"Тайна Кломбер Холла" - читать интересную книгу автора (Конан Дойл Артур Игнатиус)

Глава 9 Рассказ Джона Истерлинга, врача из Эдинбурга

Приведя свидетельство Израэля Стэйкса in extenso,[3] добавлю короткую заметку доктора Истерлинга, практикующего сейчас в Стрэнрэере. Правда, доктор побывал в Кломбере при генерале Хизерстоуне всего лишь один раз, но некоторые обстоятельства, связанные с этим визитом, придают ему большое значение, особенно, если помнить все то, что я уже рассказал.

Доктор нашел время, несмотря на хлопотную деревенскую практику, набросать все, что он помнит, и по-моему лучше всего будет привести здесь его записки в точности.

Я с большим удовольствием предоставляю мистеру Фотерджилу Вэсту отчет о моем единственном визите в Кломбер Холл, не только из уважения, которое я питаю к этому джентльмену с самого первого его появления в Бренксоме, но и потому, что я убежден в исключительности фактов, касающихся дела генерала Хизерстоуна, и необходимости представить их публике достойным доверия образом.

Приблизительно в начале сентября прошлого года я получил записку от миссис Хизерстоун из Кломбер Холла, желающей, чтобы я нанес профессиональный визит ее мужу, здоровье которого подавало поводы для беспокойства. Мне доводилось кое-что слышать о Хизерстоунах и о необычном уединении, в котором они жили, поэтому я обрадовался этой возможности познакомиться с ними поближе и не замедлил отозваться на ее просьбу.

Мне случалось бывать в Холле в дни мистра Маквитти, первоначального владельца, и сразу же за воротами я очень удивился произошедшим там изменениям. Сами ворота, некогда так гостеприимно распахнутые день и ночь, стояли теперь закрытыми на замок и на засов, и весь участок окружала высокая деревянная изгородь, утыканная по верху гвоздями. Подъездная аллея оказалась неухоженой и замусоренной опавшими листьями, и все поместье носило удручающий отпечаток запустения и заброшенности.

Мне пришлось дважды постучать, прежде чем служанка открыла дверь и провела меня через темный холл в маленькую комнату, где сидела пожилая изможденная леди, представившаяся как миссис Хизерстоун. Своей бледностью, седыми волосами, печальными бесцветными глазами и выцветшим шелковым платьем она прекрасно гармонировала с меланхолическим окружением.

— Вы находите нас в большой тревоге, доктор, — произнесла она тихим деликатным голосом. — У моего бедного мужа много причин для волнений, и его нервы уже давно ослабели. Мы перебрались в эти места в надежде, что бодрящий воздух и покой принесут ему пользу. Вместо улучшения, однако, ему сделалось хуже, и сегодня с утра он в лихорадке, даже немного бредит. Мы с детьми так испугались, что сразу послали за вами. Позвольте провести вас в спальню генерала.

Она провела меня по нескольким коридорам в комнату больного, оказавшуюся в самом конце дальнего крыла дома. Я увидел голую, холодную на вид комнату, скудно меблированную низенькой кроватью, складным стулом и простым сосновым столом со множеством разбросаных бумаг и книг. В центре стола возвышался какой-то большой предмет неправильных очертаний, покрытый полотном.

По всем стенам располагалась очень интересная и разнообразная коллекция оружия, в основном сабель, как обычных для британской армии, так и всяческих образцов восточного оружейного искусства. Многие из них были богато украшены, с инкрустироваными ножнами и рукоятями, сверкающими от драгоценных камней, так что возникал острый контраст между простотой помещения и богатством, сияющим на стенах.

Мне, однако, недолго удалось рассматривать генеральскую коллекцию, потому что сам генерал лежал на кровати и явно нуждался в моих услугах.

Он лежал отвернувшись, тяжело дыша и явно не сознавая нашего присутствия. Его блестящие остановившиеся глаза и густой нездоровый румянец доказывали, что лихорадка в полной силе.

Я подошел и принялся считать пульс, как вдруг генерал резким движением сел на постели и судорожно ударил меня стиснутым кулаком. Никогда я не видел на лице человека подобного ужаса.

— Собака! — вскричал он. — Пусти меня, пусти, я сказал!

Прочь от меня руки! Разве мало, что вся моя жизнь разрушена? Когда это кончится? Сколько еще мне это выносить?

— Тише, дорогой, тише! — успокаивающим тоном произнесла его жена, проведя прохладной рукой по его пылающему лбу. — Это доктор Истерлинг из Стрэнрэера. Он не вредить тебе пришел, а помочь.

Генерал устало откинулся на подушку, и я увидел по его изменившемуся лицу: горячка его оставила, и он понял, что ему сказали.

Я поставил ему термометр и сосчитал пульс. Пульс превысил 120, а температура окзалась 40 градусов. Бесспорный случай перемежающейся лихорадки, обычной для людей, проведших большую часть жизни в тропиках.

— Никакой опасности нет, — сообщил я. — Немного хинина и мышьяка — и мы скоро победим приступ.

— Никакой опасности, а? — переспросил он. — Никогда для меня нет опасности. Меня так же трудно убить, как Вечного Жида. Сейчас у меня голова ясная, Мэри, так что можешь оставить нас с доктором вдвоем.

Миссис Хизерстоун вышла из комнаты — по-моему, очень неохотно — а я сел возле кровати, выслушать, что мог сообщить мне пациент.

— Я хотел бы, чтобы вы проверили мою печень, — сказал он, когда закрылась дверь. — Там была опухоль, и Броуди, полковой хирург, ставил десять против одного, что она меня доконает. Она не слишком давала о себе знать с тех пор, как я покинул Восток. Вот тут, как раз под углом ребер.

— Я нашел это место, — сказал я после тщательного обследования, — но счастлив вам сообщить, что опухоль либо полностью переродилась, либо закальцинировалась, как случается с такими одиночными опухолями. Теперь ее не приходится опасаться.

Это известие, казалось, вовсе его не обрадовало.

— Вот так со мной всегда, — воскликнул он горячо. — Вот если бы с кем-нибудь другим случилась лихорадка, он наверняка был бы в опасности, а мне говорят, что опасности нет. Ну-ка, взгляните сюда. — Он распахнул рубашку на груди и показал мне шрам где-то поблизости от сердца. — Это от пули горца. Казалось бы, куда еще надо целить, чтобы покончить с человеком — так нет же, она скользит по ребру и выходит сзади, едва повредив что-нибудь кроме того, что вы, медики, называете плеврой. Слыхали вы когда-нибудь о чем-либо подобном?

— Ничего не скажешь, вы родились под счастливой звездой, — отозвался я с улыбкой.

— Ну, это как сказать, — он покачал головой. — Смерть меня не пугает, если только она является в какой-нибудь знакомой форме, но, признаюсь, дожидаться некой странной, некой сверхъестественной смерти — это наводит ужас и лишает мужества.

— Вы хотите сказать, — переспросил я, сбитый с толку, — что предпочитаете естественную смерть насильственной?

— Нет, я не это имел в виду. — ответил он. — Я слишком близко знаком со свинцом и холодной сталью, чтобы бояться одного или другой. Вы знаете что-нибудь об одиллических силах, доктор?

— Нет, не знаю. — я внимательно всмотрелся в него, ища признаки возвращения горячки. Но взгляд его оставался разумным, и лихорадочный румянец исчез с лица.

— А! вы, западные ученые, кое в чем сильно отстаете, — заметил он. Во всем, что материально и ведет к телесному комфорту, вы на высоте, но в отношении тонких сил Природы, скрытых возможностей человеческого духа лучшие из вас на столетия отстали от ничтожнейшего из индийских кули. Бесчисленные поколения наедающихся говядиной, любящих удобства предков отдали нашим животным инстинктам власть над духовными. Тело, назначенное быть простым орудием души, сделалось для нее развращающей темницей. Восточные душа и тело не так спаяны друг с другом, как наши, и гораздо легче разлучаются в смерти.

— Кажется, им немного проку от этой особенности их натуры, проговорил я недоверчиво.

— Только тот прок, что они больше знают, — ответил генерал. — Если бы вы попали в Индию, так наверно, первое развлечение, которое вы бы там увидели — это так называемый манговый фокус. Конечно, вы о нем слышали или читали. Парень сажает семечко манго и делает над ним пассы, покуда оно не прорастает, покрывается листвой, цветет, плодоносит — и все это за полчаса. Это не фокус — это знание. Те люди знают о природных процессах куда больше, чем ваши Тинделлы и Хаксли, они могут ускорять или замедлять эти процессы тонкими средствами, о которых мы не имеем никакого понятия. Так называемые факиры из низших каст — это обыкновенные фокусники, но люди, достигшие больших высот так же превосходят нас в знаниях, как мы — готтентотов или патагонцев.

— Вы говорите так, как будто вы с ними хорошо знакомы, — заметил я.

— К несчастью да, — отозвался он. — Я с ними общался таким образом, каким, надеюсь, никому больше никогда не доведется. Но, право, об одиллических силах вы должны что-нибудь знать, потому что в вашей профессии за ними огромное будущее. Вы должны прочесть «Исследования магнетизма и жизненной силы» Рэйхенбаха и «Письма о животном магнетизме» Грегори. Если вы к ним добавите двадцать семь афоризмов Месмера и работы доктора Юстинуса Кернера, это сильно расширит круг ваших понятий.

Не могу сказать, чтобы я признал прописаный мне курс чтения предметом, связанным с моей профессией, так что я не сделал никаких комментариев, а поднялся, чтобы уйти. Перед этим я еще раз сосчитал пульс пациента и убедился, что лихорадка полностью прекратилась таким внезапным и необъяснимым образом, который совершенно не характерен для заболеваний малярийного типа.

Я повернулся к генералу, чтобы поздравить его с таким внезапным улучшением и одновременно потянулся за перчатками, лежащими на столе — в результате я поднял не только свою собственность, но и полотняное покрывало с неизвестного предмета.

Я бы и не заметил, что натворил, если бы не злобный взгляд больного и его нетерпеливое восклицание. Я тут же повернулся и положил покрывало на место так быстро, что просто не могу сказать, что под ним находилось, осталось только общее впечатление: это «что-то» выглядело, как свадебный пирог.

— Ладно, доктор, — к генералу вернулось добродушие, когда он понял бесспорную случайность произошедшего. — Почему бы вам его и не увидеть? И, протянув руку, он снял покрывало во второй раз.

Тогда я разглядел: то, что я принял за свадебный пирог, на самом деле представляло собой замечательно выполненную модель величественного горного хребта, чьи покрытые снегом вершишы, надо сказать, и впрямь напоминали сахарные башенки и минареты.

— Это Гималаи, точнее их Суринамская ветвь, — пояснил генерал. — Тут показаны главные перевалы между Индией и Афганистаном. Великолепная модель. Эти места для меня много значат — тут была моя первая кампания. Вот перевал напротив Калабага и Тульской долины — здесь я летом 1841 года защищал конвой и присматривал за афидиями. Эти занятия — не синекура, можете мне поверить.

— А это, — я показал на кровавокрасную отметку рядом с перевалом, место битвы в которой вы участвовали?

— Да, там было жарко, — ответил он, наклоняясь над красной отметкой. — Нас атаковали…

Тут он упал на подушку, будто его подстрелили, и лицо его приняло то же выражение ужаса, с каким я его в первый раз увидел. В то же мгновение откуда-то, словно бы из воздуха прямо над кроватью, послышался тонкий дрожащий звон, который я могу сравнить только со звонком велосипеда — но этот звук отличался от него отчетливой пульсацией. Никогда, ни до того, ни после, я не слышал ничего подобного. Я огляделся в удивлении, не понимая, откуда взялся этот звук, но не увидел ничего, чему бы можно было его приписать.

— Все в порядке, доктор, — проговорил генерал с принужденной улыбкой. — Это ко мне проведен такой звонок. Может быть, вы спуститесь писать рецепты в гостинную?

Ему явно не терпелось от меня избавиться, так что мне пришлось удалиться, хотя я с удовольствием задержался бы немного, чтобы узнать, откуда взялся таинственный звук.

Уезжал я с твердым намерением навестить интересного пациента снова и попытаться извлечь из него новые подробности о его прошлом и настоящем. Однако мне пришлось разочароваться, потому что в тот же вечер мне принесли письмо от самого генерала со вложенной щедрой платой за единственный визит и сообщением, что мое лечение так ему помогло, что он считает себя совершенно здоровым, и мне нет нужды беспокоиться навещать его опять.

То был единственный раз, когда я общался с арендатором Кломбера.

Соседи и другие любопытные часто спрашивали меня, не произвел ли он на меня впечатления душевнобольного. На этот вопрос я должен без колебания ответить отрицательно. Напротив, его замечания создали у меня представление о нем, как о человеке начитанном и глубоко думающем.

Но во время нашей единственной встречи я заметил, что рефлексы у него слабые, arcus senilis хорошо заметен и артерии аэроматичны — одним словом имелись все признаки, что здоровье в неудовлетворительном состоянии и можно опасаться внезапного кризиса.