"Пришествие фей" - читать интересную книгу автора (Дойль Артур Конан)

Екатерина Коути. НОСТАЛЬГИЯ ПО ФЕЯМ

Британский фольклор и «Пришествие феи» А. Конан Дойля

Представьте себе немолодую уже даму, которая едет на паломничество в Кентербери вместе с другими конными пилигримами. Ее платье ниспадает тяжелыми складками, из-под которых нет-нет да и покажется ножка в красном чулке (дама схоронила пятерых мужей, но не прочь в шестой раз пойти под венец!). Рядом с веселой кумушкой скачут рыцарь с оруженосцем, аббатиса и нищий студиозус, балагур-мельник и мрачный мажордом. Чтобы скоротать время в дороге, путники рассказывают истории, каждый на свой лад. Доходит очередь и до нашей героини. Она начинает так:

Когда-то, много лет тому назад, В дни короля Артура (говорят О нем и ныне бритты с уваженьем), По всей стране звучало эльфов пенье; Фей королева со своею свитой, Венками и гирляндами увитой, В лесах водила эльфов хоровод (По крайней мере, верил так народ). Чрез сотни лет теперь совсем не то, И эльфов не увидит уж никто[88].

Да, именно эти слова произносит Батская ткачиха в поэме Джеффри Чосера «Кентерберийские Рассказы», написанной в конце XIV века. Но если чосеровские персонажи жаловались на отсутствие фей, то каково же приходилось англичанам викторианской и эдвардианской эпохи? С одной стороны, они стали свидетелями беспрецедентного прогресса, открытий во всех сферах науки, успешной борьбы за политические права женщин. Но в этом «дивном новом мире» места для древних поверий оставалось все меньше и меньше.

В середине XIX века на жалобу распутницы-ткачихи отзывается скромная гувернантка Джен Эйр: «Маленькие человечки в зеленом покинули Англию лет сто назад ‹…› И теперь ни в Хэе, ни в окрестных селах не осталось от них и следа. Я думаю, что ни летняя, ни осенняя, ни зимняя луна больше никогда не озарит их игр». Слушая сказки своей нянюшки Тэбби Эйкройд, Шарлотта Бронте полюбила английский фольклор и не раз вспоминала его на страницах своих романов. Сказки были достойны того, чтобы сохранить их, пусть и в отчасти видоизмененной форме. Ностальгия по волшебному миру, желание удержать хотя бы те крохи, которые от него остались, вдохновляли и ее современников — этнографов и собирателей фольклора. «Почти вышли из употребления», «уже мало кто верит», «последние остатки» — этими выражениями пестрят предисловия к сборниками примет и суеверий.

Но постойте! Выходит, что в какой-то момент в прошлом («во времена короля Артура», «лет сто назад», когда-то еще) Британские острова действительно кишели фольклорными существами — если не в реальности, то хотя бы в народном воображении? Славное было время! По отношению к викторианству, Средние века выступают той самой романтичной, исполненной волшебства эпохой. Но и тогда, как показывает Чосер, фейри «отселяли» в еще более глубокую старину. Английский критик XX века Рэймонд Уильяме сравнил вектор ностальгии с движущимся эскалатором, который уносит «добрые старые денечки» тем дальше от нас, чем ближе мы к ним подбираемся. Когда кажется, что мы уже готовы ступить на твердь, вместо нее возникает еще одна движущаяся вниз ступень, и еще одна, и еще. Волшебное прошлое отъезжает вдаль, унося с собой пляски фейри на залитых луною лугах. Тем не менее, ностальгия по волшебству была направлена не только в прошлое, но и будущее, о чем, среди всего прочего, свидетельствует «Пришествие фей» Артура Конан Дойля. Среди панихиды по традиционной культуре то и дело пробивались голоса, уверявшие, что в будущем чудес станет больше, а верования о фейри переродятся и выйдут на новый уровень восприятия. Чтобы лучше понять предпосылки общественной реакции на фотографии из Коттингли и контекст, в котором создавалось «Пришествие фей», следует ознакомиться как с возникновением ностальгии по фейри, так и с ее объектом.


РИЧАРД ДОЙЛЬ. «КОЛЕСНИЦА БАБОЧЕК»

Из предисловий к фольклорным сборникам XIX века напрашивается вывод, что исчезновение традиционной культуры вообще и фейри в частности является следствием индустриальной революции вкупе с быстротечной урбанизацией. Однако удар по народным поверьям был нанесен гораздо раньше. После Реформации в опалу попали не только католические монастыри и латинская месса, но и любые обряды, на которые можно было навесить ярлык «папистские». Например, прежде на Сретение (Candlemas) принято было освящать свечи. После прихожане зажигали их во время торжественной процессии — отсюда и название праздника. Этот обычай, как и многие другие, был упразднен. То же касается Великого Поста, во время которого католикам предписывалось воздерживаться от мяса. После установления протестантизма, пост стал личным выбором каждого. Попытку запретить употребление мяса во время Великого Поста предприняла королева Елизавета I, хотя религиозное рвение тут не при чем. Таким авторитарным способом королева хотела поддержать рыболовные промыслы. Ее затея не прижилась, и все вернулось на круги своя. Христианам следовало смирять страсти и молиться, диета же была делом вторичным. Вместе с тем, Жирный Вторник, когда христиане наедались перед затяжным периодом воздержания, утратил свой первоначальный смысл. Веселье пошло на спад.

Интересно, что близость католичества к фейри подчеркивает еще Чосер — сразу после изгнания фей из Англии их место занимают монахи, так что девицам нужно опасаться уже иных распутников:

Теперь и женщины с приходом тьмы Без страха ночью по дорогам ходят: Не инкубы — монахи в рощах бродят.

Занимая место «инкуба», монах принимает на себя и функции последнего — получается эдакий гибрид организованной религии и язычества. В гораздо более положительном свете католические священники представали в фольклоре. Так, встреча с пастором — возможно, из-за его связи с похоронами — считалась несчастливой как для охотников, так и для рыбаков. Повстречав священнослужителя, последние возвращались домой или отказывались выходить в море. Тем не менее, рыбаки с острова Мэн делали исключение для католических священников. Встреча с ними не грозила бедой, в отличие от столкновения с пастором-протестантом. Считалось, что католики лучше управляются с нечистой силой, так что рядом с ними безопаснее.

Общественная элита была менее терпима. Ассоциации как народных суеверий с католичеством, так и наоборот, католичества с верой в магию, продержались до XIX века. Уже позже католическое прошлое начали воспевать как эпоху рыцарства, а до того, даже во второй половине столетия XVIII-гo, отношение к дореформационной Англии оставалось негативным. По словам ранней феминистки Мэри Уолстонкрафт, отреагировавшей на речь Эдмунда Берка в защиту католичества в революционной Франции, английское прошлое было ни чем иным, как «бесполезным гобеленом, украшавшим груду готических обломков, и гудящим колоколом, что сзывал на молитвы жирных попов». По мнению как консервативных, так и либеральных деятелей, католичество выступало тем единственным, что отделяло просвещенную Англию от дебрей язычества, будучи при этом наполовину языческим. Английский поэт XVII века Роберт Геррик напрямую связал «старую веру» с религией фейри в шуточном стихотворении «Храм Фейри, или Часовня Оберона». Во время воображаемой экскурсии по эльфийской часовенке, поэт замечает высушенных насекомых, установленных в нишах на манер статуй святых. Как объясняет Геррик, религия фейри смешанная — «наполовину языческая, наполовину папистская». Вопрос о взаимосвязи католичества с язычеством приобретал особенную остроту, когда дело касалось «ирландского вопроса». В своих тирадах противники ирландской независимости выставляли соседний остров чем-то вроде живого анахронизма, а его жителей — невеждами, не умеющими отличить истины от вымысла, веры в триединого Бога от небылиц о фейри.

К язычеству Реформация была не менее сурова. Под запрет попали не только католические обряды, но и «языческие суеверия», в частности майский шест. От его откровенно неприличного вида пуритане приходили в ярость, а пляски вокруг майского шеста казались им подобием вакханалии. Народные танцы и музыка в одночасье стали возмутительными, народная магия — служением Сатане, за которое можно было поплатиться жизнью. Новый порядок затронул даже баллады. В середине XVI века Церковь осудила издание баллад и популярных песен. Сборники скабрезных песенок следовало сжигать по обнаружении. Другой подход заключался в использовании известных мелодий в целях пропаганды: «неприличные» баллады переписывали, под знакомый мотив подгоняли благонамеренные строчки — и свежий гимн готов! Старый посыл баллад заменяли новым, религиозным, почти так же, как некогда католическая церковь привязывала новые христианские праздники к языческим.

Отношение к фейри среди ярых приверженцев новой веры было сугубо отрицательным и формировалось по принципу «кто не с нами, тот против нас». В мире, четко поделенном на черное и белое, дьяволово и Божье, положение фейри изменилось. Хотя во многих традициях происхождение фейри связано с падшими ангелами, низвергнутыми на землю, это генеалогическое древо далеко не единственное. Как скандинавские, так и английские легенды величают их «немытыми детьми Евы», которых праматерь спрятала от Бога, внезапно нанесшего ей визит. Ева попросту не успела выкупать свое многочисленное потомство, так что устыдилась и убрала грязных ребятишек с глаз долой. В то время как чистые дети получили благословение, чумазые остались ни с чем. А раз уж они оказались недостойны Божьего взора, то остались сокрытыми навеки. Но хотя в ирландской сказке фейри спрашивают у священника о своих шансах на Спасение и получают отрицательный ответ, они все же не прокляты, просто не благословлены. Фейри населяют лиминальное пространство, балансируя на стыке черного и белого, там, где четко разграниченные цвета сливаются в серый (или уж каким-то невероятным образом превращаются в зеленый).

НИЛЬС БЛОММЕР. «ЛУГОВЫЕ ФЕИ»

В балладе о Томасе Рифмаче королева фей повествует о трех дорогах: одна из них, самая приятная с виду, на самом деле ведет в ад. Другая, заросшая терниями, бежит к райским вратам, да только мало кто ее выбирает. Но есть и третья дорога — та самая, что уводит в Волшебную Страну. Таким образом, мир фей оказывается альтернативным по отношению к обеим христианским парадигмам. Это не добро и не зло в теологическом понимании. Волшебный мир существует сам по себе, дразнит и завораживает своей неопределенностью. Именно на этой, третьей дороге, рьяные пуритане поставили кордон. Всем прохожим было велено выбирать одну из двух оставшихся.

Фей, вместе с призраками и ведьмами, насильно присоединили к свите Сатаны. Среди бумаг в приходе Лэмплаг (Камбрия) был обнаружен реестр смертей за период с 1658 по 1663 год. Помимо других, более банальных причин смерти, там значилось:

До смерти напуганы фейри — 3 человека

Околдованы — 4 человека

Утоплены по подозрению в колдовстве — 3 человека

Заведен в пруд блуждающим огоньком — 1 человек

Возможно, клерк таким образом скрашивал скучные часы, занятые подсчетом смертей от дифтерии и родильной горячки. Однако не менее вероятно, что сверхъестественные причины смерти также принимались на веру. Поскольку фольклорные существа обрели демонические черты, общение с ними приравнивалось к колдовству. Так, в 1576 году в колдовстве обвинили англичанку Бесси Данлоп, а в 1588 году по такому же обвинению осудили Элисон Пирсон. Обе женщины дали показания, что принимали помощь от фейри и несколько раз встречались с королевой фей. Хотя обвиняемые утверждали, что использовали свои способности исключительно на благо общины, обеих сожгли на костре.

Период со второй половины XVI до середины XVII века стал эпохой активной охоты на ведьм в Англии и Шотландии. В то время как Церковь насаждала суровые постулаты веры, простой люд рад был свести счеты с недругами, отомстить за старинные обиды, проучить заносчивых соседей. Показательной в этом отношении является история Анны Гюнтер, которая в 1604 году заявила о своей одержимости нечистым духом. С девушкой случались припадки, она теряла слух и зрение, голодала неделями, кидалась на родню, и, что страшнее всего, сотнями изрыгала булавки. В своих несчастьях Анна обвинила трех соседок, однако в ходе затяжного процесса выяснилось, что против них девушку настраивал ее отец, Брайан Гюнтер. За несколько лет до того, во время игры в мяч, он пырнул ножом родственников одной из обвиняемых, и между семьями началась война. Чтобы нанести удар соседям, Гюнтер использовал родную дочь — заставлял ее вдыхать дым от горящей серы, избивал ее и втыкал в нее булавки. Запуганная Анна не смела никому рассказать, что творится у нее дома. Конфликты между односельчанами были первопричиной и многих других ведовских процессов. Воистину, вред от фольклорных существ не может сравниться с тем злом, которое способен причинить сосед через дорогу.

За религиозной революцией последовала еще одна, научно-техническая, которая нанесла традиционным верованиям сокрушительный удар. Мир уподобился часам, некогда заведенным Богом-механиком. Мерное тиканье заглушило песни фей. Новое рациональное мышление не оставило места для волшебства. В эпоху Просвещения отпала необходимость запрещать обряды и верования на законодательном уровне. Достаточно было высмеять их как удел глупцов. Отношение к суевериям напоминало реакцию седовласого ученого мужа, нашедшего свою детскую погремушку — иногда смущение пополам со снисходительностью, порой откровенная насмешка. Рациональному субъекту не должно возиться с игрушками и слушать сказки. Он обязан стремиться к развитию интеллекта, познанию окружающего мира, накоплению капитала.


РИЧАРД ДОЙЛЬ. «МУХОМОРЫ И ХОРОВОДЫ ФЕЙ»

Эти предписания распространялись и на детей, которых, по мнению историка Филиппа Арьеса, еще недавно считали «маленькими взрослыми», отличными от своих родителей разве что ростом. Негативное отношение к роли сказок в воспитании юного поколения заметно, например, в трудах Марии Эджворт, писательницы конца XVIII-начала XIX века. В современной ей Англии влияние «низкой» культуры на элитную было по-прежнему сильно. Посредниками между селом и городом, между простонародьем и обособленным средним классом, являлись слуги. Няньки рассказывали детям сказки, которые сами когда-то слушали на коленях у матери — о фейри, о боггартах, о черных призрачных псах. Педагогов, даже таких либеральных, как Мэри Уолстонкрафт, смущала столь тесная близость прислуги к детям. Что если няньки и горничные привьют маленьким господам дурные, грязные привычки? Растление могло быть не только физическим, но и духовным. Сказки, по мнению просвещенных педагогов, будоражили детское воображение, не затрагивая интеллект. Позаимствовав метафору у Эджворт, их действие можно сравнить с ломтем хлеба, густо посыпанным сахаром, который нянька тайком приносит в детскую — пользы для организма никакой, только чувственное наслаждение. Для воспитания маленьких стоиков небылицы про фейри не годились, следовало заменить их более прагматичными историями. Так Мария Эджворт и поступила в сборнике рассказов «Помощник родителя» (1796). Традиционные сказочные мотивы здесь трактуются в более практичном ключе: фея-крестная не наградит сироток чудесным подарком, но научит их навыкам, необходимым, чтобы самостоятельно зарабатывать на жизнь. Суевериями же довольствуются только неудачники: «Тот, кто наименее уверен в собственных силах и не надеется добиться успеха своим трудом, всегда наиболее склонен верить гадалкам. Он рассчитывает не заработать, но получить даром. Не доверяя тем, чьими устами говорит здравый смысл, он полагается на тех, кто городит вздор».

Насмешливое отношение к суевериям сквозит в сборниках сказок конца XVIII — первой половины XIX века. Как образец жанра можно рассмотреть «Волшебные легенды и традиции юга Ирландии» Томаса Крофтона Крокера, опубликованные в 1825–1827 годах. В предисловии и комментариях Крокера встречаются сентенции вроде «Дайте ему [ирландцу] вдоволь спиртного, и он бросит вызов самому дьяволу!» или «на фейри частенько сваливают ответственность за последствия чрезмерно усердного служения Вакху». Создается впечатление, что комментатор едва сдерживает улыбку, пересказывая все эти странные байки своим высокообразованным читателям, которые тоже прыскают в кулак. Впоследствии Уильям Батлер Иейтс раскритиковал Крокера за излишнюю «юморизацию» собранного материала и отношение к ирландцам как к забавным, немного глуповатым, но в целом безобидным чужакам. Ирландская суеверность стала распространенным стереотипом, причем далеко не всегда ее воспринимали со снисходительной усмешкой. Из-за веры в чудеса ирландцев уподобляли детям или древним старикам — т. е. тем категориям населения, которые требуют заботы со стороны людей взрослых и рациональных. Следовательно, о независимости Ирландии не могло быть и речи. Как пишет Джозефина МакДонаг в исследовании «Детоубийство и британская культура», даже в конце XIX века вера в фейри считалась достаточным доводом для надзора за ирландцами: в противном случае, этот «суеверный» народ примется убивать собственных детей, принимая их за волшебных подменышей.

ТОМАС МЭЙБЕНК. «ДВОР ФЕЙ»

Немецкий социолог Макс Вебер связал рост капитализма с «протестантской этикой», частью которой стала рационализация жизни и упрощение религиозных ритуалов. Процесс, зародившийся во времена Реформации и ускорившийся в эпоху Просвещения, он называл «расколдовыванием мира». Как следствие, вера в сверхъестественное была ослаблена, а магия повсеместно утратила свое значение. Жизнь становилась все проще. Вечно занятым индивидам уже недосуг было гадать на чайных листьях, присматриваться к уголькам, выпавшим из камина или, дрожа от страха, вслушиваться в уханье филина. А в XX веке газовая плита вытеснила камин, да и филинов становилось все меньше. Природа, будь она зловещей или романтичной, отступала на задний план. Но грядущая эпоха машин пугала своей бездушностью. Так, в шуточном стихотворении сам дьявол приходит в ужас от угольной и сталелитейной промышленности Англии:

С вершины Браэрли вокруг Взирает Сатана, И молвит: — Ада каждый круг Милей, чем вся страна![89]

Рука об руку с «расколдовыванием» шло разочарование — одновременно избавление от чар и сожаление об их утрате. Чем меньше оставалось зеленого цвета, тем горше становилась тоска. В конце концов, прагматичные, трудолюбивые, затянутые в твид викторианцы спохватились и оглянулись по сторонам. Но фейри поблизости уже не было.

Было бы преувеличением утверждать, что положительное отношение к суевериям стало исключительно продуктом викторианской эпохи. Точно так же не стоит обобщать, утверждая, что до Реформации абсолютно все английские крестьяне верили в фей. Традиционная культура не монолитна, она включает в себя различные точки зрения. Кто-то верил в фей, кто-то нет. Кто-то совал в маслобойку раскаленную кочергу, чтобы отогнать сглазившую масло ведьму, а кто-то взбивал масло еще усерднее. То же касается отношения к фольклору в пост-реформационной Англии. Преподобный Роберт Кирк, автор «Тайного содружества эльфов, фавнов и фейри» (1691) — своего рода антропологического исследования фольклорных существ — был современником Исаака Ньютона и Джона Локка. В то время как Мария Эджворт порицала волшебные сказки, Уильям Блейк с полной серьезностью описывал похороны фей, которые подсмотрел в саду: «Я услышал тихие и приятные звуки, но не знал, откуда они доносились. Наконец широкий лист на цветочном стебле зашевелился, а под ним показалась процессия существ, размером и цветом похожих на зеленых и серых кузнечиков, которые принесли покойника на розовом лепестке, похоронили его с песнями и исчезли». Даже в ироничных комментариях Томаса Крофтона Крокера проскальзывает восхищение ирландским фольклором. Приманивая английских читателей экзотикой «живого анахронизма», Крокер вместе с тем доносил до них культурные ценности ирландских информантов. Даже в упоминании о том, что баньши оплакивают исключительно представителей ирландских семейств, слышны отзвуки национализма и сопротивления английской колониальной политике.

ТОМАС ХИТЕРЛЕЙ. «ФЕЯ, СПЯЩАЯ НА ГРИБЕ»

Хотя ответная реакция на «расколдовывание» протекала неравномерно и противоречиво, именно в викторианскую эпоху она достигла апогея. Помимо перечисленных выше причин, таких как стремительная индустриализация, этому способствовало множество других факторов. В их число входит «Оксфордское движение», члены которого выступали за возрождение традиционных литургических ритуалов. Католичество уже не казалось пережитком Темных веков и ассоциировалось скорее с эпохой рыцарства. Интерес к дореформационной культуре, к старинным обрядам и легендам был заметен и в области изящных искусств. Поэт-лауреат Альфред Теннисон написал «Королевские идиллии» по мотивам артурианских легенд. Члены «Братства прерафаэлитов» искали образ Прекрасной Дамы и стремились запечатлеть его на своих холстах.

Другой отличительной чертой эпохи было новое отношение к детству. Отныне дети уже не считались ни миниатюрными копиями взрослых, ни «сосудами греха», из которых нужно выколачивать злонравие. Идеализация затронула не только детей из среднего класса и выше, с их золотыми локонами и кружевными платьицами, но и маленьких тружеников. Веками дети надрывались в шахтах и на фермах, сновали с лотками по улицам, обслуживали клиентов в борделях, задыхались в каминных трубах. Теперь даже их, самых незаметных членов общества, стало жаль. В 1840 году Парламент запретил забираться в трубы лицам до 21 года, а в 1864 году штраф за эксплуатацию малолетних трубочистов повысили до 10 фунтов. В 1885 году, стараниями журналиста Уильяма Стеда, «возраст согласия» для девочек был поднят до 16 лет — затяжная борьба с детской проституцией увенчалась успехом.

Дети стали восприниматься как существа чистые и невинные, сродни ангелам или феям. В отличие от взрослых, они были гораздо более естественны и близки к природе и волшебным существам, ее населяющим. Именно близость детей к природе сыграла ключевую роль в истории с фотографиями из Коттингли. Кто, как не дети, может узреть фей? Ведь издревле верили, что единорог склоняется перед девственницей и кладет голову ей на колени. Подобное стремится к подобному. Со своими задумчивыми улыбками, струящимися по плечам волосами, в чистых белых платьях, юные кузины из Коттингли сами кажутся гостьями из сказки. Неудивительно, что Конан Дойль беспокоился, когда через три года после публикации фотографий девушки решили повторить эксперимент. К тому моменту они вышли из возраста аутентичности, а «процессы полового созревания часто оказываются губительны для психических способностей».

Ностальгия по феям, таким образом, была хотя бы отчасти ностальгией по детству, причем как по детству мира, так и по своему собственному. Чувство утраты стимулировало желание заполнить эту брешь, сохранить и приумножить остатки традиционной культуры. Еще до появления Питера Пэна в начале XX века, викторианцы скандировали «Я верю в фей» и в своих мечтах устремлялись в страну Небывалию. О феях писали рассказы и стихи, они то и дело появлялись на полотнах живописцев. Правда, интерес к фейри во многих случаях был небескорыстным. Наравне с одалисками или греческими нимфами, фей можно было рисовать обнаженными, не оскорбляя чувства чопорной публики. Так что изображения фей нередко производят впечатление викторианского пин-апа — полногрудые крылатые дамы томно улыбаются зрителям. Совсем иначе образ фей раскрывал Ричард Дойль, дядя писателя. Большой любитель фольклора, он мастерски проиллюстрировал сборник «Сказки народов мира» (1849), а после создал цикл рисунков «В Волшебной Стране — зарисовки из мира эльфов» (1869). Крылатые или бескрылые, но неизменно крошечные и одетые в красные колпачки, фейри на его рисунках устраивают гонки на улитках, играют в прятки вокруг мухомора, разоряют птичьи гнезда. Глядя на забавы этих сорванцов, невозможно сдержать улыбку. Рисовал фей и Чарльз Алтамонт Дойль, отец сэра Артура. Учитывая, что писателя с детства окружали изображения фей — причем именно миниатюрных, со стрекозиными крылышками, точь-в-точь как на фотографиях из Коттингли — стоит ли удивляться, что в зрелом возрасте он бросился на защиту своих любимых существ?

РИЧАРД ДОЙЛЬ. «НОЧНОЙ ТРИУМФАЛЬНЫЙ МАРШ КОРОЛЯ ЭЛЬФОВ»

К первой половине XIX века относятся такие знаменитые труды в области фольклора, как собрание сказок братьев Гримм (1812) или «Менестрели шотландских окраин» (1802–1803) Вальтера Скотта, но именно во второй половине столетия начался настоящий бум в области фольклористики. Традициям каждого графства был посвящен как минимум один фольклорный сборник, а то и несколько. В такие сборники входили местные суеверия и приметы, описания календарных праздников, образцы устного народного творчества, заговоры и рецепты народной медицины, сказки и легенды. К концу XIX века относится важнейший проект в области изучения песенного творчества: по другую сторону Атлантики американский фольклорист Френсис Чайлд собрал золотой фонд английских и шотландских баллад, известных в наши дни как «баллады Чайлда». Собирательство фольклора не было мужской прерогативой, в этой области засверкала плеяда женских имен. Леди Джейн Уайльд, мать Оскара Уайльда, накопила огромное количество ирландских суеверий и легенд. Мари Тревельян сохранила для нас валлийские приметы и мельчайшие детали повседневной жизни. Сара Хьюитт издала сборник девонского фольклора.

Довольно часто фольклористы подчеркивали универсальные аспекты английских народных верований. Истоки обычаев из «нетронутых уголков страны» искали в античной мифологии или Ветхом Завете, чтобы тем самым повысить статус первых: после многовековых притеснений, местным суевериям нужны были сильные союзники вроде Библии. Но даже такое покровительство казалось недостаточным для возрождения традиционной культуры. Отсюда атмосфера пессимизма, которая пронизывает комментарии фольклористов к собранному материалу. В качестве образца, рассмотрим хотя бы сборник «Народные сказки Бреффни» (1912) под редакцией Бамптона Ханта. Предисловие начинается с описания старого барда, чья народная мудрость превосходит напускную ученость элиты. Несмотря на свой опыт и знания, бард испытывает чувство отчуждения, поскольку «повальная образованность отняла у него слушателей: мальчишки теперь читают о приключениях на суше и на море, а девочки вздыхают по героям с мраморно-белыми лицами и черными, как уголь, усами». Аргументы, характерные для эпохи Просвещения, перевернуты здесь с ног на голову: уже грамотность предстает в отрицательном свете, в то время как народные верования возводятся на пьедестал. Тем не менее, сам этнограф не представляет, как вернуть фольклору его былую значимость. Пожалуй, единственный способ — это взять на себя функции барда и сохранить для потомков его истории в печатном виде. Но тогда устное народное творчество уже перестанет быть устным, следовательно, утратит значительную долю аутентичности. По иронии судьбы, на последних страницах этого сборника напечатана реклама «новых романов за 6 шиллингов» с такими завлекательными названиями, как «Героиня из бронзы» или «Мужской мир» — вот они, конкуренты старого барда! Есть от чего впасть в отчаяние.

ДЖОН АНСТЕР ФИЦДЖЕРАЛЬД. «КРОЛИК СРЕДИ ФЕЙ»

Но далеко не всегда ностальгия по фейри устремлялась в прошлое. «Пришествие фей» Конан Дойля лишний раз подтверждает, что отношение к объекту ностальгии варьировалось от пессимизма до радостного ожидания. Многие из современников Дойля верили, что на смену эпохе бездуховности и рваческого накопления богатств придет новая эра. В ней найдется место любви и волшебству, а фейри станут ее глашатаями. Подобные мнения были распространены в теософской среде. Основными постулатами теософии в том виде, в котором ее преподносила Елена Блаватская, было объединение различных вероисповеданий и создание «универсальной религии», но без догматики и на условиях непосредственного общения с божеством. Фольклористы этого направления синтезировали мистицизм с традиционными английскими верованиями. Более того, они настаивали на реальности фольклорных существ, утверждая, что при соблюдении определенных условий с ними можно наладить контакт.

Мистицизмом увлекался и Артур Конан Дойль, что отчасти объясняет его аргументы в «Пришествии фей». Воспитанный в католической семье, он еще в молодости отказался от религии, но позже проявил интерес к спиритуализму. Это религиозно-философское течение, зародившееся в США в середине XIX века, зиждилось на вере в загробную жизнь и сулило своим адептам возможность общения с духами умерших. Как впоследствии объяснял Конан Дойль, спиритуализм «полностью убирает страх смерти». Работая врачом в Саутси, он читал труды мистиков и оккультистов, посещал спиритические сеансы. В 1893 году он даже вступил в британское Общество психических исследований, организацию, изучавшую потусторонние силы во всем их многообразии. Фактически, то были первые «охотники за привидениями». Хотя поначалу Конан Дойль относился к оккультным практикам с долей скептицизма, череда трагедий в личной жизни сделала из него завзятого спирита. Во время Первой мировой войны погиб его шурин и близкий друг Малькольм Леки, в 1918 году от тяжелого ранения и последовавшей пневмонии скончался его сын Кингсли. Двумя годами ранее умерла его мать. Чтобы вновь услышать дорогие ему голоса, сэр Артур зачастил к медиумам, а его жена Джин, поначалу осуждавшая увлечение мужа, сама начала записывать послания от мертвых. Именно в таком состоянии духа Конан Дойля застали известия о фотографиях фей из Йоркшира. Будучи к тому времени одним из столпов спиритуализма, неутомимым лектором и автором статей и книг о потустороннем, Конан Дойль не мог устоять. После некоторых колебаний и консультаций с фотографами-экспертами, сэр Артур признал подлинность снимков и научно обосновал существование «маленького народца».

ЧАРЛЬЗ АЛТАМОНТ ДОЙЛЬ. «ЭЛЬФИЙСКИЕ ПТИЦЫ»

Теософия вдохнула оптимизм в собирательство фольклора. Этнографы новой волны уже не оплакивали увядание фольклора, но считали его стойким и вездесущим, особенно в сельской местности. Одним из таких этнографов можно назвать Уолтера Эванс-Венца, автора книги «Вера в фей в кельтских странах» (1911). Уроженец Соединенных Штатов — колыбели спиритуализма — он посвятил много времени исследованию фольклора Британских островов. Считая народные верования объективной реальностью, Эванс-Венц жалел городских жителей, которые оказались отчужденными как от природы, так и от самих себя: «Великое множество горожан гордится своей свободой от «суеверий» и снисходительно посмеивается над бедными селянами, которые по-прежнему верят в фейри. Но поступая так, горожане забывают, что со всем своим материалистическим прогрессом, со всеми многообещающими научными данными, со всеми завоеваниями в сфере экономики и коммерции, они сами давно уже утратили естественность».

Ему вторил Уильям Батлер Иейтс, считавший веру в фей проявлением ирландского самосознания. Вместо дремучего невежества, народные суеверия в описании Иейтса становятся полноценным инструментом для познания окружающего мира. Веры в фей не нужно стыдиться — ею следует гордиться, поскольку у нее есть веские основания. Фейри не только существовали, но и существуют. И не только в потусторонних мирах, но и в материальной, повседневной жизни. Они где-то там, за тем холмом. Вытяни руку — и прикоснешься к их курточке! Другое дело, что разглядеть фейри под силу не каждому, хотя истинные ирландцы видят их постоянно. Иейтс находит их в скромном жилище старой сказительницы: «Нашим новомодным убеждениям нет места под бурой соломенной крышей, на которой желтеет очиток. Совсем недавно я гостил в ее коттедже на склоне Бен Балбена, грелся у торфяного огня, угощался лепешками и расспрашивал о ее друзьях — фейри, что населяют зеленый, поросший боярышником холм за ее домом».

ДЖОН АНСТЕР ФИЦДЖЕРАЛЬД. «КОТ И ФЕИ»

Если считать фольклор объективной истиной, то народные сказители из невежд, потчующих небылицами ребятню, превращаются в медиумов, в духовных наставников. У них можно учиться познанию мира. Они помогут расширить горизонт человеческих возможностей. Их мнениям, в том числе и о существовании фейри, нельзя не доверять. Не только личные качества сказителей и целителей, такие, например, как ясновидение, но и их близость к природе в который раз подтверждает их правоту. Защищая фотографии фей от нападок скептиков, Артур Конан Дойль утверждал, что фотографу-любителю из крошечной деревушки не под силу провести лучших лондонских экспертов. Ведь в старинной йоркширской деревне в принципе невозможен обман, ее пасторальность неразрывно связана с аутентичностью. Раз уж исход фей был вызван утилитарным отношением к окружающей среде и презрением к народным обычаям, то духовная трансформация общества вкупе с новым взглядом на природу и почтением к хранителям традиций может поспособствовать их возвращению.

* * *

Теперь, когда мы выяснили, почему ностальгировали викторианцы, можно задаться вопросом — а по чему они ностальгировали? Что из себя представляют фейри в английском фольклоре? Чем они привлекательны?

Упоминания о фейри встречаются практически во всех сборниках фольклорных материалов из различных английских графств, в том числе и Йоркшира, где находилась деревня Коттингли. Почти в каждом сборнике фейри посвящена отдельная глава — как, впрочем, и другим фольклорным существам вроде привидений и ведьм. У читателей поневоле создается впечатление, что в том же Йоркшире фейри или существовали на самом деле, или же в них, по крайней мере, очень активно верили.

Называли их по-разному. Английское слово «фейри» (fairy) происходит от французского «faerie», обозначающего волшебную страну, населенную феями («faie»). В свою очередь, старофранцузское слово «fae» или «faie» («f#233;e» в современном французском) берет начало от латинского «fata» — парка, богиня судьбы. Довольно часто в народной речи XIX века фейри именуются «Pharisees», т. е. фарисеи. Современная фольклористка Жаклин Симпсон объясняет это тем, что в английских диалектах (в частности, в сассекском) окончания множественного числа удваивались — например, «ghostses» вместо «ghosts» или «fairises» вместо «fairies». Таким образом, фейри перепутали с библейскими фарисеями. Не менее распространены эвфемизмы, связанные с запретом обращаться к фейри по имени, дабы не навлечь их гнев. В Шотландии их называли «добрыми соседями», даже когда обсуждали их мелкие или крупные пакости. Среди других эвфемизмов встречаются «дети сумерек», «прекрасный народец», «маленький народец», «народец холмов», «добрые люди», «сокрытые люди», «тихий народец», «благословение своей матери», «они», «они сами», «подземные жители» и т. д. Популярным обозначением фейри в Ирландии было «gentry» — мелкопоместное дворянство, джентри. В комментариях к роману «Замок Рекрент» (1800), Мария Эджворт упоминает, что при виде пылевого вихря ирландцы бормотали «Доброй вам дороги, господа», будучи уверены, что это фейри переезжают с одного холма на другой. За непочтительность «добрый народец» мог покарать.


АРТУР РЭКХЕМ. «ФЕИ ССОРЯТСЯ С ПТИЦАМИ»

(Иллюстрация к «Питеру Пэну»)

О происхождении фейри — как, впрочем, и человеческой цивилизации — выдвигались самые разнообразные теории. Как говорилось выше, в одной из традиций фейри считались немытыми детьми Евы. Согласно другим гипотезам, в фейри превратились мятежные ангелы, низвергнутые с небес. В Корнуолле верили, что души некрещеных младенцев превращаются в «писки», местную разновидность фейри. Выдвигалась и более «антропологическая» версия: фейри называли потомками древних обитателей Британских островов. Эта темнокожая, невысокая раса вынуждена была скрываться под землей от захватчиков, да так там и осталась. Правда, многие фольклористы, включая Томаса Крофтона Крокера, выводили происхождение фей из бутылки с виски.

В дополнение к неопределенности в названиях и генеалогии, размер фейри также не является постоянной величиной. Бытует распространенное мнение, что миниатюризация фейри началась с произведений Шекспира или же вовсе возникла в XIX веке, когда образ феи с прозрачными крылышками стал наиболее распространенным. Похожего мнения придерживался Дж. P.P. Толкиен. В эссе «О волшебных сказках» он проводит параллели между образом «цветочно-мотыльковых» фей и тенденцией к рационализации, характерной для Нового Времени. Вытеснение фольклора из английской культуры привело к уменьшению размеров фольклорных существ. Чтобы уместить их на том крошечном пространстве, которое оставила им эпоха Просвещения, фейри пришлось сделать маленькими, забавными, безобидными. Другим источником «цветочных фей и эльфов с крылышками и усиками, как у бабочек», по его мнению, были поэмы XVII века, в частности, «Нимфидия» Майкла Драйтона. Как утверждает Толкиен: «Прежде в Волшебной Стране действительно были существа небольшого (хотя вряд ли такого уж маленького) роста, но в целом для тамошнего народа небольшой рост не характерен. Мне кажется, что применительно к Англии волшебные существа маленького роста (эльфы или феи) в значительной мере — плод литературного вымысла».

Нетрудно заметить, что Толкиен не на шутку разозлен как одомашниванием образа фей, так и его коммерциализацией (хотя, судя по реакции на фотографии из Коттингли, «цветочные феи» многих устраивали). Праведный гнев заставляет Толкиена отвергнуть низкорослость фейри, которая, тем не менее, является неотъемлемой частью фольклора. Английскими фейри и впрямь можно проиллюстрировать популярный ныне идеал «культурного разнообразия»: фейри бывают любых размеров и расцветок кожи. Совсем крошечные тоже встречаются. Например, в шахтах Корнуолла наравне с горняками трудились дружелюбные существа, стуком предупреждавшие о грядущих обвалах. По словам очевидцев, ростом они были не больше куклы, зато одеждой и повадками походили на шахтеров. Чтобы не разозлить их, приходилось соблюдать определенные табу — не свистеть под землей и избегать крепких словечек, а также не рисовать нигде знак креста. Перекусив, шахтеры оставляли своим подземным знакомцам немного хлеба.

Упоминание о маленьких фейри встречается в песнях, например, в балладе номер 38 из антологии Френсиса Чайлда: по словам певца, встреченный им волшебный человечек был самым крошечным из всех, когда-либо виденных. Чайлд разместил эту балладу между «Томасом Рифмачом» (номер 37) и «Там Лином» (номер 38). В обеих балладах у фей обычный человеческий рост. Более того, королева фей из баллады о Томасе Рифмаче так прекрасна, что поначалу герой принимает ее за Деву Марию. В других народных песнях «рыцарь-эльф» соблазняет человеческих девиц — вряд ли такие любовные подвиги можно ожидать от существа размером с большой палец (хотя как знать!). Эванс-Венц писал, что все опрошенные им ирландские ясновидцы описывали сидов как прекрасных созданий ростом с человека или даже выше. Один из информантов поведал ему о переливчатом существе ростом в четыре метра.

Что же касается облика фейри, то не все они порхали на крылышках. Вдобавок, к категории «фейри» относят и таких фольклорных существ, как русалки, гномы, тролли и т. д., а ведь разница между русалкой и гномом весьма значительна. Не следует забывать и о том, что фейри могут с легкостью менять свое обличье и наводить на смертных чары — так называемый «гламур» (glamour), хотя это слово теперь ассоциируется скорее с глянцевыми журналами. Благодаря «гламуру», реальность кажется прекраснее, чем она есть на самом деле (к глянцевым журналам это тоже, впрочем, относится). Например, английская сказка повествует о повитухе, которую пригласили принять роды у очаровательной дамы, проживавшей в уютном домике. Как только малыш, тоже премилый, появился на свет, повитухе велели натереть ему глаза мазью. Случайно или нарочно, но женщина прикоснулась перепачканным пальцем и к своему глазу. Только тогда она поняла, что те, кого она принимала за приличных людей, на самом деле и не люди вовсе! Находилась она не в коттедже, а в промозглой пещере, с потолка которой капала вода. А господа, пригласившие ее принять роды, на поверку оказались уродливыми и тощими тварями, одетыми в лохмотья.

РИЧАРД ДАДД. «ЛОГОВО ФЕЙ»

Именно в таком неприглядном виде фейри часто предстают в английских сказках. Гномы, брауни, лепреконы и другие разновидности фейри кряжисты и низкорослы, с бурыми сморщенными лицами. Иногда фейри разгуливают голышом или в лохмотьях, иногда — в нарядах зеленого или красного цвета. Причем так называемые «красные колпаки» (Red Caps) достигают желаемого цвета одежды с помощью натурального красителя — человеческой крови, в которую они окунают свои головные уборы. Встречаются упоминания о фейри обычного человеческого роста, но с зеленой кожей. В XII веке в Саффолке жнецы наткнулись на мальчика и девочку в зеленых одеждах и с зеленой же кожей. Дети не понимали английского, но, пожив среди людей некоторое время, поведали, что родом они из подземных чертогов и случайно отбились от остальных фейри. Со временем их кожа побледнела и стала напоминать человеческую. Пригожие фейри также не редкость, особенно если расширить эту категорию и включить в нее тех же «селки» — мифических людей-тюленей, что скрывают свои прекрасные человеческие тела под звериной шкурой.

Внешний вид фейри, их повадки и взаимоотношения с людьми весьма интриговали англичан XIX — начала XX века. Однако в наследство от эпохи Просвещения фольклористам досталась неудержимая тяга к классификации, необходимость разделять фей на виды и подвиды, оценивать их физическое (метафизическое?) строение и размах крыльев. Нужно было непременно выяснить, в чем разница между пикси и гномами, гоблинами и лесными эльфами. Как и в точных науках, в собирательстве и анализе фольклора таксономия приобрела ключевое значение. Неудивительно, что Конан Дойль и цитируемые им авторы уделяют столь пристальное внимание описанию физических параметров фейри, а также анализу волшебных рас и их иерархии. Проблема этого подхода заключается в том, что из-за региональных вариаций и индивидуальных предпочтений народных сказителей, образ фейри в фольклоре вырисовывается неоднозначным, расплывчатым, слишком сложным, чтобы подогнать его под четко обозначенные стандарты. То же относится к английским суевериям как таковым: к примеру, в XIX веке повсеместно встречается поверье о том, что на свадьбу следует надеть что-нибудь голубое, а вот в Йоркшире голубой считался несчастливым цветом. Кажется, что фольклор насмехается над самой идеей классификации!

Тем не менее, основываясь на шотландских и ирландских верованиях, фейри относили к «благому» либо «неблагому двору» (от диалектного «seelie» — «благой, благословенный, добрый, приносящий удачу»). К первому племени принадлежали фейри, творившие добро и помогавшие людям, ко второму, соответственно, злонравные и вороватые создания. Как писала собирательница ирландского фольклора леди Грегори: «Среди сидов есть две расы. Представители первой высоки, прекрасны и беспечны, любят веселиться и подшучивать… Зато существа из второй расы мелкие, злобные и толстопузые». Интересно, что добрые фейри наиболее похожи на людей, в то время как их подлые собратья приобретают анималистические характеристики. Отношение к людям является мерилом в классификации фейри, которые не рассматриваются сами по себе, но исключительно в контексте взаимодействия с человеческим обществом. Впрочем, и в антропологии еще не прижился культурный релятивизм — что уж говорить об изучении фей?


ДЖОН АНСТЕР ФИЦДЖЕРАЛЬД. «ПОХОРОНЫ ФЕИ»

Дополнительную классификацию фейри предложил Уильям Батлер Иейтс, разделив их на «одиночных» и «бродячих». Одиночные фейри селятся поодиночке в каких-нибудь заброшенных уголках и могут нанести серьезный вред путешественнику. В целом, они скорее враждебны к людям. К этой категории, помимо прочих существ, относились лепреконы и баньши. «Бродячие» получили такое название из-за привычки путешествовать большими группами. Бродячие фейри проживают в организованных сообществах, их местообитанием являются холмы и курганы, внутри которых — если как следует прислушаться — звенит их музыка и смех. Они любят петь, устраивать конные прогулки и танцевать на полях, оставляя за собой те самые круги, в появлении которых нынче обвиняют НЛО. Для фейри, живущих в сообществах, характерна определенная иерархия, с правителями и подчиненными. Всем известны Оберон и Титания, король и королева фей, из пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь». Высокопоставленные фейри упоминаются и в устном народном творчестве, в частности, в балладе о Томасе-Рифмаче или схожей балладе «Нянька королевы эльфов» (номер 40 в сборнике Чайлда). Иерархия фейри отражает представления рассказчиков о классовом обществе, точно так же, как «Пришествие фей» Дойля несет печать современной ему расовой политики — так, смуглые, более крупные прислужники охраняют изящных белокожих эльфов (см. главу VI).

Хотя фантастическое пространство в сказках отграничено от бытового, довольно часто они накладываются друг на друга, и волшебство врывается в повседневную жизнь. Фейри функционируют как посредники между сказкой и миром людей. Народные сказители XIX века часто описывали случаи столкновения с фейри. Возможно, они сами не встречали «маленький народец», просто наслушались о нем от двоюродного дедушки, который в тот момент был слегка подшофе. Тем не менее, в реальность фейри они верили. В Уэльсе поговаривали, что фейри приходят на рынок так же часто, как простые смертные. В отличие от людей, они не торгуются и не сплетничают с соседями, а втихомолку уносят мясо и овощи, оставляя на прилавке деньги. Как и у любых покупателей, у них есть любимые торговцы, к которым они наведываются постоянно. Верования о фейри затрагивают все области повседневной жизни, от выпечки хлеба до брака и деторождения. Вот несколько таких суеверий:


— Перед тем, как выносить из дома мясо или рыбу, ее нужно посыпать солью, чтобы продукты не достались фейри.

— Если посадить в саду наперстянку (foxgloves), это привлечет фейри. Народная этимология трактовала название цветка как folks' glove, т. е. «перчатка эльфов».

— Если терновник, дуб и ясень растут близко друг к другу, значит, здесь обитают фейри.


Те мелкие домашние неприятности, в которых не обвиняли ведьм, считались проделками фейри. Приходилось оставлять проказникам угощение, а иначе из «добрых соседей» они могут стать недобрыми, а уж враждовать с фейри не хотелось никому. Такую войну людям ни за что не выиграть! Этнографы приводят образцы местных деликатесов, которыми жители Британских островов потчевали «народец холмов». К примеру, на острове Мэн им ставили миску с «коури». Чтобы приготовить эту нехитрую кашу, овес вперемешку с шелухой замачивали на ночь, затем варили до загустения, остужали и снова варили, на этот раз с молоком. Блюдо получалось незатейливое, но фейри его очень уважали. В других краях они были более разборчивы и требовали отборнейшие яства — если хлеб, то белый, если кашу, то с весомым куском масла. В случае отказа, фейри не стеснялись выразить свое неудовольствие. Классическая история об их мести звучит примерно так: какая-нибудь сердобольная старушка имела обыкновение оставлять «добрым соседям» миску сливок и буханку белого хлеба. Вот те и разбаловались. Но в коттедже сменились жильцы, а новая хозяйка оказалась скуповатой — угостила фейри всего лишь черным хлебом да селедкой. Тогда разгневанные фейри ухватили ее за ноги и потащили вниз по лестнице, громогласно возмущаясь.

Наиболее зловещим занятием фейри было как похищение человеческих детей, вместо которых в люльке оставляли подменыша-уродца, так и угон в рабство самих кормящих матерей. В первом случае, фей вынуждали вернуть дитя путем дурного обращения с подменышем. Того следовало высечь крапивой, вынести на мороз, бросить на навозную кучу или, в качестве щадящего варианта, заставить проговориться о своем истинном возрасте. К сожалению, подобные поверья нередко приводили к насилию над детьми с задержками в развитии. Чтобы предотвратить похищение младенцев, вокруг колыбели махали Библией, рисовали у изголовья крест, клали рядом серебро или железо, прослывшие лучшим средством от нечистой силы.

ДЖОН АНСТЕР ФИЦДЖЕРАЛЬД. «ФЕИ У ОКНА»

Молодым матерям не советовали появляться на улице до церемонии очищения в церкви (churching), ведь сразу после родов женщина становилась желанной добычей фейри. Те могли увести ее в волшебные холмы и использовать в качестве кормилицы для своих отпрысков. В «Собрании старинной ирландской музыки Петри» приводится удивительная колыбельная «Seo Hu Leo». Песня примечательна своей двойной функцией: с одной стороны, пленная женщина укачивает ребенка, повторяя припев. Судя по тому, что нянька заключена в волшебном холме, ребенок является отпрыском фейри, а колыбельная для фейри — само по себе явление удивительное. С другой стороны, певица дает о себе знать прачкам, пришедшим к ручью стирать белье. Все так же нараспев, она рассказывает, что ее похитили фейри, и объясняет, как можно вызволить ее из плена.

Интересно, что фейри покушались не только на женщин и детей, но и на стариков. Если у пожилого человека ни с того, ни с сего менялся характер, причем не в лучшую сторону, поговаривали, что его подменили фейри. Добрую и заботливую бабушку они забрали в свою страну, а на ее место подсунули какую-то мегеру. В таком случае, домочадцы шли на перекресток дорог и терпеливо дожидались пылевого вихря. Поймав немного пыли, они осыпали ею подозреваемого подменыша и, приободренные, ждали, когда же им вернут похищенную родственницу.

Вместе с тем, фейри часто приносили пользу — помогали по хозяйству или же благодарили за услуги. В ходу были истории вроде следующей: однажды к пахарю подошло крошечное светловолосое существо и попросило починить хлебную лопату. В качестве награды, существо посулило горячий пирог, а от пирога кто откажется? Пахарь заменил треснувший черенок лопаты, а несколько минут спустя в борозде у его ног появился дымящийся пирожок — фейри работают быстро. Вестморлендцы похвалялись «чашей фейри». Согласно легенде, дворецкий из поместья Месгрейвов как-то раз наткнулся на фей, отплясывавших у колодца. Фейри встрепенулись и тут же исчезли из виду, оставив волшебную чашу. В наши дни она хранится в лондонском Музее Виктории и Альберта. Эта стеклянная ваза с узорами из эмали, вероятно, была изготовлена в Алеппо и привезена из крестового похода. Но по части романтичности даже крестовые походы уступали легендам о фейри.

* * *

Возможно, читатель лишь посмеется над истовой верой в фейри. Не нужно быть экспертом, чтобы заметить искусственность «фей из Коттингли». Точно так же, увлечение Артура Конан Дойля теософией и спиритизмом кажется парадоксальным. Тогда как его герой, безупречный логик Шерлок Холмс, доказывал, что в Сассексе не водятся вампиры, сам автор от всей души желал, чтобы они там водились! А если не вампиры, то феи, и если не в Сассексе, то в Йоркшире. Разобщенность взглядов персонажа и автора просто в голове не укладывается! Как шутил Г. К. Честертон, Конан Дойлю следовало написать продолжение детективных историй в духе спиритизма и вернуть читателям Шерлока Холмса, на сей раз в виде «мрачного и отталкивающего призрака». В известном смысле, Конан Дойль выполнил наказ: в романе «Страна туманов» (1926) он заставил уверовать в спиритические истины само воплощение науки, профессора Челленджера. А расследование «дела фей из Коттингли» так напоминает новое приключение Холмса, с теософом Гарднером в роли верного Уотсона и сэром Артуром в качестве сыщика с Бейкер-стрит! Что поделаешь — Конан Дойлю и его современникам феи были попросту необходимы. Чем еще залечивать раны от Великой Войны? Где искать исцеление?

В описании эльфийских забав, Джеффри Чосер упоминает «many a grene mede» — «зеленые луга», где творилось волшебство, где так уместны были пляски эльфов. Подобное живительное пространство есть и у Шекспира — так называемый «Зеленый мир», описанный английским критиком Нортропом Фраем. Здесь герои отдыхают, чтобы потом с новыми силами схлестнуться с реальностью. В своем «Зеленом мире», населенном феями, нуждались викторианцы и эдвардианцы (и, судя по популярности романов-фэнтези, нуждаемся и мы с вами). Даже если такого мира и вовсе не существовало, он все равно обязан был существовать. Пускай не сейчас, а когда-то, пускай не здесь, а среди изумрудных холмов, на месте которых теперь изрыгают густой дым фабрики. А если он был, то, возможно, еще удастся разглядеть его в бликах солнца на воде, расслышать в шелесте дубовой листвы, которая, согласно валлийским поверьям, нашептывает пророчества друидов. Ведь именно вера делает фей реальными. Даже тех, что вырезаны из детского альбома и пришпилены к листьям травы.