"Тени над озером" - читать интересную книгу автора (Кэмпбелл Бетани)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Келли переоделась в шорты и рубашку и с яростной энергией принялась наводить порядок в доме Джимми, отмывая, отстирывая и отскребая грязь. Но как бы упорно она ни работала, в голове крутилась тревожная цепочка беспокойных слов: «…будьте осторожны… не доверяй… жеребята…»

Незаконнорожденный ребенок. Неужели Зейн и вправду был отцом такого ребенка – или детей? К чему миссис Прюэр лгать? Келли вспомнила, как Зейн целовал ее, заставляя растворяться в покорности, наслаждении и тепле. Разве не так поступает соблазнитель, вынуждая женщину подчиниться своему желанию?

Зейн богат и, в некотором смысле, знаменит. Да, в настоящее время так и ведут себя многие знаменитости-мужчины: с легкостью зачинают детей, но не чувствуют обязательств по отношению к женщинам, которые вынашивают их. Они завладевают всем – женщинами, детьми, богатством, властью, свободой, но взамен не дают ничего, кроме мимолетного одурманивающего наслаждения. Келли содрогнулась от отвращения.

Не думай о нем, приказала она себе. Выгони эти мысли из головы. Мама права в своем неприятии мужчин, она всегда была права.

Солнце клонилось к горизонту, косые золотистые лучи придавали цветам особую насыщенность и глубину. Келли вздохнула, глядя на озеро. Зейн говорил, что сегодня вечером заедет за ней, чтобы отвезти куда-то прах Джимми. Хотя при мысли об этом Келли вновь занервничала, ей пришлось начать сборы и переодеться. Она будет осторожна с ним – как ее и предупреждали.

Услышав стук в дверь, Келли почувствовала, как сердце подпрыгнуло и на миг задержалось где-то в гортани, а дыхание участилось, как у сидящего в засаде и готового к бою воина.

Она заставила себя трижды глубоко вздохнуть и только после этого подошла к двери. Держась как можно прямее, величественным жестом распахнула ее, как принцесса, удостоившая аудиенции простолюдина.

Но едва Келли увидела своего гостя, сердце вновь устремилось к горлу. Зейн был таким высоким и широкоплечим, что почти полностью заслонял вид на сосны и дубы, открывающийся с крыльца. Заходящее солнце очертило его каштановые волосы золотой каймой, подчеркнуло выразительность волевых черт его лица.

Дьявольски привлекателен, подумала Келли, чувствуя тошноту и головокружение, – так опасно и соблазнительно привлекателен. И совсем не похож на отца, которого она видела на фотографиях. В ее отце было нечто от смазливого мальчишки. В Зейне же не чувствовалось никакой смазливости, его образ создавал впечатление силы. Келли пришлось напомнить себе, что Зейн привык пользоваться своим обаянием, чтобы одерживать верх над чужой слабостью. Над женской слабостью.

– Уже пора? – произнесла она, вздернув подбородок.

– Да, – ответил Зейн, окидывая ее взглядом через порог.

Собака заскакала вокруг, радуясь приходу гостя, но ни Келли, ни Зейн не обратили на нее внимания.

Боже милостивый, в этой женщине есть какая-то особая, ни с чем не сравнимая прелесть, думал Зейн. Он ощущал стеснение в груди и чреслах, трепет возбуждения, от которого быстрее запульсировала кровь. Она оделась к случаю – не официально, но с присущей ей естественностью.

Длинные ноги и гибкие бедра обтягивали еще достаточно новые джинсы темно-синего цвета; белая легкая блузка без рукавов была отделана простым кружевом. Блузка обрисовывала маленькие, упруго торчащие груди и узкую талию. Келли была обута в белые сандалии, а роскошные волосы стянула на затылке широкой белой лентой.

Со своей тонкой фигуркой, длинными гибкими руками и восхитительно длинными ногами она на первый взгляд казалась совсем худенькой, как мальчишка-подросток. Но Зейн помнил, как держал ее в объятиях, чувствуя нежность, теплоту, округлость и женственность ее тела. Высокие скулы, твердый подбородок и спокойные глаза придавали ее лицу царственное выражение.

Вопреки своей воле Зейн не переставал думать о ней весь день. Он совершил чертовски глупый поступок, поцеловав ее подобным образом. Во-первых, это было не в его привычках, а во-вторых, еще никогда женщина столь агрессивно не встречала его поцелуи. Обычно ему позволяли делать все, что он пожелает, и часто, увы, даже большее. Его память переполняли воспоминания о связях с доступными женщинами, жаждущими его, добивающимися его внимания, гоняющимися за ним, присасывающимися как пиявки.

Неприступность этой девушки и уязвляла, и интриговала. Когда он обнял ее и почти силой принудил к поцелуям, она вначале сопротивлялась, а затем ответила с естественностью и теплотой, от которых его чувства превратились в ураган.

Именно тогда он понял, что она готова любить, жаждет этой любви, но сама не подозревает об этом. Как же следует относиться к женщине в этом случае – уважать ее невинность или отступиться от нее? А может, объяснить ей, что такое плотская любовь?

Зейн смотрел, как заходящее солнце поблескивает в ее волосах, а голубые глаза стойко выдерживают его взгляд. Его губы сжались в прямую, невыразительную линию. Еще раз Зейн позволил себе медленно оглядеть сверху вниз ее стройное тело, задержавшись немного на узких, наполовину открытых ступнях.

Она едва тронула губы бледной помадой; никакой другой макияж был ей ни к чему. От помады полные губы ярче выделялись на золотистой коже лица.

Спокойнее, смущенно напомнил себе Зейн. Следует постоянно помнить две вещи: во-первых, это племянница его друга, и хотя бы из уважения к Джиму он должен держаться на расстоянии. Во-вторых, он ей не нравится, и, если честно, она ему тоже не слишком по душе. У них нет ничего общего.

Она – горожанка, из чистого упрямства остающаяся невинной. Он – циник, привыкший к жизни в лесу, возле озера, зарабатывающий на жизнь мрачными картинами, рождающимися в воображении, – тем, что ей так ненавистно.

Нет, еще раз повторил себе Зейн, держись от нее подальше, приятель. От нее можно ждать одних неприятностей.

Бесконечно долгую минуту Келли смотрела на Зейна в упор. Его губы были плотно сжаты. Девушку поразила стремительная смена выражений в серой глубине его глаз. На мгновение там проскользнуло нечто напоминающее насмешку, сменившееся чем-то более опасным, томительным. Затем Зейн погрузился было в задумчивую серьезность, которая с непостижимой быстротой вновь преобразилась в насмешку.

Он был одет в облегающие потертые джинсы, подхваченные на бедрах кожаным поясом с серебристой пряжкой в виде волчьей головы, и голубовато-серую рубашку с длинными, закатанными выше локтей рукавами и расстегнутым воротником.

Налетел ветер, принося желанную прохладу после жаркого дня, и взъерошил его прямые каштановые волосы. Келли почувствовала, как внутри ее тоже что-то взъерошилось.

Уже в сотый раз она напомнила себе об осторожности, о том, какой внимательной ей следует быть. Незаконнорожденные дети, всплыло у нее в голове, как будто эти слова были талисманом, способным защитить ее. Зейн такой же, как ее отец, – человек, не ведающий ответственности. Незаконнорожденные дети. Подобный мужчина может нравиться многим женщинам, и это естественно, в приступе внезапной тоски подумала Келли. Но ей не следует доверять ему ни на секунду.

– Вы готовы? – вежливо осведомился Зейн, едва двигая губами.

– Почти, – ответила Келли и отвернулась. Она не пригласила Зейна зайти, хотя и понимала, что это выглядит грубо. Но она чувствовала себя безопаснее, будучи отделенной от него даже таким незначительным препятствием, как порог.

Она прошла в спальню, открыла ящик стола и вытащила маленькую квадратную коробку, завернутую в коричневую бумагу. С трудом проглотив комок в горле, прижала коробку к груди.

Было трудно поверить, что в этом простом, обернутом бумагой свертке покоится то, что осталось от доброго, вдумчивого и неповторимого Джимми. Ей еще не приходилось совершать ничего подобного, и предстоящая процедура внезапно показалась слишком сложной и связанной со слишком сильными переживаниями.

Она вернулась к входной двери, и Зейн придержал ее. Собака попыталась рвануться вслед за ней, но Келли обернулась, строго взглянув через плечо.

– Нет, – решительно заявила она, – ты останешься здесь.

Собачьи уши печально дрогнули, казалось, даже глаза наполнились грустью, а хвост перестал подергиваться.

– Пусть идет, – без улыбки произнес Зейн. Эти слова прозвучали как требование или приказ.

Келли с раздраженным удивлением взглянула на него.

– Это торжественный случай. Нам вовсе ни к чему псина, которая скачет вокруг и скалит зубы.

Зейн тряхнул головой – кратко, но выразительно.

– Джимми любил эту собаку. Он взял ее к себе. Пусть идет с нами.

Мысленно пожелав своему спутнику провалиться, Келли все же признала, что он прав. Она вновь взглянула на собаку. На какую-то секунду в блестящих глазах глупого животного ей почудилось трагическое выражение.

– Ладно, – пробормотала она. – Пойдем, пес.

Все следы трагизма мгновенно исчезли. Бурно запрыгав, собака вырвалась из двери и закружилась вокруг них в безумной радости. Келли заметила, что Зейн бросил взгляд на сверток, который она по-прежнему прижимала к груди, но ничего не сказал.

– Куда мы идем? И как туда попадем? – спросила она.

Солнце опустилось еще ниже, и его лучи золотили профиль Зейна.

– Это место называется Заливом Голубой Цапли, – безучастно отозвался он. – Мы поплывем туда в каноэ.

– В каноэ? – с тревогой в голосе переспросила Келли. Ей еще никогда в жизни не случалось плавать на столь ненадежном на вид суденышке.

Зейн промолчал и повел ее к берегу. Длинное серебристое каноэ было наполовину вытащено на сушу.

Не говоря ни слова, Зейн столкнул лодку в воду и поставил параллельно берегу. Келли наблюдала за напряженной работой мышц под тонкой тканью его рубашки. И снова вопреки своему желанию восхитилась сдержанностью его движений.

Выпрямившись, Зейн молча взглянул на нее. Его молчание и долгие, пристальные взгляды нервировали Келли.

– И что же теперь? – недоуменно спросила она. Зейн приподнял бровь, желая показать, насколько глуп ее вопрос.

– Садитесь, – произнес он с недоуменной ноткой в голосе.

Каноэ болталось в воде, подскакивая на волнах. Келли нахмурилась.

– Но как?

– Просто садитесь, и все, – процедил он сквозь зубы.

Келли смутилась. Она попробовала поставить одну ногу в каноэ, но от этого лодка, опасно накренившись, еще сильнее заплясала на воде. Поскольку Келли все еще прижимала к себе сверток, она не могла удержать равновесие с помощью рук и поспешно отдернула ногу.

– Я никогда не решусь на это, – заявила она, стискивая сверток. – Понятия не имею, как…

– О, черт побери, неужели можно бояться воды, умея так хорошо плавать? – спросил он, иронически изогнув губы. Прежде чем Келли сумела возразить, Зейн обхватил ее за талию и, не боясь замочить джинсы, ступил в воду, доходящую ему до колен.

Келли молчала, завороженная его силой. Она весила не так уж мало, но Зейн поднял ее легко и беспечно, будто большую тряпичную куклу. Она замерла, с трепетом всматриваясь в его суровое лицо, но Зейн не обратил внимания на ее взгляд.

Жар его рук обжигал тело через одежду. Мышцы широкой груди мощно двигались у ее локтя. Все это вызвало в ней неприятную дрожь, которую она так старалась избегать. Усадив ее на скамью, Зейн придержал каноэ за борт.

– А теперь позовите собаку.

Келли не понравился его приказной тон, и она недоуменно вскинула глаза. Зейн опять ничего не заметил – он напряженно вглядывался в сторону противоположного берега.

О Господи, думала она с гневом и смущением, только бы все побыстрее кончилось!

Келли посвистела собаке. Псина рванулась к ней, но замерла на полпути, задрожав, едва поняла, что Келли каким-то странным образом оказалась в воде. Беспомощно глядя на Келли, собака смущенно завиляла хвостом.

– Забирайся в лодку, псина, – нетерпеливо прикрикнул Зейн. – В лодку, поняла?

– Она боится воды, – заметила Келли.

Зейн тихо выругался, шагнул к берегу, взял на руки собаку, отнес ее к лодке и бесцеремонно бросил на дно. Собака вскочила и дико огляделась.

– Бедная Полли-Энн, – произнесла Келли, покачивая головой.

В карих глазах Полли-Энн появился неподдельный испуг. Зейн сжал губы еще крепче, чем прежде, отвел каноэ поглубже, а затем вскочил в него быстрым движением. Взяв весло, он мощными гребками погнал каноэ вперед.

Из высоких сапог Зейна выливалась вода, все ближе подбираясь к Полли-Энн, которая перепуганно попятилась. В конце концов собаке пришлось устроиться рядом с Келли на узкой скамье. Она дрожала всем телом, хвост уже не подергивался, а уныло обвис. Чем дальше каноэ удалялось от берега, тем более несчастной выглядела Полли-Энн.

– Что с ней стряслось? – спросил Зейн, поглядывая на собаку и продолжая гнать каноэ к середине озера.

– Я говорила вам, – отозвалась Келли. Освободив одну руку, она обняла дрожащую Полли-Энн. – Она не любит воды. И незачем так злиться – это вам вздумалось взять ее с собой, а не мне.

Зейн одарил их обеих уничтожающим взглядом.

Келли выпрямилась. Управляемое Зейном каноэ двигалось так стремительно, что она почувствовала беспокойство. Глубоко погрузившись в воду, лодка рассекала ее так легко, будто была неким укрощенным водяным животным, уносящим их прочь. Это вызывало жутковатое ощущение.

– Еще далеко? – спросила Келли, крепче прижимая к себе собаку. Бедное животное по-прежнему дрожало всем телом.

Зейн покачал головой.

– Через пятнадцать минут будем на месте. Посадите собаку на дно – она вывалится за борт.

Келли попыталась столкнуть Полли-Энн со скамьи, но собака уперлась всеми лапами. Она прижала уши к голове, закатила глаза так, что показались белки, и еще плотнее притиснулась к боку Келли.

Зейн оглядел несчастное существо, и углы его губ дрогнули.

– Только Джимми мог завести такую собаку, – пробормотал он.

– Да, – отозвалась Келли, крепко обнимая Полли-Энн. – Только Джимми.

Другой рукой она по-прежнему прижимала к груди коричневый сверток – словно прощалась с Джимми. Все происходящее казалось странным, нереальным. Келли оглядела утесы – золотисто-зеленоватые и уже покрытые сумеречными тенями.

Они казались прекрасными и мирными, игра тени и света на их древних ликах вызвала у Келли тоскливое чувство. Сколько раз плавал здесь Джимми? Сколько раз они бывали здесь вместе с Зейном? Теперь ему предстоит навеки слиться с этой красотой, которой он так часто любовался, стать с ней единым целым.

Келли украдкой посмотрела на Зейна и перехватила на себе его взгляд, как всегда раздражающий своей невозмутимостью. Келли поняла, что у нее сейчас печальное лицо, и попыталась принять более нейтральное выражение. Она сжала зубы и сморгнула подступившие слезы.

– Пока мы плывем, – произнес Зейн столь же холодным, как и выражение стальных глаз, голосом, – расскажите мне, о чем вы пишете. Кстати, у меня есть ваши книги – мне дал их Джимми. Но я так и не удосужился их прочитать. Детские книжки – это не по моей части. Так что расскажите мне о них.

Его замечание было достаточно язвительным, чтобы вызвать возмущенный блеск в глазах Келли.

– Уверена, они бы вам не понравились: слишком оптимистичны. Там никому не отрубают голову, никого не кусают вампиры. Эти книги позволяют детям почувствовать себя спокойно и уверенно – я считаю, именно для этого и нужны книги. Их назначение – заставить людей почувствовать себя лучше.

Зейн пожал плечами, продолжая рассекать воду ровными, уверенными гребками, и скептически поднял бровь.

– Отчасти вы правы. Книги нужны для того, чтобы заставить нас чувствовать. А дети наделены более тонкими чувствами, чем считает большинство взрослых.

Келли вновь взглянула на возвышающиеся на дальнем берегу утесы.

– Откуда вам знать о детях? Может, у вас есть свои?

Эти слова вылетели у нее прежде, чем Келли успела подумать о предостережении Мэвис Прюэр и грубости подобного высказывания. Она смутилась, произнеся вслух то, о чем в округе только шептались, и была рада, что Зейн не поднял голову.

Однако он ответил на этот вопрос – так же хладнокровно, как Келли задала его:

– По крайней мере мне об этом неизвестно.

Холодок прошелся по ее сердцу и мучительно распространился по всему телу. Келли знала, что его ответ был обычной остротой, но не сочла ее забавной. Интересно, что отвечал ее отец, когда кто-нибудь задавал ему подобный вопрос? Неужели он отделывался такой же уклончивой шуткой?

– Кроме того, – продолжал Зейн, – какая разница, есть у меня дети или нет? Я и сам когда-то был ребенком.

Келли теснее прижала к себе дрожащую Полли-Энн. Девушка по-прежнему не смотрела на Зейна.

– Уверена, вы никогда не были обычным ребенком. Вероятно, вы целыми днями играли с пластмассовыми гильотинами или приделывали себе восковые клыки, как у монстра.

Зейн пренебрежительно рассмеялся.

– Я был таким обычным, что мог бы вызвать отвращение. Я вырос в маленьком городишке в штате Миссури. Отец был полицейским, мать – учительницей воскресной школы. Меня учили верить в правду, справедливость, доброту и в то, что добродетель всегда будет вознаграждена. Даже тогда я понимал, что жизнь не так проста. Да, я был уверен, что в мире есть много зла – называйте его воплощение монстром или демоном, как хотите. Но как бы вы его ни назвали, оно существует. Детей непросто одурачить – и людям, и книгам.

Его голос прозвучал с такой горечью, что Келли осторожно взглянула на него.

– Вы же понимаете, ваши родители не пытались вас одурачить, – спустя минуту произнесла она. – Они просто старались защитить вас, как и положено родителям. Надеюсь, вы не в обиде на них.

Его лицо помрачнело, он издал нетерпеливое восклицание:

– Нет, не в обиде! Мне просто жаль их, вот и все. Они одурачивали самих себя.

– Что вы имеете в виду? – спросила Келли.

– Мой отец считал, что мир устроен справедливо и разумно. Такова уж была его работа – иначе он бы с ней плохо справлялся. Увы, он ошибался. Когда мне было восемнадцать лет, в него стреляли.

– О Боже! – Холод пробежал по ее телу, и Келли сжалась. Неужели насилие, совершенное над отцом, заставило Зейна погрузиться в мир столь мрачных фантазий?

– Этот кошмар преследует каждого полицейского, – проговорил он сквозь зубы. – Однажды ночью он остановил машину с номерами другого штата на окраине города. У нее не горели задние фонари, только и всего. Отец хотел предупредить водителя, а тот выстрелил в него в упор. Дважды. Эту пару негодяев разыскивали по обвинению в мошенничестве и подлоге. Они оставили его умирать на дороге, как собаку. Отец не умер. Но больше не мог ходить.

Его брови сошлись на переносице, губы сжались. Келли смотрела на Зейна с немым вопросом, а грудь сжималась от жалости к нему и его семье.

– Их поймали – тех, кто стрелял в отца, – продолжал Зейн, презрительно скривив губы. – Мужчину и женщину. Он получил десять лет, но был отпущен на поруки через пять. Ее приговорили к пяти годам и освободили через десять месяцев. Моя мать заболела еще до того, как это случилось, – в тот же год, как я… был ранен. На войне. Она слишком много работала и слишком волновалась за меня, и с ней случился удар. Мять умерла меньше чем через год после того, как был ранен отец. Она умерла, а он был прикован к инвалидной коляске все оставшиеся шестнадцать лет жизни. Люди, стрелявшие в него, вскоре очутились на свободе, целые и невредимые. Насколько мне известно, они живы до сих пор. И, вероятно, до сих пор жульничают и воруют. Вот таковы закон, порядок, доброта и справедливость. Такова добродетель, которая всегда вознаграждается.

Он горько рассмеялся, с отвращением скривив рот.

– Простите, – пробормотала Келли. Слова Зейна ошеломили ее. Ей хотелось расспросить, как он был ранен, но Келли почувствовала, что Зейн не захочет говорить об этом. Она попыталась перевести разговор на более спокойную тему: – И потому вы… начали писать такие книги?

Его глаза вспыхнули гневом.

– Нет. Не потому. Не пытайтесь проводить психоанализ моих поступков. Я пишу свои книги потому, что мне это нравится. И всегда нравилось. Меня всегда привлекала темная сторона жизни, и всегда будет привлекать. И я скорее готов заглянуть в нее и разобраться, что там происходит, чем пренебрегать ею. Вы напоминаете моих родителей: предпочитаете отгородиться от зла.

Келли была уязвлена. Она хотела посочувствовать ему, но Зейн отверг ее порыв и ответил оскорблением. Он бессердечный человек, и ей следовало бы помнить об этом.

Вздернув подбородок, она ответила Зейну невозмутимым взглядом.

– Итак, я пытаюсь подарить людям приятные мечты, а вы дарите им ночные кошмары, и тем не менее вы осуждаете меня, а себя считаете героем. Любопытно!

Она вновь отвернулась к утесам. Небо над ними приобрело темно-синий, почти лиловый цвет, а соблазнительные округлости облаков покрылись сотнями оттенков расплавленного золота. К чему думать об ужасах, когда в мире столько красоты, раздраженно размышляла Келли.

– Незачем думать о неприятном, – произнесла она, как будто разговаривая сама с собой. – К чему? Ради чего?

– Келли…

Зейн произнес ее имя так выразительно, что она не удержалась и повернулась к нему. Его глаза казались почти черными, резкие тени делали лицо суровым.

– Мне нравится один род фантазий – тот же, что и Джимми. Вы любите другой. Каждому свое. Вы хотите писать книги, заставляющие людей почувствовать себя лучше. Но я ни в коем случае не стремлюсь заставить их почувствовать себя хуже.

Келли вздохнула и опустила взгляд на дрожащую собаку.

– Вы считаете, страх поможет кому-то почувствовать себя лучше? – тихо произнесла она. – Что в нем хорошего?

– Послушайте, – раздраженно произнес он. – Вам знакомо слово «катарсис»? Так древние греки называли очищение страданием. Именно для этой цели предназначены романы ужасов. Они помогают избавиться от мучительных, неясных страхов, которые преследуют почти каждого человека. По крайней мере помогают увидеть их лицом к лицу. Зная, что нас пугает, мы способны бороться с этим. Добро против зла – величайшее противостояние в мире.

Келли безнадежно пожала плечами.

– Не хотела бы я, чтобы в руки моих учеников попали ваши произведения. Они слишком малы, это их испугает.

– Правильно, – усмехнулся Зейн. – Я пишу не для младенцев, а для взрослых, таких, как Джимми. Для людей, которые готовы увидеть лицо своего демона – если только у демона есть лицо.

На лице Келли появилась робкая и горькая улыбка.

– И это ваша работа? Значит, вы человек, наделяющий демонов лицами?

Долгую минуту Зейн смотрел ей в лицо, а затем прерывисто вздохнул.

– Да, – произнес он. – Я пытаюсь. По крайней мере ненадолго – на протяжении сюжета одной книги.

– Ненадолго, – повторила она, покачивая головой. – Временно. Но вечно так продолжаться не может. Вы не способны изгнать демонов. Ваши романы не изменят того, что случилось с вашими родителями. Они не помогли Джимми прежде, не помогут и теперь.

– Келли, – процедил он сквозь зубы, – я не ставлю своей задачей уничтожить зло в мире. Этого мне не дано. Все, что я могу, – хоть как-то развлечь людей. И я не стыжусь своей работы, поэтому не пытайтесь пристыдить меня.

Она снова покачала головой, еще более укоризненно, чем прежде.

– Дослушайте, мы опять затеяли спор. Это ни к чему, особенно в такой момент. Это неправильно. – Келли остановилась, глубоко вздохнула и облизнула губы. – Совсем не это хотел бы услышать Джимми, – глухим голосом закончила она, чувствуя, как вновь сжимается горло.

Зейн взглянул на Келли, сидящую на фоне утесов и золотистого неба над ними. Она распрямила спину, но склонила голову, лицо ее затуманилось от неподдельного горя. Лучи заходящего солнца освещали волосы, образуя вокруг ее головы светящийся нимб – как у ангела.

Зачем, удивлялся Зейн, зачем он рассказал ей о родителях, о том, что был ранен? Он никогда об этом не говорил и ненавидел расспросы. Почему из всех людей он выбрал именно ее?

И зачем только он пытается оправдаться перед ней? Тысячи людей восхищаются его книгами. К чему обращать внимание на мнение единственной упрямицы, которая терпеть их не может?

Зейн устало отвернулся, чтобы не видеть, как наступающие сумерки обволакивают темным золотом ее плечи и придают белой блузке нежный топазовый оттенок. Он пытался заставить ее понять, но не смог. И теперь испытывал отвращение к самому себе.

Подняв голову, Келли натолкнулась на его жесткий, раздраженный взгляд. Ей хотелось объяснить ему, что она думает о подобных книгах, но продолжать спор было бессмысленно. В ее семье любили читать. Зейну и Джимми нравились романы определенного сорта; ей привили любовь к совершенно другому. Зейну безразлично ее мнение, вот и все.

– Вы правы, – наконец произнес Зейн сквозь щель сомкнутых губ. – Ему было бы неприятно видеть, как мы ссоримся, – особенно теперь.

Келли испустила глубокий вздох.

– Как по-вашему, какой разговор понравился бы ему?

Наверное, подумала она, сейчас более уместно обмениваться дорогими сердцу воспоминаниями о Джимми, а не вести глупые споры.

Зейн через плечо оглянулся на след, оставляемый каноэ на глади озера.

– Вероятно, нам будет лучше помолчать, – мрачно произнес он.

Залив Голубой Цапли оказался маленькой, глубокой, уединенной бухтой, окруженной высокими утесами с одной стороны и зеленой стеной леса – с другой.

Над поверхностью воды медленно плыл туман, придавая этому месту таинственный, зачарованный вид. Келли застыла, услышав хриплый крик, а затем увидела, как из прибрежных кустов взлетела огромная сизая цапля и полетела над озером. За первой цаплей последовала вторая, лениво взмахивая широкими крыльями.

Зейн отложил весло и, засунув большие пальцы за пояс, посмотрел вслед птицам.

– Эти цапли живут здесь уже много лет, – заметил он.

Каноэ выплыло на середину залива и застыло на воде. Собака тряслась и нервно озиралась по сторонам. Келли обнаружила, что вновь держит сверток обеими руками.

– Здесь красиво, – произнесла она, наблюдая, как заходящее солнце играет на гладкой поверхности воды, странно искажая отражения деревьев и утесов. – Поэтому он и выбрал это место? Потому, что здесь такая красота?

Зейн ответил ей насмешливым взглядом и циничной улыбкой.

– Джимми выбрал его потому, что поймал здесь двухкилограммового окуня. Я рыбачил вместе с ним. Господи, он радовался, как ребенок. «Когда я умру, похороните меня там, где я поймал ту рыбину», – постоянно твердил он.

Келли издала неопределенное восклицание. Глядя на отражение в воде, она в глубине души понимала, что рыба тут ни при чем. Джимми питал страсть к красоте природы, страсть, к которой она только начинала приобщаться.

– Хотите что-нибудь сказать? – спросил Зейн, взглянув на нее. – Традиционные «несколько слов».

Внезапно у нее вновь сжалось горло.

– Вряд ли я смогу, – честно призналась Келли, слыша, как дрожит ее голос. – Думаю, у меня не получится.

– Дайте сюда, – резко произнес Зейн, протягивая руку. – Я все сделаю сам и что-нибудь скажу. По-моему, это необходимо.

С трудом сглотнув комок в горле, Келли протянула ему сверток. Их пальцы на миг соединились, и это мимолетное прикосновение заставило ее совершенно пасть духом. Келли обеими руками обняла собаку, радуясь тому, что та рядом.

– Джимми любил книги и природу, – произнес Зейн, вскрывая сверток. Его лицо было серьезным, голос – негромким, но спокойным. – Вот это подойдет лучше всего… – Он глубоко вздохнул и прочитал стихи Вордсворта:

Келли замерла, узнав эти строки. Зейн продолжал тем же спокойным, размеренным голосом, не останавливаясь, не пропуская ни единого слова.

Сердце Келли сжалось от боли и еще какого-то чувства, более глубокого, чем боль. Она была не в силах говорить.

Но Зейн знал, что сказать. Эти стихи были не только красивы, они пришлись как нельзя к месту – лучшее прощальное слово для Джимми, именно то, что ему хотелось бы услышать. Зейн медленно высыпал прах в тихую воду.

– Прощай, друг, – тихо произнес он. – Ты избавился от демонов и монстров. Успокойся и спи с миром.

Бледная, дрожащая Келли наблюдала, как тонут последние частицы пепла. Зейн повернулся к ней.

– С вами все в порядке?

– Да, – солгала она, сжимая в объятиях собаку.

– Нет, не все, – раздраженно возразил он, полез в карман и, вытащив белый носовой платок, протянул ей. – Вот, черт побери, плачьте. Не могу видеть, как вы сдерживаетесь. Просто поплачьте и покончите с этим, понятно? – Он встряхнул платок яростным движением. – Возьмите же, – хрипло повторил он.

Келли хотела посмотреть на него, но отвела взгляд. Выпрямившись, она взяла платок и закрыла лицо, чтобы не видеть своего спутника и чтобы он не видел ее глаз. А затем, к собственному смущению, она разразилась слезами. Долгое время сдерживаемые чувства вырвались наружу.

Зейн отвернулся и взял весло. Она сидела прямо, как и подобает учительнице, и рыдала, как малое дитя, одной рукой по-прежнему обнимая глупую перепуганную псину.

Он опустил весло в воду, прилагая все усилия, чтобы как можно скорее оказаться подальше от залива. Еле слышно выругавшись, он возблагодарил небеса за то, что они сидят в каноэ, – иначе он не удержался бы и обнял Келли. Тряхнув головой, он прогнал шальную мысль. Во-первых, это бессмысленно; во-вторых, ему совсем не хотелось этого.