"Бедная Лиза" - читать интересную книгу автора (Мухитова А. Э.)

Часть вторая. Горы.

Бездумно обрывая темно-зеленые копья дикого горного лука, я лежу на каремате рядом с палаткой и разглядываю облачность. Сегодня, опять, пойдет дождь, переходящий в снег, для высоты, на которой расположено озеро Жасыл-Коль – это нормально, ночью вся вода в окрестности стремиться перейти в твердое состояние, а по утрам поверхность Жасыл-Коля поддергивается треугольными узорами льда. Со вздохом поднимаюсь, начинаю собираться. Каремат в палатку, алюминиевую кастрюльку под полог, в ней еще осталось на дне немного супа из тушенки и гречки с диким луком, Одной банки мне хватает за глаза на весь день. Собираю развешанные для просушки на оттяжках вещи, и со вздохом и первыми каплями лезу в палатку – спать.

Обстановка внутри родная и привычная: по бокам палатки разложены вещи, по центру каремат, спальник и я внутри. Слегка выбиваются из романтического образа лежащие справа автомат, карабин и пистолет, а слева коробки с патронами: сине-красные для сайги и невзрачные для тт и калаша. Ласково поглаживаю бок автомата, пальцы приятно холодит оружейная сталь. Постепенно дождь набирает силу, в тент палатки дробно колотят капли. Под их перестук я засыпаю.

Тропинка с Озерного в Чонг-Кемин похожа на узкий грязный арык, наполовину заполненный хлюпающей, холодной жижей. По краям тропинки, насколько хватает глаз, а хватает их не на много – вогруг густой туман, заросли травы по колено. Я иду по самой бровке тропинки. Ботинки промокли насквозь, такоже и штаны, только куртка в районе спины, прикрытой рюкзаком, сухая. Стойкое ощущение де жа вю, где-то уже это было. Я помаленьку чапаю вперед и пытаюсь сообразить что же не так.

Впереди из тумана выступают две фигуры. Пытаюсь понять что и кто это, в какой-то момент видимость резко лучшеет, и сердце пропускает удар. Впереди папа и мама. Папа делает неловкий шаг в мою сторону, глаза его черные и затягивающие, как две дыры в пространстве. Судорожно начинаю шарить на поясе, там должна быть кобура, рука с третье попытки наталкивается на застежку. Кое-как вытаскиваю пистолет дрожащей рукой, тот норовит выпрыгнуть, поэтому придерживаю ходящую ходуном правую руку левой.

– Ты нас бросила – обвиняющее говорит папа.

– Мы еще не остыли, как ты ускакала со своим хахалем – вперед делает шаг мама.

Я стреляю, пока они не валятся в грязь тропинки. В этот момент из тумана выходит Великанов.

– Привет, красавица – он улыбается – меня-то ты не оставишь? – протягивает вперед руку и делает еще один шаг вперед.

– Ты же умер! – хочу крикнут ему, но губы непослушны. Но Вова понимает, что я хотела сказать.

– Это ничего не меняет – ты ведь меня любишь? – полувопросительно полуутвердительно говорит Великанов.

Ноги становятся противно ватными, воздух превращается в густой сироп, а Великанов делает еще шаг и еще в мою сторону. Я хочу крикнуть, но не могу. В тот момент, когда его рука касается моей щеки, крик все-таки прорывается и я просыпаюсь. Темно, тихо и холодно. Сердце заходится, по лицу стекают капли пота. В горле стоит ком, который не дает мне вдохнуть. Когда же наконец удается со всхлипом всосать в себя живительный воздух, начинаю рыдать.

– мама! Папа! Простите! Вова, Володя, простите меня все.

Уснуть уже не получается, если честно, страшно. Лежу и перебираю в памяти родные лица, вспоминаю произошедшее за все это время, мучаясь от своей никчемности и бесполезности. Ну что стоило мониторить новости и блоги, может папа был бы жив, может и мама тоже, и с этими суками-чеченами, ведь не зря же Чечня – зона перманентных военных действий, надо было не связываться с ними, да и сами, Господи, какими лопухами были.

Уйти от охваченного паникой лагеря было просто. В темноте белела дорога, До озера был вообще спуск по проспекту. По плотине перешла на левый склон ущелья и пошла по нижней дороге, она более пологая чем верхняя. Уже на рассвете подошла к первому броду. Перейдя ледяную речку босиком, мочить потрепанные трекинги не хотелось, работы по сооружению забора оставили на них свой след. На озерном немного подумала, а куда, собсно идти то? Но думала не долго, в самом вверху Чонг-Кемина есть удивительное озеро, синее неба издалека и прозрачнее слезы вблизи. Укрытое от постороннего взгляда естественной плотиной, в стороне от пастушьих маршрутов. До озера дошла к вечеру, хотя обыкновенно от перевала Озерный до Жасыл-Коля[9], если идти с утра всего полдня неторопливой ходьбы.

С утра первого дня занялась обустройством своего мини лагеря в одну палатку, стоявшую под боком большого валуна. Натаскала камней и построила приличную стенку ветрозащиты. Теперь у меня было что-то вроде небольшого дворика с домом палаткой и аккуратно устроенным местом для костра. Над палаткой я протянула змейкой бечевку с незапамятных времен болтавшуюся в боковом кармашке рюкзака, и уже на бечевку навязала прошлогодний сухостой. Нехитрая маскировка укрыла и без того неяркую темно-зеленую палатку. Теперь, если смотреть с расстояния метров в шестьдесят, мое убежище сливалось с окружающим склоном.

Второй день провела в блаженном ничегонеделании и недумании, тем более, во вторую половину дня начинался дождик, с уходом солнца превращавшийся в снежок. Так же прошло еще три дня.

До утра заснуть не удается. На рассвете, вытащив каремат во дворик, забываюсь беспокойной дремой.

Сегодня я решаю начать свое самообучение стрельбе из сайги, консервы подходят к концу, а в горах из подножного корма только лук, который жрут в три горла осторожные сурки. Пострелять решаю в долине Чонг-Кемина. Мишени сооружаю из использованных консервных банок. Построила несколько пирамидок, увенчанных жестянкой, каждая.

Чтобы пристреляться и понять как работает прицельная планка пришлось извести коробку патронов. Собственно, после того как стал понятен принцип, попадать в банку метров со ста оказалось не так уж и сложно, а вот дальше увыах, но для моих целей мне хватит и того что я уже настреляла. В конце концов, к суркам можно и поближе подбираться, а архаров и прочих козлов еще найти надо.

Собравшись и распинав импровизированный тир, отправляюсь в ближайший симпатичный отщелок за сурками. Людей в горах, похоже, нет, поэтому оборзевшие грызуны свистят так, что разноситься по всей длине небольшого ущелья. Слюнявлю палец, ага, ветерок стекает вниз по ущелью, значит, мне далеко идти не надо. Нахожу местечко поудобнее, стелю каремат и устраиваюсь, до норок совсем недалеко. Через некоторое время глупые грызуны, успокоенные тишиной и отсутствием движения вылазят из норок и принимаются пастись, вначале с оглядками, а потом уже и самозабвенно. Что интересно, один сурок не пасется, а стоит столбиком и вертит головешкой, часовой, похоже. Вот тебя я счас и буду лишать жизни.

Делаю вдох, потом выдох и задерживаю дыхание, как то оно когда дышишь, стрелять мешает, мушка совмещается с прицельной планкой, выстрел. Мимо! Сурки кидаются к своим норам, но минут через пятнадцать выползают снова. Когда столбик часового замирает неподвижно, стреляю опять.

– Чтоб тебя! – опять промазала!

На этот раз стараюсь уже без всяких, вот она еда, а как ее добыть, если буду мазать?

Ну же, милая моя – шепчу Сайге – не подведи.

Представляю себе, что это я сейчас выплюну пулю, сливаюсь с карабином в одно целое, уже не думая как дышать. Головешка сурка резко дергается, и тушка валится на землю.

– Йес! – я подпрыгиваю в восторге, а сурки, смешно подкидывая толстые зады, бегут к своим жилищам.

Нда… головенку сурку размозжило здорово. Весит трофей прилично, кило на восемь точно потянет. Ешкин свет, его еще свежевать надо будет. Упаковав свой нехитрый скарб в полупустой рюкзак, хватаю сурка за задние ноги, гм лапы и аккуратно, чтобы не вымазаться, пакет взять я как-то не догадалась, тащу добычу в свое логово.

Разделывать сурка я отправляюсь на берег озера, подальше от палатки. Распластав сурка на пакете, в котором прежде были упакованы теплые вещи, есть, знаете ли у наших альпиняк такая здоровская привычка: все шмотки в рюкзаке паковать дополнительно в пакеты, кордура не кордура, прорезинено или нет, а если хорошо польет – рюкзак обязательно промокнет. Вот и пригодились пакеты, теперь они у меня на вес золота. Распарываю шкурку на брюхе трофейным ножиком, под разошедшейся кожей виднеется приличный слой жира, когда успел нагулять? Шкура с жиром легко отделяется от тушки, в принципе можно и наоборот, оставить жирок на мясе, а шкуру отделять так, но раз уж оно пошло пусть так и идет, а жир я потом со шкуры соскребу и натоплю, надо будет только бутылку пластиковую еще найти. Внутренности выгребаю на землю, как-то неохота с ними возиться, мясо срезаю с костей, его буду вялить, хорошо, соль в клапане оказалась, видимо с какого-то похода, только мало, вот еще проблема, без соли заготовку мяса делать не получится. Потихоньку образуются отдельные кучки мяса, костей и всего прочего отдельно, включая какие-то специфические железы под мышками, о которых слышала, что их надо убирать, а вот почему и зачем ума не приложу. Ну вот, пойдем теперь кухарничать.

В маленький котелок поместилось не очень много костей, с фрагментами мяса, но все равно варево, с уже поднадоевшими гречкой и луком, оказалось на удивление нежным и вкусным. Толи курица, толи барашек, а на самом деле ни то, ни другое. Жаль, хлеба нет. Это, конечно проблема, так же как и соль, как и многое другое, включая прокладки, но, как говорила героиня одного американского бестеллера: я подумаю об этом завтра.

Ночью снова просыпаюсь в поту, и с колотящимся сердцем, приходил Вова, обвинял меня, что не отдала ему то, что забрали силой. Мертвый Великанов позволял себе такие слова, которые у живого язык бы не повернулся говорить. Я выскакиваю из палатки.

– Ну чего тебе надо? Зачем ты приходишь? – вопрошаю сильно ущербную луну. Луна молчит.

На следующий день солю мясо и вывешиваю его на куске бечевы, натянутом меж двух камней. С мясом надо придумать что-то другое, например коптить, все не так много соли уйдет, осталось пол баночки из под какой-то пищевой добавки, снижающей вес. Закончив с мясом, приступаю к сооружению коптильни. Первым делом чешу затылок, прямо привычка Иванушки-дурачка. Коптят дымом, значит надо создать условия для его возникновения, нужна тяга, много сухой травы, вроде даже выкапывают канал для дыма. Эх, будем экспериментировать.

Выкапывать ничего я не буду, почва не располагает, зато создаю коротенький канальчик, выложив боковые стенки из камней и присыпав дырки землей. Благодаря удачному, для такого дела, рельефу, канал самостийно поднимается потихоньку вверх, где заканчивается колодцем из средних размеров камней. Сверху канал прикрываю ветками арчовника и присыпаю землицей. Теперь надо пробовать. Развожу костерок у истока канала, в углублении, когда костерок разгорается, бросаю сверху смоченный сухостой, которого вокруг полно. Закрываю большую половину ямки несколькими ветками можжевельника, хотя и так дым уже втягивается в импровизированный дымоход. Вывод: все пока работает, значит идем на охоту.

Только на охоту пойдем завтра, а сегодня надо собак кормить, то есть орудие охоты почистить. Вытаскиваю универсальный каремат, на нем раскладываю ружбайку, тряпочки и бутылочку машинного масла, прихваченного у чеченов. С полчаса ломаю голову над устройством машинки, но в конце концов, не зря же у меня два битых года развивают логику и пространственное мышление. Да и дома бывало мне разбираться с техникой, в прямом смысле, разбирать, паять и собирать. Ну вот и готово. Лежат запчасти, которые я принимаюсь по очереди чистить и смазывать. Читала где-то, что можно оружие замачивать в фейри, потом только протереть и смазать надо, но фейри у меня отсутствует, а кусок мыла не кажется мне подходящей кандидатурой. Собрать все вместе оказывается сопоставимой по сложности задачей, пока протирала, да смазывала, что и где слегка подзабылось.

Теперь сварить ужин и спать, решив, что с меня не убудет, срываю с бечевки один кусок мяса и бросаю его в суп, а то глодать кости некомильфо, заодно и посолю супец. Поев мяса и попив наваристого, жирного бульона, заваливаюсь спать, хотя еще светло. Ночью повторяется прежняя петрушка, на этот раз ко мне приходят сестры Силаевы, зовут с собой, и я рвусь из холодных рук, пока не просыпаюсь.

На охоту иду, взяв с собой весь боезапас, сил расстаться хоть с чем-нибудь нет, со мной мой верный каремат, рюкзак, теплая одежда. Сегодня выбираю соседний отщелок, пусть давешние приятели расслабятся и почувствуют безнаказанность, я к ним попозже загляну. Сегодня я забираюсь достаточно далеко, отстреляв штуки две сурка в одном месте, перебираюсь в другое. После второго сурка ждать приходиться долго, лучше прогуляться и размять застоявшиеся члены. Возвращаюсь домой уже в сумерка, естессно ничего не предпринимаю, за ночь никакое мясо не испортится, варю себе обед – полувяленое мясо с луком и спать, спать.

Для разнообразия, сегодня мне ничего не снится, поэтому просыпаюсь засветло, завтракаю вчерашним супом, и принимаюсь за разделку тушек. Вчера я была умным буратиной, взяла с собой несколько пакетов, в которые упаковала добычу, поэтому первым делом аккуратно полощу полиэтилен в ледяной воде. Далее, все идет по накатанной, за исключением количества, разделка одного сурка не то же самое, что разделка пяти штук. Поэтому управившись с двумя и притомившись, решаю пока вывесить коптиться то мясо что уже есть. Намаявшись с протыканием кусков кривыми алчовыми ветками, к тому же мягкими и податливыми, ставлю себе галочку, догулять до ельника и набрать там дровей на мои разнообразные нужды.

Весь день проходит в суете заготовки. Мясо посолено, часть закоптилась, часть оставлена на завтра. Вечером с большим аппетитом поглощаю свежезакопченного сурка, естественно не всего, а часть с набившим оскомину луком, зато свежим. Очень хочется какую-нибудь лепешку и помидор, но мы не гордые, перебьемся, зато мясо нежнейшее. Следующий день добиваю копчение, колодец оказался не очень вместительным, мясо с трех сурков и амба, зато тяга, аж гордиться начинаю, архитектор блин, конструктор.

Сурков коптила весьма экономно, так что еще четверть заветной баночки соли еще есть, а потом. Потом придется как-то спускаться в город и мародерить, хотя можно ведь и не в город, а наоборот. Точно! Есть ведь Жемчужина Киргизкого взморья, там магазинчиков в каждом поселке тьма тем. Найду мертвый поселок и обнесу комок, соль уж там должна быть. Только не сейчас, как-нибудь попозже. Завтра буду отдыхать. Вот.

Отдыхать меня прибило на неделю с лишком. Да и вообще, я что-то расслабилась. Счет дней стал теряться. О том, что была когда-то другая жизнь, мне не давали забыть сны. Душу вынимали, откровенно говоря, такие родные и любимые люди, а жить не давали. Можно подумать это я была виновата в том, что на свете появились живые мертвые. Сами не лучше. Блин, встречу того кто эту кашу заварил – всажу ему очередь в рожу, нет, в печень, путь потом мучается, недолго.

Когда луна начинает вновь нарождаться, я отправляюсь за сурками. Пострелять и размяться. Уже привычно организую лежку. Жду когда грызуны потеряют осторожность. Беру в прицел сторожа. Выдох, вдох, я ружье, я ружье, шепчу себе. Тяну курок. Бух, сурок валится наземь. Продолжаю ждать, через минут полчаса сурки опять повысовывают любопытные мордочки, а тут я вся из себя меткая. Что за! Сурок, которого я подстрелила, поднимается, какие-то знакомые, неуклюжие движения. Щит! Он же зомби! Вашу маму через коромысло, встаю, уже не таясь, охоте писец пришел, иду к сурко-зомби, добить уродца. Тот неловко ковыляет, по одному ему ведомому маршруту. Бух, теперь уже никуда не пойдет. Расстроенная, иду подальше, теперь надо только в голову, а то опять получится лажа.

Охота сегодня не ладится, я мажу, сурки ховаются, да и настрой уже сбит. Возвращаюсь в растрепанных чуйствах с сурком-неудачником, одного его угораздило мне попасться. По возвращению обнаруживаю – меня ограбили. Все что осталось – вынесли. Палатку со спальником, все мясо, что накоптила, даже бечевку, на которой была навязана всякая трава для маскировки, и ту забрали. Коптильню унести не смогли, зато порушили. Сажусь наземь, злые слезы душат меня.

– Суки, ну что за сучье племя! – все-таки не выдерживаю и начинаю плакать, горько, как ребенок, у которого отобрали любимого мишку.

Отплакавши и успокоившись, понимаю, что я этого так не оставлю, не на ту напали. Начинаю исследовать и рассуждать. К озеру всего два пути, через Аксу и по Чонг-Кемину, навоз свежий валяется, значит, это были конные, и недавно, иначе за день бы все высохло. Домыслы мои строятся исключительно на логике, я ни разу не следопыт. Если они были бы не очень давно и пошли бы по Чонг-Кемину, мы бы встретились, как пить дать. Значит они свернули на Аксу.

Все мое со мной, поэтому не долго думая подрываюсь, и в быстром темпе иду вниз от озера. Чтобы не идти вброд, сразу забираю влево. Через полчаса ходьбы натыкаюсь на свежую конскую кучку. Азарт мой возрастает. Теперь бы они еще под Аксу, я имею в виду ледник, встали, а то если чухнут через перевал в Григорьевское, я их не догоню. Но в мести удача поворачивается ко мне фейсом, и в темноте, подойдя к аэродрому подскока, т.е. традиционной стоянкой перед ледником, вижу силуэты трех лошадей.

Теперь ждать. А этому мы уже научены. Выходить обгрызанный серпик луны, при свете которого убеждаюсь, что это воры, вон моя палатка, подбираюсь ближе, точно, она, родимая. Теперь надо решать, что же с ворьем делать. Нет, понятно, что в живых я их оставлять не буду, не то сейчас время, чтобы всяких отморозков оставлять землю топтать, но если вынуть сейчас калаша и даже просто ножом порезать спящих в палатке, то палатке придет трандец, а я этого допустить не могу. Вытаскивать их из жилища, ммм, дак я забодаюсь и все равно не вытащу, на этот счет никаких иллюзий. Прибить одного, и пусть он грызет остальных, так тож палатке хана. Значит, буду ждать до утра, а там, как повылазят – перестрелять. Удовлетворенная решением, вытряхиваю из рюкзака теплую одежду, хорошо, что с собой взяла, а одевшись, подбираюсь поближе, посчитать и рассмотреть как у них и что подробнее. Лошадей – три штуки, да и кроме моей палатки не видно никакого жилья, а там втроем и то тесновато будет. Значит трое, к гадалке не ходи. Ну поспите напоследок, а я пойду себе гнездо поищу, разворачиваюсь, делаю шаг и вляпываюсь в свежее гуано.

– Мать, мать, мать, ну держитесь засранцы. – костеря сквозь зубы завтрашних покойников, пытаюсь вытереть о каменную мелочь пострадавший трекинг.

Устраиваюсь за группой валунов на склоне, мне оттуда, да сверху, весь их скудный лагерь виден как на ладони. Спать все равно не буду, уже привыкла по ночам бдеть, да еще и запах достает. К утру мне уже хочется не просто их поубивать, а с особым садизмом. Когда первый грабитель выползает из моей палатки, солнце уже освещает ровную, убранную сотней рук площадку стоянки. Я к этому времени уже измаялась, два раза бегала отлить и проголодалась, пока жила на Жасыл-Коле, привыкла питаться регулярно утром и вечером. Второго расталкивает первый, видимо ему обидно было бодрствовать в одиночку. А вот третьего так и не появляется. Либо его нет как явления, либо это шишка, которого будить себе дороже. Плохо, лошадок-то три, что же делать. Решаю ждать либо до завтрака, либо до сборов, так или иначе, если кто-то еще есть – он вылезет. Пока я размышляю над тактикой и стратегией, первый вор, активист он что ли, пошел покакать на то место, где мне подфартило вляпаться. Увидев следы моего активного пребывания, похоже скумекал что-то и принялся кричать.

– Талгат, Талга, кель агой.

Второй неторопливо потрусил к зовущему, а я, выскочив из-за своиз козырных каменюк поскакала к ним поближе, потому как мне их закрывали валуны, щедро рассыпанные вокруг этой сральни. Сдвинув автомат за спину, вытягиваю пистолет из кобуры, не знаю почему, но я уверена что так будет удобнее, и чувство это какое-то звериное, идет из кишок. Перемещаюсь я короткими перебежками от, валуна к валуну. Понятия не имею что у них есть стреляющего, да и вообще, чем позднее обнаружу себя, тем лучше. Когда я скрываюсь за предпоследним валуном от туалета, оттуда с озабоченным видом выходят номера первый и второй. Целюсь, в крови бурлит адреналин, рисую круг с перекрестием на груди дальнего, в ближнего точно не промахнусь, идут они в мою сторону. Руку толкает выстрел, замечаю красный мак попадания, цель валится вперед, перевожу на второго. Тот успевает удивленно развернуться, стреляю в спину.

Подойдя, смотрю на неподвижные фигуру, на лице того, который лежит ничком – удивление. Делаю два контрольных выстрела. Это сейчас основа ТБ. А теперь бегом в лагерь, беспокоит меня третья лошадь, ох как беспокоит. Так и есть, в тот момент когда я залетаю на стоянку на полном скаку, из палатки вылезает третий, грузный, лысоватый киргиз с куцой, как водится у азиатов, бороденкой.

– Карындас, апта, апта, все отдам, не убивай – в глазах его плещется страх.

Мне становится противно, я качаю дулом автомата слегка направо и к исходной позиции, подстегивая братишку двигаться пошустрее. Тот, вняв призыву, выкатывается из палатки и встает поодаль, куда указал товарищ Маузер, то есть Калашников. Потом я смотрю в его бегающие глазки, и мучительно думаю, что же мне с ним делать, убивать это недоразумение уже не хочется, но логика говорит: надо.

Мы стоим так минут пять, и все это время на лице киргиза написана надежда, ведь я все лишь хрупкая девушка. И тут меня берет злость. Видимо он внимательно смотрит мне в глаза, потому что перемену настроения улавливает сразу, дергается и получает пулю в пузо. Второй выстрел в голову произвожу уже из милосердия. Мизерикор.

Сажусь где стояла, адреналин схлынул, и меня трясет. Я бы, наверное, закурила, если бы было что, как-то момент к этому располагает. Слегка успокоившись иду к речке – умываться. Ледниковая вода здорово бодрит и уносит постадреналиновую дрожь. Вернувшись на стоянку, принимаюсь копаться в чужих и своих вещах. Спальник за ночь провонял крепким духом кочевника, кислый запах немытого тела и баранов, с палаткой же все ок. К полученным бонусам можно отнести твердую как камень курагу, котелок повместительней моего, начатую пачку соли, черный перец, полторы лепешки и, конечно, лошадей. Ну и там по мелочи, седла, камчи, квадратный кусок грубо скатанного войлока, три самодельных ножа, по одному с рыла, алюминиевые ложки, затасканная одежда, маленькая бутылочка с бараньим жиром.

Из лошадей благосклонной ко мне оказалась одна низенька пегая коняшка, две другие опасливо отбегали, хоть и держались неподалеку. На нее я нагрузила весь свой скарб с бонусами и отправилась восвояси. Дичившиеся меня лошади, тем не менее, стабильно держаться следом. До Жасыл-Коля добираюсь когда солнце стоит в зените. Стелю каремат и падаю на него без сил. Просыпаюсь от холода и голода, тучи мглою небо кроют, а не ела я уже больше суток.

Лошади успели уйти достаточно далеко, несмотря на то что пегая стреножена, терять столь удобный потенциальный транспорт не хотелось, вот и завязала смирной лошадке передние ноги, а вот две другие – проблема, ситуация как у Крылова, видит око, да зуб неймет.

– И что же с вами делать? – вопрошаю четвероногую скотину.

Вопрос актуальный. Лошадь это не только транспорт, но и за сто кило полезного диетического мяса. Правда как ЭТО забивать у меня нет ни малейшего представления, тем более потом ведь и разделывать придется и заготавливать. Ладно, подумаю об этом завтра, а сегодня, а сегодня надо пожрать и разделать несчастного сурка.

Сурок дожидается меня заваленный крупными камнями. Разделываю его влет, запах сырого мяса кружит голову. Пока мясо варится, жую пол трофейной лепешки. Подсохший, кисловатый хлеб кажется вкуснейшей едой в мире. Сегодня у меня праздник, есть хлеб, есть курага на десерт, начинаю мечтать о том чтобы у меня появилась мука. Эх, вот будет жизнь… Стоп, обрываю сама себя, где ты видишь жизнь, разве это жизнь! А что такое жизнь? А жила я раньше или это было то же самое, только в рамке покрасивше? Ответа у меня нет, зато настроение резко портится.

Пегую возвращаю поближе к вновь поставленной палатке. За ночь не должна далеко убрести. Прибираюсь на площадке перед палаткой, сурка в полиэтилен и под камни, вещи киргизов в кучу рядом с палаткой, рюкзак с карематом и спальником в палатку, оружие туда же, обглоданные кости в горсть и метров за шестьдесят, за большой валун. Сама вслед за добром в палатку. Скидываю трекинги и пояс с кобурой, вытягиваюсь на коврике – сна ни в одном глазу, были бы фонарик, бумага и карандаш, порисовала бы, а так, можно только самоедством заниматься. Что я успешно и делаю, пока под утро не забываюсь тяжелым сном.

Будит меня лошадиная болтовня, кто-то из осторожных коняшек вопрошает о чем-то пегую, а та отвечает. Ну вот, напомнили, сегодня займусь вами. Умывшись ледяной водицей озера, градусов пять не больше, доедаю вчерашнего сурка с лепешкой и, развесив вялиться мясо многострадального сурка, иду налаживать отношения с живностью. Поймав за уздечку пегую глажу ее по послушной морде и угощаю кусочком лепешки с солью. Пусть потом расскажет какая я щедрая.

– Нарекаю тебя Фанта! – торжественно провозглашаю я, лошадь косит на меня черным влажным глазом.

– А теперь внимание, впервые на арене, попытка оседлать сноровистую киргизкую лошадь производится неопытным наездником – бормочу себе под нос.

Набираюсь смелости, берусь за ремень подпруги и, поняв как он затягивается, накидываю снарягу на лошадь и бью Фанту кулаком в брюхо. Пока кобылка, обалдевшая от такого обращения, не опомнилась, затягиваю ремень. С лошадьми я на Вы, но в голове крутится рассказ Каира, про то как лошади надувают брюхо, чтобы подпруга им сильно не давила, поэтому их надобно простимулировать брюхо сдувать.

Как-то, когда Каир работал в Хан-Тенгри, водили они конные группы буржуйских туристов. Однажды с утра он недостаточно хорошо затянул подпругу своего транспорта, к вечеру, когда лошадь слегка похудела, недалеко от лагеря, подпруга начала съезжать и Каир вместе с ней. Выпал из седла он неудачно, нога застряла в стремени, дальнейший путь проделал волоком по камням, подпинываемый изредка копытами. Попытка бравой техасской бабушки остановить дурную киргизкую лошадь к добру не привела, лошадь продолжила свой путь, а бабка вылетела как на катапульте из седла.

Ставлю ногу в стремя, берусь за луку седла, представляя что это просто скала такая, толкаюсь нижней ногой и, плавно перенеся импульс, выпрямляюсь и перекидываю ногу через седло. На лошади я каталась пару раз за всю жизнь, один раз на Иссык-Куле брала напрокат у пьяного киргиза, а второй раз Великанов катал меня в районе соколятника, там у него друзья работают, работали. Эксперимент по объезживанию Фанты проходит удачно, кобылка покладистая и понятливая, только ленивая, стоит только перестать попинывать ее в бока пятками – сразу же останавливается и начинает трапезничать.

Теперь, когда у меня есть более скоростные ноги чем собственные, пытаюсь догнать двух недотрог. Но те, похоже, не воспринимают всадника за недруга, поэтому подъехать удается достаточно близко, чтобы ухватить узду статного, непохожего на приземистых киргизких лошадок коня, гнедого с белой мордой. Конь протестующее ржет, но идет куда ведут. А веду я его к палатке, где, спешившись, угощаю и его лепешкой с солью. Угощение ему нравиться, собрав все до последней крошки мягкими, влажными губами, он просит добавки. Такая же гнедая кобыла, но приземистая и без отметин, подходит сама и, оттолкнув Фанту, призывно тыкает в меня мордой. Ага, угощение они понимают. Скармливаю и ей кусок лепешки.

– Ты будешь Колой, а ты, раз пошла такая пьянка, будешь Спрайтом – обращаюсь к ним.

За день я умудрилась стереть себе ноги и седалище до крови, зато лошади от меня совершенно перестали шарахаться, да и сама освоилась с управлением. На ужин меня ждет сурочий суп без лепешки, ее съели четвероногие друзья. Заснуть удается не сразу, болит все, абсолютно, особенно, то место на котором сидят. Всю ночь я скачу на Спрайте по горам. Просыпаюсь с таким чувством будто и впрямь скакала. День хожу нараскоряк, о том чтобы сесть верхом даже не думаю. Зато много думаю про то как жить и что делать. Три лошади это для меня чересчур, одной попой на три седла не усядешься, забивать их и сложно и рука уже не поднимется. Зато нужны соль, спички, одежда, мука, патроны и еще куча всего. И зимой в палатке не очень-то и наживешься. О том чтобы пойти, попроситься в какое-нибудь поселение мысли даже и не возникает.

Пока я размышляю, Спрайт строит своих, похоже, жен. Бегают они без своей лошадиной амуниции, весело им, вон, какие догонялки устраивают. Завтра устрою вам прогулку по ущелью, а сегодня – уборка. Бреду к разрушенной коптильне и, кряхтя, как последняя старушка, восстанавливаю порушенное хозяйство. Затем отправляюсь вверх по склону, искать место для схрона, таскать на себе все свое как-то кисло, а быть ограбленной еще горше.

Место находится в двухстах метрах от лагеря, каменистое и неудобное для перемещения на чем либо, хоть на своих двоих, хоть на чужих четырех. Принимаюсь раскидывать камни, мне нужна небольшая, укрытая от дождя и взглядов пещерка. Через полчаса ковыряния тайник готов. Тащу туда все лишнее, то есть то, что не понадобится в ближайшее время. Кусман войлока оставляю, его и не утрамбуешь в самодельную пещерку, и промокнет он, как ни крути, да и валяться перед палаткой на нем удобно. Зато притариваю больше половины мяса, киргизкие ножи, излишки посуды, еще кой какую мелочь. Что делать с дополнительными седлами пока ума не приложу, прятать – громоздкие, пользовать – мне одного хватает. Ладно, утро вечера мудренее, подумаю об этом завтра.

Всю неделю, все семь дней объезжаю Спрайта. Этот конь нравится мне все больше и больше. Умница, я собак таких редко встречала, разве что арифметические действия в уме не производит, добрый, немного хулиганистый, зато как ласку любит, хлебом не корми, только бочину да морду почеши. С Колой особенно не связываюсь, норов у нее немного подленький, а Фанта совершенно флегматичная скотина, по сравнению со Спрайтом лошадиный узбек, если есть возможность не работать – не работает, такое ощущение что ей даже пастись в лом, пока не объесть все вокруг себя дальше не двигается.

Пока я возилась с лошадками, как-то незаметно для меня повылазила всякая разная трава. Особо меня порадовали нежные листочки щавеля, мелковатые правда, но какое-то разнообразие рациона. Еще чуть-чуть подождать и вылезут стрелки ко-кхо, горной колючки, стебель которой можно очищать от коры на манер банана и есть пресноватую сердцевинку.

Погода начинает устанавливаться, похоже уже лето. Утра все стабильно ясные, до обеда ни облачка, зато после, нагретые солнцем ледники испаряют столько влаги, что все снежные вершинки стоят в густой пене облаков. Под вечер также стабильно все это хозяйство проливается наземь, и после захода солнца – ясное розовое небо. За это время я два раза ходила на охоту. Так, средненько, такой удачливой охоты как в первый раз уже не получалось, стоило прибить сурка не в голову, как тот спустя пару минут оживал, приходилось добивать, тратя драгоценные патроны.

– Ай как нэхорошо, ай как плёхо – разговариваю сама с собой, глядя на оставшиеся патроны к сайге. Патронов еще хватит. Где-то три раза поохотиться, а потом. Ктож знал с какой скоростью они расходуются. А потом… Ну не из пистолета ж сурков стрелять, про автомат даже и не заикаюсь. Нда, ситуация, надо спускаться и искать живых, вряд ли зомби со мной патронами поделятся. Через Бозтери можно только пехом и то там снега по пояс будет. Через Аксу, как то неохота, мало ли, упрусь в родственников покойных киргизов. О! Точно, через Кок-Айрык, выйду как раз к Чолпон-Ате, если там есть живые, обязательно будет базар. Там и новости узнаю и куплю ништяков. Решено. Поеду в Чолпон-Ату, посмотрю, если все будет путем, приведу Колу на продажу, она мне никуда не уперлась, хорошо хоть на кличку стала откликаться.

За все то время, пока я здесь обитаю мне встретились только те трое киргизов. Поэтому на свой страх и риск стреноживаю кобыл, вести все свое богатство туда где возможны или бандиты, или зомбаки мне совершенно не улыбается, а в Спрайте я уже уверена, что он не подведет, и отчаливаю вниз по ущелью, по левой стороне.

Спрайт прирожденный альпинист, по узкой тропинке, к тому же порядком заросшей, идет уверенно и аккуратно. Пока не спустимся пониже, там в долинке можно и поскакать, по левому берегу каменюк не наблюдается, скорость как у пешехода. Через речку текущую с ледника Аксу, наверняка одноименную, перебираюсь поджав ноги, воды – коню под брюхо. Дальше тропинка выполаживается и исчезает в зелено-голубых волнах травы. Пускаю Спрайта вскачь, я улюлюкаю, ему, похоже, тоже нравится.

Этаким индейским манером добираемся до размытой дороги. Дорога через Кок-Айрык была инициативой Киргизкой стороны, казахами не поддержанной. Те довели дорогу до Озерного, а дальше дело заглохло. Достаточно было пару раз размыть дорогу ниже Большого паводками, как всяческая туристская миграция по этой дороге прекратилась, а там и киргизы плюнули на это дело. Но для горной лошади это целый проспект.

Вот и Иссык-Куль. Дорога упирается в пустынную трассу. До Чолпон-Аты добираемся часам к пяти, проехав не разрушенный, но совершенно пустой поселочек. К моему большому удивлению, я хоть и надеялась, но не рассчитывала на такую удачу, городок жив, обнесен забором и полон активности. Въезд с КПП обнаруживается на трассе, что логично. На воротах сидят два молодца: киргиз и вроде бы кореец.

– Ни фига себе! – оживляется узкоглазыйпри виде нас с Спрайтом, видок у меня и вправду тот еще, обрезанные ножом волосы торчат во все стороны, правая рука придерживает калаш, одежка уже порядком подъизношена, а Спрайт сам по себе – зрелище, и уже более учтиво, но предварительно наставив дуло какой-то пищали, мне

– кайрымдуу кеч[10].

– Добрый, коли не шутишь – отвечаю ему. Спрайт подо мной нетерпеливо переступает.

– Салам, кыз джигит – лыбится киргиз, ему я ничего не говорю, во-первых по-киргизки не говорю, во-вторых зенки у него больно масляные.

– Как живете – спрашиваю первого.

– Да ничего, живем пока – расплывчато отвечает тот.

Киргиз, видно, в русском ни бельмес, поэтому от разговора воздерживается.

-А как торговля, наличествует? – продолжаю интересоваться я.

– А как же, базар еще работает.

– Пропустишь, на базар?

– Пять патронов и хоть на базар, хоть в магазин, хоть в пансионат – заявляет мне это узкоглазое чудо.

– Что! Целых пять патронов!

У меня нет слов, одни междометия. Продышавшись продолжаю:

– А тем у кого с патронами совсем туго?

– Ну можно кило картошки или мяса.

– Картошка по одной цене с мясом?

– Вот именно!

– Ну вы и жуки – качаю головой – а скидки есть?

– Ну… Для такой бравой джигитки, так и быть, четыре патрона.

Мы отчаянно торгуемся и меня впускают за три патрона от калаша. Выяснив, где находится базар, попутно узнаю что мой собеседник кореец, их тут целая диаспора оборона городка частично под корейским патронташем, зовут его Сергей Цхе, вечером он свободен, цены на рынке стабильные, опять же не без корейского вмешательства, а акима утопили в озере, туда ему и дорог и сейчас в городе власть у комендатуры и еще куча ценных и не очень сведений.

Так много я давно уже ни с кем не разговаривала, поэтому вырвавшись из цепких цхеевских лап, с облегчением вздыхаю и иду на базар. Город меня оглушает, спешившись и ведя под уздцы Спрайта, верчу головой, разглядывая оживленное кипешение. Народ ходит достаточно пестрый, процентов семьдесят всех встреченных – киргизы, есть и русские, у многих оружие, в основном пистолеты, ну и правильно, кто по городу будет с ружьем ходит, неудобно. На меня с моим автоматом, закинутым за спину, посматривают, от чего мне становиться еще более неуютно.

Несмотря на вечернее время, базар кипит как котел на огне. Половина рядов пуста, но и оставшегося хватает за глаза. Походив и присмотревшись понимаю, у базара есть три основных части: пищевая, шмоточная и оружейная, чего раньше сроду не было. Для меня это выглядит несколько непривычно. Никогда не видела чтобы оружие, тем более нарезное продавали вот так запросто. Но киргизы, похоже, быстро освоились с новой ситуацией, а может и не только киргизы. У входа на базар стоит тандыр, от него разносится умопомрачительный хлебный запах. Не выдерживаю и меняю один из самодельных ножей на стопку еще теплых лепешек. Тут же, не отходя от кассы, рву зубами ароматный кругляш, осмотр продолжаю с набитым ртом.

Послонявшись по базару, наблюдая как постепенно сворачивается торговля, подхожу к дедку, торговавшему медом.

– Здравствуйте, ага.

– Саламдашуу, кызым.[11]

– Не подскажете, уважаемый, где и как здесь можно кобылу продать? – задаю приведший меня сюда вопрос.

– Ты, кыз, зайди вон, в тот домик – ага тыкает коричневым пальцем в сторону беленого домика, притулившегося к базару. Его русский на удивление неплох.

– Там администрация, получишь разрешение, оставишь залог, потом, после продажи отдашь им десять процентов, а если хочешь постоянно торговать, тогда надо место арендовать. Только Администрация уже не работает, только охрана. Приходи завтра, часов в одиннадцать.

– А какой здесь эквивалент?

– Не айтуусы? – не понимает меня дед.

– Деньги, акша, за что покупают?

– Аааа, так это, талоны есть, можно просто патронами, один талон как один патрон.

– А разница есть, ружейные, пистолетные или автоматные? – продолжаю пытать деда.

– Нет, кызым, разницы, у всех по разному, кому такие, кому другие, все в ходу.

– Ага, а Вы с мертвецами часто сталкиваетесь?

– Ойпырмай! Кудай сактайсы! Видел я, подходили как то к дому, как волнения были, да сын, храни его Аллах, застрелил. У нас тут достаточно спокойно, мы вначале телевизор смотрели, ой бой, какие дела, во всем мире страх такой, потом пришел Цай, кореец, значит, говорит власть нужна, военные нужны. Выбрали Манаса Кулыбекова, он в Афгане воевал, так сразу порядок навел, акима с прихвостнями выкинул, народ то немного побузил, акима с помощником его насмерть убили, потом в море[12] кинули, остальных побили, да и отпустили.

Ага театрально взмахивает руками, хватается за голову, гладит куцую бороденку, театр одного актера.

– Ой, бывает, ходят, за забором ходят, в городе то почти нету, только с неделю назад жастар выпили нехорошей водки, ой, все поумерли, ходили потом, их милиция постреляла.

– Рахмет, ага, мен кеттiк – раскланиваюсь с ним и ретируюсь, очередное словоизвержение едва не стоит мне выдержки. Спешно возвращаюсь обратно к КПП и, махнув рукой Сергею, выбираюсь на волю. Солнце уже зашло, но еще часа три у меня точно есть.

Ногу в стремя – себя в седло. Легонько пришпориваю Спрайта, это я так называю пришпорить, на самом деле просто слегка стукаю пятками в бока, тот срывается с места, ему самому хочется поскорее очутиться подальше. Сумерки застают нас в альпийской зоне. Здесь сплошные пастбища, куча козьих тропинок, попадается бараний помет. Нахожу подходящий арчовник, буду спать в нем, палатка сейчас покоится в тайнике на Жасыл-Коле, расседлываю Спрайта. Ужинаю лепешкой с копченой сурчатиной, запиваю водой из пластиковой бутылки. Жечь костер совершенно не хочется. По-хорошему, надо было остаться в городе и разузнать побольше, опять же договориться с администрацией, но мочи находиться среди людей не было. Особенно таких говорливых.

Ночью меня будит привычный кошмар: я хожу по какому-то запутанному лабиринту, а за мной ходит мертвец и поскуливает. Когда сердце перестает частить, осознаю что скулеж не прекращается. Аккуратно расстегиваю отсыревший спальник, вытаскиваю пистолет, сегодня я спала не раздеваясь и не снимая кобуры, неудобно, но как-то боязно было спать безоружной, и босиком иду на звук, к которому прибавляется гнилостный запах, что меня серьезно напрягает. На темной траве белеет какое-то пятно, оно и скулит.

Подойдя поближе, понимаю, что это собака, похоже большая, но что-то с ней не так, пес дышит тяжело, и временами жалобно скулит. Присаживаюсь в метре от него или нее, при свете половинки луны определить половую принадлежность как-то затруднительно.

– И что с тобой делать, болезный?

Псина молчит, только слегка поднимает голову и опять роняет наземь. Иду, обуваю трекинги, роюсь в вещах и, найдя миску и воду, возвращаюсь к собаке. Ставлю рядом миску, наливаю туда воды и подталкиваю скотинке. Собакевич оживляется, тянет носом и с человеческим вздохом, опустив морду в миску, принимается шумно лакать. До утра спаиваю ему всю воду, есть собакин отказывается. Когда рассветает, глазам открывается жалкое, душераздирающее зрелище: худющий алабай, шерсть свалялась грязными сосульками, а на бочине конкретная такая рана и в ней копошатся белесые личинки[13]. Фу какая мерзость. Но собачку жалко. Вытаскиваю пистолет, направляю в голову, а вот выстрелить не могу – алабай смотрит с какой-то покорной безысходностью.

– Да и шут с тобой – говорю ему.

Весь день пою скотину водой, под вечер собака оживает, когда я подхожу, поднимает голову и вяло машет длинным обрубком. Зато я переживаю, как там мои стреноженные лошадки? Утром псина изволит откушать предложенного ей копченого сурка, после чего засыпает. А я решаю для себя, как бы мне и рыбку съесть и на елку залезть, бросать животину жалко, но свои проблемы тоже надо решать. Стоит только мне собраться и сделать несколько шагов, как алабай подрывается и на нетвердых лапах пытается следовать за мной.

– Ну чего же ты ко мне привязался – говорю ему – мне что прикажешь делать?

Смотрит на меня преданными глазами, помахивает обрубком.

– Аааа, не смотри так, остаюсь, вот если у меня лошадей уведут, продам тебя вместо Колы.

Это, конечно, шутка юмора такая, ну кто у меня купит это облезлое чудо? Приходиться терять еще одни сутки, но алабай удивительно быстро поправляется, поэтому через почти трое суток все-таки трогаюсь в путь тихим шагом. Пес, уже выяснено что это он, тащится следом. Путь который в один конец занял у меня день, в обратную сторону растянулся на пять дней, причем пришлось опять охотиться на сурка. Собакину привалило щастье в виде горки требухи и костей. Теперь он точно от меня не отстанет.

Когда подхожу поближе к плотине, сердце сжимает нехорошим предчувствием, в верховье долины пасется небольшая отара, даже отарка, штук пятнадцать баранов. Чабана я не вижу, равно как чабанских псов, но какое-то подобие лагеря присутствует. Пускаю Спрайта вскачь, к своему озеру. Добравшись, вздыхаю с облегчением, Спрайт призывно ржет, и мои кобылки вторят ему со склонов. Спешившись, наблюдаю трогательную картину воссоединения семьи, лошади опускают друг дружке головы на спины, трутся щеками, нежно всхрапывают. Пока я любуюсь идиллией, нас догоняет алабай, бока ходят как мехи, изо рта капает слюна. Увидев что мы далеко не убежали, а все здесь, облегченно падает на землю, бросив на меня укоризненный взгляд.

Надо бы ему имечко дать, как-никак уже член нашей маленькой стаи, ну, или табуна, короче обсчества.

– Иди сюда – зову пса – будешь ммм… кем же ты будешь?

Вопросительный взгляд, мол, горшком не обзовешь?

– Будешь Йодой!

Алабай соглашается, махнув для порядка пару раз остатком хвоста. Вообще псина породистая, и уши купированы, да и росточек нехилый, просто болел долго, а так белый и пушистый. Пакость на ране он уже вылизал, там теперь просто плотная коричневая корка, которая сейчас потрескалась от бега и сочится сукровицей.

Утром, весьма поздним, меня будит жара, солнце нагрело палатку, воздух в ней стал густым и тяжелым. Выползаю на улицу, эх, ляпота, лошадки играют, Йода преданно лежит неподалеку от палатки. Надо бы пойти, посмотреть, что там за гости приблудились.

Позавтракав, спускаюсь к Чонг-Кемину, выяснять обстановку. Подъезжаю к стоянке, там перед остывшим кострищем сидит личность. Здороваюсь, начинаю общаться. Выясняется что это казах, но хорошо говорит по-русски, зовут его Аскар. Приглашает меня на чай, отказываюсь, но он так настойчиво упрашивает, что я, махнув рукой, соглашаюсь. Пока чабан налаживает костерок, пока кипятит воду, выслушиваю его историю.

– Я сам, пока молодой был на стройке работал, денег у меня много водилось, а что семьи нет, жил с родителями, дадут зарплату, так я в кабак пойду, гулял пока все деньги не кончаться, потом еще занимал. А потом стройка кончилась, меня уже никуда не берут, таких как я знаешь сколь было? Денег нет, а долги есть, дочка родилась, ей сейчас уже два годика. Стал на галанте своем пассажиров возить, стукнул лексуса, пришлось продавать галанта.

Я киваю как болванчик, хочется сказать ему, а какого ты все поспускал в кабаках, но продолжаю вежливо кивать.

– Устроил меня один знакомый в чабаны, в окрестностях Жамбыла скот пасти, пришлось жену с дочкой оставить, всю зиму почитай баранов пас – Аскар смахивает скупую мужскую слезу

– большое стадо, нас несколько бакташылар[14] было, а тут как случилось все, менiн жолдастар[15] подцепили заразу эту, я вижу – дело плохо, сам ушел и хозяйских баранов сколько смог на жайлау погнал. Как потеплело выше перекочевал. Так и живу, спускаться страшно. Ой как же там моя кровиночка – чабан уже размазывает сопли по усам.

Мне становится противно, не мужик, а тряпка.

– Мне пора – вскакиваю на Спрайта и, без долгих разсусоливаний, мотаю к себе на фазенду. Привалило, блин, щастья, что же мне с этим соседом делать то?

Весь день меня не оставляет противное ощущение несвободы. Злюсь на себя, какой-то левый чабан и вот, уже даже за хлебом, то есть за сурком не сходишь. Как-то неохота вернувшись с охоты, лицезреть очередное ограбление себя любимой. Елки палки! И ведь придется мотать с насиженного места, а как не хочется-то.

«А может не надо мотать» – возникает в голове мыслишка – «нет человека – нет проблемы»

– Бррр! – трясу головой, взбрело же в голову!

Чтобы не искушать себя криминальными желаниями, принимаюсь паковать лагерь. Седлаю коняшек, На Спрайте поеду, Фанта пущай везет все моё, а Колу, чтобы не расслаблялась, да и седло удобнее на лошади везти, чем в сумке. Пока пакуюсь, размышляю куда бы двинуть, где б обосноваться, чтобы никакая сволочь не мешала.

«Чем ниже по ущелью, тем больше вероятность встретиться с людьми или даже нежитью»

«Через Озерный… нет, только не туда» – меня аж передергивает.

«А может попробовать через Туристов в Левый Талгар?» – спрашиваю себя и тут же отрицательно машу головой – «Не, сомневаюсь что лошадки пройдут, человек и собака точно, а насчет лошадей – маловероятно».

«Григорьевское сильно заселено, там киргизов всегда масса была, еще бы, такое замечательное ущелье и выходит прямо к Иссык-Кулю. А ежели через Григорьевкое в Жангырык?» – продолжаю рассуждать я.

«Нее, нафик, нафик мне эта мексиканская пустыня сдалась». Пустыня, это не потому что там жарко или сухо, а потому что все ущелье, от самого начала зеленки заросла буйными, на манер кактусов, непроходимыми колючками. Кусты, доходящие до плеч, с мелкими листьями, как у акации, но каждый листик, каждая веточка дублируется длинным тонким шипом. На основных стволах шипы длиной в палец.

Так и не определившись с местом новой дислокации решаю пообедать. Практически все вещи уже ожидают меня в симпатичной аккуратной кучке. Не собраны только актуальная посуда, кус войлока, ну и оружие. На автомате запаливаю костерок, подогреваю варево, оставшееся с утра, завариваю чай из чабреца и зизифоры, которые набрала по дороге из Чолпон-Аты. Продолжаю вяло размышлять, куда бы бедной мне податься, прихлебываю супчик, заедая подсохшей, но ужасно вкусной лепешкой. В этот момент, ломая мне весь кайф от сего чревоугодия, возникает на валу фигурка чабана, бодро и целенаправленно чапающая в мою сторону.

Плюхается рядом, на войлочную подстилку, как буд-то так и надо.

– Салем, карындас.[16]

– Салем, салем – скривившись отвечаю ему, продолжая прихлебывать суп.

– Урттайсынба?[17] – протягивает мне пластиковую бутылку из под какого-то напитка. В сосуде плещется прозрачная жидкость, из горлышко противно бьет в нос водярой.

Я понимаю, что этот гад уже хорошо поддал. Удивляет меня, правда, одна вещь, если он любитель залить за воротник, то сколько же выпивки надо было носить с собой, чтобы хватило на время его скитаний, а если не носил, где берет? Любопытство кошку погубило, не удержавшись спрашиваю:

– Где взял?

– Я, сiнiлiм, арак как лекарство ношу с собой. Не пил, вот, все это время. А тут, смотрю, соседка, такая красивая кызым – подмигивает пастух.

– Я не пью – отодвигаюсь на край кошмы.

– Да ладно тебе, иногда можно, я ведь тоже не пью.

Не, верным решением было мотать сегодня же, соседушка прилипчив как банный лист и, как все колхозники, не чувствует, что противен собеседнику. В быстром темпе работаю ложкой, выкидывать еду физически не получается, синдром ленинградца, а то бы вылила, да уехала. Пока я дохлебываю обед, прилипала о чем-то распространяется на казак тiлi. С казахским у меня не очень, понимать – понимаю, но только когда напрягаюсь, а тут можно просто пропускать журчащую речь мимо ушей.

– Сенiм сулулыгына суйсынып турмын[18] – рука с грязными, нестриженными ногтями ложится мне на колено.

Мои ногти не лучше, но от переполнившего меня омерзения рассуждалка отказывает напрочь. Ненависть жаркой волной ударяет в голову. Вскакиваю и стреляю в живот колхознику из неведомо каким образом оказавшегося в руке пистолета. Тот валится навзничь.

– Пить вредно, от этого садится печень – еще один выстрел в правое подреберье.

– И мозги высыхают – выстрел в голову.

Та брызжет на кошму. Жмурюсь, снова открываю глаза, пелена, застилавшая их до этого начинает таять. Наклоняюсь, дотрагиваюсь левой рукой до серо красной массы и, с удивлением, смотрю на окрасившиеся красным пальцы. От пяток вверх бежит холодок.

Я. Только что. Убила. Человека. Просто так.

Просто потому что он был пьян и вызывал неприязнь.

Хотя, с головой хватило бы прострелить ему руку или ногу или пнуть по фейсу, у него состояние было уже не стоячее.

На нетвердых ногах отхожу к ближайшему камню, сажусь, пистолет кладу рядом. В кого я превратилась? На кошме лежит то, что было только что живым и пьяненьким пастухом.

Нет, это не первый убитый мной, но до этого, по крайней мере, были веские причины. Убить, чтобы остаться в живых. Отомстить.

Мне становиться холодно, холод ползет по спине, растекается по рукам и ногам, проникает в голову, выстуживая мысли, голова становиться пустой и звонкой. Прячу озябшие ладони подмышки. Куполом раскинулось равнодушное ко мне небо. Над горами, над долиной и надо мной плывут облака. Смотрю вверх. Кто я, что я? Я крохотная точка на теле Земли, былинка, обдуваемая потоками воздуха, тростник, который не умеет думать.

Просидев в некоторой прострации с полчаса одергиваю себя вслух:

– Ну! Чего разнылась – сухой и жалкий голос не вселяет уверенности.

– Давай, приберись тут, все равно уже никуда не поедешь.

Закатываю рукава, пачкать одежду нет ни малейшего желания, брезгливо морщась, перекатываю тело на середину кошмы. Хватаюсь за углы и пытаюсь волочь его в сторону истока Чонг-Кемина. Оттащив мертвеца метров на пятьдесят, и хватило же упорства, валюсь на траву. Дыхалка сбилась, пальцы сводит, пот ручьем бежит за пазуху.

– Чтоб тебе ни дна ни покрышки! – шепчу трупу – Угораздило же тебя свалиться мне на голову, даже мертвый умудряешься досаждать.

Звонкое лошадиное ржание наводит меня на мыслю.

– О! – хлопаю себя по лбу – идея!

Выудив из переметной сумы кусок веревки, иду к грузу двести. Одним концом вяжу ноги трупа, а второй к стремени Фанты. Подходить к мертвецу Спрайт категорически отказался. Дальше дело идет споро, Фанта, понукаемая мной, тащится с покорным безразличием вверх, труп волочится, я регулирую процесс. Вниз дело идет так споро, что мне приходится его тормозить. Добравшись к истоку и отвязав веревку (она еще прыгодица) сталкиваю тело чабана в бурные воды. Жадная река подхватывает его и, кувыркая как куклу, споро уносит вдаль.

Иду обратно, надо опять разбивать лагерь, прятать то что надо спрятать, расседлывать непарнокопытных и прочее-прочее, а потом спать.

Отарку я забрала себе, чего добру пропадать. Теперь у меня приличный зверинец, лошадки, барашки, собачка. Кстати, о собаках, Йода оказался просто находкой для пастуха. Настоящий овчарк. Как обращаться с баранами я представления не имела, чего не скажешь про алабая. Псина лихо согнал разбредшихся овчей в кучку, после чего прибежал ко мне с докладом и гордым видом.

Теперь мы медленно путешествуем давешним маршрутом, небыстрым темпом. Быть директором зоопарка мне не улыбается, слишком уж забот много, поэтому я решила продать большую часть живности, оставив себе пару – Спрайт с Фантой и, разумеется, Йоду. Собакин старается во всем угодить мне, слух и нюх у него получше моих будут, а как он с копытными обращается, это видеть надо. Я бы в глаз плюнула тому кто такую собаку бросил.

Под перевалом нас застает непогода. Бараны жмутся друг к дружке, лошадки грустят неподалеку от палатки, в которой сижу я, а в гостях у меня алабаище. Пахнет мокрой псиной, зато вдвоем и теплее и веселее. Только еда быстро заканчивается, жрет он, мама не горюй. В палатке с нами ночуют вещи и дрова, не улыбается мне с утра устраивать пляски с тамтамами вокруг сырого топлива. Завтра устроим дневку, пойду охотиться, а Йоду оставлю за главного. Интересно, какое сегодня число? Надо же, была в Чолпон-Ате и не поинтересовалась, как-то из головы вылетело.

Погода в горах летом переменчива как капризная барышня, за день может несколько раз напечь голову и промочить дождем, а то и побить градом. Слава Богу, в этот раз град был мелкий, как горошек, а то бы побило мне мой зверинец. Как то, в той еще жизни, пришлось прятаться в елках от града размером со сливу, синяков и шишек огребли пока добежали. Зато утро, пронзительно ясное, звонкое, встречает меня теплым солнышком. Листья всяческой растительности похожи на бархатные подушки, на которых драгоценными камнями радужно сверкают, преломляя лучи крупные капли то ли росы, то ли дождя.

Сурчачий свист слышен как будто совсем недалеко. Здорово, за завтраком далеко ходить не надо. Назначив Йоду смотрителем зоопарка, и строго настрого наказав сторожить, ухожу по напитанной влагой траве на ближайший склон. Привычно проверяю направление ветра, стелю каремат, как замечательно что эта штука непромокаемая, и укладываюсь ждать когда вылезут осторожные грызуны, попрятавшиеся по домам при моем приближении.

Вернувшись назад с толстенькой тушкой переодеваюсь, штаны совершенно промокли. Завтракаем с собакиным, он внутренностями и костями, а я, нагрев в костре плоский, широкий камень, старательно вымытый непогодой, то ли печеной, то ли жареной сурчатиной, запивая ароматным чаем из мятных трав.

К вечеру доходим до полей, нонче заросших сорной травой и какого-то саманного, покосившегося сарая. Вдали, опоясанная тополями, уже виднеется нитка трассы. Небо прозрачно чистое, без какого-либо намека на облачность, честным, ясным оком заходящего солнца обещает хорошую погоду на ночь и на следующий день. Устраиваюсь на ночевку. Барашки после марш броска разбредаются по полю – ужинать. Освобождаю лошадок от груза и снаряги и отпускаю их тоже – пастись. Далее по штатному расписанию, готовка, ужин, спать, проснуться с бьющимся сердцем и мокрой спиной и бдеть пока не сморит.

Просыпаюсь как-то достаточно рано, обычно сплю пока палатку не напечет, рывком, как от пинка. Ощущения какие-то поганые. Живность моя беспокойно блеет, фыркает и рычит. Вдеваю ноги в ботинки, быстро шнуруюсь, как то оно босиком бегать непродуктивно, пристегнув кобуру с ттшником и схватив автомат, выпрастываюсь из палатки. Блин, нехорошо то как. Бараны сбились с тесную кучку. Лошади явно нервничают, а Йода весь встопорщился, я думала шерсть на загривке только кошки умеют дыбом ставить, ан нет, алабаи тоже. Все дружно смотрят в сторону сарая. Поставив предохранитель на одиночные, иду в сторону строения.

Вашу ж маму! Это что же хрень! Туша, размером почти с лошадку, выметывается из-за сарая и скачет в мою сторону. Начинаю садить по этой шустрой твари. Какая же я дура, надо было б очередями, так я фиг попаду. Когда до меня остается несколько морфиных, а это не мог быть никто другой, прыжков, наперерез ему кидается Спрайт. Две туши сталкиваются с характерным шлепающим звуком. Морф оказывается полегче лошади и его откидывает назад. Конь мой, не давая ему опомниться, бросается на него и начинает бить копытами по голове, шее и спине, из под копыт летят бурые клочья. Тварь изворачивается и рвет в сторону, прихрамывая на переднюю лапу. Решив что Спрайт для нее противник номер один, взвивается вверх, и приземлившись начинает драть конский круп. На Спрайте нет ни седла ни попоны, когти твари беспрепятственно вонзаются в лошадиную плоть. Вы когда-нибудь слышали как кричит лошадь от боли. Крик почти человеческий, только в конце переходит в ржание.

Поступок коня дает мне время на то чтобы переставить предохранитель. Всаживаю морфу очередь в голову. Тот переключает внимание на меня, но из-за передней поврежденной конечности его скорость упала, пока он бежит, ковыляя в мою сторону, всаживаю ему еще пару очередей по ногам. Теперь подламывается задняя нога, очевидно, какая-то пуля попала в сустав, добиваю охромевшего морфа еще парой очередей, почти в упор, всаживая их в голову. Туша безвольно валится наземь. Звонко лает Йода. Щит, еще один, более осторожный, заходит с тыла. Обернувшись, успеваю заметить как на него бросается алабай. Морф отмахивается от пса, как от насекомого, тот отлетает в сторону. А я использую удачную тактику опробованную на номере первом. Вначале очередь по ногам, потом добить в голову.

Пока расправляюсь со вторым, из придорожного овражка выметывается еще одна быстрая тень. Этот не прет дурниной, а прячется за камнем. Сколько же вас тут! В темпе меняю обойму, в голове бьется: «только не урони, только не урони…». Если уроню – мне конец, если морфов больше – тоже, эта обойма последняя, есть еще несколько, но в рюкзаке, в палатке, а это, считай, как на другой планете. Морф кружит вокруг. Я постреливаю в его сторону, чтобы не подумал, что я расслабилась. Попасть в него кажется нереальным. Движения у этого экземпляра неуловимо быстрые, я успеваю заметить только смазанные рывки от укрытия к укрытию. Их, как назло здесь достаточно.

– Ну же, сучок, вылезай – уговариваю тварь.

– Давай, Гюльчатай, покажи личико.

Долго так продолжаться не сможет, обойма не резиновая, а я не стальная. По лицу катятся градины пота, заливая глаза. Не рискуя отнять руку от автомата, встряхиваю головой, в этот момент морф решает напасть, палец давит курок, выбивая фонтанчики плоти из морфиной туши. Тот, развернувшись с заносом, ретируется за сарай. Поворачиваюсь вслед за ним, и краем зрения замечаю какое-то ковыляние по дороге.

– Зарразза!

На звуки нашего праздника подтягиваются мертвяки. Пока они далеко, но если не расправлюсь с морфом до их подхода, пипец котенку. Воевать на два фронта нереально. Ладно, пока они еще дойдут, а морфина рядом. Надо бы его выгнать, выкурить, как-то спровоцировать на появление.

Поле! Точно, там хоть и заросли, но оно достаточно ровное и морф в нем не скроется, слишком он большой для тамошних сорняков. Начинаю пятиться забирая влево, туда где придорожный рельеф поположе. Скакать через камни сейчас не хотелось бы. Мне удается отойти в чисто поле метров на шестьдесят, когда до морфа доходит, что добычу если не приструнить, она и уйти могет.

Все-таки они тупые и жадные, хоть и быстрые. Расстрелять ему конечности мне удается, но обойма заканчивается, а морф еще нет. Я пячусь по пояс в траве, а морф с неотвратимостью танка ползет на меня. Бросаю автомат, он теперь не оружие, а обуза. Вытаскиваю пистолет. В ушах у меня стоит гул. Пот застилает глаза, в голове набатом бьется сердце. Морф замер, припав к земле, похоже готовиться прыгнуть, он так близко что я могу рассмотреть узловатую харю, глубоко посаженные глаза, покатый лоб, толстую, но изящную серебряную цепь на шее. Вспоминаю своего первого сурка. Я пистолет, я пуля, сейчас я попаду, второго раза у меня не будет. Он прыгнет и все. Гул в ушах становится невыносимо громким.

Воздух разрывает треск длинной очереди, она вспарывает хищника, тот утыкается так подробно рассмотренной харей в траву. Поднимаю глаза. По дороге едет монстро-уазик, на крыше которого установлен пулемет, пулеметчик, высунувшийся из люка в крыше, машет мне рукой. Ответить на его приветствие у меня не хватает сил.

- Эй, ты как там, цел? – кричит стрелок, когда УАЗ подъезжает поближе.

– Как я его! Снайпер, блин, он от тебя вот так близко был – показывая пальцами, насколько близко был морф, хвастается он.

Так вот что у меня в ушах гудело, блин, это же звук работающего мотора. Подбираю брошенный калаш, бреду к дороге. Из бронежипа выскакивают люди в камуфляжной, мажористой одежке и разгрузках. Не сговариваясь распределяются так, чтобы контролировать подступы. Все четверо киргизы. Молодые, уверенные и расслабленные.

– А мы тут едем, понимаешь, за покупками, вдруг слышим, стреляет кто-то. Решили глянуть, может помощь нужна – обращается ко мне самый старший из них, с копной волос, выбивающихся из-под камуфлированной бейсболки.

– Я Болат, командир этой банды охотников – широкий жест в сторону остальных.

– а это Манас, Алишер и Аскар – перечисляет он своих подчиненных, те поочередно кивают головами, жест, похоже, отрепетирован. На имени «Аскар» я вздрагиваю, вспомнив пастуха.

– Лиза – представляюсь им – вернее Ляззат. Спасибо, ребята, огромное, если бы не Вы, даже и не знаю что со мной было бы.

– Ого, баба – слышу шепот Манаса, автоматчика.

– Так как лучше, Лиза или Ляззат – интересуется улыбчивый Аскар.

– Лучше Лиза.

Вежливость, вежливостью, но мне надо посмотреть, что стало с моими четвероногими друзьями. Извинившись иду к Спрайту, где Йода, я пока не вижу. Бока коня ходят как мехи, на морде пена. Косит на меня карим глазом. Сажусь рядом, обнимаю его за шею. На спине у него страшные, глубокие порезы. Как будто шашкой рубили. Крови натекла здоровая лужа.

– Прости меня, друг – утыкаюсь в конскую щеку.

Приставляю к конской голове пистолет.

– Прости и спасибо – жму курок.

Йода находит меня сам. Ковыляет на трех ногах, одна лапа волочится как тряпичная, оставляя за собой кровавый след.

– Это его морф так? – спрашивает Болат.

– Да. Один раз лапой махнул, Йода и отлетел.

– Собаки тоже превращаются в зомби.

– Догадываюсь.

С алабаем повторяю все тоже что и с конем, только прощаюсь немного дольше, но все равно, оперативно. Охотники начинают отстреливать подтягивающихся зомбаков. Болат обходит места упокоения морфов и снимает их на сотовый с разных ракурсов.

– Здесь оставаться нельзя – говорит командир охотников – стрельба была знатная, сейчас с трассы подтянутся.

– А как мне быть, у меня вон бараны, я их продавать везла и лошадь, тоже продавать, одну.

– Щас придумаем, погоди, маленько посовещаемся – Болат подзывает Манаса, и они начинают шептаться, Манаса сменяет Аскар.

– Слушай, подари нам одного барашка, а мы тебе поможем остальных вывезти, идет?

Видя отсутствие реакции поспешно дополняет:

– А так все твое стадо по дороге сожрут, никуда ты их не доведешь.

– Странно, я дней десять назад здесь проезжала, так вроде в плане мертвяков тихо было.

– Так это десять дней назад! – восклицает Манас – а сейчас тут уже с неделю как морфы хозяйничают. Долинку[19] всю вырезали.

– Без пулемета за хлебом не съездишь – шутит Аскар.

– Хорошо – говорю – для хороших людей барана не жалко.

– Окэ – довольно кивает Болат. Достает из кармашка разгрузки рацию.

– Лис курятнику, Лис курятнику, ответьте.

– Шкура в канале, чего кричим, Лис? – раздается из динамика довольно приятный низкий голос с хрипотцой.

– Шашлыка не желаете?

– Откуда дровишки?

– Из лесу вестимо, надо бы телегу за дровами выслать. Газельку не одолжишь, надо хорошему человеку помочь, а за мной не заржавеет.

– И где ты этого человека отыскал? – в голосе появляются сварливые нотки.

Пока Лис препирается со Шкурой, Аскар поясняет:

– Жена это Болатовская, вот они эфир и забивают.

– Так и быть, ждите, через тридцать – сорок минут будет вам… телега. Конец связи.

Газель приехала через час. Такое же бронечудо, что и уазка. Когда-то тентованый, сейчас грузовичок обшит листами железа с крохотными окошечками-щелями на нескольких уровнях. Еще час убиваем на баранов. Глупые животные пугаются попыток поймать их, хорошо хоть скудного умишки и страха перед зомби хватает не разбегаться в разные стороны и держаться людей. Плохо без Йоды, он бы их быстро построил в шеренгу, еще и рассчитаться на первый, второй заставил бы. Напоследок, спросив моего разрешения и пояснив, что оставлять мясо на раскармливание мертвяков, когда в поселке с едой напряженка, как-то не очень, кромсают тушу Спрайта. Мне не по себе, но я сдерживаюсь. Не тронутые морфом части забирают с собой, а все остальное отволакивают в сарай, как и алабая. После чего обрушивают ветхие стены. Получается подобие кургана.

– Оно конечно не очень надежно, но обычные зомбаки не достанут – отряхивая грязь со штанин, говорит Аскар.