"Странники Гора" - читать интересную книгу автора (Норман Джон)

Глава 21 КАМЧАК ВХОДИТ В ТАРИЮ

Вот уже около четырех дней я находился в Тарии, вернувшись сюда на этот раз пешком под видом мелкого продавца драгоценных камней. Тарна я оставил у фургонов и, потратив все до последней медной монеты, накупил пригоршню крохотных самоцветов, большая часть которых только называлась драгоценными, не имея никакой практической ценности. Тем не менее наличие их давало мне хоть какой-то предлог для пребывания в городе.

Камчака я нашел там, где мне и сказали, – у фургона Катайтачака, который все так же находился на вершине холма рядом со штандартом с изображенными на нем четырьмя рогами боска и был обложен хворостом, который удалось найти поблизости, и набит сухой травой. И фургон, и хворост затем были облиты горючими маслами, и на рассвете дня своего отступления Камчак своею собственной рукой бросил горящий факел в фургон. Где-то в мрачной глубине фургона с оружием под рукой сидел Катайтачактот, кого называли убаром тачаков и кто был верным другом Камчака. Поднимающийся от горящего фургона черный дым был, должно быть, легко заметен с далеких стен Тарии.

Камчак не произнес ни слова, он лишь сидел на своей каийле с выражением лица, полным мрачной решимости. На него было страшно смотреть, и я, хотя и считал себя его другом, не осмелился с ним заговорить.

Стоя у подножия холма стройными рядами, в седлах своих каийл с черными копьями у правого стремени, здесь находились командиры тачакских сотен. С мрачными лицами наблюдали они за пылающим фургоном.

Нет, не думаю, чтобы такие люди, как Камчак и как эти воины, могли добровольно отступить от стен Тарии.

Наконец, когда фургон догорел и ветер свободно гулял между обломками почерневшего каркаса и разносил пепел по зеленой траве степи, Камчак поднял правую руку.

– Увезти штандарт, – приказал он.

Я с грустью наблюдал, как специальный фургон со впряженной в него дюжиной босков, на который устанавливался штандарт, будучи извлеченным из земли, медленно двинулся по пологому склону холма, оставляя на его вершине лишь груду догорающих обломков да черный пепел – все, что некогда было фургоном Катайтачака.

– Развернуть фургоны! – скомандовал Камчак.

Медленно, фургон за фургоном, каждый на своем строго определенном месте, выстраиваясь в длинные ряды, тачаки формировали длинную колонну отступающих, которой предстояло покрыть сотни пасангов раскинувшейся перед ними степи.

Отступление от стен Тарии началось.

Далеко впереди я мог разглядеть бесчисленные стада босков.

Камчак привстал в стременах.

– Тачаки уходят от Тарии! – крикнул он.

Одна шеренга за другой, воины на каийлах – суровые, злые, молчаливые – разворачивали своих скакунов прочь от стен города и медленно двигались вслед за своими фургонами, оставляя у подножия холма лишь командиров сотен, которым предстояло замыкать шествие.

Камчак оставался на вершине холма наедине с догоревшими обломками и пеплом фургона до тех пор, пока его не коснулись лучи солнца, пронзившие серую пелену трагичного утра. Он стоял здесь ещё некоторое время и затем, легко пришпорив своего скакуна, медленно спустился с пологого склона.

Заметив меня, он остановился.

– Рад видеть тебя живым, – с мрачным видом произнес он.

Я опустил голову, принимая его приветствие.

Сердце мое наполнилось благодарностью к этому суровому, жестокому воину. Пусть он и вел себя в эти последние дни грубо и странно, топя в жестокости к своим рабыням ненависть к Тарии. Станет ли когданибудь Камчак прежним? Я боялся, что какая-то часть его (возможно, та, что я любил больше всего) умерла в ночь нападения, когда он вошел в фургон Катайтачака.

Стоя у его стремени, я поднял голову и взглянул ему в глаза.

– И вы собираетесь уйти вот так? – кивнул я вслед уходящим воинам. – С вас достаточно?

Он посмотрел на меня, но я ничего не смог прочесть по его лицу.

– Тачаки уходят от Тарии, – повторил он и поскакал прочь, оставляя меня у подножия холма одного.

К своему удивлению, на следующее утро после ухода тачаков я без малейшего труда вошел в город.

Перед тем я какое-то время сопровождал колонну фургонов, приобретая необходимые для моей роли мелкого путешествующего торговца товары – в основном полудрагоценные камни и некоторые дешевые ювелирные украшения. Я скупил их у того же человека, у которого – во времена более счастливые Камчак приобрел новое седло и набор кайв. В тот раз я заметил в фургоне этого человека целую коллекцию подобных вещиц и совершенно логично заключил, что он, судя по всему, также являлся мелким торговцем. Запасись всем необходимым, я ещё некоторое время брел за удаляющимися фургонами, не в силах расстаться с ними, но затем все же нашел в себе силы отстать от них и направиться в сторону Тарии. Ночь я провел в степи и на второй день после снятия осады с Тарии, в восьмом часу утра я вошел в город. Лицо мое и, самое главное, рыжие волосы были надежно скрыты широким капюшоном наброшенного мне на плечи плаща грязно-пыльного цвета, с бегущей по краю золотистой нитью, довольно поношенного вида, то есть как раз такого, какой, по-моему, и подобает мелкому путешествующему пешком торговцу. А вот то, что мелкому торговцу иметь не подобает, – боевой меч и кайву я надежно спрятал под плащом.

Охранники городских ворот едва удостоили меня вниманием, и в этом, конечно, не было ничего удивительного, поскольку Тария является настоящим оазисом торговли в раскинувшихся на многие десятки пасангов засушливых степях и сюда ежегодно стекаются многие сотни караванов, не говоря уже о тысячах мелких торговцев, приходящих пешком или приезжающих на повозках со впряженным в них одним-единственным, измученным бесконечными дорогами тарларионом. К моему величайшему удивлению, городские ворота Тарии стояли настежь открытыми уже на следующий день после снятия тачаками осады. Из ворот сплошным потоком выходили крестьяне, возвращающиеся к своим прилегающим к городу скудным полям, и целые толпы городских жителей, едва не наступая на пятки уходящим тачакам бросившихся на место оставленного ими лагеря в поисках забытых вещей и сувениров. Входя в город, я бросил взгляд на тяжелые, прочные, окованные железом створки городских ворот, прикидывая про себя, сколько времени может понадобиться стражникам, чтобы их закрыть.

Оказавшись в городе, я бродил по его улицам, натянув капюшон пониже и прищурив один глаз, словно надеясь найти среди булыжников мостовой потерянную медную монету, одновременно держа путь в сторону дома Сафрара. Дважды я сознательно наткнулся на осыпавших меня бранью прохожих, а один раз нечаянно – на офицеров охраны Фаниуса Турмуса, убара Тарии, от которых получил такую затрещину, что едва удержался на ногах.

Иногда у меня возникало неясное ощущение, будто за мной следят. Однако бросив пару раз взгляд назад и не заметив никого, кто мог бы внушить мне опасения, я отверг возможность того, что меня разоблачили. Единственной из попавшихся мне на глаза дважды оказалась какая-то девчонка в темной вуали, с рыночной корзинкой в руке; но она оба раза прошла мимо меня, даже не обратив никакого внимания. Я вздохнул с облегчением: что ни говори, нервное это занятие – вести торговлю в неприятельском городе, зная, что раскрытие влечет немедленную смерть или же мучительные пытки, например публичное колесование или сажание на кол на городской стене в качестве острастки тем, кто попытался бы с недружелюбными намерениями воспользоваться гостеприимством города.

Я взял вправо, огибая небольшой, в сотню футов, сквер, примыкающий к стенам изнутри, огораживающим строения дома Сафрара, и тут же, к своему раздражению, услышал голос охранника, предупреждавшего меня, что, оказывается, прохожим запрещено приближаться к дому торговца ближе чем на десять копий.

– Убирайся отсюда! – размахивая арбалетом, кричал стоящий на смотровой площадке стены охранник. – Нечего здесь слоняться!

– Но, хозяин! – воскликнул я. – Пустите меня! Я хотел бы показать кое-что из драгоценных камней и украшений благородному торговцу Сафрару!

– Ну, хорошо, – разрешил часовой. – Подойди к ближайшим воротам и покажи, что там у тебя.

Я осторожно приблизился к небольшим, обитым железом воротам и попросил у стоящего там охранника позволения показать свои драгоценности Сафрару. Я надеялся, что меня проведут в покои торговца, где я под угрозой смерти сумею вырвать у него золотой шар и тарна, чтобы улететь отсюда.

Но, к моему разочарованию, мне не позволили даже войти во внутренний двор и моя жалкая колекция была осмотрена и тут же отвергнута управляющим, вышедшим в сопровождении двух вооруженных охранников за ворота. У них ушло всего несколько секунд, чтобы определить истинную ценность моих камней, после чего управляющий с презрительной миной швырнул их прямо на мостовую, в пыль, а я, подгоняемый улюлюканьем и пинками охранников, бросился их собирать.

– Убирайся отсюда, идиот! – кричали они.

Едва сдерживая клокотавшую во мне ярость, под смех охранников я ползал на коленях в пыли и с горестным стоном собирал свое богатство.

Я уже подобрал последний камень и бережно опустил его в карман, готовясь подняться с колен, когда взгляд мой наткнулся на высокие тяжелые сандалии, больше похожие на сапоги стоящего рядом воина.

– Спасибо, хозяин, – плаксивым голосом пробормотал я.

– А почему ты носишь под своим плащом меч? сурово спросил воин.

Я узнал этот голос; он принадлежал Камрасу, чемпиону города, над которым Камчак одержал такую убедительную победу на празднике игр Любви Войны.

Я рванулся вперед, дернул его за ноги, повалил на землю и, вскочив на ноги, не давая охранникам опомниться, побежал по улице с развевающимся у меня за спиной капюшоном.

Сзади, заглушая голоса оторопевших воинов, тут же раздался жесткий приказ:

– Немедленно остановите этого человека! Задержите его! Я его знаю! Это Тэрл Кэбот из Ко-ро-ба! Задержите его!

Путаясь в длинном плаще и проклиная себя за неосмотрительность, я продолжал бежать изо всех сил. Выпущенная из арбалета стрела ударилась справа от меня в раскрытый деревянный ставень и разнесла его в щепки. Я нырнул в ближайшую улочку.

Сзади не отставал тяжелый топот чьих-то ног – возможно, Камраса и бегущих с ним воинов. Я услышал за спиной испуганный женский крик и брань мужчин. Я бросил быстрый взгляд через плечо и увидел девушку, упавшую под ноги бежавшим воинам, и их, споткнувшихся об нее. Она горько плакала, собирая в разломанную корзинку рассыпавшиеся по мостовой фрукты, а охранники поднимались с земли, осыпая девушку проклятиями. Не теряя ни секунды, я обогнул угол ближайшего здания, оказавшегося магазином, взобрался на оконный проем, подтянувшись на руках, добрался до окна этажом выше, затем поднялся ещё на этаж и оттуда перебрался на крышу. Мимо по улице пробежали двое охранников и за ними ещё человек семь-восемь вооруженных мечами воинов.

Чуть отстав, пробежала стайка любопытных до всего мальчуганов, а через минуту разговоры обсуждавших происшествие случайных прохожих стихли. Улица опустела.

Я лежал на крыше, с трудом переводя дыхание.

Солнце пекло немилосердно. Я отсчитал про себя пять минут и затем решил, что теперь было бы лучше двинуться по крышам в противоположную сторону, отыскать на чердаке какое-нибудь укрытие, где я бы смог отсидеться до наступления ночи, и затем попытаться выбраться из города. Я мог бы догнать фургоны тачаков, которые, конечно, будут двигаться с обычной для них скоростью, то есть довольно медленно, отыскать оставленного тарна и уже на нем вернуться в дом Сафрара. Да, в такой ситуации выбраться из города будет непросто. Очень скоро обо мне сообщат охранникам городских ворот и они получат приказ быть начеку. В город мне удалось войти без труда; я, конечно, не рассчитывал, что и выйти из него мне будет так же просто, но не ожидал, что настолько. Но как оставаться в городе, если за воротами будут днем и ночью следить, не смыкая глаз, еще, наверное, дня три-четыре? Сейчас каждый охранник в Тарии будет выискивать Тэрла Кэбота, которого, к несчастью, из-за его рыжей шевелюры узнать совсем несложно.

Мои невеселые размышления прервала мелодия, насвистываемая кем-то из идущих по мостовой прохожих. Мелодия показалась знакомой; я вспомнил, что слышал её в лагере тачаков. Да! Это тачакская мелодия, её частенько напевают девушки, погоняя запряженных в фургоны босков.

Я подхватил мотив и насвистел пару музыкальных строк, после чего ко мне присоединился незнакомый прохожий и мы закончили насвистывать мелодию уже вместе.

С величайшей осторожностью я приподнял голову над краем крыши. Улица была пуста за исключением девушки, стоящей внизу и вглядывающейся в верхние этажи здания, на крыше которого я скрывался.

На девушке был убор свободной женщины, а на лицо её спускалась черная вуаль. Это оказалась та самая девушка, дважды попавшаяся мне на глаза, когда у меня появилось ощущение преследования. Она же так ловко задержала моих преследователей, упав им под ноги; в руках у неё до сих пор была сломанная ими корзинка.

– Никудышный из тебя шпион, Тэрл Кэбот! покачала головой девушка.

– Дина! – сдавленно воскликнул я – Дина из Тарии!

Все четыре дня я оставался в комнатах над магазином Дины из Тарии. Здесь я перекрасил свою предательскую шевелюру в черный цвет и сменил одеяние торговца на желто-коричневую тунику булочника, к касте которых принадлежали отец и оба брата Дины.

Деревянные ставни на окнах их магазина были разломаны в щепы, прилавок разбит, в кладовых все перевернуто вверх дном, а входные двери сняты с петель и добросовестно изрублены мечом. Даже плоские камни-жернова ручной мельницы были вынесены на мостовую и расколоты вдребезги.

Одно время, как рассказала Дина, магазинчик её отца был самым известным и посещаемым покупателями среди всех остальных булочных города, большая часть которых принадлежала Сафрару. Аппетиты и притязания этого жирного тарианского торговца росли безудержно и, естественно, вступали в противоречие с требованиями и традициями касты булочников, обязующими своих членов действовать согласно общим интересам. Отец Дины напрямик отказался продать свой магазин агентам Сафрара или работать под началом алчного торговца и следовать его указаниям. Вскоре после этого на магазинчик напали хулиганы, вооруженные металлическими прутьями, дубинками, а один даже мечом, и разрушили все, что могли. Пытавшиеся защитить свое хозяйство отец и братья Дины были забиты до смерти. Вскоре умерла и её мать, не выдержавшая потрясения.

Какое-то время Дине ещё удавалось жить на скромные сбережения семьи, но когда и они стали подходить к концу, она зашила все, что у неё ещё оставалось, в подкладку своих одежд и оплатила себе место в фургоне, отправляющемся в Ар. Девушке не повезло: караван попал в засаду, устроенную кассарами, и сама она, конечно, оказалась у них в руках.

– Ты бы хотела снова открыть магазин? – спросил я у Дины.

– У меня нет на это денег, – ответила она.

– Ну, кое-что у меня есть, – сказал я, доставая из кармана горсть своих совсем не драгоценных камней, и высыпал их на стол.

Подбрасывая их на ладони, она весело рассмеялась.

– Я кое-что понимаю в камнях, – призналась она. – Видела их в фургонах Альбрехта и Камчака. А здесь драгоценностей едва ли на серебряную монету.

– Я заплатил за них золотой, – обиженно произнес я.

– Но ведь ты купил их у тачака… – пожала она плечами.

– Да, – признался я.

– Мой дорогой Тэрл Кэбот, – ласково произнесла девушка. – Ах, мой дорогой доверчивый Тэрл Кэбот… – Она посмотрела на меня, и глаза её погрустнели. – Но если бы даже у меня были деньги на открытие магазина, это бы означало лишь то, что люди Сафрара придут сюда снова.

Я промолчал. Думаю, она была абсолютно права.

– А этих камней достаточно, чтобы оплатить проезд до Ара? – поинтересовался я.

– Нет, – покачала она головой. – Но я в любом случае предпочла бы остаться в Тарии. Здесь мой дом.

– На что же ты живешь?

– Я готовлю для богатых женщин: торты, пирожные, пироги – все, что они не доверяют готовить своим рабыням.

Я рассмеялся.

Затем, отвечая на вопрос девушки, я рассказал ей о причинах, приведших меня в Тарию: о необходимости выкрасть довольно ценную вещь у Сафрара, которую он сам незадолго до этого украл у тачаков.

Это пришлось ей по душе, как, думаю, порадовало бы её все, что шло вразрез с интересами торговца, вызывающего у неё непреодолимую ненависть.

– Это действительно все, что у тебя есть? – спросила она, указывая на пригоршню камней.

– Да, – ответил я.

– Бедный, бедный воин, – пожалела она меня с улыбкой. – У тебя даже нет денег, чтобы купить какую-нибудь захудалую рабыню.

– Это верно, – признался я.

Она задорно рассмеялась, отбросила с лица вуаль и встряхнула головой, рассыпая по плечам густые волосы.

– Я всего лишь бедная простая женщина, – сказала она, протягивая ко мне руки, – но, может быть, я смогу что-нибудь для тебя сделать?

Я взял её за руки, притянул к себе и заключил в объятия.

– Ты очень красива.

Еще четыре дня я жил у девушки, и ежедневно, один раз утром, а второй – вечером, она неторопливо прохаживалась со мной мимо городских ворот Тарии, чтобы проверить, столь ли тщательно охраняются они стражниками, сколь ожидалось. К моему разочарованию, охранники продолжали внимательно проверять каждого выходящего из города, требуя присутствия свидетелей для установления их личности и доказательства их рода занятий, и обыскивать фургоны. При малейшем сомнении человека задерживали и препровождали для допроса к начальнику охраны. Вне себя от злости я увидел, что, однако, все люди, входящие в город, и въезжающие в него фургоны пропускались беспрепятственно: стражники едва удостаивали их взглядом.

Мы с Диной не вызывали к себе внимания охранников: волосы у меня были черными и шел я в одеянии булочника рядом с местной женщиной.

По улицам нередко проходили глашатаи, оповещавшие граждан о необходимости меня изловить и описывающие мои приметы.

В один из дней в магазин ввалились два охранника, обыскивающих, как я догадался, все здания в городе. При их появлении я немедленно выбрался из дома через окно, выходящее во внутренний двор, и, поднявшись по стене на соседнее здание, затаился на крыше. Когда в доме все успокоилось, я вернулся тем же путем.

Признаться, уже в тот первый раз, когда я увидел её в фургоне Камчака, Дина понравилась мне; думаю, я вызвал у неё ту же реакцию. Это была действительно прекрасная женщина, умная и славная, ласковая и храбрая. Я восхищался ею и боялся за нее. Я знал, хотя мы никогда об этом не говорили, что она совершенно добровольно пошла на риск, укрывая меня в своем доме. Вполне возможно, я погиб бы уже в первый день своего нового пребывания в Тарии, если бы Дина не узнала меня, не пошла следом и в трудную для меня минуту храбро не стала бы на мою сторону.

Размышляя о ней, я в полной мере начал отдавать себе отчет в том, насколько ошибочны суждения горианцев относительно вещей, связанных с кастовой принадлежностью. Каста булочников, к примеру, не принадлежит к категории высших, от которых, согласно общепринятому мнению, ожидаются проявления благородства и тому подобных вещей. И тем не менее разве отец и старшие братья девушки не встали против превосходящего их численностью противника на защиту своего крохотного магазинчика? А разве эта девушка, совершенно одна, безоружная, с храбростью, которой далеко не всегда ожидаешь даже от многих воинов, разве она не бросилась мне на помощь, не раздумывая, не требуя для себя ничего взамен, разве она не дала мне пристанища в своем доме, не предоставила в мое распоряжение все свои силы, умение, знание города – все, что у неё имелось?

Когда Дина уходила по делам, приобретая продукты для своих заказчиков, – обычно рано утром и поздно вечером, – я оставался в комнатах над магазином. Здесь, в одиночестве, я много размышлял над всем, что было связано с яйцом Царствующих Жрецов и домом Сафрара. Придет время, я выберусь из города – пусть только немного все успокоится, вернусь к фургонам кочевников, возьму своего тарна и ещё поборюсь за яйцо. Я, однако, не строил для себя больших иллюзий насчет успеха этой почти безнадежной авантюры. Все это время я пребывал в постоянном страхе оттого, что серолицый человек-тот самый, с зелеными, как трава, глазами – прилетит на тарне в Тарию, и прежде чем я смогу начать действовать, заберет с собой золотой шар, ради которого подвергались смертельной опасности и заплатили жизнью столько людей.

Иногда, прогуливаясь по улицам, мы с Диной поднимались на высокие городские стены, чтобы посмотреть на подступающие к городу бескрайние степи. В мирное время, когда город не подвергался осаде, подниматься на городские стены и прогуливаться по их галереям, достигающим ширины в тридцать футов, не возбранялось всем желающим.

– Ты выглядишь озабоченным, Тэрл Кэбот, глядя вдаль, заметила стоящая рядом со мной Дина.

– Так и есть, Дина, – признался я.

– Ты опасаешься, что вещь, которую ты ищешь, исчезнет из города прежде, чем ты сумеешь её отыскать?

– Совершенно верно.

– Ты хочешь добыть её сегодня вечером?

– Попробую.

Она не хуже меня знала, что тщательные проверки всех покидающих город продолжаются, как знала и то, что каждый день, каждый час, проведенный мной в Тарии, работает против меня.

– Я очень хочу, чтобы тебе повезло, – сказала она.

Я положил руку ей на плечо, и мы заглянули за внешний парапет.

– Смотри, вон, видишь, едет фургон какого-то торговца, – вслух размышлял я. – Сидящий в нем человек сейчас совершенно свободен и волен ехать, куда пожелает.

– Тачаки ушли, – задумчиво сказала Дина и, помолчав, добавила: – Я буду скучать по тебе, Тэрл Кэбот.

– Мне тоже будет очень не хватать тебя, Дина,ответил я.

Не торопясь уходить, мы ещё долго стояли вместе. Время близилось к полудню.

Мы стояли на стене неподалеку от центральных ворот Тарии, через которые я вошел в город четыре дня назад, утром следующего дня после ухода тачакских фургонов, взявших направление на хребты Та-Тасских гор, за которыми несла свои воды могучая Тасса.

Я с завистью смотрел на медленно приближающийся фургон какого-то одинокого торговца – большой и, очевидно, тяжелый, покрытый запыленным серым брезентом. Тянул фургон не один тарларион, как это обычно распространено среди мелких торговцев, а четверка черно-бурых босков.

– Каким образом ты хочешь выбраться из города? – спросила Дина.

– По веревке, – кивнул я на стену. – И уйду пешком.

Она снова перегнулась через парапет и окинула скептическим взглядом сотню футов совершенно гладкой каменной стены, которая отделяла нас от земли.

– Чтобы спуститься, потребуется время, – сказала она, – а после захода солнца стены регулярно патрулируются охранниками и освещаются факелами. К тому же ты собираешься идти пешком… Ты знаешь, что у нас, в Тарии, есть охотничьи слины?

– Знаю, – ответил я.

– Жаль, что у тебя нет быстроногой каийлы. Ты смог бы попробовать среди бела дня на полной скорости проскочить мимо городских стражников и удрать по степи, пока-охранники, опомнившись, бросились бы в догонку.

– Даже если бы мне удалось разжиться каийлой или хотя бы тарларионом, – с сомнением покачал я головой, – у них все равно есть тарнсмены.

– Это верно, – согласилась Дина.

Для тарнсменов, конечно, не составит никакого труда отыскать в открытой степи одинокого наездника. Чтобы поднять их в воздух, потребуются считанные минуты, даже если при этом придется собирать тарнсменов по пага-тавернам, городским общественным баням или игровым залам, где наемники сейчас наверняка тратят свои деньги, к удовольствию владельцев этих заведений, которые сейчас неплохо наживаются. По-видимому, через несколько дней, когда тарнсмены опухнут от безделья и, главное, деньги этих наемников подойдут к концу, Ха-Кил соберет своих головорезов и улетит с ними из города. Я, конечно, не мог ждать ещё несколько дней, не зная к тому же, сколько Ха-Кил позволит своим людям расслабляться и сколько времени у него уйдет на подведение окончательного расчета с Сафраром и подготовку к отлету.

Тяжелый фургон торговца уже медленно подъезжал к центральным городским воротам.

Я с тоской посмотрел в ту сторону, где скрылись за горизонтом фургоны тачаков. Вот уже пять дней, как они ушли. Мне казалось поистине странным, что Камчак – решительный, непоколебимый в своей твердости Камчак, гордость тачаков – так скоро отказался от осады города, пусть даже её продолжение не принесло бы ожидаемых результатов. Тем не менее я не мог отказать ему в определенной мудрости: отвести своих людей в условиях, когда сложившаяся ситуация вполне могла не только не принести успеха, но и, учитывая беззащитность фургонов и босков перед наездниками на тарнах, наоборот, привести к худшему. Да, он поступил мудро. Но как, должно быть, тяжело было Камчаку увести фургоны от Тарии, оставляя Катайтачака неотомщенным, а Сафрара – победителем. Это было, с его стороны, несомненно неординарным поступком. Я бы скорее ожидал видеть Камчака здесь, у стен Тарии, верхом на каийле, с колчаном стрел за спиной, до самого наступления жестоких зимних холодов, с наступлением которых тачаки наконец повернули бы своих босков от этого неприступного города с его непреодолимыми стенами и неоскверненными ногами захватчиков улицами – от этой не знающей поражения Тарии.

Мои мысли были прерваны донесшимися снизу препирательствами между раздраженным стражником и протестующе кричащим владельцем фургона. Я выглянул из-за парапета и с невольной улыбкой увидел, что, очевидно, его тяжело груженная неповоротливая повозка зацепилась правым колесом за чугунные петли городских ворот и громоздкий фургон опасно накренился, совершенно загородив проезд.

Погонщик соскочил с фургона и, горестно обхватив голову руками, запричитал над своим колесом.

Затем, пнув повозку, он подставил плечо под колесную ось и попытался развернуть фургон. Задача, как и следовало ожидать, оказалась для него непосильной.

Происшествие забавляло наблюдавших за ним стражников и нескольких находившихся здесь же прохожих, сгрудившихся у ворот понаблюдать за действиями незадачливого погонщика. Но тут вышедший из себя офицер охраны приказал нескольким из своих людей подставить плечи под ось, сдвинуть её и немедленно освободить проезд. Но даже охранникам вместе с извозчиком не удалось развернуть фургон. Становилось очевидным, что без рычага здесь не обойтись.

Мне показалось что-то в этой аварии фальшивым, подстроенным нарочно. Дина, посмеиваясь, наблюдала за суматохой у ворот. Извозчик, казалось, совсем потерял голову: заламывая руки, он бегал между собравшимися и, не обращая внимания на гневные окрики офицера, лишь ещё больше мешал помогающим ему людям.

В этот момент я заметил едва различимые вдали силуэты всадников.

Теперь уже все стоящие на городских стенах стражники, как, впрочем, и поднявшиеся сюда для прогулки парочки, внимательно наблюдали за тщетными усилиями двух десятков суетящихся вокруг накренившегося фургона людей.

Я снова посмотрел вниз. Торговец оказался довольно молодым парнем, крепко сбитым, со светлыми волосами. Что-то в его облике показалось мне знакомым.

Всадники вдали стали более различимыми. Они стремительно приближались к главным воротам Тарии.

Я стиснул Дину в объятиях.

– Здесь что-то не так! – сказала она с тревогой.

Я шепнул на ухо:

– Немедленно возвращайся домой и хорошенько запри все двери. И носа не показывай на улицу!

– Я ничего не понимаю, – пробормотала она. – О чем ты?

– Давай без всяких вопросов! – приказал я. – Делай, как я говорю!

– Но, Тэрл…

– Быстрее!

– Ты делаешь мне больно! – воскликнула она, высвобождаясь из моих объятий.

Посмотрев в степь, она тоже заметила всадников в облаке пыли. Руки её невольно поднялись к лицу, глаза широко раскрылись в ужасе.

– Сейчас здесь будет битва, – убедительно сказал я. – Беги!

Я быстро поцеловал её и подтолкнул к ведущим со стены ступеням. Она машинально сделала пару шагов и остановилась.

– А как же ты? – обернулась она.

– Беги отсюда! – рявкнул я.

И Дина стремглав бросилась вниз по ступеням.

Под свободной туникой булочника к левому плечу у меня был привязан короткий меч, а на поясе спрятана кайва, сверху все это прикрывал легкий плащ.

Оставшись один, я не торопясь достал меч и набросил на руку снятый с плеч плащ.

Вскоре несущиеся на каийлах во весь опор тачаки, грозно выставившие вперед копья, стали видны значительно яснее. Вероятно, это была первая волна из мчащихся следом многих и многих сотен, они шли полным галопом узкой вытянутой колонной. Тачаки применили типичное для них построение атаки лавой: за первой сотней всадников они оставляли небольшой промежуток до второй сотни, что позволяло пыли немного рассеяться, затем опять промежуток, третья сотня и так далее. Подобное построение не позволяло противнику определить численность атакующих и вносило панику в его ряды, когда тачаки потом мгновенно разворачивались широким фронтом.

Я уже различал всадников первой сотни, идущих по пять в ряд.

Спокойно, стараясь не выказывать никакой спешки, я спустился со стены и подошел к застрявшему фургону, к открытым воротам и собравшимся вокруг стражникам. Вот-вот кто-нибудь должен был поднять тревогу.

В воротах офицер охраны сурово отчитывал молодого голубоглазого, светловолосого парня – водителя фургона. Я узнал его ещё сверху, с городской стены.

– Ты поплатишься за это, неуклюжий кретин! сжимая от ярости кулаки, кричал на него начальник охраны.

– Сжальтесь, господин! – запинаясь, бормотал Гарольд.

– Как твое имя? – не слушая его стенаний, спросил офицер.

В эту секунду сверху с городских стен донесся протяжный, полный ужаса вопль:

– Тача-а-аки!

Охранники оторопело обернулись к степи. Еще кто-то из наблюдавших сверху подхватил испуганный крик и добавил к нему истерические нотки:

– Тачаки! Закрывайте скорее ворота!

Офицер тревожно вскинул голову и приказал возившимся у фургона охранникам:

– Закрыть ворота!

– А я думал, вы догадаетесь раньше, что мой фургон нарочно загораживает проход, – усмехнулся Гарольд.

Начальник охраны выхватил меч из ножен и с яростным криком бросился на молодого «торговца».

Но прежде чем он успел нанести удар, тачак уже глубоко вогнал кайву ему прямо в сердце.

– Меня зовут Гарольд, – сообщил он, – я тачак!

Охранники сверху бросились к застрявшему в воротах фургону. Столпившиеся горожане, как могли, пытались прикрыть крепкие, окованные железом створки. Гарольд выдернул кайву из груди распростершегося на земле офицера. В суматохе только два стражника обратили на него внимание и ринулись к нему с мечами наготове, но я перерезал им путь, и через секунду один из них был убит, а второй получил тяжелую рану.

– Неплохая работа, булочник, – похвалил Гарольд.

Я отразил выпад ещё одного стражника. У ворот уже ясно слышался топот тяжелых лап каийл, тачаки были уже близко. Створки ворот закрылись, насколько позволял стоящий между ними фургон. Впряженные в него боски при виде людей, кричащих и потрясающих оружием, заволновались, стали взбрыкивать и ещё больше усложнили возможность освобождения проезда.

Тарианский охранник бросился на меня, высоко занеся меч. Слишком высоко… Я едва успел выдернуть свой клинок, глубоко вошедший ему в грудь, чтобы парировать удары ещё двух подоспевших стражников.

– Неплохо, – донесся у меня из-за спины голос Гарольда. – Думаю, пока твой хлеб печется, ты вполне успеешь вволю наиграться здесь с мечом.

Я хотел было ему ответить, но наседавшие на меня стражники не позволили.

– А вот у меня был друг, – продолжал Гарольд, отмахиваясь от тарианцев большой жердью, – его звали Тэрл Кэбот. Уж он-то давно бы разделался с этими двоими.

Я отбил направленный мне в грудь меч.

Один из охранников начал обходить меня слева, пока второй продолжал теснить меня, находясь прямо передо мной. Но им следовало бы сделать это ещё несколько секунд назад. Теперь было слишком поздно. Я отступил назад, держась спиной к фургону и не давая им приблизиться.

– Вообще-то у тебя много общего с моим другом Тэрлом Кэботом, – не унимался Гарольд. – Но мечом он владеет лучше тебя. Гораздо лучше! К тому же он был из касты воинов и никогда не позволил бы себе выйти на смертельный поединок в отрепьях какого-то булочника. Да и шевелюра у него бьыа рыжей, как мех огненного ларла, а не такая, как у тебя, черная.

Мне удалось вогнать меч под ребра одного нападающего охранника и отбить удар второго. Через мгновение место убитого занял ещё один подоспевший тарианец. Их становилось слишком много. Мои движения замедлились. Я начал уставать.

Мимо с криком пробежали несколько горожан, спешащих отойти от ворот подальше: окованные железом створки задрожали под мощными ударами рогов застрявших в них босков.

– Я вот все время себя спрашиваю, где же теперь старик Тэрл? – размышлял вслух у меня за спиной Гарольд.

– Да ты заткнешься или нет, идиот тачакский?! – не выдержал я.

Внезапно наседающие на меня стражники почти одновременно повернулись в сторону степи, лица их исказились от страха. Теперь им стало не до меня.

Не говоря ни слова, они бросились наутек.

– А сейчас нам, наверное, лучше спрятаться под фургоном, – благоразумно заметил Гарольд.

Через мгновение из-под повозки виднелись только его ноги. Не теряя времени, я последовал его примеру.

В ту же секунду все вокруг наполнилось диким, пронзительным криком, боевым кличем тачаков и первая шеренга каийл, ворвавшись в ворота, не сбавляя скорости, запрыгнула на прочную повозку, одним махом раскроив когтями прикрывавший её брезент (повозка, разумеется, оказалась загруженной землей и камнями), перемахнула через неё и уже продолжала свой бег по примыкающей к городским воротам улице. А следом за ними уже врывалась целая сотня всадников, и ещё одна, и еще… и еще… Волны тачаков захлестывали город, растекаясь по его улицам и площадям, заполняя их победными криками и звоном стали. В воздухе появился запах гари.

Вместе с нами под повозкой приникли к земле трое дрожащих от страха граждан Тарии – винодел, горшечник и какая-то девушка. Все они круглыми от ужаса глазами смотрели на несущихся мимо кочевников, на мелькание десятков тысяч когтистых лап и хищно оскаленных пастей каийл… Гарольд тем временем, стоя на четвереньках, заглядывал в лицо дрожащей от страха девушки.

– Я – Гарольд, тачак, – говорил он ей, поднимая вуаль над лицом девушки, которая, казалось, этого даже не замечала. – Я, в общем, неплохой парень. Хочешь быть моей рабыней? – спросил он, на что парализованная ужасом девушка отрицательно покачала головой. – Ну, что ж, как хочешь, – вздохнул Гарольд, опуская вуаль ей на лицо. – Может, это не так уж плохо. У меня уже имеются один раб и две девушки в фургоне, если теперь у меня вообще есть фургон.

Еще одна женщина в фургоне – это будет уже чересчур, – размышлял он вслух, на что девушка поспешно закивала головой. – Когда ты выберешься отсюда, тебя, конечно, тут же остановят тачаки грубые, надо признаться, парни – и наденут на тебя ошейник. Ты это понимаешь? – девушка судорожно кивнула. – Так ты им скажи, что уже являешься рабыней тачака Гарольда. Они тебя не тронут. Поняла? Девушка кивнула. – Это, конечно, не совсем честно с твоей стороны, – пожал Гарольд плечами, – но что поделаешь: наступают тяжелые времена… А когда придешь домой, спрячься где-нибудь на чердаке.Он выглянул из-под фургона. – Но сейчас ещё рано уходить…

Она кивнула. Он подумал, снова откинул вуаль с лица девушки и, прильнув к её губам, навалился на нее, не стесняясь присутствующих.

Высота колес повозки позволяла сидеть под ней, скрестив ноги, чем я и воспользовался, положив рядом с собой меч и продолжая наблюдать за мелькающими вокруг лапами и ногами, поток которых не уменьшался. Один из тачаков вместе со своим скакуном упал рядом, сбитый стрелой из арбалета; лавина наступающих, не сбавляя хода, перетекала через них.

Отовсюду доносились рев тарларионов, хрип босков, рычание каийл, крики и звон металла.

Я выбрался из-под фургона и стал наблюдать сражение, оседлав боска. Даже в пылу схватки тачаки не убили бы человека, сидящего на столь почитаемом ими животном. Я заметил женщину со сброшенной вуалью и растрепанными волосами, бегущую вдоль городской стены; каким-то образом ей удалось ещё уцелеть в этой мясорубке. Над городом плыл отбиваемый в металлические гонги сигнал тревоги. Его перекрывали душераздирающие вопли раненых и ликующие крики тачаков. Крыша одного дома занялась огнем – и черный дым столбом взвился в безоблачное небо. Несколько спешившихся тачаков полностью распахнули городские ворота, и степняки хлынули в город все новыми и новыми отрядами. Пожары вскоре забушевали ещё в десятках мест. Дышать от дыма стало тяжелее.

Вот мимо промелькнул тачак, к седлу которого были приторочены десятка полтора серебряных кубков. Рядом тачакский наездник гнал перед собой женщину. А поток наступающих все не уменьшался.

Обгоревшие стены ближайшего к воротам здания на центральной улице рухнули, взметнув к небу фонтаны искр. Неподалеку ещё раздавались яростные удары мечей о щиты, лязг металла и свист выпущенных стрел, перемежающийся предсмертными воплями.

Обрушилась ещё одна стена-соседнего здания, похоронив под своими обломками двух тарианских воинов и одного тачака.

В эту минуту на освободившееся пространство перед главными воротами выехал Камчак, копьем указывающий направление, в котором следовало двигаться очередной появившейся в воротах сотне.

Копье его было в крови, черный лак на щите содран, а край щита проломлен. Кольчужная сеть, свисающая со шлема, сейчас была отброшена назад и открывала лицо и пылающие глаза, в которые было страшно взглянуть. Его сопровождала свита командиров тачакских тысяч в полном боевом снаряжении.

Остановившись, он в ярости воздел к небу руки левую, с надетым на предплечье щитом, и правую, с зажатым копьем, – и громовым голосом крикнул:

– Я хочу крови! Крови Сафрара из Тарии!