"Бригада" - читать интересную книгу автора (Форстен Уильям)

Глава 9

Валясь с ног от усталости, Пэт наконец доковылял до здания штаба и с облегчением скинул свою шинель, перепачканную бантагской кровью и канализационными нечистотами.

К нему подбежал один из офицеров:

— Сэр, в порт только что вошел монитор с важными донесениями.

— И где они?

— Сэр, здесь была доктор Кин, и она сказала, что отнесет депеши полковнику. Главнокомандующий распорядился, чтобы мы немедленно вас нашли.

Пэт беззвучно вознес хвалу Всевышнему. Кэтлин наконец сочла возможным ненадолго оставить Эндрю одного. Это была радостная новость. Он все еще не выбрался из пропасти. Эмил говорил, что прежде, чем рана в легком зарубцуется и исцелится, должно пройти время. В любой момент могло вновь начаться кровотечение.

Спустившись по длинной лестнице, он оказался у палаты раненого Кина. В этот момент дверь комнаты Эндрю распахнулась, и на пороге возникла Кэтлин. Бросив на ирландца один краткий взгляд, она вскинула вверх руку, преградив Пэту путь в палату.

— Пэт О'Дональд, ты похож на свинью! Чертов грязнуля, у нас же в подвале есть ванная. Живо дуй туда и хорошенько вымойся. Я пошлю тебе чистую одежду. Возвращайся сюда, когда помоешься и переоденешься.

Час спустя Пэт, который чувствовал себя изрядно посвежевшим, хотя ни за что бы в этом не признался, наконец вошел в палату Эндрю. Кин полусидел на своей койке. Завидев Пэта, он выдавил из себя слабую улыбку.

— Расскажи мне, что ты видел.

Пэт коротко сообщил ему о стычке в храме, о суматошных боевых действиях в канализационных туннелях и о своем решении снять с передовой 1-й корпус и отправить на его место 12-й.

— Это же наш последний свежий резерв, — прошептал Эндрю.

— Я знаю. Но ребята из Первого выдохлись. Кроме того, здесь есть еще два момента. Во-первых, парни считают, что с ними поступают несправедливо и что римские части не вносят свою долю в общее дело. В конце концов, бантаги смяли оборону именно Девятого корпуса.

— Девятый тут ни при чем. В этом месте Гаарк нанес свой главный удар.

— Попробуй объясни это людям, которые вот уже почти две недели бодаются с этим волосатыми ублюдками.

Эндрю медленно кивнул, соглашаясь со словами Пэта.

— Во-вторых, я боюсь за наших парней, Эндрю. Они стали жестче. Я не имею в виду, что они превратились в закаленных ветеранов — это случилось уже давно, в боях на Шенандоа и у Роки-Хилл. Тут что-то другое. Они слишком долго находились на расстоянии вытянутой руки от вражеских позиций, и, похоже, их затронула скверна, исходящая от бантагов. Может, это необходимо нам для победы, но если так, мы утратили нечто очень важное.

— Чтобы победить своего врага, уподобься ему, — вздохнул Эндрю. — Годы войны изменили нас. Мы пережили это под Испанией, но там бой продолжался только три дня.

Он замолчал и отвел взгляд в сторону.

— Ради чего мы сражаемся, Пэт?

— Что?

— Я не имею в виду русских или римлян, с ними все понятно. Я говорю о нас.

— Потому что мы здесь, Эндрю, потому что мы здесь.

— Но зачем? В последнее время я часто об этом думаю. Почему мы? Если бы не это чертово судно «Оганкит», мы бы сейчас были дома, ты — в Нью-Йорке, а я — в Мэне. Война давно закончилась, мы жили бы мирной жизнью.

— Что толку в этих разговорах, Эндрю? Дьявол, да чтобы я вернулся в трущобы Нью-Йорка, после того как был генералом, и после всего, что произошло? А ты, который командовал войском большим, чем вся Потомакская армия, ты вновь стал бы профессором истории?

Пэт усмехнулся и скосил глаза на Кэтлин, которая все это время сидела молча и не сводила глаз с мужа. Эндрю ни словом не обмолвился о том, что если бы американский комитет по здравоохранению не направил ее сиделкой в Форт-Фишер и если бы она не опоздала на свой корабль и в последнюю минуту не села бы на «Оганкит», они никогда не встретились бы.

— Сколько наших ребят осталось в живых, Пэт? Из моих солдат, твоих артиллеристов и моряков с «Оганкита» погибли уже четыре с лишним сотни человек. Я видел списки убитых — на прошлой неделе мы лишились еще пятерых. С тех пор как мы попали в это проклятое место, двадцать человек сошли с ума, и их пришлось запереть в психушку, а еще шестеро просто заблудились в лесу или пропали в степи. Когда я смотрю на небо, то каждый раз думаю, где же там тот мир, который когда-то был нашим. Мы — Затерянный Полк, которому никогда не суждено вернуться обратно, — Он на мгновение замолчал. — И тринадцать самоубийств. И это только те случаи, когда люди стрелялись или вешались, не в силах справиться с горем, страхом или одиночеством. А сколько еще парней поступили, как Джон Майна, — бросились на врагов с винтовкой наперевес и навсегда исчезли.

— Эндрю, какого черта ты все это говоришь? — не выдержал Пэт.

Кин выдавил из себя слабую улыбку.

— Я выдохся, — прошептал он. — Я слагаю с себя все полномочия.

Пэт начал было протестовать, но Эндрю поднял вверх руку, и ирландец смолк.

— Ганс слишком стар, и меня беспокоит его сердце. Кроме того, после стольких лет плена он уже не тот, что прежде. Ты будешь главнокомандующим, Ганс — твоим заместителем, а молодой Готорн станет начальником штаба.

— Эндрю, дорогуша, ты просто устал. Наберешься силенок и снова окажешься в седле. Это твоя армия, и никто, кроме тебя, не может быть ее командиром.

— А ты представь себе, что этот осколок снаряда проник бы в меня еще на дюйм глубже. Кто бы тогда взял на себя командование?

Пэт промолчал.

— В жизни наступает такой момент, Пэт, когда ты понимаешь, что твое время прошло. Со мной такое уже было после Испании. Но тогда у меня было два года отдыха, и я мог не думать обо всем этом. На этот раз я знаю точно: я выдохся.

— Ты никогда не мог оставаться в стороне от боя.

— Сейчас я смогу, — прошептал Эндрю.

Он обессиленно посмотрел на Кэтлин, но та покачала головой.

— Скажи это мне в лицо, Эндрю, — резким голосом произнесла она. — Скажи это.

Эндрю опустил голову, и Пэт с изумлением увидел, что на глазах его друга проступили слезы.

— Я не мог оставаться в стороне, — произнес он. — Ты прав. Господи, я вспоминаю Геттисберг, Уайлдернесс, даже Колд-Харбор. Когда я чуял запах черного пороха, слышал рявканье пушек и крики «ура», я сливался с этим в единое целое. Я никогда так не наслаждался жизнью, как в эти мгновения. Упоение боем. Дома, в Мэне, когда я преподавал историю, я читал о таком. Наполеон, бешеный Энтони Уэйн у Стоуни-Пойнта, Александр Македонский, герои Гомера… Я мечтал об этом, как мальчишка, и изведал это ощущение, как мужчина. Прости меня, Господи, но я это любил. — Лицо Эндрю было мокрым от слез, но он продолжал: — Даже здесь, когда все только начиналось. Я всегда помнил, что мятежники — это те же люди, что и я. Более того, это христиане и американцы, мои соотечественники. Но, ненавидя тугар или мерков, я не испытывал чувства вины или стыда, я не боялся того, что Господь может заглянуть мне в душу, хотя мы и были в миллионах, а то и в миллиардах миль от родного дома.

Пэт внимательно слушал исповедь Эндрю. Он и сам знал это пьянящее чувство, охватывающее солдата в момент боя.

— И все же каждый раз я терял частицу себя, — прошептал Эндрю, глядя на свою забинтованную грудь, и Пэту показалось, что если бы у Кина сейчас сняли бинты, его взгляду предстало бы трепещущее сердце Эндрю — таким слабым стал его друг после ранения. Наконец, я начал испытывать страх, — произнес Эндрю. — Слишком часто я оказывался на краю пропасти. Много раз все висело на волоске, и тем не менее мы побеждали, несмотря на все мои ошибки. Мы уступили врагам линию потомакских укреплений, мы потеряли Суздаль. Если бы не Фергтосон со своими ракетами, мы проиграли бы битву при Испании. Но в Порт-Линкольне произошло то, что и должно было случиться. Гаарк превзошел меня в военном искусстве.

— О чем ты говоришь? — возмутился Пэт.

— Так и есть, старик, так и есть. Я должен был предвидеть уязвимость Форт-Хэнкока. Если бы я держал там дивизию, а не один несчастный полк, состоявший из стариков и инвалидов, мы бы не дали бантагам произвести высадку и удержали бы линию укреплений. Ты все еще был бы на Шенандоа, а не сражался в Риме. Мы выбрались из капкана исключительно благодаря невероятному везению.

— Мы выбрались, потому что ты создал лучшую армию в этом чертовом мире.

Эндрю покачал головой.

— Я наблюдал за тобой на холме Роки-Хилл. В тебе все еще кипела эта страсть. Я боялся, что мы пропали, но ты продолжал сражаться. Ганс вышел из окружения, потому что он идеал солдата. Винсент пожертвовал собой ради нашего спасения, а Фергюсон вогнал себя в могилу, создавая эти бронебойные снаряды. Все это из-за того, что я совершил ошибку.

Пэт ничего не ответил, с состраданием глядя на терзания старого друга.

— Эти мысли мучили меня, не давая мне покоя, все то время, что мы отступали к Капуа. Гаарк перехитрил меня. Это могло повториться снова. Но кроме этого, Пэт, я просто боялся. Я слишком часто смотрел в лицо смерти, и внутренний голос подсказывал мне, что моя удача подошла к концу. Я предчувствовал эту боль, этот пожирающий плоть адский огонь, эту потерю разума и угасание души.

Эндрю отвернулся и закрыл глаза, словно заново переживая эти невыносимые муки.

Пэт погладил его по руке. У него тоже были подобные воспоминания — в тот день, когда они отбили Суздаль у карфагенян, ирландец был серьезно ранен в живот. Но все же он не переживал это так тяжело, как сейчас Эндрю. Пэт со страхом вспомнил, как солдаты 2-го корпуса Армии Потомака шепотом говорили друг другу о том, как сильно сдал Хэнкок после ранения в пах под Геттисбергом. Но то, что сломается Эндрю, — нет, это было невозможно себе представить.

— Каждый раз, когда я слышу, как взрывается снаряд, меня бросает в дрожь, — продолжил Эндрю. — И это здесь, в подвале, где мне ничто не грозит. Пэт, я выдохся. Мой костер потух. Все, чего я теперь хочу, — это забиться в какую-нибудь нору и спрятаться.

— Но что будет с армией, с Республикой?

— Республика выстоит и без меня. Когда-нибудь это все равно должно было случиться.

— Мы на краю пропасти! — воскликнул Пэт. — Калин и даже Марк обдумывают возможность сепаратного мира с этим дьяволом Гаарком.

Эндрю устало покачал головой:

— Я утомился, Пэт. Я хочу спать.

— Эндрю?

Однако раненый уже потерял всякий интерес к предмету беседы. Глаза Эндрю помутнели, и он вяло отвернулся от Пэта.

— Кэтлин, мне больно, — простонал он. — Еще немного морфия. Мне необходим морфий.

— Я тебе уже сделала укол два часа назад, — резко ответила Кэтлин.

— Я хочу заснуть, но у меня не получается, — продолжал канючить Эндрю.

Кэтлин окинула его испытующим взглядом. Раненый не сводил с нее глаз, и наконец женщина уступила его мольбе. Опустив голову, она открыла свою медицинскую сумку и вытащила из нее шприц.

— Видит бог, я люблю тебя, Эндрю, — произнес Пэт, погладив руку раненого друга. — Ты вернешься. А я сохраню для тебя теплым твое кресло.

— Теперь это твое кресло, Пэт. Своим последним приказом я с сегодняшнего дня назначаю тебя главнокомандующим армией Республики.

— Мы еще поговорим об этом, Эндрю, — с дрожью в голосе выдавил из себя Пэт. — Поспи хоть немного.

— Ты теперь главный, Пэт, — повторил Кин. — Пусть у тебя получится лучше, чем у меня.

Он отвернулся, и в это время Кэтлин сделала ему укол. Эндрю испустил вздох облегчения и закрыл глаза.

Потрясенный увиденным, Пэт попятился от кровати раненого. Поймав взгляд Кэтлин, ирландец кивнул ей в сторону двери. Женщина спрятала шприц обратно в сумку и провела рукой по лицу мужа, убрав с него прядь слипшихся волос. Эндрю негромко простонал и затих.

Выйдя из комнаты, они прошли по длинному коридору, завернули в небольшую комнатку и закрыли за собой дверь. Не в силах больше сдерживать слезы, Кэтлин горько разрыдалась, приникнув к широкой груди Пэта.

— Ну-ну, ласточка, не плачь, не надо, — успокаивал ее О'Дональд, дружески поглаживая Кэтлин по спине.

У самого Пэта тоже ком стоял в горле, но титаническим усилием воли ему удалось сохранить глаза сухими. Наконец поток слез Кэтлин иссяк. Минутная слабость, когда она позволила себе дать выход своему горю, прошла, и Кэтлин взяла себя в руки.

— В нем что-то умерло. Эмил говорит, что это нормально, — это происходит с каждым человеком, который так же долго, как Эндрю, находился в условиях такого колоссального стресса. Но, Пэт, — в ее глазах вновь заблестели слезы, — в нем умерло и чувство ко мне. Что-то пропало. Он теперь мечтает и говорит только о том, чтобы где-нибудь спрятаться.

— Все дело в этом проклятом морфии, — заявил Пэт. — Тебе необходимо с этим покончить.

— Он не может теперь без него заснуть. Эмил сказал, что Эндрю должен спать, чтобы поправиться. А как он смотрит на меня! Словно животное, угодившее в капкан. Я просто не могу ему отказать. По крайней мере, во время сна он не испытывает страданий.

— Жизнь — это страдание, Кэтлин, — жестко ответил Пэт. — Я знал немало отличных парней, которые, возвращаясь в армию из госпиталя, прочно сидели на игле и прятали в вещмешках шприцы. Ты должна немедленно отучить Эндрю от морфия. Эта штука отравляет его разум.

— Пусть он еще немного поправится, Пэт, еще совсем немного, и тогда я перестану колоть ему морфий.

— Эндрю больше не чувствует себя мужчиной, — заметил Пэт. — Он так ослабел, что не может даже сам поднести ко рту ложку, и ты заботишься о нем, как о младенце.

Кэтлин опустила голову.

— Но он жив, — тихо отозвалась она. — Неделю назад я потеряла всякую надежду. Эмил говорит с ним по нескольку часов в день. Эндрю боится, ему снятся кошмары, в которых мертвецы призывают его к себе. Он чувствует себя виноватым.

— За что? — воскликнул Пэт. — Он спас всех нас.

— Ну и что? Это неважно. Все дело в цене, которую ему пришлось заплатить.

Пэт молча вздохнул. Это он мог понять. Во втором сражении при Манассасе он получил приказ вывести свою батарею из боя, но слишком долго медлил, и в итоге южане атаковали его позиции. На выручку Пэту пришел полк пехотинцев, но в той схватке ирландец лишился двух орудий и половины своих людей. Много долгих ночей провел он без сна, оплакивая гибель своих парней, и воспоминания об этом до сих пор преследовали его. Он рос с этими ребятами на одних улицах, дрался вместе с ними против других ирландских и немецких мальчишек, и вот они все погибли.

Пэт очень долго приходил в себя после этого случая и даже теперь еще не до конца восстановил душевное равновесие. Но то, что случилось с Эндрю, та огненная вспышка, которая в одно мгновение чуть не лишила жизни его тело и, кажется, убила его душу, — нет. Это было невыносимо.

— Может, ему еще станет лучше, — робко предположил Пэт. — Эмил сказал, что, раз Эндрю пошел на поправку, к нему теперь быстро вернутся силы.

Кэтлин покачала головой:

— Я так не думаю. Он говорит, что как только поднимется с постели, мы вернемся в наш дом в Суздале, чтобы он мог восстановить здоровье. — Она запнулась и едва слышно закончила усталым голосом: — И спрятаться.

— Не презирай его за это, Кэтлин.

— Не буду, — прошептала она. — Понимаешь, я всегда буду любить его, но теперь у меня такое чувство, будто Эндрю, которого я знала, умер и от него осталась только бледная тень. Видит бог, я любила его не потому, что он был полковником, вождем или героем. Я любила в нем его самого — человека с нежной душой и сердцем льва, мягкого снаружи, но внутренне сильного. Теперь это лишь пустая оболочка, словно он уже почти обратился в пыль.

— По-моему, только ты можешь помочь ему вернуться, — прошептал Пэт.

— Не мучай меня! — гневно вскинулась Кэтлин. — Эмил, будь он проклят, сказал мне то же самое. Отстаньте от меня!

— Мне очень жаль, Кэтлин, но это правда.

Она опустила голову и отвернулась от него.

Сунув руку в передник, Кэтлин достала пачку депеш.

— Эмил сообщил, что прибыл монитор с грузом, так что я поднялась в твой кабинет, взяла эти донесения и помахала ими перед носом у Эндрю, надеясь, что это его заинтересует. Он не обратил на них никакого внимания и сказал мне, чтобы я отнесла депеши тебе. Пэт, не сердись, но я прочитала некоторые из них и потому сразу же послала за тобой.

О'Дональд не стал ей говорить о том, что прибытие курьера было для него облегчением, поводом вернуться в штаб. Вдруг он подумал, что и сам уже находится на грани срыва. Ему никогда не нравились замкнутые пространства, лишенные света. Хорошо было сражаться ясным весенним днем среди невысоких холмов, когда ты четко видишь перед собой свою цель, твои пушки сияют начищенной медью, а легкий ветерок колышет батарейные знамена. Да, эта картина радовала глаз, вести войну полагалось именно так, а не ползать по грязным канализационным трубам, похожим на забитые нечистотами кишки какого-то невиданного огромного зверя. Пламя, темнота, вонь… Пэт поспешил отогнать от себя прочь мрачные мысли.

В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел доктор Вайс.

— Значит, ты с ним говорил? — спросил он у Пэта, бросив взгляд на утиравшую слезы Кэтлин.

Ирландец утвердительно кивнул.

— Пусть пройдет какое-то время, — произнес Эмил. — Он еще может прийти в норму.

— Ты действительно в это веришь?

Поймав на себе пристальный взгляд Кэтлин, Эмил промолчал.

— Я лечу тела, а не души, — наконец ответил он, пожав плечами. — Медики знают, что процесс выздоровления зависит от умонастроения больного. Нам также известно, что рана, нанесенная телу, может оставить свой след и в душе человека.

Я помню случаи, когда солдаты бывали ранены куда серьезнее Эндрю, а через месяц вновь рвались в бой; я видел ветеранов, имевших за спиной немало сражений, которых было не оторвать от больничной койки после обычной царапины: они плакали, как дети, или угрожали покончить с собой, если их опять отправят на фронт. Странно, но они и впрямь готовы были убить себя, хотя на войне у них, по крайней мере, оставались шансы выжить.

— Значит, ты ничего не можешь сказать?

— Именно так, Пэт. Эндрю был человеком старой закалки. Настоящий янки из Мэна. Мужчина того же склада, что и Эймс, Чемберлен или старый Говард — хотя не всем он был по душе, но в храбрости ему не откажешь. Может, что-нибудь произойдет, и в Эндрю вновь разгорится угасшее пламя. Однако… — Эмил поник головой и помолчал. — Кэтлин, через несколько минут ты мне понадобишься, а сейчас нужно сменить повязку. Займись этим, хорошо?

Выдавив из себя улыбку, Кэтлин поцеловала Пэта в щеку и вышла из комнаты.

— Она тоже на грани срыва, — вздохнул Эмил.

— Как и все мы.

— Что ты видел в городе сегодня утром?

— Кровавый кошмар. В жизни не испытывал ничего подобного. Эмил, это совсем другой тип войны, не тот, к которому мы привыкли. Эти новые гранаты, огонь в канализационных шахтах, рукопашная среди развалин. Что-то меняется.

— Нас меняют машины, Пэт. Так было и раньше, но сейчас этот процесс идет все быстрей и быстрей.

— Клянусь богом, хотел бы я, чтобы все стало как прежде. Мир тогда был чище, чем сейчас.

— Да неужто? — саркастически усмехнулся Эмил. — Раны были точно такими же, разве что ожогов было меньше. Ад был тогда, ад и сейчас.

Пэт обессиленно рухнул на стул, открыл пакет депешами и начал их просматривать.

Вдруг он замер и поднес листки к лампе, не веря своим глазам.

— Что случилось? — полюбопытствовал Эмил.

— Черт его дери, и о чем он только думает, этот пацан?

— Ты о ком, о Готорне?

Бормоча себе под нос ругательства в адрес «этого пацана», Пэт протянул депешу Эмилу, который поправил на носу очки и медленно прочитал сообщение Винсента.

— Он съехал с катушек, — в холодной ярости произнес О'Дональд. — Мы даже не обсуждали этот план. Кроме того, это вооружение надо было держать в резерве или направить сюда, в Рим.

— Да, тебе тут приходится нелегко, — согласился Эмил. — Мы расходуем наши запасы быстрее, чем они успевают пополняться. Гражданским лицам паек урезан уже наполовину. Если не произойдет чуда и весна не наступит на месяц раньше срока, наши склады опустеют быстрее, чем у Гаарка нарушится система снабжения.

— Он никогда не разговаривал об этом ни со мной, ни с Эндрю, ни с кем-нибудь еще. Кроме того, Ганс, несомненно, пошлет его ко всем чертям. Этот парень спятил, и у него нет полномочий, чтобы решать такие вопросы.

Эмил хмыкнул.

— Если я все правильно понимаю, ты командуешь Первой армией, Ганс — Второй, Эндрю осуществляет общее руководство, а Винсент является начальником штаба.

— Эндрю только что подал в отставку, — отрезал Пэт. — Он сказал, что назначает главнокомандующим меня.

— И ты с этим согласился?

Пэт устало покачал головой:

— Нет, я считаю, что он должен еще раз все это обдумать. Не вздумай кому-нибудь об этом рассказывать, Эмил.

— Тогда перед нами встает дилемма, — улыбнулся доктор. — Если главнокомандующий отсутствует или временно недееспособен, армией руководит начальник штаба, выполняя данные ему приказы. В этом случае Винсент действует в рамках своих полномочий. Если же ты теперь возьмешь верховное командование на себя, то сможешь отменить эту операцию, однако должен заметить, что тогда тебе придется вступить в открытый конфликт с юным мистером Готорном.

— Я помню времена, когда этот чертов квакер был перепуганным рядовым, — проворчал Пэт.

— Сейчас ты имеешь дело с другим Винсентом.

— Но Эндрю собирался использовать это новое вооружение в качестве стратегического резерва, да и вообще вся эта затея является чистой воды самоубийством. Ганс никогда не пойдет на такое.

— Судя по этому сообщению, Винсент сейчас находится рядом с Гансом, и, пока мы тут сидим и курим, они претворяют этот план в жизнь. Так что же ты хочешь сделать? Пойти к Эндрю и рассказать ему об этом? Черт возьми, да он повернется на другой бок, ляжет лицом к стенке и скажет тебе, чтобы ты сам все решил.

— Чтоб им всем пусто было! — дал волю своему гневу Пэт. — Если когда-нибудь доберусь до Винсента, я с него шкуру живьем спущу. Разжалую его в рядовые. У них ведь нет ни единого шанса. Помнится, мы с Эндрю как-то обсуждали такую возможность, причем говорили именно об этом маршруте, но, по нашим прикидкам, броневики не смогли бы выдержать дороги, а пехоту в открытой степи бантаги разорвали бы в клочья.

— Взгляни на это по-другому, — усмехнулся Эмил. — К тому времени, как ты доберешься до Винсента, мы либо победим, и тогда не о чем будет спорить, либо все вместе попадем в бантагский котел или, того лучше, в ад.

— Если так, то я наймусь демоном и буду вечно преследовать этого свихнувшегося сукина сына, — мрачно буркнул Пэт.

Прильнув к узкой амбразуре одного из захваченных у людей земляных укреплений, Гаарк поднес к глазам трофейный бинокль и стал пристально разглядывать развалины Рима. Джурак был прав: это действительно напоминало войны Самозванца-Лженаследника, происходившие в их мире, особенно бои при Пакане и осаду Калинарака. Бой кипел вдоль всего восточного берега Тибра вплоть до старых стен, которые пока еще держались. В этом котле между древними укреплениями и тем местом, где он разместил свой командный пункт, сражались свыше десяти его уменов и от четырех до семи уменов противника.

Его солдаты не давали людям ни секунды передохнуть, но их силы тоже были на исходе. Всего несколько лет назад бантаги знали только один способ ведения войны: сшибиться с врагами в открытой степи, где боевые знамена развеваются на свежем ветру, в руке надежный меч, копье или лук и каждый твой подвиг увидят все твои товарищи. Теперь все было почти так, как в его родном мире: им приходилось отвоевывать у людей улицу за улицей, захватывать какой-нибудь квартал только для того, чтобы через два часа вновь его потерять из-за того, что спрятавшиеся среди обломков враги вдруг ударили им в спину, а потом самим заходить в тыл окопавшемуся противнику.

Его воины больше не понимали этого. Их привела сюда жажда убийства, и в первые два дня все шло прекрасно, им удалось уничтожить и сожрать десятки тысяч людей, но теперь им противостояли беспощадные воины, которые не оставляли врагу своих мертвецов, отволакивая их тела в тыл или сжигая на месте.

Гаарк понимал, что теперь вопрос заключался в том, у кого раньше кончатся силы — у них или у людей? Кто сломается первым, не выдержав этих чудовищных физических и психических нагрузок? Он мог отступить. Враг был прикован к этому городу. Может, отвести войска на тридцать миль в тыл, дать им дней десять передышки и разбить на два экспедиционных корпуса? Один корпус послать на юг, где находились оставшиеся незанятыми обширные римские земли, а второй — на запад? Два умена, которые он перед этим отправил туда через открытую степь, теперь без всякого толку торчали рядом с русской границей, но еще десять уменов прорвут оборону противника и опустошат земли. Этот удар сокрушит волю защитников города, и ему удастся вбить клин между русскими и римлянами.

Но что будет со снабжением? «Если я сейчас пошлю десять уменов на запад, — думал Гаарк, — они расстреляют все свои патроны и снаряды всего за одно крупное сражение, а возможности пополнить боезапас не будет никакой. Если я разобью свою армию надвое, эти окопавшиеся в городе мерзавцы смогут нанести контрудар, отбросить меня от Рима и отрезать от основных сил те посланные на Русь десять уменов».

А что касается запасов, то практически все склады, столь предусмотрительно заполненные Гаарком, уже опустели. Если бы не поезда с востока, продолжавшие прибывать каждый день, битва за Рим была бы уже проиграна. Даже сейчас Гаарк старался очень экономно расходовать боеприпасы, призывая своих солдат не ослаблять давления на врагов, но при этом каждый день откладывать по нескольку патронов для решающего штурма.

И еще десять уменов торчали под Тиром, сдерживая тридцатитысячную армию Ганса. Может, перебросить их сюда? К тому времени, когда эти войска доберутся до Рима, все уже будет закончено.

Гаарк выругался, сообразив, что завяз в этом городе так же, как и его противники. Никто из них этого не хотел, никто не мог выйти из боя, но кому-то предстояло уступить.

Ганс спустился по трапу на пристань и с наслаждением вдохнул воздух полной грудью, благодаря небо за то, что путешествие в душном и вонючем трюме монитора осталось позади. Свежее морозное утро обещало впереди еще один холодный день. Оглянувшись, он увидел, как к берегу, разламывая ледяные торосы, подходит колесный пароход.

Моряки уложили прочные сходни, раздался рев парового гудка, и из трюма выполз первый броневик. Вгрызаясь шипастыми колесами в палубные доски, железная махина въехала на сходню и скатилась на пристань.

Небольшой порт Падуя, располагавшийся у подножия гор в глубине узкого залива Внутреннего моря, являлся, по сути, обычной деревней, однако именно здесь была построена конечная станция незавершенной узкоколейки, которая вела к мраморным и гранитным карьерам, находившимся среди холмов в сотне миль отсюда. Эти карьеры служили главным источником камня для гигантских римских построек, а мрамор и гранит добывались здесь уже тысячу лет назад. Каменную породу волоком доставляли в Падую, грузили здесь на корабли и морем отправляли в Рим. Несмотря на протесты военного лобби, Марк пропихнул в Сенате проект о строительстве этой узкоколейки, призванной ускорить перевозку камня с гор, оправдывая это стратегической необходимостью, однако из-за возобновления военных действий железнодорожная линия была завершена только наполовину. Ганс подумал, что если бы эти рельсы были использованы для того, чтобы протянуть главную ветку дальше на восток, все могло бы сложиться совсем по-другому. Впрочем, кто знает, возможно, теперь от этой узкоколейки зависело их спасение.

Рядом с первым судном пришвартовался еще один пароход, и тут же началась разгрузка. Пристань, предназначенная выдерживать вес многотонных каменных плит, чуть заметно проседала под колесами броневиков, медленно выкатывавшихся на берег.

Дойдя до конца пристани, Ганс стал наблюдать за погрузкой бронированных машин на поезд. Позади локомотива были прицеплены четыре небольшие грузовые платформы. Потребуется восемь перегонов для того, чтобы доставить все тридцать броневиков к конечному пункту железнодорожной колеи, находившемуся в пятидесяти милях от Падуи, а оттуда машинам придется двигаться уже своим ходом. Сэкономленные пятьдесят миль пробега броневиков могут оказаться решающими, но тем не менее на подготовку к атаке уйдет несколько дней, и теперь каждая минута была на счету.

На соседней пристани происходила высадка двух полков пехотинцев. На глазах у Ганса солдаты взвалили на плечи тяжелые вещмешки, в которых хранились десятидневный паек и сто винтовочных патронов, построились в колонны и двинулись вперед по дороге, ведущей в лесистую долину.

Ганс последовал за ними. Поднимаясь вверх по склону, он услышал, как вокруг него застучали топоры и затрещали поваленные деревья. Повсюду раздавались возгласы рубящих лес солдат. Ганс сошел с тропы, уступая дорогу упряжке тяжеловозов, тащивших уже готовое бревно для временного форта. Строившаяся на холмах крепость должна была защищать расположенный внизу порт и песчаную косу, превращенную во взлетно-посадочную полосу для дирижаблей.

— Ганс!

Оглянувшись, он увидел подъезжающего к нему верхом Винсента.

— Мы прошли уже пять миль по этой тропе. Похоже, римский офицер был прав — это действительно отличная дорога. Если его карта точна, там должно быть много мостов. Я уже послал вперед отряд кавалерии. После того как мы перевезем броневики, я доберусь до Эбро за четыре дня, максимум за шесть.

— Ты? — вкрадчиво спросил Ганс. На лице старого сержанта не дрогнул ни единый мускул, но офицеры его штаба, возглавляемые преданным Кетсваной, тут же встали у него за спиной.

Винсент помолчал.

— Слушай, Ганс, мы ведь это даже не обсуждали.

— Знаешь, Винсент Готорн, мне кажется, что теперь самое время это обсудить.

Винсент вскинулся и смерил своего друга негодующим взглядом.

— Ганс Шудер, я начальник штаба армии Республики, и этот план принадлежит мне. Я занимаю более высокую должность, и именно я возглавлю эту атаку.

Добродушно усмехнувшись, Ганс взял поводья коня Винсента и сошел на обочину дороги, пропуская броневик Тимокина. Из башни выглядывал сам юный полковник, на лице которого, как всегда, сияла широкая улыбка.

— Шикарная машина! — восторженно воскликнул он, отдавая честь обоим командирам.

Винсент с Гансом отсалютовали ему в ответ и вновь уставились друг на друга.

— Сынок, мой опыт в этих делах превосходит твой на двадцать лет, — мягко произнес Ганс, понизив голос, чтобы его никто не слышал. — Я командовал солдатами, когда тебя еще на свете не было.

— Это не имеет значения! — возразил Винсент, решительно отметая этот аргумент.

— Хорошо, — продолжил Шудер, очевидно подготовившийся к этому спору. — Ты ведь знаешь политическую обстановку на Руси. Возможно, ты единственный человек, к которому прислушается теперь твой тесть. Ты нужен в Суздале, чтобы держать руку на пульсе. А если бантаги отправят на запад еще пять уменов? Если тебя там не будет, Калин может выкинуть белый флаг.

— Мой штаб справится с этой проблемой.

— Ладно, Готорн, тогда я тебе прямо скажу. Я старею, да и Пэт уже не молод. Раз Эндрю ранен, мы можем заместить его на какое-то время, но следующим на очереди будешь ты. Эндрю выбрал тебя для этого уже давно, думаю, еще во время Тугарской войны. Ты — это он, сынок. Я ясно вижу в тебе это. Ты станешь следующим Эндрю Кином этого мира.

— Спасибо, — прошептал Винсент, однако выражение его лица ничуть не смягчилось.

— Но тебе нужно научиться быть немногим мягче, чем сейчас. К сожалению, ты напоминаешь мне еще и генерала Шеридана, даже своими усами и этой дурацкой бородкой. Шеридан был хорошим офицером, но в конце концов превратился в безжалостного убийцу. Я знаю, как много зла они тебе причинили. Эти раны и боль… Черт возьми, я ведь несколько лет был рабом этих ублюдков. Но дело-то вот в чем — если тебя убьют, кто возглавит армию?

— Меня не убьют.

— Тебе там придется несладко, парень. Ты ведь только что встал на ноги. Каждый шаг отдается болью во всем теле, и даже на лошади ты сидишь с трудом. Тебе нужно время, чтобы поправиться, сынок. А если на полпути выяснится, что ты не в силах идти дальше? Что тогда?

— Я справлюсь, — твердо ответил Винсент.

— Ну вот что… — протянул Ганс, бросив многозначительный взгляд на Кетсвану, начальника своего штаба. — Для этого дела ты перебросил сюда одну из моих тирских дивизий. Это нам ничем не грозит, бантаги все равно ни о чем не узнают. Но это моя дивизия, Винсент. Они сражались под моим началом уже три месяца и вместе со мной прошли весь путь — от линии наших укреплений до Тира. Эти парни пойдут за меня хоть в пекло, но, если ты начнешь спорить о том, кто из нас здесь самый главный, я прикажу им оставаться на месте.

— Ганс, это бунт!

— Называй это как хочешь, — усмехнулся старый сержант. — В Тире ничего не случится, и какое-то время они без меня обойдутся. А вот ты нужен в Суздале. И еще одно. Буллфинч получил приказ забрать отсюда тебя, а не меня, так что вопрос решен. На моей стороне адмирал и солдаты.

Брызжа слюной, Винсент начал было громко протестовать, но Ганс ответил на это отеческой улыбкой.

— Мистер Готорн, хотите, дам вам совет как генерал генералу?

— Какой еще, к дьяволу, совет?

— Вступайте в бой, только если вы можете его выиграть. Если нет, отступайте быстро, но с достоинством.

Плечи Винсента опустились.

— Тебе нечего стыдиться, парень. Предлагаю в официальном рапорте президенту написать, что после долгого обсуждения мы признали необходимым твое личное присутствие в Суздале для обеспечения безопасности Руси и управления военными заводами. А поскольку наши войска в Тире отвлекают на себя крупные силы противника, но пока что не имеют возможности вести наступательных действий, мы сочли возможным отправить в эту вылазку одну тирскую дивизию со мной во главе.

— Звучит так, будто ты все это уже написал, — хмыкнул Винсент.

— Так и есть, — усмехнулся Ганс, протягивая ему готовый рапорт.

Лицо Винсента покрыла свинцовая бледность, и Ганс едва успел подхватить его, помогая сползти с коня.

— Должен признаться, — прошептал Готорн, — я не уверен, что выдержал бы этот поход, но у меня не было другого выхода.

— Ты бы просто вогнал себя в могилу, сынок. Я в этом не сомневаюсь, и солдаты тоже сразу бы это поняли. Отправляйся домой, полечись. Нам еще предстоит немало сражений этой весной.

Винсент неохотно кивнул. Сняв с плеча планшет, он открыл его и вытащил детальную карту местности.

— Этот залив находится в ста пятидесяти милях к юго-востоку от Рима, — начал объяснять он, водя пальцем по карте. — Вот здесь проходит древняя дорога к старым римским каменоломням. Она ведет отсюда на северо-восток, а ее длина составляет восемьдесят с небольшим миль. Я скажу моему проводнику Тигранию, чтобы он сделал тебе подробный доклад. Он здесь вырос и работал возницей на этой дороге.

— А ты уверен, что по ней пройдут броневики? Узкоколейка ведь не доходит до самих каменоломен.

— От конечной станции до месторождения остается пройти всего тридцать пять миль. Римляне возили по этой дороге повозки, груженные десяти- и двадцатитонными глыбами мрамора и известняка, так что я не думаю, что у тебя возникнут трудности с броневиками. Тиграний клянется, что большинство переправ возведено из камня, а ты ведь сам знаешь, какие у римлян отличные дороги и прочные мосты. Каменоломни находятся у самых вершин Зеленых гор.

— И ты считаешь, что бантаги их еще не захватили?

— Возможно, там есть их патрули, но мне представляется это маловероятным. Во время нашего отступления к горам оттянулись несколько римских подразделений, которые нападают на обозы бантагов и удерживают горные перевалы, давая возможность беженцам укрыться в безопасных долинах. В последнем сообщении, пришедшем оттуда, говорилось, что бантаги заняли перевал в десяти милях от каменоломен, в том месте, где протекает река Эбро. Очень может быть, что они даже не знают о существовании этих месторождений. Бантаги боятся отходить слишком далеко от железной дороги.

Винсент прочертил пальцем линию на карте.

— Это будет самый трудный участок пути. Вы оставите каменоломни за спиной и отправитесь вниз по дороге, которая ведет дальше на северо-восток. Здесь она спускается с гор в долину Эбро. Дорога проходит в паре миль от реки, а затем поворачивает к северу. Скорее всего, именно тут вы впервые столкнетесь с бантагами. После того как вы встретитесь с их дозорными патрулями, бантаги поднимут тревогу. От этого места до железнодорожного моста через Эбро лежат двадцать пять миль голой степи. Там есть хорошие дороги, построенные римлянами, поэтому вы сможете двигаться быстро.

Ганс кивнул, не отрывая взгляда от карты.

— Тебе нужно будет добраться до главного моста через реку. Его длина равняется почти двумстам ярдам. Наверняка там находится много рабов. Я подозреваю, что здесь же располагается крупное депо со множеством стрелок и объездных путей. Мы возвели там довольно большой городок, когда прокладывали свою железную дорогу. А в округе было немало деревень — в этих местах много возделываемых полей.

— А разве мы не взорвали во время отступления вот этот мост? — спросил Ганс, ткнув пальцем в карту. Переправа, о которой он говорил, находилась ровно посредине между последним горным перевалом и линией железной дороги, проложенной на восток в открытой степи. В этом месте река Эбро вплотную подходила к подножию Зеленых гор.

Винсент покачал головой:

— В этом не было никакого смысла. Здесь нет железнодорожных путей, а помешать бантагам форсировать реку мы все равно не могли — слишком много бродов. По моим данным, мост остался цел.

— Если я смогу здесь переправиться через Эбро, разделить свое войско на два отряда, обойти бантагов спереди и сзади и зажать их в клещи…

— Ты не сможешь координировать свои действия, — перебил его Винсент. — И у бантагской кавалерии будет перед тобой преимущество в маневренности.

— Суть твоей идеи заключается в том, что Гаарк не ждет от нас рейда по своим тылам в ста пятидесяти милях от передовой. Так давай сделаем наш удар более сильным и нападем на бантагов и с запада, и с востока. Может, нам удастся пустить под откос пару их поездов, а я подозреваю, что у бантагов не должно быть здесь много составов.

Склонившись над картой, Ганс начертил на ней пальцем две стрелки, уходящие в стороны от реки.

— Мы разделимся на два отряда, дойдем до железной дороги и двинемся навстречу друг другу. Встретимся у переправы через Эбро.

— Ты теперь тут главный, — раздраженно повел плечами Винсент. — Тебе и решать.

— Ты только не сердись на меня, парень. Если этот план сработает, то исключительно благодаря тебе. Никому из нас такое и в голову не пришло. Сынок, это и называется грамотной работой штаба. Эндрю всегда знал в этом толк. Хороший главнокомандующий первым делом собирает толковых ребят, учит их, а потом, когда они набираются опыта, доверяет им разработку всех планов.

Выслушав эту лекцию, Винсент не сдержал улыбки.

— Надеюсь, ты меня еще поучишь, когда все это кончится, Ганс, — промолвил он.

— Конечно, сынок.

— Я выбрал для атаки это место, потому что оно находится довольно далеко от Рима. Когда Гаарку сообщат о нашем рейде, он направит к Эбро войска, но они прибудут туда не раньше, чем через сутки. Было бы лучше нанести удар прямо по Джанкшн-Сити, но это триста миль пути, и даже наши новые броневики усовершенствованной модели не выдержат такой нагрузки. Кроме того, здесь пролегает хорошая дорога. Так что тебе придется преодолеть всего сто пятьдесят с небольшим миль. В операции также примут участие два «Шмеля» и один «Орел». Я знаю, что мы преждевременно вводим в бой нашу новую технику, но тебе понадобится поддержка с воздуха. Бантаги, несомненно, установили воздушное патрулирование. Если тебя засекут прежде, чем ты доберешься до каменоломен, немедленно возвращайся назад. Это понятно?

— Чего это ты раскомандовался, Винсент? Кажется, мы уже договорились, кто тут главный. Я сам знаю, что мне делать, сынок.

— Старший сержант Шудер, как начальник штаба приказы отдаю здесь я, пусть я и не отправляюсь в этот поход, — отрезал Винсент. — Если Гаарк заранее узнает об этой атаке, он оттянет назад пять уменов, а то и больше, и тебе ни за что не удастся прорваться к железной дороге.

— А как я буду выбираться оттуда?

— У тебя есть два пути. Как только ты поймешь, что враги сидят у тебя на хвосте, отходи обратно в горы, если сможешь. Через семь дней Буллфинч высадит здесь бригаду своих морпехов. Я дам им два броневика и уйму боеприпасов, так что они пойдут вслед за вами и прикроют ваше отступление. Есть и другой вариант: ты можешь укрыться в лесах на севере. Там должны скрываться несколько наших партизанских отрядов — соединись с ними и жди весны.

— Это значит, что мне придется бросить тридцать броневиков. Черта с два!

— Ганс, скорее всего, только десять из них вообще доберутся до железной дороги. У нас нет ни единого шанса протащить их обратно через горы.

— Ты хочешь пустить псу под хвост плоды нашей двухмесячной работы? Весной нам позарез будут необходимы эти машины.

— Если мы не перережем Гаарку пути снабжения и не отгоним бантагов от Рима, весной нам уже ничего не понадобится. Мы не можем отправить броневики из Кева прямиком в Испанию. Посылать их в Рим просто бессмысленно. На городских улицах бантаги быстро их подорвут, не говоря уж о том, что Гаарк наверняка держит в резерве свои машины как раз на такой случай. От Тира до Великого моря двести миль пути, и, поскольку у нас не хватает войска, чтобы отогнать осадившие город умены, броневики там ничем не помогут. Единственное место, куда мы можем их направить и где они принесут хоть какую-то пользу, находится здесь, поэтому мы все это и затеяли.

Ганс помолчал и наконец склонил голову, соглашаясь со словами Винсента.

— Я всегда считал, что эти чертовы железяки прямо созданы для неожиданных ударов в тыл противника, — признался он. — Ну, и еще для того, чтобы сминать вражескую пехоту. Ладно, посмотрим, каковы они в действии, — если, конечно, эти машины выдержат переход через горы по обледенелым дорогам.

— Вот почему я даю тебе неделю. В твоем подчинении пять тысяч пехотинцев, триста кавалеристов и дирижабли. Удачи тебе, Ганс.

Старый сержант улыбнулся.