"Бригада" - читать интересную книгу автора (Форстен Уильям)

Глава 11

— Сегодня здорово потеплело, — сообщил Эмил, распахивая дверь в комнату Пэта.

Ирландец зевнул и потер глаза, прогоняя остатки сна.

— Который час? — спросил он.

— Четыре часа утра, — отозвался Эмил, протягивая Пэту дымящуюся чашку чая и тарелку, на которой лежал бутерброд с солониной. Благодарно кивнув, Пэт присел на краешек койки и отхлебнул из чашки.

— Как он?

— Я отсылаю его обратно в Суздаль. Сегодня утром должен подойти Буллфинч. Мы отправим Эндрю на мониторе.

— Черт возьми! — вздохнул Пэт. — Если весть об этом дойдет до ребят, это подорвет их боевой дух.

— Я позабочусь о том, чтобы никто ничего не узнал. Мы положим Эндрю рядом с другими тяжелоранеными, которых я хочу вывезти из Рима. Будь уверен, мы хорошо его спрячем.

— Спрячем! — с горечью произнес Пэт. — Спрячем Эндрю Кина. Не думал я, что доживу до такого дня.

— Он преодолел кризис. Кэтлин удалось заставить его встать с кровати и пройтись по комнате. Но он очень ослабел и стал бледным как привидение.

— Он и есть привидение, Эмил. Если Эндрю суждено было превратиться в испуганный призрак, мне жаль, что тот снаряд не убил его.

Пощечина, отвешенная ему Эмилом, так ошеломила Пэта, что он выронил из рук чашку, которая упала на пол и разлетелась на множество осколков. Гневно выругавшись, Пэт вскочил на ноги и сжал кулаки.

— Давай, паршивый ирландец, ударь меня!

Пэт угрожающе навис над доктором, занеся руку для удара.

— Ни разу в жизни, — процедил он, — я не позволял кому-либо безнаказанно поднимать на меня руку.

Эмил бестрепетно смотрел ему прямо в глаза.

— Если бы ты не был таким жалким старикашкой… — Голос Пэта сорвался, и он замолчал.

Эмил дернулся, как от удара. Повернувшись спиной к О'Дональду, он направился к двери.

— Эмил? — едва слышно произнес Пэт.

Доктор обернулся, в его глазах стояли слезы.

— Эмил, не уходи.

— Ты ведь правду сказал, черт тебя возьми. Я жалкий старикашка. Состарился, возвращая вас к жизни, проклятые убийцы. И Эндрю состарился, все мы тут жалкие старикашки. Как ты смеешь желать ему смерти после всего, что мы пережили?

— Прежний Эндрю сам бы этого захотел, — возразил Пэт. — Он бы предпочел смерть в бою такому существованию. Если ты позволишь ему выйти из этого боя, он никогда не поправится.

— Я больше ничего не могу для него сделать. Отправь его в Суздаль. На краю Северного леса у нас есть госпиталь для чахоточных больных. Туда я его и пошлю. Там чистый воздух, в нем нет и примеси того запаха смерти, которым здесь все вокруг провоняло. Кроме того, этот город кишит вшами, здесь разгорается эпидемия тифа как брюшного, так и сыпного, а я не могу ее остановить, потому что акведуки перекрыты.

— Ты все равно его убьешь! — воскликнул Пэт, — Если он забьется в какую-то нору, боясь даже собственной тени, он никогда не станет прежним.

— Пэт, мне уже доводилось сталкиваться с такими случаями. Пусть мальчик несколько месяцев отдохнет вдали от фронта. Дай ему возможность поспать в чистой постели и поесть хорошей еды, подальше от этих бантагов и мерков. Пусть у него будет время разобраться в собственных мыслях.

Пэт протестующе мотнул головой:

— Во-первых, Эндрю не мальчик, он главнокомандующий. Ты помнишь, что сказал Хэнкок при Геттисберге незадолго до того, как его подстрелили?

Эмил покачал головой:

— Меня никогда не интересовали эти «проявления героизма».

— А меня интересовали. Так вот, я его видел в тот день. Хэнкок был в чистой выглаженной рубашке. Как раз перед тем, как подошел Пикетт, мятежники стали обстреливать наши позиции. А Хэнкок медленно ехал верхом вдоль наших шеренг, как будто он просто решил совершить променад после плотного обеда. Один из солдат попросил его слезть с лошади, на что Хэнкок, рассмеявшись, ответил: «Бывают моменты, когда жизнь командира корпуса не имеет никакого значения».

— И если я правильно помню, сразу после этого его и подстрелили? — перебил Пэта Эмил.

— Да, но этот поступок воодушевил солдат, они выстояли, и южане были отброшены, а все благодаря Хэнкоку, у которого хватило пороху продемонстрировать ребятам свою смелость. Так вот, я тебе говорю, что в данный момент для судьбы нашей окруженной армии жизнь Эндрю Кина не имеет значения. Я не раз видел, как он делал то же, что и Хэнкок при Геттисберге: гарцевал перед нашими позициями, показывая солдатам, что он не боится и что победа гораздо важнее, чем его жизнь. Если ты теперь поможешь ему превратиться в труса, это и будет для Эндрю настоящая смерть.

Эмил возмущенно вскинулся, и Пэт умиротворяюще поднял вверх руку.

— Ты хочешь спасти Эндрю или, вернее, то, что от него осталось. А я думаю о том, как выиграть эту проклятую войну. И мой внутренний голос подсказывает мне, что сегодня нам придется ой как несладко. Если ты вывезешь Эндрю из этого города, то, как бы ты его ни спрятал, ребята обо всем узнают. Слух об этом облетит армию со скоростью лесного пожара, и к вечеру начнется паника. Люди побегут к пристаням, умоляя увезти их отсюда, или уйдут через западные ворота. Как ты думаешь, почему Гаарк не атакует нас с той стороны реки? Потому что он хочет, чтобы мы ударились в панику и попытались уйти через черный ход. Если кольцо блокады замкнуто и бежать некуда, человек дерется, как загнанное в угол животное. Но ребята знают, что в пяти милях от западной дороги нет ни единого всадника орды. Они сломаются и побегут, я тебе точно говорю.

— Эндрю не останется в Риме, — продолжал упорствовать Эмил. — Я пытаюсь спасти все, что можно. Через шесть месяцев, может, через год он снова будет в состоянии взять на себя командование.

— Нет. Если он не готов возглавить войска сейчас, этого не произойдет никогда, и я за то, чтобы в памяти солдат остался образ Эндрю, каким он был прежде, а не та жалкая развалина, которой он стал сейчас.

— Он прав, Эмил, — вдруг прозвучал знакомый голос у них за спиной.

Обернувшись, Пэт увидел Кэтлин. Она очень похудела, и после нескольких недель, проведенных в подвале с Эндрю, ее веснушчатое ирландское лицо побледнело и осунулось; казалось, женщина разом постарела на десять лет.

Кэтлин медленно вошла в комнату, и двое спорщиков отошли друг от друга.

— Вас слышно из коридора. Вы же не хотите, чтобы люди знали, о чем вы тут говорите.

— Извини, — смущенно пробормотал Пэт.

Кэтлин повернулась к Эмилу:

— Пэт прав, и не только в том, что касается армии, но и насчет Эндрю. Если мы сегодня позволим ему покинуть Рим, об этом узнают все, и Эндрю не сможет жить с этим дальше. Он считает себя трусом. Бегство окончательно убедит его в этом, и весь остаток своих дней он проведет, спасаясь от себя самого.

— Что вы все заладили: «трус», «герой»? — взорвался Эмил. — В каждом человеке сидит и тот и другой. Все мы чего-то боимся, разница только в том, что некоторым удается скрывать свой страх дольше, чем другим. Наш любимый Эндрю слишком часто подходил к самому краю пропасти. Кэтлин, разве тебе это не понятно? Разве ты не видишь, что происшедшее с ним несчастье ничуть не изменило нашего к нему отношения? Этот парень воюет уже десять лет, и не просто размахивает ружьем, но командует войсками, боясь, что его ошибка может решить судьбу целой армии и всего нашего народа. Меня просто тошнит от ваших «трусов» и «героев», когда я вижу, какими потерями и разрушениями все это оборачивается.

— Чего стоил бы наш народ, если бы у нас не было героев? — вздохнул Пэт.

— Эндрю внес свою лепту. Неужели вы не можете оставить человека в покое?

— Если выбор за мной, я хочу, чтобы он вновь подошел к краю пропасти, — прошептала Кэтлин дрожащим голосом. — Видит бог, я люблю его больше жизни, и мне все равно, кем он был и кем он будет. Я всегда буду его любить. Но это важно для него самого, а не для меня. Потому что я уверена в одном, Эмил. В нашей власти спасти сегодня его тело. Я могу отправиться с ним в тот госпиталь. К нам приедут дети, и, когда они окажутся в его объятиях, на лице Эндрю вновь появится улыбка. — Слова медленно слетали с ее языка. — Детей не волнует, трус их отец или нет. Он их отец. Но Эндрю будет знать, и он никогда этого не забудет. И однажды, Эмил, я приду домой и найду его мертвым, с пистолетом в руке, потому что он наконец вспомнит, кем он был раньше, и не сможет жить таким, каким он стал теперь. И ради этого, Эмил, ты хочешь его спасти?

Доктор вжал голову в плечи, словно придавленный тяжестью этих слов.

Прежде чем он успел что-либо ответить, пол у них под ногами задрожал, и мгновение спустя раздался оглушительный взрыв. Казалось, весь мир полетел в тартарары.

— Боже мой, они это сделали! — выдохнул Пэт.

Выбежав в коридор, он кинулся в штабное помещение. В штабе все было завалено обвалившейся штукатуркой, свисавшая с потолка керосиновая лампа раскачивалась на шнуре. Не успел он дойти до лестницы, ведущей на крышу, как сверху кубарем скатился посеревший от ужаса наблюдатель.

— Стена! Они взорвали стену!

Пэт ринулся вверх по лестнице. Оказавшись на смотровой площадке, он замер в изумлении.

Первые лучи восходящего солнца осветили восточный горизонт, и Пэт увидел грибовидное облако дыма, поднимавшееся над обломками внутренней стены с другой стороны реки. Облако, внутри которого горело адское пламя, становилось все больше. Кирпичи, булыжники, каменные осколки, части человеческих тел, какое-то артиллерийское орудие — все это, объятое пламенем, взметнулось в воздух и упало в реку.

— Боже всемогущий!

Рядом с ним стояла Кэтлин. Туча обломков обрушилась на внутренний город, град кирпичных осколков забарабанил по пристаням на западном берегу Тибра. Пэт услышал звон бьющихся стекол — это ударная волна выбила последние остававшиеся целыми окна.

Прикрыв собой Кэтлин, он вытолкнул ее со смотровой площадки обратно в дом, защищая своим телом от бомбардирующих дворец обломков.

С этим грохотом смешался новый звук — вопли сотен тысяч разбуженных взрывом людей, крики ужаса, за которыми тут же последовали улюлюканье воинов орды, гнусавый рев нарг и стаккато сотен пушек, обрушивших шквал снарядов на потрясенный город.

Град из обломков закончился, и Пэт вновь подошел к брустверу, смахивая рукой каменные осколки с мешков с песком. В свете артиллерийских вспышек он видел, что рухнул участок стены минимум сто ярдов в длину. Несколько городских кварталов, находившихся между стеной и пристанями, которые до этого момента благополучно переносили осаду, теперь были разрушены, и уцелевшие жители вылезали из-под развалин своих домов. Пэт вознес хвалу богу за то, что, получив предупреждение о бантагском подкопе, он, движимый наитием, отвел от стены свои резервные полки, однако ему и в голову не приходило, каким в действительности окажется масштаб причиненных городу разрушений.

Подумав о подкопе, Пэт вспомнил взрыв под Питерсбергом, свидетелем которого он был. Как он позже выяснил, там взлетели на воздух пять тонн пороха. Прикинув мощь сегодняшнего взрыва, Пэт решил, что бантаги подорвали как минимум тридцать тонн взрывчатки.

Авангард бантагов пробрался сквозь дымящиеся развалины стены и, перевалив за край огромной воронки, ворвался во внутренний город. Защитники Рима не ответили врагу встречным огнем, и Пэт яростно стукнул кулаком по мешку с песком, на чем свет стоит кроя своих солдат, которые в панике покидали участки стены, все еще стоявшие по обе стороны от места прорыва.

Гаарк пробил в его обороне такую брешь, в которую могло свободно пройти все бантагское войско, и в данный момент Пэт не видел никакой возможности его остановить.

Разбуженный взрывом Эндрю в панике обвел взглядом затененную комнату.

— Кэтлин?

В палате было темно, однако до слуха Эндрю доносился глухой рокот канонады. Он стал искать свои очки и вдруг осознал, что пытается нащупать их левой рукой — той самой, которую он потерял при Геттисберге.

Какое-то мгновение Эндрю тупо смотрел на свою культю, будто ожидая, что сейчас исполнится его заветное желание и у него вновь появится вторая рука.

Геттисберг…

Джонни. Казалось, мальчик просто заснул под одиноко стоящим вязом.

«Как я скажу маме, что он мертв?»

На его глаза навернулись слезы, Эндрю охватило всепоглощающее горе. Он словно раздвоился и глядел на свое сотрясающееся в рыданиях тело со стороны. Каждый всхлип отдавался болью под ложечкой — возможно, это было то наказание, которого он и заслуживал.

Приступ агонии за каждого из них. «Сколько? Сколько людей я потерял, сколько людей я убил? Первым был тот мальчик-южанин в западных лесах под Антьетамом, которому я в упор выстрелил в лицо. Я помню его застывший в изумлении взгляд. Он теперь с Джонни? Возможно, эти два убитых мною мальчика вместе играют и резвятся на том дальнем берегу?

О Джонни, у меня никогда не было времени оплакать тебя. Я не мог плакать над тобой, когда ты спал под тем деревом. А потом мне не удалось тебя найти. Они отвели меня в то место, то жуткое место, и искромсали меня своими ножами, сказав, что я снова буду здоров.

Может, ты лежишь теперь среди могил там, где держал речь Линкольн? Скорее всего, ты пропал, и твои заброшенные кости так и лежат под одиноким вязом. А я забыл тебя, я не сдержал своего обещания позаботиться о том, чтобы ты выжил и невредимым вернулся к маме. Твоей самой страшной раной до тех пор была расцарапанная коленка, и вдруг ты получил пулю в сердце.

Может, ты теперь снова в Мэне? Вечер, озеро, теплый ветер. Призраки в лесах, мои призраки, мои воспоминания о доме, каким он был до всего этого. В этих воспоминаниях присутствовал Джонни и все было словно наяву. Казалось, все остальное отошло в мир призраков.

„Время, о время, замедли свой бег…“»

Эти стихи завладели им. Он вновь был юн и гулял рука об руку со своей первой любовью, внимая шепоту ветра над прудом Уэббера… Эндрю улыбнулся своим мечтам.

— Эндрю?

Он почувствовал какой-то неприятный запах. Кэтлин носовым платком вытерла слезы с его лица. Хотя глаза Эндрю были открыты, он не сразу увидел ее, продолжая пребывать в своих грезах.

Что-то холодное коснулось его ушей, и он вернулся в суровый мир реальности. Кэтлин.

Эндрю уставился на нее непонимающим взглядом. В это мгновение он не был уверен, любит он ее или ненавидит за то, что она принадлежит к ставшему ему чужим миру призраков.

— Эндрю, посмотри на меня!

Ее голос был жестким и холодным.

Он повернул к ней голову — да, Кэтлин была далеким призраком. Ему показалось, что он смотрит на нее с обратного конца подзорной трубы.

— Эндрю, бантаги взорвали внутреннюю стену. Они ворвались в брешь. Мы скоро потеряем гавань.

Гавань. Какую гавань? Слова проникали в мозг Эндрю, однако смысл их оставался ему неясен. В конце концов, все вокруг принадлежало миру призраков. Наконец к нему пришло смутное понимание. Она все еще чего-то от него хотела.

Эндрю уставился на Кэтлин и почувствован, что в полу под ним разверзлась дыра. Большой черный колодец со стеклянными стенками, и он падает в него, не в силах за что-нибудь зацепиться, даже если бы ему этого и хотелось, — но ему, конечно, не хочется.

Он вспомнил, что должен дышать, и сделал еще один вдох, отозвавшийся болью во всем теле.

— Мне больно, — прошептал он. — Сделай что-нибудь.

— С морфием покончено, — отрезала она. — Ты его больше не получишь. Если тебе больно, научись жить с этой болью.

Эндрю хотелось заплакать, но что-то в лице Кэтлин заставило его сдержаться. Он не мог перенести этот взгляд, она словно осуждала его за что-то. Он отвернулся.

— Ты слышишь меня, Эндрю? Они в городе.

— И что?

Она отшатнулась от него, как от прокаженного.

Эндрю вновь взглянул в глаза Кэтлин и постарался сосредоточиться.

— Если они здесь, они здесь, — наконец пробормотал он. — Что я могу сделать?

— Я должна помочь тем, кто страдает больше тебя, — отчеканила Кэтлин. В ее голосе звучал металл.

— Тогда иди отсюда.

Она засунула руку в карман медицинского халата и вытащила из него какой-то небольшой черный предмет, при виде которого у Эндрю подкатил комок к горлу. Это был револьвер. Кэтлин положила его на тумбочку у койки.

— Если они прорвутся, тебе это пригодится.

Он удивленно поднял на нее взгляд. Тут было что-то еще, револьвер на тумбочке открывал перед ним еще одну возможность, и Эндрю не был уверен, понимала ли это сама Кэтлин. У него по спине пробежал холодок. Неужели она предлагала ему искупление и встречу с мечтой? Могла ли она проникнуть в его мысли? И в следующее мгновение Эндрю с ужасом осознал, что Кэтлин обо всем знает.

Его жена вытащила из кармана халата что-то еще, какую-то небольшую шкатулку. Раскрыв ее, Кэтлин бросила долгий взгляд на ее содержимое и поставила шкатулку на тумбочку рядом с револьвером.

Не говоря больше ни слова, она развернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Эндрю почудилось, что он слышит ее рыдания, доносящиеся из коридора.

Он посмотрел на тумбочку. Револьвер. Эндрю потянулся к нему — на этот раз правой рукой. Гладкая полированная рукоять холодила ладонь, как будто он прикоснулся к змее. Револьвер был тяжелым. Он подержал его в руке, прикидывая вес. Вид оружия пробудил в мозгу Эндрю какие-то воспоминания, и тут его взгляд упал на открытую шкатулку. Внутри нее находились два дагерротипа. На одном из них был сфотографирован сидящий на стуле мужчина в военной форме, а за его спиной, положив руки ему на плечи, стояла женщина. Что-то подсказало Эндрю, что на этом снимке запечатлены они с Кэтлин, — вечность тому назад. Его глаза заволокло туманом, и он не сразу понял, кто же изображен на второй карточке… Это были их дети.

Под ногами Гаарка что-то захлюпало, и, бросив взгляд вниз, он увидел, что подтаявший снег, покрывавший землю, превратился в жидкую кашицу; его сапоги моментально пропитались ледяной водой. Раздался дружный залп четырех десятков пушек, установленных бантагами ночью на внешних римских укреплениях. Прогремел оглушительный гром, из клубов дыма вырвались сорок огненных вспышек, и несколько мгновений спустя на внутреннюю стену обрушился град снарядов. Правда, они не смогут причинить защитникам города значительных повреждений, разве что какой-нибудь удачный выстрел придется точно в склад боеприпасов, расположенный в одном из бастионов. Однако смысл обстрела был в другом. Он должен был продемонстрировать людям мощь орды, запугать их и лишить последних остатков решимости.

Целый умен бантагов, выстроившись в колонну, направился к пролому во внутренней стене, находящемуся прямо напротив того места, где укрылся Гаарк. Улица, по которой двигались его солдаты, была завалена обломками, а место взрыва до сих пор было окутано дымовой завесой, сквозь которую иногда пробивались языки пламени. Сигнальные ракеты, взвившиеся над укреплениями, указывали на то, что бантагам удалось расширить брешь, почти вдвое увеличив пролом.

Некоторые солдаты противника были взяты в плен — впервые с начала боевых действий. Остатки одного из людских полков, который оказался отрезанным от остальных частей армии Республики, приняли предложение Гаарка о сдаче при условии, что их не съедят. Еле волоча ноги, мимо кар-карта прошли люди в покрытых грязью мундирах; исходившая от них вонь заставила его скривиться. Гаарк сдержит — пока что — свое обещание, потому что вид сдавшихся товарищей может повлиять на боевой дух защитников города.

Его взгляд опять упал на телеграмму, доставленную курьером пару минут назад. Гаарк еще раз перечитал депешу. Содержавшаяся в ней информация, скорее всего, не означала ничего серьезного. Это было ничем не подтвержденное донесение, однако кар-карт не мог просто отмахнуться от него, особенно сейчас, когда победа была так близка.

Курьер ждал ответа, и Гаарк наконец принял решение.

— Передайте мой приказ командиру умена в этом районе, — четко произнес он. — Мне необходимо получить подтверждение этой информации. Я не могу гонять свои войска взад-вперед по железной дороге, основываясь только на одном этом сообщении. Кроме того, у меня есть задание для наших летательных аппаратов. Стоит прекрасная погода, поэтому я не приемлю никаких отговорок. Немедленно поднять дирижабли в воздух. Скажите командиру умена, что, если это донесение окажется верным, я требую, чтобы он любой ценой удерживал контроль над железной дорогой. Снабжение армии не должно быть прервано ни при каких обстоятельствах. Сегодня же вечером эти составы с боеприпасами должны быть здесь.

Ординарец повторил распоряжение кар-карта, поклонился и опрометью бросился обратно в штаб. Проклятье, если бы у него под началом была современная армия! Будь в распоряжении Гаарка радио, он бы уже в точности знал, что происходит на востоке. Если войска Республики появились у него в тылу, составы с боеприпасами нужно быстро провести сквозь опасный участок или задержать их отправление до тех пор, пока людей не отгонят от железной дороги.

Гаарк обдумал обе эти возможности. Эти чертовы допотопные паровозы не могут развивать большую скорость. Значит, остается ждать? Но, если он прикажет задержать отправление поездов до завтра, у бантагов кончатся патроны. Они неделями копили боеприпасы для этого штурма и в первые два часа боя уже израсходовали половину своих запасов. Может, приказать солдатам экономить заряды? Нет, нельзя этого делать, пока прорыв не завершен.

Его драгоценные броневики! В самом начале осады Рима несколько машин были моментально уничтожены людьми на узких городских улочках, и Гаарк приказал вывести броневики из боя. С тех пор они так и не покидали депо. Гаарк планировал бросить их на этот решающий штурм, однако он понимал, что в этой кутерьме половина машин сломается, даже не успев произвести ни единого выстрела. И чего ради? Победа и так у него в кармане. Нет, раз возникла угроза его тылу, эти броневики нужно отправить для отражения атаки янки — если, конечно, они там есть.

Гаарк поманил к себе одного из штабных офицеров.

— Я хочу, чтобы платформы с нашими резервными броневиками были прицеплены к первому же паровозу, выходящему из города, — распорядился он. — Нет ничего важнее этого. Отправьте состав с броневиками к мосту через Эбро.

— Нет ничего важнее этого? — переспросил бантаг.

Как же быть с боеприпасами? Броневики были уже погружены на платформы, стоявшие на запасном пути как раз на такой вот экстренный случай. Путь до Эбро займет восемь часов. Если подождать прибытия трех составов с боеприпасами, броневики будут у моста только ночью — слишком поздно для того, чтобы вступить в бой с янки. А если задержать отправление поездов из тыла на восемь часов, они прибудут сюда завтра на рассвете. По подсчетам Гаарка, запасы патронов у его солдат должны подойти к концу только к полудню следующего дня. Время есть.

— Отправьте машины на восток, а эшелоны с боеприпасами пусть идут сюда. Когда составы встретятся, тыловые поезда свернут на запасной путь и пропустят броневики. Если это донесение окажется ложным, тогда, наоборот, состав с машинами отойдет на боковую ветку, а поезда с боеприпасами продолжат движение по расписанию.

Офицер кивнул, усваивая распоряжение кар-карта, и, низко поклонившись, побежал к штабу, чтобы передать телеграфисту слова Гаарка так, как он их запомнил.

Высунувшись из открытого люка в башне броневика, Ганс оперся локтями о край бронированной плиты и навел полевой бинокль на каменный мост через реку Эбро. Завидев колонну из десяти машин, спускающихся вниз по склону холма, несколько бантагских всадников, патрулировавших степь, развернули коней и поскакали на восток. Менее чем за минуту броневики преодолели расстояние, отделявшее их от Ганса, и за это время не прозвучало ни единого выстрела. Головная машина колонны остановилась, и находившийся в ее орудийной башне невысокий человек дружески вскинул руку вверх, приветствуя старого сержанта.

Ганс тоже помахал Тимокину. Через несколько секунд «железный конь» суздальца вновь тронулся в путь, следуя по древнему римскому тракту, ведущему на северо-восток. Если карты не врали, существовала и еще одна малоиспользуемая незамощенная дорога, которая в пяти милях отсюда поворачивала прямо на север и пересекала железнодорожные пути в десяти милях к востоку от реки. Десять броневиков перевалили через вершину холма и исчезли из виду. Вслед за ними ехали сто кавалеристов и четыре конные упряжки, тащившие повозки с запасами керосина и боеприпасов.

— Ты все еще сомневаешься, стоило ли нам разбивать наши силы? — спросил у Ганса Кетсвана.

Зулус восседал на лошади в нескольких шагах от «Святого Майны», броневика Шудера.

Ганс покачал головой.

— Мы уже все это обсудили. Одна колонна направится на восток, а другая, то есть наша, пойдет по западному берегу реки. Когда оба наших отряда доберутся до железной дороги, мы захватили у бантагов от пятнадцати до двадцати миль полотна и двинемся навстречу друг другу, взрывая рельсы и уничтожая все на своем пути. У моста наши колонны встретятся и объединятся. Таким образом, у нас будет время подготовиться к контратаке противника, откуда бы она ни последовала, и спокойно отступить обратно в горы, а если повезет, нам удастся еще и пустить под откос пару вражеских поездов.

— А мне все равно не по душе идея разделения нашего отряда. Дьявол, у нас тут остались всего одиннадцать броневиков, и никто не знает, сколько их будет, когда мы доберемся до цели. Если бантаги подошлют подкрепления, я бы хотел иметь под рукой всю огневую мощь, которая у нас есть.

— А что они смогут нам сделать? — усмехнулся Ганс. — Попрут на одиннадцать «гатлингов»? Мы сотрем их в порошок.

— У тебя в загашнике две тысячи зарядов. Что ты будешь делать, когда они кончатся?

— Не порти мне настроение, — отозвался Ганс. Старый сержант сощурился и бросил взгляд на запад. — Я только-только пришел в себя после этой проклятой осады.

— А я бы с радостью вернулся в Тир, — вздохнул Кетсвана. — Такая уютная безопасная норка, теплая к тому же! Знай постреливай себе этих ублюдков из снайперской винтовки. А здесь мы как на ладони.

— Знаешь, я ведь не звал тебя сюда, — заметил Ганс. — Ты сам напросился.

— Я же считаюсь твоим телохранителем, не забыл?

— Не нужен мне никакой телохранитель! — сплюнул Ганс. — Еще не хватало!

— Сам полковник поручил мне эту задачу, не говоря уж о том, что мне и раньше приходилось этим заниматься, когда ты повел себя как последний идиот во время бегства из страны чинов.

Ганс посмотрел в глаза своему другу, и тот осекся. Воспоминания о том, как они спасались от Гаарка, все еще жгли душу старого сержанта. С момента бегства прошел почти год, но память о тех событиях была все еще слишком свежа и чувство боли не успело притупиться. Возможно, когда-нибудь в разговоре на эту тему он сможет выдавить из себя улыбку и сказать пару слов о пережитых вместе трудностях и проявленной ими смекалке. Со временем все это будет восприниматься как очередное приключение — но не сейчас.

Похоже, Кетсване пришли на ум те же мысли и воспоминания, что и Гансу. Зулус кивнул, и они какое-то время помолчали.

Ганс поднес к глазам полевой бинокль, навел его на линию горизонта и вновь повернулся к Кетсване.

— Скоро у нас появится компания.

— Ты о чем?

— Дирижабль, — пояснил Ганс, указывая на точку в небе.

Подгоняемый западным бризом, летательный аппарат быстро приближался к тому месту, где они находились, а через несколько секунд Шудер заметил еще одну машину, парившую над горной грядой в десятке миль к югу от них.

Оба вражеских дирижабля летели прямо в их сторону, и Ганс понял, что бантагские пилоты точно знают, где искать людей. Значит, по крайней мере, одному всаднику орды удалось вырваться из ловушки и оповестить бантагов о появлении солдат Республики. Сколько времени могло пройти с тех пор, как эта весть достигла Гаарка? Вероятно, часов шесть.

Но если так, почему же враг не оказал им никакого сопротивления? Немногочисленный отряд противника, охранявший каменный мост, явно был захвачен врасплох, а ведь именно в этом месте бантаги могли попытаться сдержать людей, не давая им переправиться на западный берег Эбро.

«Он еще не уверен, — догадался Ганс, — Гаарку только что доложили о нашем маневре, и он поднял в воздух дирижабли, чтобы перепроверить эту информацию. Прекрасно. Но где же, черт возьми, наши летательные аппараты?» Он навел бинокль на юго-запад, разглядывая горную гряду. После полуночи установилась хорошая погода. Петраччи должен был уже достичь каменоломен, убедиться в том, что они находятся под контролем людей Ганса, и либо приземлиться, либо лететь дальше на север. Однако его нигде не было видно.

«Проклятье!»

Дирижабль, летевший прямо на них, чуть заметно изменил направление движения. Его нос начал задираться вверх. «Осторожная бестия, перестраховывается, чтобы мы никак не могли сбить его из нашей пушки», — со злостью подумал Шудер. Воздушное судно бантагов пронеслось в миле к северу от Ганса и в тысяче ярдов над поверхностью земли. Не долетев до реки, оно развернулось, опустилось чуть ниже и устремилось на север — к линии железной дороги.

— Вперед! — воскликнул Ганс и оглянулся назад. За его машиной находились еще десять броневиков и подразделения конной пехоты. Сжав пальцы в кулак, Ганс сделал рубящее движение рукой и указал на запад.

Его броневик двинулся с места, медленно прокатился вдоль склона холма и спустился на старую Римскую дорогу, ведущую на северо-запад.

Ганс почувствовал, как его охватывает возбуждение. Это напоминало прежние времена, когда он, служа в кавалерии, бороздил бескрайние американские прерии, вот только конь у него сейчас был не из плоти и крови, а из железа. Ну и отлично, все равно он никогда не любил лошадей, которые так и норовили лягнуть своего хозяина, как только тот поворачивался к ним спиной, и имели отвратительную привычку подыхать в тот самый момент, когда он начинал к ним привязываться.

Выпрямившись в полный рост, он бросил взгляд назад. Колонна броневиков двигалась за ним, за исключением одной машины, из трубы которой неожиданно вырвалось облако пара. Дьявол и преисподняя! Люди, находившиеся внутри остановившегося броневика, спешно покинули кабину через открытый боковой люк и теперь разглядывали свою машину с таким видом, словно она вдруг превратилась в огнедышащего дракона.

От колонны кавалеристов отделились четверо всадников, которые вели лошадей для экипажа броневика. Лишившимся своей машины солдатам предстоял путь обратно в горы. А их товарищи спешились и начали снимать с поврежденного броневика «гатлинг», вытаскивать из кабины боеприпасы и переливать керосин в запасные канистры. Когда эта работа будет завершена, машину придется сжечь.

«Десять броневиков и двадцать миль пути», — мрачно подумал Ганс. Его настроение уже не было таким приподнятым, как несколько минут назад.

Прогремел залп двух мощных десятифунтовок, и палуба монитора заходила ходуном под ногами Буллфинча. Снаряды пришлись точнехонько в здание склада на другом берегу реки, в менее чем в ста ярдах от его корабля. Раздался взрыв, и все строение сложилось, как карточный домик, погребя под своими развалинами несколько десятков бантагских снайперов, засевших на его верхних этажах.

В борт броненосца ударил снаряд из полевой пушки легкого калибра, расположенной на восточном берегу Тибра. Раздался звон, и снаряд срикошетил в воду. Такие выстрелы причиняли флагману Буллфинча не больше вреда, чем комариные укусы слону.

— Не прекращать огонь! — распорядился Буллфинч. — И ради всего святого, не подпускайте их к тому мосту.

Адмирал направился к открытому настежь заднему люку в башне монитора. Бросив взгляд на сходни, ведущие к пристани, он облегченно перевел дыхание. По обе стороны от причала были навалены мешки с хлопком, за которыми укрывались пехотинцы Республики. Над рекой свистели пули. В узкую полоску ледяной воды между бортом монитора и пристанью упал мортирный снаряд, и в воздух взметнулся фонтан брызг, обрушившийся на палубу корабля.

Высунувшись из люка, Буллфинч замахал полковнику, командовавшему солдатами на берегу, однако тот предостерегающе вскинул вверх руку, и адмирал замер на месте. Полковник проревел команду, и его люди усилили огонь. Одно из орудий, установленное у выбитого окна какого-то склада, выпустило по бантагам заряд картечи.

Полковник резко махнул рукой.

Выпрыгнув из люка, Буллфинч приземлился на бронированную палубу своего корабля, домчался до сходней и побежал к причалу. Леер под его рукой разлетелся в щепы, а еще одна бантагская пуля пропорола дыру в его адмиральском кителе. Добежав до пристани, Буллфинч юркнул в узкий проход между мешками с хлопком, перескочив на бегу через тело одного из пехотинцев, убитого во время установки сходней.

Петляя между мешками, Буллфинч добрался наконец до полковника и, тяжело дыша, присел на корточки рядом с ним.

— Настоящее пекло, да, сэр?

Буллфинч кивнул:

— Проклятье, я и не думал, что до такого дойдет. Что, черт возьми, случилось?

— Генерал ждет вас, сэр. Он введет вас в курс дела.

Полковник приказал четверым своим людям сопровождать Буллфинча, указал ему на открытую дверь соседнего здания и зычно распорядился произвести очередной залп.

Когда воздух вновь наполнился жужжанием пуль, Буллфинч вскочил на ноги и рванул к двери, опередив прикрывавших его солдат, которым мешали винтовки и вещмешки. Ворвавшись в темную комнату, он споткнулся, врезался в стену и упал.

Солдаты его эскорта влетели в дом вслед за Буллфинчем, подхватили его с пола и поволокли из вестибюля в заднюю комнату. Как только они там оказались, у входа в здание разорвался бантагский снаряд, разнеся в щепы остатки двери. Один из осколков прошил стену, срикошетил от потолка и вонзился в пол рядом с ногой адмирала.

— Здесь становится жарковато, — пробормотал Буллфинч.

Не сказав ни слова, солдаты помогли ему подняться на ноги. Буллфинч хотел было пройтись насчет мрачного выражения на их лицах, однако, увидев ввалившиеся глаза своих спутников, прикусил язык. Было видно, что этим людям давно не удавалось как следует поесть, а эмблемы в виде белого круга на шляпах, означавшие принадлежность ко 2-й дивизии 1-го корпуса, были покрыты кровью и копотью. От солдат исходила сильная вонь, а их мундиры превратились в лохмотья. Один из эскортировавших Буллфинча людей был просто завернут в грязное одеяло, скрепленное самодельной булавкой.

— Пора идти дальше, — сказал он.

Пройдя следующую дверь, они оказались в просторном помещении, наполненном солдатами. Здесь царил настоящий хаос: разбившись на небольшие кучки, люди сидели на полу склада, прислонившись к стенам. Некоторые из них спали, другие тихо переговаривались с товарищами, и Буллфинч увидел в их глазах безысходность и покорность судьбе. Между группами солдат ходили офицеры, которые выкрикивали номера подразделений, пытаясь рассортировать эту толпу.

Выйдя через черный ход, Буллфинч со спутниками очутились на узкой улочке. Несколько зданий были объяты пожаром, однако никто не предпринимал ни малейших усилий потушить пламя, кроме кучки вконец отощавших горожан, которые безуспешно пытались погасить огонь, забрасывая его собранным с мостовой снегом.

— Нет воды, — сообщил Буллфинчу один из его проводников. — Акведуки перекрыты.

— А как же пожарные команды у… — начал Буллфинч и осекся, вспомнив, что река теперь стала линией фронта.

В переулках, примыкавших к той улице, по которой они шли, укрывались толпы беженцев. Слышался плач детей, а многие взрослые были в шоке, вздрагивая от ужаса после каждого взрыва.

Впереди раздался предостерегающий окрик, и из-за угла вылетела упряжка лошадей, тащивших за собой тяжелое орудие. Подпрыгивая на неровных булыжниках мостовой, десятифунтовка с грохотом пронеслась мимо них, сзади к ней был прицеплен один-единственный зарядный ящик. Буллфинч проводил пушку взглядом, ожидая появления и других орудий, однако улица оставалась пустой.

Наконец они добрались до задней стены Сената. Бантагские батареи, развернувшиеся на том берегу Тибра, сделали это здание главной мишенью для своих орудий, и буквально каждую секунду стены из отшлифованного известняка, с такой любовью восстановленные после штурма города карфагенянами в начале Меркской войны, сотрясались от попадания вражеских снарядов. Но в прошлую кампанию Рим обстреливало лишь несколько старых гладкоствольных пушек. Теперь же Сенат методично стирали в порошок множество современных нарезных орудий.

Участок улицы позади дворца был засыпан грудами обломков, которые после каждого попадания градом обрушивались на мостовую. Дождавшись секундной паузы между выстрелами, Буллфинч метнулся к открытой двери и влетел в здание. В то же мгновение над его головой прогремел очередной залп.

— Адмирал Буллфинч?

Он кивнул, стараясь отдышаться.

— Сюда, сэр.

Буллфинч оглянулся на своих проводников, вбежавших во дворец вслед за ним. Вытащив из нагрудного кармана фляжку с водкой, он протянул ее одному из солдат и впервые с тех пор, как попал в этот проклятый город, увидел чью-то улыбку.

— Оставайся живым, солдат.

— И вам того же, сэр.

Внутри здания грохот канонады несколько стих, однако Буллфинча не покидало ощущение надвигающейся катастрофы. В ходе трех военных кампаний штаб армии Республики превратился в оплот порядка и дисциплины, но сейчас привычный ритм его функционирования был явно нарушен.

Спустившись на один пролет лестницы, Буллфинч услышал доносившиеся снизу крики и, зайдя в помещение штаба, изумленно уставился на Пэта и Марка, которые, набычившись, мерили друг друга гневными взглядами.

— Я хочу убрать отсюда своих людей! — орал римлянин. — Надо вывести их из города, пока мы еще удерживаем мост!

Пэт яростно замотал головой и бухнул кулаком по распростертой на его рабочем столе карте.

— Они останутся здесь, черт возьми, и точка! Он не будет продолжать обстрел города в таком темпе. Это просто невозможно. Бантаги расходуют каждый час десять тысяч снарядов и полмиллиона патронов.

— И уничтожают при этом остатки Одиннадцатого и Двенадцатого корпусов. Я хочу спасти их, пока не поздно.

— Проклятие, Марк, с их помощью мы все еще удерживаем восточный берег Тибра.

— Однако я заметил, что все русские войска уже находятся на этом берегу реки! — воскликнул Марк.

Кровь отхлынула от лица Пэта, и он покачал головой.

— Ты и в самом деле имеешь в виду то, что сказал? Ты считаешь, что я определяю позиции для корпусов исходя из их национальной принадлежности?

— Я уже не знаю, чему верить, — холодно ответил Марк. — Я знаю только то, что Девятого корпуса больше нет, Одиннадцатый и Двенадцатый на грани уничтожения, но твои Первый, Третий, Четвертый и Шестой находятся в безопасности.

— И каждый третий полк в этих корпусах был набран в Риме, а в тех, что ты называешь своими, десять полков — на Руси. Черт возьми, Марк, оставь эти претензии.

— Не собираюсь! — отрезал римлянин. — Я должен думать о том, что будет дальше. Половина моего города лежит в развалинах, моя страна занята врагом, и я считаю, что пришло время вывести войска из-под удара.

— Как?

Марк ткнул пальцем в сторону Буллфинча.

— А для чего он здесь оказался? Разве не для того, чтобы разработать план эвакуации?

— Нет, сэр, я здесь с другой целью, — кинул Буллфинч.

— Бантаги еще не перекрыли нам путь к отступлению на юго-запад. Выведи сегодня ночью войска из города вдоль побережья, окопайся, а потом на кораблях отходи к Суздалю.

— Ты предлагаешь мне свой план? — перебил Марка Пэт прежде, чем Буллфинч успел сказать им, что, даже будь у него впятеро больше судов, их бы все равно не хватило для того, чтобы принять на борт солдат четырех корпусов, не говоря уж о запасах вооружения и тысячах раненых.

— Если этот план тебе подходит, почему бы им не воспользоваться? — пожал плечами Марк.

— А как насчет твоих планов?

— Я думаю о том, чтобы начать переговоры.

— Что? Да ты спятил!

— Нет уж, это ты спятил, если считаешь возможным продолжать эту бойню, — возразил Марк. — Разве ты не видишь, что мы проиграли? Таяние снегов, о котором ты мне все уши прожужжал, так и не наступило. А что касается этой сумасшедшей авантюры, задуманной Готорном, — знаешь, у Винсента всегда было больше храбрости, чем мозгов. Я никогда не сомневался, что однажды он угробит себя.

— Атаку возглавил Ганс, — перебил его Буллфинч.

Оба военачальника недоуменно уставились на него.

— Это правда. Готорн вернулся в Суздаль. В Падуе остался Ганс.

— Зачем, Христа ради, он это сделал? — спросил Пэт.

— Ганс заявил, что он лучше готов к этому походу, и я с этим согласен. Винсент и ходит-то с трудом, такой марш ему явно не по силам. К тому же люди, участвующие в операции, сражались под началом Шудера, они доверяют ему, да и сам Ганс в военном деле будет похитрей Винсента, благослови его Господь.

— Проклятье! — вздохнул Пэт, рухнув на стул с таким видом, будто Буллфинч только что сообщил ему о смерти старого друга.

— Даже если предположить, что ему удастся на день перерезать Гаарку пути снабжения, что потом? — покачал головой Марк. — Бантаги его убьют, подвезут сюда боеприпасы и продолжат штурм.

— Ты действительно веришь в то, что Гаарк сдержит свое слово, что бы он тебе ни пообещал?

— Он же предложил переговоры Калину, разве не так? И я подозреваю, что этот ушлый крестьянин подумывает о том, чтобы заключить мир. Очень может быть, что они уже договорились за моей спиной.

— Президент твердо настаивает на продолжении войны, — заявил Буллфинч, хотя два с половиной дня назад, когда он высадил Винсента в Суздале и встретился с Калином в Белом доме, старый суздалец выразился не совсем так.

Существовала опасность, что Марк и в самом деле может сделать то, о чем он сейчас открыто говорил, и, если Рим выйдет из войны и подчинится орде, Суздаль вновь останется с врагом один на один, притом что численность русских войск уменьшилась на треть по сравнению с кампанией против мерков.

— Несколько месяцев назад Гаарк сказал, что он не тронет этот город, если мы заплатим ему прежнюю дань, отдав каждого десятого, как в те дни, когда вас, янки, здесь не было.

— Значит, это мы во всем виноваты? — взорвался Пэт. — Что-то я не помню, чтобы вы протестовали против свободы, когда мы разгромили тугар, а о мерках и бантагах еще никто и не слышал.

— Но во время этой осады погибли десятки тысяч солдат, не меньше мирных римских жителей, и одни лишь боги ведают, сколько людей в провинциях. По сравнению с этими жертвами один из десяти — это ничто.

— Потому что вам, знати, никогда не приходилось быть в числе выбранных для убоя, — хмыкнул Пэт. — Нет уж, вы, вельможи и аристократы, всегда находили других людей, которые умирали вместо вас.

Лицо Марка побагровело от ярости.

— Если тебе захочется прояснить этот вопрос с оружием в руках, ты знаешь, где меня найти, — процедил он.

Набрав полную грудь воздуха, Буллфинч вклинился между двумя спорщиками:

— Перестаньте, черт бы вас побрал!

Марк с Пэтом проигнорировали призыв адмирала, который был ниже их на целую голову, и Буллфинчу пришлось локтями оттолкнуть их друг от друга.

— Здесь сейчас находятся мой монитор и еще один корабль, а завтра подойдет и третий броненосец. Мы бросим якоря у мостов. У нас полно десятифунтовых снарядов, и картечи, и шрапнели. Бантагам не удастся форсировать реку. Вы еще можете удержать этот город.

— Как? — воскликнул Марк. — Доступ в гавань закрыт, половина складов с продовольствием сгорела, а запасов вооружения хватит всего на три дня. Чем мы будем сражаться, когда у нас закончится порох?

— Кулаками, — ответил Пэт, выкладывая на стол свою последнюю карту. — Таков был приказ Эндрю.

Марк вздохнул и покачал головой:

— Оставь в покое этого беднягу.

Ни разу в жизни Буллфинч не слышал, чтобы об Эндрю Кине отзывались как об «этом бедняге». Он ошеломленно уставился на Пэта, но ирландец промолчал.

— И все же он приказал именно это, — наконец произнес Пэт.

Марк опустил голову.

— Ладно, исключительно в память о нашей дружбе. Подождем еще один день, посмотрим, чего добьется Ганс. Но если этот план рухнет или бантагам удастся где-нибудь форсировать реку, я предпочту сложить оружие, чтобы избежать кровавой бани.

— Если ты сдашься, то Гаарк все равно устроит вам бойню.

— Возможно, но это еще не факт. Скорее, он захочет присоединить к своей империи обширные владения, заселенные людьми, нежели превратить все в одну огромную могилу. Однако на этом берегу реки находятся почти пятьсот тысяч человек, за которых я несу ответственность, и, если бантаги захватят этот берег Тибра, их всех ждет неминуемая смерть. В такой ситуации я рискну пойти на сдачу.

— Если ты это сделаешь, я приму твой вызов на дуэль, — с горечью отозвался Пэт.

— В любое время, — ответил римлянин и, не попрощавшись, вышел из комнаты.

— Бедняга Эндрю? — не выдержал Буллфинч. — Что он имеет в виду?

Пэт отвел молодого адмирала в угол своего кабинета.

— Дело плохо, — тихо произнес он. — Эндрю весь день провел один в своей палате. Кэтлин приказала охранникам никого к нему не пускать, даже меня или Эмила. Они говорят, что слышали, как он там плачет.

— Что за чертовщина тут творится? — недоумевал Буллфинч. — В последний раз, когда я здесь был, вы удерживали большую часть города, а Эндрю был хоть и плох, но поправлялся. Что же случилось?

— Поражение, — прошептал Пэт. — Похоже, я привел нас прямиком к полному поражению.