"Смех в темноте [Laughter In The Dark]" - читать интересную книгу автора (Набоков Владимир Владимирович)

12

С той минуты, когда Элизабет прочла письмо Марго, жизнь ее превратилась в неразрешимую гротескную загадку, какую может задать лишь призрачный учитель в дымчатом кошмаре болезненного бреда. Сперва ей все казалось, что муж умер, а ей лгут, желая успокоить, будто он лишь изменил.

Ей помнилось, что она поцеловала его в лоб перед уходом — в тот далекий уже вечер, а потом он сказал: «Нужно будет все-таки завтра об этом спросить доктора Ламперта. А то она все чешется».

Это были его последние слова в этой жизни, простые, обыденные слова — о легкой сыпи, появившейся у Ирмы на шее, — и после этого он исчез.

Через несколько дней сыпь от цинковой мази прошла, — но не было на свете такой мази, от которой бы смягчилось, стерлось воспоминание — его большой матовый лоб, легкое похлопывание пальцев по карману в тот момент, когда он подходит к двери.

Она так первые дни плакала, что прямо удивлялась, как это слезные железы не иссякнут, — и знают ли физиологи, что человек может из своих глаз выпустить столько соленой воды? Тогда приходило на память, как она с мужем купала маленькую дочку в ванночке с морской водой однажды летом, проведенном на итальянском побережье, — и вдруг показалось, что можно наплакать как раз такую ванночку и выкупать в ней даже сопротивляющегося великана.

То, что он бросил Ирму, казалось ей еще чудовищнее, чем то, что он ушел от нее самой. А не попытается ли он похитить дочь? Правильно ли они сделали, послав Ирму с бонной в деревню? Поль отвечал, что правильно, и уговаривал ее тоже туда поехать, но она и слышать не хотела. Хотя она и чувствовала, что никогда не сможет простить (не потому, что он унизил ее, — она была слишком горда, чтобы такое могло ее задеть, — а потому, что унизился сам), Элизабет ждала изо дня в день, что откроется дверь и войдет ее муж — бледный, как Лазарь[40], с опухшими и влажными голубыми глазами, в превратившейся в лохмотья одежде, с протянутыми руками.

Большую часть дня она проводила в какой-нибудь случайной комнате — иногда даже в прихожей — в любом месте, где ее настигал густой туман задумчивости, — и тупо вспоминала ту или иную подробность супружеской жизни. И вот уже ей казалось, что муж изменял ей всегда. Она припоминала и понимала (как человек, выучивший новый язык, может вдруг внезапно вспомнить, что видел когда-то, когда еще не знал его, книгу, на нем написанную) смысл алых пятен — липкие следы алых поцелуев, — увиденных как-то на носовом платке мужа.

Поль старался отвлечь Элизабет, как умел, от ее мыслей. Он никогда не упоминал Альбинуса. Он даже пожертвовал своими излюбленными привычками — например, перестал проводить воскресное утро в турецких банях. Он приносил ей журналы и романы, вспоминал с нею детство, покойных родителей и светловолосого брата, убитого на Сомме, музыканта и мечтателя.

Однажды, в жаркий летний день, он повез ее в парк, и там они смотрели на обезьянку, которая, улизнув от гулявшего с ней господина, забралась в самую гущу высокого вяза. Ее маленькая черная мордочка, окаймленная серым пушком, выглядывала из зеленой листвы, а потом пропала, и вдруг ветка, находящаяся несколькими метрами выше, заскрипела и затряслась. Хозяин тщетно старался сманить ее вниз то тихим свистом, то желтизной большого банана, то сверканием карманного зеркальца.

— Не вернется, это безнадежно, никогда не вернется, — сказала чуть слышно Элизабет и внезапно разрыдалась.