7. ЛЕСНЫЕ ДИКАРИ

Темная ночь окутала побережье. Но факелы слабым дрожащим светом освещали сумасшедшую, словно из потустороннего мира, сцену. Раскрашенные, обнаженные дикари устремились вперед, как волна прибоя, накатились на палисад. Их белые зубы и сверкающие жаждой смерти глаза блестели в свете факелов. Перья птицы Носорога были воткнуты в их взлохмаченные черные гривы; здесь были также перья кормарака, мелькали перья морского орла. Двое воинов, наиболее дикой наружности, вплели в свои спутанные волосы зубы акулы. Прибрежные племена прибыли сюда со всех сторон, чтобы очистить берег от вторгнувшихся в их владения белокожих людей.

Монолитными рядами, действуя плечо к плечу, бросались они на палисад, осыпая его градом стрел, и не обращая внимания на ответные стрелы и арбалетные болты, которые сразили уже многих из нападающих. Иногда дикари подбирались так близко, что могли бить боевыми топорами в тяжелые ворота, а их остроконечные копья могли проникать внутрь крепости через бойницы. Штурм был бешеным. Однако каждый раз взбесившийся людской поток, орущий и размахивающий оружием, откатывался назад, оставляя позади множество трупов и раненых, корчившихся от боли. В подобном виде борьбы у морских волков был приобретен огромный опыт, и они весьма искусно отбивали атаку за атакой, действуя слаженно и умело. Их стрелы и арбалетные болты пробивали самые настоящие бреши в сплоченной орде нападающих, а их сабли сбивали с палисада беснующихся пиктов, которым удавалось забраться на частокол. Однако дикари не унимались, и снова, и снова бросались на штурм форта.

— Они как бешеные собаки! — пропыхтел Зароно, отсекая хватающиеся за обагренные острия кольев палисада темные руки, не обращая совершенно никакого внимания на раскрашенные останки, которые с оскаленными зубами смотрели на него снизу вверх.

— Если нам удастся удержать крепость до утра, они потеряют мужество и желание к атакам, — пробурчал Конан и с точностью опытного бойца одним ударом сабли снес раскрашенную голову, возникшую над частоколом. — Ага, они уже отступают!

Волна дикарей беспорядочно откатилась назад. Люди на бруствере смахнули пот со своих лиц, подсчитали погибших и обтерли залитые кровью рукоятки своих сабель и мечей. Как опьяненные жаждой крови волки, которые вынуждены отказаться от намеченной жертвы, пикты отпрянули за пределы освещенного пространства. У палисада остались только трупы.

— Они ушли? — Стромбанни убрал с лица мокрые от пота волосы. Сабля в его крепко сжатой руке была иззубрена, а рука забрызгана кровью.

— Они все еще находятся поблизости, — Конан кивком головы указал в ночную тьму. Он мог разглядеть, как там что-то изредка передвигалось, кроме того, в том направлении время от времени в слабых отблесках пламени факелов блестели чьи-то глаза и вспыхивали матовые блики, отбрасываемые медным оружием.

— Все же они на некоторое время отступили и укрылись во мраке. Установите на бруствере охрану и позаботьтесь о том, чтобы другие люди тем временем поели и попили. Полночь уже минула. Ночь повернула к утру. Мы безостановочно сражались целых четыре часа. Эй, Валенсо, как дела там у вас?

Граф, в помятом, забрызганном кровью шлеме и нагрудных латах, побитых ударами боевых палиц, угрюмо подошел к Конану и обоим капитанам. Он что-то неразборчиво пробурчал в ответ. В это мгновение из сгустившейся вокруг форта темноты внезапно прозвучал голос, громкий и ясный, эхом отдавшийся во всем форте.

— Граф Валенсо! Из Корзетты! Вы слышите меня? — в звучащем из тьмы голосе присутствовал несомненный стигийский акцент.

Конан услышал, как граф протяжно застонал, словно от смертельного удара. Валенсо, словно потеряв равновесие, зашатался и схватился за грубо обтесанные колья палисада, чтобы удержаться на ослабевших ногах. Его лицо, освещенное огнями факелов, приобрело пепельно-серый цвет. Голос незнакомца тем временем продолжал:

— Это я, Тот-Амон из Ринга! Неужели вы думаете, граф, что сумеете ускользнуть от меня? Слишком поздно. Время пришло. Ваши хитроумные планы больше не понадобятся вам, потому что сегодня ночью, именно сегодня, я пошлю к вам курьера — демона, охраняющего сокровища Траникоса! Приготовьтесь! Я освобожу его из пещеры, где он был заключен, и возьму к себе на службу. Он позаботится о том, чтобы ваша неотвратимая судьба наконец-то настигла вас, и чтобы вы многократно получили то, что заслужили: мучительную медленную и бесчестную смерть. Хотелось бы мне посмотреть, как вы ускользнете от неизбежного.

Его слова, несущиеся из мрака, завершил мелодичный смех. Валенсо издал громкий крик, соскочил с бруствера и бросился к главному дому, не обращая внимания на окружающих его людей.

Когда в бою наступила тишина, Тина проскользнула к окну, от которого во время атаки она отошла, боясь, что случайная стрела может попасть в нее. Она молча смотрела, как люди собрались вокруг костра.

Белеза читала письмо, которое служанка принесла к дверям ее комнаты.

«Граф Валенсо своей племяннице!

Приветствую тебя. Мой неизбежный конец близок. И с этой неотвратимостью я примирился; ты должна знать, что это далось мне нелегко, и мне было ясно, что я использовал тебя таким образом, какой несовместим с честью графа из Корзетты. Я сделал это только потому, что вынужденные обстоятельства не позволили мне сделать выбор. Хотя теперь, несомненно, слишком поздно обвинять себя за содеянное, я прошу тебя не судить меня жестоко и, если ты пронесешь это через сердце, и тебе удастся пережить эту жуткую ночь ужаса, случайно или нет, молись Митре за грешную душу брата твоего отца. А теперь я прошу тебя, советую тебе, оставаться подальше от банкетного зала, чтобы тебя не коснулось то, что для меня неотвратимо.

Будь здорова».

Нежная рука девушки, сжимавшая письмо, дрожала. Хотя она никогда не чувствовала симпатии к своему дяде, она увидела в содержании письма, в выраженных в нем чувствах и печали человеческий порыв — может быть, самый человеческий из всех его порывов.

Тина у окна сказала:

— На бруствере должно быть больше охраны. Предположим, что Черный человек вернется.

Белеза подошла к ней и тоже выглянув наружу, в ночь, вздрогнула.

— Я боюсь, — испуганно прошептала Тина. — Я надеюсь, что Зароно и Стромбанни будут убиты.

— А Конан тоже? — удивленно спросила ее Белеза.

— Конан не причинит нам никакого вреда, — убежденно отозвалась на реплику хозяйки девочка. — Он живет по своему варварскому кодексу чести, а оба других — бесчестны.

— Ты слишком умна для своих лет, Тина, — проговорила Белеза с беспокойством, которым всякий раз наполняла ее мысли эта таинственная и проницательная маленькая девочка.

— Смотри! — Тина замерла. — Охранник у южной стены палисада исчез. Я только что видела его на бруствере, а теперь его больше нет!

Из открытого окна были видны острые колья частокола, поднимающиеся над крытыми крышами хижин, которые простирались во все стороны и создавали причудливую картину в ночной тишине.

Нечто вроде открытого коридора около двенадцати футов шириной образовалось между стеной палисада и задними стенами деревянных домиков, которые протянулись сплошным рядом. В этих неказистых домиках жили семьи слуг.

— Куда же мог деваться охранник? — прошептала Тина.

Белеза посмотрела на ближайший конец домиков, находящихся недалеко от главного дома. Она могла поклясться, что позади убогих хижин проскользнула призрачная фигура и, подобно привидению, исчезла в двери.

Был ли это пропавший охранник? Почему этот человек, неизвестно где находившийся, покинул свой пост, и почему он пробрался в дом украдкой? Если только это был он? Нет, она не верила, что это мог быть охранник, которого она знала. Неописуемый страх холодом сковал ее сердце.

— Где граф, Тина? — спросила она.

— В банкетном зале, моя леди. Он сидит там один за столом, закутавшись в плащ, пьет вино, и лицо у него белое, как у мертвеца.

— Иди и расскажи ему о том, что мы видели. Я буду наблюдать из окна, чтобы пикты незаметно не перелезли через палисад.

Тина немедленно выбежала из комнаты. Внезапно Белеза вспомнила о предупреждении в письме графа держаться подальше от банкетного зала. Ее снова охватило тревожное беспокойство. Она подошла к полуоткрытой двери и услышала легкие шаги девочки, идущей по коридору, а потом раздался размеренный негромкий шелест шагов, означавший, что Тина стала спускаться по лестнице. Девушка потянулась к ручке двери, чтобы распахнуть ее.

Но прежде чем она достигла своей цели и шире приоткрыла дверь, чтобы позвать девочку назад, она услышала пронзительный крик ужаса, от которого ее измученное сердце чуть не выскочило из груди от страха.

Она тут же перескочила через порог, толчком отбросив дверь, которая, распахнувшись, глухо стукнула о деревянную стену коридора, и стремительно рванулась по проходу, почти не соображая, что делает и зачем это делает.

Посреди лестницы она в ужасе остановилась, словно окаменев. Все вокруг нее закружилось в сумасшедшем, непрекращающемся круговороте.

Она не закричала, как кричала Тина. Все вокруг колыхалось. Она не была способна ни пошевелиться, ни издать какой-либо членораздельный звук. Невероятный страх вцепился в ее растревоженные, обнаженные нервы. Она увидела девочку и подсознательно почувствовала, как ее онемевшие руки отчаянно вцепились в хрупкое тельце Тины. Но это была единственная реальность в окружающем ее мире, в этом непредставимом ужасе.

Обеспокоенный Стромбанни, нервно топчась на дворе, только покачал головой в ответ на вопрос Конана.

— Нет, ничего не слышал.

— А я слышал! — животные инстинкты киммерийца пробудились в нем. — Это донеслось с южной стороны из-за хижин.

Он выдернул из ножен саблю и направился к палисаду. Со двора не было видно южной стены и находящихся там охранников. К тому же ночь затрудняла восприятие. Воодушевленный примером Конана, Стромбанни отправился вслед за ним.

В начале прохода между убогими хижинами и довольно плотной стеной палисада он увидел остановившегося Конана. Проход этот был скудно освещен двумя догорающими факелами, помещенными на противоположных концах этого коридора. И примерно в центре прохода на утоптанной земле лежала скорчившаяся фигура.

— Бракус — выругался Стромбанни. Он обеспокоенно подбежал к нему и опустился на колени. — О, Митра! Его горло раскромсано от уха до уха!

Конан внимательно осмотрелся. Кроме него, Стромбанни, склонившегося над трупом, и мертвеца в проходе больше никого не было.

Он шагнул к бойнице и посмотрел сквозь нее. В кругу пляшущего света, отбрасываемого факелами, ничего не двигалось.

— Кто мог сделать это? — спросил он скорее себя, чем Стромбанни.

— Зароно! — зашипел с ненавистью и тут же вскочил на ноги Стромбанни.

— Он послал своих собак, чтобы те убили моего человека. Он явно жаждет уничтожить меня! Дьявол! У меня остались враги внутри палисада!

— Подожди! — Конан решительно схватил Стромбанни, рванувшегося вперед, за руку, чтобы удержать его. — Я не думаю, что Зароно…

Однако возбужденный пират умудрился вырваться. Грязно выругавшись, он побежал по проходу.

Конан последовал за ним. Стромбанни помчался прямо к костру, в тепле которого нашел приют его соперник. Зароно сидел у пламени и пил из кружки пиво.

Его изумление было неподдельным, когда кружка, выбитая сильным ударом, расплескивая жидкость, полетела в сторону, а ее содержимое, пенясь, побежало по нагрудному панцирю, а его самого сграбастали безжалостные руки. Костер зашипел. Корсар с искаженным лицом уставился на капитана пиратов.

— Ты… Ты, проклятая собака! Убийца! — бешено заорал Стромбанни. — Ты убиваешь моих людей, нанося им удары в спину, хотя эти спины защищают и твою поганую шкуру, как и мою!

Конан подбежал к ним. По всему двору люди перестали есть и пить, стали медленно приподниматься со своих мест, многие уже пристально наблюдали за развернувшейся драмой.

— Что ты хочешь этим сказать? — отплевываясь, спросил Зароно.

— Что ты послал своих людей убивать моих товарищей, находящихся на посту, — проревел свихнувшийся бараханец.

— Ты лжешь! — ненависть корсара вдруг вспыхнула всепоглощающим неистребимым пламенем.

С криком необузданной ярости Стромбанни выхватил свою саблю и изо всей силы обрушил ее на голову корсара. Зароно успел отразить удар, и голубоватые искры каскадом хлынули из-под клинка.

Он устремился вперед, выхватывая из ножен кинжал в дополнение к мечу.

В следующее мгновение они, словно берсеркеры, бросились друг на друга и сцепились в ожесточенной схватке. Клинки звенели и яростно сверкали в свете костра. Их люди слепо и моментально отреагировали на вспыхнувшую дуэль.

Раздался громоподобный рев, когда пираты и корсары бешено ринулись друг на друга. Остальные охранники, которые еще мгновение назад топтались на брустверах, вглядываясь в ночную темноту, покинули свои посты и с обнаженными саблями спрыгнули вниз, во двор. Сейчас же на крепостном дворе возникла ужаснейшая неразбериха суматошного боя.

Некоторые из солдат и слуг графа также оказались втянутыми в рукопашную схватку разгоревшегося сражения, а солдаты у ворот возбужденно повернулись в сторону дерущихся. Они пораженно уставились на кровавую резню и совершенно забыли о затаившемся снаружи враге.

Все произошло так быстро и неожиданно — давно тлеющая ненависть вылилась во внезапное кровопролитие, — что люди безжалостно сражались друг с другом уже по всему двору, прежде чем Конан успел добраться до обезумевших капитанов. Казалось, ничто не остановит безумную бойню.

Не обращая внимания на мелькающие мечи двух соперников, киммериец с такой порывистостью оттолкнул их друг от друга, что они отступили назад, а Зароно даже вытянулся во весь рост на взбуровленной земле.

— Вы — проклятые идиоты! Вы хотите поставить на карту жизни всех нас?

Стромбанни закипел от ярости, а Зароно заорал во весь голос, призывая на помощь своих людей.

Один из корсаров подбежал к Конану и ударил его сзади. Меч не достиг цели. Киммериец полуобернулся, схватил руку нападающего и, вывернув, понял ее вверх вместо с мечом!

— Смотрите же, вы, идиоты! — проревел он и зло указал на что-то саблей.

Что-то в его яростно звучащем голосе привлекло внимание этого обезумевшего от крови сброда. Люди остановились посреди удара или укола, замерли и вытянули шеи, чтобы посмотреть. Конан указывал на одного из немногих солдат, оставшихся на бруствере. Его поведение было странным. Человек зашатался, нелепо взмахнул руками, попытался что-то крикнуть, а потом безвольно упал вниз головой.

И тут все увидели черное древко стрелы, выступающей у него из спины.

Все испуганно взревели. 3а этим паническим ревом последовали дикие крики, заставившие застыть кровь в жилах. Затем воздух сотрясли сильные удары в ворота. Пылающие стрелы взвились над палисадом и обрушились на крыши хижин, вонзаясь в деревянные перекрытия и разбрызгивая шипящие искры.

Тонкий дымок заструился вверх. А за домиками, вдоль задних стен замелькали пригнувшиеся темные фигуры.

— Пикты в форте! — заревел Конан.

Разразился ад. Дрожащие отблески костров и тусклый огонь факелов создавал тревожную атмосферу, усугубившуюся неожиданными событиями. Моряки перестали сражаться друг с другом. Некоторые повернулись к дикарям, другие поспешно вскакивали на покинутый совсем недавно бруствер. Пикты все это время быстро выбегали из-за хижин во внутренний двор; их боевые топоры уже звенели о сабли моряков и мечи солдат.

Зароно пытался изо всех сил подняться на ноги, когда один из раскрашенных дикарей устремился к нему и раздробил ему голову топором.

Конан и столпившаяся за его широкой спиной группа моряков сражались с пиктами, пролезшими в форт.

Стромбанни с большей частью своих людей успел подняться на бруствер к частоколу и с хеканьем сбивал темные фигуры, непрерывно лезущие на палисад.

Пикты, перебравшиеся через деревянную стену незамеченными, нападали со всех сторон. Почти все без исключения солдаты Валенсо торопливо собрались у ворот и пытались обороняться от ревущей толпы дикарей, которые яростно и целеустремленно били в ворота огромным стволом дерева.

Все большее число пиктов перебиралось через незащищенную южную часть палисада и быстро пробегало по свободному проходу за хижинами. Стромбанни и его головорезы были оттеснены от северной и западной сторон палисада и тотчас же во двор хлынула через частокол вопящая толпа голых дикарей, которая мгновенно затопила все окружающее пространство.

Они, как оголодавшие волки, рвались вперед, валили защитников на землю, рубили, кололи, резали их. Бой шел в непрекращающемся водовороте раскрашенных тел, разметавших разрозненные силы обороняющихся в разные стороны. Пикты, солдаты, моряки лежали по всему двору, и ноги дерущихся и не обращающих ни на что внимание сражающихся, топтали их.

К шуму яростного боя, подобному гулу, примешались крики женщин и детей, умирающих под безжалостными ударами боевых топоров. Солдаты, услышавшие эти отчаянные крики, покинули свои посты у ворот, и в следующее мгновение новая волна пиктов бешено хлынула в форт через выбитые створы. Над некоторыми хижинами с треском взметнулись языки пламени.

— К главному дому! — проревел Конан, перекрикивая, или пытаясь сделать это, грохот сражения.

Дюжина людей сомкнулась вокруг него, когда он начал решительно пробивать себе дорогу сквозь толпу вопящих дикарей.

Стромбанни очутился возле него, и его сабля казалась вращающимся крылом ветряной мельницы.

— Мы не сможем удержать главный дом, — задыхаясь, выкрикнул он.

— Почему не сможем? — Конан был слишком занят сражением и бросил на него только быстрый взгляд.

— Потому что… о-о-о! — остро отточенный нож одного из дикарей глубоко вонзился в спину пирата. — Дьявол тебя заберет, лесная собака! — Стромбанни, дернувшись, повернулся и размозжил череп пикта, затем зашатался и рухнул на колени. Кровь хлынула изо рта.

— …потому что его сожгут! — прохрипел он и судорожно вытянулся на земле.

Конан быстро осмотрелся. Все люди, еще недавно окружавшие его, валялись на земле. Пикт, прощавшийся с жизнью, был последним, кто еще преграждал ему путь. Вокруг него кипел жаркий бой, но сам он в это мгновение стоял совершенно один. Ночной кошмар продолжался в сверкании мечей, сабель, топоров н в свисте стрел.

Он находился недалеко от южной стены. Парой прыжков он мог запросто достигнуть палисада, перелезть через него и незамеченным исчезнуть в ночи. Но тут он вспомнил о беспомощных девушке и ребенке, оставшихся в главном доме, из которого валил густой дым.

Один из вождей с пышно украшенной перьями головой пробился от ворот к нему, резко занес боевой топор для удара, а за ним устремились другие дикари. Однако не успел вождь остановиться, как взлетевшая в полумраке сабля парировала мощный удар топора и с хрустом размозжила череп предводителя. Мгновение спустя Конан уже проскочил через дверь, быстро захлопнул ее и тут же запер. Он больше не обращал внимания на сильные удары топоров, от которых дверь вздрагивала и отлетали куски выщербленного дерева, ни на дикие крики преследователей, кое-кто из которых разочарованно колотил в дверь чем попадется.

Коридор и прихожая были заполнены густыми клубами дыма. Дым вытекал из банкетного зала. Едкая пелена обжигала глаза, однако Конан, не задерживаясь, пробирался вперед. Где-то неподалеку истерически всхлипывала женщина.

Конан выскочил из плотного облака дыма и остановился.

Из-за дымной пелены в зале было темно. По стенам и потолку метались призрачные тени. Серебряный светильник валялся на полу, свечи были потушены.

Единственное освещение рождалось раскаленными углями в камине. И в отблесках багряного пламени Конан увидел человека, свободно болтавшегося на конце веревки. Веревка с визгом качнулась, поворачивая висельника. Лицо мертвеца развернулось к киммерийцу. Оно было искажено до неузнаваемости, однако он знал, что это — граф, повесившийся на балке в собственном доме.

Но в зале был еще кто-то. Конан разглядел ЭТО сквозь серое облако дыма: ужасная черная фигура, подрагивая, поднималась над пламенем. Различимые очертания шевелящегося силуэта были почти человеческими, однако тени не было.

— Кром! — выругался Конан, которому тотчас же стало совершенно ясно, что он видит перед собой создание, которое невозможно сразить ни одним мечом на свете. Он мгновенно спружинил назад и огляделся. Он увидел у подножия лестницы Белезу и крепко вцепившуюся в нее Тину.

Черное чудовище вспучилось, затем выпрямилось и растопырило огромные руки. Размытое лицо пристально вперилось в киммерийца, пронзая клубящийся дым.

Оно было демоническим и ужасно извращенным. Конан увидел близко растущие друг к другу рога, зияющую бездонностью пасть, стоящие торчком остроконечные уши. Чудовище неумолимо надвигалось. И вместе с обострившимся отчаянием в Конане проснулись старые воспоминания.

Возле ног пригнувшегося киммерийца лежал опрокинутый светильник, бывшая гордость дворца в Корзетте — пятьдесят фунтов массивного серебра, искусно украшенного изображениями богов и героев. Конан схватил его и занес над головой.

— Серебро и огонь! — крикнул он громовым голосом и резко швырнул светильник, единым порывом выплеснув всю силу своих мускулов. Светильник с грохотом ударился о чудовищную черную грудь.

Даже демон не мог выдержать мощный удар тяжелого снаряда, выброшенного сверхчеловеческой силой киммерийца. Светильник сбил демона с ног, и тот опрокинулся в горящий камин, который мгновенно превратился в бушующую огненную пасть. Ужасный рев потряс зал, рев адского существа, погибающего на земле. Разнесенные в клочья гобелены и другие украшения стен были сорваны. Кладка-оправа каменного камина разлетелась на куски, тяжелые камни полетели из дымохода и погребли под собой черное тело.

Новая волна рева и грохота сотрясла дом. Горящие балки полетели с потолка, и пламя жадно набросилось на кучу обломков.

Языки пламени теперь уже лизали лестницу, когда Конан достиг ее. Он одной рукой подхватил потерявшую сознание девочку, а другой поставил Белезу на ноги. Сквозь жуткий треск пламени угрожающе доносился стук боевых топоров и грохот сокрушаемой двери.

Конан осмотрелся. Он обнаружил еще одну дверь напротив лестницы и побежал к ней, крепко зажав Тину под мышкой и волоча за собой безвольную Белезу, которая, казалось, совершенно оцепенела и ничего не воспринимала. Достигнув комнаты, находящейся за дверью, он услышал оглушительный треск, показавший, что перекрытия в зале не выдержали и потолок обвалился. Облака клубящегося едкого дыма грозили задушить его, но Конан уже видел распахнутую дверь, ведущую наружу. Протащив через новый порог своих беспомощных подзащитных, он увидел, что петли очередной двери сорваны, а засовы и замки разбиты вдребезги.

— …этот дьявол проник в дом через эту дверь! — истерически всхлипывала Белеза. — Я… я… видела его… но… я не знаю…

Они торопливо преодолели дюжину футов от ряда хижин в направлении южной стены, пробежали по охваченному огнем двору. От толпы дерущихся отделился один из пиктов и бросился им навстречу с поднятым вверх топором. Его глаза убийственно сверкали в алых всполохах пламени.

Конан резко отодвинул Белезу в сторону и, полуразвернувшись, убрал Тину из-под удара топора, одновременно вонзив окровавленную саблю в грудь нападающего. Затем, схватив Белезу другой рукой, он стремительно побежал дальше к южной части палисада.

Завихряющиеся облака дыма скрывали многих сражающихся, но, несмотря на это, беглецы были замечены. Голые воины черные, суетящиеся фигуры на фоне пылающих домов, со всех сторон устремились к ним, подняв боевые топоры над орущими головами. Они были еще в дюжине футов от них, когда Конан нырнул в проход между хижинами. Все новые и новые беснующиеся дикари спешили к другому концу прохода, чтобы отрезать беглецам путь к отступлению.

Конан на мгновение остановился, изо всей силы забросил на бруствер сначала Белезу, а потом Тину, а затем вскочил туда сам. Не задерживаясь, он тотчас же поднял Белезу над палисадом и уронил ее на песок снаружи. Тина последовала за девушкой. Один из боевых топоров вонзился в обугленное бревно около его плеча, однако Конан уже перепрыгнул через частокол и успел подобрать своих подзащитных. Когда пикты наконец достигли