"Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II" - читать интересную книгу автора (Кут Стивен)

Глава 5 Падающая корона

Сколь крупно Карл ошибся, стало ясно уже в тот момент, когда он ступил на шотландскую землю: свободно общаться с ним дозволено было лишь людям Аргилла. А когда молодого короля доставили в дом маркиза, ему сразу дали понять, что из его свиты нужно удалить всех последователей казненного Карла I. Такое начало не предвещало ничего хорошего, хотя узколобость лидеров «Ковенанта» никоим образом не подкреплялась мнением народа, которого они тиранили. Обыкновенные шотландцы любили своего короля. Жители Абердина устроили в честь Карла фейерверк и преподнесли ему 1500 шотландских фунтов, дар, с точки зрения отцов города, слишком щедрый, так что другим городам было указано воздержаться от подобных жестов. Ковенантеры любыми способами заставляли Карла постоянно испытывать чувства вины и унижения; так, чтобы напомнить ему о совершенных грехах, его поселили в доме, из окон которого открывался вид на городскую площадь Абердина, где на всеобщее обозрение была выставлена отсеченная рука Монтроза.

Королевский кортеж проследовал через Данди и Сен-Эндрю. Там Карл вынужден был выстоять четырехчасовую проповедь — в ближайшие недели это убийственное испытание превратится в рутину — и, не выказав ни тени нетерпения, согласиться посетить дом проповедника, преподобного Роберта Блэра. Жена проповедника, как гостеприимная хозяйка, кинулась было за стулом, но тот остановил ее, заметив, что здоровый молодой человек и сам вполне способен принести себе табуретку. Столкнувшись с такого рода хамством, Карл лишь улыбнулся. Однако чем дальше, тем откровеннее такую улыбку ему придется выказывать насильственно. Новому английскому королю вновь, причем в условиях крайне неблагоприятных, придется осваивать искусство, которое многие его современники полагали важнейшим из искусств: искусство лицемерия.

Кортеж вновь двинулся в путь, и «на девятый день Карл достиг своего дома в Фолкленде». Здесь был небольшой олений парк, вокруг виднелись невысокие холмы, где было полно дичи. Сразу же стало ясно, что идиллии ждать не приходится. Вынудив Карла отказаться от общества приверженцев своего отца, шотландские парламентарии теперь решили вообще резко сократить количество англичан в его свите. Удалили девятерых, оставив ему лишь лордов Бэкингема и Уилмота, доктора Фрэзера, церемониймейстера и двух слуг. Да и то при условии, что они не будут нарушать порядков, установленных ковенантерами. Карл, естественно, был подавлен перспективой расставания с друзьями. Он пытался было протестовать, но его никто и слушать не пожелал. Указанным лицам было предписано покинуть страну в течение восьми дней, и, чтобы лишний раз досадить королю, к их числу добавили лорда Уилмота и еще одного из приближенных.

И лишь сам Аргилл, с его вечным прищуром, замкнутостью, жестко изогнутой линией чувственного рта, словно бы служил Карлу отдушиной. О душевной чуткости здесь не могло быть и речи. Аргилл был исключительно умный и хитрый, и, по мнению Хайда, чтобы стать личностью поистине исключительной, ему не хватало лишь двух достоинств — чести и мужества. Он ясно ощущал, что стоит на почве весьма шаткой. Большинство населения изнемогало от тирании церкви, а Аргилл был ее приверженцем и главной опорой «Ковенанта». Поэтому он считал, что для укрепления собственных позиций ему следует добиться доверия короля. Аргилл велел сыну всячески его обихаживать — следить, чтобы на столе всегда было всего вдосталь, седлать молодому человеку лучших лошадей, а на публике оказывать ему почести, какие приличны королю. Следовало подумать и о браке, и Аргилл решил женить Карла на своей дочери, леди Энн Кэмпбелл. Но во всем этом была большая доля жестокости, ибо, заботясь напоказ о житейском комфорте короля, Аргилл всячески отстранял его от участия в государственных делах, не допускал до заседаний Совета, ограничивал общение с простым людом. По словам одного современника, «внешне с Карлом обращались как с королем, но по сути он мало чем отличался от пленника: жилье его охраняли часовые, свободно общаться с ним дозволяли мало кому, вокруг шныряли соглядатаи, следящие за каждым его словом и шагом».

В этой ситуации король был практически во всем зависим от благорасположения пресвитерианской церкви. «По воскресеньям его практически лишали всех развлечений» — таков был строгий пресвитерианский обряд. Даже в одежде своей и привычках король был стеснен, и, допустим, вместо того, чтобы предаваться столь любимой им карточной игре, ему приходилось выслушивать бесконечные проповеди, случалось, по шесть подряд. Аргилл, этот законченный лукавец, призывал Карла с достоинством претерпевать удары судьбы. В конце концов, намекал он, если «молодой человек смирится с этими безумцами сейчас», то впоследствии, возвратив себе английский трон, он сможет попросту прогнать их. Что ж, надежды на это так грели сердце Карла, а речи Аргилла звучали с такой искренностью, что он невольно поддавался своему тюремщику. Карл «не только вслушивался в эти песнопения, но действительно считал, что ему желают одного лишь добра». Впрочем, до конца обвести себя вокруг пальца он не позволял. Когда Аргилл заговорил о возможности женитьбы на леди Энн, Карл благоразумно ответил, что сначала надо посоветоваться с матерью.

Хотя молодой король пребывал в Шотландии фактически на положении заключенного, английские парламентарии были чрезвычайно встревожены тем, что он находится так близко. В июне 1650 года Кромвеля и Ферфакса поставили во главе армии, которой долженствовало выступить против шотландцев и навсегда устранить угрозу со стороны Стюартов. Ферфакс счел такую акцию незаконным вмешательством в дела суверенного государства и отклонил назначение. Единственным командующим остался Кромвель, который и двинулся на север во главе отряда из 5000 конников и вдвое большего количества пеших. Неподалеку от границы командующий его артиллерией Джордж Монк сформировал еще одну часть, вошедшую в историю Англии как Гвардейский Колдстримский полк. Усилившись таким образом и не встречая сопротивления, армия парламентариев вторглась на территорию Шотландии и двинулась вдоль побережья, чтобы удобнее было получать продовольствие от плывущих следом судов.

Втайне Карл только радовался происходящему. Он давно догадывался, что его пребывание в Шотландии рано или поздно вынудит англичан двинуться на север, а тем временем, при отсутствии армии, в Англии может вспыхнуть бунт. Он даже написал зятю, призывая его высадить десант в Торбэе: «Без такой поддержки любые действия шотландцев обречены на провал». Но Карла ждало горькое разочарование. Принц Вильгельм Оранский оказался не готов выполнить его просьбу, а английские роялисты раскололись, и некоторые выступили даже против него. Согласие Карла с ковенантерами оттолкнуло одних, история с Монтрозом — других, и, наконец, все считали шотландцев опасными иноземцами, с которыми невозможен никакой союз. В результате, пока Шотландия готовилась к войне с Кромвелем, в Англии царила тишина.

Шотландская армия, которой номинально командовал престарелый граф Ливен, а реально его заместитель Дэвид Лесли, состояла, если верить спискам, из 26 тысяч солдат и офицеров. Но многие из них были не обучены, а значительное количество составляли союзники Карла I, или, как называли их ковенантеры, «нечестивые», которых следовало изгнать из армии. Так что в действительности сил у Лесли было куда меньше, чем на бумаге. Он надеялся только на оборону и приказал своим солдатам окопаться между Лезом и Эдинбургом. Карл столь же сильно стремился оказаться в их рядах, сколь его тюремщики — не дать ему этого сделать. Они основательно опасались, что со своим природным обаянием он завоюет солдатские сердца, помешав таким образом их собственному влиянию. Короля переместили в Стерлинг, где он и получил, к величайшей своей радости, приглашение устроить смотр войскам. Карл немедленно направился в Лез, и его появление вызвало такой взрыв энтузиазма, что солдаты забыли о службе. Карлу же, к огромному его неудовольствию, было предложено удалиться в Данфермлайн. И вот тут-то, лишенные своего героя и чувствуя дыхание приближающегося противника, взбунтовались «нечестивые». Иное дело, что пресвитерианской церкви и ее священству явно предпочтительнее было воевать с врагом (пусть это будет даже испытанный в боях Кромвель), «имея в своих рядах избранных и праведных воинов, а не хорошо вооруженных грешников». В результате «нечестивые» убрались, а на их место встали сыновья «пастырей», клерки и другие «благонамеренные» лица.

Ослабив таким образом свою армию, пресвитерианская церковь вознамерилась еще больше унизить короля. От Карла потребовали подписать бумагу, в которой выражалось признание и сожаление по поводу всех грехов, совершенных домом Стюартов — отцом, матерью, им самим. Последнее особенно существенно, и, чтобы впредь не подвергать свои добродетели никаким опасностям, Карл должен был взять обязательство неизменно следовать наставлениям пресвитерианской церкви. Он категорически отказался подписывать что-либо в этом роде, и к нему направилась объединенная делегация церкви и парламента. Карл не принял ее. Тогда оскорбленные клирики заявили, что подобного рода «упрямство» со стороны короля освобождает шотландцев от всяких обязательств по отношению к нему и они заключают договор с Кромвелем. Это означало, что король будет передан в руки врага. Похоже, Карлу оставалось лишь в очередной раз смириться, и он под сладкие нашептывания Аргилла поставил свою подпись.

Вскоре позорный для короля документ был обнародован вместе с объявлением даты национального покаяния Карла перед страной и народом. Ниже пасть было нельзя. Наглость приспешников пресвитерианской церкви возмутила короля до предела, он писал, что «именно их лицемерие сильнее, чем что-либо иное, укрепило меня в приверженности англиканской церкви». Судя по всему, Карл всерьез подумывал об окончании всего шотландского предприятия, ибо в том же самом письме просил своего голландского корреспондента снестись с принцем Оранским, чтобы тот послал за ним корабль в случае, если он решит вернуться на куда более гостеприимные берега континентальной Европы. Во время случайной встречи, которая состоялась у Карла несколько дней спустя с доктором Кингом, настоятелем Туамского монастыря, обнаружились его истинные чувства. «Мистер Кинг, — начал Карл, — я имею о вас наилучшие отзывы, и потому позвольте заверить вас, что при любых обстоятельствах, пусть даже порой это может выглядеть не так, я останусь верен англиканской церкви и своим принципам». Последовала краткая пауза, и Карл с горечью закончил: «Знаете, мистер Кинг, шотландцы скверно обошлись со мной, очень скверно».

Пока Карл пребывал в тяжелых размышлениях, шотландская армия готовилась к боевым действиям. Воины Кромвеля были истощены болезнями, к тому же его собственное положение усугубилось из-за ряда блестящих маневров Лесли, которому 1 сентября под Данбаром удалось занять господствующие высоты. Перед Кромвелем встал тяжелый выбор: либо унизительно для себя признать поражение и отойти морем, либо атаковать противника, превосходящего его силами и занимающего куда более выгодное тактическое положение. Сам Лесли явно предпочитал держать оборону, но такая позиция была не по душе высшему духовенству, призывавшему к сражению «под знаменами, на которых начертаны литеры самого Бога». Лесли было приказано спуститься в долину.

Кромвель колебался всю ночь. Час проходил за часом, и он, категорически не желая мириться с тем, что Карл может взойти на английский престол на плечах шотландских солдат, «при свете факела переезжал на шотландской лошаденке из одного бивака в другой, кусая до крови губы и даже не отдавая себе в том отчета». К пяти утра решение было принято. Чтобы не допустить коронования Карла Стюарта II в качестве английского короля, Кромвель развернул ряды и скомандовал атаку. В яростном столкновении на рассвете конница Лесли была повержена, а застрявшая в глине пехота бросила свои ставшие бесполезными ружья и бежала. Три тысячи воинов были убиты, десять тысяч попали в плен. Шотландская армия, ради которой Карл шел на такие унижения, фактически перестала существовать.

Англичанам можно было не сомневаться, на чьей стороне победа. В депеше, направленной в парламент, Кромвель писал, что сражение при Данбаре стало «одним из величайших благословений, дарованных Господом Англии и ее народу». Поверженным шотландцам также была ясна причина разгрома. Один член Генеральной ассамблеи, то есть высшего органа церкви, писал Карлу, что позор шотландской армии — это Божья кара, «направленная на Вас и Вашу семью, Верховный гнев на которую еще не прошел». В письме называлась и другая дата публичного унижения; оно также обнаруживало, в какую пучину лицемерия погрузились и шотландцы, и Карл. «Если корона в Ваших глазах больше, нежели обретение истинной веры и праведности, то Вашему Величеству следовало бы в этом покаяться». Сделать это было совсем нетрудно. Карл написал обращение, в котором признавал поражение армии справедливым возмездием «за наши общие грехи, в том числе и грехи нашей семьи». Но внутренне он торжествовал.

Власть ковенантеров явно пойдет на спад, и он, Карл, может теперь ожидать, что события повернутся в его пользу. При достаточной ловкости он избавится и от церкви, и от Аргилла. Ему уже было известно, что шотландские горцы в «его распоряжении»; можно было также рассчитывать на то, что в Шотландии на его сторону встанет и множество роялистов. Личный врач Карла доктор Фрэзер всячески укреплял его в этих надеждах — или, скорее, иллюзиях. По словам Фрэзера, под ружье уже сейчас готовы стать более десяти тысяч простолюдинов и шестьдесят дворян. Карлу не терпелось сколотить этот «кулак». Он договорился со своим военачальником, генерал-лейтенантом лордом Ньюбери, что в тот самый день, когда церковь примет решение очистить его конную гвардию от «нечестивых», под стражу возьмут самих «чистильщиков», а гвардия направится в Файф, где будет ждать Карла. Под его командованием гвардия возьмет Перт, и он устроит там свою штаб-квартиру, а затем издаст обращение, в котором будет сказано, как подло обошлись с ним ковенантеры и Аргилл. Армия должна будет сплотиться вокруг него.

Но молодого короля предали те, кому он доверял больше всех. Карл поделился своими замыслами с Бэкингемом, и лучший друг детства сразу понял, что они означают крах всех его собственных надежд. Герцог почему-то убедил себя, что Аргилл — самый надежный союзник и, стало быть, поражение ковенантеров будет означать и его, Бэкингема, личное поражение. Он раскрыл планы короля лорду Уилмоту, а тот, обеспокоенный не менее его, — самому Аргиллу. Вскоре Бэкингем с Уилмотом направились в спальные покои короля, где несколько часов провели в жарких спорах, в результате которых обескураженный Карл устало согласился с доводами оппонентов и разослал гонцов с вестью о том, что восстание отменяется. Но было уже поздно. Едва мстительные ковенантеры потребовали от Карла удалить из своей свиты новую группу «нечестивых», как этому решительно воспротивилась верхушка армии. Карлу стало ясно, что надо как можно скорее бежать. В сопровождении нескольких спутников он вышел в сад и, наскоро сменив одежду, помчался в Файф с такой скоростью, что Бэкингему догнать его не удалось.

В три часа пополудни Карл пересек реку Тай. Доехав до поместья лорда Дадхоупа, он уговорил хозяина присоединиться к нему и продолжить путь к дому лорда Бэкана. Уже втроем они прибыли в поместье графа Эйрли, где Карла должна была ожидать свита из 80 шотландских горцев, чтобы сопроводить его в Клову. Но помещика графа Эйрли там не оказалось. Сгущалась вечерняя тьма, люди и лошади были обессилены. Все нуждались в отдыхе, но поблизости нашлась только жалкая хибара, где на следующее утро на дырявом соломенном матрасе Карла и обнаружил небольшой отряд шотландских солдат, «на вид чрезвычайно усталых и напуганных». Эпизод, вошедший в историю под названием «Начало», был исчерпан. Командир отряда полковник Монтгомери уговорил Карла ехать в замок Хантли, где на следующий день появился Бэкингем с посланием, составленным «в учтивых и мягких тонах». В нем содержались просьба к королю вернуться в Перт и обещание, что отныне он волен жить в Шотландии так, как ему заблагорассудится.

При всех унижениях «Начало» знаменовало собой важный поворот в судьбе Карла. Он доказал ковенантерам, что они зашли слишком далеко и, если им не безразлично собственное политическое будущее, с ним придется считаться как с реальной силой. В обмен на извинения за «неудачный шаг», предпринятый, по словам Карла, «под воздействием советников, введших его в заблуждение», ему предоставили возможность реально участвовать в государственных делах. Тем, кто выступил на его стороне, была предложена денежная компенсация, однако этот вполне разумный шаг вызвал бешенство в рядах крайних ковенантеров. Они обнародовали «Ремонстрацию», объявляющую Карла личностью, чьи «поведение и слова представляют собой тайную угрозу деяниям Бога». Далее приводились детали «криводушных сделок» молодого короля и говорилось, что «Начало» лишний раз подтверждает его склонность к интриге. Все заключенные с ним соглашения были признаны греховными и для шотландцев не имеющими силы.

Более умеренные ковенантеры приняли «Резолюцию», объявляющую «Ремонстрацию» противоречащей законам королевства. Но их попытка найти компромисс оказалась тщетной. Партия раскололась. Ремонстраторы ненавидели своих оппонентов — резолюционеров. В вопросе о «нечестивых» церковь отошла от парламента, и тот заявил свое право на самостоятельные действия. Кое-кто переметнулся на сторону Кромвеля, но большинство приняло участие в общенациональной оргии лицемерия: люди всех убеждений старались перещеголять друг друга в стремлении как можно скорее заявить о своей неизменной преданности «Ковенанту» и таким образом зацепиться за остатки власти. По всей стране народ в рубище публично каялся в грехах, а священники охотно принимали это покаяние. И лишь немногие сумели сохранить достоинство. «Если все это — не прямое издевательство над Всезнающим и Непогрешимым, — писал один из этих немногих, — то я уж и не знаю, что такое лицемерие».

В такой атмосфере Карл готовился взойти на шотландский трон. По всей стране был объявлен двухдневный пост: один — во искупление общенародных грехов, другой — во искупление личных грехов Стюартов. От Карла потребовали публичного покаяния в этих прегрешениях, и он безропотно согласился. Унылая череда месяцев, проведенных среди праведников, приучила его к обману. Это уже был не юноша, пылко заявляющий, что скорее бежит в Данию, чем уступит требованиям ковенантеров. Власть — это все, и нет деяния слишком позорного или смехотворного, чтобы заставить от нее отказаться. Если ковенантеры настаивают, чтобы он встал на колени, что ж, он встанет, разве что пробормочет между делом: «Наверное, я должен покаяться и в том, что появился на свет».

Решено было провести коронацию так, чтобы разогреть насколько возможно патриотические чувства людей. Назначенная на 1 января 1651 года в Сконе, она готовилась с большим тщанием. В церкви установили платформу в шесть футов высотой — как подставку для трона; чехол из алого шелка лишь подчеркивал его великолепие. Самому Карлу дали возможность надеть пышную мантию. Едва королевская процессия появилась в церкви, как Аргилл взял тяжелую, в жемчуге, корону, которую ему вскоре предстояло водрузить на голову монарха. Другие пэры несли позолоченные шпоры и королевский жезл; впрочем, вся церемония имела отчетливо пресвитерианский оттенок. Никакого тебе помазания, все это предрассудки, а необходимый элемент покаяния и исповедания был привнесен неким Джоном Миддлтоном, солдатом, который в качестве платы за возвращение под сень «Ковенанта» совершил покаяние, облачившись в рубище. Церемония была длинной и торжественно-мрачной. Вел ее секретарь Генеральной ассамблеи Роберт Дуглас, человек, который не упускал возможности поразмышлять о греховности людской природы. Разве мог он противостоять искушению поразглагольствовать о непостоянстве земных царей и дурных деяниях, доведших Шотландию до ее нынешнего прискорбного состояния? Все есть грех, все есть тьма, и, торжествующе заключил Дуглас, «любой король, надевающий корону, должен помнить, что это всего лишь тлен».

Однако самый торжественный миг коронации еще не наступил. Сначала предстояло вытерпеть процедуру публичной казни. Были зачитаны вслух соглашения, подготовленные «Ковенантом», и Карл в присутствии всей шотландской знати опустился на колени и подписал их. Далее, усугубляя унижение, его заставили повторить клятву, которую он уже был вынужден дать несколько месяцев назад, — клятва эта была условием его приезда в Шотландию. И вновь Карл без колебаний сделал то, что от него требовалось. Лишь пережив это бесчестие, он заслужил право быть представленным народу в качестве «бесспорного законного наследника престола». Собравшиеся хором возгласили: «Боже, спаси короля». Карл, став на колени, воздел руки к небу и поклялся «Вечным и Всемогущим Богом, который живет среди нас и правит нами», что будет защищать религию и законы Шотландии. Можно было принимать корону. Аргилл водрузил ее на голову короля под молитву священников об очищении этого знака королевской власти от древнего греха. В конце концов, после еще одной церемонии и новых молений, Карл вернулся к себе во дворец. По воспоминаниям одного священника, он сыграл свою роль «весьма серьезно и ответственно, так что никому и в голову не пришло усомниться в его искренности».

Коронационный пир с куропатками, телятиной и лососиной несколько компенсировал угрюмую атмосферу лицемерия, однако же, пока гости набивали брюхо, Аргилл вновь вернулся к перспективам брака своей дочери и новоявленного монарха. Но с возвышением Карла влияние маркиза, напротив, уменьшалось, и династические планы его были, откровенно говоря, построены на песке. Для молодого короля в женитьбе на шотландке не было никаких выгод. Иное дело — английский брак, он может помочь ему найти союзников в Европе. Карл прекрасно отдавал себе в этом отчет. Он опять заявил, что в любом случае должен заручиться согласием матери, и направил к Генриетте Марии во Францию некоего Сайласа Титуса. Королева проявила совершенно несвойственный ей такт. В принципе, писала она сыну, у нее нет никаких возражений против его женитьбы на представительнице семьи Аргиллов. В браке короля и подданной нет «ничего нового или необычного»; иное дело, что этот конкретный брак вызовет ревность в Шотландии, ну, а что касается англичан, то с ними на эту тему вообще не стоит заговаривать. В общем, заключала Генриетта Мария, в сложившихся обстоятельствах лучше всего потянуть время.

Ведя эти сложные переговоры, Карл одновременно уделял немало времени и энергии формированию новой шотландской армии, с помощью которой рассчитывал вышвырнуть из страны Кромвеля и вернуться на английский трон. Лентяй, которого, бывало, бранил Хайд, превратился в человека действия. Сэр Ричард Фэншоу писал, что суждения Карла в делах как гражданских, так и военных отличаются такой зрелостью, а действия такой энергией, что не поверишь, будто можно столь перемениться за какие-то несколько месяцев. Теперь он «повсюду и везде первый. Он вездесущ — быть может, даже слишком. Он идет навстречу любой опасности, разъезжает повсюду и остается на ногах с утра до вечера». Карл вникал в любую деталь, а природное обаяние немало помогало ему. Так, вождям горцев было приказано собрать налоги. Карл самолично проинспектировал гарнизоны, посетил множество городов, сформировал военный комитет. Ведя переговоры о привлечении к делам старых приверженцев своего отца, Карл сменил язык приказов на язык дипломатии. Формально разговоры о «нечестивых» умолкли. Все теперь собрались под знамена короля, и уже к маю 1651 года в Шотландии под ружьем была двадцатитысячная армия. Такому успеху нельзя не радоваться, писал настоятель Туамского монастыря, отмечая, что власть короля сделалась «абсолютной». «Учитываются все интересы, удовлетворены все фракции, никто не демонстрирует амбиций, армия укомплектована, дух солдат высок».

Отряды стали лагерем в Стерлинге и под руководством Лесли начали готовиться к боевым действиям. Тактика была избрана простая. Армии Кромвеля не хватает провизии, а от дома она далеко. Ее можно уморить голодом. Кромвель и сам вполне осознавал нависшую угрозу и, превозмогая болезнь, собрал все мужество и хитрость, накопленные за долгие годы борьбы. Он пересек Форт, маршем прошел через Файф, за какой-то день взял штурмом Перт и таким образом рассек армию противника надвое, заодно лишив ее возможности подвозить продовольствие. Оставалось ждать, какой из шагов предпримет Карл. Кромвелю был на руку любой. Отступление на запад, в горы, будет фактически означать капитуляцию. Если же молодой король отважится на сражение в Шотландии, его неопытные солдаты сойдутся с одной из самых мощных и свирепых армий в Европе. Ну и наконец, бросок на территорию Англии — всего лишь акт юношеского безрассудства.

Тем не менее Карл избрал именно этот путь. Попытка Аргилла отговорить его оказалась тщетной, и он в отчаянии удалился на покой. Другие, однако, последовали за королем — и что же? Крупные силы, столь охотно собравшиеся под одни знамена, начали таять на глазах. Кромвель с удвоенной энергией устремился за остатками армии, тем более что в его распоряжении оказалась информация, поступающая из недр столь удачно организованной им разведки. В марте его агенты перехватили некоего Айзека Биркенхенда, гонца, которого Карл отправил к своим друзьям в Англию. При нем оказалось письмо, содержащее наряду с важными сведениями, касающимися подготовки Карла к боевым действиям, некоторые небесполезные имена. Были произведены аресты, выплыли многие секреты, обнаружилась дополнительная переписка. Теперь парламентарии располагали всеми сведениями, включая ключи к шифрам и имена многих поклявшихся в верности королю. Около двух тысяч из них были арестованы, в Англии введено военное положение. Полиция встала под ружье, у тайных роялистов и католиков были реквизированы лошади и вооружение, многим пришлось покинуть свои дома. Треть их собственности переходила информаторам Кромвеля, тех же, кто дезертировал в Шотландию, ждала смертная казнь.

На пути к английской границе Карл потерял почти половину первоначального состава своей армии. Желающих стать на место дезертиров почти не было, и когда король, подойдя к Карлайлу, потребовал капитуляции, его встретило холодное презрение. Боевой дух солдат и офицеров стремительно падал, самые проницательные предвидели трагическую развязку. «Честно говоря, трудно сказать, писал один из них, — чего у нас больше, страха или надежды, но одно чувство разделяют все: отчаяние, то есть мы должны либо до конца бороться, либо умереть». По мере продвижения армии на юг разочарование все возрастало. Чтобы рассчитывать хоть на какой-то успех, необходима была поддержка изнутри, но было несколько явных причин, из-за которых англичане не желали выступать на стороне своего короля. Многих удерживал здравый смысл — ясно ведь, что Карл входил на территорию Англии с ошметками уже побежденной армии. Его продвижение менее всего напоминало триумфальный марш, денег на наемников у него не было. А силы парламента — и это знали все — находились в прямо противоположном положении, ибо новая налоговая система позволяла содержать большую и опытную армию. Тот, кто поступал на военную службу, мог рассчитывать на хорошее и регулярное содержание. В целом у Кромвеля под ружьем было около 50 тысяч солдат. Но самое главное — страна устала от войн. Ничего, кроме беды, от Шотландии ожидать не приходилось, самих же шотландцев в Англии либо боялись, либо презирали, и большинство роялистов предпочитало просто пересидеть тяжелые времена: это куда спокойнее самоубийственной верности королю.

Бэкингем со своим цепким умом сразу оценил ситуацию. Неразумность сохранения Лесли во главе армии была для него очевидна. Английское дворянство никогда не будет служить под началом какого-то шотландца. Удивленный Карл спросил, кем же тогда его можно было бы заменить. Бэкингем знал и это: он сам был готов занять пост командующего. Карл не нашелся что и сказать, но Бэкингема не так-то просто было сбить с толку, и на следующий день он «возобновил свои домогательства». Перемены, которые герцог имел в виду, настолько, по его словам, были благоприятны для дела его величества, что «Дэвид Лесли и сам охотно пойдет на них». «Вы, должно быть, шутите», — процедил Карл. «Что же тут смешного?» — поинтересовался Бэкингем. Карл ответил, что герцог слишком молод для такого поста. «Да, но Генрих IV, ваш родной дед, одержал свою знаменитую победу в еще более юном возрасте», — возразил Бэкингем. Карл вспылил, а Бэкингем надулся, как школьник. Он «перестал приходить на заседания Совета, почти не разговаривал с королем, да и с другими тоже, и более того — настолько перестал следить за собой, что днями не менял белья».

Впрочем, у Карла были дела посерьезнее, нежели капризы приятеля, На военном совете кто-то высказал предположение, что единственный способ поднять боевой дух армии и выиграть войну — марш на Лондон. Но Лесли воспротивился этой идее. Все это время он был грустен и хмур, а в ответ на попытку Карла поднять ему настроение замечанием, какими «храбрецами» выглядят его люди, не выдержал и удрученно бросил, что «выглядит» армия, может, и неплохо, но сражаться не готова. С этим пессимистическим суждением Карл не согласился, но воздержаться от броска на Лондон все же дал себя уговорить и решил двинуться на юг, вдоль валлийской границы, где некогда, еще мальчиком, поднимал людей именем своего отца. Однако теперь ответом ему стало молчание.

Решено было послать лорда Дерби и генерал-майора Лэсси в Ланкашир, где оба они пользовались немалым влиянием — первый как один из виднейших роялистов-католиков, второй как лидер пресвитериан. Но конфессиональные расхождения как раз и обрекали это предприятие на неуспех, а Дерби был разбит под Уигэном отрядом парламентской армии: четыреста человек оказались в плену, а его самого ранили. Дерби приютила семья Пендереллов, фермеров-католиков из Боскобел-Хауса, в доме которых он провел некоторое время, прежде чем вновь воссоединиться с королем. Карл тоже не мог похвастаться особыми успехами. Ему отказались открыть ворота жители Шрусбери, а вслед за ними — глостерцы. 22 августа Карл во главе двенадцатитысячной армии подошел к Уорчестеру. Трехнедельный переход измучил солдат. Отдых был им насущно необходим, и казалось, «верный город» готов его предоставить. Были у Уорчестера и некоторые преимущества с точки зрения чисто военной. Кромвель лишил роялистов всяких надежд на лондонское направление, а здешняя позиция представлялась Уорчестеру вполне защитимой. Река Северн становилась естественной преградой, городские фортификации можно было укрепить, в тылу — Уэльс, где все еще есть роялисты. На центральной площади города молодого монарха приветствовал мэр, однако же пышные церемонии не могли скрыть тяжести положения. «Для меня, — прямо заявил Карл, — вопрос стоит так: либо корона, либо могила».

Пока его люди с облегчением облачались в предоставленные городскими властями новые одежды и башмаки, Карл пытался рекрутировать новых солдат. Мужчинам от шестнадцати до шестидесяти было приказано собраться на полях, сразу за городскими стенами. Всем, за вычетом цареубийц, была обещана амнистия, тех, кто покинет армию парламента, ожидала награда, а ссылка на «Ковенант» уладила религиозные проблемы. Но народу собралось совсем немного, и стало ясно, что Карлу придется воевать с солдатами, которых он привел из Шотландии. Король по-прежнему со всей энергией отдавался подготовке к военным действиям. Ремесленникам было приказано заняться фортификациями, в близлежащих деревнях заказывали продовольствие, городские окраины сровняли с землей, мост через Северн разрушили, чтобы им не мог воспользоваться противник.

Однако охраны у моста не выставили, и это была первая из допущенных роялистами оплошностей. В районе сосредоточились парламентские силы общим числом до 30 тысяч солдат; Кромвель приказал генералам Ламберту и Флитвуду форсировать Северн и занять позиции у Уорчестера. Используя деревянные планки, они пересекли полуразрушенный и неохраняемый мост и, отбросив подоспевший отряд роялистов, починили его. По мосту переправились 11 тысяч солдат. Так пала первая линия обороны королевской армии, а затем подоспел сам Кромвель с силами, в три раза ее превосходящими. Многие из высших офицеров Карла, предвидя неминуемую катастрофу, «выглядели полностью подавленными». Лэсси даже говорил, что «лучше бы королю оказаться сейчас в отдаленных частях страны».

К 29 августа силы Кромвеля сосредоточились для наступления, но он отложил штурм до 3 сентября — годовщины победы у Данбара. На рассвете загрохотали орудия, и Карл поднялся в кафедральную башню, откуда удобно было наблюдать за ходом сражения. Глядя через подзорную трубу в направлении Северна, он видел, как парламентские силы наводят через реку понтонный мост. Они действовали четко и спокойно, уверенные, что подоспевшая к этому времени кавалерия всегда их поддержит. Карл выслал триста горцев, но они были отброшены, и противник начал переправлять через реку свои батальоны.

Карл решил самолично атаковать Кромвеля на юго-востоке города. Демонстрируя безупречное мужество, он достиг кратковременного успеха. Под прикрытием артиллерийского огня роялисты яростно кинулись на противника. Канонада сменилась штыковой атакой, пики — прикладами мушкетов. Атака оказалась столь стремительной, сам король действовал с такой страстью, что противник попятился. Вот когда Лесли следовало бы прийти на помощь своему повелителю, но он давно уже был слишком подавлен, ему явно не хватало энергии, и в контрнаступление пошел Кромвель. Он форсировал Северн и отбросил роялистов к городским стенам. Их войско было рассеяно, вокруг царила такая паника, что Карлу пришлось проползать между колесами перевернутой повозки: мертвых быков отбросило в сторону. Лесли, как безумный, метался по городу, явно не зная, что предпринять. И лишь Карл сохранял присутствие духа. Вынырнув из-под повозки, он пробился к воротам, сбросил панцирь, потребовал нового коня и галопом помчался к солдатам, приказывая им остановиться и продолжать огонь. «Лучше убейте меня! — возглашал он. — Зачем оставаться в живых, чтобы видеть последствия этого ужасного дня?»

Но было уже слишком поздно. Парламентские силы потоками переправлялись по понтонам, и ни угрозы, ни мольба не могли заставить роялистов перегруппироваться или хотя бы закрыть ворота. Началась самая настоящая резня. По канавам текла кровь, повсюду валялись трупы людей и лошадей; одни из уцелевших воинов бежали прочь, другие едва держались на ногах и, оказавшись за воротами, падали на землю; местные крестьяне сначала очищали их до нитки, а потом забивали дубинами до смерти. Те, кому удавалось сохранить хоть какое-то присутствие духа, двигались в сторону кафедрального собора. Ричарда Бакстера, пуританского священника, разбудил топот копыт — это город покидала кавалерия роялистской армии. Отовсюду слышались стоны отчаяния, и «до самой полуночи сквозь окна и двери летали пули, а несчастные беглецы, еще надеющиеся сохранить себе жизнь, рассказывали об ужасах войны». И лишь когда над кровавым месивом сгустились сумерки, Карл решил оставить разоренный город. Он выехал через северные ворота. От задуманного им предприятия остались одни руины, и сама его жизнь оказалась в опасности.