"Бамбино" - читать интересную книгу автора (Сахаров Андрей Николаевич)

Праздник на Джанпатхе

Он первым увидел этого приличного белого господина: прекрасный костюм, дорогие ботинки, красивый галстук, седые виски. Рядом с ним шла высокая дама в ярком сиреневом платье и седых буклях. На ее пальцах сияли золотые кольца, на шее сверкало прекрасное, дорогих камней ожерелье.

Теперь Ракиш почти наверняка знал, что завтрашний праздник Холи он встретит хорошо. Вся индуистская Индия, все, кто верил в великого бога Вишну, готовились к этому празднику, наступающему в первое воскресенье марта, дню начала индийского лета, дню урожая, дню радости.

Праздник Холи придет завтра, и пусть в жизни было и будет много трудностей, но завтрашний день он, Ракиш, должен встретить, как все индийцы: в торжественном состоянии духа, в хорошем настроении, не с пустым желудком, а главное — в чистой рубашке, которая, по древнему обычаю, будет тут же залита краской — из бутылочек-брызгалок, из лопающихся бумажных пакетиков. Это будет веселый и радостный праздник. В этот день — и это знали все — даже самые почтенные господа будут ходить выпачканными краской.

Потом наступит вечер, и вся Индия начнет отмываться, стирать краску с лица и рук, отмывать и сушить одежды — благо делать это легко, ведь все краски водяные. Они легко растворяются и смываются.

А на следующий день люди вновь примутся за работу. Но все это будет завтра, а сегодня Ракишу необходимо было заработать к празднику по крайней мере две-три рупии, чтобы купить полдюжины бананов и накормить завтра праздничным завтраком и себя и старика Мохэна. Одну рупию он уже набрал и теперь к вечеру старался добрать остальное.

Поэтому он так стремительно бросился к почтенным белым господам. Он только никак не мог взять в толк, как их могли пропустить мимо и Амита, и Аран, и другие ребятишки: никто из них не бежал за ними и не приставал к ним.

Еще несколько шагов, и приличный господин со своей дамой вошли в его, Ракиша Шармы, владения, и теперь бизнес с ними мог делать только он, Ракиш.

Мальчишка подбежал к почтенному господину и протянул ему газету «Патриот»:

— Ну, прощу вас, купите газету, всего несколько пайс, купите, господин.

Почтенный господин шел не оглядываясь, а Ракиш продолжал семенить рядом с ним, настойчиво протягивая и протягивая ему газету.

Ракиш знал, что по законам улицы здесь ему никто не может помешать.

Здесь были его владения — маленькая асфальтовая площадка, там, где начинались ряды Тибетского базара, всего несколько квадратных метров, но они принадлежали только ему и сюда не вступал никто: все знали, что здесь торгует газетами семилетний Ракиш Шарма, друг старого Мохэна.

Рядом с ним, начиная от угла рынка до старого баньянового дерева, под которым отдыхали рикши и таксисты — выходцы из Пенджаба — в своих разноцветных чалмах, начинались владения пятилетней Амиты Мехта, а дальше промышляла старшая из них, двенадцатилетняя Каран Даду с полуторалетним братишкой на руках. Это все, кого знал в этих краях Ракиш. Но он знал также и то, что по всей улице Джанпатх, и далее, на площади Киннаут, и, как говорили, около всех отелей и магазинов, в аэропорту, на широких и длинных улицах Нового Дели, в толчее узких улиц старого города сотни таких же, как он, малышей, — каждый в своих владениях подрабатывал кто чем мог.

Они продавали газеты, которыми их снабжали старшие, помогали перетаскивать багаж, торговали цветами, чистили обувь, протирали на перекрестках, чуть ли не на ходу, у автомашин их ветровые стекла…

И все они свято соблюдали правила своего бизнеса: никогда не вступать во владения соседа и не мешать ему, как бы туго ни приходилось самому. Правда, иногда бывало так, что дело завязывалось на одном конце улицы, а заканчивалось на другом.

Это случалось тогда, когда прохожий проявлял нерешительность.

Шарма всегда это чувствовал по смущенному взгляду, по тому, как он втягивал голову в плечи и норовил побыстрее пройти мимо. Все это означало одно: что сердце прохожего дрогнуло от жалости и теперь надо лишь чуть-чуть нажать, повторить еще и еще раз и на английском и на хинди, что пусть господин купит номер «Патриота» и спасет тебя, — и ужин в кармане.

Но чтобы сказать все это, требовалось пробежать за господином или госпожой немалое количество шагов, и при этом Шарма порой попадал во владения соседей, но они молчали.

Они понимали, что Шарма делает свой бизнес и что ему просто не хватило собственных владений, чтобы уговорить прохожего.

Не раз и не два Шарма видел, как в его владениях вдруг появлялся какой-нибудь мальчишка с той стороны Джанпатха, бегущий рядом с прохожим и настойчиво предлагающий ему какую-то вещицу.

Шарма смотрел в его горящие мольбой глаза, на его семенящие шаги, отчаянно жестикулирующие руки, и хотя владение было его, но ему так хотелось, чтобы мальчишке удался его бизнес, — ведь не шутки ради он пробежал за прохожим почти всю улицу. Самое же главное было в том, чтобы начать бизнес в своих владениях, а дальше уж как повернется дело.

С Амитой у них был союз. Малышка Амита была необычайно удачливой.

Совсем крохотная, в сером дырявом платьице, с нечесанной пышной копной волос, огромными печальными глазами и вечно протянутой рукой, в которой трепетала очередная газета, она вызывала всеобщее сострадание, особенно в поздние, вечерние часы. У нее часто покупали газеты или просто клали ей в ладонь монеты, и она радостно бежала к стене дома, где в темноте с пачкой газет сидел ее отец Сареш Мехта.

Он был еще не стар, но выглядел глубоким стариком. Тощий, с бурой морщинистой кожей, с седыми волосами, Мехта сидел на асфальте, вытянув вперед истощенную болезнью несгибающуюся ногу, а рядом с ним валялись две толстые палки, при помощи которых он добирался сюда от своего жилища.

Мехта клал монеты в карман белой грязной рубахи и выдавал Амите новую газету.

Амита промышляла рядом с площадкой Ракиша, и, если прохожий жалел ее, подавал ей, она тут же ковыляла к Ракишу и указывала на уходившего господина пальцем. Ракиш сразу же понимал, что в темноту уходит человек с добрым сердцем и ему ничего не стоит бросить еще несколько пайс ему, Ракишу.

Ракиш бросался следом и просил: «Господин, хороший мой господин, купите газету, это всего несколько пайс, помогите мне».

И правда господин лез в карман, и вот они, пайсы, уже зажаты в кулаке, молодец Амита!

К ночи, когда иссякал поток прохожих, все люди улицы — большие и маленькие — уходили с Джанпатха и скрывались за сараи Тибетского базара. Там находились их жилища: самодельные палатки, матерчатые навесы или просто клочки холстины, брошенные на землю. Здесь они спали, ели, обменивались своими новостями.

Ракиш появился на Джанпатхе два года назад, когда ему еще не было и пяти. Он бежал сюда из Старого Дели, из этой человеческой толчеи, где людей было, наверное, больше, чем песка перед зданием Красного Форта.

Здесь жили ремесленники, мелкие торговцы, рабочие, безработные, которые долгими месяцами не могли найти себе никаких занятий. Время от времени здесь появлялись чиновники, которые набирали людей для строительства новых дорог, заводов, мостов, — государство старалось по мере сил занять этих людей, но на всех работы все равно не хватало.

Старик Мохэн уже позже рассказывал Ракишу, что, когда в 1947 году на башне Красного Форта взвился национальный флаг Индии, им казалось, что все то, о чем мечтал Махатма Ганди, чему он учил народ, вот-вот станет действительностью, что на индийскую землю придет справедливость и благосостояние, что все люди будут помогать друг другу и трудиться друг за друга, что все это будет достигнуто мирным и спокойным путем без насилия и борьбы. Время шло, и многое действительно менялось. Белые господа уже не могли больше помыкать индийцами, и теперь люди с гордостью говорили: «Это наша Индия», исчезли колониальные власти, многие западные фирмы свернули свои дела в Индии, язык хинди стал государственным языком страны, началась большая работа по строительству школ, больниц, жилищ.

Правительство сооружало новые заводы и фабрики, проводило железные и шоссейные дороги, и в этих стройках Индия обретала индустриальную мощь, все больше укрепляла свою экономическую независимость.

Бхилайский металлургический завод, сооруженный при помощи Советского Союза, там, на севере, стал символом новой промышленной Индии. О нем говорила вся страна.

Сотни тысяч, миллионы людей получали на этих стройках работу, а значит, средства к жизни, хлеб и кров.

Проводилась аграрная реформа, и миллионы крестьян, бедных арендаторов получали в свои руки пусть небольшие, но собственные участки земли.

Но слишком долго закабаляли страну, многострадальный народ Индии иностранцы; слишком большие жертвы были принесены в прошлом ради прибылей колониальных властей и собственных феодальных владык.

И по-прежнему в руках индийских и западных предпринимателей находились фабрики и заводы, крупная торговля; по-прежнему большая часть земель принадлежала латифундистам, а основная масса крестьян имела жалкие клочки земли.

Индия шла вперед, но путь этот был еще медленным и трудным.

Ракиш ушел из Старого Дели в те дни, когда семье стало особенно трудно после смерти отца. Мать одна уже не могла прокормить детей.

Он вышел из дому и побрел куда глаза глядят.

Так он дошел до оживленной торговой улицы Джанпатх, но и тут обнаружил, что все места были разобраны.

Выручила его все та же Амита. Она тогда едва-едва научилась ходить, но уже бойко вошла в мир мелкого полуторгового-полунищенского бизнеса. Она увидела мальчишку, которого гнали по Джанпатху другие маленькие продавцы газет, протянула ему руку и отвела на угол близ Тибетского базара — говорить она не умела и лишь что-то промычала, указывая пальцем на большое дерево, росшее поодаль.

И вдруг Ракиш обнаружил, что его никто не гонит, что он может стоять здесь сколько угодно.

Потом Амита отвела его к старому Мохэну. Около него лежала пачка нераспроданных газет. Случилось так, что несколько дней назад внук Мохэна внезапно заболел и, промучившись несколько дней, умер. Сам же Мохэн был слишком стар и болен и не мог бегать за прохожими. Еще несколько дней разносчики «Патриота» приносили ему газеты, но они возвращались к ним непроданными. В этот момент и появился на Джанпатхе пятилетний Ракиш.

С тех пор эта площадка стала его владениями, а у них с Мохэном появились завтраки и ужины. Спасибо и Амите, которая хорошо помогала ему, мальчишке.

Теперь же по какой-то непонятной причине Амита прозевала почтенного белого господина и его даму, и Ракиш мог спокойно делать свое дело. Он семенил рядом и настойчиво просил:

— Я прошу вас, пожертвуйте несколько пайс, вы спасете человека, я не ел целый день, у меня капли во рту не было.

Почтенный господин шел, не замедляя и не ускоряя шаг. Он лишь повернулся к своей даме и сказал:

— Только подумай, Пегги, они уже хозяйничают на Джанпатхе, чего доброго, скоро доберутся и до Малча марг[1]. А во времена отца их и духу здесь не было. Сидели в своих трущобах старого города.

Почтенная дама повернула к нему голову:

— Во времена твоего отца они вообще к англичанину не подходили на пушечный выстрел, а сейчас тебя этот черномазый уже за пиджак хватает.

Дама говорила неправду. Ракиш не притрагивался к почтенному господину, он просто бежал рядом и делал свое дело, трогать людей руками по законам улицы было не принято.

Он снова забежал перед почтенными господами и, подпрыгивая чуть впереди них, все протягивал и протягивал им газету:

— Ну, купите, почтенный господин, спасите бедного мальчишку, вы же видите, как я голоден.

И тут произошло неожиданное: почтенный господин оглянулся по сторонам и, убедившись, видимо, что рядом никого нет, ударил Ракиша ногой в бедро.

Тяжелый, с гофрированной поверхностью ботинок пришелся как раз в то место, где нога Ракиша не была прикрыта лохмотьями. Ракиш взвизгнул, как собачонка, и упал на мостовую. Он еще не понял, в чем дело, как почтенный господин шагнул к нему и пихнул его со всей силой еще раз:

— Вот тебе, грязная скотина, чтоб вы все подохли с голоду со своей Индией.

Ракиш лежал на тротуаре и был не в силах подняться, газета отлетела прочь, и теперь легкий вечерний ветерок слегка шевелил ее страницы. Потом он встал на четвереньки, подполз к газете и взял ее в руки: как-никак, она стоила тридцать пять пайс, это была сегодняшняя газета, и ее еще можно было продать. Потом он посмотрел в ту сторону, куда направились почтенные господа: они прошли шагов двадцать — тридцать, повернули в сторону отеля, белая громада которого высилась из-за кущи баньяновых деревьев.

Нога Ракиша нестерпимо болела; он приподнял лохмотья и увидел проступившее даже сквозь смуглую кожу большое багровое пятно.

То, что сделал с ним белый господин, было неслыханным. Он, конечно, мог не покупать газету, но не имел права бить его во время его, Ракиша, бизнеса. Это знали все как в Старом, так и в Новом Дели, это знали люди по всей Индии, и каждый понимал, что прошли те времена, когда белые люди могли безнаказанно избивать их, индийцев, за дело и без дела. Просто так, в свое удовольствие.

Обо всем этом думал Ракиш, хромая обратно к Тибетскому базару.

Вид у него был настолько удрученным, а ковыляющая походка настолько натуральной, что он очень быстро продал в тот вечер несколько газет, сострадательным прохожим и набрал-таки две рупии. Большего он сделать не мог: нога нестерпимо болела и надо было уходить на ночлег.

Старый Мохэн, увидя хромающего Ракиша, тихо ахнул, потом осмотрел ушиб, тут же ушел в темноту и вернулся с пачкой каких-то листьев. Он намочил их водой, приложил к ушибленному месту и перевязал старыми лоскутами.

Наутро боль в ноге немного поутихла, и Ракиш поднялся, надел свою единственную непорванную рубашку. Это было время, когда все обитатели, ютившиеся на задворках Джанпатха, готовились к празднику Холи. Они неторопливо приводили себя в порядок: умывались, расчесывали волосы, надевали все лучшее, что у кого имелось, пекли на жаровнях пищу, заливали в бутылочки краску.

Ракиш сосчитал тщательно свои монеты: все было точно — две рупии.

Затем он направился в овощную лавку и купил Мохэну несколько бананов на завтрак. На это ушла рупия. На остальные здесь же, у уличных торговцев, он приобрел несколько бумажных пакетиков с краской. Ракиш отдал бананы старику и медленно вышел на улицу. Ему нестерпимо хотелось есть, но пакетики с разведенной краской были для него сегодня дороже.

Не торопясь, Ракиш прошел по улице Джанпатх и остановился напротив большого белого отеля. Здесь было все тихо, он знал, что в этот день белые господа избегают до двух часов дня, когда кончается праздник, выходить на улицу.

Сейчас они сидят по своим номерам и ждут, когда отшумит Холи.

А праздник уже начался. Вот вдали показалась толпа молодых людей. Все они были выпачканы краской с ног до головы. Они поравнялись с Ракишем, и он вышел, улыбаясь, им навстречу, в своей почти новей белой рубашке, и тут же они окатили его красной, голубой, зеленой краской, залили его лицо, волосы, превратили рубашку в разноцветную мокрую тряпку. Ракиш стоял и смеялся. Это был индийский праздник и индийский обычай, это был его праздник.

И если бы сейчас он влепил в лицо кому-нибудь из этих молодых людей один из своих бумажных пакетиков, то это было бы справедливо и весело. И ему очень хотелось это сделать, но он вытерпел.

Потом нахлынула новая толпа, и снова ему пришлось принять на себя изрядное количество подкрашенной воды. Он стоял, выпачканный в разные цвета, быстро высыхая на солнце, и неотрывно смотрел из-за кустов на двери отеля, но там по-прежнему царила тишина.

Белые господа стали выходить из своего укрытия где-то около часу дня, когда праздник на Джанпатхе начал стихать.

Они быстро садились в такси или в собственные машины и уносились прочь.

Наконец Ракиш услышал, как служитель отеля, дежуривший у входа, крикнул в сторону стоянки автомобилей: «Машину мистера Уисби к подъезду!» — и тут же Ракиш увидел, как из стеклянных дверей отеля вышел его вчерашний почтенный господин. Он был одет в светло-серый костюм, который так хорошо оттенял его седые виски, рядом с ним шла миссис Уисби в длинном зеленом платье. В тот момент, когда они вышли из дверей отеля, от стоянки автомашин тронулась роскошная «Тойота», и в этот же миг Ракиш метнулся из-за кустов вперед. Он подскочил к почтенным господам и с размаху влепил в серый пиджак мистера Уисби сразу два бумажных пакетика.

Они с шумом разорвались, и красная и зеленая краска потекла по одежде мистера Уисби, заливая белую сорочку, брюки. Еще один взмах руки — и на зеленом платье миссис Уисби расползлось фиолетовое пятно. А кругом стояли и радовались люди. Хохотал служитель отеля, смеялись водители стоящих во дворе отеля такси, улыбались рикши, дежурившие около своих трехколесок.

Ах, этот веселый праздник Холи! Пусть и белые господа привыкают к его радостям и шуткам, пусть они веселятся вместе с индийцами.

И вдруг смех и веселые возгласы стихли. Мистер Уисби прыгнул к Ракишу и схватил его за плечо. Лицо почтенного господина побледнело от гнева, оно стало таким же белым, как его виски, — и тут же индийцы сделали шаг в сторону почтенного господина: и служитель, который лишь несколько секунд назад с поклоном распахнул перед ним дверь отеля, и таксисты, и рикши. В праздник Холи никто не имел права наказывать индийца, если он, по обычаю, выпачкал кого-нибудь краской. Любой человек должен с достоинством принять веселую шутку, нравится ему это или нет.

Мистер Уисби еще держал Ракиша за плечо, а люди все ближе и ближе подходили к белому господину, и пальцы у них были сжаты в кулаки.

Мистер Уисби оглядел надвигающихся на него людей, опустил руки, потом оскалил зубы, улыбнулся и тихо сказал:

— Олл райт, господа, олл райт.

Затем он круто повернулся и исчез вместе с женой в дверях отеля.

…А на улице Джанпатх затихал веселый праздник Холи.

Ракиш Шарма сидел на своем любимом пятачке близ Тибетского базара, вслушивался в звуки уходящего дня, грелся на солнце, обсыхал и смотрел на белую стену дома, на которой кто-то совсем недавно, пока он стоял около отеля, написал краской огромными буквами всего два слова: «Наша Индия».