VIII

Исчезновение Энн спутало все предположения. Сперва считалось, что она уехала в Бостон. Из Бостона в Итаку пришло письмо с первым ее, еще неясным признанием. На самом деле письмо с бостонским штемпелем отправила бостонская подруга, получив его вместе с запиской от Эн. В записке была и фраза о том, что она, Эн, “влекома обстоятельствами против ее воли”. В письме же Роберту она просила сжечь его сразу после прочтения. Сделал он это или нет – неизвестно, но категорически отказался обсуждать этот сюжет с агентами ФБР.

Надо отдать должное ФБР: привлеченные к этому делу спецы сумели-таки установить связь между бегством Костаса и отъездом Эн. Каким-то образом они выяснили, что те уехали вместе и что Энн в Бостоне не было. В результате сложилась версия, что политика, атомная бомба, Розенберги и коммунисты тут ни при чем. Однако, по общему мнению, Энн была прекрасной матерью, безупречной женой, домовитой хозяйкой. Луиза Костас, та действительно была когда-то связана с коммунистами. Что касается Эн, то ее муж на всех допросах утверждал ее полную аполитичность, он вообще упорно защищал ее, ничем не компрометируя. Следствие не могло получить от него никакой помощи. У тех, кто бывал в их доме, не возникало никаких подозрений. Правда, было замечено, что Энн близко приняла к сердцу неприятности соседа. Но не более того.

Роберта тем не менее предупредили: его семейная история будет обнародована, его сделают посмешищем, героем скандального процесса. Чтобы до этого не дошло, он должен помочь следствию – назвать возможные адреса… Но Роберт с ходу отвергал любые сделки. Никто не ожидал, что обманутый муж так твердо будет защищать честь жены.

— Где ваше самолюбие? — недоумевал следователь.

— Оно отдыхает вместе с вашей порядочностью, — отвечал Роберт.

Его поведение разъярило службу безопасности. А что, если он участвует в хитрейшем спектакле, поставленном коммунистами, и вызывает огонь на себя? Допросы ожесточились. Вновь всплыла квартира, снятая в Нью-Йорке. Роберта чуть ли не мордой тыкали в найденный там проектор для микрофильмирования. Но у него и на это был разумный резон: у любого фотолюбителя есть такой. Но ФБР был нужен крупный, технически оснащенный заговор для постановки процесса века, грандиозного шоу – спасение отечества.

Гончие ФБР загоняли в круг причастных все новых и новых людей. То, что упустили Костаса, усиливало их рвение – они вымещали на Роберте свою досаду. Что с того, что он не имел касательства к коммунистам, слыл лояльным, добропорядочным, к тому же исправным католиком? Они добились-таки его увольнения из лаборатории.

Машина шла на юг. План созревал постепенно. В Аризоне жил муж покойной сестры Энн с двумя сыновьями, единственные ее родственники. Единственность настораживала Андреа, он предпочитал считать преследователей достаточно умными. Но Энн напомнила ему старую поговорку: нельзя съесть свой пирог и в то же время сохранить его. Если считать, что ФБР умнее их, то не стоит и прятаться…

Ночью, особенно в городах, полиция часто останавливала машины, проверяя документы. Поэтому по ночам они предпочитали автострады. Ночью машину вела Эн. Как-то утром, набрав в термос кофе и купив сыру, они, возвращаясь к бензоколонке, увидели у своей машины полицейских. Энн замедлила шаг, полицейские смотрели на них, Андреа взял ее под руку. “Откройте багажник”, – попросили полицейские. Оказалось, что искали похищенного ребенка…

Вскоре миновали Канзас. В Топине Андреа сбрил усы, чтобы издалека сойти за индейца. Энн тоже подстригла свои кудряшки и сразу помолодела.

Однажды, сбившись с дороги, они угодили в какой-то развлекательный ковбойский поселок для туристов. Сувенирные лавки, ярмарки – все яркое, разукрашенное… старомодные фермерские дома, кибитки переселенцев, конюшни… К тому же там снимался кинофильм. Шла пальба, жарилось мясо, скакали каскадеры.

Они вышли из машины – поглазеть. Киношники, увидев Эн, стали уговаривать ее сняться, что Андреа не понравилось. Дошло до потасовки. Андреа разбили губу и чем-то огрели по ноге, так что он долго хромал. Они еле выбрались. В лавке приобрели револьвер, совсем как настоящий.

Серебристые силосные башни проплывали за стеклом машины, неразличимо похожие, мелькали поля, пашни, красные трактора, изгороди, скотные дворы – бескрайняя трудовая, благословенная солнцем, плодородная страна…

Расщелина Большого Каньона потрясла Андреа. Ничего более величественного нельзя было представить. Не верилось, что эта фантастическая картина – результат тысячелетних бессознательных усилий маленькой речки. Сотни миль Каньона казались произведением гениального мастера – единый замысел словно бы связывал эти красно-коричневые уступы, врезанные в глубь тела земли, гигантские каменные башни восходили из пропастей… Размах и вдохновение Творца ощущал Андреа в этой картине. Ни фотографии, ни фильмы не могли передать присутствие Бога, которое явственно ощущалось здесь…

Краски непрерывно менялись. Золотистые водопады превращались в седые, синяя мгла поднималась снизу, из холодной тьмы ущелий, к раскаленно-оранжевым каменистым отрогам. В час заката Андреа почувствовал, что хотел бы поселиться здесь. Каньон казался ему таинственным существом, духом земли, созданным в первый день творения. Человек здесь словно бы лишался своего величия, и это было приятно. Андреа не был ни религиозным человеком, ни атеистом. Гармония мира и красота мира не укладывались в законы науки. Было в жизни нечто уму непостижное. Например, Каньон. Зачем он создан? Ум невольно отступал перед неведомым замыслом.

В индейских деревнях их раздрызганная старенькая машина вызывала братское чувство, помогала находить приют.

…Индейцы навайо справляли свой праздник. Горел маленький костер, светились стеклянные плошки с маслом. Били барабаны, юноши исполняли танец на травяной площадке. Женщины пели. Смуглый черноволосый Андреа ничем не отличался от индейцев. Он тихо подпевал, рука Энн лежала на его плече. Угроза разлуки висела над ними. Они избегали говорить о ней. Будущее ограничивалось завтрашним днем.

Никогда они не ощущали так явственно уходящее время. Они и торопились и медлили, петляя на пути к Аризоне, и, переехав границу штата, зачем-то опять свернули в индейскую деревню. На самом деле они знали, зачем они заехали сюда – переночевать. Все эти дни они не позволяли себе остановиться в отеле, чтобы уснуть в кровати обнявшись, чтобы просыпаться и вновь уходить в сон, чувствуя друг друга.

Мгновения близости – самородки времени, говорил Андреа. Вернее, напевал, придумывая песенку о безостановочном потоке времени. О том единственном случае, когда ход времени нарушается.

Ночевали они на складе, зарывшись в ворох стружек и прикрывшись циновками. В лунном свете поблескивали пилы, пахло смолой. Глаза Энн безумно и счастливо останавливались. Все останавливалось. Ветер стихал, смолкали цикады, останавливалось сердце…

Существовали две Эн. Одна та, которую знали все окружающие – друзья, гости: приветливая, аккуратно причесанная, подтянутая, деловая, постоянно занятая, холодно-разумная. Не мудрено, что никто из друзей не мог представить себе Эн, сбежавшую из дома с любовником. Само существование любовника у этой женщины представлялось странным, не шло ее расчетливой натуре. Она могла помочь Костасу, в доброте ей не откажешь, дать ему денег, проводить его, — но бежать с ним? Долгое время все были уверены, что Костас просто увез ее силой, похитил, чтобы запутать погоню. Один Роберт не принял эту версию, он знал или догадывался о существовании второй Эн.

Лицо Андреа светилось с утра, с той минуты, как они проснулись, с него не сходила та внутренняя улыбка, которая ярче наружной, она-то отмечает человека сиянием, почти нимбом. Он сам это чувствовал, потому и сказал тогда, по дороге в Бенсон, что святые были, наверное, счастливые люди, вряд ли несчастный человек может стать святым.

Муж сестры Энн работал в Бенсоне на железной дороге. Энн позвонила ему из пригорода. Но все было в порядке, пока еще никто не наведывался. Со дня на день, конечно, вычислят и его, но пока что они могли день-два спокойно провести в Бенсоне.

Шурин ни о чем не расспрашивал Эн, ни о Роберте, ни о детях, по-видимому, даже при беглом взгляде на этих двоих все становилось ясно. Вечером, разложив карту, прикинули, как лучше перебраться в Мексику. На границе в последние дни охрану усилили. Шурин советовал ехать на поезде, в служебном вагоне, там можно будет укрыться.

Ночью Энн босиком прошла в спальню мальчиков. Племянники спали, маленький внизу, старший наверху. Она смотрела на них и беззвучно плакала. Она ужасалась себе, тому, что добровольно бежит с Андреа. На этом последнем повороте он уже ни о чем не просит, не настаивает, она сама бросает дочь и сына, совсем малышей. Не осталось никаких оправданий, и ей нечего сказать Судье – все прошлые аргументы оказались ложью.

Был последний шанс: остаться здесь, в Бенсоне, а затем вернуться в Итаку. Совершенно естественно вернуться, с поднятой головой, и Роберт, она знала, никогда ни в чем не упрекнет ее. Не боясь ни властей, ни пересудов, она помогла честному человеку уйти от несправедливого преследования, от этой гнусной травли, которая бесчестит страну… Пусть попробуют осудить ее! Она бы многое могла рассказать о том, как калечат жизнь ни в чем не повинных людей, на примере Андреа она бы показала, как обращается Америка с талантами.

Ей вдруг пришло в голову: если бы не ФБР, тайная их связь продолжала бы тянуться, обрастая ложью, притворством. Вряд ли они решились бы на бракоразводные процессы. Обычный адюльтер не требовал скандальной рокировки. Стопроцентная американка, она бы аккуратно вела двойную жизнь.

А дети спят – здесь племянники, а там, в Итаке, ее малыши.

Машину они оставили мальчикам. Восторгу их не было конца – вертели руль, включали фары, гудели, принялись тут же во дворе мыть машину, и когда Энн уходя обернулась, они наспех приветственно помахали мокрыми тряпками.

Границу переехали благополучно, заночевали в Чиуауа, утром сели на автобус и двинулись дальше.

Была вторая половина июля. Жара в автобусе невыносимая. Пеоны осоловело покачивались. Пахло потом, персиками, чесноком; сиденья, стенки – все было раскалено. Энн впервые в жизни вынуждена была пить пиво.

В Эройке пересели на поезд. Совсем измученные, через два дня добрались до Мехико-Сити. В этом гигантском городе среди лачуг, небоскребов, базаров, кабаков, мастерских можно было затеряться и хоть несколько дней отдохнуть. Они нырнули в первый попавшийся отель, заплатили вперед за неделю, но наутро обнаружили, что в пансионате полно молодых американцев, скрывшихся от войны в Корее. Это было опасное соседство. За таким пансионатом наверняка наблюдали, могли устроить проверку документов. Пришлось уходить. Задержались, только чтобы принять душ.

Вещей минимум – шикарную кожаную сумку Энн пришлось отдать горничной, чтобы не удивлять портье в дешевых отелях. Горюя и вздыхая, она подарила другой горничной свое модное красное пальто. Надо было стать незаметными бедными туристами. Без всяких примет. Они нигде не задерживались дольше чем на две ночи. Ехали автобусами, набитыми мексиканцами. Энн немного говорила по-испански. Андреа – вполне прилично, у него вообще были способности к языкам. Деньги приходилось экономить. Те небольшие, что дал Джордж, старший брат Андреа, таяли, Энн продала кольцо с бриллиантом.

На некоторое время пристроились у дальних родственников Андреа в пригороде Мехико. И здесь никто не спрашивал Андреа, развелся он или нет, откуда взялась эта женщина. Их свежая любовь светилась слишком явно. Они сами не замечали, что их руки, глаза все время искали друг друга. Иногда в церкви, куда они заходили отдохнуть, Энн спохватывалась, отодвигалась от Андреа.

Семейство родственников мастерило сувениры, Андреа старательно помогал – резал из дерева маски, раскрашивал, пилил, тесал. Энн шила передники. Они погружались в трудовую бедную жизнь. Важно было отсидеться, уйти, залечь. Гулять выходили только в сумерки. Андреа надевал темные очки, Энн вела его как слепого.

Мания преследования мучила их, в то время многие страдали ею. Все стало казаться подозрительным: приход соседа, продавца газет, такси, почему-то остановившееся на углу. Они постоянно ощущали на себе чей-то взгляд. Ужинали в рабочих мексиканских закусочных. Иногда заходили в бар, но стоило Энн выпить, она тут же начинала плакать. Мерещилось, что дети больны, а позвонить домой она не могла, чтобы не навести на след, да и боялась, что не выдержит, услышав их голоса.

Чтобы ее отвлечь, Андреа стал устраивать вылазки на рынки. Среди пестрой суматохи огромных городских толкучек они были в безопасности. Энн покрасила волосы, Андреа нацепил сомбреро и шейный платок. Его почему-то принимали за перуанца. Мексиканский рынок походил на представленье. Эн, зачарованная, стояла перед чудищами на палках, фантазией давно исчезнувших племен.

В это время в газетах напечатали сообщение, что один из руководителей американской компартии бежал в Мексику. Его задержали прямо у советского посольства. Значит, американские службы уже осведомлены об этом маршруте бегства и уже работают здесь. Несколько раз Энн с Андреа все же попробовали пройтись по парку, разглядывая здание советского посольства. Все выглядело мирно, порхали желтые и краснохвостые попугаи, рабочий катил тележку с песком. Потом подъехали мусорщики. Стояло несколько машин. У посольства ни души.

Покой капкана, вспомнил Андреа поговорку. Что чаще всего подводит людей? — банальность мышления. Многие американские коммунисты сейчас, очевидно, пытаются скрыться тем же путем – через Мексику. Это первое, что приходит в голову.

— Мы тоже приняли самое очевидное решение, — признался он, — а всегда лучше второе.

— Если оно есть, — сказала Эн.

Они присели на железную скамейку – подальше от посольства. Бегали детишки, играли в мяч. Под платаном сидели матери с колясками. Черные кружевные шали, высокие гребни придавали им вид старинных придворных. Твердые рыжие листья слетали в пруд. Надвигалась осень. Пахло горечью отцветающих трав.

Новенький синий “опель” несколько раз медленно проехал мимо них, затем остановился неподалеку. “Спокойно”, – сказал Андреа, и они принялись целоваться. Потом побежали через газоны к автобусу. Несколько кварталов “опель” не отставал от автобуса.