должны приносить пользу обществу. И у меня есть несколько путей. Пойти работать, родить ребенка или идти проституткой в бордель. Я в таком шоке была. Ты не представляешь. Мне Пашка говорил, что я буду жить, как у бога за пазухой, что мне не надо будет работать. Я ему в истерике заявила, что он меня зачем привез? Проституткой сделать? Или матерью-героиней в мои девятнадцать лет? Он тогда напряг всех кого знал и меня в кинотеатр устроили. Бабушку какую-то уволили, и меня приняли. Еще бы он меня не устроил. Он меня к каждому столбу ревновал. А как представил, что я буду с кем придется этим заниматься, так чуть с ума не сошел.

- Он тебя любит. - пожал плечами я.

- Не знаю. - сказала она. - Два года назад точно любил. Сейчас скорее относится, как просто к близкому человеку. Но как он ревнует… мне иногда так стыдно. Он помню, дрался из-за меня не один раз. А из-за чего? Просто из-за того, что я стояла, улыбалась и разговаривала с кем-то. Он сумасшедший в этом плане. Если узнает, что я с тобой поехала, он тебя убьет… да и меня заодно. Он подумает, что я про тебя специально спрашивала у него. Мол, влюбилась в тебя сразу. Я засмеялся и подумал, что никто не знает, что из этого всего выйдет…

- О чем это я. - засмеялась она. - Такие подробности человеку, который имя мое узнал двадцать минут назад?

- Иногда проще говорить с незнакомцем, чем с тем, кого знаешь долгие годы. - сказал я тоже смеясь. - А ты его любишь?

Она, улыбаясь, смотрела в окно и молчала, словно не слышала мой вопрос. Я же не настаивал на ответе и просто вел машину. Мне было приятно, что я еду не один. Что со мной не шкодливая команда из Василия и двух офицеров, которые вчера намечали со мной ехать, а спокойная милая девушка. Пусть у нас неудачной была первая встреча, главное, что теперь-то все нормально. Я слушал музыку, не вникая в слова, наслаждался теплым ветром, что задувал в салон через чуть приоткрытое окно.

- Наверное еще люблю. - Ее слова прозвучали для меня даже несколько неожиданно, так долго она не отвечала. Я не настаивал на продолжении, но она пояснила свое долгое молчание:

- Я просто и правда задумалась, а люблю ли я его. Получается люблю. Я прощаю ему его поведение. То, как он обращается со мной. Это мне не нравится, но я же не ухожу от него. Хотя знаю, что мой начальник выбьет мне комнату в любой момент. Я же работаю на территории района. Так что жилье меня не держит. В подвалы города мне идти не придется. Да и он, когда мы ссоримся в свои казармы уходит. Случись что, не думаю, что он меня выгонит. Он мне нравится. Он открытый человек. Никогда не юлит. Говорит что думает. Честно и ясно. Он не дурак. В этом году получит лейтенанта. Обязательно получит. Ну а что он так себя ведет… я ведь могу это переносить… Я сказал честно, что думал:

- Первый раз слышу, чтобы так отвечали на вопрос любишь или нет. Она засмеялась и спросила:

- А как обычно отвечают?

- Ну, как как… - смутился немного я - Отвечают «Конечно!» или «Да ты что!». Но так вот «наверное люблю». Ты первая.

- А ты сам любишь кого-нибудь? Тут уж я заулыбался, и мне пришлось к ее смеху сказать:

- Наверное, да… люблю.

Она, смеясь, вжималась в дверцу. Ее после моих слов о «первый раз слышу» несказанно повеселил мой ответ. Закурив, она спросила:

- А кого? Я даже не думал рассказывать или нет. Я просто рассказал:

- Подругу моего друга.

- Ха! Еще скажи, что ты такой порядочный и ни разу с ней не переспал? - язвила она, не переставая улыбаться. Я, смеясь, объяснил ей ситуацию:

- Она-то меня не любит. Да и вообще… они уже как полгода уехали.

- Куда? - спросила она с интересом. Пожав плечами, я ответил:

- Не знаю. Они очень хотели найти земли без глядящих. Сначала думали прорваться на север и перейти границу. Не удалось. Потом им удалось очень далеко забраться на юг, но их поймали. Но вот с первым снегом они ушли и так до сих пор о них ничего не слышал.

- Прикольно. - сказала она. - Я бы тоже с удовольствием уехала бы. Пусть не туда, где нет глядящих, но куда-нибудь на юг. Вчера, когда твой друг моего Пашку уговаривал, я тоже на него наседала, мол, давай уедем, давай уедем.

- А он что? Согласился?

- Не знаю, будет думать, говорит. Тут ему обещают лейтенанта. Там обещают просто спокойную жизнь сытую. Полковник твой говорит, что он не в праве пока присваивать даже полевые патенты. А в системе исправительной сложно получать очередные звания. На охране не нужны офицеры практически. Так что он будет думать. Ну, пусть думает. А я, если невтерпеж станет, сама побегу к твоему другу и попрошусь с ним. Надеюсь, найдет мне там нормальную работу. Меня этот кинотеатр уже задолбил.

- А чего так? - искренне удивился я. - Фильмы зато новые видишь.

- Да кто тебе сказал? Это те, кто на этажах работают видят. Они просто в зал заходят и стоят, смотрят, а я-то на кассе, внизу. Короче, не вижу я нифига. Только вечером иногда. Когда на последний сеанс продаешь билеты. Кассу посчитала, сдала, тогда иду, смотрю. Но редко. Если не бьется касса, сижу, проверяю записи. Или даже если бьется, то спешу домой. Мой-то хоть и приходит раньше меня, приготовить ничего не может сам. Сидит меня ждет. Или в клуб идет.

- А на что вы живете, если ты говоришь, что он все спускает.

- А я же больше него зарабатываю. У меня сейчас на кассе получается восемьдесят единиц. - она довольно улыбалась, ожидая от меня реакции. Но меня не впечатлила ни сумма, ни то, что она больше своего парня зарабатывает. - Он у меня деньги еще берет иногда. Я, всматриваясь в далекие домики впереди, скинул скорость и сказал:

- Странная у вас пара. А чего вы не поженитесь? Пошли бы в комендатуру. Или в город, в мэрию. Зарегистрировали бы. Пожав плечами, она сказала:

- Не хочу. Я сама себя не понимаю. Но не хочу. Мне сейчас двадцать лет, скоро стукнет двадцать один. Я с ним два года. Два с половиной. Но, не поверишь, ни разу не было желания выйти за него. Живем и живем.

- Почему не поверю? - сказал я, усмехаясь. - После твоего «наверное люблю», поверю. Она казалось, обиделась на меня, и я пояснил:

- Прости, если обидел тебя. Просто та… подруга… ее зовут Наталья. Я ее тоже спрашивал, почему они не закрепят отношения. Ее ведь мой друг тоже ревновал во всем. Она мне отвечала так. Секс для нее почти ничего не значит. Мой друг ей нравится. Он, как бы так сказать, отвечал ее требованиям к лидеру… он действительно сильный человек. Выносливый и не злой. С ним столько всякого произошло в жизни. Но он не злой. И не был злым. Я, наверное, значительно хуже него. Но вот она к нему относилась именно так. Спать с ним прикольно. Общее дело делать тоже. Но его ревность ее бесила. Не знаю, говорила ли она с ним на эту тему, но мне она объяснила, что она ему не принадлежит и принадлежать не будет.

Она слушала меня и, когда я замолк, смотрела на мое сосредоточенное лицо и тоже молчала.

- Вот так. - сказал я, чтобы показать, что я все сказал и жду ее мнения на эту тему. Пожав плечами, она ответила:

- У меня по-другому. У меня наоборот ощущение, что я ему принадлежу. Сама понимаю, что это не так. Понимаю, что могу вырваться. Но что-то держит. Мы-то и не спим с ним иногда неделями. Он говорит, что на ночных дежурствах сильно устает. А я… Ну, а что я могу сделать. Я пыталась, как бы это сказать. Ну, проявить себя что ли. Брала дело в свои руки… - она засмеялась сама со своих слов и только через некоторое время продолжила, улыбаясь грустно. - Но он обычно говорил, что хочет спать, и вообще он не любит, когда его заставляют делать то, что он в данный момент не хочет. Типа ему этого и на работе хватает…

Она тоже заметила домики, что были уже близко. Я-то на них смотрел с опаской. Достаточно одного снайпера на этой дороге в этом месте и ни одна машина бы не прошла. А вот Настя смотрела с восхищением на белые стены и красные, выкрашенные антикоррозийным грунтом железные крыши.

- Идиллия. Как на картинках. Поля, начинающие зеленеть. Домики у дороги.

Я кивнул, напрягаясь все больше и больше по мере приближения к этому комплексу домиков. Уже поравнявшись с ними я заметил возле одного из них джип с эмблемами глядящих, а за высоким деревом, из-за которого я его и не видел, флагшток с флагом. Водитель в джипе дремал, откинувшись на сиденье. Я остановился и, выйдя, подошел к машине глядящих. Постучал в дверцу и водитель проснулся, резко сев. Увидев меня в окне, он схватился за автомат, лежащий на соседнем сидении, но успокоился и, опустив стекло, спросил меня, что случилось. Я сказал, что, проезжая, увидел, что он такой в машине лежит и подумал, что что-то случилось. Сами мы едем на высоты, на пикник с моей подругой. И надо ли нам на посту отмечаться, что мы его миновали?

- Это не пост. - сказал водитель, понимая мое желание не нарушать каких-то неизвестных мне правил. - Это застава. Сейчас все на занятиях в поле. А вас и так отметили. Вон, башня через дорогу. Там наблюдатель всегда. Отмечает проходящий транспорт. Так что езжайте спокойно. Не забивайте себе голову. Понадобились бы - остановили.

Я поблагодарил и водитель, лукаво подмигивая, пожелал нам хорошо отдохнуть.

- А чего ты останавливался? - спросила Настя, когда мы поехали дальше.

- Да кости размять решил. Пройтись. Заодно спросить, куда ехать дальше. А он и сам не знает. - соврал я.

- Так ты не знаешь куда ехать? - удивилась она.

- По карте все просто. Тупо по этой дороге ехать и там увидим. Но мы уже должны были бы их заметить.

- Неплохо ты покататься наугад. - засмеялась она и я вместе с ней. - Да ты путешественник.

- Нет, я романтик. - отвечал я. - Разве не романтика поехать, куда глаза глядят.

Но скоро мы и, правда, увидели высокие холмы. Часть из них у основания была изъедена эрозией и технологическими разработками. Уж не знаю что там, щебень или просто песок забирали, но некоторые холмы напоминали обгрызенные по краям пирожные или скорее караваи хлеба.

- Нам туда? - спросила Настя, и я кивнул, посматривая, нет ли впереди поворота к холмам.

Скоро нам попалась пересекающая главную, грунтовая дорога, и я без колебаний свернул на нее. Пока двигались к холмам, проехали насквозь жилую деревню. Над многими восстановленными домиками вились дымки, и Настя только удивилась, что мы никого из людей не видели.

- Это одно из тех поселений, которые город устраивает каждую весну. - пояснил я. - Мне тоже в голову приходила идея встать в очередь в группу нового поселения. Эти вот деревушки заготавливают для города сельхоз продукцию. А что никого не видели, так они-то сюда как раз от глядящих уходили. А кто еще на машине может приехать? Вот-вот. Настя покивала и сказала:

- Так они тут, получается, сами по себе живут?

- Нет, конечно. Первый принцип глядящих - полный контроль. Тут с ними живут и те, кто их охраняет, и те, кто их условно сторожит. Понятно, что отсюда бежать раз плюнуть, только вот зачем бежать? Им никто жить не мешает. Пашут землю, сеют. Собирают урожай. Получают деньги… простая работа не хуже и не лучше других. Хотя может и лучше. Зимой они наверняка ничем тут не занимаются. Хотя, я не знаю. Может я и не прав. - подумав, я сказал. - На обратном пути заедем. У меня мелочь после заправки осталась, купим что-нибудь вкусненького с рук, чего в городе не взять.

- А что тут можно купить?

- Не знаю. - честно сказал я. - Может курицу, может, мяса возьмем настоящего и на огне приготовим.

- Не говори так, я сейчас слюной захлебнусь. - застонала она.

- У меня там консервы, хлеб есть… - сказал я

- Я по мясу нормальному соскучилась. Хочу вот такого размера отбивную. - она показала руками, и я вслух усомнился, что она такую осилит. - Это ты меня не знаешь. Я осилю. Я могу, есть много и все равно не буду толстеть.

- Повезло. - засмеялся я.

К первому крутому холму мы подъехали спустя минут десять. Поняв, что на него просто так мне не забраться, я уже думал ехать к другому. Но, видя, что они все тут такие, я решился на подъем.

- Пойдешь со мной? - спросил я Анастасию.

- Издеваешься? - скуксилась она, и, показывая взглядом на туфли на высокой платформе, добавила: - Куда я в такой обуви?

- Ну, тогда не скучай. - Сказал я и, взяв один параплан, пошел вверх.

Идти было тяжело. Очень болели пострадавшие в свое время от вибрации колени. Иногда останавливаясь, я видел, как Настя, стоя у машины, курит, наблюдая за моим подъемом. Я махал ей и видел ее руку мне в ответ. Она даже кричала мне, но что я так и не смог разобрать. Пока шел, я закономерно думал, что надо бы найти площадку для полетов, до которой можно добраться на машине, а не так вот… через отдышку и боль в суставах.

Подъем у меня занял минут сорок. Может чуть больше. Остатки я просто полз на голой воле к победе. Меня уже на середине тянуло плюнуть и спустится. Ну, его нафиг такое удовольствие. Наконец, на широкой и длинной, полого изогнутой вершине я просто сел на песок и камни и устало стал рассматривать даль.

Красота, конечно, была необычайной. Синее небо без единого облачка проваливалось в темный горизонт и краски постепенно переходили в зеленовато-серый цвет весенней земли. Прореженная черными полосами целина явно готовилась к посевной местными жителями, и я был рад видеть это. Все-таки это жизнь. Нормальная жизнь. И еще больше мне становилось непонятным, почему на такую красоту не выпускают забитых в подвалы городских жителей. Почему, когда можно дать им снова заселить старые деревни, им дают умирать от плохой воды и холода в разрушенном городе. Я смотрел, набираясь сил встать, и думал в какую сторону направить свой полет. И еще большой загадкой для меня было то, как надо вообще на этом крыле летать. Взлетать против легкого ветерка или по ветру? Простой интуицией я выбрал направление и увидел вдали речное русло. Наверное, будет красиво посмотреть на реку сверху, решил я.

Я стал разворачивать на земле параплан. Распутав стропы, я закрепил на себе ремни и проверил, плотно ли они меня обхватывают. Я уже второй раз одевал крепление и даже не понимал, что мои перекрученные ремни на брюхе ничего бы кроме смеха не вызвали ни у кого из тех, кто хоть раз в жизни летал. Но мне было все равно, а уверенности во мне, что я делаю все правильно, было больше чем нужно. Только когда я, не долго рассусоливая, поднял крыло и, будто землю отталкивая от себя, потянулся к пологому спуску, я понял, что несколько далековато от него расположился. И что так тянуть у меня сил на долго не хватит. Больные колени буквально мгновенно дали о себе знать. Боль пронзила такая острая, что терпеть ее было выше моих сил. Я, наверное, даже вскрикнул. Но я протянул еще несколько метров, прежде чем нога подвернулась и я инстинктивно поджал колени к себе, проваливаясь в ремнях в этакое… хм, сиденье что ли. И тут понял, что я уже лечу. Мои руки невольно растягивали фалы, управляющие крыльями, и я чувствовал, как меня начинает чуть заваливать. Я, наверное, слишком резко попытался исправить ситуацию и меня начало заваливать на другой бок. Вот так болтаясь и борясь со своим свихнувшимся вестибулярным аппаратом, я уже преодолел пологий спуск, за которым холм отрывисто резко уходил вниз. А я скользил. Я все больше набирал скорость и что с ней делать, сам не понимал. Я даже не знал плохо это или хорошо, что мой полет ускоряется. Вы не поверите, какая была моя первая мысль, когда я понял, что полет уже не остановить. Не восхищение, не наслаждение, не другие положительные эмоции. Если сказать коротко, то это звучит так: Правы были те, кто считал меня дауном. Только даун, ничегошеньки не зная о полетах, может поднять в небо параплан, даже не зная, как приземлятся. И тут уж боженьке пришлось в который раз позаботиться об очередном дураке. Я летел.

Скорость мне стала казаться чудовищной. Стропы вибрировали. Глаза слезились от встречного потока воздуха. Было жутко холодно. И еще я дрожал… не от холода, нет. От какого-то жуткого чувства возбуждения. Перевозбуждения. Меня буквально трясло и я не мог с этим ничего поделать. Я все свои силы положил на то, чтобы удерживать руки на кольцах управления и не дергать ими резко. Я не знаю, сколько длился мой полет. Из всего осознанного мной в небе я помню только явственно одно. Я летел над рекой, когда меня пронзила мысль, что если я перелечу через нее, то уже не смогу вернуться к Насте и машине. И вот на этой страшной для меня скорости я начал поворот. Скоростные атракционные горки отдыхают. Я так и не понял, как я оказался в одной параллельной земле плоскости с крылом. Вот тут-то я и испытал чувство свободного падения, когда после резкого поворота я буквально, как на качелях стал раскачиваться на стропах. И как это раскачивание остановить я не знал. Оно прекратилось само, когда я инстинктивно натянул оба шнура управления и почувствовал, как через некоторое время начинаю терять высоту и набирать скорость. Отпустив шнуры, я опять продолжил свой, ставший слишком стремительным, полет теперь уже строго обратно к холму. Наверное, именно вот эти последние минуты полета до посадки были самыми мной прочувствованными. Я лихорадочно думал, как на моей скорости можно вообще приземлится, не упав. А, упав, не сломать шею. Когда мои ноги были уже в метре от земли, я снова резко вытянул оба шнура, словно руками пытался оттолкнуться от воздуха, и это сработало. Я очень резко потерял скорость и более того, почувствовал, как заваливаюсь назад. Словно кошка я искал ногами опоры и нашел землю. А теперь внимание… так мягко я никогда в жизни больше не приземлялся. Скажите бога нет - набью морду. Только он мог спасти такого дурака, как я, в его первом полете.

А потом я сидел на земле и счастливый утирал невольные слезы. Я боролся сердцем, вырывающимся из груди. Я боролся с трясущимися руками. А крыло, словно обессилив, лежало передо мной и даже не шевелилось. Я видел, как из тени холма выбежала Настя и на своих неудобных для бега туфлях неслась ко мне. Радостная, восхищенная и кажется счастливее меня.

Я утер слезы и поднялся. А она, подбежав ко мне, замерла в восхищении и затараторила что-то мне непонятное. Из всего ее потока я понял только, что это было классно, что она все видела, что я, наверное, мастер и прочая ерунда не стоящая внимания. Внимания стоили только ее сверкающие глаза. Внимания стоили ее губы, подкрашенные ярким цветом и такие улыбчивые. Даже ее руки, что казалось, жили своей жизнью, стоили больше чем слова. Я не знаю, что меня дернуло прервать ее и, даже не вылезая из сбруи, крепко к себе прижать. Я приподнял ее от земли и закружился. Запутавшись в стропах, я, конечно, упал, и она завалилась со смехом на меня. Я был так близок к ее лицу. К ее веселым глазам. К ее губам. И… не поцеловал. Не знаю почему. Не могу ответить. Помню, мне этого просто жутко хотелось. Но она смеялась, борясь со стропами, а я не хотел прерывать ее смех. Я понимал, что это был искренний смех веселья и радости. Тот смех, который может быть только искренним. Никакие театральные методы и практика не вызовут такого.

Когда мы выпутались, я разложил параплан на земле и укатал его так же, как и в прошлый раз. К машине мы шли хитро. Одной рукой я обнимал параплан, а за вторую руку меня тянула вперед Настя.

- Не полезу я второй раз. - не притворяясь, а на самом деле испуганно ответил я, когда Анастасия спросила, полечу ли я еще. - Я туда еле забрался. Думал, помру по дороге. Не с моими легкими курильщика и больными коленями делать забеги на скорость и высоту.

Я все это говорил, а она смеялась с моего напуганного лица. В машине я закурил, приходя в себя, и невольно рука у меня потянулась за бутылкой коньяка. Налив нам по чуть-чуть в пластиковые, когда-то бывшие одноразовыми, стаканчики, я отложил бутылку и поднял тост.

- За тебя.

- За меня!? - удивилась Настя.

- Да, за тебя. - утвердительно сказал я и выпил. Она улыбнулась мне смущенно и тоже выпила.

- Ой, жжет. - сказала она, прижимая ладошку к горлу.

- Насмеялась так, что ли? - спросил я, закуривая. - Воды дать, запить?

- Ну, кто коньяк запивает водой? - возмутилась смешно Настя и тоже срочно закурила. Словно ну вот все вокруг коньяк только закуривают, а не закусывают.

Скоро мы уже направлялись к дому. Мы не остановились в деревне, как намечали. Мы без остановок летели к дому. Только когда остановился на взлетном поле, куда свернул по дороге, я решил, что больше никуда спешить не надо.

Я развел костер, пока Настя изучала ангары. Костер пылал высоко и настолько жарко, что рядом было невозможно стоять. Ожидая, пока он чуть прогорит я показал девушке домик диспетчерской. Прочитал ей последние записи неизвестного пилота. Ее они впечатлили и вызвали налет тихой грусти. Она сидела как тогда Наталья, но только не вращалась. Наверное, ее раздражал скрип. Когда костер чуть прогорел, мы вернулись к нему. Я притащил два стула из диспетчерской. И мы смеялись с того, как все это выглядит. На взлетном поле стоит два стула. На них сидит отмороженная парочка и жгут костер. Ах да, еще из двух банок консервов едят с одного ножа. От смеха процесс еды становился невыносимо сложным. Я подцеплял кусочек рыбы из ее банки, держал на весу, пока она совладает с собой. И она, улыбаясь, аккуратно зубками снимала мясо и, жуя, продолжала чуть не давиться смехом. Я был не в лучшей форме. Тоже хохотал от любого ее движения. Казалось, покажи она палец и я как в детстве в таком же состоянии буду и с него смеяться. А если усложнить программу и начать его сгибать, то просто умру от хохота. Успокоиться хоть немного нам помог коньяк… ну, вы поняли, из одноразово-многоразовых длительного применения стаканчиков. Хлеб мы просто ломали, несмотря на то, что нож был в руках. Так было забавнее. Отрывать кусок за куском и пытаться мокнуть его в банку.

Мы даже наелись. А вроде ничего особого и не было. Рыба да хлеб. Ну, коньяк еще. В город мы въехали часов в пять вечера. К шести были на КПП района. Вот тогда-то мы и встретились с ее парнем.

Я ожидал увидеть этакого верзилу с автоматом, который на его фоне кажется игрушечным. Но паренек оказался невысокого роста. С темными короткими волосами, что были еле видны под пилоткой с кокардой глядящих. Он был на посту у шлагбаума. Ни я, ни Настя не спохватились вовремя, не остановились или не свернули, или хотя бы предупредили друг друга. Всю ситуацию от некрасивой концовки спасла Настя. Она, когда я остановился у шлагбаума, вышла из машины и громко, чтобы ее парень слышал, сказала:

- Спасибо вам большое! Я уж думала обратно пешком придется идти. Тут уже я сама доберусь. - И, не ожидая моего ответа, она пошла навстречу своему парню. Подбежала к нему и повисла на шее, целуя. Парень, не зная куда деться, просто нажал на педаль и шлагбаум, быстро поднявшись, дал мне дорогу. Я, не задерживаясь, поехал домой. Не смотря на такое сбитое прощание, я не переставал улыбаться и вечером, когда проснувшийся Василий опохмелялся и ужинал, давая себе зарок прекратить пить.

Я не стал ему рассказывать ничего. Просто сказал, что да, ездил, летал, понравилось и, что он зря так вчера напился и не поехал со мной. Василий кивал и отвечал, зато он вчера кажется, завербовал себе еще нескольких глядящих, которые поедут с ним.

Я рано лег спать. Понедельник надо встречать бодрым и выспавшимся. Наверное, впервые за долгое время мне снился не кошмар и что-то хорошее. Только жаль я этого не помню.

Впечатления от моего первого полета в жизни сопровождали меня всю следующую неделю. Работа давалась с трудом. Я стал невнимательным. Я стал рассеянным. Это замечали пока только мои сотрудники. Я меньше внимания уделял рабочему графику. Даже разбирая, собирая двигатели самостоятельно, я ощущал, что в моих руках кольца управления. Я чувствовал, как вибрируют стропы и все тело вместе с ними. Эти остаточные ощущения преследовали меня даже когда я обедал в столовой. Даже когда ехал в машине. Даже когда заполнял журнал учета рабочего времени. Они ослабли только ближе к четвергу, когда мы вплотную занялись решением задачи, поставленной нам начальником завода.

В тот день, объявив,. что у нас выездное заседание, мы погрузились в заводской грузовик и выехали на присмотренное к сожалению не мной место. Домик, подобранный для наших целей, прятался в глухих дворах старой части города. Он был, как и окружающие здания разрушен до цоколя. Зато помещения в цокольном этаже практически не пострадали и на нашу радость имели отдельный вход. Как я понял, раньше помещение занималось какой-то не большой фирмой. Столы и компьютеры не работающие, принтера и офисные стулья-вертушки. Мы осмотрели помещение и решили, что оно нам полностью подходит. Начальник завода был доволен, а, следовательно, наши дополнительные предложения уже смысла особого не имели.

- Сегодня тогда пусть начинают демонтаж вышки и по кускам перевозят сюда. Кран уже стоит в порту. Возьмите всех, кого считаете надежными и приступайте. - сказал он.

- Может не стоит собирать вышку полностью? - спросил мастер второго цеха. - Слишком будет заметно.

- Выбора нет. Без вышки теряется всякий смысл. Устанавливайте ее вон за тем разрушенным зданием. Чтобы не совсем рядом было.

- Я вообще не представляю, как все это сделать незаметно. - сказал я, покачивая головой.

- Если заметят, у вас все документы в порядке. Идет перевозка металла для завода.

Мы, конечно, покивали, а что тут еще скажешь. Если начальник завода себе что-то в голову вбил, то от этого его только пуля избавит.

Всю ночь я руководил демонтажем вышки на окраине города. Болты, что крепили конструкцию даже не отворачивались, а спиливались фрезами. Когда с помощью крана, пережив множество волнений и опасностей, конструкция была разобрана, я приказал всем возвращаться на завод. Ночевали в цехах. Даже я не рискнул ехать домой и привлекать внимание своими поздними поездками.

На следующую ночь уже без меня конструкцию перевезли до рассвета на предназначенное ей место. В ту ночь, когда мы еще занимались демонтажем, под установку уже выкопали неглубокий котлован, расчистив от мусора приличный участок.

Собирать ее не спешили и я, отдыхая дома, знал, что в ту ночь намечается только перевозка. Вообще я боялся, конечно, этой работы. Да все боялись, чего хитрить. Наверное, только начальник завода не боялся, только по одним ему ведомым причинам. Я знал, что в случае чего он возьмет все на себя, но думал, что это вряд ли сильно поможет остальным.

Василий, видя мое нервозное состояние, спросил, в чем дело и не поверил, что я просто плохо себя чувствую. Он даже, наверное, чуть обиделся на мою закрытость. Мне с трудом удалось вернуть нам наше прежнее доверительное отношении. Я рассказал ему уже в подробностях, как ездил летать. Рассказал про Настю и даже пожаловался, что кажется влюбился. Но о работе я не сказал ни слова. Василий откровенно смеялся с моего вида и предположил, что я просто потерялся в своих чувствах к молодой девушке. Предложив радикальный способ лечения в борделе и получив на это отказ, он даже не был удивлен. Только смеялся громче обычного.

- Ну, так в чем проблема-то? - удивлялся он. - Забирай ее к себе и дело с концом.

- Ну, во-первых, она не вещь, чтобы ее забирать или не забирать. Сама вроде себе хозяйка. Во-вторых, у нее парень есть. И думаю, не очень красиво будет так поступать.

- А раньше ты, о чем думал? - смеялся он. - Очаровал девицу своими героическими замашками на небо, а теперь в кусты? Да она небось каждую ночь о тебе думает лежит, когда с ним.

- Да с чего это? - отмахнулся я. - У нас с ней ничего не было.

- Вот потому что за вашу поездку у вас ничего не было, потому лежит и думает как бы у вас могло быть. - не успокаивался он.

Я достал коньяк и, разлив нам остатки початой бутылки, предложил выпить. Вот выпить Василий был никогда не против. Не смотря на все данные им в понедельник зароки.

- Не дури. - говорил он, закусывая помидором. Сок стекал у него на подбородок, и он неуклюже вытирал его рукавом. - Нравится тебе она, так тяни к себе. Не время сейчас нюни разводить и думать, как это будет выглядеть. Сейчас такое время, что каждый сам за себя. Да и всегда так было. Только идиоты думали, что не так… А уж в таких вопросах подавно. Какой бы он там распрекрасный не был, всегда можно показать, что ты лучше.

Мы пили коньяк и Василий делился своим жизненным опытом. Я его слушал и, как и каждый другой бы на моем месте считал, что мне его знания не пригодятся. Что у меня совершенно другая ситуация. Мне даже удалось забыть о том, что мы все под топором ходим, приняв участие в авантюре начальника завода. Я всерьез переключил мысли на Настю и был просто шокирован открытием.

Я не мог думать о ней без странного томящего состояния в груди. Я вспоминал ее улыбку и смех и всерьез был готов сорваться в клуб, помня ее слова, что она каждый вечер там проводит. Но я терпел и только улыбался на странно жесткие советы Василия и просто пил коньяк. Ну а что? Была бы это моя первая в жизни любовь, я бы может, и не знал, как бы с этим бороться. А так… надо просто пересидеть, пить коньяк, стараться не видеться. И чувство ослабнет, испарится…

Но, даже усыпая с шумящей от коньяка головой и отгоняя сомнительные мысли, я не переставал думать о ней.

Утро воскресенья началось у меня рано. В восемь утра я выехал из дома и поехал на нашу строительную площадку. Там уже вовсю кипела работа. Конструкция собиралась с помощью новеньких болтов и еще на случай попыток демонтажа сваривалась кусками арматуры. К обеду оставалось поднять только самый верхний участок вышки, и мы устроили получасовой отдых.

- Ой, чувствую затеяли мы дурь и дурью это все кончится. - жаловался мастер третьего цеха.

Я пожал плечами и спросил у рабочего, сидевшего с нами, спички. Закурил и, выдыхая, сказал:

- Дело-то правильное. Только вот делается через одно место. Надо было продолжать долбить глядящих, чтобы разрешили законно установить.

- А думаешь, разрешили бы? - с сомнением спросил мастер.

- Наверное. Если это у них под контролем, то почему не разрешить. Хотя, как уже говорили и не раз - если бы это им было надо, давно бы запустили. Мастер кивал и смотрел на нашу башню.

Дособирав вышку и установив почти на самом верху аппаратуру, люди, разматывая мотки проводов, начали спуск. Мы уже заранее позаботились о маскировке кабеля и теперь просто смотрели, как его соединяют с другими участками и укладывают в неглубокую траншею, сразу засыпая и притаптывая. Метров двести от вышки до присмотренного нами подвала превратились, чуть ли не в полкилометра кабеля. Когда мы добрались до помещения, в нем уже закончили монтаж аппаратуры, и начальник завода, довольно улыбаясь, лично соединил втянутый нами кабель через окно с непонятного мне назначения ящиком.

В подвале, в котором в срочном порядке заколотили все окна, понавесили для изоляции какое-то тряпье и картон, тестово запустили генератор. Ожившие стрелки показали получаемое напряжение и контрольная лампа, подключенная к цепи, загорелась к нашей общей радости.

- Мощности, конечно, будет не много. Но что бы накрыть город больше и не нужно. - рассуждал начальник завода.

Он достал из сумки водку, минералку, закуску и, передав это рабочему, попросил накрыть столик. Мы отпраздновали наши успехи, и начальник поблагодарил нас, сказав, что наша работа окончена и что теперь его приятель займется уже самой аппаратурой. Я был доволен тем, что принимал участие в таком, пусть и очень рискованном, но важном деле. Мы не стали сильно задерживаться в аппаратной, как ее теперь величал начальник завода. И ближе к пяти часам вечера разъехались. Я лично направился прямиком домой.

Василия не было. Не было и записки от него, где его искать, коли захочу провести с ним вечер. Да я не сильно и расстраивался. Приняв душ и постирав свою робу, я переоделся в военную форму и поехал в клуб… как вы понимаете, с надеждой увидеть там именно Настю. Но в зале ее не оказалось. Было еще слишком рано для этого. Я не стал тоже задерживаться в клубе и поехал в кинотеатр. Подошел к билетному окошку и заглянул внутрь. Конечно, она была там. На разлинеенном листе со стилистичным изображением мест в зале она делала какие-то пометки и не сразу отреагировала на мой привет. Но когда подняла голову и осознала, что перед ней я, то заулыбалась и сказала, чтобы я прошел к ней в кассу.

- Подожди. Мне осталось только последний сеанс обслужить и пойдем… ты ведь за мной?

- Ага. - кивнул я. - Я подумал, что если ты не сильно спешишь домой, то я мог бы тебя проводить хоть немного.

Она улыбнулась мне и повернулась обратно к работе. Потом пересчитала билеты и что-то записала. В окошко ей протянули деньги и она, приняв их, спросила один или два билета нужно незнакомцу. Тот ответил что два и в конце зала. Она выдала билеты, проставив на них от руки места, и вычеркнула эти номера из своего списка.

- Не сложная работа, видишь. - сказала она мне. - Сиди, выписывай. Вечером кассу сдай. Что я тут делаю, никого не волнует. Могу книжку читать, могу чай пить. Вон, кстати, угощайся… это чайник электрический. Быстро греет воду. Включай. Я тебя чаем угощу. Я включил чайник, и тот буквально сразу зашумел.

- Ты сегодня летал? - спросила она, разливая по двум большим кружкам кипяток. - Извини, заварка только такая, россыпью.

- Да ничего, - сказал, наблюдая, как чаинки плавают по поверхности, выпуская из себя медленно опускающуюся заварку. - Неа. С утра на заводе собрание было. Пришлось пол дня там убить. А потом уже поздно было. Да и погода. Моросит с утра с самого. Не в смысле, что это меня бы остановило, но все равно неприятно. Да и одному… Она усмехнулась и сказала:

- Ой, ты бы знал. Мой на меня волком потом еще дня два смотрел. Ему видите ли показалось, что я слишком сильно тебя благодарила. - улыбаясь, она села обратно за кассу. - Если у него что-то переклинит и он как встарь придет меня с работы встретить, мы уже не отмажемся. Я как минимум буду в его глазах шлюхой, ну а тебя он просто убьет. Я засмеялся и сказал:

- И это учитывая то, что между нами ничего не было. Она притворно возмущенно заявила:

- Как это ничего не было? А кто меня прикармливал там на поле? А кто меня просто нагло обнимал и чуть не лапал?

- Фу, глупость какая. - сказал я, смеясь.

- Теперь, по его мнению, вас рассудит только дуэль! - заявила она.

- Так он что знает все?

- Я что полная дура? Зная его характер, рассказывать о таком? - она фыркнула и отпила из кружки.

- И как ты с ним живешь? - покачал головой я.

- Ну, ты-то мне руку и сердце не предлагаешь. Хотя после того, что с нами было. - она мечтательно протянула последнее слово. Я невольно засмеялся.

Когда ее работа окончилась, а ее парень так и не пришел, мы закрыли кассу и вышли из кинотеатра, сдав управляющему ключи. Она забралась ко мне в машину, не вспоминая того, что я должен был ее проводить пешком.

- Поехали куда-нибудь. - попросила она.

Я даже не стал спрашивать куда. Просто завел машину и покатил с выезда из района. Вопросов мне никто не задал, куда это я в комендантский час намылился, да еще не один. Только солдат на КПП попросил быть осторожнее и не гнать по улицам, чтобы я смог вовремя остановится по требованию глядящих. Я кивнул, поблагодарил его за беспокойство и покатил дальше. Я вез ее в порт.

На пропускном пункте в порт я сказал, что приехал к своему приятелю, одному из капитанов. Меня сначала не хотели пропускать, но потом, когда связались с моим знакомым, пропустили и мы закатили за шлагбаум. Проехались мимо их транспортного двора и выкатили прямо на пирсы, вдоль которых выстроились двумя-тремя бортами друг к другу рыболовные суденышки. Среди этого многообразия я искал только один знакомый мне корабль, на который мы втихаря без заявок ставили дополнительные двигатели для лебедок. Нашел я его в конце причала и, остановившись, вышел из машины. Настя тоже вышла и сказала:

- Если бы не запах, я бы сказала красотища.

Запах рыбы, и правда, был настолько сильным здесь в ущелье между суденышками, что даже легкий ветерок от воды не развеивал его. Но зато все остальное было великолепно. Небо очистилось еще вечером, и теперь было наполнено необычно яркими звездами. Их густая шаль манила и кружила голову. Я бы так и стоял, рассматривая небо, если бы меня не окликнул знакомый мне голос.

- Здорово! Наверное, последние медведи передохли, раз ты сам приехал. О, а кто это с тобой. - Я смутно видел фигуру знакомого, стоявшую в тени кормы одного из корабликов. Упираясь руками в леер, он рассматривал нас и кажется, судя по голосу, улыбался, радуясь видеть меня. Махнув в приветствии рукой, я пошел по пирсу к нему. Настя, осторожно ступая по бетону, следовала за мной. Остановившись у края, я смотрел на приятеля и представил моей подруге этого морского волка.

- Это Виктор. Рыбак. Хозяин своего судна. Работает на глядящих просто, потому что нужна горючка. Так бы он давно слинял отсюда.

- Горючки полно! И меня никто и не держит. Судов у них много. - Сказал, смеясь cверху, приятель.

- А это Анастасия. Настя. Не обижай ее. Я знаю, как ты относишься потребительски к женщинам. Он засмеялся и сказал нам:

- Не слушайте его Настя. Я очень люблю женщин. Причем всех. Поднимайтесь.

Сняв цепочку, что закрывала проход между стойками лееров, он сам медленно и аккуратно спустил нам сходни, сделанные из трех сбитых досок. Я принял их снизу и опустил на бетон.

- Ну, - сказал я Насте. - Вперед?

- А она не соскользнет? - спросила девушка, указывая на доски.

- Это скорее он. - Поправил я ее. - Трап. Он сверху закреплен, чтобы нижний конец при качке у стенки свободно скользил по бетону.

- Мне страшно. - сказала Настя и капитан наверху чуть усмехнулся негромко. Слыша этот смешок, Настя собралась и очень быстро взобралась по доскам с поперечными брусками наверх. И там немедленно попала в объятья моего приятеля.

- Вах, какая красавица! - услышал я его и поспешил наверх.

Настя уже сама освободилась от объятий и, поправляя на себе кофточку, сказала:

- Я бы и так не упала. Улыбаясь и пожимая мне руку, приятель сказал:

- Ну, пошли ко мне. Рад. Очень рад, что вы приехали. Что-то мне совсем скучно стало последнее время. Наверное, весна на меня так действует. Пошли, я вас угощу контрабандой. Под ноги красавица гляди. Палуба знатно отличается от земли. Спотыкнешься, не соберем.

Я взял Настю за руку и повел ее, осторожно нащупывая дорогу перед собой в почти полной темноте. Виктор уже ушел вперед и я слышал только шум отрываемой двери впереди. Буквально через полминуты на его судне, стоявшем третьим бортом, загорелся свет, и он снова вышел нам на встречу. Идти стало легче. С первого кораблика на второй мы просто спрыгнули, до трапа между судами надо было бы идти на нос. Зато вот судно Виктора было выше бортом и Настя стояла, не понимая, как ей туда забраться. Виктор, держась за железный леер, склонился и протянул вниз руку.

- Держитесь Настя, я вас подтяну.

Но она не доставала до его руки и я, не спрашивая разрешения, взял ее за подмышки и приподнял. Невольно мои пальцы коснулись ее груди под свитером и мне показалось, что пальцы получили от этого прикосновения необычное удовольствие. Настя была уже наверху и они вместе смотрели на меня.

- Настя, а зачем нам этот пролетарий нужен? - спросил, шутя, Виктор. - Я капитан! Почти дальнего плавания. Разве вас не привлекает моя романтичность? А он? Сидит, ковыряется с движками на заводе. Скукота. Давайте его там и оставим.

Смеясь, Настя стала убеждать, что я хороший и даже больше романтик, чем Виктор, что я даже на параплане летаю и, что она это лично видела. В общем, ради истории про параплан меня втащили на борт его кораблика.

- Пошли в кубрик.

Мы вошли в спальник, где по периметру в два этажа были подвешены койки. Посреди каюты стоял заваленный бумагами, карандашами, другой канцелярской мелочью стол. Железные ножки стола, привинченные к полу, не давали тому сдвигаться даже в сильный шторм. Но вот насчет того, что было на столе… весь он был в каких-то подтеках, царапинах.

- Садитесь. - сказал Виктор, указывая на лавки вокруг стола. - Сейчас соберу нам что-нибудь выпить и закусить. Вяленой рыбы хотите? Чего улыбаетесь? Что еще у капитана можно найти в избытке? Не жарить же сейчас?

- Нет, не жарить. - Успокоил я его. - Давай что есть. И ты обещал контрабанду. Он полез в подкоечный рундук и, не оборачиваясь, сказал мне:

- Открой иллюминаторы, я тут накурил.

Повозившись с закрутками, я поднял тяжелое стекло в железном обруче и закрепил его на стене другой закруткой.

- Чего один-то? Все открывай. - Услышал я и открыл все четыре иллюминатора в кубрике.

Почувствовался сквозняк, очищающий атмосферу помещения. Рыбный запах никуда не девался, но мы как-то привыкли к нему.

Стол Виктор накрыл скромный, но приятный. Насчет вяленой рыбы он пошутил, оказывается. На столе появились конфеты, шоколад, ром и вермут. Узнав, что Настя голодная после работы, он принес с камбуза сковородку с холодной гречневой кашей и тушенкой. Спросив подогреть или нет, он получил отрицательный ответ и мы еще минут десять болтали с ним, попивая ром, пока Настя ела. Только когда она чуть отодвинула сковородку, Виктор спохватился о хлебе. Но он уже не понадобился.

Сказав, что в кубрике душновато не смотря на открытые иллюминаторы, Настя попросила пойти на палубу. Разлив по кружкам себе рома, а ей вермута, мы поднялись наверх и на корме стояли втроем и курили, рассматривая портовые освещенные здания прямо перед нами.

- А ты чего так в общагу-то вашу не перебрался? - спросил я.

- Да я не сторонник вообще общаг, коммуналок. Есть у меня дом. Пусть на плаву, но свой. Я его на время выходов в море делю с командой. Но это только мой дом. Я собственник. Настя спросила его:

- А как вы стали хозяином корабля? Усмехнувшись, он сказал:

- Как-как. Пришел, взял и сказал, что мое. Я же не отсюда. Я с севера, от самой границы корабль пригнал. Там у нас было предприятие. Рыбу ловили. Замораживали. Отправляли по городам. В принципе даже не плохо жили. В Последнюю ночь мы в море были. Я же простой матрос был. Ну, немного знал о навигации, о рыболовной ловле. Сама понимаешь, за пять лет, что я ходил в море, волей неволей осилишь все. Вернулись когда к себе, мы уже знали, что прошла война. И даже предвидели, что встретит нас на берегу. Все мрачнее тучи были, когда на берег в разрушенный городок сошли. Там мало кто выжил. Два резонатора на один такой городок, это много. Больше чем надо. Буквально на второй день в город вошли северяне. Мои все ушли по суше. Я один в городе остался. Ночью пробрался в порт и без огней вышел в море. Через сутки без приключений был здесь. Повезло. Ни наших кораблей, ни северян не встретил. Только видел на горизонте бой был утром ранним. Но я каботажным шел, далеко от берега не отходил. В город пришел быстро. Тут тогда из шхун только моя, да еще пара стояла в ремонтном доке. Вот уж никогда не думал, что главный порт города станет рыболовной базой. Когда пришвартовался, здесь никого из руководства не было. Только люди потерянные и беспомощные. Меня вообще никто не спрашивал кто я, откуда и почему у меня свой корабль. Всем не до меня было. На севере война началась. Тут начался голод. Страшный голод. На этом голоде я и приподнялся неплохо. Я за два дня набрал команду себе. Требование было простое: каждый, кто хочет ко мне, пусть тащит соляру. Я беру тех, кто принесет больше всех. У остальных солярку забираем и расплатимся по возвращению уловом. По десять кило рыбы за десять литров. Это было щедро. Более чем.

Даже я не знал этой истории. Стоя на свежем воздухе и в темноте слушая его простой без изысков рассказ, я думал, что не только Виктор приподнялся на голоде в городе.

- Раньше у нас были хитрости свои. Снимки с космоса детальные. На севере, ой, как нужна ледовая разведка. Воздушная разведка рыболовная была. Тут же мы выходили вслепую, только эхолот и другие приборы, что были на борту. У меня слабое судно по вооружению техническому. Даже радар, хоть и есть, но такое дерьмо. Выползли и начали слепую ловлю. Короче, в море проторчали неделю, прежде чем трюм забили и по ящикам расфасовали. У меня команда вообще «караси» были. Ни разу моря не видели. Повезло, что погода стояла нормальная. Думаю, что с той командой я бы не вывернулся из шторма. Но повезло, как я уже говорил. Вернулись в порт счастливые, уставшие. Тут-то и началось самое интересное. Расплатились с теми, кто соляру нам подогнал. И стали торговать рыбой прямо с борта. Нашлись перекупщики, барыги. Сначала продавали только за то, что было жизненно необходимо. Солярку. У меня вся палуба была в бочках. Мы их поднимали, крепили. Потом стали продавать за золото и камни. Десять килограмм за гайку. Пять килограмм за солидную цепочку. У меня вот такая шкатулка была этого дерьма…

Он показал руками размеры сундучка с сокровищами. Настя как-то подозрительно молчала, только курила, не глядя на него.

- Ух, было весело. В море выходили на неделю, потом три дня на берегу отдыхали. Оружие себе завели, чтобы от любителей халявы отбиваться. Потом с мэрией договорился и из дока забрал второй корабль. Подобрал экипаж на него. Стали на пару ходить в море. Я за него расплачиваться должен был в течении года половиной улова. Хорошо жили, ни в чем себе не отказывали. Я тут развернулся, пока глядящие не пришли к власти. Ну, а как пришли, так сразу стали вопросы задавать ненужные. Откуда у меня корабль да на каком основании я его присвоил. Хотел откупиться, да не брали золото, у самих видать много было. Единственное, что спасло мой корабль для меня, это то, что второй я почти наполовину выкупил у мэрии. Я сказал хорошо. Заберите, этот второй, но оставьте мне мой кораблик. Они губами пожевали и через неделю разрешили. Правда, сказали, чтобы я теперь за ловлю и торговлю налоги платил или сдавал бы весь улов рыбзаводу, что они тут развернули. Я сначала думал вообще уйти в море от них подальше. Нашел бы себе место где-нибудь. К тем же северянам подался бы. Но потом посмотрел, что при глядящих хоть через жопу, но жизнь налаживается. Порт отремонтировали. Флотилию собрали. Со всех концов страны экипажи собирали. Со многими я подружился. Да так и остался тут. Единственный хозяин своего корабля. Второй мне не дают. Глядящие вообще подозрительно к частной собственности относятся. Их можно понять. Владение чем-либо дает частичную свободу.

- То есть, не продают? - спросила Настя.

- Неа, не продают. Валюта для них это единицы. Которые они сами и штампуют. Зачем им, скажи на милость, продавать мне корабль за их же единицы. И за золото не продают. Их у них тоже не мало, думаю. Зато, говорят, если я, так скажем, пригоню новый корабль для флотилии, то следующий я смогу взять себе. Да я им что, капер? У кого угонять? Я на своей шхуне ни от кого уйти не смогу. Короче, бредовая ситуация. А одного корабля мне мало. Гораздо удобнее конвейер было бы сделать. Двумя ловить, в один перегружать и отправлять его на базу, чтобы он потом пришел, сменил меня в море.

- Странно, что они вам вообще хоть один корабль оставили за то, что вы делали. - сказала Настя, и я вздрогнул. А Виктор засмеялся и понял Настю, даже не переспрашивая.

- О, какая ты Настюшка, оказывается.

- Я попросила бы не так ласкательно… Я, закуривая, сказал:

- Насть, извини… ты… Виктор перебил меня смехом и заговорил, обращаясь только к Насте:

- Извини, конечно. Ты, наверное, и, правда, меня считаешь, что я мародер… больше того, крутой пират, захвативший чужой корабль и присвоивший его себе. Но ты забываешь, что северяне, отступая, угнали все к себе. И не забери я этот кораблик, он бы достался им. А так послужил еще нам. Ну, хорошо не нам, а мне. Ты осуждаешь, что я продавал голодным людям рыбу за золото? А за что еще можно было продавать, если обычные деньги ничего не стоили, а глядящие не штамповали еще свои единицы. Или я должен был раздавать мой улов бесплатно? Это золото можно было под ногами собирать в городе. То есть со мной расплачивались буквально дармовщиной. Для многих это золото ничего и не стоило. Да и время было такое… мэрию никто не слушал. Мародеры были кругом. Если ты не помнишь, то даже здесь в порту всем командовали бандиты. И я им платил за то, что тут швартовался и продавал улов. Что же мне в море оставаться постоянно или на мель выбрасываться? И не забывай, что именно я дал идею рыболовного флота с базой в городе. Так почему бы мне, не поняв ситуацию, было не оставить то, что было бы и так потеряно, но что приносило так или иначе пользу городу?

Настя хмыкнула, но ничего не сказала, а Виктор, допив залпом сладкий ром, сказал:

- В разные времена разные правила и законы. Я же не ушел в море на запад. Остался тут. Или, ты думаешь, там бы я хуже жил? - он положил ей руку на плечо и сказал. - Так что не считай меня полным подонком. Хватит того, что меня глядящие таковым считают. Если меня еще и молоденькие красивые девчонки начнут таким видеть, то вообще останется только повеситься. Давай не дуйся на меня, пошли в кубрик, выпьем, я тебе расскажу, как ходил на запад в набег на один городок.

Я с усмешкой заметил, как Настя благосклонно улыбнулась и пошла, ведомая моим приятелем. Я еще немного постоял на корме. О чем думал, не помню. Кажется, просто смотрел на звезды и их отражения в черной воде гавани. Воздух, наполненный запахом рыбы и солярки, не раздражал меня. Наоборот, манил. Мне, наверное, больше всего хотелось остаться здесь, на корабле. Чувствовать, уходя в море, что я ни от кого не завишу. Что моя судьба в моих и только моих руках. Что мне не надо прятать мои большие и маленькие секреты от глядящих и стукачей. Что мне не надо скрывать эмоции. Наверное, именно там, на корме чуть покачивающегося корабля Виктора я осознал, что сильно изменился. Не могу сказать, что сильно поумнел. Или стал сильнее. Или хитрее. Просто я стал чуточку другим. Словно преодолел некую ступеньку. А может, это было остаточное чувство первого полета. Ведь небо изменило меня. Я понял, что в мире есть вещи, которые всегда спасут душу, даже если она погрязла непонятно в чем. И великая вещь - небо. Дневное небо, сверкающее, греющее солнце. Небо, наполняющее крыло и держащее тебя в себе. Ночное небо. Захватывающее и величественное. Поглощающее душу без остатка. Несущее мечты и желания, которые встретить в себе днем можно крайне редко.

Я очнулся, когда услышал звонкий смех Насти из кубрика и подумал, что надо бы обратно в город. А то, чего гляди, простые неприятности для нее от ее парня могут оказаться серьезными проблемами.

Но уехали мы не сразу. Пришлось дослушать, как рыболовы превратились в диверсантов, что совершали мародерский набег на прибрежный город другой страны. И как они с полным трюмом всякой всячины пробирались, чуть ли не прижимаясь к берегу. Как потом долго объясняли глядящим, что пришли пустыми, что улова не было и вообще не должен волновать их частный рыбак. И как потом ночами перетаскивали из трюма груз в бывшую портовую гостиницу, оставшуюся без двух верхних этажей и превратившуюся в общежитие.

Когда Настя узнала, что именно они притащили из-за границы, она не могла успокоить смех до самого КПП района…

- А что? Ты не знаешь, как лихо разошлись резиновые женщины… да и порнокассеты, и журналы влет ушли… у наших в общаге у многих стоят телевизоры и плееры, после того как генераторы запустили. У КПП Настя только восхищенно сказала:

- На что только люди из-за заработка не идут.

- А что, резиновая женщина, неплохое плавсредство на случай крушения корабля. - смеялся я. - Многофункциональное, так сказать.

Я остановился за пару поворотов до ее дома, и мы еще сидели с ней и обсуждали другие мелочи, житейские.

- Странно, весь мир, за исключением некоторых стран третьего мира, в хаосе и разрухе, а люди непонятно о чем думают.

- А о чем они думают? - пожал плечами я. - О том, о чем всегда. Наверное, не было эпох, когда об этом не думали. И не важно, разруха вокруг или процветающая страна. Люди буду искать наживу во всем. Люди будут в угоду собственной лени развивать прогресс. Люди будут воевать… всегда.

- Люди будут влюбляться. - сказала тихо Настя.

- Да. - Кивнул я. - Люди будут влюбляться. Будут ради любви делать глупости.

- Но не все? - спросила она, смотря на меня.

- Ну, наверное, есть те, кто обладает железной волей. Они не поддаются на действие гормонов, феррамонов… или чего там еще. Но я таких не видел в своей жизни. И я сам не такой.

Она странно посмотрела на меня и, словно разглядывая какие-то черты, ранее не замеченные, открыв дверцу, сказала на прощанье:

- Ну, пока? Целоваться не будем на прощанье. - Мы засмеялись и она договорила: - Заглядывай ко мне после работы. Мне так этот клуб… вот здесь уже. А с тобой интересно. Пока.

Она закрыла дверцу и я включил дальний свет, освещая ей улицу. Отойдя метров на двадцать, она повернулась и, идя спиной вперед, несколько раз помахала мне рукой.

Я был в диком шоке, когда, войдя домой узнал, что уже половина пятого утра. Быстро время пролетело. И мне стало страшно за Настю. Что ей сейчас придется пережить от ее парня. Я настолько был напуган за нее, что думал одеться и поехать к ее дому, может, если что, понадобится мое вмешательство. Просто поговорить с ним, что ничего у нас с ней не было. Интересно, он бы поверил в это? Я бы нет. Я верю в простую дружбу между девушками и парнями. Но как-то не вязалась она с тем чувством, которое я испытывал к Насте. Это было не желание обладать ей. Это было простое тихое счастье, если она была рядом просто. Такое спокойствие наступало в душе. Меня уже не волновало ничего, когда она была со мной в машине. Ни разрушенная планета, ни изувеченные континенты, ни города могильники, ни бедствующие вокруг люди не всплывали в моей памяти, когда я был с ней. Усыпая, я был вынужден признать, что влюблен. И это всего после трех встреч. Двух вечеров. С мыслью, что так не бывает, я уснул.

Я был серой полевой мышью и бежал по своей тропе меж колышущихся высоких стеблей хлеба. Шум, стоявший у меня над головой, оглушал и притуплял мои чувства. Только запахи еще были мне доступны, но не слух. Я не очень боялся. Высокие колосья защитят меня от летучих хищников, а от наземных я ускользну в траве и как обычно замру, пока не минует опасность.

Самое опасное место, это была опушка леса. Расстояние от посевов до леса было незначительным, метров десять, но их еще надо было проскочить. А там под корнями моя нора.

Когда сквозь стебли я уже увидел открытое пространство, я снизил скорость и совсем остановился, прячась за сорняками. Я нюхал воздух и всматривался в темный лес. Не сверкнут ли где глаза. Сверкание, это сразу опасность. Только у опасности светятся во тьме глаза. Я долго просидел, выжидая не начнется ли движение какое-либо. Хищники не железные, они могут долго в засаде сидеть, но не вечно. Даже если мою тропку заметили, высиживать ради меня всю ночь они не будут. Выждав, как мне показалось, достаточно времени, я рывком с места, выбрасывая задними лапками комочки сырой от росы земли, ринулся к лесу. Я был быстр. Не многие бы уследили за моим движением. Скорее я бы слился для них в серую молнию, струящуюся по земле.

Я уже видел корни, под которыми был мой дом. Где меня ждала подружка с моими детьми. Шестеро. Шестеро будущих родственников, которые будут меня узнавать и признавать старшим. Шестеро, чьи дети тоже будут признавать меня за своего и не прогонят из своей норы, когда придет беда и надо будет укрыться от хищника. Дом был так рядом, когда мои бока пронзила страшная боль и всего меня буквально вкатало в землю. Следующая боль пронзила мне шею и я чувствовал, как рвутся с хрустом мои сухожилья, выбираемые из нее. Последнее, что я мог сделать для тех шестерых, это закричать им о своей боли. Я никогда не узнал, услышали они меня или нет. Мою шею буквально перекусил страшный клюв совы и под хруст собственных позвонков я умер.

В понедельник с утра станция трансляции была с утра опробована, а в обед я уже был арестован. Меня поместили в одиночной камере городской тюрьмы. Ничего мне, конечно, никто не объяснял. До ночи меня никто не беспокоил. Когда за окном стемнело, двери камеры с лязгом открылись и ко мне внесли стул, и следом за солдатом вошел глядящий в штатском, но явно в высоком чине.

- Здравствуй Артем. - сказал мне незнакомец, присаживаясь. - Разговор у нас будет недолгим. Я оставлю тебе ручку и бумагу, и ты сам все подробно распишешь, кто руководил установкой трансляционной башни, какая была в этом твоя роль и, почему вовремя не доложил. Все понятно? Эти три вопроса постарайся изложить подробно. Это важно. Если что еще важное на твой взгляд вспомнишь, тоже пиши. Но сильно не старайся. Всех уже обработали, все дали показания. Начальник завода попытался покончить с собой, но вовремя успели. Мы ему такого удовольствия не доставим, самому уйти. На вот…

Он протянул мне стопку чистых листов и ручку. Я замер перед ним с этим в руках и не знал что сказать.

- Ах, да. Тебе тут не на чем писать будет. Пошли, за стол дежурного сядешь.

Он поднялся и вышел из камеры. Я последовал за ним. Дежурный офицер на этаже за решеткой поднялся, уступая мне свое место, и я сел, задумавшись о чем и как писать. Глядящий отдал распоряжение, чтобы меня, как закончу, отправили бы спать в камеру, а утром не поднимали и койку не закрывали. Офицер кивнул, поняв какое ко мне отношение, и все время пока я писал, ни разу не побеспокоил меня. Я закончил только через час. Оставил ручку и исписанные листы офицеру, а сам пошел в камеру. Меня заперли, конечно, но как-то так с ленцой, словно не было в этом никакой необходимости.

Я не спал. Я лежал и думал чего мне больше бояться. Того, чего я опасался до того как ко мне пришел глядящий, то есть обвинения во всех грехах, включая предательство родины в виде создания транслятора для передачи за границу секретных данных. Или вот такого странного отношения ко мне. Я впервые осознал, как близко нахожусь если не к смерти, то к очень долгим каторжным работам. Я уже прощался со своей прошлой жизнью. Я прощался с машиной. С моими уютными комнатками. С Василием - моим единственным другом. С Натальей и Олегом, которых теперь-то точно не увижу никогда. Где бы они ни были. И самое горькое мое прощание было с Настей. Я буквально видел ее перед глазами. Как она испугается, узнав о моем аресте. Как будет думать о своем спасении. Как ее будут вызывать на допросы. А она будет дотошным уродам следователям доказывать, что мы даже любовниками не были. Я представлял ее слезы и мои кулаки сжимались до хруста. До боли. Я не знаю, как я победил свое перенапряжение. Наверное слезы, что потекли из моих глаз дали разрядку нервам. Я вдруг резко успокоился. И в моей голове крутилась только одна мысль. Только бы Насте хватило сил все отрицать. Тех, кто не ломается и верят сами в свою правоту отпускают. Она ничего не знала. Она не имела со мной никаких дел. Ей надо просто не поддастся на уговоры и вообще ни в чем не сознаваться из того, что ей предложат. Даже в малом. Согласится на малое выдуманное зло… и следователь доведет дело и против нее.

Вот так я и лежал. Мысли, путанные, отрывочные, не хотели выстраиваться. И я совершенно не мог думать о себе. Я не представлял, как завтра буду говорить со следователем.

Утром, часов в одиннадцать меня покормили холодной кашей и холодным чаем без сахара. Когда я поел, меня повели в следственный корпус. Я был удивлен тому, что комната, в которую меня ввели, была забита офицерами, гражданскими, и что в ней стоял такой кумар папиросный, что в пору было бросать курить. А зачем? Подышал и норма.

- Заходи Артем. - сказал мне знакомый голос, я с ужасом узнал в говорившем Василия. - Вон стул у стены. Сиди, мы тут думу думаем. Понадобишься спросим. Я сел и конечно сразу же понадобился.

- Что у тебя тут написано. - сказал вчерашний офицер. - Какого хрена вообще все это затевалось? Ты что сам думаешь?

Больше всего меня подмывало сказать «А что вам ответил начальник завода?», но я естественно так не сказал, а просто повторил вчерашнее письмо, и добавил от себя:

- Начальник-то в принципе был прав. В городе нет ни одного транслятора. Идея как таковая была грамотной. Пустить музыку на волнах… дать людям именно в городе слушать хоть что-то. Старые записи. Да и сами подумайте, ну хорошо сейчас войны нет. Но нужна же нам система глобального оповещения. Да даже ерунду пустить за пятнадцать минут до комендантского часа, уведомить об этом, и сколько пьяных дураков передумают идти за очередной бутылкой к соседям. - Я говорил спокойно, мягко, совершенно не волнуясь. Точнее, зажав свои нервы так, что они забыли, что такое волнение. Я ведь говорил даже не о том, что было в моем признании, а от себя, а потому нужно было следить не только за тем что говоришь но и как: - Идея с транслятором несомненно правильная идея. Поверьте, я по себе знаю, что когда наступают зимние вечера с керосинкой, такие глупости в голову лезут. А будь у меня приемник, всяко было бы полегче.

- Какой приемник?! - воскликнул офицер. - В городе нет электричества. И никто не собирается его туда проводить. Тут я уже просто невольно пошел в противоречие с ним.

- Да это мы сейчас не собираемся его проводить. Завтра уже скажут для безопасности осветить улицы, чтобы на патрули не нападали и будет ток в городе. И что, думаете не будут подключатся к нему умельцы? Будут. Так чем устраивать комедию, проще станет официально разрешить тянуть всем ток к себе. - Я подумал и сказал. - Да и сейчас в общагах народ сидит порнуху вечерами смотрит, а потом втихаря в городе то насилует, то сифилис на дешевых проститутках подхватывает. За всеми же не уследить. Хочется, но не получится. Так я бы еще телевизионный передатчик установил. Будь моя воля. Проще контролировать самому, если сам сделал, чем ждать вот такие неучтенные передатчики.

- Тебе не кажется, что тебя заносит? - спросил меня Василий.

- Я говорю то, что думаю. Если я не прав, скажите мне. Что проще? Сделать и держать под контролем, чем не сделать и дать возможность сделать другим, тем, кому мы не указ. До западной границы полтысячи километров. Вы чего, ждете, пока там очухаются и направят на нас передатчики?

- Там уже год передатчики работают! - сказал мне офицер. - Поэтому ни о каком радио и речи идти не может. Хватит нам того, что матросня на своих шхунах всякую чушь про нас слушает. А потом разносят слухи. Я задумался над этой вещью и честно признался, что такого не знал.

Обсуждение дальше шло без меня. Я только сидел и, закурив сигарету Василия, слушал тихую перепалку. Итог ввел меня в ступор:

- Ну что? Выпускаем? - спросил незнакомый мне офицер тоже в чине полковника, как и Василий. - Этим троим мастерам недонесение рисуем. Начальника завода оставим пока тут. Рабочих просто надо сменить. Всех, кто участвовал. Этого умельца народного, который аппаратуру настроил, тоже тут оставляем. Надо хоть какое-то решение. Меня же сегодня спросят. Василий смотрел на него изучающее и сказал:

- Чего спешить-то? Куда торопимся? Успеете доложить. Надо сделать так, чтобы не казалось, что вы прощелкали, как у вас подносом вышку перетащили с одного места в другое. Вам же влетит. Я что, о себе думаю? Я на днях прыгнул в машину и к себе… а вы тут еще долго объяснительные писать будете.

- Ну, а что ты предлагаешь? - спросил его оппонент. Василий обратился к офицеру, что вчера мне приносил бумагу:

- У вас есть доверенные внештатники на заводе? - дождавшись уверенного кивка, Василий сказал: - Вытаскивайте их сюда. Пусть пишут задним числом доклады о деятельности начальника завода и вот этих трех мастеров. Оформите дело, скажем, неделей назад, чтобы сроки не вышли на подачу на рассмотрение. Нумерацию подбейте. Литеру какую-нибудь присобачьте к номеру. Потом в деле впишите, что приняли меры по задержанию в связи с окончанием их работ и успешного запуска аппаратуры. Дальше вписывайте решение о выпуске всех, кроме умельца и начальника завода и спокойно отправляйте дело дальше на рассмотрение. С нашими общими комментариями и обязательно доводы Артема туда. Пусть знают, что не все сотрудники согласны. Это надо сделать. Они привыкли, что все единодушно. Ну, так пусть поломают голову, когда несколько сотрудников службы напишет такие вот убедительные записки.

Я сотрудник? Сказать, что я испытал шок, не сказать ничего. С каких пор я сотрудник?

Сидя в машине Василия спустя два часа нервотрепки в кабинете, я спросил его об этом:

- Ну, а как тебя еще прикажешь числить у себя, если именно ты делал постоянные доклады о трудовой дисциплине. Если именно ты дал некоторые важные показания.

- Какие? - удивился я.

- Не важно. Едем, ты машину заберешь свою. Отгонишь к дому. Ты теперь до окончания расследования и указаний сверху отстранен от работы на заводе. Отдыхать поедем. Вызовем девочек, оттянемся… ах блин черт… к тебе же нельзя. Ну, поедем опять, значит в гостиницу.

- Не поеду. - Сказал я

- Чего так? - изумился Василий.

- Мне надо кое-кого увидеть.

- Ты чего совсем ополоумел? - усмехнулся Василий. - Ты под следствием. У тебя даже пропуска нет. Тебя не то, что на завод, тебя в район не пустят без меня. Я тебя на поруки взял можно сказать.

- Мне это очень важно. - уверенно сказал я. - Я должен узнать, что там все в порядке.

- Да где там? - удивился Василий.

- У девушки одной. У Насти. Она могла пострадать из-за меня. Дважды. А я и не знаю ничего. Может ее уже допрашивали.

- Девушку? - переспросил Василия и сказал, мотая головой - Нет, я бы знал.

- Хорошо. Но все равно мне надо ее увидеть. Я… не поверишь… в камере, когда был, не о себе, а о ней думал…

- Да, я помню ты говорил, что у тебя мозги и сердце неправильно работают. - серьезно покивал Василий. Мы помолчали с минуту и невольно вместе засмеялись. Он весело, я с грустью.

Я ехал на своей машине в хвосте у Василия и довольно быстро мы добрались до КПП района. Меня не досматривали и пропустили по привычке. Проскочив внутрь, я поехал к клубу. Василий за мной. Заскочив в клуб, я быстро осмотрел присутствующих и вышел на улицу. Сев за руль, я поехал к кинотеатру, но и там, в кассе сидела другая девушка. Я вышел на улицу и растерянно стоял, думал, где же ее теперь искать. Василий остановился рядом, вышел и закурил.

- Куда дальше, горе влюбленный? Мне ничего не оставалось ответить, кроме как «не знаю».

- Ну, тогда может домой? Или в гостиницу?

- Мне надо ее найти. - уверенно сказал я.

- Ты вообще не знаешь, где она живет? Я покачал головой.

- А где она работает?

Я показал за спину на кинотеатр. Проходя мимо меня и выбрасывая окурок, он спросил:

- Хоть как зовут-то ее?

- Настя. Анастасия.

- А фамилия?

- Не знаю.

- Жди. - Криво усмехаясь, сказал Василий и зашел внутрь.

Он вернулся через десять минут и назвал мне адрес, который ничего мне не говорил абсолютно. Он сказал, что покажет, где это, но сначала мы поедем домой и он поставит свою машину. Потом он пересядет ко мне и раз я его подконвойный, то будет при мне неотлучно. Я согласился.

Бросив машину у моего дома, он пересел ко мне и стал указывать мне, куда и когда сворачивать. Вскоре мы остановились у трехэтажного, квартир на двадцать, дома, и он сказал мне:

- Слушай, тебя, по-моему, клинит. - он подумал и добавил: - Реально клинит. Вроде тебя не били, но голову точно повредили. Что ты хочешь? Сейчас завалиться к ней домой и, посторонив ее друга, поговорить с ней? Ты себе как это представляешь?

Пожав плечами, я смотрел на множество освещенных окон, гадая, какое из них ее.

- Значит так. - Сказал он со вздохом. - Я пойду один поднимусь туда. Попрошу ее собраться и проехать со мной для дачи показаний. О тебе. Это будет почти честно. Он решительно открыл двери и я, наверное, удивил его вопросом:

- Василий, Вась… ты, где этого всего нахватался. Попрошу проехать… для дачи показаний. А как ты сегодня там… Он вышел из машины и, поправив форму, сказал:

- Дурное дело не хитрое. Я в системе. А любая система быстро меняет человека. Очень быстро. И ты изменишься.

Он захлопнул дверь и вошел в центральный подъезд дома. Вошел так, будто точно знал, где она живет. Или он просто этот дом знал и расположение квартир по номерам. Не было его долго. Минут двадцать, чтобы не соврать. Когда он вышел, следом за ним шла Настя. Поправляя на плече сумочку и отчего-то в такое уже позднее время в глупых больших защитных очках. Я сразу заподозрил неладное. Еще у самого подъезда Настя недоуменно остановилась и окликнула моего друга. Тот, не оборачиваясь, сказал ей, чтобы она садилась в машину. Открыв ей дверцу, он пропустил ее назад. Но Настя только забралась на сиденье сразу взялась за мой локоть и спросила:

- С тобой все нормально? Это он пошутил, что ты арестован? Только чтобы меня вытащить? Севший справа от меня, Василий сказал:

- Он находится под следствием. Сейчас отпущен за помощь, оказанную следствию. Так что я не вру без крайней нужды. Что там случилось, он сам тебе расскажет, если захочет. А ты Артем дави к гостинице. Там меня высадите и сами из района ни ногой. Вместо этого я повернулся к ней и сказал:

- Сними очки. Она отодвинулась от меня, сев ровно на сиденье.

- Не надо Артем. Незачем это.

- Сними. - повторил я.

Она сняла и, рассмотрев, я невольно протянул к ней руку. Она, морщась, дала потрогать кровоподтек. Повернувшись, я положил руки на руль. Рассматривая мое лицо, Василий хмыкнул.

- Если ты сейчас пойдешь разбираться с глядящим, я не смогу тебя вытащить больше. Как никак, а это нападение на представителя власти. И тут не важно, на меня ты напал или на солдатика. - заметил мне Василий. Видя, что у меня напряжены руки на руле, он сказал: - Сейчас самое главное это отъехать и вам поговорить. Ты ведь этого хотел, ну так и езжай. Ночь на дворе почти. Ее еще надо обратно завезти, чтобы второй не получила от своего бойца.

- Вот ведь урод… - только и сказал я, выводя машину в крутой разворот.

Скоро мы остановились возле гостиницы, высадили Василия и он, пожелав нам не скучать, ушел.

- За что он тебя так? - спросил я - За то, что ты тогда ночью поздно вернулась?

Она не перелезала на переднее сиденье, а так и сидела сзади, снова одев очки. Покачав головой, она сказала:

- С этого началось. Я ему сказала, что нам, наверное, надо расстаться. Что мне тяжело так с ним. Он взбесился. Ударил. Потом долго извинялся. Я его даже простила. На работу не ходила уже два дня. Позвонила, сказала, что серьезно заболела и просила неделю дать отлежаться. Не знаю, сойдет ли он за неделю. Но потом загримировать можно будет. Ну, косметикой закрасить.

Она замолчала, рассматривая меня через свои очки, если вообще что-то видела в них в этой темноте, подсвеченной приборами.

- Ты меня хотел видеть? - спросила она через некоторое время. Я кивнул. Потом сказал честно:

- Мне казалось, что с тобой что-то плохое случится. Но оно уже случилось.

- Не думай об этом. - сказала она. - Я сама виновата. Пришла черт знает во сколько. Кажется уже пятый час был. Нагрубила ему. Сказала, что вообще нам надо разойтись. Ну, он и не удержался. Лучше расскажи, правда, что у тебя случилось?

Но я молчал, не зная, как вообще переварить свой ступор. Я ненавидел сам себя. Почему я, увидев ее разбитую скулу, не пошел и не набил этому ублюдку рожу. Плевать, что у него оружие. Он бы не успел им воспользоваться. Я бы его как бог черепаху. И пусть бы меня потом на каторгу сослали, но мне бы не было так паршиво. Словно я… предал ее что ли.

- Я тебя больше к нему не отпущу. - Неожиданно для себя сказал я. Она задумалась над этой фразой и резонно спросила:

- И что мы будем делать?

- Ты останешься у меня. У меня есть, где жить. Я тебя к НЕМУ больше не отпущу. Тебе нельзя быть с таким уродом. Я раньше думал, что делаю, черт знает что, влезая в ваши отношения. Я сам себя уговаривал опомниться. Но я не знал, что все так плохо у тебя с ним. Знал бы, еще тогда с корабля Виктора отвез бы к себе. Но не отпустил бы к нему.

- Почему? - спросила она.

- Потому что так нельзя. - Уверенно сказал я. - Никогда и ни за что нельзя бить женщину. Не можешь терпеть, уйди. Но нельзя поднимать руку. Настя… я знаю, что я не имею права тебя о таком просить. Ты говоришь, что простила его… Что даже, наверное, любишь его. Но не ходи туда больше. Не возвращайся к нему. Останься со мной. Все это следствие туфта. Оно уже завершено. Иначе бы, сама понимаешь, меня бы никто не выпустил. Через неделю я вернусь на завод. Моей зарплаты хватит нам с тобой не шикуя нормально жить. А если продам машину, то мы вообще заживем просто по-барски. А я себе еще одну сделаю. Это вообще можно в бизнес превратить. Мы будем богаты Насть… Но, пожалуйста, останься со мной, не ходи к нему.

Она сидела сзади совершенно молча, а я боялся посмотреть в зеркальце. Я вздрогнул от ее прикосновения к моей руке. Потом второй ладонью поймал ее пальчики и стал, повернувшись, их целовать.

- Не надо. - Попросила она. - Не надо Артем. Я не смогу так. На такое надо время. Мы с ним живем не один год. Пусть он не так относится ко мне как раньше. Но я, честно, простила его. И я вернусь к нему сегодня. Слышишь? Может быть, если будет все очень плохо и я не смогу этого больше терпеть, тогда да. Но пока… Пока… Мне надо тебе многое рассказать. Но не здесь… мы можем зайти в эту гостиницу? Я с сомнение посмотрел на бордель и сказал:

- Нас там не поймут.

- Мне все равно. Не в клуб же ехать. С моим-то лицом. У них можно выпить?

Я кивнул и сказал что да. Она выбралась из машины, не дождавшись моей помощи. Потом взяла меня под руку и повела сама ко входу.

В холле мы сразу стали объектом пристального изучения всех присутствующих. Я почувствовал, как напряглась Настя. Я уже хотел спросить ее в чем дело, но она решительно пошла к одному из диванов, на котором заметила развлекающегося разговорами с двумя девушками Василия. Мы сели за столик напротив него, и Василий даже глаза округлил, увидев нас перед собой.

- Ну вы даете. - Только и сказал он и заказал нам бутылку вина и пирожные. Себе и своим подругам он заказал шампанское и после заказа потребовал объяснить ему с каких пор в бордель ходят со своими девушками.

- Я не его девушка. - Сказала Настя.

- Это ваше упущение сударыня. Будь вы его, вы бы без синяка были. - Василий дождался пока нам принесут выпить, и спросил: - Вы уже поговорили? Я отрицательно помотал головой.

- Ну, так снимите номер и идите, поговорите. Это же гостиница в конце концов… Заодно сударыня исправьте ваше упущение. Захомутайте его. Он же телок безмозглый, влюбчивый. - Он подозвал сухую управляющую и попросил сделать нам номер. Та окинула взглядом меня и Настю. Заметила синяк и молча ушла. Потом вернулась и положила перед нами на столик ключ от одного из номеров второго этажа. Я взял бутылку, поднос с пирожными и пошел по лестнице, даже не поблагодарив Василия. Настя, взяв ключ, пошла следом за мной. Я не верил, что ей было все равно, как на это смотрят окружающие. Но она старательно делала вид, что так оно и есть. А в номере она села на кровать и сняла очки. Я старался не глядеть в ее лицо. Сам сел в кресло и только тогда понял, что мы оставили бокалы на столике в холле. Обыскав комнату, я нашел фужеры в баре и, протерев их от пыли полотенцем, поставил перед нами. Открыл бутылку и сказал:

- Давай выпьем за то, чтобы никто в жизни… никогда… ни за что… тебя бы больше не ударил.

Она горько усмехнулась и выпила половину налитого. Поставила и молча смотрела на мои руки, что сцепились на столе в замок.

- Мы зря взяли номер… - вдруг сказала она. - Я только сейчас поняла, что мне нечего тебе рассказать. Не буду же я тебе подробно рассказывать, что и он, и я хотели ребенка… а у меня случился выкидышь. Ни с чего… просто. Я не ударялась, не болела. Просто вот так случилось. Многие мои подруги специально выкидыши устраивают, чтобы не рожать, когда уже все запущено… А я хотела родить. И он хотел. У нас тогда все так было… сказочно. Он служил. Не просто, так скажем, мальчик полицейский, а он, правда, воевал. Я тебе говорила, что он даже ранен был. Потом нам дали квартиру. Хорошую. Василий твой видел ее. Сейчас, когда заходил. Осталось и, правда, родить. Но не судьба. А потом я не могла забеременеть. И, понимаешь, тут нет таких врачей… такой специальности, что рассказали бы мне, что со мной. А военврач, что обслуживает глядящих, мне сказал, что это последствия вибрационного удара. И что есть вероятность, что у меня детей не будет. Это было горем для меня. Помнишь, я говорила, что скандалила с Пашкой, что я не хочу за него замуж и не хочу становиться матерью героиней. Это все от того. Я боюсь, что так и не смогу забеременеть. И он тогда мне сказал, что в сущности это и не важно, для него главное я. Он вспыльчивый, но быстро отходит… и он любит меня. По-настоящему любит. Боится потерять. А ты… мы с тобой только вот четвертый раз видимся и ты предлагаешь мне уйти к тебе. Понимаешь меня? Может быть, он уже не любит меня так, как раньше. Может, он и, правда, относится ко мне, как к своему продолжению, как к части себя. Может, он так привык ко мне. Но я не хочу бросать его ради тебя. Прости. Но если я и не люблю его сильно… то к тебе у меня просто симпатии. Я допил вино и закурил. И куря, сказал ей то, что думал:

- Я не верю, что у вас все будет хорошо… если он бьет, значит не остановится. Так не бывает. У меня отец бил мать. Я знаю. Потому-то я и не могу терпеть, когда кто-то бьет женщин. Я так ревел, когда он ее избивал. Но она терпела его ради меня. Думала, что без него я выросту неправильным… не таким… безотцовщиной. Зря. Я совершенно не похож на отца. Я просто отринул все его черты в себе. Он не читал вообще, я из принципа читал, пока не полюбил книги. Он был торговцем, я же все время искал себе самую сложную и тяжелую работу руками и головой, а не тупое купи-продай. Если у вас будут дети и если ребенок хоть раз в жизни увидит, как он тебя ударил… то он будет ненавидеть отца и может с годами станет презирать тебя за то, что ты такая слабая и не ушла от него.

- Ты презираешь свою мать? - спросила она удивленно.

- Нет. Я ее люблю. Но простить не могу ни ее, ни себя. Ее, потому что думала за меня, как будет мне лучше. Себя, потому что именно из-за меня она так решила… что лучше терпеть. У меня столько комплексов внутри, но я никогда их не обращу против женщин. Тем более против тебя. - Я закурил следующую папиросу и, затянувшись, почувствовал, как засаднило горло. Превозмогая себя, я продолжил: - Если ты останешься с ним, будет хуже.

Она мочала, ожидая продолжения, но я тоже молчал и тогда она, грустно улыбаясь, спросила:

- И поэтому ты мне предлагаешь быть с тобой. И тебя не волнует то, что я тебя не люблю? Я сжал зубы и сказал ей честно:

- Я не знаю, что со мной, Насть… честно. Я влюбился в тебя как мальчик. Просто вот за несколько наших встреч влюбился. И понимаю, что это не простая симпатия, как у тебя ко мне, не влюбленность весенняя. А что-то значительно серьезнее. Ради твоего смеха я готов на все. А твои глаза… - я поднял взор и, не обращая внимания на кровоподтек, смотрел ей только в ее карие глаза. - Я теряюсь, когда вижу их. Мне так нравится из блеск. Мне нравятся твои ресницы. Твои губы. Я помню, как мы тогда запутались в стропах и знаешь, как жалею, что когда ты была так рядом… я не поцеловал тебя. Я снова опустил глаза, прячась от ее взгляда.

- Я не могу тебя отпустить к нему. Я свихнусь, если буду думать, что он и дальше бьет тебя. Насть… у меня никого нет в этом мире. Василий вон тоже скоро уедет. Ты стала мне всем… и мечтой, и другом, и не знаю кем… и я просто не могу тебя … я не знаю.

Она грустно улыбалась, словно вспоминала что-то и через какое-то время призналась мне:

- Я хотела, чтобы ты меня полюбил. С самого начала. Еще тогда, когда мы гуляли возле клуба. Мне хотелось ощутить снова как это… когда тебя любят. И когда я поехала с тобой я оделась так… чтобы тебе нравиться. Одела бы я что-то и правда этакое, тренировочное, я бы выглядела хуже. Я хотела, чтобы ты меня полюбил.

- Ну, так в чем дело? - спросил тихо я.

- Во мне. Я хотела просто вспомнить как это, когда тебя любит хороший, сильный человек. А теперь я жалею об этом. Мне кажется, что я сделала большую глупость. Ты, наверное, и правда влюбился. Иногда такое бывает и теперь, когда я уйду, и мы больше не встретимся, будешь мучиться. Переживать за меня. Думать обо мне. Я тоже, наверное, буду реветь как дура ночами, что меня любил ты, а я осталась с ним. Не знаю… Никто не знает.

Она закурила свои сигареты с фильтром и я смотрел, как она нервно затягивается. Чуть засмеявшись, она сказала:

- Я, кажется, уже сейчас разревусь.

- Не надо. - Попросил я ее. - А то будет хоровое хныканье и мы собьем с ритма весь этот публичный дом.

Она засмеялась, мизинцем касаясь по очереди уголков глаз. Я отпил из бокала и сказал ей:

- Насть. Ну, почему нельзя хотя бы попробовать…

- Что попробовать? - спросила она, прекрасно понимая, что я имел ввиду.

- Если ты уйдешь от него, не будет хуже все равно. Не сможешь ты со мной ты всегда себе найдешь пару, а я… ну а я как-нибудь переборю себя.

- Ты себе это как представляешь? - усмехнулась она. - Давай поживем вместе, а найду лучше тебя, так и уйду к нему? Так что ли? Я насупился и помотал головой.

- Ты глупости говоришь. - Сказала она мне серьезно. - Я не могу так. Извини.

Она поднялась и, потушив сигарету в пепельнице, взяла сумочку и пошла к двери.

- Настя, останься. Пожалуйста. Остановившись у двери, она снова одела очки и сказала мне.

- Прости. Мне надо идти. Мне теперь нельзя нигде задерживаться. Василий сказал ему, что я нужна только на пару часов. Если я задержусь, он опять будет злиться.

Я поднялся и подошел к ней. Замер над ней. Она подняла голову, сквозь темное стекло рассматривая меня. Я осторожно наклонился и прикоснулся своими губами к ее. Я почему-то знал, что она не оттолкнет меня. Больше того, я знал, что она ответит на мой поцелуй. Я только не знал, что у нас все так далеко зайдет. В нашей-то идиотской ситуации. Когда я не могу без нее, а она не может оставить его.

Через час мы еще лежали в постели и она, отвернувшись от меня, прятала свое лицо. В комнате было темно, но она все равно отворачивалась от меня, даже когда я, в шутку борясь с ней, пытался перевернуть ее к себе. Она не хотела, чтобы я видел шрам на ее правой груди. Я только почувствовал его, когда касался пальцами. В такой темноте увидеть я бы все равно ничего не смог.

Она была настолько нежной со мной… ее пальчики невесомо касались моей кожи, от чего я просто впадал в странное созерцательное состояние. Я прислушивался к тем местам, которых она касалась и понимал, что ничего приятнее у меня в этой жизни не было и, наверное, не будет.

Я обнял ее снова. И целуя открытое мне плечо добрался до шеи, подбородка, щек. И только тогда почувствовал, что она плачет. Она плакала настолько безмолвно, что я, лежа рядом с ней после того, что у нас было, даже не услышал этого. Расстроившись, я целовал и целовал ее глаза, щеки носик. И шептал, чтобы она не плакала. И чем больше я шептал, тем сильнее она начинала плакать. Вскоре я расслышал тихий всхлип. А потом она повернулась ко мне, впилась зубками мне в плечо и буквально заревела… но без звука. Я только чувствовал, как содрогается ее тело. Отпустив мое плечо, она сказала:

- Я дура. Я полная дура. Я только сейчас поняла это. - Она продолжала обзывать себя и плакать. Я, не понимая из-за чего, пытался ее утешить и говорил какие-то глупости. Она понемногу успокоилась и, выпив чуть вина, прижалась ко мне и сказала:

- Я не вернусь к нему. Ни за что… если ты меня прогонишь, я уйду. Но не к нему. Я просто уйду… когда пойму, что надоела тебе. Или когда почувствую, что ты меня больше не любишь. Можно так? - спросила она меня и я сам, еле справляясь с чувствами, продолжал ей говорить уже и не помню что. Что она все правильно решила, чтобы к нему не возвращаться. Только вот со мной она прогадала. Я, кажется, серьезно влип. Серьезно влюбился и, кажется это навсегда.

- Всем влюбленным кажется, что это навсегда, - всхлипнула она у моего плеча. - а потом…

- Не думай об этом. Я не такой. Ты же знаешь, у меня голова и сердце неправильно работают. Так врачи говорили. Так что фиг его знает. Но замкнуло меня конкретно на тебя. И боюсь, что если ты собираешься уходить, когда я тебя разлюблю… надо думать уже сейчас о двойной могилке на кладбище лет через пятьдесят… раньше ты от меня, получается, не уйдешь.

Она нервно смеялась с моих нездоровых шуток. И, прижимаясь ко мне, больше ничего не говорила.

У нее ничего не было. Абсолютно ничего. Она не хотела возвращаться домой и получалось, что у нее даже зубной щетки и тапочек не было наутро, когда мы добрались втроем до дома. Мне пришлось подвергнуться сомнительной процедуре, заполнении в домовую книгу фамилии и имени Насти. Старший в доме, надо отдать ему должное, проявил максимум такта. Все-таки из-за войны полегло столько молодых семей, да и просто людей, что на каждую потенциальную пару смотрели и не дышали. Наш домоправитель к тому же оказался очень сердечным человеком и, узнав, что у Насти ничего нет, отдал ей свой халат, чтобы после душа хотя бы могла нормально выйти и сланцы.

Василий не дал нам отдохнуть дома и погнал нас на рынок. Незаметно для Насти он сунул мне на рынке деньги в руки и сказал, чтобы я проявил себя. Ну, мы проявляли себя на пару. На пять сотен мы взяли ей абсолютно новый, в фирменном пакете, контрабандный тренировочный костюм, кроссовки, она сама выбрала себе косметику, какую нашла. Сама подобрала себе каждодневное платье, больше напоминавшее сарафан, но хорошо смотревшееся с ее туфлями на высокой платформе. Плюс к этому она набрала предметов личной гигиены целый пакет. От косметического набора до ватных салфеточек, стирать макияж.

Мы с Василием только диву про себя давались, как все у них сложно… потратив приличные по моим меркам деньги, но несерьезные по меркам Василия, мы поехали в порт и через полчаса, уговоров, вышли в море на корабле Виктора. А куда он денется, когда ему целый полковник говорит, что дело просто суперважное. Отойдя от берега так, что город и окрестности слились с полосой горизонта, Василий сказал лечь в дрейф. Виктор выполнил указание и стал наблюдать, что будет дальше. А дальше мы действовали по плану, придуманному еще в машине с Василием, пока ждали с последними покупками Настю. Точнее, я только дал идею, а все остальное придумывал по ходу дела сам Василий. Отправив мою подругу переодеваться в новое платье, якобы нам показаться в нем, он спросил, что можно использовать вместо стола, и Виктор притащил ему из трюма пластиковые ящики для рыбы. Перевернув их, Василий сказал мне доставать вино, коньяк, закуску. Виктор присоединил к этому свой контрабандный ром и конфеты, которых у него, кажется, был неисчерпаемый запас. Потом Василий попросил Виктора принести судовой журнал и долго того распинал, что тот ведет его совершенно безобразно. Виктор откровенно флегматично выслушал и спросил, мол, ну так что, унести обратно? Василий сказал рано и положил гроссбух тоже на наш стол. Когда Настя вернулась, вино и коньяк были разлиты по кружкам и она удивилась такому вообще-то не планировавшемуся пикнику.

Я подошел к ней, такой красивой в этом новом платье с вполне уместными на таком ярком солнце очками и, взяв ее за руки, спросил:

- Насть. Выходи за меня замуж?

Даже у Виктора челюсть от неожиданности отвисла. А Настя вскинула бровки над очками и спросила меня, усмехаясь:

- Ты серьезно, что ли?

- Абсолютно. - Сказал я, пытаясь не замечать своего глупого отражения в ее очках. Она чуть отстранилась и сказала:

- Тема, мне надо подумать…

Я расстроился. Мы хотели сделать праздник, сделать все красиво, но ее «подумать» даже у Василия вызвало скептическую улыбку. Она, никем не останавливаемая, ушла на нос и там стояла у лееров, рассматривая чаек и невозможно далекий берег. Наверное, она ни разу за свою жизнь так далеко в море не была. Корабль покачивался, коньяк в моей кружке нагревался от солнца. Виктор сидел на бухте каната и, никого не ожидая, отпивал ром. Всю эту идиллию нарушил Василий. Поставив кружку на ящик, он решительно направился к Насте, и я даже не успел его остановить. О чем они там говорили, мы с Виктором не слышали из-за плеска волн о борт и крика чаек. Но я видел, что она заулыбалась и, чуть склонив голову, о чем-то спрашивала Василия. Тот больше кивал, изредка что-то длинно говорил и снова только кивал. Потом он взял ее за руку и повел к нам. Оставив ее возле меня, он прошел, взял кружку и сказал ей:

- Ну, давай, говори. Она засмеялась, от чего у меня полегчало на сердце, и сказала:

- Я выйду за тебя, если ты пообещаешь три вещи. Я кивнул, не думая.

- Первая и самая важная. - сказала серьезно она. - Ты отпустишь меня, когда перестанешь любить. Я с трудом кивнул, сжав челюсть.

- Второе, ты никогда не ударишь меня. Просто никогда. Я не хочу больше боли… ни от кого. Это я кивнул значительно быстрее.

- И третье… мы уедем с Василием. Он очень хочет, чтобы ты с ним поехал… а мне… мне наверное, там будет проще… не думать о многом другом… Да и я хочу уже из этого города сбежать. Я удивленно посмотрел на Василия, и тот пояснил:

- Вернемся, я выпишу на вас заявки. На обоих. Дам вам такую зарплату, какую сами хотите, только не выше моей.- Поправился быстро он, отчего все заулыбались - Будете как сыр в масле кататься. Чем не медовый месяц. А дело тут все равно уладят. Только вот после всего этого не знаю, как тебе будет работаться на заводе. Твои показания признаны ключевыми и тайны из них никто не делает.

- Какие показания, - спросила, не понимая, Настя.

Василий сказал, что я был, подвергнут допросу с пристрастием по поводу хищений на заводе. Ложь во спасение? Так это называется? Или прикрытие подлости?

Я смотрел на Василия, соображая, что он все-таки добился того, чего хотел. Я поеду с ним и наверняка стану правой его рукой. Повернувшись к Насте, я снял ее очки, осторожно провел большим пальцем по ее ушибу и поцеловал так же нежно, как тогда в номере. Когда мы оторвались друг от друга, я только и сказал всем:

- Значит, судьба. Поедем на юг. Тогда это получается еще и прощание с морем?

- Прощание потом… - перебил меня Василий и сказал. - Сначала свадьба. Возьмите друг друга за руки. Да, кстати, колец нету, купите потом, если захотите. Хотя в кольцах так плохо загар ложится на отдыхе. Мы засмеялись, и Настя ответила:

- Мы еще не так надоели друг другу, чтобы отдыхать в разных местах.

- Не суть. Приступаем к церемонии. Он раскрыл корабельный журнал и, отдав его капитану, сказал:

- Пиши. Присутствуют молодожены, - он назвал наши имена, - Я и ты. Проводится церемония бракосочетания вне стен специального учреждения. Веду церемонию я, ты свидетель. Записал? Ну, тогда начнем. Посмотрев на нас и став абсолютно серьезным, он сказал:

- Здесь, вдали от изувеченной земли. Здесь, в море, откуда брало начало все живое на нашей планете, здесь, на борту судна, так любезно, прошу отметить особо, по доброй воле предоставленного нам капитаном, мы собрались, чтобы присутствовать при бракосочетании любящих друг друга Анастасии и Артема. Здесь, ни один кхм… ругаться не хочется… не сможет заявить, что он имеет что-то против, а значит пусть молчит вечно. Я спрашиваю тебя Артем, хочешь ли ты взять в законные жены Анастасию? Делить с ней радости и защищать ее от горя? Быть ей мужем не только на бумаге, но и на деле. Берешь ли ты на себя обязательства по обеспечению ее достойной жизни?

- Да. - ответил я.

- А ты, Анастасия, желаешь взять в законные мужья Артема? Хранить очаг его дома и не обременять его заботами о быте? Понимаешь ли ты, какую тяжелую ношу берешь на себя? Согласна ли ты нести ее? Быть ему женой не только на бумаге, но и на деле? Будешь ли ты достойной матерью его детям.

- Я постараюсь. Да. - Негромко, с улыбкой ответила Настя. Василий подбоченился и продолжил:

- Перед свадьбой были высказаны условия, нарушение которых влечет признание недействительной данную церемонию. Подтверждаете ли вы согласие с условиями? Этот вопрос был строго мне, и я ответил, что подтверждаю.

- Властью, данной мне Новым Порядком, я объявляю вас мужем и женой. Будьте счастливы вдвоем до конца дней своих, идите рука об руку, не слушайте злых языков и не лгите друг другу. Ложь привела наш мир к краху. Ложь разрушает все. Любите друг друга.

Он сказал последние слова таким голосом, что даже мы стали серьезными. А он посмотрел на нас и сказал:

- Чего ждем? Целуйтесь, коньяк греется!

Под их с Виктором смех я целовал Настю и не верил своему счастью. Это казалось каким-то наваждением. Или сном. Мы на солнцепеке, на кораблике, в открытом море и я уже муж, а она моя жена.

- Надеюсь, мы не сделали глупости. - С тихой улыбкой сказала она.

- Я смогу доказать, что ты не ошиблась во мне. - Сказал я и верил в это.

Праздновали мы до самого заката. Даже опускающееся солнце на горизонте казалось в тот день счастливо усталым. Только с полной темнотой, когда погас краснеющий горизонт, мы пошли в каюту капитана и там провели свою первую брачную ночь. Правда нам очень мешали сцепившиеся языками Виктор и Василий, что горланили почти до самой зари в большом кубрике.

Я надеюсь, что в тот день не только я был счастлив, но и моя жена тоже испытала хоть часть того, что наполняло мне душу. Мне, конечно, было больно немного оттого, что она так и не сказала мне тех заветных слов… но иногда слова не нужны. Наша ночь мне рассказала о ее чувствах ко мне значительно больше, чем она смогла бы сказать вслух.

Под плеск волн и покачивание мы, усталые и довольные, уснули, чтобы следующий день встретить уже не теми, кем были раньше.

Вообще, просыпаться с девушкой рядом… чувствовать ее тепло. Улыбаться тому, как она к тебе прижимается. Чувствовать нежность вперемешку с вообще неизвестными ранее чувствами… мне было настолько непривычно, что я просто лежал в койке и наслаждался нашим соприкосновением.

Я чувствовал, что двигатель кораблика работает и мы двигаемся. Но так мне не хотелось вставать и выяснять куда мы плывем. Тем более, что я догадывался по берегу, видному в иллюминатор, что домой.

Даже когда Настя проснулась, мы все еще лежали и обнимали друг друга. Ей тоже не хотелось вставать и начинать новый день. Мы слышали, как стих шум двигателя и с изумлением вцепились в друг друга, когда почувствовался не сильный, но напугавший нас удар. Слышали крики Виктора и Василия. В иллюминатор мы рассмотрели соседний корабль и поняли, что мы вернулись в порт.

- Ты еще не пожалел, что женился на мне? - Смеясь, спросила Настя, когда она уже оделась, а я все еще сидел, укутавшись в плед. Мотая головой, я смотрел на нее. Она села рядом и поцеловала меня.

- Одевайся. Кажется мы, что могли, проспали. Завтракали мы на корабле. Виктор о нас позаботился.

Дома каждый из нас занялся писаниной. Я строчил заявление об увольнении в связи со сменой места работы и поступления на службу в систему исправительных учреждений. Василий умер под кипой бланков заявок. Всего кроме нас двоих он сделал заявки на двух офицеров и трех сотрудников завода. Причем офицеров он намечал забрать сразу в своей машине, а вот рабочих должны были доставить с очередным транспортом в ту сторону. По его плану мы должны были ехать на двух машинах, и он обещал никого к нам с Настей не подсаживать.

Настя. Настя сидела во второй комнатке и писала письмо ему. Потом она позвала меня и, дав в руки листок, попросила меня прочитать. Я отказался. Тогда она сказала, что это важно. Важно, чтобы я знал, о чем она пишет ему, чтобы потом ей не пришлось меня обманывать. Я прочитал.

Она написала ему, что все еще испытывает к нему самые лучшие чувства. Что она не злится на него за то, как он вел себя с ней. Что у них могло бы все получиться, если бы он не изменился так сильно. Но сейчас она уже была не в силах этого терпеть. Она писала, что нашла человека, который ее действительно любит, и она надеется, что сможет ответить ему тем же. Что у нас с ней все настолько серьезно, что она теперь не вернется ни за что обратно, даже если что-то не сложится в этой новой и странной для нее жизни. Она честно написала, что уезжает из города вместе со мной только чтобы не травмировать его и себя даже случайными встречами на КПП. Она надеется, что он сядет, подумает и откажется от каких-либо притязаний на нее. «Нам надо было расстаться еще тогда, когда я поняла, что ты остыл ко мне. Мне нельзя было оставаться с тобой после этого. Ты стал больше времени проводить на службе. Стал меньше времени уделять мне. То, как ты мог меня ударить, вниманием назвать сложно. Но я не виню тебя. Во многом может быть, виновата была я сама. Я хочу попробовать теперь жить по-другому. Не вспоминая того странного и страшного сна, в который превратилась наша жизнь за последний год. Прости и ты меня. И прощай. Анастасия». Я дочитал письмо, и она сложила его вчетверо.

- Когда мы будем уезжать, я хочу оставить его на КПП для него.

Я кивнул. Мы вышли к Василию и посмотрели, сколько еще бумаг ему заполнять. Не отвлекаясь, он сказал:

- Вы бы, чем слоняться, в дорогу бы готовились. Послезавтра рано утром мы выезжаем. Сегодня меня не будет ни вечером, ни ночью. Я думаю все сегодня успеть с заявками и поляной для коменданта. Завтра у меня будут все ваши дела личные, будет, что почитать в дороге.

Мы оставили его марать бумагу, а сами пошли на улицу просто немного походить по солнцу, прочувствовать весну, что уже собиралась переходить в лето. На улицах никого не было. Все либо были на работе, либо отсыпались после нее. Мы гуляли с Настей по дорожкам между домов и почти не говорили. Мне с ней и так было хорошо. А она… Она о чем-то думала важном и мне не хотелось отвлекать ее от мыслей. Пусть думает. Накануне она сделала шаг, поддавшись состоянию момента и усталости от прожитого. Теперь у нее появилось время, чтобы обдумать все еще раз. А я постараюсь и правда сделать так, чтобы она не была разочарована своим согласием. А дальше будь что будет. Мы были оба рады, что уедем. Мне просто уже надоел город и моя работа. А последние события показали, что в принципе тут ничего будет не изменить, не рискуя быть арестованным. Я надеялся, что там, работая вместе с Василием, у меня будет возможность что-то делать, не подвергаясь таким опасностям. Единственное, что меня расстраивало, это что мы и, правда покидаем берег и углубляемся в сугубо континентальный климат. А я любил воду. Но то, что со мной будет Настя, компенсировало с лихвой все возможные неудобства. Да и, наверное, там тоже есть озера, реки.

О чем думала она, я не знал. Иногда она тихо улыбалась мне и с готовностью отвечала на поцелуи. Иногда даже не с первого раза реагировала на мои вопросы, так увлекшись своими мыслями. Но это было не особенно важно. Мне было приятно с ней. Она тоже не чувствовала себя несчастной со мной. Может, не настолько счастливой, насколько ей хотелось. Но я не мешал ей думать о своем и просто гулял с ней по дорожкам, греясь на солнышке и вдыхая запах распустившихся в клумбах цветов.

Готовиться к отъезду мы начали на следующий день, когда получили из рук Василия предписания поступать в его распоряжение. Я с сожалением был вынужден устроить ревизию своим книгам. Все я бы все равно не утащил. Выбранные я обвязал бечевкой и спросил хочет ли Настя себе из оставшихся что-нибудь? Она не особо заинтересовалась тем, что я читал. И отобрала себе просто почитать в дорогу небольшую повесть, сомнительного содержания на мой личный взгляд. Но я не стал ей ничего навязывать. Потом, ближе к обеду, мы пошли в продуктовый и закупились тем, что сможет выдержать двухдневный переход в горячей машине. В основном это было мучное. От простого хлеба до сушек и пряников. Все было свежее, местного хлебозавода и кондитерской. Потратив немного денег, я купил нам большой двухлитровый термос. Пусть его не хватит на весь путь, но хотя бы в первый день у нас будет горячий сладкий чай. Потом я поехал и по специальному распоряжению коменданта получил на мех. дворе бензина. Полный бак и еще три канистры в придачу. Когда я поставил канистры в багажник и сел за руль, пришлось признать, что если мы захотим доехать живыми, придется ехать с опущенными стеклами. Запах был удушающим от канистр.

- В машине впору вешать «Не курить». - Сказал я и мы конечно же с ней, смеясь, подкурили сигареты.

Вечером я отвез ее к ней на работу. Она очень просила, чтобы я дал ей возможность попрощаться с девчатами из кинотеатра. Пока она там прощалась, я сидел, курил и слушал музыку. Когда она вышла и села в машину, я заметил, что у нее глаза подозрительно блестят.

- Тебя там обидел кто-то? За то, что ты уезжаешь? - спросил я.

- Нет. - Сказала она. - Они наоборот рады за меня. Правда, рады. Просто… Пашка приходил сюда меня искать. Наговорил всяких гадостей, что я спуталась непонятно с кем и вообще из дома ушла. Понятно, они увидели, что он сделал, и теперь его близко не подпустят. И меня поняли. Сказали и правильно, что ушла. Все равно… так противно. Она закурила, глядя в окно.

- Не бери в голову. - Сказал я, заводя машину. - Будем еще с кем-нибудь прощаться? Она кивнула и ответила:

- У меня в городе подруга живет. Мне бы ее увидеть. Отвезешь?

- Ну конечно. - Кивнул я.

- А со мной войдешь? Посидим там чуть-чуть? - попросила она.

- Как хочешь. - Сказал я, улыбаясь ей.

Ее подруга жила в бывшем детском садике. Судя по бельевым веревкам, развешенным на бывших игровых площадках, в нем жило не мало народа. Мы вошли и то, что я увидел, даже превзошло мои ожидания. Настолько там плотно жили люди, что я невольно им посочувствовал. Наверное, их отсюда только наличие собственной котельной не отпускало. Даже в общежитии завода, как мне показалось, жило меньше людей.

Идя по коридорам и стараясь держаться правой стороны, чтобы не сталкиваться с идущими навстречу людьми, мы пробрались к комнатушке в конце длинного коридора с надписью «Медпункт». Настя постучала громко и вскоре нам открыла миниатюрная девушка в черных колготках и в длиннющей цветастой футболке до коленок. Подруги были рады встрече друг с другом. А вот молодой человек, что был в комнате, при нашем появлении выглядел несколько недовольно. Ну да на него никто внимания не обращал. Настя извинилась и сказала, что не на долго. Что она завтра уезжает. С мужем. То есть со мной. Ее подруга так и села. Она не стала спрашивать про Настиного Пашу, она просто заявила, что никогда Настьке не простит того, что ее, лучшую подругу, не пригласили на свадьбу. Тогда Настя призналась честно, что все было несколько спонтанно. И времени найти ее, не было уже. Потребовав подробного рассказа, что за все это время произошло, подруга потащила Настю в коридорную курилку. Мы остались с молодым человеком наедине и тот, приличия ради, предложил нам выпить по стопке. Я отказался, сказав, что за рулем. Он был изумлен. На город не так много оставалось машин на ходу. А людей, тех, кто мог себе позволить бензин и того меньше. Пока ждали Настю с ее подругой, выпили чаю. Я рассказал, как по кусочкам собирали мой внедорожник. Как восстанавливали его. Парень завистливо слушал и все говорил, что устроится на завод, и тоже подумает о машине. Не знаю, что меня дернуло взять у него ручку и листок, спросить, как его зовут и написать записку тому, кого назначили сейчас временно на мое место. Отдавая записку парню, я сказал:

- На проходную придешь, вызовешь временного исполняющего обязанности мастера пятого цеха. Передашь ему эту записку. Он мне кое-что должен. Да и ему понадобятся люди скоро. У нас с ним хорошие отношения были. Он возьмет тебя учеником. Пойдешь? У парня округлились глаза и он, закивав, взял записку из моих рук.

- Ну и хорошо. Главное не оплошай там. Я тебя расписал как приличного, исполнительного парня. Паспорт возьми. Надеюсь, у тебя там штрафных работ нет? Замотав головой, он сказал, что у него только благодарности.

- Ну и хорошо. Он выпишет на тебя заявку. - Я поднялся и сказал: - Ну, давай пацан, Настя придет, скажи, что я в машине ее жду.

Но я сам, проходя мимо девчонок, стоящих с сигаретами у лестницы на второй этаж, поцеловал Настю и сказал, что в машине посижу. Она пообещала скоро придти, и я ушел.

В машине я откинул сиденье и, слушая музыку, откровенно расслаблялся, думая о предстоящем длинном переходе. Дойдет ли машина? Не сломается ли? И сможем ли мы с Василием в случае чего починить? Или на одной добраться до какого-нибудь безопасного блокпоста глядящих.

Я задремал разморенный в кресле, но меня разбудила Настя, севшая в машину и заговорившая со мной.

- Это он тебя попросил на завод его устроить? Я, просыпаясь, садясь и возвращая спинку в исходное положение, сказал:

- Да нет. Просто, смотрю, парень по глазам толковый… почему не помочь устроиться.

- Спасибо. - сказала она. - Она-то работает на постоянной, а он так, перебивается заработками. Стоит за каждое утро за подрядами. Он там счастлив, как будто уже его приняли. Она тоже. Спасибо тебе. И от них, и от меня.

Я пожал плечами. Да чего там. Ерунда какая. И мы покатили обратно домой. Нам еще надо было выспаться перед дорогой.

А дома у меня была целая штабквартира. Два уже знакомых офицера вместе с Василием за коньяком планировали на карте поездку. Он им рассказывал, где подвергся обстрелу. Показывал отмеченные на карте блок-посты, где хотя бы остановится можно «поссать сходить, не боясь, что не вернешься». Показал конечную цель нашей поездки, и я вместе с Настей восхитился от его рассказа, что их лагерь буквально в километре от огромного водохранилища с работающей ГЭС. Что летом, он сам еще не пробовал, понятно, но другие говорят, оно прогревается и купаться там приятнее, чем даже на море южном. Вообще, он описывал место, как рай на земле. За одним исключением, это был не рай, а ад для многих. Это был лагерь нового типа, где летом в полях и круглый год теплицах выращивалась сельхозпродукция. Где в коровниках и свинарниках с зари до заката работали каторжане.

Мы не стали присутствовать при планировании, а пошли к себе в комнату и еще раз проверили вещи. Я прикидывал, как их распихаем в машине и у меня выходило, что еще даже сзади место останется.

- Тогда сзади все на пол уложим. Устанешь, завалишься спать там. Одеял не упаковываем, а так сложим, чтобы накрыть… Насть? Слышишь меня. - Спросил я, привлекая ее отрешенный взгляд. - Ну, ты чего? Все хорошо. Что ты, в самом деле? Мне на тебя смотреть больно, когда ты такая. Она улыбнулась мне:

- Вот так, совсем другое дело. - Сказал я. - Иди ко мне. Дай руки.

Я взял ее ладошки в свои и сидя на диване смотрел снизу вверх ей в лицо. Я старательно не замечал кровоподтека, но если мой взгляд на него натыкался, то что-то внутри меня сжималось и холодело. Я опустил лицо и уткнулся ей в живот. Вдыхая в себя запах ее тела, духов, одежды, я невольно говорил:

- Все будет хорошо. Там юг. Там теплее значительно. Там не будет таких холодных зим. Ты не рада?

Она молчала, ничего не говоря. А я боялся посмотреть ей в лицо и увидеть отрицательный ответ.

- Я рада. - Наконец ответила она. - Просто это все… не так, как я планировала. Вообще, все так. Я еще неделю назад думала, что так и буду жить с Павлом. Что буду ходить на работу в кинотеатр. Что летом мы будем ездить с ним и с его друзьями на пикники. И что может он исправится. У меня даже сейчас мысль странная. А вдруг он исправился. Вдруг он все понял. Что потерял меня… А уже ничего нельзя вернуть. Я отстранился чуть-чуть и сказал:

- Ты хочешь вернуть то?.. Она покачала головой и сказала:

- Нет. Я когда решилась там, на корабле… я … знала, что это все шутка, что запись в корабельном журнале это не то же, что запись в регистрационной книге. Мне Василий все объяснил, что это просто… просто так… Не шутка, но и не серьезно… словно пробная попытка. И если понравится… слово-то какое неуместное… ну, если все будет нормально, то все так и останется, а если нет, то я уйду и никто меня не будет держать. Но все равно это шаг, который отделил меня от Павла… Отлепил… освободил, наверное… я поняла, что это бесповоротно. Я задал ей вопрос, который больше всего меня волновал:

- Ты вообще меня не любишь?

Она, немного смущаясь, встала рядом со мной на колени и, положив на мои руки голову, сказала:

- Я чувствую, что я начинаю привязываться к тебе. Что мне хочется к тебе, когда тебя рядом нет. Даже сегодня ты ушел в машину… Я думала, посидим у них подольше, а тебя нет и мне, как-то неуютно стало. Я попрощалась и ушла. А вот сейчас мне немного грустно оттого, что произошло вообще… с нами. Но я не расстроена и, наверное, не хочу все переигрывать. Это какая-то странно приятная грусть. У меня не хватит слов все это описать. Я рада, что я с тобой, а не с ним… и не объясняюсь… все эти объяснения от начала до конца глупы. Если человек не понимает без слов, то и слова ему не помогут. И я, правда, не хочу, чтобы меня больше хоть раз в жизни кто-то ударил. Я ведь трусиха. И плакса. А с тобой я чувствую себя в безопасности. Я понимаю, что ты не такой, как он… Что ты можешь обидеться на меня за что-то, надуться, но никогда не будешь злиться или что-то мне делать плохое. Она замолчала и, лукаво улыбнувшись, сказала:

- Ты же не поверишь мне, если я скажу, что люблю тебя? Как можно влюбиться за такое время? А сказать, что не люблю я не могу. Вот и сижу, подбираю слова и не знаю, как объяснить то, что ты должен был понять и так. Я кивнул ей и, поднявшись, поцеловал осторожно в висок.

- Я понимаю, что мы с тобой в странной ситуации, когда все так зыбко и непрочно. И между нами и вне нас. Но я хочу, чтобы все обрело твердость и ясность. И я буду делать все для этого. Поверь мне, я многое смогу.

- Я верю. - Улыбнулась она.

Я был цветком. Я, наконец, раскрылся поднимающемуся солнцу. Я чувствовал, как прогреваются мои листья, как свет, проникая в меня, ускорял движение соков во мне. Я буквально оживал от ночного холода. Я просыпался. Я радовался теплу и свету. Я распускал вокруг себя свой аромат, крича всем, что я самый счастливый цветок на земле. Счастье было полным и без каких-либо «но». Шмель, что буквально упал на мои тычинки, прогибая их, тоже был добрым вестником. Чужая пыльца принесла мне новости, что я не один радуюсь солнечному утру. Сейчас Шмель улетит и перенесет мою радость еще кому-то. А если это окажется из моего семейства, то от нашей радости наверняка появятся следующей весной те, кто продолжат наполнять луг своим ароматом.

Шмель, чем-то спугнутый, оттолкнулся и взлетел. Я закачался, не обращая внимания на этого полосатого торопыгу. Я набирался тепла и света. И каждое мгновение приносило мне экстаз.

Только когда я вдруг оказался в воздухе и мой цветок уставился в землю, я осознал, что счастье-то окончилось. Когда мой стебель начал перемалываться, в чьих то гигантский стертых зубах, я захотел предупредить других об опасности и выпустить запах страха и боли. Но, уже чувствуя боль и смерть, я осознанно передумал. Куда деться цветам с луга, на который вышло стадо коров? Пусть умрут в неведении. Пусть до конца наслаждаются теплом и светом. Я умер, когда зубы раздавили мой пытающийся сжаться от страха бутон.

Рано утром меня разбудила Настя и сказала, что заходил Василий уже одетый и попросил, чтобы мы вставали. Убедившись, что я проснулся, она выскользнула из-под одеяла и стала быстро одеваться. Я тоже встал и начал натягивать свою армейскую форму. Совершенно не думая, одевшись, я взял сумки и вышел в комнату Василия. На столе был накрыт завтрак, а самого Василия видно не было. Настя тоже спешила за мной, неся свернутые покрывала. Спустившись, мы увидели Василия, занимающегося погрузкой в свой автомобиль.

- С добрым. - Сказал я, бросив сумки в багажник, пожимая его протянутую руку. - А где твои новобранцы? Он отмахнулся и сказал:

- Сейчас поедем по дороге заберем. - он поморщился и спросил у моей жены: - Настя, вы в курсе, что им не нравится, как вы поступили с их приятелем?

Она замерла, обнимая покрывала, и молчала, не зная, что ответить. Я ответил за нее:

- Мало ли кому что не нравится. Она моя жена. Василий кивнул и сказал:

- Я им так вчера и сказал. Они обещали держать язык за зубами. Посмотрим на моих ребят. Если не смогут, и мы пересечемся с твоим, Настя, парнем, то… короче мне такие не нужны. Но если даже все будет нормально… я вас очень прошу. Подружиться с ними во время поездки. Не сидите и любуйтесь друг другом, а активно заводите с ними отношения оба. Вы моя команда. И любые недомолвке в команде… тогда проще было и не ехать сюда. Если будут вопросы, отвечайте им честно. Не надо говорить, что это не их дело. Теперь мы будем зависеть друг от друга и на перегоне, и потом. Потому Настя, с вас на привале под удачный повод душещипательная, оправдательная повесть про то, как вас избивал их друг и как благородный Артем умыкнул вас, спасая от этого ирода. Я знаю психологию парней их возраста. Они вам поверят вернее, чем даже ему, если бы он был рядом. Тем более с таким свидетельством кхм… под очками.

- Но ведь это и так правда. - Сказала Настя.

- Естественно, правда. - кивнул Василий. - Когда я попрошу вас солгать, вы солжете, оба. Но пока можно говорить правду, зачем лгать? Ложь даже во спасение - разрушительна.

Мы за полчаса погрузили вещи, немного вымотались, но зато загрузили все за пять ходок. У нас в машине получился сзади очень уютный спальничек, глядя на который даже мне захотелось туда забраться.

Вернувшись в квартиру, мы позавтракали, и когда на часах Василия было половина шестого вышли из квартиры. Я закрыл ее, странно попрощавшись с местом, бывшим мне домом несколько месяцев, и оставил ключ вставленным в замочную скважину.

Офицеров мы забрали у самого КПП. Они, помахав нам, сели в машину Василия, и мы подкатили к шлагбауму. Василий вышел с пачкой документов своих и офицеров и, подойдя к нам, забрал у нас командировочные, им же накануне выписанные, и паспорта. Пошел в КПП отмечать выбытие. Надо было бы еще за сутки до этого все сделать в комендатуре, но как-то мы прошляпили и выписывались прямо на КПП.

Вдруг Настя что-то вспомнила, взяла свою сумочку с заднего сиденья и вышла из машины, ни слова не сказав. Я наблюдал сквозь стекло, как она подошла к молодому солдатику на шлагбауме и протянула ему листок бумаги, сложенный вчетверо. Я догадался, что это письмо для ее Павла и подумал хорошо, что не он сейчас на посту. Кто знает, что бы он такой резкий сделал. Мог бы и очередью полоснуть по ней и нам… а не ударил ее, как привык.

Скоро Настя вернулась в машину и, хотя я ничего не спрашивал, она сухо сказала:

- Отдала. Я закурил и, выдыхая дым в опущенное окошко, сказал:

- Ну и хорошо. Ну и правильно.

- Мне бы твою уверенность. Я подумал и сказал:

- Насть, есть вещи, которые надо все-таки говорить. Когда не понять без слов. Когда просто надо все сказать. У тебя ситуация с Павлом именно такая. Я бы конечно сказал бы ему по поводу того, как он вел себя с тобой по-другому и, кстати, уж вот я бы точно без слов бы обошелся… Но тебе это надо было сделать. Это черта. Ты ее подвела. Все сказала и закрыла разговор. Теперь надо просто забывать о нем. Я с тобой. Он больше к тебе не подойдет. Или будет иметь дело со мной. А я дурак. Мне же врачи сказали, что у меня мозги не так работают.

Она засмеялась, и, положив свою ладонь на мою, держащуюся за рычаг переключения скоростей, сказала:

- Тебя обманули, а ты и поверил…

- Не мешай мне думать, что я не такой как все. - Сказал я, отчего она, снова радуя мою мечущуюся в сомнениях душу, засмеялась. Вернулся Василий и, отдав нам документы, сказал:

- С богом. Карта у тебя есть. Если отстанешь от нас, просто едешь по маршруту. Мы остановимся в безопасном месте и подождем тебя. Без особой нужды нигде не останавливайся. Запаски у тебя есть. Делаешь как я, поменял, сбросил на обочину. По дороге будут места, где можно будет запаски подобрать. Настя… я тебя очень прошу. Без баловства. Без остановок посмотреть на красивый пейзаж. Идем на максимальной скорости. Встретим колонну глядящих, идем с ними, ясно?

Он посмотрел на нас, и я заметил в его глазах легкое недоверие нам. Наконец, он сказал:

- Ну и это… глупостями за рулем не занимайтесь… Настя еще хихикала, когда он ушел к своей машине и сел за руль.

Посмотрев друг на друга, мы поцеловались. И я сказал ей, что люблю ее. Она промолчала. Просто с улыбкой провела мне своей ладошкой по выбритой щеке.

Шлагбаум поднялся и мы выехали в разрушенный город, чтобы скоро покинуть и его.

Наверное, только проезжая в видимости холмов, с одного из которых я летал когда-то и, оставляя их за спиной, окончательно осознали, что все… мы уже, скорее всего и не увидим оставленный нами город. Не прогуляемся его полуочищенными улочками, не заскочим в порт, чтобы навестить матерого морского волка, а по совместительству классного человека Виктора. Не забежим в кинотеатр, где Настя так долго отработала. Не посидим в клубе, где оказывается, еще и стриптиз показывают, в чем я так и не удостоверился своими глазами. Но не было грусти или сожаления. Ведь впереди открывались ранее не виданные просторы и свобода.

В магнитофоне на старой заезженной кассете звонко пела, молодая в те далекие годы, «Арина». Пела как всегда о любви. Но если раньше я бы просто перемотал эту популярную до Последней ночи музыку для девочек младше шестнадцати, то тут с удивлением отметил, что она меня не раздражает больше. Наоборот, даже в чем-то нравится. Неужели так на людей любовь влияет, что они даже попсу слушать начинают?

Мы были с Настей сами по себе, а весь остальной мир и даже Василий с новобранцами маячившие впереди, были сами по себе. А если удавалось отринуть мысли, что мы едем на конкретное место и будем там делать конкретное и, наверное, не очень приятное дело, то вообще… будто мы сами бежим от порядков и образа жизни навязанного глядящими. Дикая на первый взгляд мечта Олега и Наташки, теперь была осуществлена мной и Настей. Мы шли на юг. И никто не думал нас ни останавливать, ни возвращать, ни наказывать.

Я все-таки не утерпел до конца «Арину», вставил новую кассету в магнитофон и сделал его погромче, чтобы насладится новой для нас с ней музыкой. Электронная тема настолько не вязалась с виденным нами залитым солнцем пейзажем, что Настя с улыбкой посмотрела на меня и спросила можно ее перемотать. Я кивнул с усмешкой, и она сцепилась с магнитолой в борьбе за что-нибудь соответствующее моменту. Оставив медлительную лиричную инструментальную музыку, Настя раскрыла полностью окно и, впустив теплый ветер в салон, высунула голову навстречу потокам воздуха. Только, наверное, беспокойство о прическе заставило ее вернуться в обратно и чуть прикрыть стекло.

- Ты лохматая. - Сказал я с улыбкой украдкой поглядев на нее.

- Знаю. - Сказала она и попыталась просто пятерней привести свои недлинные черные волосы в порядок.

- Самое главное-то мы и не взяли. - Сказал я имею ввиду расческу.

- Не страшно. - Отозвалась она, щурясь от солнца, что с ее стороны било в ей прямо в глаза. - Доедем тогда и расчешусь.

Путь, который начался так славно и не предвещавший никаких особых неприятностей так и протекал до самого вечера. Было уже почти шесть часов, когда впереди я заметил, что Василий сбрасывает скорость и останавливается. Я тоже скинул скорость и на одном сцеплении подкатился к ним и встал у обочины. Парни выходили из машины, разминали кости, и я решил, что Василий решился на отдых и ужин. Мы с Настей тоже вышли из машины, и я спросил у Василия подошедшего к нам:

- Привал? Здесь?

- Нет. - Замотал головой Василий и показывая на горизонт сказал: - Привал дальше будет. Километров через сорок. В городе. Сейчас просто разомнемся. Утомился вести машину. Да и ребята устали просто так сидеть.

Видя как, оглядываясь, Настя что-то ищет, я шепнул ей на ухо, чтобы по личным делам отошла метров на двадцать назад по движению, где росли довольно высокие кусты на обочине. Она ничего, не комментируя, отошла от нас, а я спросил у Василия:

- А что там впереди будет? Где ты привал наметил.

- Город. Большой город. - Сказал Василий, с прищуром глядя вдоль пустынной трассы. - Меньше нашего конечно, но тоже приличный. В нем даже сейчас тысяч сорок населения обитает. В нем и останемся. Если бы один шел так и ночью бы двинулся. А с пассажирами и с вами не хочу рисковать.

- Сложная дорога? - спросил я.

- Да не особо. - пожал плечами Василий. - Еще километров сто-сто пятьдесят сложностей быть не должно. Дорога фиговая, но без экстрима.

- Сколько мы уже проехали? - спросила подошедшая Настя. Ей ответил один из новобранцев Василия.

- Четыреста пятьдесят. Полпути одолели.

Поблагодарив его, Настя залезла в салон и всем налила горячего чая из термоса в пластиковые стаканчики. Разнося чай, она улыбалась, и никто не мог не улыбнуться ей в ответ. Мне даже показалось, что она решила таки всех очаровать. Кроме чая она разнесла нам заготовленные заранее бутерброды, и Василий с набитым ртом продолжал объяснять, что нас ждет.

- Завтра встанем пораньше, и думаю, к часам десяти доползем до места, где меня тогда обстреляли. Надеюсь, что в этот раз нам не обязательно придется такое пережить, но лучше быть готовым. Приедем в город я поговорю с местными может они нас сопроводят на том участке.

Но тронулись мы в путь не сразу. Предрекая, что нас с нашим транспортом загонят в какую-нибудь дыру под охрану на всю ночь, Василий предложил еще немного времени провести на природе.

Наслаждались зеленеющей травой. Обсуждали изменившийся пейзаж. Казалось, меньше полутысячи километров проехали, но солнца стало больше. Краски вокруг ярче. Василий все грозился, что там, куда мы путь держим, будет еще все лучше и красивее. И мы верили ему. Смеялись над его одержимостью и убежденностью что там рай на земле, но верили.

Пока молодые офицеры и Василий о чем-то не торопливо говорили, сидя на травянистом склоне дорожной насыпи, мы гуляли с Настей, и она даже свои туфли сняла, осторожно переступая в траве и наслаждаясь прохладой еще сыроватой земли. Держась за руки мы словно школьники в той далекой и погибшей жизни бесцельно слонялись на виду наших друзей. Только когда Василий закричал, что он уже отдохнул и готов в путь, мы вернулись и выслушали последний наказ нашего персонального полковника:

- В городе, старайтесь ни с кем не разговаривать. Ни с глядящими, ни с жителями. Мы там не на долго. Только переночуем и заводить знакомства ни вам, ни им не надо. Если кто-то будет тереться у машин, сразу мне говорите. Еще не знаю, как нас разместят, но если без охраны, то готовьтесь, - он обращался уже к своим новобранцам, - по очереди будете стеречь нас во время сна. В пути отоспитесь.

Оглядев каждого из нас и молчаливо спрашивая все ли понятно, он, больше не разговаривая, пошел к дверям своей машины. Ребята сердечно пожелали нам удачи, хотя вроде оставалось проехать всего ничего и тоже скрылись в машине Василия. Когда они тронулись и, набирая скорость, погнали по трассе, мы с Настей еще стояли у капота моей машины и не торопились их нагонять.

- Ну, поедем? - спросил я мою подругу, наслаждавшуюся теплом вечернего солнышка и легким ветерком, что перебирал ее немного спутавшиеся волосы.

Настя кивнула, обув свои туфли, она разом подросла на пяток сантиметров и стремительно забралась в салон. Я тоже вернулся за руль и, заведя двигатель, осторожно тронулся в путь.

До города действительно оставалось всего-ничего. Перевалив через несколько железнодорожных путей, сходу, на радость Насти, преодолев великолепные, высоченные и нисколько не пострадавшие мосты развязок в пригороде, мы вкатились в довольно чистенький город.

Нет, он не сохранился конечно же в первоначальном виде, каким красовался до Последней ночи. Но в разрушенных зданиях угадывалась былая красота этого города. Расчищенные и прибранные улицы, довольно много нам сказали и о жителях его. А к центру ближе заметив восстановленные старинные здания и даже подновленные офисные центры мы с Настей только удивленно пялились.

- Они здесь отстраиваются. - Сказала она, хотя я и так все это видел. Я заметил впереди на обочине дороги глазеющих на нас детей и даже притормозил от неожиданности. Опрятные, чистенькие такие детишки. Девочка и два мальчика. Каждому не больше девяти-десяти. И без взрослых!

- Смотри. - Сказал я Насте, но она и так во все глаза смотрела на замерших на тротуаре детей.

- Может они потерялись? - предположила она.

Пожав вместо ответа плечами, я совсем сбросил скорость и Настя, выглядывая в окно, спросила у детей, когда машина замерла рядом с ними:

- Вы не потерялись случаем? И где все взрослые?

Недоверчиво посматривая то на Настю, то на меня один из мальчиков довольно неприветливо ответил:

- Как где? На работе. До восьми все работают…

- А мы домой бежим, чтобы к маминому приходу вернуться. - Сказала девочка глядя исключительно на Настю.

С умным видом, покивав, мы отъехали от бордюра и подкатили к перекрестку, на котором работал настоящий живой светофор и больше того - показывал нам красный цвет.

- Тёма. - Негромко, словно боясь, что ее кто-то услышит, позвала Настя. - Артём!

Я повернулся к ней и заметил, что с ее стороны на первом этаже здания у дороги сквозь витрину светился работающий телевизор. Надпись на витрине гласила: Кафе «У Саши», время работы с 10 00 до 05.00 (или до последнего посетителя).

- Прикольно. - сказал я усмехаясь. - Кафе. Заскочим перекусить?

- Ты не понял. У них нет комендантского часа! - сказала Настя, и я снова прочитал время работы кафе.

Загорелся зеленый свет, и я тронулся дальше. Зачем стояли, ждали - непонятно. Ни одной машины на улице я так и не увидел. Да что там машины, ни одного человека не увидел за исключением тех детей. Через три перекрестка так же оборудованных светофором я увидел впереди у обочины машину Василия дожидающуюся видно именно нас. Он тронулся и, не разгоняясь особо, покатил по улице. Включил поворотник и на следующем перекрестке не торопясь, свернул налево.

Теперь уже реже уделяя внимания странному чистенькому городу, я следил глазами только за машиной нашего полковника. А Настя разве что не извертелась вся, оглядывая окрестности.

Немного покружив по центру, мы остановились у невысокого здания и только тут впервые заметили даже не просто отдельных людей, но и скопления их и даже транспорт припаркованный у обочин. Мы сами тоже приткнулись к бордюрам и поспешили выбраться из машин.

Василий, оглядев улицу и людей, небольшими группами стоящих у входа в здание, повел нас к ним. Обратившись к кому-то и спросив, где найти коменданта, Василий долго выслушивал указания нескольких человек, как лучше найти коменданта в это время. Я, внимая вполуха, и в основном рассматривал собравшихся здесь людей. Среди них не было ни одного по форме глядящих.

Наконец что-то уяснив для себя, Василий повел нас в здание через массивные высокие двери. В холле перед лестницей идущей на второй этаж я впервые в этом городе увидел автоматчика глядящих. Да и тот казался каким-то затюканным и стоял, забившись к стенке у столика за которым сидели две девушки и выписывали какие-то документы стоящему перед ним мужчине.

- Привет. - Обратился к ним без очереди, не особо церемонясь, Василий. - Нам бы к коменданту.

Одна из девушек, оторвавшись от писанины, подняла голову и зажатой в кулачке ручкой указала на лестницу.

- Второй этаж…

- Я в курсе. - Кивнул Василий. - Пропуска надо к нему выписывать?

- Нет, не надо. Сегодня приемный день. - Сказала девушка, и только Василий двинулся по лестнице вверх, как она потеряла к нам всякий интерес и продолжила водить ручкой по каким-то бланкам.

Следом за Василием мы поднялись на второй этаж и без труда нашли двери с бронзовой табличкой на них «Комендант». Постучавшись, Василий сказал нам ждать его в коридоре, а сам вошел внутрь. Я успел рассмотреть за дверьми пустую приемную с мужчиной, сидящим за столом у окна и работающем на настоящем компьютере.

Настя тоже это увидела и тихонько спросила, уж не монитор ли она увидела перед мужчиной за столом. Мне оставалось только кивнуть.

Один из ребят, что составляли компанию Василию в дороге, не выдержал и тихо прошептал:

- Вот хоть режьте меня… Но они тут живут… - он не договорил так как не смог просто подобрать слова.

Настя словно понимая его без слов, только кивала. А второй парень озирался на пустой коридор и молча качал головой. Василий с недовольным лицом вышел в коридор и сказал нам:

- Охраняемой стоянки нам не будет. Сказал, если хотим, можем в казармы ехать и там просто во внутренних дворах оставаться. Транспорт в сопровождение он нам тоже не даст. Сказал что в окрестностях все тихо. Я ему пытался сказать, что несколько недель назад тут ехал и был обстрелян. Так он только плечами пожал и сказал, мол, бывает.

Если честно. Если совсем честно, то от слов Василия нам ни холодно, ни жарко не стало. Мы просто настолько ощущали странность места, что было не до планов на ночлег и прочего. Даже оба новобранца Василевых только покивали умно головами и осторожно предложили покататься по городу. Согласились на их предложение все. И не зря.

До половины десятого было еще светло, и мы на двух машинах колесили по медленно наполняющемуся жизнью городу. Освещенные в легких сумерках улицы, позволили бы и больше нам покататься, но очередная заправка горючим напомнила нам о необходимости экономить топливо. Да и выехали мы в настолько необычное место, что больше и двигаться никуда не хотелось.

Три года. Три долгих, холодных, пронизанных сыростью подвалов года, я даже не думал о таких вещах как парк аттракционов. Увидев же освещенное разноцветными огнями колесо обозрения, возвышающееся в уже потемневшим небе над парком впереди, мы не могли устоять. Соблазн был настолько велик, что даже мысли ни у кого не возникло, что пора бы на ночлег становиться.

Парк аттракционов оказался шумным и веселым местом. Глядя на массы улыбающегося, и не скучающего народа, я не понимал только одного, это у них каждый вечер праздник или просто мы так подгадали на какое-то местное мероприятие. Не зная, что и подумать мы жались к друг другу и такой вот странной группой, озираясь и недоверчиво разглядывая отдыхающих, шарахались по парку между работающих аттракционов.

Первой не выдержала Настя. Она встала у ограждения колеса обозрения и, глядя вверх, сказала мне:

- Если это не сон я хочу прокатиться. Я хочу просто поверить, что я не сплю.

Желание Насти было для меня сродни закону, и я отправился на поиски касс или чего-либо подобного. Меня нагнал Василий и спросил, что я вообще обо всем этом думаю. Стараясь подбирать слова, я сказал, оглядываясь поверх голов гуляющих людей:

- Я сам не знаю. Если бы не разрушенные здания, которые вон торчат… - я указал в темнеющее небо над парком, где высились зубья искалеченной высотки, - то я бы подумал, что война сюда не заглядывала.

Мы нашли с ним круглую довольно объемную будку с шатровой крышей, оказавшейся кассой и обратились в окошко, когда дошла наша очередь:

- На колесо обозрения пять билетов. Это сколько?

- Двести единиц. - Сказала барышня в окошке и я невольно присвистнул. Какие же здесь зарплаты, что такие цены на развлечения?

Я дал Василию восемьдесят единиц бумажками, а остальное он добавил сам. С пятью билетами мы вернулись к ждавшим нас, и повели их на посадку. Пока стояли в небольшой очереди, сзади нас встали молодой парень лет семнадцати с девушкой его ровесницей. Я невольно подслушал их разговор.

- Последний раз катаемся и домой. - Сказала девушка и парень угукнул в ответ. Словно не расслышав его возгласа, девушка попыталась объяснить: - Мы завтра на учебу опять проспим. Жила вопить будет…

- Не проспим. - Сказал парень и добавил: - Попрошу маму, чтобы позвонила и разбудила нас.

- Вот только не маму. - Жестко попросила девушка. - Она на меня и так смотрит, словно я тебе учиться не даю. Не надо маму…

- Ну, хорошо. - Сказал парень и добавил: - Пусть твои, тогда нас разбудят. Они на работу все равно к восьми, что им стоит позвонить?

В это время подошла наша очередь посадки и, как бы я не хотел послушать такой странный, такой забавный, такой невероятный разговор в нашем истерзанном мире мне пришлось залезать в кабинку и помогать забираться Насте. Василий и его глядящие забрались в следующую.

Не спеша, поднималась кабинка над деревьями парка. Не торопливо и величественно открывался перед нами усыпанный огнями город. Невероятным казалось нам море разноцветных огоньков парка под нашими ногами. Я вдруг понял, что еще немного и как полный дурак расплачусь. Из кромешного чистилища нашего портового города попасть в такой райский беззаботный на первый взгляд городок было для меня слишком сильным ударом по нервам.

Я сдержался. А вот Настя нет. Мы еще только поднимались в высокое небо, а я уже отчетливо слышал, как она всхлипывает. Как резко трет глаза, стараясь, чтобы слезы не мешали ей видеть это. Запоминать это. Словно нам позволили за какие-то заслуги перед богом и человечеством вернуться на три года назад и немного почувствовать себя людьми.

Настя уже не сдерживалась, когда начался спуск к ожидавшим внизу своих кабинок людям. Она заревела. Нервы, которые сегодня в пути, казалось, успокоились, наслаждаясь сто лет невиданными насыщенными красками, сейчас вдруг сорвались и буквально били ее в рыданиях. Внизу извиняясь и закрывая от любопытных глаз отдыхающих Настю, я вывел ее за ограду колеса обозрения и, прижимая к себе, принялся успокаивать. Но когда появились Василий и его парни, я подумал, что это точно все бредовый сон. У всех без исключения глаза были на мокром месте.

- Я же недавно проезжал этот городишко! - изумлялся Василий. - Знал бы я как тут классно… как тут все… как тут все по-людски. Я бы в ноги коменданту упал и умолял оставить меня здесь.

- Так может, пойдем, упадем? - Без тени насмешки спросил я Василия.

Тот всерьез задумался. Чуть Настя успокоилась, как Василий нас повел в примеченное им открытое кафе под огромной шатровой крышей на высоких столбах. С трудом найдя свободный столик мы заняли его и Василий, не особо рассуждая заказал нам пива и настоящий соленый арахис к нему.

Настя не столько пила пиво, сколько грызла орешки. Она и до моей порции добралась, когда Василий с чуть успокоенными алкоголем нервами сказал:

- Тут что-то не так. Так не может быть. Я же не мало повидал уже. Отсюда и дальше так все разрушено. И дороги и городки и деревни… я этот город проскочил днем. Я видел, что он чистеньки и опрятный, но мало ли… общественные работы и у вас в городе, тоже проводятся по уборке улиц. Но что город живет, словно и не было Трехстороннего конфликта, я тогда просто не понял, так быстро его проскочил.

Я даже ничего не говорил. Я просто глупо улыбался, глядя на лица тех, кто сидел с нами же в кафе. И только, наверное, в тот момент я понял, как по-идиотски мы выглядим в мундирах, а я так вообще в военной форме без погон. Все вокруг уже примерили весенние одежды и из нас пятерых, только Настя не казалась для этого места чужой. Ее выдавал только диковатый немного взгляд и чуть нервные движения, когда она тянулась к арахису в моем блюдце.

- Так что делать-то будем? - Спросил один из завербованных Василием глядящих.

- Погоди Сергей. - Попросил помолчать его Василий. - После всего, что мы увидели, это не самый простой вопрос, что делать дальше.

Мы помолчали, старательно делая вид, что заняты только собой, а не рассматриваем отдыхающих вокруг. Молчание прервала Настя, попросив меня:

- А можно, я пойду на «Сюрпризе» прокачусь. Я на нем с пятнадцати лет не крутилась.

Я кивнул и, отсчитывая единицы, проводил и показал ей, где кассы. Очереди не было и она, взяв билетик и вернув мне сдачу, пошла не торопливо и, не зная, куда девать руки, в сторону подъема на аттракцион. Я же увидев, что она взошла с другими и заняла место, вернулся в кафе к Василию и офицерам.

За столом царило все тоже глупо-улыбчивое молчание. Понимая, что ни к какому решению о дальнейшем проведении ночи мои товарищи не пришли, я допил пиво и отнес пустую бутылку в мусорный бак.

Только когда практически счастливая Настя вернулась за столик, Василий сказал:

- В общем, черт его знает, что вокруг происходит, но нам все равно надо устраиваться на ночлег. Предлагаю пойти к машинам и поехать в казармы. Я уже на плане у коменданта посмотрел, где это. Практически у выезда из города. Настя скуксилась, но Василий даже глазом не повел.

- Давайте поднимаемся…

Мы поднялись и направились вслед за ним из парка прочь. Добравшись до автомобилей, мы еще не успели рассесться, а Настя спросила у меня:

- А мы можем еще немного задержаться?

- Мы потом их не найдем. Я понятия не имею, где эти казармы. - Тихим голосом сказал я ей и она тяжело вздохнула.

Слушая этот вздох, я немного разозлился на себя. Ну, конечно надо остаться. Конечно, надо еще немного погулять посмотреть на счастливых людей. Оставить в памяти этот образ безмятежного городка, что неведомо чьей волей был превращен в тихую уютную гавань для измотанных в штормах событий душ. Подойдя к Василию, я как можно мягче спросил:

- Ничего, если мы нагоним вас? Василий вскинул брови, поглядев через мое плечо на Настю, и сказал:

- Помнишь, где комендатура? - я кивнул, и он продолжил: - От нее по этому же проспекту все время прямо. Долго прямо. Пока не увидишь, как мне этот сказал, длинный забор с колючкой наверху. Там ворота. Подъедешь, скажешь, что о вашем приезде должны были предупредить. Я номер твой на проходной оставлю и ваше описание дам. Только, пожалуйста, недолго. Завтра целый день в пути…

Мы не смогли «не долго». Не столько в парке мы провели это время, сколько просто гуляя по ночным освещенным улочкам этого чудного городка. Настя очень много говорила мне о своей жизни до Последней ночи. Сама эта тишина и пробивающаяся из недалекого парка музыка навевали грустные воспоминания о прошлой жизни. Я тоже вспоминал. Слушал ее и вспоминал. Но потом мои мысли снова вернулись к Наташке и Олегу. Может вот о таком райском уголке они мечтали, когда шли на юг? Может именно про этот край они говорили, что даже глядящие здесь человечнее? Но странно, что не дошли сюда. Странно, что они не попали и не остались здесь. Здесь же есть все, что нужно, в принципе, чтобы чувствовать себя не на разоренной планете, а нормально и полноценно жить. Здесь даже дети… дети учатся! Да кому сказать в оставленном нами городе, что где-то открыты школы для детей или институты для молодежи… не поверили бы. Просто уже никто не верил, что хотя бы даже это восстановят. Неужели это глядящие сами создали такой райский уголок? Неужели они создадут такой же тихий и спокойный город из моего, оставленного разбитым кораблем на берегу моря. Если да, я больше слова дурного никогда не скажу о них.

Казармы мы нашли только ближе к четырем утра. Стоящие на воротах молодые глядящие с автоматами только козырнули, осмотрев салон и заваленный вещами багажник и пропустили нас внутрь. Покатавшись по дворам, заставленным тяжелой транспортной техникой мы нашли машину Василия и гуляющего рядом с ней Сергея.

- А ты чего не спишь? - спросил я, указывая на машину. - Тесно, что ли?

- Да нет. - Признался он, скупо роняя слова. - Разложили кресла. Места навалом. Не уснуть что-то после увиденного сегодня.

- Сбежать хочешь? - спросил я нисколько не шутя.

- Не получится. - Сказал, пожимая плечами, Сергей. - Тут не все так радужно, как нам виделось.

- В смысле? - не понял я, и Настя насторожилась вместе со мной. Кривя физиономию, Сергей сказал:

- Завтра Василий сам все расскажет, о чем он тут с бойцами трепался. Ложитесь спать. Ты же за рулем.

Мы последовали его дельному совету и, опустив кресла, попытались улечься. Настя сзади на все сидение, а я в кресле за рулем только укрывшись пледом. Но уснули мы не сразу. Еще немного поговорили, гадая, что имел ввиду Сергей. И пришли к выводу, что чтобы тут не было подоплекой такого видимого благополучия оно, наверное, оправдано. Люди должны чувствовать себя людьми.

Извиваясь и жалобно мяукая, я пытался вырваться из цепких ручонок маленького человечка. Второй человечек, что все время норовил провести своими грубыми руками по моей голове, чуть ли не ломая ресницы и усы, издавал громогласные для меня звуки и, кажется, хохотал, над моими попытками вырваться.

Поднеся меня к скамейке, и прижав к ней своей рукой, один человек ждал пока второй, чем-то обвяжет мне хвост. Я запищал от боли, когда шерсть, с моего хвоста попав в узел, буквально выдиралась из кожи.

Меня отпустили. Я немедленно изогнулся к больному месту и попытался избавиться от гибкой веревки на хвосте. Понимая, что ничего не выходит, я поглядел на своих мучителей и в этот момент один из них сильно топнул, двигаясь ко мне. Испугавшись, что я сейчас переживу еще большие неприятности, я рванул со всех сил со скамейки на землю и попытался убежать.

Но рывок моего хвоста, вызвавший боль во всем позвоночнике отбросил меня назад и в сторону. Я, переворачиваясь в пыли и, пытаясь вскочить на лапы, увидел, что от моего хвоста в руки этих уродливых созданий тянется шнур. Еще не понимая, что мне не сбежать я снова рванулся. И снова я с ослепляющей болью был откинут назад. Только в третий раз я дернулся и, не смотря на ужасные страдания, смог вырваться из этого ада.

Кольцо веревки соскользнуло с хвоста, и я обретший свободу, что было сил, понесся через дорогу. Краем глаза я заметил стремительно надвигающеюся на меня машину. Я уже был почти под колесом, когда время странно замедлилось, что бывало со мной в минуты опасности, и я смог извернуться из-под него. Даже не думая чтобы отскочить назад, где меня ждали мучители, я растягиваясь в прыжке попытался вырваться и из под второго колеса. Я был уже почти спасен, когда все так же медленно, колесо накатило на меня и начало, вжимая в асфальт размазывать по нему. Половина моего тела с задними ногами оказалась под колесами этого железного чудовища. Меня проворачивало и сквозь мгновенное ослепление болью, я вдруг увидел небо. Такое странное веселое небо в легких облачках несущихся к, только им ведомым, целям.

Я был еще жив, когда машина закончила меня давить и продолжила свой путь. Я даже видел размазанные в кровавое месиво свои задние лапы и живот. Я даже пытался передними лапами уползти дальше и дальше и от бесчеловечных человечков и от дороги. Только не получилось. И под странные тяжелые звуки голосов я умер.

Осень в том году выдалась на редкость славная. А может, это я еще не привык к таким теплым дням в такое-то время года. Октябрь показался мне чудеснейшим месяцем. Даже поздними вечерами тепло еще не покидало этот край и наши с Настей прогулки по поселку или в окрестностях были полны впечатлений и беззаботности. Роскошные звездные небеса, что открывались нашему взору, признаться честно, не переставали вызывать в нас странный трепет и удивление. Нет, мы, не гадали, есть ли жизнь где-нибудь кроме несчастной нашей планеты. Нам вполне хватало друг друга, чтобы думать еще о ком-то в те странные и так надолго запомнившиеся вечера.

В поселке мы прижились довольно быстро. Поселившись в доме Василия в отдельной комнате мы не чувствовали ни стеснения ни стесненности. Сам хозяин дома настолько редко проводил в нем дни и ночи, что мы оказались полноправными хозяевами этого домика в центре поселка. Больше того чуть ближе сойдясь с Сергеем и Русланом, ребятами, что прибыли с нами мы не забывали и их приглашать в гости. Оказавшись вполне вменяемыми ребятами, они даже не думали намекать, что когда-то знали Павла - бывшего друга Насти. Они искренне радовались нашему тихому счастью, и, кажется, мы становились для них своего рода неким примером, как даже в наше время можно спокойно жить, не думая о катастрофичном положении всей страны или даже мира. Не думая о том только-только люди встают на ноги после разрушительной Последней ночи. Не совру что нашедший себе в лагере подругу Руслан, скорее всего, действовал именно из этих побуждений. Обрести наконец-то тихий покой хотя бы в своем доме, раз уж наша работа не давала его все остальное время.

Прошло не многим более месяца, когда не только охрана, но и заключенные узнавали меня и приветствовали. А Настю так еще быстрее. Приходя в наше управление, ей приходилось проявлять все свое мужество, что бы терпеть странные завистливые или даже жадные взгляды заключенных. Тяжело быть одной из немногих свободных женщин в таком учреждении. Но не только взгляды заключенных свободно передвигавшихся в пределах лагеря до окончания рабочего дня раздражали ее. С первого дня не понравившись женскому коллективу охраны, Настя так и не смогла завести себе подруг или приятельниц в поселке. Даже с подругой Руслана у нее не клеились отношения, и при встречах или вечерних посиделках, молодые женщины старались общаться больше с нами, мужчинами. С чем было связано такое поведение или, лучше сказать, такое положение было мне мало понятно, и я даже настаивал, чтобы Настя завела себе одну хотя бы настоящую подругу. Учитывая сколько времени, я проводил на работе, мне просто жалко становилось ее дожидавшуюся меня дома. Но прошло уже несколько месяцев с момента нашего появления в поселке, а она так и не могла похвастаться обретенными подругами.

- Мне проще с ребятами, чем с девчонками. - Призналась она как-то мне во время очередной вечерней прогулки за оградой поселка.

Для меня это ничего особо не значило. Я вообще не понимал, как это так проще с ребятами… да в нашей среде, к примеру, приходилось думать о каждом слове сказанном вслух. Приходилось все время понимать, кому и что говоришь. И как главное. Неужели ей проще в таких вот обстоятельствах общаться с парнями, чем с девушками?

Ситуация в лагере к моменту нашего появления в нем, была откровенно запущенной. Охрана в отсутствии трети руководства без зазрения совести и сдерживающих мотивов измывалась над заключенными. Заключенные, замученные бесконечными издевательствами, были, наверное, на грани бунта, когда мы попытались разрешить ситуацию. Только действительно стальная воля Василия позволила нам всех сначала успокоить, показательно убрав самых отмороженных охранников, а потом и нормализовать более-менее ситуацию. «Более-менее», это потому что побеги так и не прекратились, а в период сбора урожаев на полях только участились. Понятно, что у нас не было иллюзий на этот счет. Все кто работал на этом сельхозпредприятии, были неоднократно осуждены за побеги с мест приписки. Каждому второму можно было смело вешать красную повязку на руку символизирующее краткое, но понятное всем «Склонен к побегу». Других, скажем осужденных на работы за нарушение трудовой дисциплины или того хуже непреднамеренную порчу государственного имущества, было ничтожное количество. И когда Василий требовал от охраны гуманного отношения ко всем без исключения, он заботился не столько о заключенных сколько, о себе самом. Зима за работами в теплицах пролетит быстро. Весной надо будет готовиться к посевной в полях. Не хотелось остаться один на один с задачами, поставленными ему руководством. И учитывая, что весной и так учащались случаи побегов, Василий был готов идти на многие уступки заключенным, чтобы так сказать убедить «бегунов» не искать мест лучше. Во-первых, не найти. А, во-вторых, после побега из нашего лагеря даже обнаруженные беглецы обратно уже не возвращались, а препровождались на тяжелые работы на севере. Все-таки наш лагерь считался поселением, а не настоящей тюрьмой или исправительным учреждением.

Только по этой причине, а не по каким-то там санитарным нормам, была заложена и в краткие сроки построена самими же заключенными новая баня. Многие попавшие в лапы глядящих до этого уже несколько лет не знали, что такое горячая вода и чистая одежда.

Именно чтобы улучшить быт и отвлечь от мыслей о лучшей доле, Василий лично ездил в ближайший город и демонтировал там установки в разрушенном кинотеатре. Собрав из досок обычный барак, заключенные сами себе создали кинозал на двести-двести пятьдесят мест на полу, а Василий отрядил специального человека заботящегося о пополнении ассортимента фильмов и устраивающего просмотр по пятницам, субботам и воскресеньям.

Василий лично руководил проводкой в бараки электричества. Я же позаботился, чтобы все желающие могли даже вечерами получать в здании управления книги и читать, отвлекаясь от своей неустроенности и заключения. Не скрою, это стоило мне много нервов и потраченного времени. Вместе с Настей и двумя бойцами из глядящих, мы обшарили все разваленные поселки в округе на несколько десятков километров, свозя к нам все более-менее интересное и читабельное. Василий, все одобрял, кроме того, что заключенные с введением библиотеки получили практически полный доступ в здание управления. Но так как выделять стройматериалы для постройки библиотеки с читальным залом он не желал, то пришлось ему мириться с шастающимися и раздражающими глаза своими темно-синими робами, заключенными. В библиотеке, я поставил смотреть за выдачей книг одного пожилого заключенного, которому предстояло отбыть у нас еще довольно приличный трехлетний срок. Мне понравилась его аккуратность и спокойное отношение к жизни.

Вообще на мне висело какое-то жуткое количество обязанностей. Не совру, если скажу, что всех я и не помнил. Помощник коменданта лагеря, я был подчинен даже не Василию, а очень озабоченному своей тучностью пожилому офицеру глядящих. Комендант видно и, правда слишком думал о себе, а не о своей работе и мне в полном объеме приходилось исполнять и его и свои обязанности. Приходя, домой я без смущения изливался Насте о своем незавидном положении. Тучный боров даже вопрос о получении новых кирзовых сапог для заключенных не хотел решать самостоятельно и спихивал все на меня. И именно мне приходилось идти к снабженцам и уговаривать их поехать в районный центр на склады, где наш груз уже, наверное, с недели две томился в ожидании, пока его заберут.

И если это был так сказать единичный пример, то вопросы с охранением работ внутри лагеря можно было сразу решать самостоятельно, чем ждать бреда оторванного от реалий коменданта. Последний раз, когда он пытался руководить рытьем траншей для канализационных сливов в новом бараке, так на пятерых работающих заключенных он выделил ровно столько же бойцов охранения, которые, наверное, скурились от ничего неделания и скуки. А вопрос с засыпкой старых уличных выгребных ям он отказывался решать без вызова в лагерь грейдера. Я, конечно, тогда покивал, понимая его озабоченность, но потом сам пошел в бараки и, выбрав нескольких крепких мужиков, и придав им в качестве подкрепления, мимо пробегающих двух молодых глядящих засыпал ямы за сорок минут, вместо суточного ожидания грейдера из района. Когда же грейдер пришел я бросил его на разравнивание полевых дорог, что после уборочной были в абсолютно беспросветном состоянии.

Настя, слушая мои грустные, но не без ехидства рассказы про подполковника коменданта, считала своим долгом при каждом появлении Василия рассказывать ему, справедливо считая, что я не стану говорить тому о безнадежной ситуации с начальством. Василий смеялся и говорил, что он не первый день знает коменданта и вполне верит, что эта толстая скотина работать не желает, а когда желает, то лучше чтобы не работала. Прося меня потерпеть и дождаться пока комендант таки проколется и его можно будет сменить, Василий, кажется, не понимал, что невозможно ничего не делая совершить ошибку.

- Понимаешь, - уже в сердцах сказал я ему однажды. - Кто не работает, того не едят… Ты коменданта, никогда не съешь. Поговори с ним, может быть, они поменяются с начальником снабжения местами. Я готов под майором пахать, пахать и пахать. Он хотя бы не делает вид, что все вокруг дебилы, а вот он такой классный.

- А ты всерьез считаешь самого начснаба идиотом? - с насмешкой спросил меня Василий. - Никакая полковничья должность не вытянет эту заразу с его обеспечения. Да и глупость это откровенная… как ты себе вообще такую замену представляешь? Понимая бесперспективность своих мучений, я спросил:

- А можно я болт забью на работу? Такой здоровый. Объемный болт… может хоть тогда комендант шевелиться начнет?

- Вот уж не надо. Пусть толстячок сидит, как сидит. - Сказал Василий, и Настя засмеялась с его напуганного лица. А мне полковник пояснил: - Неработающий комендант, безопаснее работающего.

Я, конечно, уныло покивал, мол, да, согласен. Видя мое состояние, Василий сказал:

- До холодов надо построить лазарет. Завтра буду с комендантом говорить. Если не осилите, то подам на него рапорт в район. Ну, а чтобы вы не осилили, сам думай, как это сделать. Это все что я могу. Но учти, тебе пришлют нового коменданта.

- Да все равно! - сказал я. - Хуже уже не будет. Василий засмеялся и сказал:

- Ничего ты Тёма в службе не понимаешь. Радоваться надо, когда командование болт забило. Слишком работящее командование дурно сказывается на здоровье подчиненных.

В тот вечер когда, наверное, решилась судьба моего бывшего начальника, мы еще долго играли втроем в карты, изъятые у заключенных, и обсуждали жизнь лагеря. Только глубокой ночью, Василий покинул вообще-то свой дом и, оставив нас одних, кажется, опять отправился к своей пассии в женскую часть лагеря.

Какие у него на самом деле были отношения с Алиной, мы тогда только догадывались. Он никогда без пыток с пристрастием не рассказывал о ней нам. Только шутливые удары по плечу Насти могли его растормошить и заставить говорить.

- Она такая же заключенная, как и другие. - Вяло отвечал он нам.

Удивляясь, Настя спрашивала, почему же он такая скотина свою подружку не вытащит жить из барака. Отмахиваясь от претензий, Василий пояснял:

- Мне что проблем мало? Думаю, через пять минут полетит депеша о моем аморальном облике. Причем ваш любимый комендант и настрочит. Он мне никогда не простит, как я его на воровстве краски поймал и пальчиком погрозил. Мелкий пакостник…

- И как вы бедненькие мучаетесь? - спросила Настя.

- Да не мучаемся мы. - Отмахнулся Василий и предложил в очередной раз «замять тему».

Но замять ему не давала любопытная Настя. Она теребила и теребила, прося рассказать нам о ней.

- Она красавица. - С тяжелым вздохом сказал Василий. - Я таких, никогда раньше не видел. А уж повидал я на своем веку, дай бог каждому. И она… не такая, как остальные. Нет не гордая какая-то особенно. Не зазнается. Просто… просто с ней хочешь, не хочешь, а ведешь себя так… словно она, не знаю… принцесса что ли. Стараешься не ругаться, сдерживаешь язык. Вообще… и не только со мной такое происходит. Девчонки что служат в той части лагеря перед ней разве, что реверансы не делают. Непонятное обаяние.

- Пропал полковник. - Сказал с похожим вздохом я, а Настя только улыбалась, исподлобья разглядывая новую, влюбленную личность Василия.

Я эту Алину лично в глаза никогда не видел. Просто не доводилось. Все работы, которые проходили под моим руководством в женской части поселка в основном сводились к благоустройству, но никак не к внутренним отделочным работам, которыми в бараках занимались сами женщины. А на полевых работах, в которых женщины принимали самое активное участие, одну от другой было проблемно отличить. Одни и те же черные или темно-синие робы похожие одна ну другую длинные юбки, из-под которых выглядывали мужские тяжелые ботинки. Да на головах платки или банданы, как они их сами называли. В общем зрелище не вызывающее к этим женщинам никакого возвышенного чувства. По первому времени, я, вообще, не отличал их одну от другой, пока не считывал номер на груди. Память на номера развилась удивительная. Зато как-то имена и лица не запоминались…

Только перед холодами, занимаясь утеплением бараков и установкой в них железных печек, мне представили эту Алину, но я так и не разглядел ее занятый своими делами. Зато вот мои солдаты и охрана вполне оценили ее красивое лицо, размеренность движений и довольно долго обсуждали, что у полковника губа не дура.

К моим обязанностям относилось еще тепличное хозяйство лагеря. Двадцать четыре длиннющих теплицы, в которых надо было подготовить все к наступающим морозам. Котельная уже несколько месяцев протапливающая теплицы не нуждалась в каких-то дополнительных работах, зато вот сами сооружения требовали много внимания. Зная по рассказам, как в прошлую зиму даже мощностей котельной не хватало для поддержания необходимой температуры, я принимал все возможные меры по утеплению сооружений. Работы было проделано огромное количество, и когда на общем сборе Василий устроил показательный разнос коменданту за то, что не построен и не подготовлен лазарет, толстяку не удалось спихнуть на меня мол, это я не справился со своими обязанностями. Я подробно отчитался перед Василием и коллективом о проделанной работе и к своему удовольствию заметил одобрение не только своего друга и нашей команды, но и даже противников нового начальника лагеря. Комендант, видя общее недовольство его ленью, клятвенно обещал за неделю поднять сарай и, утеплив его превратить в лазарет. Но грамотное умыкание из-под носа его работников стройматериалов пущенных на приоритетные задачи подготовки бараков к зиме не дали ему выполнить обязательства. Василий вызвал коменданта к себе и уведомил того, что вынужден подать на него рапорт в район. Коменданта отстранили от должности и меня назначили временно исполняющим его обязанности. Вот тогда мне пришлось реально попрыгать пытаясь доделать то, что было необходимо. Лазарет я тоже за неделю не поднял. Но за три недели не только собрали его из сколоченных из досок щитов, не только установили в нем несколько печек, но и даже вооружили его необходимыми койками, кабинетом осмотра и даже душевой, вода в которую подавалась от совсем недалекой поселковой котельной. Убогое строеньице, если признаться честно, но вполне готовое под свои задачи. Персонал в лазарет из заключенных подобрали быстро. Два практиковавших до Последней ночи терапевта и к ним две медсестры, одной из которых, по странному стечению обстоятельств оказалась Алина. Это все что мог сделать для своего объекта воздыханий наш влюбленный полковник.

Нового коменданта нам прислали из района только спустя пару месяцев, когда вовсю ревели метели, и уборка снега по утрам превращалась в настоящую каторгу для заключенных. Присланный майор был из бывших водителей. Еще один, кому Последняя ночь помогла стать не просто заштатным пролетарием, но кем-то весомым в условиях Нового Порядка. Мы, точнее наша команда во главе с Василием, довольно быстро нашли с ним общий язык и через некоторое время стали ему вполне доверять, не меньше чем скажем Руслану, Сергею или мне самому. Андрей, так звали майора, вполне оценил это доверие и даже позже не раз оправдал его.

Вообще так уж получилось, что к середине зимы на всех ключевых постах в поселке оказались наши друзья или вполне лояльные нам глядящие. Кому-то могло, не нравится, что Василий несколько пренебрежительно относился к самим глядящим, но что лагерь под его управлением преобразился, нравилось большинству. Даже заключенные что еще помнили порядочки, устроенные предыдущим руководителем уважительно отзывались о Василии и нам не доносили добровольные помощники о каких-то нелицеприятных отзывах. Греясь в уважении и, наверное, искренней симпатии людей, Василий все больше и больше сил бросал на превращение отбытия наказания этими людьми в своеобразный трудовой лагерь, если не курорт, то уж точно и не каторгу. Точного определения такому положению в лагере затруднялись дать даже видавшие виды глядящие.

Ближе к весне, когда проводили очередную ревизию посевных запасов, взбрела всем в голову мысль, что для предотвращения грядущих весенних побегов неплохо было бы увеличить штат охранения. Но именно Василий запретил даже думать о таком.

- На девять сотен заключенных у нас три сотни персонала. - возмущался он. - Вы хотите довести ситуацию, что бы на каждого заключенного приходилось по одному охраннику?

- Но ведь побегут… - с тоской говорил Сергей, числящийся в должности помощника начальника лагеря по работе с заключенными.

- Пусть бегут… - кивнул Василий и огляделся, нет ли в нашей компании кого чужого. - Нас за побеги, конечно, нагнут и уестествят, но не снимут… А устраивать из нормальной жизни балаган с автоматчиками на каждом углу очень не хочется. Мы только приучили к мысли большинство, что это их временный дом. Они сами заботятся о своих жилищах. А увеличь охранение и опять начнется нервотрепка. Мало ли какие уроды прибудут…

Все посмотрели на Василия как на неоправданного гуманиста, но спорить не стали. Он сам знает, что делает и куда всех ведет. Но когда Настя начинала оправдывать при мне такое поведение моего друга, мне приходилось с ней вступать в довольно неприятные споры.

- Настюх, ты просто не знаешь их жизни в бараках. Было бы у нас персонала побольше, может мы бы смогли побороть их внутреннюю градацию, когда самые сильные начинают эксплуатировать слабых.

Обжаривая мне, сохраненные с осени, кабачки со специями на ужин, Настя, только напоминала:

- Это тоже самое, что глядящие делают с остальной страной. Эксплуатируют слабых. Почему в лагере должно быть по-другому?

- Потому что мы делаем это чтобы поднять нашу страну, а они просто из лени и нежелания работать. - Сказал я довольно жестко, не забыв отметить, что не первый раз употребляю «мы» ассоциируя себя уже полностью с глядящими.

Не один и не два раза Сергей пытался переломать хребет устоявшимся порядкам в бараках. Он вылавливал таких вот «блатных» и избавлялся от них, отправляя в район. Но на их место приходили новые и так далее. Серега терпеливый человек, но даже он с грустью улыбался, когда Василий спрашивал его, почему на просеивание посевного материала из девятого барака хоть и пошли все, работали реально не более восьмидесяти процентов по заявлению охранения. В очередной раз, получая указание победить эту внутреннюю иерархию, Сергей отвечал «есть» и очередные грузовики с отловленными «блатными» уходили в район. Приезжали новенькие, и начиналось все по-старому. Систему, сложившуюся среди заключенных победить без полной замены контингента казалось уже невозможным. Но больше всего расстраивало Серегу, что абсолютная копия этой ситуации существовала и в женских бараках. Он там даже браться не знал за что.

Руслан заместитель начснаба, в чьем ведомстве находились кухни и продсклады, предлагал кормить только тех, кто работает, но над ним только посмеялись, как над самым наивным среди нас. В общем, выбор был невелик. Оставлять как есть, вяло пытаться вылавливать тех, кто жил за счет других, либо вводить такую жесточайшую дисциплину, от которой, учитывая огромные возможности, народ просто весной свалит от нас куда подальше.

В один из вечеров, когда, не смотря на лежащий кругом снег, уже отчетливо пахло весенней свежестью, я спросил у Василия:

- Слушай, а это вообще нормально, что мы с тобой бывшие заводские работяги стали тюремщиками?

Мы пили подогретое Настей в кофейной турке вино и, стоя на крыльце, смолили далеко не табак, уж не знаю где раздобытый Василием.

- Нормально. - Ответил, даже не думая Василий. Затягиваясь дурманом, он посмотрел на чистое с редкими облаками вечернее небо и добавил: - Уж лучше мы…

- Это я понимаю, что уж лучше мы… - сказал я и чуть не закашлялся очередной раз, вдыхая в себя наркотический дым. Поборов спазмы в горле я сказал: - Просто странно…

Выкидывая еще довольно неплохой окурок, Василий грея руки о железную кружку с вином сказал:

- Меньше думай о всякой фигне такой. Просто делай что должен. И не парься. Пойдем в тепло, стоять тяжело.

В тепле стало не только тяжело стоять, но и говорить. Укоризненно улыбаясь с наших блаженствующих физиономий, Настя сказала:

- Вась, ты же сейчас опять в лазарет пойдешь… охрана тебя таким увидит весь завтрашний день будут обсуждать в каком ты состоянии был.

Не обращая внимание на нетерпимое от других «Вась», наш полковник только рукой махнул, и вяло сказал:

- Я умею держать себя в руках.

- Даже чересчур. - Согласно кивнула Настя. - Вы с Алинкой уже полгода вместе, а ты ее все по баракам да в лазарете держишь.

- Ей осталось три месяца. - Сказал он твердо. - Потом, захочет, останется со мной… не захочет, что ж, пусть едет к себе, если там лучше. Обращаясь ко мне, Настя спросила:

- А если бы я была на месте Алины, а ты на месте Васи, ты бы так же меня мурыжил по баракам? Я ответил честно:

- Нет. Я бы тебя всяко вытащил к себе и поффигу, кто что говорит. Кривясь в усмешке, Василий сказал нравоучительным тоном:

- Не быть тебе начальником лагеря.

- Да и, слава богу… - замотал я одурманенной головой.

- Да не понял ты… - сказал Василий. Он, смотря только на Настю, обращался все-таки ко мне: - Понимаешь… Это даже не то, что все должно быть по правилам… Это даже не какая-то моя, блин, правильность… просто… Это жизнь. В ней есть некоторые условия, правила. Блин, как язык то заплетается… правила, вот… Которые кстати помогли мне не сгинуть даже после Последней ночи.

- И что это за правила? Мучить любимых по баракам? - спросила Настя, внимательно изучая лицо Василия. Дурман как-то неправильно подействовал на мои мозги, и отчего-то ревность кольнула мне в груди. Настя никогда так вот в мое лицо с интересом не смотрела. А от него ждала словно открытия, откровения какого-то. Но Василий поднялся и, прижимая палец к губам, сказал:

- Тсссс. Не буду говорить. Зря вообще начал.

- Ну, скажи! - потребовала Настя. Она посмотрела на меня, ища поддержки, и сказала: - Тёма всю ночь спать не будет мучиться начнет… и я голову сломаю, что же такое таинственное ты хотел сказать.

Посмотрев на меня, словно оценивая, я, вообще, способен не спать, и мучится ночами, Василий сказал:

- Да ну глупости все это… Кое-как мы на пару уговорили его сесть обратно на стул и рассказать.

- Понимаете… только никому. А то подумают, что полковник того … сбрендил.

- Да не тяни ты. - Попросил я. Меня уже начинала смешить эта детская серьезность и таинственность.

Василий посмотрел куда-то вверх в недавно мной лично выкрашенный потолок и сказал:

- Вся наша жизнь… это что-то типа рынка. За все надо платить. Но не деньгами или нервами… А не поверите чем… - он замолчал не в силах кажется подобрать слова. - Черт, даже не знаю, как сказать-то. В общем, надо постоянно выбирать… постоянно. Выбирать людей… выбирать дело, это понятно. Но иногда чем-то приходится жертвовать. И часто принеся в жертву этой жизни свою любовь… буквально отказавшись от нее, расставшись через надрыв души, ты получаешь что-то такое взамен… Или наоборот… обретя свою настоящую любовь можно потерять все остальное. Блин, Настюх, Темка, я пас… я не смогу объяснить… не в том состоянии. Вы не поймете, а главное не поверите… Это реально слишком серьезно, чтобы в нашем обдолбанном состоянии о таком говорить. Там не обмануть. Там не приврать или привесить… что-то очень точное определяет нашу жертву и награду за нее… это не только о любви. Это обо всем. Словно вечный торг. Я отказываюсь от этого, а получаю то… у меня забирают это, но дают что-то другое. И обмен на первый взгляд может показаться неравным, но я давно понял, что он всегда до грамма взвешен. Забрав у тебя все, кто-то там… он даст тебе какое-то великое знание и понимание…

Он еще что-то пытался связно объяснить нам, но потом словно очнувшись, наотрез отказался продолжать этот разговор. Поднялся и ушел в лазарет к своей красавице. Уже поздно ночью, лежа в нашей постели уставшие от ласк, мы пришли к выводу, что полковник то наш, конечно хороший парень, но как-то у него что-то не то с головой. Ну, не может же он серьезно говорить о таких вещах. Обнимая друг друга мы так и не нашли кто и чем из нас пожертвовал обретя друг друга…

Я был удивлен, увидев себя самого сидящим в каком-то супер-пупер кабинете в странном мягком и удобном кресле. Передо мной стоял стол с абсолютно мне непонятной техникой. Только что за плоская вертикально стоящая штуковина я не сразу, но осознал. Это был компьютерный монитор. Только я никогда в жизни не видел, что бы электроннолучевые трубки могли бы уместиться в такое невеликое расстояние. Я с интересом нагнулся и посмотрел на экран, на котором смешно прыгал какой-то зайчик.

От моего разглядывания техники меня отвлекло тактичное хмыканье за спиной. Я повернулся резко и увидел стоящего у дверей мужчину в строгом костюме и с интересом разглядывающего меня самого.

Мужчина прошел через кабинет и, обогнув мое кресло, занял место напротив меня перед монитором.

Оставив в сторону прозрачную папку с какими-то бумагами, мужчина склонился немного над столом и стал пристально разглядывать мое лицо.

Заметив его серо-зеленые болотного цвета глаза, я откровенно перетрухнул. «Северянин» пришло мне на ум. В нашей стране цвет глаз был преимущественно карим с различными оттенками вплоть до черного, и любой другой цвет выдавал в человеке либо иностранца, либо смесь. Хотя и рожденные от браков с другими нациями дети в основном рождались с темными глазами. Как говаривал один мой знакомец: «Слишком сильный ген». Передо мной сидел либо северянин, либо удачная помесь.

- А вы кто? - странно выпячивая челюсть, через это довольно продолжительное молчание, спросил мужчина. Я представился и мужчина сказал:

- А как вы сюда попали?

- Не знаю. - Честно признался я.

Словно задумываясь о чем-то своем, мужчина откинулся в кресло и посмотрел в потолок. Он молчал, а я не знал, что мне делать или хотя бы куда деть руки.

- Может вас совесть мучает? - выдвинул странное предположение незнакомец.

- Да нет… не особо. - Сказал я пожимая плечами.

- Тогда дважды странно. Ну, ладно. Пойдемте, я провожу вас обратно. У меня скоро встреча, но не с вами.

Он поднялся, и я с сожалением тоже выбрался из такого удобного для меня кресла. Выйдя в недлинный светлый коридор, мы пошли по нему, минуя массу закрытых дверей.

- А там что? - спросил я нагловато.

- Тоже самое… - ответил мне мужчина без пояснений и даже не обернувшись.

Дойдя до одной из предпоследних дверей по правую руку, он открыл ее и приглашающим жестом указал мне входить. Но я не вошел… точнее не вышел.

Улица, с бегущим по ней тихо шуршащими колесами машинками, сразу показалась мне абсолютно чужой. Как и запах. А уж когда по странной, возвышающейся над дорогами и тротуарами конструкции пробежал какой-то недлинный, в несколько вагончиков, поезд я окончательно шарахнулся назад в коридор и сказал мужчине:

- Я не оттуда! Закрыв дверь и посмотрев внимательно на меня, мужчина спросил:

- А откуда тогда вы?

Я попытался вспомнить все, что знал о своей стране и коротко изложить это мужчине.

- Не продолжайте. Я понял… - морщась, сказал он. - Ну, так и что? Разве здесь хуже?

- Ну, уж нет… я хочу домой. К Насте.

- К кому? - не понял мужчина.

- К жене! - сказал я, уже нисколько не смущаясь своего положения и своего местонахождения.

- Понятно. - Кивнул мужчина: - А зря. Ведь, по сути, человеку все равно где жить. Все равно кто у него жена. Все равно даже как он умрет и где. Только вот сами люди не все это понимают…

- Нет, уж. - Сказал я, понимая, что Настя мне не все равно. Да и смерть бывает разная.

- Ну, как хотите. - Сказал мужчина, и ничего больше не говоря, пошел по коридору в кабинет который мы недавно покинули.

- Мне с вами? - спросил я его громко вдогонку.

- Нет. Просто проснитесь. Вас самого, куда надо вернет.

- Что? - не понял я.

- Просыпайтесь, говорю! - крикнул мужчина и, раздраженно махнув рукой, зашел в кабинет и закрыл дверь.

Я стоял, не понимая как можно проснуться, если я не сплю. Но через некоторое время у меня это получилось.

Ранней весной начались побеги. По одному, по двое, по трое. Наверное, не проходило недели, чтобы на утреннем построении нам не докладывали, что кого-то не хватает. Разговаривая с пришедшим в лазарет, якобы по болезни, добровольным помощником я и Сергей недоумевали:

- Куда бегут? Зачем?

Крупный мужчина довольно преклонных лет посмотрел на нас молодых с усмешкой и сказал:

- Не куда, а от чего. От вас, от обязательной работы. На свободу. Заманчиво ведь. - Он мечтательно пожевал губами и признался: - Я бы сам многое отдал, чтобы просто прогуляться сейчас вот по берегу тающей реки. Подышать весенним лесом. А не в пять утра коровник чистить…

Я, вспоминая, что нужно будет новое поле огораживать для будущего выпаса уже порядком исхудавшего скота, предложил помощнику:

- Подберите пять-семь человек, не склонных к побегу, и, за которых вы сами сможете поручиться. Список Сергею Алексеевичу передадите. Вместе с вами, чтобы список был. Будет не пыльная работа, как раз на берегу реки и в лесу. И отдохнете от бараков с коровниками и воздухом надышитесь.

Поблагодарив меня за такое щедрое на его взгляд предложение, он нам попытался дать совет, чтобы снизить количество беглецов:

- Если бы была возможность встречаться с женщинами из той части лагеря… или хотя бы время свободного передвижения было продлено до часов девяти, чтобы хоть у заборов можно было общаться, думаю, это положительно бы сказалось. Весна, сами понимаете… Людям хочется человеческого тепла даже в таких условиях. Сергей с сомнением покачал головой.

- Вряд ли, - честно признался он. - Начальник лагеря наоборот подумает, что это поспособствует накалу обстановки. Помощник в сердцах воскликнул:

- Господи, когда же вы все перестанете считать нас за баранов. Почему вашему Василию Михайловичу просто не поговорить с нами. Все же все понимают. Сделать попытку хотя бы до первого нарушения или побега. Неужели сложно понять, что ради такого мы и сами постараемся, чтобы не было повода отменять… Сергей скептически хмыкнул и повторил:

- Вряд ли… Но единственное, что я обещаю это поговорить с Василием Михайловичем о вашем предложении. Но не он пойдет на такое.

Вечером, собравшись в доме Руслана и его подруги из охранения женского лагеря, мы выполнили обещание и обсудили идею. Странно, но самым активным поддержавшим ее оказался майор комендант.

- У нас нет откровенно уголовного элемента. Даже, если какие-то трения возникнут, не думаю что, это превратится в свалку или станет неподконтрольным. - Спокойный голос Андрея звучал убедительно и, слушая, его Василий только кивал. Видя поддержку начальника лагеря, комендант предложил именно нам подумать об организации более мягкого режима для заключенных.

- Главное чтобы все это не превратилось в коммуну. - Попросил нас с Сергеем Василий. - Не хочу тут, потом открывать акушерский пункт и долго краснеть перед руководством, почему вместо показателей по сельхозпродукции у меня валом прет демографический показатель.

Посмеялись, но вопрос был не шуточный. Требовалось рассмотреть возможности смягчения режима. Это не просто там выйти и объявить, что теперь все ложатся спать по летнему времени или что прием пищи продлен на целых пять минут. Это надо было создать хотя бы мнимую видимость свободы.

- И не забывайте. Через неделю прибудет ЗИП и пора готовить технику к вспашке. - Василий поднялся, собираясь покинуть наше собрание. - Руслан, проведи ревизию у себя на складах. Попробуй увеличить хотя бы грамм на двести в сутки порции. Народ после зимы зело ослаб. Руслану не надо было ревизии устраивать, чтобы ответить:

- На двести реально только крупами. Картофель скоро кончится, а посевной трогать никто не станет. И вообще двести это роскошь, конечно.

- Ну, давай хоть кашками. - Сказал Василий. - Завтраки и ужины увеличивай. Пусть сил набираются…

- Чтобы бежать из лагеря могли не спотыкаясь… - пробурчал Сергей, и мы заулыбались, хотя ничего смешного в этом не было.

За дело облегчения режима взялись, как положено торжественно и с помпой. Перед построенным на площади между бараков всем лагерем, вышел Василий и долго с чувством убеждал, что нами решено провести эксперимент по внедрению нового, беспрецедентного, типа режима. Что руководство лагеря, идя на встречу заключенным, максимально снижает уровень контроля внутри лагеря, доверяя внутреннюю организацию самим заключенным. И что руководство рассчитывает на адекватное поведение заключенных. Василий напоминал всем, что человеческое отношение, к стоящим перед ним, проявлено только по простой причине, что среди заключенных нет ни убийц, ни воров, ни другого социально-опасного элемента.

Далее Сергей, как помощник по работе с заключенными, объявил список ответственных перед администрацией лиц. Вместо старших по баракам, группам и другим делениям были названы руководители производств, их заместители, ответственные за быт и связь с администрацией лагеря интенданты.

Потом настала моя очередь удивлять население. Я объявил, что после посевной и скорее даже во время нее, все силы лагеря будут брошены на благоустройство поселка и смены барачного типа жилья на нечто новое. Я предложил строить недалеко от поселения охраны пусть еще за забором небольшие дома человек на десять двенадцать жителей.

- Наша пилорама вполне справится с поставленной задачей, если сразу после полевых работ заняться заготовкой леса. - Говорил я даже не надеясь, что меня слышат все. Достаточно было, чтобы кто-то слышал, а дальше они все сами обсудят и передадут другим. - Бутовый камень под фундаменты домов будем забирать на берегу водохранилища. Другие материалы необходимые для строительства будем закупать на выделяемые нам средства для благоустройства. Не будем забывать, что мы, так сказать, доноры близлежащих городов. Наша продукция круглый год поставляется в их дома. Нет никаких причин сдерживать нас в тех вещах, которые только будут улучшать наш быт и, как следствие, позволять нам лучше работать. Но не надо забывать и то, что как раз от нашей работы, особенно по посевной и уборочной руководство решит закрывать глаза на наш эксперимент или прикрыть его как неудавшийся.

Я специально говорил «нас», «наш», «нашей». Не думаю, что у кого-то возникали иллюзии насчет этого, но все равно я давал понять, что и мы и они в равной степени становимся зависимы друг от друга.

Распустив людей, мы отменили в тот день, почти все работы, кроме обязательных, предоставив людям обсудить грядущие порядки и подумать как им вести себя в таких условиях. После обеда мы хоть и оставили охранение на вышках, но убрали обязательный обход разделяющей мужскую и женскую половины лагерей изгороди. Уже к вечеру, наблюдая из административного здания за толпами по обе стороны проволочного забора, я все никак не мог унять мандраж и искренне боялся, а не совершаем ли мы отъявленную глупость. Василий тоже вопреки своему обычному правилу, в ожидании эксцессов повесил на пояс кобуру и даже выудил из сейфа табельный пистолет. Сергей, прибывший к нам после обхода территории сообщил, что разброд и шатания в лагере такие, какие нам бы, увидь их кто из проверяющих, никогда бы не простили. Освобожденные от работ заключенные, в бараках играли в запрещенные карты, кучковались на пустыре между бараками и внешней стеной ограждения, или драли горло у разделительных загородок знакомясь с обитательницами женской половины лагеря.

Самое опасное в этой ситуации было то, что нервничала охрана на периметре. Заключенные, пользуясь невиданной ранее свободой, подходили вплотную к контрольным ограждениям и даже заводили с автоматчиками разговоры.

Выждав появления Руслана и его ежедневного доклада, Василий, спросил, как заключенные отреагировали на увеличение паек.

- Я, честно говоря, думал, что они не заметят. - Признался Руслан, бросая папку на стол, а сам, проваливаясь в глубокий диван. - Но повара доложили, что люди были довольны и благодарны. Да и работники на кухне из заключенных, видели же нормы… так что думаю все передали дальше. Теперь надо посмотреть будет ли за это правда нам благодарность от них или все будет воспринято как должное и от нас наоборот потребуют еще чего-то… Василий покивал и признался:

- Я действительно боюсь, как бы полученная вольность не забила им головы, и не пришлось бы вводить запасной вариант… Я, поглядывая на молчавшего коменданта, сказал:

- У меня взвод в полной готовности круглосуточно. Все в защите, у каждого по три запасных рожка. В случае массовых беспорядков мы применим силу. Комендант перекрестился и сказал:

- Угу. А нам потом при расследовании отмазываться, что это мы не специально спровоцировали данные выступления своим экспериментом. Василий, в который раз объяснил нам, что мы и так знали:

- Смягчение режима или перевод лагеря в особый режим абсолютно в моем ведении. Я не превышаю своих полномочий. Посмотрим… все посмотрим. Завтра первый рабочий день по-новому. Готовьтесь к тому, что придется воздействовать на старших производств, чтобы они самостоятельно призывали лентяев на работы.

Спрятав в сейф оружие, Василий поднялся и, извинившись, покинул свой собственный кабинет.

- Он к своей? - флегматично спросил Руслан.

Подумав, я кивнул. С вздохом начальник снабжения не знавший нашей кухни и, не числясь среди нашего особого круга, высказал крамольные мысли вслух:

- Будет очень обидно, если потом при расследовании выяснится что Василий Михайлович, все это затеял только ради своей женщины. Комендант покачал головой и сказал:

- Не трогайте вы Василия Михайловича. Это вообще коллективная идея с подачи этих двух… - он указал на меня и Сергея. Серега сначала хотел возмутиться, но не стал и только спросил:

- Так чего ждем-то высиживаем? Рабочий день окончен. Я домой.

Все сразу засобирались, и только я никуда не двигался. В тот день было мое дежурство по лагерю.

Проводив всех, и закрыв своим ключом кабинет Василия, я спустился в библиотеку и сказал чтобы наш архивариус тоже шел отдыхать в барак. Он покивал, сказав, что сегодня он из всего лагеря, кажется, один отработал полный день и засобирался домой. Я не стал ему рассказывать, что женщины сегодня тоже отработали в штатном режиме в своих коровниках, курятниках, свинарниках. Корове же не объяснишь что мы будем жить теперь по-новому. Ее доить, как не крути, все равно надо.

Я вышел из админ корпуса и, поговорив с дежурным глядящим у входа, отправился в центр лагеря в очередной обход. У контрольного поста при переходе в закрытую часть ко мне присоединился боец согласно правилам, но я оставил его, решив самостоятельно пройти по баракам и просто взглянуть, как отреагирует на меня население, увидев без охраны. Нападений я не боялся в первый день. Пока они еще не пришли в себя и никто не разводит среди заключенных агитации можно вполне безопасно ходить по территории.

С первого по девятые мужские бараки я был ошеломлен пустотой. Из шестидесяти обитателей в каждом бараке на своих койках в это уже довольно позднее время было от силы человек десять. Остальных я видел на пустыре, не решившись подходить к ним, да возле стены ограждения женской половины лагеря, где обстановка внешне казалась довольно напряженной. Какие-то нелепые выкрики, какая-то толкотня. Но вместо чувства опасности от этих людей я испытал странное ощущение брезгливости. К своему стыду я не смог его подавить, слыша похабные выкрики в сторону женской половины и довольно веселые отзывы с той части лагеря.

Я обошел толпу и вернулся к посту на проходе в административную часть лагеря.

- Никто не пытался пройти? - спросил я.

- Пока нет. - Заверил меня лейтенант глядящий. - Не волнуйся Артем, я помню инструкции.

Я позволял всем без исключения офицерам обращаться ко мне на ты и по имени. Будучи в капитанском звании хоть и помощник коменданта, я нисколько не зазнавался и вообще старался вести себя уж если не как Василий, то тоже вполне лояльно ко всем. И к заключенным и к охране.

После принятия решения о смягчении режима было решено предоставить заключенным круглосуточный доступ в административную часть лагеря. Пост охраны хоть и оставался, но был скорее контрольным. Он должен был уведомить дежурного по лагерю в случае массового прохода заключенных или в случае откровенных беспорядков на проходной. В административной части лагеря находился просто банный комплекс и библиотека на первом этаже здания руководства. Сейчас еще особой необходимости в таком проходе не было, но с началом посевной, когда возвращаться в лагерь начнут дай бог засветло, доступ к бане нужно будет предоставить полный. Так почему не сразу начать?

Первая ночь прошла без происшествий. Только в половину четвертого утра вернувшийся Василий спросил, что за костры на пустыре за бараками. Я ему рассказал, что при очередном обходе побывал там, не нашел ничего криминального и разрешил всем самим решать во сколько они собираются отправляться спать.

- Ты их завтра не поднимешь. - Покачав головой, сказал Василий.

- А я и не должен. - Хмуро ответил я. - Они решили, что они вполне самостоятельны так пусть и сами думают. Но я напомнил им, что завтра вполне обычный рабочий день.

- Надо было бы отправить спать. - Сказал недовольный мной Василий.

- Я себе слабо представил как это смогу сделать. - Признался я. - А дергать охранение по таким вещам… так проще было все это и не начинать.

Покивав, Василий отправился домой, пообещав передать Насте, если та проснется что у меня все нормально. Но в половину пятого моя жена сама явилась ко мне в админ корпус и сказала:

- Слушай, я сейчас так напугалась…

Я не стал спрашивать, что она не спит и шастает, просто кивнул, интересуясь, что ее напугало. Настя частенько приходила ночами на мои дежурства. Не столько помочь мне скоротать время, сколько ей по ее словам не спалось без меня.

- Там возле забора недалеко от поста, двое стоят о чем-то спорят… я подумала охрана, а это заключенные. Хорошо, что они по ту сторону забора были. Но я все равно перетрусила и сразу бегом к тебе.

- Да уж. - Кивнул я. - Теперь тебе не стоит ночами здесь ходить. И вообще передам на пост, чтобы не пропускали ночами из поселка в лагерь никого. Административные постройки теперь будут доступны ночами для зеков. Они и сейчас могут пройти внутрь, но пока не знают об этом.

- А тебе не страшно? - спросила она.

- А чего боятся? - пожал я плечами. - Они не убийцы. Бросаться на вооруженного глядящего не посмеют. А посмеют даже не думая, пристрелю.

- А ты раньше в человека стрелял? - с сомнением спросила меня Настя. Пришлось признаваться что никогда, но это меня не остановит.

Я дождался возвращения лейтенанта с обхода и, оставив его в дежурке, пошел проводить до выхода из лагеря Настю. Мы шли под уже рассветным небом, и она зябко ежилась в своей легкой весенней куртке купленной в последнюю поездку в районном центре. На воротах я попрощался с Настей, обещая сразу после сдачи вахты, домой бежать и быть не позже девяти утра. Она поцеловала меня и вышла за ворота. Я обратился к лейтенанту и солдатам на воротах:

- Сегодня приказ Василий Михайлович оформит, в связи с тем, что на админ территорию заключенные получают доступ, запретить проход гражданских лиц к кому бы то ни было после перехода лагеря в ночной режим. Так что вы уже сейчас никого не пускайте.

- Да тут времени-то до утра осталось… - сказал лейтенант, показывая часы. Я покивал и пошел обратно в дежурку.

Утром при сдаче вахты и расхлебывая ночные посиделки заключенных, я говорил Василию:

- Надо перенести дежурку и арсенал за ворота лагеря. Страшновато все-таки.

Василий уже дважды распинавший меня за то, что на работы народ еле тащится, ответил устало:

- Арсенал да. Дежурку нет.

- Почему? - Спросил я, принимая докладную записку от контроля на воротах и передавая ее Василию. Мы стояли под деревянным грибком недалеко от арсенала и, прячась от моросящего дождя, наблюдали за движением отрядов заключенных разводимых на работы. Бегло просмотрев очередную записку, Василий ответил:

- Смысл теряется. - Видя мое непонимание он пояснил: - Арсенал уберем сегодня. Приспособим пустой склад с тарой и под оружие. А дежурка останется на том же месте. И офицеры и солдаты охранения будут находиться внутри лагеря. Может, только изымем оружие. Мы должны показать, что мы некий контроль их жизни, а вся эта затея не просто увеличение площади лагеря. Понятно? Он посмотрел на меня, и я с честным взором покачал отрицательно головой.

- Мы же не волю им даем… - попытался я напомнить ему.

- Угу. - Согласно кивнул он и пояснил: - Не волю. Мы просто меняем отношения с этими заключенными. Как в том городе. Ну, ты помнишь… мы им они нам и никаких стен. Не нравится, попробуй, найди лучше. Что вы хотите в лагере, то и делайте. Хотите бильярд, делайте бильярд. Хотите бассейн выкопать копайте… сами. Все сами. Хотите учиться чему-нибудь - учитесь.

- Но в том городе свободные люди жили, а не заключенные… Покачав головой, Василий сказал мне то, о чем я больше никогда не забыл:

- Блин… правда у тебя тоже с головой проблемы… не только у меня. Где ты вообще в этой стране свободных видел? Да чего там… на всей планете. Сам что ли свободен, делать что захочется? - Пришлось признать, что нет. Василий удовлетворенно кивнул и сказал: - Ну, значит, попробуем ими стать.

Сдав дежурство с замечаниями по организации выхода заключенных на работу, я направился домой к Насте. Она еще спала, когда я ввалился, и с улыбкой встретила меня в постели.

- Ты спать или тебе завтрак сделать, покушаешь?

- Я поел в столовой.- Сказал я раздеваясь и запрыгивая в постель. - В двенадцать меня разбуди. Поедем, погуляем. Если солнце выползет.

- А на службу ты не пойдешь? - спросила она, прижимаясь ко мне.

- Я с вахты сменился, все в сад. Никуда не пойду сегодня. Пусть они там без меня свой эксперимент расхлебывают. Проснусь, поедем на водохранилище.

- Ура! - Тихо, но радостно воскликнула Настя и прижав меня к себе

Я счастливо уткнулся ей в грудь и закрыл глаза. Я в который раз не понимал Василия, который сознательно отказывался, имея все возможности жить со своей Алиной. Надо хоть взглянуть на нее пристальней, думал я усыпая. Может она и не красавица вовсе, что Василий никак решиться не может начать нормально жить с ней за пределами лагеря.

Ровно в двенадцать Настя со словами «Вставай храпун!» все-таки меня растолкала. После бессонной ночи, три часа сна было конечно мало, но вполне достаточно, чтобы ощутить в себе силы поехать проветрится. Мы оделись и, собрав невеликую снедь для пикника, вышли из дома.

Моя машинка так редко теперь используемая, казалось, была обрадована, что о ней вспомнили. Сразу взревев своим не слабеньким движком, она еще минут пять вхолостую рычала, нарушая обеденную тишину в поселке. Посчитав, что достаточно прогрел двигатель, я направил машину прочь со дворика и вообще из поселка. Возле поселкового магазина, поглядывая с завистью на нас, стояли молодые ребята из охранения в это время свободные от вахт. Каждый из них мечтал о собственной машине, но даже довольно приличная зарплата не позволяла им решить эту проблему. Даже в районном центре на четвертом году после Последней ночи было сложно найти живой или нуждающийся в малом ремонте легкий транспорт. И стоил он не шуточные деньги.

До самого водохранилища было рукой подать. Километр не больше. Но я не хотел отдыхать с женой в пределах видимости полей нашего хозяйства. Если уж ехать на природу, то так чтобы ничего не напоминало о работе и о проблемах с ней связанных.

Было довольно тепло. Да что там было откровенно жарко. Я даже пожалел что надел свою военную куртку. Насте то хорошо. Скинула свою ветровку и осталась в тренировочном костюме, а у меня под курткой была только форменная майка. Не стал я уж сильно думать о том, как и в чем, ехать на природу. Вот теперь у меня был выбор париться в куртке или скинуть ее и наверняка простыть на свежем ветерке от воды.

Приехав на наше, еще с прошлого лета примеченное место на высоком берегу, я все-таки скинул куртку. Ну, невозможно под таким жарящим солнце сидеть и смотреть, как наслаждается легким ветерком Настя. Оставшись только в майке, я почувствовал себя бодрее. Исчезла всю дорогу сопровождавшая меня сонливость. Появилось желание расправить руки в сторону и закричать во всю мощь своих легких.

- Как тут классно! - сказала со счастливой улыбкой Настя.

Оглядывая сверкающую в лучах солнца еще холодную воду и дальний еле видимый берег, я согласно кивнул.

- Теплее будет, лодки выкатим со склада. Покатаемся. - Сказал я предвкушая, - Я хоть погребу, а то совсем мышцы расслабились.

Катя расстелила на свежей зеленой травке скатерть и достала нехитрый завтрак для меня и себя. Мне она приготовила бутерброды с копченым мясом, нашего же копчения. Потом достала салат из помидоров и огурцов в эмалированной миске.

- Я иногда вспоминаю город… - сказала она, протягивая мне ложку. - Моя подруга что там осталась, наверное, еще долго не попробует свежих овощей.

Меньше всего я хотел вспоминать свою жизнь в городе. Мне почему-то вспоминалась не приятное время в общаге при заводе, или в районе глядящих, а мой подвал, редкие скромные праздники, самогон, супчики быстрого приготовления. И еще мне вспоминались Олег и Наталья. Эти, по моему мнению, или совсем сгинули в кошмаре разрухи, или уже были настолько сами по себе, что представить их стол и что они там едят, было сложно.

- Чего скуксился? - спросила Настя меня, подвигая поближе миску, а сама, впиваясь в толстую сдобную булочку и запивая ее чаем из железной кружки. Я налил себе из термоса тоже чая и отпивая горячий напиток сказал:

- Да, блин, ты со своими воспоминаниями о городе… Я ведь не все время там жил в привилегированном районе. Мне и в подвале жить пришлось.

- Ну, извини. - Сказала она больше для формы. - Хотя чего там… все же кончилось. Ты все прошел. Всем все доказал. Теперь ты не последний человек здесь. Василий говорил на днях, что, может, ему удастся тебя к зиме комендантом сделать, а нынешнего своим первым помощником перевести.

- Не хочу я быть комендантом. - Признался я. Настя подсела ко мне, и тоже рассматривая сияющую воду, сказала:

- Надо. Надо расти.

- У, ты какая… - с улыбкой сказал я. - Тебя я нужен или мои погоны?

Она засмеялась и попросила, чтобы я глупости не спрашивал. Что ей нужен только я, а она просто заботится, чтобы я не закис, занимаясь одним и тем же.

Яркое весеннее солнце настолько разморило меня после завтрака что я, устроив голову на коленях Насти, без зазрения совести задремал, слушая веселые голоса птиц из близкого кустарника. Я бы так и продремал до вечера или пока бы у нее не затекли ноги, но довольно нешуточный гром, раскатившийся над нашими головами, заставил меня подняться и оглядеться.

- Это что такое? - спросил я, наблюдая все такое же чистое небо и сияющие отблески волн.

- Не знаю. - С тревогой, оглядываясь сказала Настя. - Гром какой-то. А может взрыв.

- А откуда? - все не понимал я.

Покачав головой Настя ничего не ответила. А через минуту и отвечать не надо было. Целый сноп молний ударил в воду из абсолютно безоблачного неба. И если в синеве молнии были не так заметны, то на фоне воды они буквально жгли глаза светом. Ломанные, страшные, болезненного белого цвета они впивались в воду вопреки всем известным мне законам физики. Вода, выпуская гейзеры пара, взрывами рвалась навстречу все новым и новым потокам разрушительного света. При каждом попадании казалось и сама вода начинала сиять изнутри.

Настя подскочила, но я дернул ее, вниз крича на ходу перекрывая ревущие раскаты грома:

- Молния бьет в самую высокую точку!

Она меня не расслышала, но послушно залегла в траве, благо с нашего хоть и высокого, но покатого берега видно было всю эту феерию.

Не совру, если скажу, что молнии долбили в один и тот же участок реки не менее получаса. Все законы вероятности, все законы физики нарушили эти рваные змеиные тела, вскипятившие немало воды своими ударами. Когда закончился гнев небес, начали всплывать тела.

Я смотрел на этот ужас, и не было у меня ни слов, ни сил, чтобы что-то сказать и успокоить в панике прижавшей ладошки ко рту Насте. Изувеченных, обнаженных, обваренных и, кажется, даже обгоревших тел было никак не меньше двадцати - двадцати пяти. Они неторопливо всплывали и начинали неспешный дрейф по течению всего в каких-то полусотне метров от берега. Я поднялся все, пытаясь разглядеть детали изувеченных трупов. В том, что такие тела, могут быть только мертвыми, я не сомневался.

- Артем! - позвала меня Настя, и я повернулся к ней. Указывая одной рукой на воду, а второй все так же прикрывая ротик, моя жена, казалось, еле сдерживала крик.

- Я вижу. - Как можно строже и показывая, что нет повода для паники, ответил я.

- Он живой! - закричала Настя с еще большим ужасом в глазах.

Рассматривая плывущие бездыханные тела я не понял, кого она имела ввиду. Только одно тело уж не знаю, по какой причине вяло перевернулось в воде и теперь плыло лицом вниз. Точнее тем, что осталось от лица. Ни о каких признаках жизни говорить не приходилось.

- Нет он не может быть живым. - сказал я жестко.

- Вон! Он рукой двигает.

Оказывается, я все это время смотрел не на того. Совершенно в другом конце этой страшной флотилии я увидел человека и с одного взгляда понял, что он жив. Раскрытые ничего не видящие глаза, широко раскрытый чуть дергающийся рот, и рука что слишком медленно загибалась под тело к спине…

- Сделай что-нибудь! - закричала Настя и я не думая, стал спускаться по длинному песчаному склону к воде.

Сделай что-нибудь… хорошо сказать. Вода, с которой только сошел окончательно лед это далеко не для слабонервных. Я подскочил к берегу и теперь еще лучше рассмотрел того, кто мне был нужен. Не жилец, уверенно подумал я тогда, видя со своего места его красную, ползущую, бугристую от ожогов кожу. С такими ожогами не живут. Я поглядел наверх где, ломая в бессилии руки, за еще живым трупом наблюдала Настя. Скинув обувь, я решительно вошел в воду. Холод пробрался сквозь носки и забрался под брюки. Нет не так. Обжигающий холод будет вернее сказано. Я сжал до боли зубы, пытаясь перетерпеть этот кошмар, и пошел, осторожно перебирая ногами по дну. Когда вода дошла до мошонки, я не выдержал и застонал. Боль была такая, что я думал сам скончаюсь. До медленно вращающегося в воде трупа оставалось еще метров тридцать, тридцать пять.

В такой воде не плавают. В такой воде не живут. Это вода, в которой человек отдает богу душу за минут тридцать, не дольше. А я все упрямо шел вперед и думал, что если выживу, все что думаю скажу Насте о ее «Сделай что-нибудь». Я был уже по грудь в воде, и у меня страшно заломило грудь, когда я решился и поплыл. В гребков пять-десять я был у нужного мне тела и попытался ухватиться за него. Ледяная вода залила мне лицо и я в панике дернулся вырываясь на воздух. Уцепившись за изуродованную руку абсолютно голого человека, я потянул его к себе и, уже не обращая внимания, что его голова скрылась под водой, потянул за собой к берегу.

Как я с кругами перед глазами выбирался на берег и вытягивал за собой этого монстра, я уже плохо помню. Зато помню на себе руки Насти, сдирающие с меня одежду. Помню, как она сама раздевалась и отдавала мне свой тренировочный костюм. Она был словно раскален когда мои одеревеневшие руки и ноги влезали в него. Настя, стоя в одном нижнем белье под жарким солнцем выжимала мои вещи и бросала их на огромный камень у воды.

- Надо поднять его наверх! - сказала она, и я чуть не взвыл. Я еще не отогрелся и каждое движение отдавалось такой болью в пострадавших в Последнюю ночь суставах, что ни о какой физической нагрузке думать не приходилось. Но я пересилил себя и подхватил это уродливое тело подмышки.

Он был жив и смотрел на воду безумными глазами, когда я пытался затянуть его на высокий берег. Мне это удалось. Я положил его у задних дверей и, открыв машину, буквально на руках содрогаясь и сдерживая спазмы от отвращения перед этим уродством, втащил его в салон.

К машине бегом поднялась полуобнаженная Настя, держа в руках мои мокрые вещи и ботинки. Я одел обувь и сел за руль. Пока я обувался, Настя и мои шмотки и скатерть с завернутым в нее завтраком закинула в багажник и захлопнула заднюю дверь. Закатив раму с запасным колесом на место, она прыгнула на сиденье справа от меня и, задыхаясь, сказала: «Поехали».

Но не успели мы проехать и ста метров, как я почувствовал тошнотворный запах от тела незнакомца. Открывая окно и сдерживая в желудке все, что там не вовремя оказалось, я старался не дышать и думать только о дороге. А Настя вот удержаться не смогла.

- Останови! - взмолилась она и когда я резко ударил по тормозам открыла дверь и, перегнувшись выплеснула все чем позавтракала. Плача и утирая губы рукой, она села на место и открыв окно, высунулась в него головой. Я осторожно тронулся дальше, стараясь не провалиться в колею грунтовой дороги.

- Запах… - пожаловалась Настя, хотя в лицо ей бил ветер и аромат весенних полей. - Я не могу. Этот запах…

- Терпи, Настен… - сказал я, тоже страдая от запаха. - Скоро будем на месте.

В лагерь мы въехали даже не подумав, что Настя в некотором не особо одетом виде. Вытащив из багажника одеяло, когда остановил машину у лазарета, я протянул его ей, Пока она заворачивалась в него, я подхватил уродливое тело и вынес его на руках из салона. Открыв пинком дверь в этот сарай я пронес пострадавшего внутрь и в смотровой уложил на деревянную застеленную клеенкой кровать. Терапевт поднялся со своего места за столом отвлекаясь от присутствующего здесь заключенного и подошел ко мне. Присев перед пострадавшим на корточки, и без смущения сжав в пальцах кожу на бедре обнаженного человека, он поднялся и попросил меня позвать второго врача из соседнего помещения, приемного покоя. Я, найдя врача, привел его в смотровую и сказал:

- Вот нашли в реке. Не долго осматривая, врач крикнул громко:

- Алина, Наталья! Мне простыни, мазь Булля, бинты, и обезболивающие с антишоковым. - Девушки заскочили в помещение и врачу, пришлось повторить свои указания. Выслушав, обе исчезли из вида.

- А вы, что в таком виде? - спросил меня первый врач.

- Купался. - Ответил я и к своему удивлению шмыгнул носом. Все-таки простыл.

- Вам надо срочно в баню прогреться и принять от простуды… ну хотя бы коньяка. Ничего другое на ум не приходит… Он, что в реке плавал? Покивав, я поправил предположение врача:

- Всплыл.

- В смысле? - не поняли оба медика.

- Реально всплыл! - ответил жестко я, давая понять, что не шучу.

Вошли девушки с простынями, бинтами и медикаментами. Я, посчитав, что больше не нужен, вышел прочь, опасаясь за Настю.

Но я зря беспокоился. Жена сидела в машине, закутавшись в одеяло и морщась от остатков запаха в салоне. Возле машины стоял единственный солдатик из не помню, какого взвода и рассматривал некое действо на площадке перед бараками. Там одни заключенные стояли строем перед другими и между ними ходили третьи и что-то им объясняли. Сев в машину я завел двигатель и покатил к выезду с лагеря.

- Ну, как он там? Жив? - Спросила меня не сразу Настя. Вместо ответа я пожал плечами и, завидев впереди у ворот Василия, остановился. Выйдя из машины, я изрядно его повеселил своим видом.

- Ты в Настюхины треники, что ли влез? - спросил он меня с усмешкой. Угукнув в ответ я попросил:

- Будет время, домой заскочи. Расскажу, не поверишь…

- А чего случилось? - насторожился Василий.

- А ты зайди в лазарет посмотри, кого я приволок. И из-за кого купался… Василий кивнул, и я повернулся к машине.

- Купался? - переспросил меня в спину Василий и с насмешкой в голосе спросил: - И как вода?

Вышедшая из машины Настя сказала ему, что бы не издевался. Видя мою жену, закутанную в одеяло Василий, только с кривой усмешкой покачал головой.

Дома я почувствовал себя значительно хуже. Подал первые признаки тяжелый грудной кашель. Причем мне не удавалось откашляться. Прогрев ноги в почти кипятке, согретом Настей в ведре на электрической плитке и выпив по рекомендации врача стопку коньяка, я залез под одеяло и совершенно неожиданно для себя уснул.

Проснулся я от собственного надрывного кашля и, признаюсь честно, испугался от ощущения, что меня сейчас даже вырвет от таких натуг. Было еще светло и Настя прибежала в комнату с горячим чаем обеспокоено рассматривая мое лицо. Пока я пил мелкими глотками чай она потрогала мне лоб и констатировала что он раскаленный. Я принял это к сведению и, допив чай, откинулся на подушке.

- Я в лазарет схожу, может они, какие лекарства дадут.

Я даже кивнуть не смог сразу провалился опять в беспамятство. Разбудили меня люди собравшиеся вокруг и шумно что-то обсуждавшие. Я увидел сквозь муть в глазах Василия и врача, что стояли слева от нашей с Настей кровати. В ногах стоял со своей вечной папкой в руках Серега и что-то ждал от Василия. Присев на краешке кровати, на них на всех по очереди глядела Настя и словно умоляла о чем-то.

- Пневмония. - Сказал врач, и я вполне осознал это слово. - Быстро прогрессирует. Видно сильно переохладился. Надо бы в лазарет под постоянный присмотр. Скорее всего и почки простудил. А если позвоночник… в общем не стоит рисковать пусть в лазарете полежит, девочки за ним посмотрят.

- Не хочу в лазарет. - Собравшись с силами, сказал я. - У вас там такой барак…

- Как вы себя чувствуете? - спросил врач, склонившись надо мной. - Пока вас осматривал вы даже в себя не пришли. Прислушавшись к странной боли в груди, я сказал:

- Когда дышу, в груди болит. Горло саднит от кашля… голова сильно болит. И кружится… Покивав, врач сказал:

- Ну, антибиотики… что бы воспаление остановить. Да, еще можно… - он произнес что-то эдакое, что я так и не запомнил. Василий, смотря в лицо врачу, кивал и когда тот закончил, поинтересовался у него можно ли меня оставить дома. Врач кивнул и сказал, обращаясь к Василию и Насте: - Конечно можно, просто вам, девушка, придется тогда самой ему уколы по времени ставить. Сейчас со мной пойдете, я вам шприцы дам. Вы умеете уколы ставить?

Настя сказала, что раньше, уже давно, работала в военном госпитале недалеко от северной границы. Покивав, врач сказал Василию, что тогда все нормально.

- А что с тем? - спросил я, имея в виду обожженного ныряльщика. Врач недоуменно посмотрел на меня, но, сообразив, сказал честно:

- Не жилец. Поражено сто процентов кожи. Он в шоке. Были бы сейчас старые времена, можно было бы попробовать немного поддержать его и пересадить донорскую кожу. Или использовать заменитель. Знаете, был до Последней ночи в клиническом испытании заменитель кожного покрова. Он позволял ускорить процесс восстановления… сейчас такой и не найти. Но даже найди мы ее… с такими поражениями, практически нет шансов. Странно, почему он еще жив. Мы колем ему обезболивающе и антишоковое. Что я могу сказать… если умрет от шока тут ничего не поделаешь… вывести из него пока не получается.

- Да плюньте вы на него. - Зло процедил Василий. - Из-за него вон Тёма сдохнет… Настя напугано посмотрела на врача, но тот успокоил ее:

- Понятно, что сейчас мы не в больнице и многих препаратов нет, но уж от пневмонии мы не дадим ему помереть. Василий поглядел на врача как-то странно и вдруг сказал:

- Вытащите его. Не разговоры разговаривайте, а вытащите. Я когда на заводе работал, у меня знакомый в воду в порту свалился. Пять минут всего пробыл в воде между льдин. Потом пневмония и не смотря на антибиотики… в общем отек легких. Врач насупился и сказал:

- Отек это…

- Я знаю, что такое отек легких. - Сказал Василий, который видно после смерти знакомого решил ознакомиться с этим явлением.

Настя никого, не смущаясь, прилегла рядом со мной и положила руку мне на грудь. Я невольно закашлялся.

- Тяжело. - Признался я.

Врач, Василий и Сергей вышли из комнаты и Настя, пообещав, что скоро будет, тоже поспешила за ними.

Оставшись один я вдруг подумал: глупость-то, какая, и того не спасти и сам в дебильном состоянии. Не сказать, что я чувствовал себя умирающим, но состояние и, правда, было жутким. Особенно мешала головная боль и постоянное желание откашляться. И страх боли от этого надрывного кашля.

Настя вернулась не скоро. Когда они вошли с Василием в комнату, неся пулеметные ленты, невесть откуда взятых, шприцов, и коробки с лекарствами я уже почти уснул.

- Солнце, я сейчас тебе укольчик сделаю и тогда уснешь… - видя мое состоянии сказала Настя. Василий с совершенно серьезным видом сказал:

- А уснешь, и я тебе укольчик сделаю. Хоть научусь… Я решил не спать.

Настя невероятно делала уколы. Я не совру, если скажу, что почти не чувствовал входящей иглы и вводимой не малой дозы комбинированных лекарств.

- А вот это надо так выпить, - сказала она, протягивая мне таблетки и стакан с теплой водой.

Я послушно выпил и попросил сигарету. Сначала ни Настя, ни Василий мне не хотели давать курить, но потом смилостивились и Настя держала пепельницу пока я травился и невольно кашлял почти после каждой затяжки. Василий, собираясь уходить на службу, сказал мне:

- Ну, в общем, не унывай. Вечером приду, расскажу, что у нас с нашим экспериментом…

- Да уж. - Усмехнулся я. - Это я вовремя заболел, чтобы в ваших авантюрах не участвовать. Пожелав мне не скучать, Василий вышел, оставив нас вдвоем с Настей.

Она прижалась ко мне, боясь обнимать, и тихонько дышала мне на шею, успокаивая и что-то шепча. Я словно от заговора от ее шепота медленно, но верно проваливался в сон. Уж лучше бы я боролся со сном.

Я кружил над полями в восходящем потоке и с азартом высматривал себе мышей или при удачном стечении обстоятельств даже крупнее добычу. О пернатых родственничках я и не думал. Птицы-то поумнее будут. Только я вплыл в небо над этим полем все по кустам да лесочкам разлетелись в поисках укрытия. Оставалась надежда найти наземную мелочь.

Чтобы не пугать своими крыльями живность я решил подыскать себе не сильно приметное место и, опустившись там просто немного выждать, оглядывая окрестности. Пусть успокоятся, пусть подумают, что я улетел.

Из всего, что я себе присмотрел, мне больше приглянулись странные высокие башни с натянутыми между ними канатами. Удачное место для тщательного осмотра местности. Я плавно спускался к ним, даже не вспоминая давнего правила, боятся всего, что сделал человек. Ибо все, что он творит, вредит живым. Наверное, я просто расслабился, или слишком вошел в азарт, что не вспомнил о нем.

До ближайшего длиннющего троса связывающего две великих башни оставалось не больше моего размаха, когда я крыльями ударил в воздух, снижая скорость, и вытянул вперед лапы.

Мне казалось, что я еще даже не коснулся троса ни коготком, как уродливая молния впилась в меня, чуть ли не взрывом вырывая перья из тела и сжигая мне лапы. Я умер падая к земле. Множество тварей видело мою бесславную кончину. И хоть бы кто предупредил об опасности…

Я поднялся на ноги через две недели. Точнее вставать и выходить на воздух я начал через неделю, но только через две я смог приступить к своим обязанностям. Я еще сам понимал, что болен, но так же понимал, что начинается посевная и каждый сотрудник и заключенный становятся просто на вес золота. Приняв дела, я схватился за голову.

Побеги за две недели превышали все ранее предполагаемые объемы. Но была и другая тенденция. За последние дни в лагерь вернулись трое беглецов. Ожидая наказания, они были удивлены, когда Василий махнул на них рукой и сказал немедленно приступать к работе. То ли этот поступок начальника лагеря, то ли рассказы о воле вернувшихся «бегунов», но буквально на протяжении всей следующей недели не было совершено ни одного побега и у меня отлегло от сердца.

Так же за следующую неделю, еще больным, я совершил несколько выездов на поля, где в течении светлого дня под присмотром охраны работали заключенные. Все шло по планам, составленным нашими агрономами, и я был рад. Если честно, посевная меня касалась постольку, поскольку она касалась всего лагеря. Именно ради производства сельхозпродукции нас и держали. Но кроме рабочего интереса, мне было приятно погонять на своей машине по дорогам и выветрить из себя состояние болезненности. После полей я заезжал на лесопильню, где заключенными на доски распиливался поставляемый с округи лес. В общем, все шло по заранее расписанным задачам, и я откровенно удивлялся, что все именно так, а не как предполагал пока валялся почти без информации в постели дома. Страхи о том что народ разбежится или, дорвавшись до воли, вообще откажется работать, или паче того поднимет бунт, рассеивались, оставляя только закономерный след в душе.

Заключенные в большинстве своем довольно радостно восприняли изменившийся режим. Некоторые конечно испытывали недовольство тем, что теперь внутри лагеря командовали не охранники или офицеры глядящих, а их товарищи заключенные, но мы рассчитывали, что с этим-то как раз народ стерпится со временем. Ведь мирились они с тем, что ими и раньше заправляли более сильные и наглые зеки.

В конце первой недели после моей болезни я заскочил в лазарет, узнав, что мой «неудачник», так сказать, испытывает явное нежелание отдавать богу душу. Я поглядел на его забинтованное пропахшее мазью Булля тело и даже попытался с ним поговорить. Но говорить тот не мог. Только глядел на меня своими красными из-за полопавшихся капилляров глазами и молчал, даже не показывая вида, понимал ли он меня.

Я подробно наконец-то описал врачам, как и где мы нашли этого несчастного и медик, занимавшийся моим и его лечением, только причмокивал, недоверчиво слушая мой рассказ.

- Понимаешь Артем. Молния себя так не ведет. - сказал он мне тогда. - Молния ищет кратчайший путь. Всегда. И если бы ударили они там, то не в воду, а в высокий берег. Поверь мне, я сталкивался в той жизни с пораженными молниями. Это интересное явление. Очень. От попадания молнии на теле у пострадавшего остаются ожоги или даже узоры, как молния шла по нему. Но нет ни одного свидетельства, чтобы молния наносила ТАКИЕ повреждения. Даже зафиксированный двойной удар… девочка, в которую попала молния два раза подряд, выжила и даже обошлась без особых ожогов. Ведь ожог на теле, как не странно вызывает не сама чудовищная температура разряда. А температура там, в три-четыре раза превышает температуру на солнце. Ожоги на теле вызывает испарившаяся влага… тончайший слой пота покрывающий наше тело служит проводником молнии. А такие ожоги, как у нашего больного… Я бы предположил, что его просто зажарили в микроволновой печи. Помните были такие? Вот-вот. Там как раз основной процесс нагрева происходил на разнице сред. К примеру, кожи и воздуха. Очень похоже. Но так же это может быть и обычное термическое воздействие какого-нибудь горючего материала. Но у меня нет возможности провести анализы. Да и теория о горючке несколько… сомнительна. Но это не молния. Хотя есть некоторые вещи, которые говорят в то, что ему и молнией могло достаться.

- Это, какие? - поинтересовался я.

- Реакции зрачков, да и вообще… До Последней ночи в институте в Гари проводились изучения мозга пораженных молниями людей. Так было доказано огромное воздействие таких разрядов именно на мозг пострадавших. Даже писать некоторым пострадавшим становилось трудно, а иногда и говорить. Некоторые центры головного мозга изменяли свою работу. Но также, вполне может оказаться, что странная реакция или отсутствие реакции на речь, на раздражители у него последствие страшных ожогов. Он может, вообще, давно потерял рассудок, а мы возимся с бездушной куклой.

- Не говорите так доктор. - Сказал я усмехаясь: - Тогда моя жертва окажется лишней.

Они засмеялись, а я не очень красиво, потер исколотую ягодицу, показывая, как продолжаю страдать.

- А вы, кстати, не поклонник модного до Последней ночи учения Абсолюта? - спросил меня непонятно почему второй врач. Я только криво усмехнулся:

- Я разве похож на того, кто слушает голос космоса? Будь я таким, разве полез бы я в ледяную воду спасть этого мученика?

- Ну да, вообще-то. - Откровенно заулыбались доктора. - Вы бы предоставили его жизнь и смерть воле неба.

Поговорив о тех, кто развратил людей принципом невмешательства, я перешел к не очень красивому нюансу:

- Скажите… вы меня вытащили… - начал я, стараясь подбирать слова и обращаясь к обоим докторам. - Я вам что-нибудь должен?

Они долго не отвечали ни да, ни нет. Я даже хотел расстроиться, думая, что что-то не то ляпнул. Но один из них тот, кому я собственно был обязан быстрым выздоровлением, наконец, сказал:

- Ну, а чем вы можете нам помочь? У меня через месяц уже оканчивается срок заключения. Давайте мы подумаем. Или, так скажем, отложим вашу благодарность?

Я естественно согласился. Согласился подождать, пока они придумают что-нибудь этакое. Улыбаясь, я хотел уже покинуть лазарет, но в дверях кабинета, где они принимали заключенных, лицом к лицу столкнулся со второй медсестрой. Уступая дорогу, я присмотрелся к ее лицу в платке и, сам от себя не ожидая, в изумлении громко спросил:

- Наталья? Она посмотрела на меня, но, обращаясь к врачам, сказала:

- Там в палате того с животом снова вырвало… температура не падает. И другой тоже себя хуже чувствует. Вы бы посмотрели.

Врачи поднялись, направляясь в небольшую палату, где лежало не меньше пятерых помимо моего недотонувшего обгорельца, и я еще больше отошел от прохода, давая им пройти.

- Ты, как здесь… - попытался я обратится к Наташке, но она подняла палец к губам и поспешила вслед врачам.

Я прождал не менее получаса пока, она смогла выйти из палаты ко мне. Появившаяся Алина подменила ее у врачей, а моя старая подруга смогла уделить мне немного времени.

Я искренне удивлялся откуда она у нас взялась ведь за последние три месяца мы не получали новых заключенных. Она призналась, что уже год в лагере. Не веря своим глазам, не то, что ушам, я переспросил, и она повторила, что именно год. То есть даже больше, чем я в нем. Требуя подробностей ее появления здесь, я никак не ожидал таких уж деталей:

- Так меня сразу после твоих показаний сюда отправили. Точнее не сюда, а в другой город недалеко. Там я несколько месяцев в лагере жила… все те же робы шила.

- Моих показаний? - удивился я.

Наталья вскинула брови и попросила меня не придуряться. Что она лично читала мои показания о том, как они с Олегом хотели сбежать. Сказать, что мне было тошно от таких слов это ничего не сказать. В моей голове все встало на свои места, и я буквально покраснел, понимая каким же я идиотом был. Пока я обзывал сам себя в душе, Наталья сказала, что ее перевели сюда перед прошлогодней посевной. Она думала, что после посевов ее обратно в город отправят, но всех оставили здесь. Сначала она ходила за курами. Потом в коровнике работала, спозаранку доила, да готовила молоко на ежеутреннюю отправку в район. Подружилась с Алиной, и когда Василий перевел свою подругу в лазарет, то и про нее не забыли.

- А я тебя часто видела. Все думала, узнаешь или нет. - Призналась она, когда я от волнения закурил на крыльце, куда мы вышли пообщаться. Предлагая ей сигареты, я узнал, что Наталья бросила курить, и даже ей позавидовал немного. Мне эту привычку было не осилить.

- Да тебя в этом платке не узнать… - недовольно обронил я. Вспомнив о своем друге, я спросил осторожно: - А Олег где? Здесь же?

- Олег же умер! - толи возмущенно, толи удивленно довольно громко высказалась она. Видя мое непонимание и расстройство, она сказала: - Он помнишь, болел тогда жутко? Вроде вылечился. А как в тюрьму определили, снова началось. А через неделю, когда мне уже сказали что отправляют меня на юг, сообщили, что он скончался. Даже от чего не сказали. Это я уже сама думаю, что из-за легких.

Я был в шоке. У меня ум за разум заходил, когда я осознавал что стал причиной гибели моего друга и несчастий Натальи… Я кое-как сбивчиво попрощался с ней, когда ее вызвала Алина, вышедшая на крыльцо, и обещал непременно зайти, проведать.

Вернувшись в кабинет Василия и застав там, в прокуренной комнате все честное собрания я забился на диванчик и тихо сидел пока обсуждали насущные проблемы. Когда народ разбежался по своим делам, я искренне все рассказал Василию. Не скрыл даже того ощущение, которое испытывал от содеянного.

- Я себя такой скотиной чувствую. - Сказал я, когда Василий, закуривая, рассматривал сквозь дым мое лицо.

Он молчал о чем-то своем, думая, и мне пришлось изрядно подождать, прежде чем он скажет хоть слово.

- И что ты собрался делать? - Спросил он меня.

- Буду ей помогать, конечно. С продуктами и так… - сказал я, понимая что, в общем-то, говорю, наверное, не то, что ждал от меня Василий. - Олега, жалко до слез.

- Вот только соплей не разводи тут с сахаром. - Попросил меня Василий. - Что сделано, то сделано.

Он поднялся и, позвав меня с собой, спустился в канцелярию. Узнав от меня фамилию Натальи, он попросил лейтенанта за стойкой дать нам ее дело. Прямо там, в канцелярии раскрыв папку и перебирая листки, он снова закурил, и лейтенант услужливо поставил на стойку пепельницу. Найдя мои показания, он передал их мне, чтобы я прочитал. Я их и перечитал. К своему удивлению я не нашел среди строк чего-то даже отдаленно напоминающего нормальный донос. Я оказывается там только о том, какие они хорошие и просто неудачливые писал. Зато вот протокол задержания, который следом мне протянул Василий, объяснил мне многое. Они пытались купить в городе оружие для своего побега. И им даже его продали добровольные помощники глядящих. Но после этого и он, и она были сразу арестованы. Во время обыска в подвале были обнаружены и другие забавные вещи. К примеру, железный арбалет и сделанные из стальной негнущейся проволоки заточенные стрелы к нему. Припасы к походу. Самодельная из парашютной ткани палатка. Все было описано и приобщено к делу. Им и за сам побег грозил уже не шуточный срок, а тут оружие… покупка и изготовление.

- Так что не знаю, чего она тебя стыдит. - Сказал Василий, возвращая дело молчаливому лейтенанту. Поблагодарив, его мы вышли на улицу. Там он сказал, щурясь на теплом ярком солнце: - Не думай. Не бери в голову. Помогать помогай. А что-то ей доказывать не стоит… Хочет думать о тебе, как о скотине, так ты ей хоть все лицо своими показаниями улепи она ничего не поймет. Ну, а то, что благими намерениями устлана дорога в ад это даже не я сказал.

Расставаясь у входа в админ корпус, Василий ударил меня по плечу, сказал не грузиться и добавил странно:

- Вот видишь, и ты оказывается, чем-то эдаким пожертвовал… Точнее кем-то. Не сразу поняв, его я взмолился:

- Слушай не трави меня, а? Я сейчас пойду вообще со стыда повешусь… Покряхтев и усмехнувшись, Василий сказал вкрадчиво:

- Ты это… главное не тяни… давай сразу сегодня. А я ночью приду твою жену утешать. Можешь на меня положиться…

Чуть с досады не въехав ему по лицу, но, багровея и сдерживаясь, вдруг понял, что он прав… что это самая большая глупость винить себя в тот момент. Видя, что я успокоился, Василий, поспешил в дежурку на проходной между административной и жилой частями лагеря.

Рабочий день был окончен и я, не смотря на массу невыполненных дел которым хотел посвятить вечер до возвращения с полей работников в тот день занимавшихся проверкой летнего водопровода, просто направился домой. Настя сразу подметила мою озабоченность и долго выпытывала, в чем дело. Пришлось выдумывать какие-то проблемы на работе. До позднего вечера, когда явился Василий, чуть подвыпивший, и стал рассказывать про героический труд по перевозке бутового камня от реки, я никак не мог придти в себя. Когда же он засобирался к своей Алине, я вызвался его проводить. Настя в удивлении вскинула брови, но ничего не сказала. Мало ли какие у нас могут быть разговоры по работе, которые ей лучше не слышать. С книжкой она забралась в кресло под торшером и обещала не ложиться, пока я не вернусь.

Мы прошли через охрану на воротах и углубились в странно оживленный для этого времени лагерь. В бане горел свет, или забыли выключить или кто-то еще мылся, не успев привести себя в порядок после длительного рабочего дня. В административном корпусе тоже светились окна, причем и в библиотеке. Заглянув туда, мы заметили нашего архивариуса уже закрывающего двери и спросили в чем дело, почему так поздно.

- Так люди только час назад вернулись. Вот упросили открыть. Да мы быстро… - отвечал он, рассматривая наши ухмылки. Ничего ему, не сказав, мы проводили его за проходную, а сами все-таки направились в лазарет.

Там тоже все было не слава богу. Больные, которые по идее были лежачими, оказались на деле не только сидячими, но и даже бегающими. При нашем появлении они все поковыляли в палату из смотровой в которой с медсестрами пили чай. А мы, заняв их место, поприветствовали девчонок. Я впервые смог нормально в обычной обстановке рассмотреть эту Алину. Действительно красавица, действительно очень выдержанная особа, но что такого в ней нашел Василий особенного, чтобы так бегать вокруг нее для меня оставалось загадкой. Они скромно сидели рядом с друг другом на деревянной кровати, на которой проводился врачами осмотр, а я занял место недалеко от Натальи надеясь все-таки поговорить с ней при удобном случае. Случай выдался, когда полковник и Алина ушли в комнату девушек, при лазарете оставив нас наедине. Я спросил, могу ли я чем-нибудь ей помочь. Наталья скорее издеваясь, попросила ей ни за что больше никогда не помогать. Я покивал и, собираясь уже уходить, услышал:

- А сам-то ты как все это время жил?

Я не скажу, что мне так уж хотелось рассказывать про свое житье-бытье, но слово за слово я рассказал обо всем. И как работал на заводе, и как перебрался в привилегированный район глядящих и как женился. Романтическая история про свадьбу в море Наталье понравилась. Видя что, по сути, зла она на меня не держит, я попросил ее рассказать тоже, как она тут жила, ведь я абсолютно ничего не знал про жизнь в женской половине лагеря.

Начав еще с того момента, как ее перевели к нам Наталья довольно скомкано описала свою жизнь. Приехала, работала, ссорилась, мирилась с другими заключенными женщинами, потом перевелась в лазарет по просьбе Алины и вот теперь за больными ухаживает. Рассказала что, не смотря на постоянное общение с другими заключенными с мужской половины, она ни с кем ничего не закрутила. Что из всех желаний у нее только одно, скорее вырваться из лагеря. А так как срок у нее не маленький еще два года, то она и об этом старается не думать.

- Тяжело? - спросил я явную глупость.

- Без мужика тяжело… аж грудь ломит иногда, так хочется. - Смеясь и нисколько не смущаясь, ответила она. - А так терпимо. Здесь не такой уж тяжелый труд. Привыкнуть просто надо. В коровниках хуже значительно. Там в такую рань вставать надо… и стареют там быстро. Не зная, что спросить я осторожно сказал:

- Олега вспоминаешь? Грустно усмехаясь, Наталья сказала:

- Нет. - Подумала и поправилась: - Ну, бывает, конечно, но так чтобы часто нет. Хватает проблем, чтобы еще о мертвых думать.

- Понятно. - Кивнул я. Вставая, я сказал: - В общем, я буду к тебе заскакивать, мало ли что понадобится. Если что-то срочное на дежурке спросишь, меня вызовут. Я предупрежу…

Она посмотрела мне в лицо, и я отвел глаза. Не спеша и не медля, я вышел в коридор и прошел в палату. Поглядев на спящего в своих бинтах спасенного, я спросил у других лежачих:

- Как он?

Один из молодых да спелых, вечно косящий на боли в животе, лодырь каких мало, отчего я его и знал лично, подскочил к кровати и склонившись над пострадавшим сказал:

- Нормально, Артем Леонидович. Уже говорит иногда. Ночами только. Днем слова не вытянешь. Заинтересовано я спросил:

- А что говорит?

- Да бредит, конечно. Все бежать, бежать уговаривает… А проснется так молчит и только зенками своими смотрит и словно не на тебя, а мимо куда-то. Вошедшая в палату Наталья, сказала:

- Вот с ним да, мороки много. Накормить да напоить еще ладно. Но перебинтовывать его очень тяжело. А каждый день надо повязки менять. А как под себя сходит так перестелить кровать это просто каторга какая-то.

- Наташ, но мы же помогаем! - чуть обиженно сказал молодой симулянт.

- Ну, да. - Покивала Наталья, признавая заслуги парня.

В это время страдалец открыл глаза и разжал губы. Я еле различил его просьбу пить, и Наталья налила из графина на столике у окна в стакан обычной кипяченой воды. Поддерживая одной рукой забинтованную голову, она наклонила стакан к губам и держала его так, пока обгоревший не выпьет полностью. Потом, уложив его опять на подушку, она сказал мне:

- Теперь хоть по часам… через минут сорок можно бинты на паху менять, если не простыни.

Присев на корточки у кровати, я спросил, у смотрящих на меня из под повязок глаз:

- Ты меня понимаешь? Слышишь меня? Моргни.

Но пострадавший только глупо рассматривал мое лицо, ничего не говоря. Поняв безнадежность пока любых вопросов я воздержался от выяснения имени и вышел из палаты, попрощавшись с заключенными. Наталья проводила меня на крыльцо, и я сказал ей:

- Василий выйдет, попроси его, если домой придет разбудить меня. - Она кивнула и я, подумав, повторил ей: - В общем, держись тут и если что вызывай. Не стесняйся.

Что еще сказать ей, я не знал абсолютно, и просто побрел в сторону ворот прочь с административной части лагеря. Из дежурки у выхода мне помахал лейтенант и отвел ворота в сторону, позволяя мне выйти за КПП. Я даже не заметил его жеста и не ответил на него, что, наверное, показалось ему невежливо. Но я слишком был занят мыслями о происходящем.

Настя и правда не спала, не смотря на довольно позднее время. Ждала меня. Накормив нехитрым ужином из яичницы с помидорами она порасспрашивала куда я ходил, и я почти не соврал, сказав что навестил спасенного мной. Она удивленно спросила, неужели он уже говорит, но я отрицательно покачал головой и высказал предположение, что он и не заговорит нормально никогда. Абсолютно не реагирует на речь. Настя все еще чувствовала себя почему-то виноватой, что погнала меня на спасение этого человека. И сколько я ее не убеждал, что и сам бы полез, она твердила, что тогда бы она должна была отговорить меня.

- Настюш, не говори ерунды. Сумасшедший или нормальный… главное живой. Пусть живет. - В очередной раз сказал я и, взяв ее за руку, повел в спальню. Следующий день обещал быть не скучным. Мне предстояло заняться с одним из строителей, из заключенных, планировкой участков под застройку новыми домиками.

- Вы опять здесь? - спросил меня мужчина в строгом костюме.

Вместо ответа я пригляделся к его немного раздраженному лицу. Подумал немного и спросил:

- Я ведь сплю?

- Конечно. - Быстро ответил мне мужчина и махнув рукой сказал: - И давайте просыпайтесь. Нечего вам тут еще делать. Вас никто не вызывал.

- А могут вызвать? - удивился я.

- Обязательно вызовут, если понадобитесь… - заверил меня многозначительно незнакомец. Подумав, он сказал искреннее: - Но лучше чтобы не вызывали. У нас тогда с вами другой разговор будет.

- А вы кто? - спросил я оглядывая еще раз его странный кабинет. Мужчина с интересом поглядел на меня и сказал:

- А вам-то какая разница?

- Да, просто так. - сказал я. - Просто обычно мне снятся кошмары. Ну, там я умираю… но обычно не я, а словно я в чьем-то теле. В звере… или птицы. Другое мне не снится никогда. Или я другого не помню…

- Это вам к врачу. К психотерапевту. - Подсказал мне мужчина.

- … а тут вы. Я даже удивлен.

Мужчина с каким-то странным интересом достал из прозрачной папки со стола перед собой бумаги и, перекладывая их, что-то вычитывал. Отложив все бумаги, он заявил уверенно:

- Нет. Вас в списках нет. Так что это ошибка, какая-то. У нас тоже ошибки бывают. Непогрешимых нет. Не зная, что еще сказать я помялся и спросил:

- А вы можете мне еще показать… ну там за дверью. Мужчина нахмурил лоб и сказал:

- Тут вообще-то не цирк и не зоопарк… Я по настоящему расстроился, но мужчина, решившись, поднялся и сказал:

- Ну пойдемте. Только не долго. А то тут один товарищ должен пожаловать. У него тоже проблемы со сном. Но вот он действительно умирает во сне. Каждый раз… Совесть, что тут еще скажешь. - Пока мы дошли до двери, мужчина предположил: - У вас наверняка тоже совесть не спокойна.

Я кивнул и вдруг как на духу признался этому незнакомцу, что так уж жизнь сложилась что кажется, я предал друга и подругу.

Открывая мне, дверь в тот странный мир с неслышимыми почти машинами мужчина только многозначительно хмыкнул.

За дверью шел дождь. И судя по прохладе, была поздняя осень. Но мужчина, поясняя мне, сказал:

- Зима. Мерзко.

- Зима? - удивленно переспросил я.

- Ага. - Ответил мужчина. - Так говорите, совесть, значит, тоже мучает? И сны про смерть снятся? Это не хорошо. Совесть не должна мучить. Совесть это инструмент тонкий и он не для стыда предназначен.

- А для чего же? - Удивился я, рассматривая сквозь пелену дождя высоченные здания с почему-то абсолютно темными окнами.

- Для определения действия в ситуации, когда разум бессилен. Это своеобразный компас. Стрелка компаса намагничена на «север». И у совести, так скажем, свое намагничивание.

Мимо проехала одинокая машина и ослепила меня своими фарами. Я в который раз удивился, что почти не слышу ее.

- Если совесть мучается это значит компас сбивается. На что-то новое намагничивается. - Пояснил мне мужчина, чуть отступая от порога, который заливался сильными ударами дождя.

- И что делать? - Спросил я. Мужчина пожал плечами и сказал:

- Были бы вы в моем списке, вами бы занялся я. Но так как вас в нем нет, то сами решайте что делать. Очень помогает труд от всех этих эволюций души. Некоторые находят утешение в боге. Вы верующий? Я неуверенно отрицательно покачал головой и как-то оправдываясь, сказал:

- Раньше по молодости думал к абсолютистам примкнуть. Но я не такой. Не могу иногда удержаться…

- Абсолютисты? - переспросил мужчина и что-то вспомнив, покивал головой. - Да уж. Примкни вы к ним, и не мучила бы вас совесть. Все что делается, делается Богом, а не вами. И не вам останавливать его деяния. Он поглядел на лужу на пороге, и спросил:

- Насмотрелись? С сожалением я кивнул. И когда мужчина закрывал дверь, я спросил его:

- Мне теперь просыпаться?

- Ага. А то мои гости пугаются, видя даже меня, а уж если других гостей увидят, то и подавно струсят. И как с ними в таком состоянии работать? Им ведь искреннее раскаяние надо проявить, а не под страхом чего-либо. Кивнув и изобразив понимание, я сосредоточился и проснулся.

В июне, когда все посевные давно остались позади, когда на наших огромных полях уже вовсю зеленели всходы, а заключенные уже выходили на первые прополки, Настя узнала к кому я хожу в госпиталь чуть ли не каждый день. Трудно скрывать что-то в нашем обществе. Мы чуть не перессорились с ней раз и навсегда. Я чувствовал себя виноватым только за вранье, но она хотела, что бы я еще признался, что изменяю ей с Натальей. Я упирался и говорил, что такого не было. Почти сутки мы не разговаривали, пока не пришел Василий и как лицо якобы независимое не рассказал ей ситуацию со своей стороны. Он рассказал, что я испытываю чувство вины перед той девушкой, хотя повода для этого по большому счету и нет. Настя, покивав, спросила его, а не меня, отчего же я врал почти полтора месяца, что хожу проведывать уже идущего на поправку моего подопечного «подводника». Пришлось Василию пускаться в пространные рассуждения о том, что я якобы боялся, что она начнет ревновать. И типа я был прав - Настя начала ревновать. Она хотела разозлиться на него, но вдруг передумала и сменила гнев на милость после обещания познакомить ее с этой Натальей. Василий сказал, да без проблем, и повел ее знакомиться. Я остался, дома опасаясь, что не смогу вести себя адекватно ситуации.

Посидел над планами построек подправил первоначальные задумки с учетом того, что в действительности у нас получалось. Решил, что на неделе уже надо будет ехать за кровельным железом в один из разрушенных поселков. Стены новых небольших домиков уже стояли и даже окна вставили, и даже было ясно, кто первым в них заселится, но с монтажом кровли дела откровенно затянулись. Да и с трубами для канализации и подачи воды в дома дела обстояли проще сказать никак. А демонтировать коммуникации в разрушенных селениях в округе было делом бесперспективным абсолютно. В общем, без помощи районного центра кажется, в этом вопросе нам было не обойтись, но в последнюю очередь мы хотели идти к руководству и клянчить дефицитные трубы. Не видя быстрого решения этой проблемы, мы решили пока даже о ней не думать. Поставим дома, и это главное, удобства сделаем снаружи. Воду в дома новоселы, ничего страшного, потаскают ведрами. А к зиме мы решим эти проблемы, как и вопрос с отоплением от котельной.

Воодушевление в лагере среди заключенных так и не спадало. Как начали они еще весной всем сами заниматься, так и продолжали. Даже внутренняя охрана после сноса стены отделяющей женскую и мужскую половины лагерей состояла из самих заключенных. Не столько ограничивая передвижения, а словно сами себе не доверяя, они зорко следили, как бы, где, чего не случилось.

Побеги превратились в такую редкость, что Василий даже мер по ним не принимал. Только отписывал, как положено рапорта в район и получал обязательный нагоняй от руководства. Но специфика нашего учреждения была такова, что даже последний писарь в районе понимал, что без побегов не обойдешься. Но что радовало, что люди возвращались. Словно нагулявшись и насмотревшись на кошмар, вокруг они жались к нашему островку хоть какого-то порядка и больше не помышляли о побеге.

Самое забавное, что вернулся к нам и доктор, которого мы отправили в район по окончании срока его заключения. Вернулся и долго уговаривал Василия принять его на работу на пункт санитарной обработки вновь прибывших. Василий принял его конечно. Скорее от удивления он согласился, чем от действительной необходимости. Новеньких обрабатывали довольно примитивно. Помывка в бане, присыпки против паразитов, стрижка… Врач настоящий на таких процедурах был не нужен и Василий принял доктора в наши ряды с условием, что он продолжит работу и в лазарете. Возвращению доктора радовался весь лагерь. И даже мой мученик хоть еще и плохо говорил, не говоря о движениях, поднялся с постели и обнялся со своим вторым спасителем.

Другие освобожденные тоже правдами и неправдами возвращались в наш поселок. Василий, голову ломал, как их всех размещать и где. Работу-то он находил этим возвращенцам. К примеру, даже в поездку за кровельным железом я собирался брать только освобожденных. Не особо раздумывая, Василий приказал освободить в поселке один из домов побольше и предоставил его в пользование тем, кто к нам вернулся. Было довольно удобно сразу зайти и набрать людей на дневные работы. Платил Василий им сущую мелочь из бюджета лагеря. Что-то двадцать или двадцать пять единиц за довольно непростые задачи. Я даже вспомнил, как сам за такие же крохи пахал на разборе завалов в городе или на разгрузке пришедшего транспорта.

Когда Настя и Василий довольно поздно вернулись, я все еще предавался воспоминаниям над планами застройки пустыря за бараками. Она не сразу в тот вечер простила меня и заговорила. Но когда все же смилостивилась, то первое что она спросила, правда ли что я виноват в злоключениях своего друга и этой бедной девушки?

- Это она так считает? - Настя на мой вопрос подумала немного и кивнула.

- Она такого вслух не говорит, но я вижу, что она тебя считает виноватым.

- А Василий тебе показывал, что я писал, когда от меня потребовали?

Она отрицательно покачала головой, и я сказал, что бы она обратилась к Василию, пусть покажет мои показания.

- Мне достаточно будет твоего слова. - сказал она выжидательно рассматривая меня читающего «Строительство дачных домов».

- А мне нет… - довольно грубовато сказал я. Сложив книгу, я посмотрел на жену и сказал: - Я не хочу еще и перед тобой оправдываться вечно, сходи и почитай. Сама решишь.

Василий уже спать собирался ложиться, когда она уговорила его пойти открыть канцелярию. Будь это я, он бы меня просто послал. Но Насте отказывать не стал и они снова, на ночь глядя, вышли из дома. Я выругался про себя идиотизму ситуации и какой-то детскости ее и продолжил чтение. Мне предстояло еще многое выучить и понять, что бы хотя бы на одном языке разговаривать с заключенным, ставшим у нас одновременно и архитектором, и сметчиком и прорабом.

Когда они вернулись, Настя была еще больше озабочена, чем раньше. Без прелюдий и разговоров она прижалась ко мне и я, не отрываясь от чтения, спросил ее, все она узнала что хотела? Настя покивала, но ничего не сказала. Даже когда я потушил свет, и обнял ее, мы не стали возвращаться к этой теме.

И позже старательно избегали общения по поводу Натальи и моего прошлого. Правда Настя впала в очередной раз из крайности в крайность и теперь сама помогала и продуктами и просто словами Наталье. Если не принимать во внимание обстоятельства, то я бы сказал, что они подружились. Как кстати и с Алиной, которая уже скоро должна была получить освобождение и мы всерьез ждали ее в нашем общем с Василием доме. Вообще, как бы не стесняла всех и вся общая коммунальная жизнь, мы потом с Настей еще долго вспоминали ее как одно из лучших времен. Тихая и спокойная, забавная и веселая, интересная и заманчивая. Ночные долгие разговоры на кухне с моими или Васильевыми гостями. Сопереживание проблемам нашего полковника. Не редкие походы в гости к Руслану и его жене, они таки оформили отношения путем не намного сложнее нашего, просто проведя регистрацию в комендантском журнале событий. Частые выезды большими компаниями на водохранилище. И даже первый спуск на воду самодельных лодок. Все это позже вспоминалось с улыбкой и ностальгией.

В начале июля, когда теплицы сдали первый в том году урожай помидор и огурцов и мы чуть ли не круглосуточно в течении недели отправляли грузовики с продукцией в район, я таки стал комендантом лагеря и поселка. Майор бывший мой начальник перешел под начальство Василия заместителем по организации труда заключенных, и мне самому присвоили майорское звание. Приказ из района пришел буквально через неделю после отправки представления Василием. Сменив массу ромбиков на погонах на первую четырехконечную звезду, я еще долго привыкал к обращению «господин майор». Настя мной гордилась и даже устроила по этому поводу у нас дома значительный праздник с массой приглашенных офицеров и их подруг, у кого они конечно были. Принимая дела у своего шефа, я получил заверения, что он мне будет помогать, чем и как сможет, а не бросит с делами один на один. В помощники себе я взял толкового лейтенанта из простых охранников и буквально за неделю ввел в курс его обязанностей. Ему понравилась работа. Видно еще не шибко обленился на своем надзирательском посту. Обычно те, кто засиживался в охранении, потом были инертны и тяжелы на подъем. Но мне с моим помощником повезло.

Тогда же в июле, я впервые смог нормально поговорить и со своим спасенным. Он еще носил повязки и бинты почти по всему телу. А лицо его продолжало напоминать маску какой-нибудь древней мумии, но он уже ходил и даже вполне внятно говорил. И вообще, он словно очнувшись, быстро шел на поправку стараниями Алины и Натальи.

- Мы будем тебя переводить в районную больницу. - Сказал я ему навещая в очередной раз.

- Зачем? - Спросил он и, кажется, испугался.

- Потому что так положено. - Ответил я. - Сначала мы думали, что ты не выживешь и что смысла нет тебя перевозить. Потом посмотрели, что ты все-таки как-то тянешь, вопреки всем и вся, и просто побоялись тебя дергать. Решили, что лучше пока ничего не трогать. А потом, если честно стало не до тебя. Посевная, то да се. Но теперь пора, раз ты оклемался. Это все-таки тюремный лазарет. Лагерный. Для заключенных. Свободному тут не место.

- А там что? - спросил он у меня с тоской в голосе.

- Там тебя окончательно поднимут на ноги. Шрамы такие не лечат. Но что могут, сделают. Помогут память восстановить. А то смех-то, какой, Последней ночи не помнишь. В разговор вступил врач и с улыбкой сказал:

- А может и хорошо, что не помнит. Счастье-то, какое, было бы ее забыть. Я улыбнулся, покивав, но сказал:

- Да, ну… мы - это наша память. Что это за человек, который кроме имени своего ничего не помнит. Да и имя свое произносит, как будто первый раз слышит…

- А можно мне все-таки здесь остаться. - С надеждой попросил меня «человек-гриль». Покачав головой, я ответил:

- Проверка нагрянет, мы в жизни объяснить не сможем, что у нас делает свободный в зоне.

- Вообще без шансов?

Я подумал, говорить ему или нет о том, что его ждет, но потом решил, что сказать стоит:

- Понимаешь, ты без документов. Твои имя и фамилия, которые ты называешь нам ничего никому не говорят. Кроме того, что тебя подлечат в районе, о тебе наведут справки. Снимут отпечатки пальцев. Попытаются выяснить, кто ты на самом деле и откуда. Чем занимался до Последней ночи и после нее. Паспорт тебе вернут или новый сделают.

- А здесь этого нельзя выяснить? - не унимался он.

- Не думаю. - Сказал я сомневаясь, что наши запросы такого рода вообще кто-нибудь в районе станет обрабатывать.

- Неужели все так плохо? - Спросил погорелец.

- Да все наоборот хорошо. - Пытался я его подбодрить. - Там отличный городок. Маленький, правда. Но зато большая больница. Классные врачи. Отличный уход. Мы туда наших бойцов отправляем, если захворают. Так ведь даже возвращаться не хотят.

- Но я не хочу никуда ехать. - Вдруг почти в панике заявил он. Не желая больше его расстраивать, я перевел разговор на другую тему:

- Ну, хорошо, хорошо. Посмотрим, что мы сможем сделать. Как тут за тобой ухаживают?

На этих словах складывающая простыни с опустевшей кровати у окна Наталья, откровенно заулыбалась. А мой подопечный тихонько сказал, что очень хорошо. Что ему большего и не надо. Что у него крепкий организм и он вытянет сам все остальное выздоровление.

- Я проходил курс химиотерапии по укреплению тканей. Я измененный. Я и не такие повреждения могу вынести… Я могу находиться без защиты в пораженной радиацией местности… Слушая этот бред, я невольно посмотрел на врача и спросил:

- Доктор он в себе?

- Да в себе я! - сказал довольно зло и внятно «больной» - Просто вы меня сейчас переведете и там все снова начнется… я никого не знаю, меня никто не знает. Начнут какой-нибудь гадостью пичкать. Все выспрашивать кто я, да что я… А я ничего не помню, а что помню вы бредом считаете. Я сколько не говорил врачу, что устойчивые к радиации ткани быстрее регенерируются, так он все равно меня этой гадостью приказывает мазать. А тканям дышать надо. А я словно в вазелине весь…

Я признаться честно не был готов к такой экспрессии и, поднявшись, попросил врача выйти со мной.

- Это бред? - спросил я, нисколько не сомневаясь.

- Нет. Он не в бреду. - Сказал медик и проводив меня в смотровую сказал: - Просто я же вам говорил, что после воздействия довольно высоких токов с головой могут возникнуть и почти всегда возникают проблемы. У него откровенная фобия, связанная с переездом отсюда.

- А что он там на счет… как ее… радиации… Это что вообще такое?

- Скажем так… - начал врач не зная как подобрать нужные слова. - Естественные источники радиации это солнце к примеру… частичным примером источника гамма излучения даже обычная гроза может служить. Наверное, в годы перед Последней ночью метеорологи обнаружили это излучение от грозовых облаков. В природе в различных состояниях встречаются радиоактивные элементы…

- Нет, вы попроще объясните что это.

- Скажем так, это очень опасное излучение, от которого нет защиты. Люди, пораженные им в сильной степени, довольно быстро погибают.

- И то, что он говорит, защищен от него…

- Это и есть сбой в работе его мозга. Защиты от радиации, повторяю, нет никакой. Если даже от резонансного удара можно, скажем, спастись случайно или, находясь в специальном убежище, то от радиации я затрудняюсь сказать, как можно защититься. Нет, есть, конечно, материалы… к примеру спутники делают из таких, чтобы защитить электронику… делали точнее. Но из-за довольно сильного космического излучения длительная работа людей на орбите невозможна. По этой причине еще за десять лет до Последней ночи прекратились пилотируемые полеты в космос.

- Доктор… - спросил я осторожно. - Я не был дурачком до всего этого… и позже вроде не сильно отупел. Я даже в институте учился… вы мне можете сказать, откуда он знает о радиации этой, а я нет? Вы-то доктор… я понимаю, что вы с разными вещами сталкивались… А он?

- А откуда мы знаем, кто он? - улыбнулся в ответ врач. - Он может в равной степени оказаться мусорщиком или конструктором резонаторов или их носителей. Может, что-то в памяти отложилось услышанное где-то, а уже мозг сам все это привел к тому, что мы видим. Ведь головной мозг самый неизученный орган человеческого тела.

- Но это точно не я идиот, что об этом, наверное, второй раз в жизни слышу? Первый раз от него второй раз от вас?

- Нет. - смеясь сказал мне доктор. - Физика этой области слишком закрытая тема. Ей занимаются специалисты, точнее занимались, которые всерьез считали ее огромным оружейным потенциалом. И как следствие все было засекречено. В школе эта тема не преподавалась. А в институтах только в специальных… Я знаю об этом не потому что сталкивался, а потому что лечил одного пациента не простого. Он все меня удивить хотел что будет скоро оружие, которое по мощности в тысячи раз превосходит резонаторы. Ну и там слово за слово… Но тема эта сверх секретна. Не думаю, что вы встретите кого-то, кто с вами поделится большей информацией, чем я. Это все слишком, страшно, что ли. Да именно страшно. И больше того скажу, получи кто-либо из нашей тройки великих стран первым это оружие, война была бы неизбежна. Я помолчал, переваривая услышанное.

- Так, доктор. - Сказал я, решившись, наконец. - Мы его никуда не переводим.

- Вы думаете, он физик или специалист в смежной области? - с насмешкой спросил меня врач. - Зря. Скорее он действительно сумасшедший. Он ведь не знает или не помнит элементарных вещей. Ни названия нашей страны, ни места где жил раньше. Даже при упоминании резонансной бомбардировки он не отреагировал абсолютно никак, словно и не знаком с этим. А ведь вам ночью скажи громко «Резонатор падает» и могу спорить, вы хотя бы дернетесь, если сразу на пол не свалитесь. Я задумался над его словами. Но, помотав, головой сказал:

- Ничего. Пусть побудет здесь. Одним сумасшедшим больше одним меньше, роли не играет. Мы тут все не от мира сего. Покивав, врач мне сказал:

- Как угодно. В районной больнице ему бы все равно не помогли бы больше. Там неплохой уход, но лечение там такое же безобразное как у нас.

Мы вернулись в палату и объявили моему подопечному, что он останется у нас до полного выздоровления. А уже потом мы займемся выяснением его личности через управление лагерей в районном центре. Он обрадовался. Улыбнулся своими зажившими губами и поблагодарил.

Наталья казалась тоже довольной, что его от нас не увозят. Я тогда не обратил на это особого внимания. А зря.

Вернувшись, домой и застав Настю за стиркой я предложил ей бросать все и пойти со мной на улицу подышать воздухом. Но она прежде достирала мою запасную форму и свои вещи и только после этого занялась собой. Умылась, переоделась и вся такая довольная потащила меня на солнцепек.

- Тебе на службу не надо уже сегодня? - Спросила она и посмотрела на мою пыльную машину с тонким намеком.

- Надо. - Признался я. - В шесть-семь вечера вернется поисковая партия. Да плюс к этому должны привезти трубы, якобы для общежития и сварочный аппарат новый из района. Помощник примет, конечно, но мне надо людей оповестить, что завтра монтаж начинаем теплоцентрали к новым домам.

Она не расстроилась и предложила прокатится к реке и искупаться. Ну что не сделаешь ради любимой.

- Только не на то место. - Сказал я и притворно передернул плечами.

Она поняла, о каком я месте, и сказала, что поедем к водозабору нашего лагеря, мол, там приятный берег и сейчас в это время никого.

Ага, никого. Мы подъехали со стороны поля и нас сразу заметили отряженные на работы по прополке. Похватали мотыги, охрана сделала вид что охраняет, только вот из воды еще не все лодыри успели выбраться.

- Чего расслабляемся, - спросил я у лейтенанта охранения.

- Так обед ждем. Не подвезли еще.

- Ну, так и работать надо, раз пока не подвезли. - Сказал я раздраженно и вышел из машины. Поглядев на выскакивающих на берег запоздалых заключенных я спросил у них теплая ли вода. Обещая мне, парное молоко молодежь в основном, предлагала искупаться прямо немедля. Но я сдержался и сев в машину, где Настя о чем-то разговаривала с лейтенантом, замершим с ее стороны, сказал ей:

- Поехали туда, где мы сети ставим? Там мелко тоже.

Махнув на прощание рукой лейтенанту, я покатил по колее вдоль берега к нашему рыболовному хозяйству. Вот там действительно был минимум людей. Двое вольных, что устроились к нам еще до холодов на эту не пыльную работу и с ними двое заключенных, пожилых мужчины не склонных не только к побегу, но и элементарным передвижениям. Они прятались от солнца в тени высоких деревьев на берегу и даже когда мы вышли, не соизволили встать и поприветствовать.

Быстро скинув с себя одежду и оставшись в трусах по середину бедра, я, не рассуждая, залез в мутноватую воду и оттуда крикнул замершим на мостках работникам, предлагая им тоже искупаться. Получив ответ, что они уже на всю жизнь накупались, я посмеялся и стал ждать жену, которая в своем черно-желтом закрытом купальнике осторожно брела по мелководью, не спеша забраться в прохладную желтоватую воду.

- Ай! - вскрикнула она и смешно подняла ногу. - Тут что-то плавает!

- Рыба там плавает! - крикнул я и пояснил: - Пол водохранилища же в ловушку превратили. И мы в ней как раз. Не бойся, давай ко мне. Тут вода почище.

Никуда не спеша, мы поплыли к далеким буйкам, что обозначали выставленные сети.

- Близко не подплывай. - попросил я Настю. - Я тебя не вытащу, если запутаешься.

- Вытащишь, - отдувалась она и медленно раздвигала перед собой воду спокойными уверенными движениями. - Владимира вытащил и меня вытащишь.

- Да не Владимир он. - Сказал я вспоминая о словах доктора. - Может, у него друг Владимир был. Но самого его точно не так звать. Он не сразу отзывался на имя, которым назвался. Сейчас понятно привык уже… но все ведь понятно.

- Не все ли равно. Главное что он вроде в себя пришел. - Сказала, переворачиваясь на спину и шевеля только ногами, Настя.

- И в себя он не пришел. Сегодня такую чушь нес. О радиации, о других вещах.

- О чем? - не поняла или не расслышала Настя.

- О радиации. - Повторил я.

- Это что такое? - Спросила она скорее для общего знания, чем серьезно заинтересовавшись.

- Это излучение такое. Солнце над нами тоже излучает радиацию. Это очень опасно.

- Серьезно? - изумилась Настя. - Может меньше находиться на нем надо? Я когда слишком долго на солнце побуду, у меня голова болеть начинает.

- Да фиг знает. - Сказал честно я и вернулся к теме: - Короче такую чушь я первый раз слышал. И еще он очень боится, что мы его отправим в район. Доктор сказал, что у него это до фобии доходит.

- А это он в Наташку влюблен. - Представила мне откровение Настя. - Она сама так говорит, да и он не отказывается. Вот уезжать и не хочет.

Вспомнив события того дня, странные взгляды Натальи и панический ужас перед отъездом этого горе-водолаза, я вдруг, как мне показалось, все понял и дико засмеялся.

- Ты чего? - улыбаясь, спросила меня Настя, подплывая поближе.

- Тогда все понятно. - Сказал я поворачивая к берегу. - А он нам радиация, мы ничего не понимаем, все вокруг идиоты…

- Погоди, я на воде полежу немного. - Попросила Настя и раскинув руки замерла на волнах. Жмурясь от яркого солнца, она спросила: - Ты его оставишь? Поддерживая себя на воде, я сказал:

- Теперь да. Куда же деваться. Что бы мне Наташка потом предъявляла, что я ее личную жизнь разрушил? Хватит мне ее обычных упреков. Совершенно серьезно Настя сказала:

- А она-то его не любит. Это он в нее влюблен. А она когда его перебинтовывает, аж вся от отвращения содрогается. Я видела. Он реально такой страшный. Все тело розово-буро-белое. В пятнах и шрамах уродливых. В общем, ночью приснится - трусами не отмахаешься нифига. Не зная смеяться или изображать сочувствие, я сказал с улыбкой:

- Его пожалеть надо. А ты издеваешься.

- Ты чего? - удивилась Настя. - Мне его жалко… Но он все равно страшный.

Мы не меньше сорока минут провели в воде, прежде чем решили выбираться. Лежа на траве на склоне я спросил у нее:

- А ты с ним говорила?

- С кем?

- С Владимиром. - Пояснил я.

- Да немного. Но давно. У него такой акцент прикольный был. Сейчас я когда к Наталье заглядывала, он уже чисто говорит.

- Акцент? - удивился я.

- Или не акцент. Просто он как-то не так слова в предложении ставил. Мне это не объяснить.

- Это у него от попадания молнией в мозгу что-то не так работать стало. - Сказал я. - Доктор говорил, что пострадавшие могут вообще разучиться говорить.

- Ааааа. - протянула с пониманием Настя, и я поднялся над ней. Протянув руку, и помогая ей, тоже подняться я заметил, как на нас завистливо смотрят заключенные. Я ненавидел, когда на мою жену пялились зеки. Еле сдерживаясь, я помог ей забраться в машину, а сам пошел к багажнику, где, скинув мокрые трусы, на голое тело натянул форменные брюки. Выжав белье я закинул его на заднее сиденье машины и стал одевать остальную форму. Застегнув на все пуговицы темно синюю рубаху с короткими рукавами и погонами, я не стал ее заправлять в брюки и натянув на босу ногу ботинки сел за руль.

- Подомной все сиденье мокрое будет. - Сказала Настя.

- Ничего, высохнет в такой-то жаре. Ты и сама высохнешь, пока доедем.

По дороге к дому нам встретилась мототележка с двумя глядящими развозившими обеды парень за рулем только руку поднял в приветствии, а второй завидев в машине Настю даже воздушный поцелуй послать успел гаденыш.

- Это что было? - спросил я целый майор и поглядел в зеркальце заднего вида: - Сгною нафиг в нарядах!

До самого дома Настя не могла успокоить свой смех. И только честная попытка не смотреть на меня возмущенно-изумленно-улыбающегося помогла ей не сгибаться от смеха. У дома она выскочила из машины все так же в купальнике и, держа свою одежду в руках, быстро забежала внутрь. Я, забрав мокрые трусы и крутя их в руке, выбивая влагу из ткани, закрыл машину и поспешил за ней.

Дома я с жадностью набросился на холодный суп, который Настя отменно готовила с уксусом и сметаной, и только за столом понял, как оголодал пока купался. Утолив голод, я привел себя в порядок перед зеркалом и направился к Василию, спросить, не нужна ли ему помощь, какая с его работами. Сидеть высиживать дома до шести вечера не хотелось совершенно. Настя, проводив меня, обещала вечером поехать со мной на лысые холмы и если не полетать вместе со мной, то хоть составить мне компанию.

Но вечером не получилось никуда съездить. Закончив разгрузку прибывших труб только к половине девятого, мы с моим помощником уже даже жить, не хотели не то, что куда-нибудь идти или тем более ехать. А все, потому что, не всех физический труд облагораживает. Нам он был противопоказан. А мы туда же полезли показать, что не просто руками водим, но еще ими работать умеем.

Лежа дома и страдая от растяжения спины, я требовал от Насти больничного ухода и кормления с ложечки, а вернувшийся из лазарета Василий предлагал меня быстро вылечить клизмой и внутривенным кормлением. Злой он, решил я тогда и как-то незаметно для себя уснул, так и не поужинав.

Мотаясь между домом и оградой, я отчаянно лаял на людей у забора, что уже довольно долго там торчали, что-то высматривая и негромко говоря. Хозяев в доме не было уже весь день, и я мало того, что оголодал так еще и эти с незнакомым запахом меня раздражали до безумия. Если бы они перелезли через забор, я бы с удовольствием оторвался, и ноги бы им искусал бы точно. Но те не спешили преодолевать преграду, словно выжидая, выйдет на мой лай кто из дома или нет.

Они отошли от забора, и я даже с разочарованием заткнулся, думая, что зря орал на них. Хоть кто-то был в округе. Не один все-таки.

Но через буквально пару минут, когда я очередной раз сделал виток от дома к забору, на траву позади меня что-то упало, и я шарахнулся в сторону опасаясь, что это дети запустили в меня в очередной раз камнем.

Но, заметив краем глаза, что над травой что-то подскочило не похожее на камень, я ринулся к этому и замер над здоровым куском колбасы. Почти такой же какой кормил меня иногда хозяин. Не веря и не понимая, откуда тут могла взяться колбаса, я с удовольствие запустил в нее зубы. Я целый день не ел. Я честно сторожил дом. Я заслужил эту колбасу, и с удовольствием чуть жуя, глотал ее.

Боль в животе схватила внезапно, когда я еще пил воду, запивая нежданное угощение. У меня бывало такое раньше только от сильного голода. Но сейчас то я наелся. Я был сыт, и от чего возникла боль, мне было непонятно. Я еще отпил воды надеясь, что боль утихнет, но она только сильнее разрослась и уже дошла до грудины. Повизгивая и страдая, я лег брюхом на траву и через мгновение приступ стал таким сильным, что я невольно скрутился на земле. Мне хотелось вцепиться в свой живот и вырвать эту боль. Но только я дернулся подняться, как понял, что не только встать на лапы не могу, но и дышать стало до невозможности трудно. Я зарычал, заскулил. Один раз залаял, пытаясь прочистить горло, словно я подавился.

Меня вырвало на траву, но я даже не подумал утереть морду. Я просто попытался доползти до крыльца в надежде, что хозяин мне поможет. Я и забыл, что хозяина нет дома.

Мое нутро, словно в конвульсиях дергалось, когда я дополз таки до ступеней. Я, уже отрыто скуля, просто умолял хоть кого-нибудь помочь мне.

И, наконец, я увидел людей, что перепрыгнули на мой зов через забор. Они шли ко мне. Они шли, чтобы помочь мне. Я даже пополз им на встречу.

Но люди только переступили через меня, и подошли к дверям. Когда они, достав странные палки и, подсунув их сбоку к двери, открыли дом, я уже терял сознание. Я последний раз зарычал, и даже не понял, каким жалобным оказался мой хрип, и, мучаясь от невыносимой боли, свернулся на траве. Через мгновение боль отпустила меня и я, тихо поскуливая, просто умер.

Война в наши поля-огороды пришла в августе. Аккурат перед уборочной. Пришла как-то скучно и обыденно. Ну, словно не война настоящая, а так… мероприятие ежевечернее. Сначала к нашему лагерю подобралась разведрота глядящих и потребовала предоставить место для ночного расположения идущей за ними дивизии. От слова «дивизия» в сочетании с «неубранный урожай» поплохело всем и даже мне. Больше всего испугался Василий вся карьера, которого зависела от вот этого урожая.

- Ты себе представляешь, сколько в дивизии народа? - спросил меня Андрей помощник Василия.

Еле сдерживая нездоровый смех, я отрицательно покачал головой, и он тоже заулыбался, предвкушая мое удивление.

Василий, улетев на своей машине на встречу основным силам, как самый умный сказал нам с его помощником придумать что-нибудь. А что тут придумаешь, если даже рота разведки со своими боевыми машинами для нас было много.

Хорошо командир разведчиков нашелся и с помощью своей карты показал, где кто сейчас находится. Буквально видя как колонны транспорта ползут по нашим дорогам, а пехота, не скромничая, губит урожай мы запаниковали и указали место в километрах семи от нашего лагеря, где бы дивизия могла развернуться. Связавшись по рации со своим штабом, разведчик отправил в указанное нами место большинство своей техники, а сам остался с нами. Мы как хлебосольные хозяева поднесли ему рюмку водки, на что он буквально с кривым таким смешком угостил нас из своей фляги чем-то значительно крепче. В общем, мы мило проводили время когда разведчик получил указание взять нас обоих в охапку и двигать к штабу дивизии. Первый и последний раз в жизни я катался на броне боевой машины пехоты. Весь перепачкался в пыли и даже на зубах песок скрежетал.

Окинуть взором, что же такое вся дивизия нам не удалось. Лихо, рассредоточив ее по кустам, оврагам и лесочкам, командование дало приказ выставить охранения, ужинать и набираться сил. И завились дымки над полевыми кухнями, везде насколько хватало глаз. Проезжая мимо этих отчего-то приятных и сладких для меня запахов я чуть слюной не захлебнулся.

В штабе нас встретил Василий и сказал, что через минут тридцать соберутся офицеры и нам объяснят наши задачи на завтрашнее сражение.

Ну, не вязались у меня слова «наши задачи» и «сражение». Даже переспросив я не получил внятного ответа от Василия. Но все оказалось проще, чем мы думали и в то же время сложнее. К совещанию в штабе нас не допустили и только по его окончанию, к нам вышел начальник штаба и командир дивизии со своим адъютантом.

- Завтра мы встретимся с основными силами мятежников. - Сказал, разворачивая перед нами карту начштаба и водя по ней пальцем. - Ожидаем их вот здесь. Вот на этом участке железной дороги. Наша задача уничтожить их и конечно не допустить их прорыва к гидроэлектростанции. Там уже есть небольшой гарнизон, но он не сдержит их, если мы не перехватим мятежников на маневре. Они ловко уклонились от боя с дивизией Попова, он истратил топливо и не смог нагнать их. Когда его уже пополнили, бандиты были далеко. Они рвутся к ГЭС. Если им удастся то, во-первых, они преодолеют реку, а во-вторых, взорвав ГЭС, утопят начисто несколько городов в низине. И на том берегу, поверьте, они порезвятся славно. На вас мы понятно никаких боевых задач возлагать не будем. Но у нас не будет времени цацкаться с теми, кто сдастся или будет ранен или попадет в плен другим образом. Вы должны будете принять их у себя, дождаться фильтрационную комиссию и уже она определит кого из задержанных куда. Кого сразу к стенке, кого на каторгу на север. Василий, внимательно подумав и, все взвесив, сказал:

- Наш лагерь не в состоянии принять такого плана заключенных.

- Почему? - удивился комдив.

- У нас лагерь поселение. - спокойно ответил Василий. - Уголовный элемент отсутствует, режим мягкий.

- Сколько у вас солдат охранения? - спросил комдив.

- От силы двести пятьдесят. С офицерами… Грустно потерев подбородок, командир дивизии сказал:

- Я вам выделю еще две роты для охраны. Больше не смогу. Мы погоним остатки дальше, пока не прижмем их на силы Попова.

- Сколько ожидается людей? - спросил Василий. Начальник штаба назвал цифру, от которой нам чуть дурно не стало:

- При хорошем раскладе тысячи полторы.

- У нас весь лагерь девять сотен… - вырвалось невольно у меня.

- Ну что же нам пленных не брать? Расстреливать? - Спросил почему-то у меня командир дивизии. Что я ему мог ответить? Я промолчал.

Наконец Василий кивнул и сказал, что мы постараемся сделать все от нас зависящее.

В лагерь мы прибыли только ближе к вечеру. Ни у кого даже мысли не возникало идти к себе и отдыхать. Вопреки установленным порядкам был поднят весь лагерь на полное построение и, вышагивая перед строем, Василий объявлял задачи и обещал дополнительный день отдыха за успешное их выполнение. После построения лагерь, словно какой-то живой организм весь напрягся, зашевелился, развернул плечи и приступил к работе. На пилораму ушел большой отряд рабочих, на обозначенное место недалеко от поселка старшие выводили своих людей под конвоем несколько ошарашенных глядящих и, получая у интендантов лопаты и приступили к подготовке местности. Когда прибыли первые столбы, места для них по периметру будущего лагеря были уже готовы. Когда закончили внешний периметр со складов в ковше трактора стали подвозить бухты колючей проволоки, которую мы берегли все это время, думая использовать для ограждения запасных пастбищ.

К пяти утра был закончен внешний периметр, и даже часть одного из внутренних. Была собрана первая вышка. Вторую мы не стали собирать, а просто сняли ее с нашего лагеря и перенесли на новое место. Процедура заставила бы смеяться людей десятилетиями отработавших в цирке. Уж я точно ржал, как ненормальный, так как участвовал в этом бардаке и чуть не был вышкой же и завален. Но в пять я сказал баста и ушел домой хоть не много поспать к завтрашнему приему пленных. Почему-то что «наши» победят, у меня даже сомнений не возникало.

Настя спала и даже не знала, что в стране-то оказывается гражданская война идет в полный рост. Хотя чего там. Не появись противник буквально в километрах двадцати от нас, и мы бы не узнали. Слухи о каких-то боестолкновениях на юге непонятно с кем частенько доходили до нас из района, но это настолько нас не касалось, что мы и подумать не могли, что идет натуральная гражданская война.

Наутро, в половину девятого, когда Настя еще спала, меня разбудил Василий и велел одеваться. Я конечно не выспался. Конечно, зевал и чуть челюсть не вывихнул. Но к Василию на крыльцо я постарался выйти бодрым и готовым к работе.

- На твоей поедем. - Сказал он и я, даже не спрашивая куда, пошел к машине.

Завелся и, следуя указаниям, покатил в расположение дивизии. По дороге нас несколько раз останавливали на заслонах и связывались со штабом, получая разрешение пропустить мою машину.

К посвежевшему и какому-то оживленному начальнику дивизии подошел злой и не выспавшийся Василий и доложил, что лагерь готов к приему военнопленных.

- Людей для охраны получите после боя. Не волнуйся полковник, не забуду про тебя… - пообещал комдив и сказал: - Через час выдвигаемся. Разведка заверила, что мы успеем и рубеж занять и даже пристреляться в случае нужды.

- Посевы пожалейте. - Буркнул Василий и командир дивизии сообщил что уже отдал приказ без нужды в поля не залезать. Поблагодарив, Василий попрощался с комдивом и пошел обратно к моей машине. Я следом за ним.

В дороге, минуя посты уже без остановок, я спросил Василия, не хочет ли он посмотреть на сам бой.

- Очень хочу. - Кивнул тот, но добавил: - Только боюсь, нас туда близко не подпустят.

- Там недалеко Лысые высоты, откуда я на параплане летаю… железку и тот участок, который указал он видно в бинокль, как на ладони. - Без особой надежды я спросил: - Может, рванем туда? Я дорогу знаю. В обход все этой армии проедем. Только заправиться надо.

Василий покачал головой и сказал в лагере у нас слишком много дел, чтобы детством страдать.

Ага, конечно… уже через пару часов он сам прибежал ко мне в кабинет и сказал, поглядывая на пьющего у меня чай Серегу:

- Уговорил. Поехали. Я поднялся, взял бинокль из шкафа и, усмехаясь, сказал Сереге:

- Майор за старшего в лагере. Не забудь ему передать. Мы к ужину постараемся быть.

- А вы куда? - полюбопытствовал Сергей и я, гордо одевая и выравнивая кепи, ответил: «На войну!»

- Да… - со вздохом сказал полковник. - Кому-то же надо и воевать.

Оставив Серегу с глупой улыбкой на лице, мы быстро выбрались из лагеря сели в мою машину и поехали на мех двор заправиться. Залив полный бак бензина, я еще на мех дворе раскрыл атлас и вспомнил окружную дорогу. Показывая ее Василию, чтобы он понимал, как поедем, я пояснил:

- Крюк в пятьдесят километров. За час управимся.

Василию было все равно, за час или за два лишь бы, как говорится, не опоздать. И мы прибыли к высотам к «третьему звонку». Но быстренько подняться и занять места на балконе нам не дала все та же лихая разведрота. Впрочем, не сильно удивившись нашему прибытию, командир разведчиков позволил нам за своей бронемашиной подняться по убогой дорожке наверх, где к нашему изумлению уже во всю развернулась дивизионная минометная артиллерия.

Выйдя из машины, мы с Василием встали недалеко от замершего командира разведчиков, словно ища у него каких-то пояснений.

- Зря приехали. - Пожимая плечами сказал он. - Только нас обнаружат, попытаются срыть… и не думаю, что пошлют пехоту или технику. Скорее ракетами развалят. Упоминание о технике и ракетах, немного протрезвило нас.

- У них и ракеты есть? - удивленно спросил я.

- У них все есть… - как-то тоскливо сказал командир разведчиков и, указывая на исчезающую в лесу железку, сказал: - Вон они уже.

Я пригляделся, а, потом, не поверив глазам, поднял бинокль. Нормальным образом, пуская железку между гусениц, по шпалам ползли танки. Один, три, пять… семь. И так они кучно и компактно шли по железке, что я думал вот-вот, сейчас, сразу даст залп батарея и не будет больше танчиков. Но даже не шевелились артиллеристы. Спокойно переговаривались, пригибаясь, переходили от одной позиции к другой. В общем, вели себя так, словно это не враг медленно двигался далеко внизу, а свое собственное подразделение. Поясняя безмолвие артиллерии, разведчик сказал:

- Этих не тронут. Для этих целый отряд выделен. Они так от Попова ушли. Отдали три танка на растерзание, а сами сманеврировали и большим крюком ушли от него. А пока окопавшиеся танки из земли минометами выковыривали уже, и догонять некого стало.

Из леса вдоль насыпи железки потянулась спешащая за ушедшими вперед танками пехота. Небольшой сравнительно отряд. Человек сто не больше. В основном автоматчики, но я видел, как несколько из них тащили и более серьезного вида агрегаты.

Командира разведроты позвали к его бронемашине, и он поспешил к ней. Вскочил на броню, ему подали гарнитуру связи и он, выслушав кого-то, крикнул офицеру, что стоя на ящиках из под снарядов, в бинокль рассматривал позиции:

- Олег Павлович начинайте, они почти все в лес втянулись. Офицер на ящиках повернулся к командиру разведчиков и сказал:

- Ну, с богом что ли.

- Ага. - Сказал, ответил разведчик и залез в люк. Его машина довольно громко взревела и, провернувшись на месте, чуть не задев мой внедорожник, покатила вниз с горы.

Спустившись с ящиков и для чего-то засекая время, офицер скомандовал громко, странно растягивая слова:

- С первого по тринадцатый расчеты по метке два… огонь!

Если сначала мы были ошеломлены слаженным залпом больше десятка тяжелых дивизионных минометов, то потом мы были поражены эффектом произведенным этим выстрелами. Воздух на далеком конце леса завибрировал и до нас донесся характерные звук: «Дзоооонг!»

- Это резонаторы! - проговорил подавленно Василий. - Они стреляют резонирующими!

Наблюдая в бинокль, как огромный участок дальнего леса просто вспух облаками крошки и опилками и медленно осел на землю я только сжал зубы. Применение резонаторов после того, что мы все пережили в Последнюю ночь, казалось мне кощунством.

- Расчеты с первого по тринадцатый! - крикнул офицер, тоже рассмотрев в бинокль результат работы своей батареи. - Беглый по третьей метке! Огонь!

Минометы сначала в голос рявкнули, а потом их выстрелы сбились с общего ритма и заглушили все остальные звуки. Оглядывая, с потерянным видом не участвующие в этом адском представлении, расчеты, я только недоумевал, а почему они-то молчат и не участвуют в этом бессмысленном уничтожении всего живого. Но оказалось всему свое время. Удовлетворенный обстрелом офицер, перекричав вой залпов и уже отчетливое и мощное «дзонг» резонансных ударов, приказал прекратить огонь.

Оглядев, уничтоженный в щепы лес офицер обратился к другим расчетом и, назначая задачи, включил хор менее мощных, но больших по численности обычных минометов. Я возмущенно и удивленно наблюдал за черно-огненными шарами, что вспухали то там, то тут среди зелени леса, когда буквально рядом с нами с невероятным грохотом поднялась в небо земля. И еще раз. И еще…

Я не сразу понял, как оказался откинутым к своей машине, а Василий скрючился у моих ног. Оглохший с заложенными ушами я попытался сообразить, что же произошло. Я видел сквозь муть в глазах и головокружение, как офицер, командующий огнем, поднялся с почему-то почерневшей травы и вместо поиска убежища снова приник к биноклю. Я не слышал, что он кричал, но видел, как он взмахнул рукой и снова совсем молодые солдатики у тяжелых минометов подвернули на конкретные углы свои орудия и подали снаряды в стволы. Я только по несильному содроганию земли ощутил общий залп и попытался подняться, чтобы увидеть последствия. Ближняя кромка леса, из которой еще недавно выкатывались танки, и выползала пехота, прекратила свое существование. Даже пеньков не осталось после общего залпа. Стальные рельсы, вырывая костыли из шпал, буквально сворачивались в невероятные спирали под резонансным адом.

«Дзоооооонг» - грозно и величественно прорвалось сквозь мою глухоту и я, почувствовал, как начинаю терять себя в буквальном смысле. Нервы отказывались выполнять желания мозга. Ноги перестали держать тело и подогнулись в коленях.

«Это не попадание, это ударная волна» - выдали мои совсем расстроенные мозги, и я вдруг стал спокоен и абсолютно невозмутим. Я заметил, как оседает и валится на бок командующий офицер, я видел, как катятся по земле пораженные резонансом солдатики. Я, почувствовав, как моя собственная машина буквально завибрировала в паре сантиметров от моего лица.

Через вечность я смог подняться на ноги и ощущая невыносимую боль в суставах, потянул вверх приходящего в себя Василия. Я помог ему добраться до дверей к пассажирскому креслу. Усадил его, а сам, опираясь на корпус машины, перешел на другую сторону и, сжимая до боли зубы, залез в салон.

Завелась машина сразу. Я не слышал, я чувствовал телом работу двигателя. Сходу развернувшись большим кругом и выкатываясь на спуск с высоты я заметил, как приходят в себя солдаты. Кто-то полз, кто-то, хватаясь за тело, корчился в траве. Были и те, кто вообще на первый взгляд не пострадали и стояли, рассматривая что-то внизу. Мне было уже не до театра. Я катил вниз и в болтанке пытался не только удержаться за руль, но и не сорваться с узкой убогой дорожки.

Так уж получилось, что, скатываясь с холма, я оказался на участке, с которого открывалась отличная панорама пошедшей волнами железки и поля от нее до остатков леса. Я видел что пехота, оказавшись зажатой между подбитыми, даже непонятно когда, танками и уничтоженным лесом разбросана ударной волной резонанса и теперь еле шевелится, пытаясь собрать остатки сил. А к ней уже от холмов, от оврагов неслись вдоль железнодорожных путей боевые машины пехоты и просто пешие бойцы глядящих. Кажется, пионеров-обитателей за ночь выстроенного лагеря, из всего нашего коллектива первым увидел именно я.

Я гнал машину скрежеща зубами и держась на грани между явью и мороком. Приходя в себя, Василий упирался руками в торпеду и пытался сфокусировать зрение. Кажется, у него получилось, он с блаженством вздохнул и откинулся на сиденье с уже закрытыми глазами.

В лагере я проехал за ворота и подкатил к лазарету. Вышедшая на крыльцо Алина испуганно посмотрела на своего полковника и, подбежала к нему, помогая выйти. Врачи были на месте и пока заключенный занимался мной, врач-возвращенец осматривал Василия.

- Вибрационная легкая контузия. - Констатировал после осмотра мой эскулап. - Покой, не вставать, три дня минимум.

- Аналогично. - Подвел итог осмотру его вольный коллега.

Замычав что-то в ответ, Василий высказал наше общее несогласие с лежачим режимом.

- Скоро еще привезут… контуженных. - Сказал я. - Не расходитесь. Вместе с нами принимать их будете.

Владимир, проковыляв в смотровую, поздоровался сначала с полковником кивком головы, потом со мной пожав мне руку. Он послушал мой короткий рассказ о бое около железки и в отличии от тяжело вздыхавших докторов у него аж глаза загорелись от услышанного.

- Подумать только. Не успокоились еще. - Сказала зло Алина над головой у Василия. Отвечая на наши недоуменные взгляды, она сказала: - Вся страна в руинах. Люди голодные. Страну в тюрьму превратили, а все воевать хотят. И главное нет, чтобы коллективно взять и застрелится они резонаторы достали. Мало всем Последней ночи было.

Я думал и Наталья что-то добавит вошедшая следом за Владимиром, но она молчала, со странной озабоченностью рассматривая меня.

- Резонатор это же оружие массового поражения? - спросил Владимир и Василий, не сдержавшись, презрительно хмыкнул. Нашел что спрашивать…

Полковник сказал, что пойдет, полежит, и в сопровождении Алины направился в сестринскую. Я тоже откинулся на деревянную кровать для осмотра и с наслаждением разложил свои ноющие суставы. Запоздало реагируя, вольнонаемный врач ответил мягко Владимиру:

- Да. Это оружие массового поражения.

- Оно не запрещено? - спросил, словно констатировал наш блаженный, который не понимал что с повязками на лице он выглядит лучше, чем без повязок.

- А кто ж его запретит… - вздохнул врач. - Как говорил один мой знакомый, запретить оружие военным, можно только запретив самих военных.

Владимир больше ничего не спрашивал он только проковылял к столику и никого не спрашивая налил себе из докторского графина воды. Поднимаясь, вольнонаемный врач обратился к своему коллеге и Наталье:

- Давайте готовиться к приему раненых. Нужны тряпки, бинты. Подготовьте антибиотики. Надо бы ванны с теплой водой для сильно пораженных вибрацией. - Эти слова он адресовал мне и я, задумавшись, кивнул, вспоминая, что в бане под деревянным настилом пола был скрыт небольшой бассейн. Заключенным им пользоваться, не давали, а вот мы и охранники когда имели возможность и не плохо в нем плескались зимой. Если не наливать до краев и что-либо приспособить поддерживать головы пострадавших, то вполне себе компенсационная ванна получится. Даже лучше чем положенная барокамера. Сам бы в такую залез.

Но ни раненых, ни пленных до девяти вечера мы так и не увидели. Когда же эта перемазанная в дорожной пыли толпа появилась около лагеря в сопровождении всего нескольких машин и, дай бог, взвода автоматчиков я чуть не выматерился не смотря на стоявшую недалеко вызвавшуюся помогать медсестрам Настю.

Пленных было после пересчета двести сорок три человека. Из них восемьдесят один были ранеными. Определив тяжело раненых на попечение докторов, медсестер с моей Настей и добровольцев из наших заключенных, мы занялись размещением остальных за колючкой. Никаких настилов или хотя бы сараев за ночь оборудовано не было и пленные размещались прямо на утоптанной траве. Кто-то сразу откидывался на спину. Кто-то сбивался в группы и о чем-то неслышно переговаривались.

Наши заключенные после получения разрешения от Василия лично закидали через колючку пленным обрезки досок, хворост и даже настоящие поленья, чтобы те могли разжечь костры. Августовские ночи были еще не холодны, но уже и не июль конечно. Я же посматривая на небо, молился только, чтобы дождя не случилось.

Полевая кухня, выкаченная нами со складов, закончила работу только к полуночи. Накормив пленных и раненых наспех сваренной кашей, и собрав грязную посуду наши заключенные повара и вестовые, наконец-то, тоже смогли уйти отдыхать. Но новый лагерь еще до двух ночи гудел, обстраиваясь на голой земле у довольно расточительных костров. К половине третьего все-таки опасаясь осадков я приказал глядящим вытащить со складов брезент чехлов, которыми мы укрывали технику на мех дворе когда она становилась не нужна, и передать вместе с нехитрыми досками и другой мелочью пленным. Некоторые, кто успел уснуть так и не проснулись, чтобы обстроиться получше, но большинство принялись сооружать себе палатки и временные навесы. Особенно я просил позаботиться их о своих же раненых, которым не нашлось места в нашем лазарете и переделанной временно под лазарет бане. Но, похоже, они и без меня понимали, что раненным, действительно нужна была помощь.

К рассвету я пришел домой и, обнаружив, что Настя так и не вернулась, не стал ложиться спать, а обеспокоенный направился в лагерь найти ее. В лазарете ее не оказалось. Там я порасспрашивал Алину, тихо читавшую в смотровой непонятную книжицу и по ее указаниям пошел в лагерную баню. В ней я и нашел свою жену по колено бродящей по дну бассейна, между уложенными в воду пострадавшими от вибрационного воздействия. На краю бассейна стояла осунувшаяся Наталья и не менее устало выглядящий врач. Вообще раненных уложенных на деревянные лавки бани, там было не меньше сорока человек. По многим я видел, что они довольно серьезно страдают. Но определить всех в воду возможности не представлялось. Плюс к этому среди них находились и пострадавшие одновременно и от обычного и от резонансного оружия. Перебинтованные, с проступившей кровью на повязках, не громко стонущие во сне, им была противопоказана вода. Этим предстояло мучиться и проходить последствие резонансных ударов «на сухую». Поприветствовав меня, врач сказал:

- Нам нужны люди. Поднимать и спускать в бассейн раненых ни девочки, ни я уже не в силах.

Я кивнул, и вяло поплелся прочь из бани. Сначала меня, конечно, подмывало зайти в барак и поднять заключенных на это дело, но потом решил, что тем хотя бы выспаться надо после предыдущей ночи и вызвал бойцов из смены глядящих, свободную несения службы. Объяснив им задачу, я отправился вместе с ними в лазарет и к своему стыду банально вырубился только присев в предбаннике на свободную скамейку и прислонив спину к стене.

Когда меня разбудила Настя, уже полностью рассвело. Я попытался подняться, но не смог сразу победить свое тело. Пострадавшие суставы после сна гудели и ныли, вызывая странную щекотку где-то глубоко в костях. Помогая мне, Настя объяснила:

- Врач отпустил меня поспать. Пойдем домой, а?

Глядя за окно предбанника, я ответил, что мне пора на службу уже. Но я проводил ее домой и только после этого поплелся к кабинету Василия. Эта зараза мирно спала на диванчике у себя в кабинете пока остальные вокруг него даже не стараясь говорить потише обсуждали план на текущий день.

- А можно я тоже здесь прилягу с ним? - попросил я у помощника Василия. Но ответил мне Сергей:

- Тебе сейчас не до сна будет. Надо нормально разместить приданный нам взвод охранения. Сегодня они ночевали на мех дворе в своих машинах, но на эту ночь все-таки надо что-нибудь придумать.

- Пристрелите меня… - попросил я, даже не представляя где разместить почти сорок человек.

- Не дождешься. - буркнул Руслан и сказал: - Плюс к этому надо отправлять тяжело раненых в район. Это я и сам сделаю мне просто твоя подпись для мех двора нужна.

- Угу. - Сказал я, кивая и подписывая заявку протянутую мне. Еще раз, перечитав, ее я спросил: - А сколько их?

- Девять человек. Всем нужна хирургическая помощь. Наши просто не в состоянии ее оказать.

Дальше начался обычный, лишь за не многим исключением, рабочий день. Я подписывал заявки на топливо, заявки на ЗИП. Мой помощник организовывал заключенных для работ по подготовке полуразвалившегося поселкового здания под казарму для взвода усиления. Проснувшийся от нашего гвалта Василий тоже боролся с дневной текучкой и заодно с жутким желанием спать. Победив работу и почти погибнув от слипающихся глаз, ближе к шести вечера вернувшись с полей, на которых, помимо прочих наших проблем вовсю шла уборка (еще одну войнушку и проход войск по ним, Василий бы не пережил) он опять упал на свой диван и без зазрения совести захрапел. Его помощник, который последние дни спал не больше нашего, только криво усмехнулся и уехал в теплицы проверять прополку и поливку от фитофторы.

Вспомнив, что за весь день я ничего не ел я как последний бродяга пошел поклянчить что-нибудь на тюремный камбуз. Сидя в хлеборезке и поедая здоровую пачку бутербродов, я понял, что идея повесть была не очень здравой. Я бы на редкость опозорился, усни я там перед кружкой чая с куском хлеба с маслом во рту.

Кое как добравшись домой и опять не застав там жену я встал перед дилеммой идти в лагерную помывочную за ней или тупо упасть в постель и спать, спать, спать… И как бы не был соблазнителен второй вариант я умывшись холодной водой и взбодрившись чашкой кофе пошел обратно в лагерь. Слава богу, что врач оказался гуманистом и отпустил ее, когда я появился на пороге, готовый передушить всех раненых, чтобы только Настя шла домой.

Усыпая еще засветло, обнимая, мгновенно, только коснувшись подушки, уснувшую жену, я подумал, что если долго не спать нормально и не есть, то возникает замечательное чувство апатии ко всему окружающему миру. И дни начинают сливаться в один, и с трудом ты можешь сказать об интересном событии, было оно вчера или все-таки сегодня. И еще тебе становится абсолютно плевать на то, что недавно на твоих глазах применяли в очередной раз самое страшное оружие из созданных человеком. Как впрочем, и на голодающих детей на другом конце континента. Равноценно ненужной становится тебе и своя жизнь и жизнь какого-то прохожего.

Немного грустя от мыслей что завтра опять придется вставать и приступать к работе, уборочная начинала свой разбег, я уснул нездоровым дерганным сном.

- Опять совесть мучает? - Спросил меня серо-зеленоглазый незнакомец.

- Нет. - Признался я. - Усталость скорее. Сегодня столько возни было… Суета сует.

- Понятно. Как ваши сны? - Вежливо поинтересовался мужчина.

- Нормально… в смысле все так же. Вот недавно от тока на высоковольтке умер. Хотя как, понятия не имею. Там же вроде контакт с землей нужен… А я орлом на нее садился. Я на мгновение осознал, какой бред несу, и глупо заулыбался.

- Орлом говорите… - усмехнулся незнакомец. - А ко мне опять на город посмотреть?

- Ага. - Сказал я.

- Ну, пойдемте. - Сказал мужчина, поднимаясь, и я тоже встал из кресла.

- А у вас сегодня гостей не намечается? Я никого не напугаю?

Мужчина покачал головой, открывая мне дверь в коридор. Потом я услышал сзади себя:

- Скорее это меня вы все больше и больше пугаете. А мои гости… им не до вас. У них своих проблем хватает.

- Вот уж не думал, что вас напугать можно. - Сказал я и вдруг покраснел, понимая, что звучат мои слова, как кокетство какой-то девчонки.

- Можно, можно… - заверил меня незнакомец и открыл дверь на улицу, снова запруженную почти неслышными машинами.

Чуть зажмурившись от слепящего солнца, я вышел на асфальт этого загадочного и невероятного города и понял, что ступаю не по асфальту, а по какому-то чуть мягкому покрытию. Я присел на корточки и потрогал его руками. Казалось, что просто в резину были вкраплены множество камушков. Не решившись спрашивать про покрытие дороги, я поднялся и повернулся, рассматривая здание из которого вышел.

Я чуть шею себе не свернул и не потерял устойчивость, пытаясь разглядеть в вышине его последние этажи.

- Нравится? - спросил меня незнакомец.

- Я реально в шоке… - честно признался я. - Это абалденно.

- Я с вами полностью согласен. И не понимаю, что многим людям не хватает для жизни здесь. Все ведь вроде есть. Но как больные… что-то им все нужно. Будто мало им дано…

Я не знал, нуждается ли незнакомец в моих словах, и потому промолчал. А он, спохватившись, сказал:

- Зайдите обратно. Еще не хватает, чтобы вы проснулись, находясь там.

- А что будет? Я тут и останусь?

- Нет что вы… - засмеялся незнакомец, поправляя край белоснежного рукава рубашки задравшийся на часы. - Просто проснетесь у себя без души. Ваша душа останется здесь. Пока путь обратно не найдет.

Я хоть и поднялся на порог, от таких слов отшатнулся еще дальше. Незнакомец, видя мою реакцию, только усмехнулся, но дверь закрывать не стал. Словно что-то обдумав, он спросил:

- А вы точно не умирали? В смысле натурально, а не во сне? Пожимая плечами, я сказал:

- Вроде нет. Чуть не умер при бомбежке. Но точно выжил. Да и не мог бы я, умерев, женится.

- Это-то как раз ерунда… в последнюю секунду смерти, люди по три жизни прожить успевают, не говоря уже о женитьбе и прочем. - Сказал, отмахиваясь, незнакомец. - Просто я консультировался с коллегами, они говорят, что такое бывает… что «недоделкины» начинают появляться у нас здесь в офисах.

- Кто? - не понял я и, собираясь уже обидеться.

- Не обращайте внимания это рабочий жаргон. Просто те кто погиб что-то важного не сделав… Не для себя, а для вселенной.

- Понятно. - Кивнул я и действительно понял, о чем он говорит. - А как проверить?

Пожав плечами, мужчина долго молчал, рассматривая вместе со мной девушку, что спешила по своим делам по тротуару вдоль оживленного шоссе. Я был реально удивлен ее сверх короткой юбочкой и мог поспорить, что видел ее розовое кружевное белье под ней.

- Это так они тут ходят? - не выдержал я.

- Да, наверное. Я ведь сам не отсюда. - Признался мужчина и сказал, возвращаясь к теме разговора: - Я думаю вам надо очень долго просто ничего не делать, чтобы проверить, живы вы или нет. Умирающий мозг может сколь угодно растягивать последнее мгновенье, но он за счет своей особенности не может долго растягивать абсолютное бездействие. То есть выберите момент, и сядьте и попробуйте медитировать. Долго. Несколько часов.

- Что делать, простите? - не понял я.

- Если не знакомы с техникой медитации, то просто лежите, считайте вдохи выдохи и ни о чем не думайте и старайтесь не уснуть.

- Я запомню. - Сказал я серьезно.

Мужчина покивал и, закрыв дверь, порекомендовал мне проснуться, учитывая какую-то разницу во времени. Я поблагодарил его, пожал ему руку и вырвался из сна.

Фильтрационная комиссия из девяти глядящих прибыла в наш лагерь только к концу августа. Все без исключения раненые были уже на ногах и выглядели бодрее, чем в дни, когда их нам доставили. Прохаживаясь перед строем, довольно гордо стоящих пленных, глава комиссии зачитывал правила работы комиссии. Стоя поодаль вместе с Андреем, помощником Василия и Серегой мы слушали и думали что «гуманизм» наших властей границ не ведает абсолютно.

- … в задачи нашей комиссии входит определение степени вины, каждого из задержанных в ходе ведения боевых действий. Раскаяние и готовность сотрудничать с комиссией будут учтены ей при вынесении решения о мере наказания для задержанного. Выдача главарей бандформирований будет приравнена к активной помощи следствию, и такой сознательный помощник получит не просто освобождение от преследований со стороны закона, но и возможность самому определить свое дальнейшее место жительства. Помощь, оказанная комиссии в виде информации об оставшихся на свободе главарях так же будет после соответствующей проверки учтена и принята во внимание. Если же задержанный будет отказываться давать показания о себе… комиссия вправе приговорить его к немедленному расстрелу. Главари бандформирований отказавшиеся от сотрудничества будут повешены вдоль оживленных путей в назидание другим. Их семьи коли таковые имеются, будут репрессированы и поражены в правах, а члены семей мужского пола достигшие совершеннолетия будут отправлены в бессрочную каторгу, искупать вред, причиненный главарями государству. Подумайте о своих близких.

Он закончил и ушел в огромную армейскую палатку, где намечались проводиться следственные мероприятия, а я криво ухмыляясь, сказал Сергею:

- Система заложников в действии?

- Ага. - Странно довольным голосом сказал он. К нам подошел один из членов комиссии и спросил:

- Кто от администрации лагеря будет участвовать в допросах?

Вопрос поставил нас в тупик. На мое восклицание «А оно точно надо?», капитан кивнул и сказал, что таковы правила. И что при вынесении смертного приговора его исполнение возлагается на управление лагеря. Пришлось тоскливо соглашаться помощнику Василия идти в палатку и принимать участие в этом цирке. Довольные тем, что нас миновала эта участь мы с Сергеем пошли обратно в лагерь решать свою текучку.

У ворот к нам прицепился Владимир и спросил, что за балаган развернул свои шатры в лагере пленных. Отмахнуться от него не представлялось возможным, и я пояснил:

- Следаки приехали. Будут с каждым в отдельности разбираться. Должны за три дня уложиться, а потом им дальше на юг ехать. Там говорят толпы пленных.

- За три дня? - ужаснулся Владимир.

- А чего тянуть-то? - Удивился Сергей, уже переступая ворота лагеря, и пошутил: - Расстреляют и готово.

Мы прошли за проходную и направились в административный корпус. Владимир, пользуясь тем, что он с нами тоже проскочил и спросил почему-то у меня:

- А разве пленных расстреливают? Пожимая плечами, я сказал уже серьезно:

- Была бы это война с кем-то… ну не гражданская, то был бы обмен пленными. А так… С кем меняться-то?

- Ну не знаю. Их, наверное, надо просто под стражей держать… Я немного раздраженный его назойливостью сказал:

- Володь, слушай, ну не парь ты нас сейчас… У меня элеватор стоит. У меня стройка восьмого и девятого коттеджа стоит. У меня столько дел, господи помилуй… Сергей, останавливаясь и закуривая, сказал:

- Понятно, что не всех расстреляют. Остальных на каторгу на север. - Протягивая мне горящую спичку, Сергей добавил как, между прочим: - Тебя кстати тоже этим следакам в конце покажем. Пусть запросы пошлют. А то на нас в районе откровенно болт положили. Я твое дело уже подготовил и проверил… Немного нервно усмехаясь, Владимир спросил:

- И меня тоже на каторгу? Или расстрелять? Я хлопнул по плечу своего спасенного, и сказал:

- Не ссы. Я уже читал твое дело. Максимум что две недели работ за бродяжничество. Да и того не будет. Тебя ведь в таком состоянии подобрали… но даже если работы назначат, ты у нас при лазарете числился все это время. Зачтут…

Сказав «понятно», Владимир поблагодарил нас и направился в лазарет к Наталье, возле которой он днями напролет терся. Пропуская меня вперед в дверях в административный корпус, Серега сказал:

- Ты зря его так уж обнадеживаешь. Ни ты, ни я не знаем, кто он на самом деле. Вот отпечатки сверят, тогда узнаем.

- Да брось ты, Серега. - Отмахнулся я. - Он же, как теленок. Безобидный абсолютно.

- Ты просто не видел, как он стрелять умеет… - многозначительно вскинув брови, ответил тот. - А я на стрельбище, когда ездил с бойцами и его прихватил. Дай думаю, убогого позабавлю. Ага… я в шоке был. Он автомат держит, как родился с ним. Легко так… непринужденно. И стреляет он не так как наших на учениях учат… А так как это надо делать… Очередями лупит и словно лежит на прикладе не давая откинуть себя или задраться стволу. Так что хрен знает, что этот Владимир за птица.

Я покривился немного, но, входя в кабинет Василия, сразу забыл и о Владимире и о высказываниях Сереги.

- Ну, чего там? - спросил Василий, не отрываясь от докладной записки о работе просушки корнеплодов. Это я ему подал ее еще вчера и только вот к нашему приходу у него руки до нее дошли.

- Застращали всех. Даже нас. - Сказал я падая на диван. Сергей, положив папку на стол, аккуратно сел в кресло и обрадовал шефа:

- Им понадобился представитель администрации лагеря. Так что майора мы не скоро увидим. Выматерившись Василий с раздражением сказал:

- Тогда на дальние поля ты поедешь.

- А чего там делать? - удивился тот.

- Дороги посмотри. Уже третий раз грузовики застревают. Трактор приходится посылать. Если надо пиши заявку, я грейдер мощный выпрошу из района. А если терпимо, то тогда подождем, пока все закончится и начнем приводить в порядок. Я щебня закажу.

- Щебень не поможет. - Уверенно сказал я. - Он в глину вминается чуть дождь и по нему грузовики пройдут. Несколько ходок и снова не проехать. Нужно подушку песка сделать хоть небольшую. И отводы воды.

- Откуда ты такой умный… - небрежно сказал Василий.

- У нас на лагерь столько бывших строителей, что умным быть не надо. Надо уметь спрашивать. - Ответил я, не обижаясь.

- Тогда отставить. Сергей, занимайся своими делами. На дальние поедет наш прораб…

Я пожал плечами и согласно кивнул. В конце концов, комендант я или просто мимо проходил?

С дальних полей я вернулся только к девяти вечера. Грязный, злой с таким слоем глины на кузове машины, что отмывать ее я сам не решился. Отогнал на мех двор и попросил когда придет с полей техника вместе с ней отмыть и мой тарантас. Голодный я побежал домой, где выслушал от Насти очередной разнос, что она стирает, настирывает, а я вечно как свинтус приду и брошу непонятно где одежду.

Переодевшись и на ходу хватая с тарелки холодные сырники, я отвечал, что мне некогда и все такое. Потребовав, чтобы я возвращался не позже двенадцати, Настя проводила меня до дверей и просила передать привет Василию. Я угукнул и побежал в лагерь.

- Грейдер! Грейдер мне! - Шумно ворвался я в кабинет Василия: - Там реально не дорога, а болото! Причем наши водилы уже три дороги раскатали и все в болото превращены!

- Хорошо. - Сказал Василий, что-то у себя отмечая в ежедневнике.

Заметив его помощника майора на диване рядом с Русланом я, обращаясь к нему, ехидно так спросил:

- Господин следователь, а вы что же тут с нами делаете?..

Я хотел еще проехаться по поводу того, что он весь день прохлаждался в палатке в лагере военнопленных, попивая холодный лимонад, но он необычно резко сказал мне:

- Отвали Артем.

- Чего случилось? - Спросил я, садясь напротив него в кресло. - Как там все прошло? Андрей скорчил недовольную рожу и ответил жестко:

- Даже говорить не хочется… - но, подумав, он сказал мне, видно остальным он и так уже все рассказал: - Из двадцати пяти допрошенных расстреляно… двадцать пять.

Я невольно посмотрел на Василия занимающегося бумагами на столе, а тот, почувствовав мой взгляд, поднял голову и вопросительно кивнул, мол, а чего ты хотел.

- Нереально. - Покачал я головой.

- Абсолютно реально. - Сказал майор и добавил: - Завтра я туда не пойду. Вот не загоните.

Василий с удивлением посмотрел на него, мол, прикажешь мне самому идти? Понимая начальника без слов, Андрей просто пожал плечами.

- Я больше, не собираюсь, чуть ли не лично командовать расстрельной командой. Лейтенант, которого я назначил, только после угрозы ареста совладал с собой и начал командовать процедурой. Чокнуться можно. И ведь все же расстрелянные из тех, кто ранен был. Нахрена мы их вытаскивали?

Досада была настолько неприкрытой, что я искренне ему посочувствовал. Командовать расстрелом и даже присутствовать при нем мне не доводилось, и я не был уверен в своих силах.

- Тогда ты пойдешь, Сергей. - Сказал Василий, и Серега встрепенувшись в своем кресле только обиженно посмотрел на шефа. Понимая своего второго помощника, Василий добавил: - Руслана я туда не пошлю. Он у нас натура впечатлительная. Тёма по должности не подходит. Комендант не относится к руководству режимом. Не начснаба же посылать? Он тоже, вроде как, не при чем. Только ты и остаешься. Вздохнув, Сергей ничего не сказал и просто кивнул.

Мы весь остаток вечера старательно не думали о произошедшем. Боялись даже упоминать о расстрелянных. Одно дело погиб в бою. Другое дело вот так. Вывели на край лагеря, построили и тупо расстреляли. А потом тебя твои же товарищи в общей яме и закопали. Обидно…

Обсуждая, что скоро сдавать очередную волну тепличного урожая, я уговорил Василия, раз мы уже сделали план, позволить восстановить старый цех и линию для закатывания маринадов. И после сдачи основной волны все остальное поспевающее следом отправлять туда. Мол, нам и самим на зиму пригодится, и, в крайнем случае, продадим.

При упоминании «продадим» глаза у всех нездорово заблестели. Победив откровенное воровство с теплиц и складов, мы получили доступ к значительным ранее списываемым объемам. Теперь мы сами полулегально продавали приезжающему в лагерь окрестному населению свою продукцию, а на вырученные деньги продолжали благоустраивать свою и жизнь заключенных. Мы, конечно, побаивались грядущей осенней проверки нашего хозяйства, но вроде мы довольно грамотно подтирали следы, чтобы господам проверяющим пришлось голову поломать, почему у нас даже обычные бараки, не говоря о новых постройках, выглядят более чем достойно для такого скудного финансирования.

Я не могу сказать, что получаемые деньги от продажи «налево» хоть как-то оседали в карманах Василия или его помощников. Я, к примеру, точно себе лично из этих денег, только на запчасти для машины выклянчил у Василия и то только потому, что и убивал ее на нужды работы. Да и они, понимая, что все под топором ходим не хотели мараться из-за бумажек, которые даже потратить было проблематично на себя в этой глуши. Может живи мы в большом городе и я бы не стал так категорично заявлять о кристальной честности своих друзей, но тут в этой деревне где все всё видят и знают я уверенно мог сказать, что все что мы выручаем немного нарушая запреты на ведение коммерческой деятельности, шло именно на лагерь и устройство поселка. И конечно на небольшую зарплату тем из заключенных кто оставался в поселке. К слову сказать, не только на территории лагеря росли небольшие домики. Но и в поселке бурным цветом шло строительство. Благо материала в соседних пострадавших деревнях было навалом, только транспорт найди. Но транспорт с мех двора для таких целей мы выделяли без проблем. Пусть строятся. Пусть хоть по-человечески поживут.

Уговорив Василия бросить клич по заключенным, кто, что соображает в наладке линий такого профиля, я получил все согласия на подъем этого предприятия. Казалось бы я просто комендант, ну зачем мне эта морока. Но я находил нездоровое удовольствие в строительстве, наладке, восстановлении… словно я в детстве в кубики не наигрался и теперь отрывался по полной мере. Но мне казалась моя тяга к работе обычным трудоголизмом, от которого конечно страдала моя Настя. Если бы не Наталья с Владимиром и Алина, она бы со скуки точно бы загрустила.

Вспомнив о жене и посмотрев на часы, я сказал, что с товарищами хорошо, но дома лучше и покинул честное собрание, оставив их обсуждать, что делать с временным лагерем после окончания работы комиссии. Стройматериала высвобождалось не так много, но и ему хотелось найти лучшее применение.

Настя дождалась меня и не легла спать, как обычно в десять плюнув на свою горькую судьбу и вечно опаздывающего мужа. Покормив меня, она, не смотря на то, что я буквально на ходу клевал носом уже, потащила на крыльцо, где еще с июля мы поставили два кресла для простых вечерних посиделок с ней.

- Устал? - Спросила она.

Я отрицательно помотал головой в ответ, но, понимая, что ей хочется поговорить, закурил и сказал:

- День идиотский немного. С утра суматоха из-за приезжих. Пока разместили да пока подготовили им все для работы… потом лагерь изнутри пришлось перегораживать… в общем не скучно было. А после построения в новом лагере поехал на дальние поля и там представь, застрял. А вокруг не души. Я и так толкал и эдак… но у меня не велосипед… даже на пару сантиметров не сдвинул. Только перепачкался весь.

- И как ты выбрался?

- Грузовиком вытянули. - Сказал я выдыхая дым в небо. Она помолчала немного и спросила у меня:

- А, правда, что сегодня в новом лагере кого-то расстреливали? Точнее много расстреляли?

- А ты-то, откуда знаешь? - Удивился я.

- Выстрелы слышала. А потом Владимир приходил, рассказывал. Он все своими глазами видел.

Я немного разозлился на спасенного мной когда-то парня. Ну, он, конечно, нашел, что моей Настюхе рассказывать. Она над раненым рыдала, которому руку ампутировали срочно, а он ей о расстрелах. Дурак.

- Ну, что-то такое было… - неопределенно сказал я.

- И ты так спокойно об этом говоришь? - возмутила она негромко. Вздохнув и понимая, что уже усталость и сон отступают, я сказал:

- Насть. А как ты хочешь, чтобы я об этом при тебе говорил? Я еще Владимира поймаю, ему объясню, что не надо тебе такие страсти рассказывать.

- Это я сама попросила…

- Да какая разница. Сама не сама… додумался дурачок.

- Нет он не дурачок. - сказала Настя и я заметил, как она мотает головой. Я усмехнулся, понимая ее. Владимир может и не от мира сего, но и правда не дурак. Я помню, как он быстро разобрался, что у меня в машине забарахлило, и из-за чего она рывками стала ехать. Но Настя имела в виду нечто иное и загадочно спросила у меня: - А ты в пустыне был?

- В какой? - спросил я для формы скорее, так как ни в одной из них не был никогда.

- В Гоби? - сказала Настя странное для меня название, и я помотал головой.

- Я даже, где такая не знаю. - Признался я.

- Я тоже. - Сказала мечтательно Настя. - А он там говорит, работал. Воду развозил. На огромных таких с пятиэтажку машинах. На воздушной подушке.

- А почему именно на воздушной подушке? - Спросил я, сдерживая невольный смех, готовый в любую минуту прорваться.

- Как ты не понимаешь? - сказала она то ли смеясь, толи действительно возмущенно. - Они забирали пресную воду, заползая прямо в озеро огромное. Такое как наше водохранилище. И потом везли ее по пустыне в удаленные поселки в ней.

- А зачем строится в пустыне? - Спросил я, уже откровенно улыбаясь. - Места что ли мало?

- Я откуда знаю? Может там, в пустыне люди прятались, чтобы пережить резонансную бомбардировку.

- То есть они вот так предугадали, когда она именно произойдет, что даже поселки поставили там? - сказал я и засмеялся.

- Тёма. Блин, ты не романтик! - Покачала она головой.

- Ты наоборот говорила, что я романтичен не в меру. - Не переставая посмеиваться, сказал я.

- Это раньше было. А сейчас ты нудный, весь в работе, и вообще… Когда мы последний раз ездили с тобой отдыхать на Лысые? Когда ты последний раз летал?

- Солнышко… - сказал я ей, улыбаясь. - Под Лысыми больше нет леса я же тебе говорил уже. Там так отвратительно сейчас. Танки изуродованные. Железка вся покореженная. И вместо леса горы прелого мусора… И воняет там жутко. Даже когда ветер.

Она кивнула, вспоминая мои рассказы с последнего заезда на Лысые. Гниль и запах разлагающейся органики даже до вершины доходили. Я приехал в одно из воскресений со своим помощником просто отдохнуть развеяться, но вместо этого с отвращением вернулся домой и завалился спать. Летать в таких условиях мне казалось и кощунственным и противным.

- Пойдем спать? - попросил я. - А то ведь сейчас весь сон перебью и не усну до утра. И тебе не дам.

Она поднялась и, взяв меня за руку, повела в дом. Но мы не сразу улеглись спать. Буквально через минут тридцать появился Василий и так грохотал на кухне посудой в поисках чего пожевать, что Настя с вздохом встала и пошла помочь ему. Я тоже поднялся и пошел на кухню покурить да поговорить с полковником:

- Ну, что Серега? Пошел морально готовится? - спросил я у Василия, когда тот жадно грыз мясо с кости из супа.

Настя разогревала ему в кастрюльке суп и посматривала на него несколько странно. Василий не отвечал и продолжал издеваться над костью. Что-то в нем было и правду не так, и я осторожно спросил:

- Что у нас опять плохого случилось?

В этот раз Василий оторвался от кости и помахивая ей в воздухе сказал небрежным тоном:

- С Алинкой поссорился.

- Из-за чего? - удивился я.

- Через два дня у нее освобождение…

- Ой, я и забыла! - спохватилась Настя.

- И она со мной не остается. Уезжает. Я вскинул брови в удивлении и спросил:

- А чего так? Василий пожал плечами и ничего не ответил.

- Не бери в голову. Ей надо с родными встретиться. Показаться что жива. А потом вернется. - Предположил я. Но Василий покачал отрицательно головой. Отложив обглоданную кость на блюдце, он сказал:

- У нее нет родных. Ее личное дело я знаю от корки до корки. - Подумав он сказал немного зло: - Скорее остался у нее там кто-то вот она к нему и едет.

Я не знал, что сказать, а говорить глупости отчаянно не хотелось. Слишком вид у полковника был расстроенный.

- Хочешь, я поговорю с ней? - спросила Настя, ставя перед Василием тарелку супа. - Попытаюсь ее убедить…

- Не надо. - Отрезал Василий. Глядя исподлобья на меня, он сказал тихо: - Она мне такого там наговорила сегодня… Так что не надо. Пусть едет. Я не стал ничего говорить. Просто повернулся и ушел. Чуть твоего Владимира, правда, не зашиб. Скажи ему, чтобы перестал в лагере отираться. Или не ночью, по крайней мере.

- Да он к Наташке ходит… - сказал я.

- Да хоть к Клаве, хоть к Ляле… или я прикажу его досматривать на проходной. Мало ли он, что проносит внутрь.

Покачав головой, я криво усмехнулся, на Василия стресс расставания с его давней подругой подействовал очень плохо. Увидев, что Настя освободилась, я сказал, издеваясь над другом:

- Пойдем, Насть, а то он сейчас и тебя досматривать на проходной прикажет…

Я поднялся и собирался выйти из кухни, но Василий оторвался от тарелки и, посмотрев на меня, попросил:

- Тём… останься.

Видя, что Василий встал и достал початую бутылку водки из шкафа над раковиной, Настя вздохнула и вышла одна.

Разлив по стаканам немного алкоголя Василий поднял свой и не чокаясь выпил. Я последовал его примеру и быстро проглотил. Отломив хлеба от его куска я заел и внимательно посмотрел на полковника усиленно работающего ложкой.

- Так из-за чего поссорились-то? Отставив в сторону пустую тарелку, Василий сказал:

- Я уже сказал. Она уезжает. Я там уговаривать ее начал. Чуть ли не унижался. А она ни в какую. Потом говорит вообще: Вася, знал бы ты как мне надоели твои…

Он не решился произнести дальше. Снова налил водки, и мы выпили, поделив с ним остаток хлеба.

- Я ей нужен был только чтобы хорошо в лагере жить. Хорошо кушать, хорошо спать… - сделал далеко не очевидный вывод Василий. Я знал Алину, хотя и не мог похвастаться, что знал ее хорошо как Настя, но знал. У той конечно свои тараканы в голове, но ради еды и койки она бы охмурять Василия не стала. Пожав плечами, я сказал:

- Она, наверное, не все рассказала. Может у нее правда дела неотложные там… откуда она поступила. Потом одумается - вернется.

- Не верю я. - Он вдруг перешел на шепот и попросил меня: - Поговори с Настей, пусть она узнает, что да как… Мне самому ее просить неудобно. А ты…

А я попросил, и ничего со мной не сталось. Как и с Настей кстати. Лежа в постели, она пообещала, что поговорит и все узнает.

Когда с самого утра заработала расстрельная команда, все эти ночные сопли моего полковника показались мне чем-то диким и неуместным. Я стоял за оградой лагеря и видел, как Сергей зачитывает приговор и отдает указания лейтенанту. Видел, как вывели из отдельной загородки осужденных и, подведя к свежевырытому рву, выстроили перед ним. Отделение приложило автоматы к плечам, прицелилось и по команде лейтенанта дало залп. Не все повалились в ров. Кто-то падал на склон или вообще вперед. Лейтенант достал пистолет и, подходя к каждому, делал контрольный выстрел в голову. В ров командир расстрельной команды спускаться не стал, а подозвал бойца из отделения, и тот полоснул очередью по дну. Потом остальные бойцы скинули задержавшиеся тела вниз, и из загона вывели еще восемь или девять осужденных. Так же расставили со связанными сзади руками, и все повторилось.

При мне, в оцепенении наблюдавшем эту картину, было расстреляно не меньше тридцати пленных. Ров даже не засыпали, понимая, что день только начался. Когда я встретился с Сергеем, тот был невероятно бледен и отказывался говорить. Только в кабинете у Василия тоже злого и раздраженного он взорвался:

- Василий… когда ты нас тащил сюда… ты говорил, что здесь рай земной. Что мы будем, как сыр в масле кататься. Ты не говорил, что мы будем палачами.

Насуплено посмотрев на помощника, полковник поднялся и сказал четко и внятно:

- Капитан, вам не говорили, что в этой жизни за все надо платить! И что частенько за вашу хорошую жизнь будут платить другие…

- Я не хочу быть палачом. - Твердо заявил Сергей.

- Вы, капитан, уже палач. Идите, застрелитесь и не мешайте работать! - отрезал Василий.

Сергей резко вышел, забыв свою папку на столе. Чуть помолчав, Василий сказал мне:

- Иди, посмотри, чтобы он и, правда, не застрелился.

Я молча вышел и попытался нагнать Серегу. Тот уже прошел почти к воротам лагеря, но я догнал его и сказал:

- Слушай…

- Отвали! - огрызнулся Сергей.

- Капитан! - Перенял я тон Василия. Когда Серега замер я скомандовал: - Следуйте за мной!

У нас дома Настя уже отпаивала водкой нас обоих. Мы даже не пытались сразу обсудить произошедшее. Просто пили. Даже Настя приложилась к рюмке, узнав какую «работу» выполняет Сергей.

- Настя, - обратился Сергей к моей жене. - Уйди. Я сейчас разревусь.

- Не надо, Сереж… - попросила она его. - Я и подавно тогда тут… Посмотрев на меня, Сергей сказал:

- Ты знаешь, почему я ушел из лагеря? Думаешь, я сорвался? Нет. Глава комиссии объявил обеденный перерыв. ОБЕДЕННЫЙ! Понимаешь? Они сейчас прямо там, где выносят приговоры, обедают. Я им сказал, что поем в лагерной столовой. И ушел. Но я думаю я еще долго, есть не смогу… Подумав, он вдруг чуть ли не рассмеялся. Поясняя свои ухмылки, он сказал:

- А лейтенант-то как навострился-то. Даже не верится, что вчера его майор угрозами заставлял исполнять… четко так. Словно всю ночь репетировал. Я, подумав, кивнул и сказал:

- Он за этой четкостью хоть не думать может. Ему, наверное, тоже в столовке кусок в горло не лезет. Думает об этом как о работе. Противной, но работе.

Сергей ничего не сказал, но налив себе водки поднялся, выпил залпом ее и не закусив, сказал:

- Ну что ж. Пойду и я на РАБОТУ.

Когда он ушел я тоже засобирался. Настя вышла вместе со мной и всю дорогу до лагерных ворот, она даже посмотреть боялась на изгороди с колючей проволокой временного лагеря.

Выехав с Василием на элеватор и зернохранилище, я даже оттуда слышал работу расстрельной команды. Не делясь с полковником своими мыслями, тоже боясь нарваться на грубость с его стороны, я просто занимался проверкой отремонтированных механизмов и удовлетворенно сообщил, что меня все устраивает. Василий кивнул и ушел в ближайший амбар поговорить с учетчиком о рабочем процессе.

Я стоял и слушал, как вечные дармоеды воробьи, разжиревшие на нашей неаккуратности вяло чирикают и даже не скачут, а пытаются ходить как голуби. Ну да. Мы теряем они жиреют… Пообещав наглецам привезти кошек из района, я пошел в машину и там уже дожидался полковника. В машине звуки выстрелов были не слышны.

Когда вечером мы собрались в кабинете у Василия, Сергей выглядел получше. Толи привык так быстро, толи прилично уже накатил на грудь. Во всяком случае, из всего, что он сказал мне в тот вечер важным, было только то, что он рекомендует мне поприсутствовать на допросе Владимира, чтобы и его просто так на всякий случай к стенке не отправили.

- На каком основании? - усмехнулся я.

- А им основание не нужно. - Сказал он с ленцой. - У них приказы. Ровно три. Но на все случаи жизни. Любого можно к стенке отправить. Тебя, меня, Ваську… Всех. Так что давай завтра подруливай после обеда поприсутсвуешь. Дашь показания, как ты его нашел. Может быть, и Настины показания понадобятся.

Поздним вечером дома я узнал, что у моей жены есть тайны, которые она не может мне сказать. Был очень изумлен.

- Это даже мне не стоило знать. Так противно. - Сказала она, когда я спросил, чем кончился ее разговор с Алиной.

- Но ты же передала это Василию? - спросил я.

- Да, конечно.

- А мне значит нельзя? - начинал уже я обижаться.

- Ну, пожалуйста. Это не наше дело, Тёмочка. Пусть их, сами разбираются. Захотят рассказать тебе, расскажут. А я не буду. Просто… Не могу. Я собрался с мыслями и спросил:

- Ты мне просто не доверяешь? Она вздохнула и сказала:

- Мне кроме тебя и доверять-то некому. Просто это не наше. И нас не касается. Там все слишком сложно. Я молчал и почти уснул, когда она спросила:

- Ты обиделся на меня?

- Нет.

- Ну, я же вижу, что обиделся.

- Тогда чего спрашиваешь? - сказал я.

Она замолчала и, прижавшись к моему плечу, долго просто ничего не говорила, тихонько дыша мне на грудь. Настолько долго, что я смог провалиться в сон. Следующий день, а точнее с полудня я запомнил на всю жизнь.

Я действительно пришел в лагерь для пленных и с тоской оглядел уцелевших после этой бойни. Человек восемьдесят, не больше, пряталось под навесами. И столько же наверное глядящих было в охранении по периметру лагеря после ночной попытки массового побега.

В палатке для допросов было тихо, темно и даже как-то спокойно. Словно не здесь выносились страшные решения, а сюда люди приходили отдохнуть после странного для позднего августа пекла.

- Здравствуйте, майор. - Обратился ко мне начальник комиссии в чине полковника глядящих. - Присаживайтесь. Сейчас уже послали за этим вашим Владимиром. Хочу у вас спросить, у него в деле внесена отметка о его прекрасной стрелковой подготовке. Вас разве это не насторожило? Садясь на раскладной стульчик, я признался:

- Пока вы не поставили акцент на это, я даже значения не придавал таким вещам. Сейчас ощущение такое, что все стрелять умеют, даже те, кто никогда оружия в руках не держал. Усмехаясь моим словам, глава комиссии сказал:

- Ну ладно, не будем делать пока выводов. Сейчас придут мои сотрудники и ваш Владимир, и мы с ним поговорим.

Когда все собрались, в палатке стало откровенно душно, из-за чего пришлось откинуть полог и закрепить его на колышке. Ввели Владимира. Хлопая глазами от неожиданной темноты, он не сразу нашел стул, на который ему предлагали присесть.

- Давайте по порядку, - обратился к моему подопечному один из офицеров следователей: - Ваше имя, фамилия, год, место рождения.

- Владимир Морозов… - сказал он и замолчал.

- А дальше? - попросил его офицер.

- Я уже сообщал докторам, что практически ничего не помню.

- Ну, какие-то воспоминания у вас есть?

- Да. Мне кажется, я родился в Москве. В России.

- В Руси… - непроизвольно поправил офицер и спросил у соседа: - А что за город такой Москва? Его сосед пожал плечами.

- Где такой город? В какой волости хотя бы. - Поинтересовался у Владимира офицер ведший дознание.

- В московской наверное. - Пожал плечами Владимир и отчего-то в отчаянии посмотрел на меня. Я поднял ладонь, успокаивая его и говоря отвечать все, что требуют.

- Но такой волости нет в наше стране.- Несколько раздраженно сказал сидящий с краю офицер и посмотрел на главу комиссии, в молчании рассматривающем нервничающего перед ним допрашиваемого.

- Это, наверное, у меня проблемы с головой после попадания молнии. - Сокрушенно вздохнул Владимир. - Мне врач такое говорит. Но я знаю, что вот молния в меня не попадала.

- А где вы получили такие уродливые шрамы? - поинтересовался глава комиссии: - Я смотрю они у вас не только на лице, но и на руках.

- Они по всему телу. - Сказал я осторожно. Ожидая ответа от Владимира, глава комиссии закурил и предложил ему сигарету.

- Нет спасибо. Я раньше курил… Кажется. Но когда попал в лазарет, здесь очень долго не имел возможности и бросил. Убирая сигареты, глава напомнил свой вопрос и Владимир признался:

- Я не знаю точно. Когда меня нашел господин майор, я уже был покрыт весь ожогами. Он меня спас из воды. Со своей женой они привезли меня лазарет, где мне помогли. А господин майор после этого долго болел. Он в весеннюю холодную воду полез ради меня.

Я знал, что Владимир умеет дурачком прикидываться, но, посчитав, что там не место и не время, я кашлянул, чтобы он пришел в себя.

- Меня вот заинтересовали ваши познания в области… эээ… радиационных поражений. - Сказал глава комиссии явно даже больше чем подробно ознакомившийся с делом.

- Да. У меня в голове есть что-то по этой теме. Но всплывает отрывочно и не всегда.

- А ваши шрамы? Это не от воздействия излучения?

Пристально поглядев на главу комиссии, словно оценивая свои будущие слова, Владимир сказал:

- При поражениях скажем от ядерного взрыва, у меня были бы ожоги другого характера и явно не по всему телу. Вообще воздействие радиации на кожный покров довольно многообразны, но таких вот ожогов вызвать не могут.

- Вы сказали ядерного взрыва? - вскинул брови глава комиссии.

- Да. - Твердо ответил Владимир и посмотрел на меня, мол сам хотел, что бы я честно отвечал.

- Я вас правильно понимаю, что вы говорите о том… О выделении ядерной энергии с последующей цепной реакцией?

- Ээээ… - замешкался Владимир - С цепной реакции все начинается. А потом уже идет сопутствующее ей выделение энергий. Вскинув в удивлении брови, глава комиссии поинтересовался:

- Вы физик? Или занимались другой наукой?

- Я водитель. И механик. В какой-то мере… Господин майор подтвердит. Я кивнул, подтверждая, что с техникой Владимир на ты.

- А откуда вы тогда знакомы с работами по высвобождению энергий ядер?

- Я много читал. И вот что-то в голове отложилось. Казалось у главы комиссии отлегло от сердца. Он с усмешкой сказал:

- Наверняка какую-нибудь фантастику? Подумав и словно взвешивая слова, Владимир кивнул и сказал:

- Да. Думаю, вам будут мало знакомы эти писатели…

- Да и не важно… - сказал, взмахнув рукой, глава комиссии и велел своему офицеру проводить дальше дознание.

Но дальше все уперлось в стену Владимировых не помню, кажется не помню, абсолютно не помню.

- И даже чем вы занимались до Трехстороннего конфликта вы не помните? - со странной улыбкой спросил дознаватель.

- Это что такое? - изумился неподдельно Владимир.

- Последняя ночь… - подсказал я ему.

- Аааа… понятно. Мне рассказывали здесь в лазарете что несколько лет назад было применено оружие массового поражения на планете… Но подробностей я к сожалению не знаю. Люди мало рассказывают о причинах. В основном кто как выживал после этого…

- А вы как выживали?

- Я не помню… - как-то тоскливо повторил Владимир. - Господа офицеры, господин полковник… я понимаю, что это звучит дико. Как может не помнить человек… Но это истинная правда. Я здесь уже полгода почти. И врачи подтвердят, что я честно пытаюсь вспомнить, что со мной было. Хотя бы что со мной случилось и откуда такие ожоги. Мой доктор говорит, что с такими ожогами не выживают и не мудрено, что я мог повернуться рассудком. Но я здоров… Честно! Просто вот не могу вспомнить некоторых вещей…

Кажется на словах «Я здоров!» полковник откровенно загрустил. Он попросил вызвать караул. Вошедшим бойцам он приказал вывести Владимира на улицу и подержать его там пока комиссия примет решение.

- Он сумасшедший. - Безапелляционно произнес дознаватель, и полковник неторопливо кивнул, соглашаясь с таким выводом.

- Ну, тогда надо избавляться от него. - Сказал сидящий с краю офицер: - Инструкции на счет юродивых, блаженных и прочее довольно ясны и не требуют расширенного объяснения.

Сергей встал со своего места и к моему удивлению горячо вступился за Владимира, пока я соображал, какие у них могут быть инструкции на счет больных людей.

- Владимир не сумасшедший. Мы имели в этом возможность не раз и не два убедиться. А временная амнезия, которую ему постановили, как диагноз врачи, не дает повода к использованию инструкции. Да амнезия может длиться годами. Но он не бесполезный человек. Не дармоед. Он занимается техникой на мех дворе. Он занимается ремонтом личного автотранспорта сотрудников, освобождая от выматывающих буксировок в район. Он активно работает в лазарете. И все это буквально только за еду. Администрация лагеря ничего не платит ему. Да мы и не могли бы платить. У него ни паспорта нет, ничего. И все чего мы хотели, передавая на ваше рассмотрение это дело это послать официальный запрос, чтобы по его отпечаткам пальцев в старых и новых базах восстановить его личность. Чтобы хоть мы знали, точно ли его зовут Владимиром, а он не вспомнил имя своего какого-то друга…

До меня, наконец, дошло, что комиссия только что хотела просто расстрелять мною лично спасенного человека. Я тоже поднялся со своего места и сказал:

- То, что он выжил это огромная случайность. С такими ожогами не выживают. Я видел там и другие тела. Они были мертвы. Я не знаю, что они там делали и почему начали всплывать из-под воды. Но, заметив чуть живого человека, я поплыл и вытащил его. Я не прошу себе медаль за спасение утопающих, но хоть не расстреливайте здорового, нормального, пусть и изуродованного человека. Иначе нахрена я месяц с пневмонией мучился.

Раздались невольные смешки, и я был рад, что разрядил немного эту темную обстановку. Ко мне обратился, глава комиссии и спросил:

- Много там было тел?

- Я не считал особо. Но да… много. Всех потянуло течением, а Владимира задержало что-то. Я смог подплыть и вытащить его.

Глава замолчал, поглядев на сидящего с краю офицера и тот, понимая, что ждут его решения, сказал:

- Если врачи поставили диагноз амнезия, то да… он не подпадает под закон о селективном отборе… Но господи, он такой уродливый. Я не понимаю, как вы за такое чудовище вступаетесь…

- А им машины будет некому ремонтировать, если мы его расстреляем. - С усмешкой предположил один из молчащих до этого офицеров.

- Ну разве что. - Кивнул крайний и обращаясь к главе комиссии сказал: - Раз господин майор и господин капитан просят… пусть оформят стандартную заявку, мы завизируем ее. И своими каналами отправим.

- Надо бы ему документ выдать. - Сказал ведший дознание офицер. - Пусть временный. Пусть на Владимира Морозова.

- А что ему в место рождения и дату вписать? Не помню, не знаю? - спросил с усмешкой блюститель чистоты нации.

- Повторяю временный документ. Впишем в него только приблизительный год рождения. В нашей практике такое бывало, когда люди не знали своего точного дня рождения и месяца. А место рождения впишем созвучное этой, как ее, Москве… Что у нас похожее. Москва… Ока?

- Моква… - подсказал название известной мне деревни глава комиссии.

- Точно. - Кивнул дознаватель. - А придут документы на него… если там криминал, то явно из района за ним нагрянут. А если ничего страшного все заслуги из временного паспорта перенесут в постоянный. Логично? Все согласились, и глава комиссии сказал:

- Ну, значит тогда все. Капитан, распустите расстрельную команду. Оставшихся осужденных мы сегодня отправим с конвоем в район. Оттуда их транспортом перевезут по месту отбытия наказания. Мы вышли из палатки, и я подошел к стоящему под охраной Владимиру.

- Меня расстреляют? - спросил он, не столько со страхом, сколько с какой-то жестокостью.

- С ума сошел? - изумился я. - Пошли паспорт получать.

Его радость, как и свой испуг за него там, в палатке я буду помнить очень долго.

Временный паспорт на имя Владимира Морозова нам выдал лейтенант - секретарь комиссии. Рассматривая толстенькую книжицу, Владимир изумлялся, зачем столько страниц.

- В паспорте отмечаются все твои заслуги. Весь твой трудовой стаж. Замечания тоже отмечаются, но редко. Никто не хочет портить другим жизнь. Эта документина у тебя на всю жизнь, если твои данные не восстановят. Пошли запрос на тебя писать очередной.

- Опять отпечатки снимать будете? - спросил он с досадой.

- У меня их уже во… - я указал на свое горло. И, правда, в личном деле Владимира, что унес обратно в канцелярию Сергей, было два или три бланка запасных с отпечатками.

Вечером, когда комиссия на своем транспорте двинулась дальше на юг, а временный лагерь опустел полностью, мы собрались у нас дома что бы обмыть получение паспорта нашим погорельцем.

- Они его уже расстрелять хотели! - Возмущался Сергей чуть пьяным голосом. - Мол, не место среди нас больным на голову. Я ему хотел сказать, что он сам больной…

- Кому? - спрашивала Настя, радуясь, что Владимир отделался от всех этих дознавателей.

- Да там был один мудак. Знаток законов и инструкций. Это по его милости две трети была расстреляна. Мол, инструкция есть такая. И комиссия выбирала не виновных и невинных, а кого стоит расстрелять, а кого нет. Бред согласитесь? И кого они больными называют? Их самих в психушку надо.

Андрей, помощник Василия дернул за край формы Серегу и попросил его не орать так и о таком. Василий кивнул, сказав, чтобы не палил расслабуху.

- Какой-нибудь солдатик услышит под окнами и привет севера! - сказал Василий.

Серега поднял тост, и мы выпили за нас. Тех при ком не надо думать сдадут тебя или нет на утро следователям глядящих.

Слушавший нас Владимир все никак не наиграющийся со своей паспартиной вдруг сказал:

- Как так жить-то можно, всего боясь…

- А об этом главное не думать. - Пожав плечами, сказал я. - Просто надо делать свое дело и все.

- Мдааа… - протянул загадочно Владимир и сказал: - Я думал это у нас дурдом… А вам тут тоже не скучно.

Мы посмеялись и попросили рассказать, еще что-нибудь из ложных воспоминаний погорельца.

- Да ну вас. - Пожаловался он. - Опять издеваться будете над больным человеком.

- Забудь что ты больной! - сказал с насмешкой Василий. - Видал? Больных расстреливают.

- А у нас тоже не особо лечат. Изолируют. Чуть что не так все… давай-ка прокатись в «санаторий» лет на пять… За обычную демонстрацию протеста, можно влететь года на три. Это если повезет и не припишут тебе по доброте своей сопротивления аресту или антигосударственную агитацию.

- Ха. - Не подобающе усмехнулся Руслан. - Зато ведь не расстреливают?

- Нет. Не расстреливают. - согласился Владимир. - Отправляют туда, где ты сам сдохнешь.

- Это где? - спросил Руслан, подливая себе и Владимиру самогона.

- Полигоны всякие… Эксперименты научные. Или медикам на растерзание…

Я вдруг осознал, что начинаю верить этому спокойному уверенному голосу страшно изуродованного человека.

- Брррр. - встряхнул я головой. - Насть, ты не слушай его… У него там пятиэтажки на воздушной подушке катаются. Он и не такое придумает.

- Ну-ка, ну-ка… - потребовал подробностей Василий, и через упрямство свое Владимиру пришлось повторить нам сказку про то, как он работал в какой-то пустыне, развозил воду для местных жителей.

- А отчего же они в пустыне живут? Им что места мало? Владимир пожал плечами и не пояснил.

- Все. Завязываем со сказками про лучший мир. - Потребовал Серега.

- Да он не лучше наверное… - признался Владимир. - Просто там другие проблемы. Другие сложности. Я там не смог… И вроде как получается, что мне второй шанс дали. Только изуродовали. Поучительно подняв палец, Василий сказал:

- Во! За все надо платить. Слышишь, Серега, я тебе говорю. А вообще ты прав. Все завязываем с болтологией. Все по домам.

Разогнав толпу, отправив Владимира спать в общагу, где обитали бывшие заключенные решившие остаться при лагере, мы с Василием не завалились спать, а засели на кухне, и я спросил его после очередной кружки трезвящего крепкого чая:

- Ну, чего? Завтра Серега документы на твою Алинку выпишет. Тебе подписать их надо будет.

- Подпишу. - спокойно сказал Василий.

- И она уедет?

- И она уедет. - Кивнул он и, подумав, добавил: - Причем поедет вместе с грузовиком с картофелем. От моей помощи она отказалась. Не мил я ей стал.

- А что Настя сказала?

- А она тебе ничего?.. - спросил он удивленно, потом ехидно так усмехнулся и сказал: - Значит и не надо тебе знать.

- Да вы сговорились. - Сказал я и отхлебнул горячего чая.

- Да нет… - как-то грустно сказал Василий. - Просто все это настолько глупо и непонятно, что начну я рассказывать, ты будешь меня пытать «Что?» да «Как?». И такой сукой ее считать начнешь. А это не так… она в чем-то права. Так что даже не спрашивай.

Я и не стал спрашивать. Просто посидели, поговорили о делах, о разболтанности личного состава. Василий сделал мне втык за участившееся пьянство на постах. Понимая что, в общем-то за дело я пообещал разобраться, как закончим с уборочной.

- На губе сгною. - Пообещал я невидимым врагам служебной дисциплины. Василий, хмыкая, сказал:

- Сначала надо самим бросить каждый день пить. С нас же пример берут…

- Значит, пора вспоминать службу. - Пришел к выводу я и опечаленный поплелся в постель. Настя во сне обняла меня, закинула мне на бедро ногу и пробормотала:

- Завтра не буди меня. Вставать готовить не буду.

- А покормить меня перед службой? - притворно возмутился я.

- Завтра воскресенье… - напомнила мне она и я понял, что новую жизнь в воскресенье не начать, а в понедельник ее начинают только самые наивные.

С каким-то абсолютным пофигизмом я осознал себя плывущим в море тюленем. Понимая, что это сон из того же порядка что и прежнее, я не стал ждать пока меня сожрет акула или касатка. Не стал ждать внезапного появления на катерах охотников. Я просто нырнул и пошел на глубину.

Блин, я и не знал, что тюлени могут так долго под водой находиться. Прежде чем меня потянуло наверх, я заметил силуэт на фоне светлой поверхности моря. Огромная акула проплыла над моей головой, неторопливо и величественно изгибая свое хищное тело. Я сам себе улыбался, понимая, что именно она и должна была меня сожрать. Я уже захлебывался, но не давал себе всплыть. В общем, убил себя нафиг, чтобы не мучиться…

Алина получив документы и деньги за отработанный в лагере период не уехала в тот же день, хотя в паспорте уже стояла отметка об освобождении и в течении двух недель она обязана была прибыть по месту приписки. Поселившись у одной из местных семей, сняв у них на неделю комнату, она удивила этим даже Василия. Он мучился вопросом, надо будет ей выписывать разрешение на постоянное проживание в поселке или нет. Поручив мне в случае чего прописать ее у нас, он кажется, с тайной надеждой только и ждал ее обращения. Настя же целыми днями пропадала у нее и помогала привыкнуть к жизни на воле. Пожертвовала ей некоторые из своих вещей. Взяла с моего разрешения довольно приличную сумму в тысячу сто единиц и закупила в поселковом магазине для девушки все необходимое в долгом путешествии. От мыла и зубной щетки, до недорогих духов и прокладок. Нет, не подумайте, я не требовал отчета, на что она тратит деньги. Не так у Насти много подруг, чтобы не проводить одну из них в дальнюю дорогу. Вечерами она рассказывала Василию, о чем говорила с Алиной и что она говорила о нем. А полковник, словно мазохист требовал подробностей, пусть даже неприятных для него. Иногда он был хмур и мрачен, иногда после таких разговоров он становился грустно задумчивым. Он не пытался со мной или с кем-то другим делиться своими переживаниями. На работе он работал, как проклятый редко появляясь в кабинете, целый день тратя на разъезды. После работы трезвый и серьезный осматривал лагерь в поисках, чего-либо неправильного или неуместного. Часто общался с вернувшимися с работ заключенными. О чем он там с ними говорил, я не интересовался. Зато знал, что заключенные, как ни странно, сопереживают с нашим начальником лагеря его размолвку с Алиной. Слухи же быстро разбегаются. Я, конечно, понимаю, что они должны были испытывать благодарность к человеку, который настолько облегчил их быт и предоставил максимум свободы в пределах разумного. Но как-то не вязались у меня в голове слова «любовь заключенных» и «Начальник лагеря». Ну, какая там может быть любовь? Максимум уважение. Но что-то перевернулось в нашем маленьком мирке, если наши добровольные помощники передавали искреннюю поддержку скатившемуся в черную меланхолию Василию.

А Алина, зная, до чего доводит моего друга, словно еще издевалась над ним, частенько приходя к нам и вызывая мою Настю поговорить на крыльцо. Они сидели там, болтали, смеялись, а Василий себе места не находил мотаясь из комнаты в комнату.

Но он сдержался. Не сорвался. Не наделал глупостей. Только разве что потух странным образом. Исчезла воля из глаз, появилась странная и пугающая пустота. Словно он перестал понимать, что и зачем он делает. И для чего. И кому все это нужно. Потеряв смысл жизни, как говорится, он не потерял работоспособности и делал все возможное, выматывая себя и заставляя отвлекаться от личных проблем.

Не смотря на свои чувства, а может и именно благодаря им, Василий сделал то, что очень сильно и на всю жизнь удивило меня.

Где-то на пятый или шестой день после освобождения Алина пришла к нам домой и попросила меня поговорить с Василием о том, чтобы на сутки выпустить из лагеря нашу общую подругу Наталью. Попрощаться и провести вместе ужин. Я посчитал идею не самой плохой и довольно воодушевленно направился в лагерь к Василию, который в тот вечер что-то запаздывал к ужину.

Найдя его на бывшем пустыре, теперь застроенном невеликими домиками, общающегося с несколькими заключенными по поводу вечно забивающихся сливов, я уже хотел отозвать его, но Василий жестко сказал мне:

- Разберись с канализацией. Почему мне приходится это выслушивать? Тебе докладная поступила еще два дня назад.

Пообещав, что разберусь на следующий же, день я отозвал его в сторонку и спросил, как он относится к том, чтобы выпустить Наталью попрощаться с Алиной. Я даже открыто сказал, что это просьба самой Алины. И что она будет очень благодарна за такой подарок. Внимательно смотря мне в глаза, Василий ответил коротко и ясно:

- Нет.

Спросив, почему, я ожидал услышать брань в свой адрес, но Василий терпеливо пояснил:

- Тема, понимаешь… хорошо, что она пришла тебя просить, а не меня. Ей бы мне было тяжелее отказывать. Так что спасибо.

- За что?

- За то, что я при тебе хоть выматерится могу. - С усмешкой сказал он. Двигаясь к проходу в административную часть лагеря, он добавил мне через плечо: - Мне сложно объяснить, что я чувствую. Но я думаю это знатная подстава. Выпустим мы на сутки ее и не вернуться они обе. А мне останется только самому себе наручники одеть, пока другие этого не сделали.

- Да брось ты, - сказал я не отставая от него. - Что за глупость? Ну, куда две девки побегут?

- Пойми ты дурак… это уже было однажды… в этом лагере. Именно так я стал начальником его. Предыдущий выпустил свою подружку. А она возьми да и сбеги от него. Ладно, если бы она просто сбежала из лагеря, но он пропуск подписал. В общем, где он сейчас лес рубит загадка из загадок. Он не смог мне внятно рассказать, зачем он выдал пропуск. Ведь именно я его арестовал. Многое стало понятным.

- Ты поэтому не выпускал даже втихаря Алину?

- Угу. И не только поэтому. Рыба гниет с головы. Мы пьем с тобой и охрана начала пить… как бы теперь гайки-то завернуть… Мы начали бы выпускать и они бы втихаря вытаскивали бы своих знакомых подышать воздухом свободы. Даже то, что я ходил к ней… и то… остальные сидели, небось, и думали про себя, а чем они-то хуже? И тоже заводили себе подруг из женских бараков. Всем хорошо… кроме порядка. Мы прошли проходную и на другой стороне ее, Василий сказал странно:

- Пусть все идет, как идет. Все равно все будет так, как должно быть. И никак иначе. Мы расстались, и я направился в лазарет.

Он был пуст. На все здание только Наталья да Владимир шумели в смотровой. Я прошелся в пустую палату не спеша «обрадовать» приятельницу своим визитом. Только услышав истерическое: «Нет! НЕТ! Неееееет!», я рванулся в смотровую и застал позабавившую меня картину: Наталья стоит на столе с бумагами доктора, а Владимир с веником на перевес гоняется за мышью на полу. Мышь скрылась за шкафом с медикаментами, и Владимир спасовал перед ним.

- Антисанитария!? - изумился я притворно. Мыши были такими же обитателями лагеря, как и заключенные и, можно сказать не иносказательно, что они стояли на полном пищевом довольствии. По крайней мере, списывались на них довольно значительные объемы продукции со складов.

- Да пошли вы все с вашими мышами! Это он гад принес! - выругалась в сердцах Наташка.

Из ругани Натальи я понял, что Владимир где-то выловил показавшегося ему забавным мышонка и притащил его в банке в лазарет. Наталья сначала не обратила внимания на стоящую на полу высокую стеклянную банку и нечаянно задела ее ногой. Банка покатилась и мышь, не теряя времени, дал деру. С хохотом Владимир носился за ним до моего появления, но нормальные грызуны два раза на одни грабли не наступают. Этот тоже не хотел больше даваться в руки изуродованному человеку. Сев на деревянную кровать, застеленную клеенкой, я сказал Владимиру:

- Что смотришь. Шкаф отодвигай. Доставай грызуна.

- Да ладно, сам выйдет, как жрать захочет. - Отмахнулся Владимир и посмотрел на меня своими внимательными глазами. - А ты тоже меня выгнать пришел?

- В смысле?

- Да приходил Василий. Зашел такой, как по привычке. Осмотрелся. Сказал, что с завтрашнего дня без пропуска меня внутрь не пустят. А пропуск, мол, он не подпишет еще неделю. Что на него нашло, без понятия…

- Да бардак надоел. - Пожал я плечами. С интересом, глядя на меня, Василий поинтересовался:

- А он обратно старые порядки не собирается возвращать? Типа, всех в бараки, разделить зоны, поставить вышки на место в центре? Всех под автоматы.

- Нет вроде. - Сказал я, хотя чего ожидать от взявшегося остервенело за службу Василия, не знал.

- Ну-ну. - С сомнением проговорил Владимир. Спохватившись, он спросил: - К тебе Алина подходила?

- Да. - Сказал я осторожно.

- Просила за Наталью? - спросил он и я, поглядев на спускающуюся со стола подругу, кивнул. - А ты поговорил?

Я пригляделся к его неотрывно следящим за мной глазам на изуродованном безбровом лице и ответил:

- Да, поговорил.

- И чего он? Артем, не тяни кота за хвост. Почему приходится каждое слово вытягивать?

Я поднялся, постоял, поглядывая на поправляющую длинную юбку Наталью, и вдруг разозлился.

- Хотя бы, потому что в мои планы не входило отчитываться перед тобой.

- Ну, прости, прости. - Поспешил сказать Владимир. - Просто, так хотелось Алинке приятное сделать. Покачав головой, я сказал честно:

- Не получится. Он не подпишет пропуск.

Владимир провел рукой по шрамам на щеке, которые по его признанию у него всегда чесались, словно продолжался заживляющий процесс. Наталья только криво усмехнулась и сказала:

- А чего еще можно было от этой твари ждать. Как потрахаться это он завсегда прибегал к ней. А как она маленькую просьбу… так нет. Ну, и путь подавится. Я с любопытством посмотрел на Наталью и спросил:

- А чего она не осталась с ним?

- С кем? С вертухаем? С рабовладельцем? Ты плохо Алинку знаешь. Она бы и не спала с ним, если бы он полгода, как привязанный не ходил за ней. Пожалела дурачка. Думала лучше дать и пусть отвалит, чем терпеть все его сопли. А он возьми да и влюбись. Ну, кто бы мог подумать. - Наталья притворно сплюнула на пол.

Мне вдруг стало так противно от ее слов. Да и сама Наталья… и Алина эта. И даже ранее не замечаемое особо мной уродство Владимира, вдруг стало настолько ярким. Настолько пронзительным. И с этими людьми так дружит моя Настя? Или она так же считает как они? Может ей тоже противно быть со мной? Я помнил ее слова о Павле, ее бывшем друге: «Он хороший был. Он ведь воевал. Не просто охранник…». Базара нет. Я не воевал. Я обычный майор, получивший звезды по должности и вне временных рамок. Я обычный вертухай, рабовладелец, и соплежуй по мнению этих сильных красавиц… Но только одна мысль билась в моей груди словно кто-то пытался пробить из нее себе дорогу наружу. Что ж вы суки, такие гордые, не отказывались от подарков таких чмырей как мы…

Позор. Именно позором называется то чувство которое я испытал там. Мне было до слез обидно, что они так думают о нас. И в тоже время я понимал, что ведь частично они правы. Только разве кому-то что-то скажет слово «частично».

Я выбрался из лагеря, не обращая внимания на приветственные жесты знакомых из заключенных и бойцов глядящих. Я на негнущихся ногах дошел до своего дома и замер у крыльца. Дома Настя. Она редко говорит, что любит меня. Только, когда я уже чуть ли не прямо спрошу ее, как она ко мне относится. Что кроется за этим? Отсутствие чувств, или простое нежелание заезживать это слово?

Я стоял перед крыльцом, и не было у меня сил войти в дом. Я повернулся и направился к тихо спящей, как мне казалось, рядом с еще пышными кустами, машине. Сел за руль. С силой захлопнул за собой дверцу даже не подумав, что из дома этот звук было прекрасно слышно. Заводя машину, я увидел, как по дороге от лагеря к нашему дому ковыляет, да еще и торопится, Владимир. Я тронулся с места, когда он поднял руку, пытаясь показать мне, чтобы я его подождал. Да имел я их всех ввиду. Как они к нам, так и я к ним.

Мы просто разные, - думал я гоня машину по убогой дороге к ГЭС. - Мы не вертухаи и зеки. Наше различие глубже слов. Никаких слов не хватит описать нашу разность. Мы даже не из разного теста. Мы из разных миров. В моем мире есть перспектива тихого спокойного счастья. А мне больше-то ничего и не нужно. А в их этого нет. И не, потому что просто вот нет, а они просто слепцы и не видят, как можно легко обрести покой и мир для себя. Для своих близких. Они буду вечно биться головами о стены, и пытаться их проломить. А мы будем защищать эти стены, потому что любой Порядок лучше разрухи Хаоса. Пусть ублюдский, пусть странный, но хоть какой-то порядок, когда ты знаешь правила игры, а не каждый появившийся с ружьем диктует тебе новые. Все со временем изменится. Любая система стремится к самоорганизации. Любое людское сообщество. Но со временем, а не сразу…

Я начинал злиться. Я помнил вопрос Олега о том, какое право глядящие имеют указывать ему, как и где жить. Я пытался ответить ему. Ему, уже столько времени мертвому. И я не мог. А он насмешливо глядел на меня и все требовал и требовал ответа.

- Ну, давай скажи мне. Кто дал и кому в этом мире право неволить других!? Расскажи мне, а я послушаю и посмеюсь.

Я зло молчал и только крепче сжимал руль, борясь с отвратительной дорогой. Олег посмотрел на меня снисходительно и просто покивал. Он понимал - мне не найти ответа, хотя ответ должен быть. Я знал, что ответ есть. Но все что приходило на ум это глупое право сильного. Неужели только оно? Неужели нет ничего за нами кроме штыков и резонаторов!? Да и о какой силе может идти речь? Вот Олег был сильным! Он шел там, где я остановился и повернул назад. Наташка хоть и сука редкая, но сильный человек. Волевой. Владимир этот вечно дурачком прикидывающийся… Слабый бы не вытянул из той боли, из того отчаянья. Да и жить бы таким уродом не смог. А он живет, радуется и еще за Наташкой ухлестывает. Ржот, как лошадь, на мышей охотится…

А я? А Василий? А Серега? А Руслан? Мы-то что такое? Или все-таки кто? Я трус. Я знаю. И пусть многим кажется, что я умею работать, умею находить приключения. Пусть люди завидуют, когда я в восходящем потоке рвусь к небу… Но я трус. И другого слова нет.

Василий? Но разве не испугался он выпустить Наталью? Сделать последний подарок женщине, которую любит и дать ей попрощаться с ней. А Серега, что чуть не разревелся при моей жене? А Руслан, самый тихий, незаметный и спокойный из нас. Они тоже? Господи, научи, помоги понять! КТО ЖЕ МЫ!?

И тогда пришло откровение. Тот, кто живет над нами, под нами и в нас, смилостивился и показал. От ошеломляющей картины я ударил по тормозам и остановил машину буквально уже в видимости блокпостов перед ГЭС.

Тысячи людей, миллионы, миллиарды тянули к небу руки и вопрошали множеством голосов. Гром этих полустонов полукриков ворвался в мой мозг звуком резонансной бомбы: «дзонг!».

Пока стихал оглушающий колокольный звон резонатора, я услышал, как стонали они от неведомых мне мук разными голосами, разными языками, с разной степенью горечи. «Дзонг!» снова ударил по разуму наводящий невероятный ужас звук. И снова мои уши медленно заполнил вой этого невероятного людского моря.

«ДЗОООООННННГ!» - тяжело раскатился звук колокола, а не резонансного заряда. И только после него я увидел среди всего этого людского хаоса почти спокойно стоящие фигуры.

Я не узнавал их лица. Я не понимал выражения их лиц. Но они стояли незыблемо и твердо. Их не могла сдвинуть колышущаяся людская трава. Они словно возвышались над ней. Я стал приглядываться внимательнее к ним. К их позам, к их выражениям лиц. Один за одним они проходили перед моими глазами. В какой-то момент, я с ликованием узрел среди них грозного и хмурого Василия, тяжелым взглядом окидывающего людей, что пытались столкнуть, сдвинуть его со своего места. А вон и Серега что отчаянно трусит, но стоит на месте, твердо упирается ногами и уворачивается от пытающегося по нему влезть человечка, очень похожего на ненавистника больных и юродивых из офицеров следственной комиссии. Сергей тоже насупился от такого хамства и, дернув плечами, скинул с себя человечка. Потом словно специально мне показали Руслана. Он смиренно и терпеливо улыбался и только с усмешкой вскидывал глаза к небу, когда его пытались затолкать, подмять, подломить…

А потом я увидел себя… Смешно улыбаясь я оглядывался назад и что-то кому-то кричал там. Не в небо, как другие. А кому-то за спиной. Словно я тянул кого-то еще. Я даже различил звук своего голоса:

- Крепче. Крепче держись! - и вдруг я засмеялся.

Я глядел на себя смеющегося, и в моей памяти всплыла фраза сто лет назад оброненная доктором. «Значит, что-то у вас неправильно работает. Либо сердце, либо голова». Невольно придя к логичному выводу, что неправильно у меня работает голова, я улыбался себе тому… хохочущему.

Я еще раз оглядел все это море людей и понял, что как бы оно не колыхалось, какие бы водовороты в нем не появлялись, какие бы давки не возникали. Всегда находились цепочки людей, группки людей, одиноко стоящие люди, кто до мига последнего стоял на своем месте. И люди-то эти были разными. Я видел отчаянно трусящих, видел и таких, как Василий, что медвежьим взглядом окидывали наседающих на них. Они не были лучше или хуже куда-то стремящихся, чем-то недовольных, или просто поддающихся общему движению людей. Они просто были такими какие есть. На которых это людское море опиралось. Чтобы не скатится, не повалиться и не сгинуть растоптанными.

Я пришел в себя с чувством обиды и какой-то грустью в груди. Даже больше с тоской у сердца я вышел из машины и закурил. Я знал, что мне надо делать. И я совсем по-другому понял слова Василия: «Все будет так, как должно быть». Выкинув окурок я сел за руль, в три приема развернулся на узкой когда-то асфальтированной дороге и уже, не спеша, и сберегая подвеску, покатил к дому.

Я поднялся по крыльцу и мне навстречу вышли Настя и Владимир, услышавшие звук машины. Она обняла меня, а он, давая мне пройти, так и не разлепил свои уродливые губы. Пройдя на кухню, я сел, тяжело глядя в окно за которым, остывая, снова усыпала моя машина, и закурил.

- Что с тобой? - спросила меня Настя присев на корточки рядом с моими коленями.

Вместо ответа я просто покачал головой. Увиденное мной словно высосало все мои жалкие силы. И как я доехать-то смог. Не понимая мой тяжелый непривычный для нее опустошенный взгляд, Настя кажется, напугалась. Успокаивая, ее я сказал:

- Ничего… просто очень устал. И, кажется, перестал понимать, что и зачем делаю…

Поднимаясь, Настя положила руки мне на голову и, перебирая пальчиками в коротких волосах, совершенно серьезно сказала:

- Это переходный возраст. Когда, кажется, что ты живешь не так, как должен был. Что ты мог лучше… Или что ты живешь не с теми людьми…

С удивлением я повернул голову и посмотрел в ее милое лицо, обрамленное черным каре волос.

- Сейчас главное, не делать ничего поспешно. - И буквально просящим голосом Настя сказала: - Надо очень осторожно принимать резкие решения. А лучше не принимать…

Вскидывая брови, я невольно улыбнулся от ее очень серьезного лица. Потом прокрутил в мозгу ее слова о переходном возрасте и, не сдерживаясь, засмеялся.

- Что я опять не так сказала? - спросила она улыбаясь. Все больше и больше смеясь, я даже слезы невольно выступившие, стал утирать.

- Ты плачешь. - Сказала она.

- Это от смеха. - Пояснил я.

- А что смешного? - спросила она, обнимая меня за шею и прижимая к своему животику.

Ну, как ей было объяснить, чтобы не обидеть? В мире, где расстреливают не за вину, а по разнарядке. В стране, где по повстанцам ведут огонь резонаторами, даже не пытаясь оставить кого-то в живых. В поселке, где несчастный влюбленный начальник лагеря готов был совершить какую-то глупость. Или не совершить чего-то важного со словами: Все будет так, как будет. В таких условиях разговор про переходный возраст в любом случае вызывает на редкость истерический смех.

- Я невероятно устал. - Признался я. - Да представь… устал… и сознаюсь. Мне надо лечь и немного отдохнуть. Ляжешь со мной? Покачав головой, она сказала:

- Позже. Там на крыльце Владимир ждет. Ему надо о чем-то со мной поговорить важном. Я быстро и вернусь к тебе. Хорошо?

Я кивнул и, не оборачиваясь, пошел в комнату. Лег на кровать и увидел, что Настя замерла в коридоре и как-то странно смотрит на меня. Молчаливо и грустно. И даже кажется обиженно на меня. Интересно за что? За то, что я раз в тысячу лет признался что устал? Или за то, что у меня просто нет сил на лишние слова?

Но она вдруг улыбнулась и, подняв руку, сделала комичный жест, словно прощалась. Я даже смог махнуть ей в ответ. Настя исчезла из виду, и я услышал, как хлопнула входная дверь.

Я закрыл глаза и вдруг отчетливо ощутил легкую качку. Все мое тело словно было погружено в волны и опускалось-поднималось вместе с ними. Я вспомнил город, порт, Виктора, его кораблик и нашу, какую-то дурашливую и скомканную свадьбу. Вспомнил и обещания, которые давал своей Насте в тот момент. И чего я тогда не потребовал, чтобы у нее не было от меня секретов? А если бы потребовал? Нет, все правильно, все, так как и должно быть. Кто меня знает, что бы я в свой переходный, как его назвала Настя, возраст натворил, узнав, что у нее от меня есть секреты. Улыбаясь, я смаковал слово «переходный». У всей планеты был переходный возраст и ничего, как-то вроде поднималась уже с колен.

Меня разбудил вой сирены над лагерем. Насти в постели не было, и я обеспокоено огляделся. Но и в комнате ее не оказалось. И во всей квартире я был один. Ни Василия, ни Насти не смотря на то, что шел первый час ночи. Я был в форме, как и лег. Немного ополоснув лицо, я натянул кепи на голову и, всунув ноги в ботинки, направился в лагерь. Мимо меня с автоматами наперевес от внешнего арсенала бежали глядящие и даже пытались делать приветственные жесты мне на ходу. Я отвечал им, поднимая руку. Ворота в лагерь были раскрыты настежь. Проход был перегорожен козлами с натянутой на них колючей проволокой и целый взвод автоматчиков расположился около них. Я прошел в лагерь через глядящих и спросил у первого попавшегося мне на пути заключенного:

- Что у нас опять плохого?

- Побег! - коротко ответил он и в досаде ударил себя бедру.

- А зачем столько эмоций? - усмехнулся я.

- Так ведь сколько не было побегов-то. - Ответил мне заключенный и добавил: - А теперь Василий Михайлович точно все льготы отменит.

- Не отменит. - Уверенно сказал я.

- Не отменю. - Сказал Василий услышав наш громкий разговор и выходя из тени, где он стоял с Сергеем. Обращаясь к заключенному, он потребовал: - Идите к старшим пусть соберут и пересчитают народ. Может, кто еще сбежал… Заключенный убежал выполнять указание. Обращаясь к Сергею, Василий сказал:

- Вводи автоматчиков на территорию и проконтролируй построении и пересчет. Это твоя работа.

Сергей со своей вечной папочкой подошел к воротам и сказал бойцам следовать за ним. Перейдя под фонарь, Василий сказал мне:

- Наташка сбежала. Твоя из лазарета. Решили проверить, не к Алине ли и, правда, по дурости. Но Алины уже и след простыл. Вспомнили, как вился вокруг Натальи Владимир, решили найти его в общаге. Тоже нету. Вот такие пироги… Настюха случаем тоже не убежала?

У меня похолодело внутри. Я недоуменно смотрел на Василия и боялся даже признаться, что Насти дома нет.

- Понятно. - Кивнул Василий и с усмешкой сказал: - Теплой компанией…

- Да это уже не компания, а гарем какой-то… - зло сказал я, представив Владимира в окружении трех симпатичных девчонок.

- Ты машину проверял? Не угнали у тебя? Ты ведь единственный кто в поселке машину оставляет. Остальные у кого есть и даже я на мех двор ставим.

Пришлось признаться, что я даже не посмотрел. Василий потребовал, чтобы я проверил. Оставив его одного под фонарем, я вышел из лагеря и вернулся к дому. Машины не было. Удивляясь себе, что я даже не расстроен, вернулся и сообщил весело Василию.

- Параплан своровали… вместе с машиной. Машина поффигу. Параплан жалко. Он у меня всегда в багажнике лежал, мало ли когда полетать удастся съездить. А второй еще месяц назад в негодность пришел…

- То что у тебя жену увели тебе поффигу, на машину тебе поффигу, а вот параплан жалко. - съязвил Василий. Пришлось горько признаться:

- Да не поффигу конечно… Просто не хочу об этом. Не ожидал от Насти. Я же не неволил ее. Да и записку бы она оставила, если бы сбегала. - Заметил я памятуя ее опыт расставания с Павлом.

- А ты дом уже весь осмотрел? - спросил меня Василий.

Помотав головой, я получил новую дозу презрительных усмешек с его стороны. Но в этот раз мы оба пошли домой. Включив везде свет, мы осмотрели квартиру. Отметили исчезновение нескольких ножей. Коробок спичек. Наверняка пропало и еще что-то, но мы не могли трезво оценить пропажи. Не найдя нигде записки Василий усмехнулся:

- Настя изменила своим правилам. Что ж, все люди меняются…

Вот здесь до меня дошло окончательно, что Настя ушла, и мне стало невыносимо горько от этого понимания. Видя мое состояние, Василий язвить не стал. Потащил меня на улицу и сказал:

- Иди в лагерь. Давай успокаивай там… Если все на месте остальные, то скажи Сереге, чтобы выводил бойцов из лагеря своих. Если нет, пусть список подготовит, кто еще пропал.

- А ты куда?

- В арсенал. Получу оружие возьму пару ребятишек и поеду, попробую найти. Шансов мало, но хоть направление понятно. На юг не пойдут там блокпосты у ГЭС, на север тоже не сунуться там город и армейская часть под ним. На востоке водохранилище, которое на машине вплавь не преодолеть. Остается на запад. Дорог пять-шесть в общей сложности. Не сложно. Поеду к шоссе. Они все на него выходят. А ты, как закончишь, иди спать. Утром надо будет для галочки плановые поисковые мероприятия провести.

Покивав и проводив взглядом фигуру Василия, я направился в лагерь, где под нездоровый и недовольный шум проходило построение и пересчет. Получив данные, подтвержденные Сергеем, что больше никто не пропал, я сказал, чтобы все расходились на отдых, предупредив, что утром перед работами сотрудники лагеря проведут выборочный опрос по поводу побега.

Не став больше задерживаться на построении, я направился в административный корпус, и не торопясь, поднялся на второй этаж в кабинет Василия. Мне надо было о многом подумать. И даже, наверное, больше вспомнить, чем обдумать. Как и что говорила в последние дни Настя. Как смотрела на меня. Свои ответы ей и свое поведение. Приходилось, конечно, признавать, что времени я ей уделял минимум. Что, если бы не Наталья, Алина и Владимир, она бы просто целыми днями сидела в доме, не выходя и ни с кем не общаясь. Может она, узнав о побеге этих троих, испугалась своего тоскливого будущего в почти полном одиночестве? Я вечно работающий. Василий, что тоже никак не мог бы развлечь ее. Серега или Руслан со своей женой? Она ни с кем особо не общалась. Может, именно это подвинуло ее бросить все и рвануть за этими отмороженными? Я откровенно не знал. А предположить, что она относилась ко мне как Алина к Василию, я не смел. Понимал, что только принять эту мысль и все станет очень жутко и противно.

В кабинете я подогрел себе чаю. Выпил довольно крепкий напиток и попытался расслабиться и подумать здраво, что вообще произошло. Побег сам по себе не являлся чем-то неординарным. У нас были не северные каторжные работы, на которых сбежать было проблематично. Мы были де-факто поселением, хотя де-юре оставались исправительно-трудовым учреждением. Никто понятно за побег нас не нагнет и лишний раз проверку не устроит. Но вообще сам факт, что трое свободных людей помогли бежать заключенной… да еще вместе с ней подались в бега, был для меня несколько в новинку. Даже если откинуть мысль, что среди этих четверых была моя Настя, мне все равно становилось как-то непонятно обидно.

Владимир. Я же себя не пожалел, полез в воду его спасать. А он мне отблагодарил тем, что просто угнал мою машину. Даже если бы Настя сама взяла ключи и передала ему, то даже в этом случае получалось несколько подленько. Я даже представлял себе его извиняющуюся изуродованную физиономию и как он говорит: «Ну, прости, прости. Просто нам был нужен транспорт. Я не думал, что ты так болезненно все воспримешь.»

Его незамутненность в последнее время меня откровенно раздражала. Он мог что-нибудь сказать довольно насмешливо-обидно, а потом извинится, как ни в чем не бывало и, могу спорить, даже угрызений совести не испытывал. Мол, я же извинился, чего ты еще хочешь? И я начинал глупо себя чувствовать. А ведь, правда, он же извинился…

Алина. Ну, с этой-то все ясно. Все прозрачно и не требует дополнительного разжевывания. Имена она всех нас ввиду и даже глубже… посмеялась над Василием и засобиралась в дорогу.

Наталья. Какой черт тебя-то дернул, в бега пустится. Ведь год оставалось на месте отсидеть, какой смысл дергаться? Чем тебя таким соблазнили, чтобы ты побежала? - Думал я про себя. Ведь уже не раз и не два тебя ловили. Не раз и не два ты побывала на работах исправительных. А теперь после побега, да еще и без документов на руках. Да после выяснения личности это верная каторга. И не в наших тепличных условиях, а в ледяных болотах севера. В ледяном месиве копаться придется, дороги строить, лес валить. И нет там скидок ни на пол, ни на что другое. И даже лазаретов там, кажется, нет, где бы твой опыт пригодился.

Я ломал голову, над тем какой дурой надо быть, чтобы решиться на побег за год до выхода, а где-то внутри звучал и звучал голос Олега: «Нам с Наташкой, глядящие не указ. При первой возможности снова пойдем». Да уж. Точно не указ. Полное нежелание жить в мире с правилами…

Боясь даже думать о Насте и о том, что она, наверное, довольна, что сбежала от такой дурной жизни, как ей, наверное, казалось, я покинул кабинет Василия и направился к выходу из лагеря. Встретив по дороге несколько знакомых заключенных, я попросил у них огня подкурить и, пожелав не шастать, а ложиться спать, завтра обещали тяжелый денек, вышел за ворота, на которых в то время стояла еще усиленная смена.

Дома я не смог сразу лечь спать. Вышел на крыльцо сел в кресло и, разглядывая звездное ночное небо, вдруг вспомнил веселую и бодрящую песенку из той, давно уже казалось позабытой жизни.

Проверь и добавь в бак бензина. И шины. Упругость проверь. Ведь в дальней дороге разиням Не место. Не дело. Поверь.

Ты, может быть, и захочешь Вернуться в родные края Но только дорога лишь знает Куда «закатает» тебя.

Как издевательство в голове отчетливо зазвучал припев:

Ты волен, ты в поле И ты не один Вас вольных, вас в доле Немало таких

Путь славный, путь длинный Осиль не тужи Тот правый, тот смелый Кто в Путь уходил.

Улыбаясь, я вдруг подумал, что песня-то хоть и из детства, но кажется такие как Олег, Наташка, вот и Алина с моей Настей теперь, еще просто не наигрались в романтику. Я, буквально видел, как Владимир, держась за руль, гонит мою машину на восток. Как, стараясь не ушибиться, держаться за ручки дверей пассажирки. И как они улыбаются тому, что вырвались сами и вырвали свою подругу из наших уродливых лап. Но я не осуждал их после понимания, что мы просто разные. Что они будут считать нас подонками и негодяями, а мы их просто чокнутыми, которым спокойно не живется.

Память услужливо подпевала моему странному, ставшему таким удивительно спокойным, настроению.

Оставь позади дом и скуку Оставь позади цепи дел И даже с родными разлуку Прими как свободы удел.

Ты, может быть, и захочешь Вернуться в родные края Но помни, что лучше прощаться В Дорогу от них уходя.

Я еще крутил в голове очередной припев, как заметил вышедшую из-за угла дома тень. Я замер не шевелясь. Потом пригляделся к приближающейся фигуре и вскочил. Бросился на встречу.

Лицо Насти было заплаканным и она, обнимая меня, все всхлипывала и никак не могла успокоиться. Крепко прижимая ее к себе и гладя по волосам, я даже не спрашивал, что случилось. Успокоится и сама все расскажет, а пока я был просто счастлив, что она рядом со мной. Что она не бросила меня в этой долбаной рутине, кажется, уже никому не нужных дел. Я сам был готов уже пустить слезу думая, что ведь уже смирился с тем, что наши дороги разошлись. Но не смог себе этого позволить.

Дома, отпаивая ее крепким чаем, я просто спрашивал, а она с красными от слез глазами только кивала, если я верно угадывал.

- Ты им дала ключи от машины? Кивая, Настя только всхлипывала.

- Владимир, наверное, тебе объяснял, что я все пойму и уж тебя точно прощу? Я не хотел вызвать очередной водопад слез. Но так уж получилось.

- А Наталья, наверняка уговаривала с ними поехать, а не жить, как она любит выражаться, с вертухаем?

Слезы закапали уже в почти пустую кружку. Чувствуя какой-то странный стыд за то, что я ее опять плакать заставляю, я решил больше не мучить ее. Но не спросить не мог:

- А из лагеря Наташку Владимир вытащил? Нет? А кто? Ты?

- Они сами как-то выбрались. Вроде бы с охраной договорились. Алина все свои деньги, полученные за труд в лагере, отдала. Я добавила, когда она попросила. Из наших.

Поправлять в этой ситуации ее насчет «наших» денег я не посмел. Но узнав, что меня к этому делу приплели таким образом, я невольно улыбнулся.

Была половина пятого утра, когда мне удалось ее хоть как-то успокоить, умыть, и уложить спать. Наутро ей предстояло объясняться с Василием. Я сказал Насте, что она должна говорить, а чего нет. Получалась правда, но не вся. Не ложь во спасение, а именно не вся правда.

- Чтобы он тебе не говорил. Не отклоняйся от этого. - Сказал я с грустной усмешкой ей в постели. - И будет давить, и ругаться, держись за меня, как говорится. Я буду рядом. Если что помогу. Подскажу.

Словно уже шел допрос с пристрастием она взялась за мою руку и не отпускала ее даже когда я отвернулся от нее не в силах уснуть и, продолжая думать о случившемся.

- Владимир, когда высаживал меня на повороте там, где я просила… - сказала она тихо. - Попросил тебе передать спасибо за все. И просил тебя простить его, если сможешь. Наталья тоже сказала, что из всех… ну ты понял, ты самый хороший. Я ведь ей пыталась объяснить что она не права, насчет доноса. Она тебе прощает все, что когда-то произошло. Она сказала, что и Олег бы простил. Он вообще, никогда не держал зла ни на кого. Считал это мелочным. Так она сказала. Я, не поворачиваясь, покивал в темноте.

Сон пришел очень неожиданно. Он словно обухом оглушил меня, и я парализованный был вынужден участвовать в нем до конца.

- Вы снова здесь? Я рад. - Как-то странно приветливо сказал мужчина.

- Как видите. - Улыбнулся в ответ из своего кресла.

- Опять туристом поглядеть на чужую жизнь?

- Нет. Скорее так, просто… Я тут научился снами управлять. Ну, теми, в которых я всегда умирал.

- Да? - изумился мужчина. - И как же? Я помолчал, думая признаваться или нет.

- Только не говорите мне, что вы суицидом во сне занялись. - Словно прочитав мои мысли, сказал мужчина. Я ничего, не говоря, просто покивал. Мужчина казалось, искренне расстроился. Он почесал подбородок и сказал:

- Зря. Очень зря. И в жизни и во снах нельзя совершать такое… Вы ведь не понимаете что жизнь, как и смерть это дар. И его надо просто принять и поблагодарить. Любую жизнь и любую смерть. Даже самые отвратительные.

- А меня значит, просто дарами осыпали, давая возможность так часто умирать? - Не выдержав, съязвил я.

- Ну не стоит так. - Сокрушенно сказал мужчина. - Вы просто не знаете, как страдают другие мои… клиенты… или гости, как вам будет удобнее. Вот недавно был у меня человечек один, так его столько времени ведут к тому, чтобы он опомнился, но он упрямо желает тихой жизни. Хотя такой потенциал…

- А что плохого в тихой и спокойной жизни? - удивился я. - Мне казалось, что вы как раз ее сторонник.

- Да. Я именно ее сторонник, но у каждого есть задачи и цели. Или вы думаете, что наше существование совсем бесцельно?

- Признаться да. - Ответил я и добавил поспешно: - Может, я слишком молод. Или не вижу всей картины в целом, но мне кажется, что, в общем-то, да, смысла в этой жизни почти нет, разве что ради удовольствий жить.

- А вы разве ради удовольствия живете? - Спросил меня мужчина.

- Я нет. - Пришлось признаться мне.

- А ради чего тогда?

Он меня запутал. Или я сам запутался. Понимая мои затруднения, мужчина сказал, чтобы я не ломал голову и добавил:

- Плохо, что вы так поступили с вашими снами. Думаю, они вас больше не потревожат.

- Это не плохо, а хорошо. - Уверенно сказал я.

- Я бы не спешил с выводами. Быть может, ваши сны частично обратятся в реальность, где вы уже не сможете, так быстро избавится от испытаний посланных вам для понимания.

- Понимания чего? И кем посланных? - Чуть раздражаясь, но продолжая улыбаться спросил я. Мужчина пожал плечами и вдруг сказал:

- Отчего-то мне кажется, что и ко мне вы последний раз заглядываете. У вас странный вид. Словно на вас уже стоит какая-то печать. Рок. Я многих людей повидал и знаю, о чем говорю. Будьте осторожны, там… у себя. Я посмотрел на него внимательно, и он с вздохом сказал:

- Давайте прощаться, наверное. Сейчас ко мне прибудет один ценитель оружия. Тоже, знаете ли, с неспокойной совестью. Посмотрим, понял он хоть что-нибудь с прошлого раза. Я пожал его сильную ладонь и с ощущением его ладони в своей проснулся…

Мне было грустно и как-то пусто, даже обнимая жену и прижимая ее к себе. Словно кто-то все это время смотревший на меня вдруг взял и отвернулся. И хорошо вроде и так непонятно…

В середине осени, когда я уже обзавелся новым-старым внедорожником пригнанным мне из самой столицы за чудовищные деньги, мы с Настей поехали в отпуск в славный городок на севере. Катаясь на каруселях и пароходике по реке, мы смогли выбросить из головы весь тот странный, глупый и какой-то суетливый год.

Настя еще дулась на Василия за довольно длительную нервотрепку устроенную ей, но внешне старалась не проявлять своих эмоций. Хотя пару раз и спросила того, если бы он поймал беглецов, стрелял бы он по ним. После четкого и внятного ответа, мол, если бы не остановились то да, Настя притворно удивлялась: «Как же так, там ведь была бы Алина!?». Поджимая губы, Василий просил меня не подпускать мою жену к нему. С улыбкой я разводил руками и признавался, что не знаю, как ей запретить поддевать полковника. Ведь не смотря на то, что он переселился в другой отдельный дом, ужинать Василий, наверное, по привычке приходил к нам. Настя даже не грозилась его отравить, если он перестанет ее спрашивать, зачем имея в салоне двух женщин, Владимиру еще и Настя понадобилась. Но эта дурная и плоская шутка как-то безобидно прижилась в нашем доме. И в очередной раз, выслушивая от Насти, что я поздно прихожу домой, я заявлял, что заведу гарем, как Владимир, чтобы она не скучала.

Смех смехом, но буквально уже через месяц как мы объявили эту троицу в розыск, нам пришел ответ довольно недвусмысленный, что Владимир и его подруги были замечены на пути к южной столице восставших территорий. Из всех предположений наших с Василием более менее вразумительным было их желание участвовать в борьбе против глядящих. Иначе желая спокойной жизни, подались бы они дальше на запад и юг. К теплым морям и довольно сносным стихийным демократиям.

Представляя, какое место могут занять эти трое в борьбе против режима глядящих, у нас ничего на тот момент путного не приходило на ум. Все больше пошлости и усмешки. Мы же не знали, что Владимир, хорошо запоминающийся своей внешностью, довольно скоро сколотит вокруг себя единомышленников, и его влияние начнет расти там, на юге, не по дням, а по часам. Не знали мы, и что из Наташки получится неплохое знамя мученичества. Потерявшая мужа, бежавшая из лагерей глядящих, рассказывающая как злой начальник лагеря насиловал каждый день ее подругу, которую представляли там же, она привлекала внимания не меньше чем сам Владимир.

Тогда мы ничего этого не знали и не предполагали. Да и не смогли бы предположить такое как бы не старались.

Настя скучала по своим друзьям. Нередко я замечал грусть и тоску ее от расставания с Натальей и Алиной. Частенько я слышал пересказы бредовых рассказов Владимира про иной мир. Иногда я смеялся с них, но все чаще стал себя ловить на мысли, что столько не выдумать, как не старайся. Это надо быть на всю бошку шизофреником, чтобы столь убедительно рассказывать сказку и верить в нее самому. Но в то, что Владимир шизофреник как-то не верилось абсолютно. Иногда и Настя признавалась мне тихим шепотом:

- Тём, а я ему верю. Он столько не знает про наши дела, и так красочно описывал свой дом…

- Он тебе просто мозги задурил. А может и себе заодно. - Отзывался я со смешком.

А что я еще мог бы сказать? Вот даже представить на секунду фантастику, в которую так бы хотелось верить и сразу слышишь такие логичные вещи, высказанные по этому поводу Василием:

- Первое. Ты просто не в курсе, но спустись он с другой планеты или еще откуда, он здесь подох бы от местных микроорганизмов. У него же нет нашего веками наработанного иммунитета. Второе, и мы бы точно тут неплохо бы в карантин слегли. Причем учитывая его общительность всем лагерем. Третье. Как бы не были похожи наши миры или планеты, что он там имеет ввиду… Как бы он так классно по-нашему говорил? Тут тысяча километров на запад и уже другой язык, другая культура, другое все… А он … в общем бред, и не забивай им голову. Врач говорит, что такое бывает с людьми. Такие заболевания. Его пожалеть надо и в клинику бы отправить. Только боюсь у нас, его лечить никто не станет. Не те времена и порядки.

Я тогда покивал такой логичности Васильевых убеждений. Но оставил в мозгу уголок, в котором продолжал верить в эту странную сказку. Просто мне нравилось верить, что есть и другие миры. И что даже существует возможность в них попасть. Я ведь так явственно помнил сны с господином «северянином». Но чтобы Василий и меня не отправил к врачу, я продолжал и Насте и другим утверждать, что все сказанное Владимиром суть бред больного человека. Или глупая выдумка.

Неделю мы провели в райском городке. Я был счастлив, что на время Настя позабыла и Наталью с Алинкой и сказки Владимира. Чтобы закрепить ощущения действительной свободы мы всего полчаса подумав, решили сгонять и в наш город, где мы познакомились, и где нас расписал Василий, стоя на качающейся палубе небольшого викторового кораблика. Через сутки мы были в Городе и только диву давались, как всего за год с небольшим он так изменился. Улицы были убраны. Дома в центре восстановлены. Если бы не посты глядящих кругом я бы подумал что он превратился в такой же городок-сказка, в котором мы до этого отдыхали. Но он продолжал оставаться рабочим, немного угрюмым, и конечно подневольным городом.

В порт мы самостоятельно даже с моим удостоверением попасть не смогли. Виктора тоже не было, и где он глядящие на проходной отвечать отказывались. Пришлось дождаться конца работы портовой смены и уже через них узнавать новости. Оказалось, что и Виктора победила болезнь под названием желание странствий. Однажды он и его команда, а поговаривают и близкие всей команды, вышли в море и не вернулись. Только записку нашли одного из членов экипажа, в которой он просил соседа по общежитию не поминать их лихом и попросить Абсолют, чтобы помог им добраться до более гостеприимных и теплых берегов. Учитывая, что последнее время Виктор по сообщению многих скупал солярку, как в порту, так и с рук, им должно было хватить, чтобы добраться до теплых морей и там даже устроится, подобрав только под себя место жительства.

Подруга Насти, к которой мы тоже заскочили, оказывается, стала глядящей и давным-давно съехала в привилегированный район. Не знаю, почему, но Настя сказала, что не хочет с ней видится. Что просто не знает о чем ей рассказать из своей довольно обычной и спокойной жизни. А слушать, как подруга отрывается в Городе, ей не хотелось. Она слишком хорошо помнила рассказы Павла. А может она, чтобы с ним именно не видеться предпочла обойтись без посещения района глядящих? Не знаю.

Мы всего на двое суток задержались в городе. Оказалось, что ничего особого нас там не держит. И зачем покатили в него? Не понятно. Просто что-то звало…

Мы вернулись опять в городок, где вечерами работали кафе, не было никакого комендантского часа, а с колеса обозрения в парке виделись таки сверкающие и притягивающие пригороды. Не рассуждая больше, я обратился к коменданту города и мы друг друга поняли. Он оформил нам право занимать любую пустую квартиру в городе и проводить ее восстановление. Оставшиеся две недели мы тем и занимались, что днем делали ремонт в нами выбранной квартирке небольшого домика в центре города, а вечерами тратили деньги в парке аттракционов или в местных кафе, представляя, что и не было войны. И не было Последней ночи. А мы просто слишком долго спали и видели дурной сон.

Но отпуск кончился и мы, закрепив за собой квартиру, поехали обратно к моему месту службы. Я был немало удивлен поняв, что и сам и Настя РАДЫ вернуться в наши поля-огороды. Мы с удовольствием дышали хоть и наполненным солнцем, но уже прохладным воздухом. Мы смотрели на открытые горизонты и не могли понять, а чего нас так в город-то тянуло. Ведь здесь такой простор… Здесь столько света и свободы. Никакая городская жизнь не даст столько свободы и не наполнит грудь таким чистым и приятным воздухом.

Настя при встрече от радости даже обняла Василия и поцеловала его в щеку. Он ошарашенный и привыкший, что она его откровенно задевает и колет при любом удобном случае, чуть в сторону не шарахнулся от такого обилия чувств. Я сдержанно, чтобы совсем не пугать поздоровался с ним и сказал, что отдохнул и готов продолжать службу.

Василий был рад, что мы вернулись целые и невредимые. Значительно участились случаи нападения на дорогах и, отправляясь в такое путешествие, мы с Настей знали, на что идем. Но песенку в детстве слышал не только я, но и она. И так смертельно захотелось поехать, что удержаться не хватило сил.

Василий тоже собирался до зимы сходить в отпуск, но никуда не намечал уезжать. Ему нравилось и там. Он собирался взять одну из наших самодельных лодок и тупо уйти на рыбалку недели на две.

Не смотря на то, что срок их расставания с Алиной был довольно небольшим, Василий толи по необходимости, толи по потребности, а толи просто, чтобы забыться закрутил роман с симпатичной девчонкой из глядящих. Совсем молодой и только недавно надевшей форму. Это чудо, направленное в наш лагерь вызвало нешуточный ажиотаж среди мужской его части, но полковник, словно старый Бер, растолкав молодежь забрал красавицу к себе в дом. Хам, одним словом. И при упоминании рыбалки на две недели я только скептически кривил губы. Такую красавицу нельзя на две недели одну оставлять.

Но это были их отношения, и я в них не лез. Мне хватало проблем и с самим лагерем, в котором вовсю работала проверочная комиссия из района. Наши нововведения закрепили официально, обосновав их увеличивающейся производительностью. Покривившись разрешили после установки блокпостов на востоке ввести вообще вольный образ жизни на территории поселка и лагеря. Точнее не разрешили, а сказали, что закроют на это глаза. Нам-то большего было и не надо.

Василий попросил комиссию ходатайствовать перед управлением исправительных лагерей о предоставлении нам строительных материалов. Об увеличении числа сотрудников и мест для заключенных. В следующем году мы намечали подготовить консервный заводик. Кустарное производство тушенки и закатка ее в стеклянные банки себя оправдала полностью и мы не хотели на этом останавливаться.

В общем, из охранников к следующему году мы наивно предполагали превратиться в колхоз. И даже на собрании с заключенными пообещали выплату денежных суммы не по истечению срока наказания, а как положено раз в месяц. Мы и не предполагали, какие события нас ждут впереди и что не суждено, будет сбыться нашим радужным мечтам.

Тогда же при капитальной перестройке лазарета был найден дневник Владимира. Мы и не знали, что он ведет его. После прочтения и я, и Василий в один голос сказали: «Мдяяяяяя….» решив, что сбрендил Владимир все-таки по-крупному. Приведу только пару выдержек из дневника:

«15.06 уже нормально хожу и двигаюсь. Не так конечно, как до восстания на пакистанской границе, но и не так как после Д.П. Скоро начну, наверное, бегать, чтобы укрепить ноги. Очень боюсь за сердце, но доктор говорит, что у меня все нормально.

Сегодня ночью наблюдал звезды. Ни одного знакомого созвездия. Были несколько похожих, но там звезды по яркости не подходили. Просто очень удачное сочетание. Не более. Если права была Катька и ближайший скат в семнадцати световых годах, то я индийский летчик… все прекрасно знают, что в этом радиусе не может быть ни одной обитаемой планеты. Иначе бы ЭМИ бы точно засекли или даже настоящие передачи. Но определить где я нахожусь и вообще что это за планета не представляю возможным. И даже не потому, что по астрономии вечно тройка была, а потому что и астроном бы здесь нифига бы не понял. Млечного пути нет. Ориентиров нет. Куда меня занесло, даже думаю, бог затруднится ответить». А вот Василий оценил вот этот отрывок:

«09.07 Я безумно влюблен. Тут ничего по-другому и не скажешь. Если надо было бы пройти еще раз через ЭТО, только чтобы познакомится с ней и иметь надежду быть с ней, я бы прошел. Ради нее хочется сворачивать горы и воевать хоть с целым миром. Мне никогда не хватит слов, чтобы описать мои чувства к ней. Если мне когда-нибудь удастся найти способ вернуться, но если я не смогу забрать ее с собой, я останусь здесь. Она стоит того, чтобы с ней остаться. И пусть меня знатно изуродовало, я себя знаю. Я смогу ей доказать, что лучше меня, она вряд ли кого встретит в этой жизни…»

- Ужас. - Говорил Василий, брезгливо отталкивая от себя дневник по столу. - Дневнички какие-то. Сопли по столу размазанные. Прямо как институтская барышня.

- Не говори так. - Сказал я усмехаясь и вспоминая самого Василия когда они расстались с Алиной. - Я заберу его себе?

- Зачем?

- А у меня Настена в его сказки зело верит. Ей будет приятно почитать.

- Ой не надо. - взмолился Василий. - Она у тебя тоже еще та неженка. Скажет, что мы вообще подлецы, раз чужой дневник читаем.

- Забей! - успокоил я его. - Владимир для нее почти что инопланетянин. Нормы человеческой морали к инопланетянам не подходят.

Так со смехами и издевками над автором дневника я заполучил его себе. Настя и правда была рада почитать сие творчество. Но чем больше она читала, тем больше у нее возникало вопросов, на которые я ей в трезвом уме и здравой памяти ответить не мог. А автор дневника не спешил появляться в наших краях для консультаций.

Сразу после окончания проверки лагеря, когда у меня появилось больше времени, я стал учить Настю ездить на машине. Не столько, чтобы она просто умела, а именно для того, что бы она не сидела днями дома, а хоть на природу выезжала, пока я занят у себя. Освоив довольно быстро вождение и, за одну неделю исползав все окрестности в одиночку, Настя как-то охладела к этому туризму. Наверное, потому что ее трижды задерживали патрули глядящих на дороге и принудительно возвращали в поселок. Чтобы не скиснуть вообще, Настя стала брать уроки рисования у одного из заключенных. Смею заверить, она делала довольно быстрые и впечатляющие успехи. Я приставал к ней, чтобы она нарисовала мой портрет, но она отнекивалась и продолжала корпеть над хрустальными с массой граней и изгибов вазами. А я все так же платил и платил за уроки этому заключенному художнику.

Иногда я задумывался, что, в общем-то, я какой-то ущербный. Я ничего практически не желал. Вот жена рисует, часто читает, катается на машине. А я всю свою энергию выкладывал на работе и даже вечерними поездками, меня было сложно соблазнить. Я ездил с Настей на водохранилище, только чтобы ей было приятно. Катался с ней на Лысые горы и все-таки показал, успевшие порасти травой и пробившимся кустарником, остатки красивейшего когда-то леса. Ездил исключительно из-за нее. Но так, чтобы меня куда-то тянуло на приключения, на какую-то романтику я не замечал за собой. Я даже летать перестал ввиду отъезда моего параплана в неизвестном направлении. Я стал настолько спокойным и домашним, что мне даже будоражащие сны перестали сниться. Словно для меня все закончилось. Словно больше от меня никто ничего не требовал и не ждал. Так хотелось поговорить еще раз с тем господином в моих снах. Еще раз заглянуть в чужой город чужого мира.

Иногда я жалел о том что так охладел. Редко, только странными яркими осенними ночами разве что, глядя на звезды, я думал, что не плохо было бы и самому сорваться. Отправится в путь или просто сменить место жительства. Но наступал день, и я спешил в лагерь, где меня ждала не самая плохая в этом мире работа. Поверьте, я много что делал в жизни, чтобы оценить вот такой мой труд. Я даже наверно любил свою работу. А если бы не знал, как к ней относятся они… те… то, наверное, и даже ложки дегтя бы в этой бочке с медом не нашлось. Но главным для меня стало то, что сама Настя не видела в моей работе ничего предосудительного.

Мы с ней еще тогда в отпуске поговорили серьезно на эту тему. Я без обиняков спросил, как она смотрит на мою работу в лагере и не считает ли ее предосудительной как Наталья и Алина. Когда она слишком долго и молча смотрела в сторону, у меня сердце словно от холода замирало.

- Нет, так как Ната и Аля относятся, я не отношусь… Нормальная работа, не хуже и не лучше других. И то что я тогда так о Павле… о сравнении… не знаю. Глупые слова ни о чем. - Она посмотрела мне в глаза и немного помолчав, сказала: - Мне кажется, что ты не веришь, что я люблю тебя. Может быть, я мало тебе об этом говорю. Или не показываю лишний раз. Я вообще такая бестолковая… Но я люблю тебя. Именно тебя. Не твою работу. Не твои погоны или оклад… тебя. И только тебя.

Мне показалось этого достаточно, и больше никогда в жизни я не позволял себе усомниться в ней. И значительно позже весной следующего года, когда нам объявили о грядущей мобилизации заключенных для отправки на фронт с администрациями во главе, я даже не думал о том, что что-то между нами могло бы быть не так, и она бы не дождалась меня.

Но до этого было еще далеко и мы с Настей просто радовались последним теплым дням угасающей осени. Я как привязанный ездил с ней, куда бы ее не потянул проснувшийся талант художницы. Она с вселенской терпимостью относилась к моей работе и моим опозданиям.

И казалось, что это тихое мое счастье никогда не кончится. И казалось мне, что я все уже сполна оплатил.