"Черная книга Чеченской войны" - читать интересную книгу автора (Савельев Андрей Николаевич)

Истоки и предпосылки Чеченской войны

Затяжная конфликтная ситуация на Северном Кавказе в XVIII–XIX вв. связана со столкновением вызревшей русской государственности и запоздало подошедшими к стадии становления протогосударств горскими сообществами. История, не терпящая пустоты, вынуждала Россию заполнить государственно неоформленное пространство и обеспечить политическое и экономическое смыкание с Закавказьем.

Еще в 1718 и 1722 гг. Петр I направлял в Чечню военные силы для защиты русских границ от набегов. Первая военная экспедиция в глубь Чечни состоялась в 1758 году. Но вплоть до начала XIX века Россия пыталась гибкими методами склонить чеченцев и другие горские народы к мирному решению конфликтов, возникавших вокруг торговых путей и осваиваемых земель.

Экономической основой Кавказской войны стала гипертрофированная набеговая система, возмещающая внутреннюю нищету горских сообществ внешней экспансией и превратившаяся в своеобразный экономический уклад. Скудные плоды производительной деятельности горских сообществ породили “отхожий промысел”, использовавший в качестве обоснования межплеменную рознь, а в качестве консолидирующей социальной технологии — примитивную “военную демократию”. Известно заявление горцев русскому генералу Румянцеву: “Набеги и грабеж — наши занятия, как ваши хлебопашество и торговля”. Впрочем, набеги осуществлялись не только ради грабежа, но и ради охоты на людей, которых продавали в рабство или возвращали в обмен на выкуп.

Набеговая система удовлетворяла запросам общества, переходящего от родоплеменных отношений к государственным. Это требовало дополнительных ресурсов развития. Изыскание таких ресурсов велось не за счет внутреннего прогресса, а за счет войны. Набеговая экспансия усиливала власть и увеличивала богатство горской знати, а также сглаживала внутренние противоречия в горских сообществах, удовлетворяя минимальные материальные запросы общин. Лишь постепенно набеги стали оправдываться не экономической необходимостью и традициями, а утверждением исламских догматов.

Со второй половины XVIII века набеги чеченцев были переориентированы в большей степени на север, где на русской границе велась интенсивная экономическая жизнь. Чем быстрее увеличивалось население равнинной Чечни, тем интенсивнее становились набеги. Один из современников Кавказской войны писал: “Пока чеченцы были бедны, пока народонаселение, разбросанное по редким хуторам на равнине, не составляло сплошных масс, они были покойны и нетревожны; но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить многочисленные стада, мирные дотоле соседи превратились в неукротимых хищников… народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития”.

Характерно, что предводитель горцев Шамиль был ограблен своими соратниками как в одном из своих первых военных походов, так и в последнем своем отступлении к месту последующего пленения. Шамиль впоследствии писал: “Я управлял народом скверным, разбойниками, которые тогда только сделают что-нибудь доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов”.

До XVIII века у вайнахских племен не сложилось какой-либо доминирующей религии. Значительным влиянием пользовались христианство, ислам, язычество. Основу культовой жизни составляли древние обычаи. С развитием набеговой системы демократические принципы язычества и христианское осуждение жестокости стали мешать горцам. Поэтому особую популярность получил Коран, позволявший действовать по принципу “око за око, зуб за зуб”, а также объявить газават.

Чеченцы, достаточно поздно приняв ислам, чаще всего ценили свои родовые законы выше суда по шариату. Если шариат отрицает всякое воровство, то у чеченцев воровство у соседей считалось удалью. По родовым обычным законам (адатам) наказывалось лишь воровство у своих. Всплеск религиозного фанатизма во время Кавказской войны был непродолжительным и не оставил в самосознании чеченцев глубокого следа. Но во время войны ислам играл роль консолидирующей идеологии.

До принятия ислама чеченцы считались миролюбивее своих соседей. С усилением роли ислама, с появлением духовного рабства, выразившегося в идеологии мюридизма, агрессивные установки в отношении сопредельных народов и племен стали доминировать. Низы кавказских общин принимали шариат и объявляли газават, поскольку постепенно осознавали материальные выгоды новой технологии разбоя. “Священная война” давала большую добычу, чем набеговая система. Кроме того, революционная замена окостеневшей ханско-бекской системы на имамско-наибскую многим давала возможность “выбиваться в люди”.

На первом этапе Кавказской войны горские общества, не имея еще единой политико-идеологической установки, беспрестанно враждовали между собой и были не в состоянии выставить против карательных экспедиций русского генерала Ермолова дисциплинированного войска, мобилизованного единым мировоззрением. Зачастую сами чеченцы участвовали в преследовании русскими войсками разбойников, совершавших набеги, а часть чеченских тейпов до такой степени противилась принятию норм шариата, что уходила к русским целыми селениями.

Тем не менее, русские власти, не имевшие большого опыта взаимодействия с горскими народами, не знавшие их психологии, не смогли оперативно выработать успешную стратегию против набеговой системы. Об этом говорит тот факт, что военные поражения, наносимые мюридам, долгое время не играли роли в стратегической перспективе, не пресекали процесса перерастания набегов в крупномасштабную войну. Подготовленная мощной идеологической обработкой социальная среда горских сообществ после каждого поражения быстро консолидировалась вокруг лидера. Так, полностью разгромленный под Ахульго Шамиль смог создать новую армию, перебравшись в Урус-Мартан, где от дагестанских общин чеченским тейпам состоялась “передача технологии” в области создания элементов военно-теократического государства и ведения боевых действий.

Политика блокады, введенная Ермоловым, резко ускорила формирование тех идеологических установок, которые необходимы были протекавшим в “свободных обществах” Кавказа социальным процессам. Столкновение с Россией обосновывало новый образ жизни. Борьба за свободу совершать грабительские набеги быстро заменялась идеологической установкой войны за веру (в том числе и против единоплеменников). Коран стал обоснованием превосходства над “неверными”, позволил сформировать “образ врага”.

Мусульманское духовенство, почувствовав свою силу в подогревании новых социальных процессов, быстро осваивало социально-религиозную демагогию. Фанатизм опирался на явно присутствовавший экономический интерес, который получал свое выражение в специально отобранных идеологических формулах ислама. Один из лидеров воинствующего исламизма периода Кавказской войны Магомет Ярагский писал: “Для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. Кто исполняет шариат, тот должен вооружиться во что бы то ни стало, бросить семейство, дом, землю и не щадить самой жизни. Кто последует моему совету, того бог в будущей жизни с излишком вознаградит”. “Истребите русских, освободите мусульман, братьев наших. Если вы будете убиты в сражении, рай вам награда; если кто убьет русского, тому рай награда”.

Поверхностное восприятие ислама не обязывало никакой духовной практикой, но наоборот — возбуждало страсти, мстительность и жестокость. Религия была лишь прикрытием, чтобы горский общинник превратился в бандита. В Чечне, не имевшей глубоких исламских традиций воспринимались в основном “прагматические” военные установки, а в остальном продолжало действовать адатное (обычное) право, включая кровную месть.

В своих воспоминаниях Шамиль, превратившийся из восточного тирана в историка, писал, что войны с европейцами многому научили приверженцев “священной войны”: “Ознакомившись посредством горького опыта с действием усовершенствованного оружия, мусульмане поспешили припомнить правило Корана, воспрещающее войну против неверных в том случае, если они сильнее правоверных”.

До той поры, пока урок не был преподан, утверждалась идеология мюридизма, в примитивной форме вычленившая из ислама бесхитростные формулы, которые легко усваивались доверчивым населением и давали возможность управлять им.

Генерал Ермолов, став российским наместником в Чечне, прекрасно понимал, что военный контроль за северокавказскими территориями является необходимым условием для развития взаимоотношений с Закавказьем. Именно этим обусловлены крутые меры Ермолова против набеговой системы. Но чисто военное решение проблемы набегов оказалось неэффективным. Практика карательных экспедиций результатов не давала. Поэтому жесткие меры все время сочетались с попытками умиротворения. Ермолов писал царю: “Надобно оставить намерение покорить их оружием, но отнять средства к набегам и хищничествам, соединив во власти своей все, что к тому им способствовало”.

Подавить горский бандитизм чисто военными средствами не удавалось даже несмотря на строительство генералом Ермоловым крепостей Форт Петровский, Грозный, Владикавказ, Нальчик и других. Поэтому, наряду с чисто военными акциями, России применила политику разделения чеченцев на “мирных” и “немирных”, наделения части горцев землей на равнине, укрепления административных органов. Но целенаправленной работе России на Кавказе противостояла вековая привычка к дикости, которая предопределяла поведение дагестанцев, чеченцев, представителей других северо-кавказских народностей.

Военная администрация пыталась сбить волну набегов и консолидацию “вольных обществ” в армию “священной войны” путем принуждения к присяге русскому царю. Обычно эти присяги соблюдались лишь до тех пор, пока в аулах стояли русские войска. Коран, как считалось, освобождал от ответственности за обман “неверных”. Например, попав в трудное положение после побед русской армии в 1837 г. Шамиль поклялся на Коране, что прекращает борьбу и выдал в залог аманатов (заложников). Но Шамиль не только пренебрег своей клятвой, но сумел представить дело так, что согласие русских вести с ним переговоры означало признание его в качестве “горного царя”, признание его силы. Когда в 1839 г. Шамиля блокировали в крепости Ахульго, он попытался снова затеять переговоры, заверяя генерала Граббе в своем чистосердечном раскаянии и готовности усердно служить интересам российского императора. На этот раз Шамилю не поверили, и он лишь чудом спасся из осажденной крепости, взятой штурмом русскими войсками.

Кавказская война показала, что набеги не могли прекратиться присягами, которые горцы с охотой давали русским властям. С легкой руки родоплеменной знати, эти присяги так же просто нарушались, как и давались. Поэтому уже в 1818 году русское военное командование на Кавказе приступило к установлению военно-экономической блокады. Блокада сопровождалась широкой практикой выдачи аманатов в качестве гарантов того, что выдавшее их общество не будет участвовать в набегах. Позднее систему аманатов применил и первый “герой священной войны” Кази-мулла, вынуждавший горские сообщества под угрозой уничтожения заложников к участию в движении мюридизма. Для сторонников Шамиля насильственное вовлечение в войну стало правилом.

Квазигосударственные структуры администрации Шамиля (налоговая система, система наибств, административная иерархия с соответствующей символикой, совещательный Верховный совет) лишь обслуживала систему устрашения, ставшую главным механизмом строительства этой квазигосударственности. “Жреческий” аппарат был настроен на выискивание прегрешений и воспитание комплекса вины. Социальные низы, поднятые на войну с прежней знатью призывами к уравниловке, оказались придавленными идеологией покорности, самоуничижения и постоянного приготовления к вечности.

Имам Шамиль выходил к народу в сопровождении палача с секирой, “ординарные” публичные казни проводились путем расстрела или закалывания. Прорусские настроения карались нещадно. Насаждалась атмосфера аскетизма — запрещена музыка, танцы, украшения в одежде, употребление вина и табака; преследовались легенды и сказания, напоминавшие о старинных обычаях. Вместо бежавшего преступника наказывались его родственники, товарищи, односельчане.

Известна “процедура пожатия рук”, которую муртазеки (тайная полиция Шамиля) применяли для казни истинных и мнимых врагов имама. Жертве протягивали руки сразу два мюрида, а когда по обычаю приходилось подавать обе руки, их заламывали за спину, довершая дело кинжалами.

Мюридизм порождал еще большую жестокость даже по сравнению с нормами адатного права, не отличавшимися гуманизмом. Например, Гамзат-бек, завоевав Аварское ханство, истребил всех, кто имел прямое или косвенное отношение к престолонаследию. Потом он отправился в мечеть возблагодарить аллаха за помощь.

Поначалу подобная жестокость населением не была воспринята, Гамзат-бек попал в изоляцию, а потом убит. В дальнейшем такие действия никого не удивляли и стали “законом войны”. Так, Шамилю удалось с максимальными политическими дивидендами казнить сначала организаторов убийства аварских ханов, а потом расправиться и с убийцами Гамзат-бека.

Репрессивный аппарат Шамиля строился на межплеменной розни. В Чечне порядок наводили лезгины, аварцы, тавлинцы; на усмирение в Дагестан Шамиль посылал чеченцев.

Милитаризация общества при Шамиле достигла невероятного размаха. Северо-восточный Кавказ содержал армию имама численностью до 5 тыс. конников и ополчение — до 50 тыс. В ополчение призывались мужчины от 16 до 60 лет, даже женщины обязаны были иметь пики с железными наконечниками.

Создав деспотическое протогосударство, Шамиль попытался резко расширить его экономическую базу, совершив в 1846 году масштабное вторжение в Осетию и Кабарду с целью соединиться с Черкесией, где успешно действовали его эмиссары. Стремясь к несбыточному, Шамиль пытался на практике совершить то, что в горячечном бреду замыслил его предшественник Кази-мулла: "Когда возьмем ее (Москву), я пойду на Стамбул; если хункар свято соблюдает постановления шариата, мы его не тронем, — в противном случае, горе ему! Он будет в цепях, и царство его сделается достоянием истинных мусульман".

Изоляция мятежных территорий во время Кавказской войны и предельная лояльность русских ко всем, кто отказывался от войны против них, позволили довести режим Шамиля до своего логического конца — до внутренних межфеодальных столкновений и обращения надежд на умиротворение к России. Террор, идеологическое насилие и экономическая разруха победили Шамиля быстрее, чем экспедиции русской армии. Внутренний конфликт в стане Шамиля вызрел и быстро разрушил имамат. Система наибства выродилась в родовую клановость, репрессивный аппарат довел систему доносительства до полного абсурда, “война с неверными” приобрела открыто стяжательский характер, а ислам стал лишь формой освящения военной добычи.

Сплошное превращение мужского населения в воинов подорвало экономическую основу горского хозяйства. Для компенсации экономических утрат требовались все более масштабные набеги. Но народы, соседствующие с подвластными Шамилю территориями, без особого труда использовали тот же метод мобилизации сил, а Россия пользовалась еще более эффективными средствами ведения войны — строила крепости, вела успешную дипломатическую интригу, поощряла перебежчиков. Шамиль со своей стратегией государственного строительства опоздал на сотни лет и был обречен на поражение.

Переход к позиционным боям, не сулившим добычи, быстро свел на нет авторитет Шамиля. Он уже не мог обеспечивать рост благосостояния знати и усмирять растущее недовольство “низов”. Первые начали осознавать, что только Россия обеспечит им защиту собственности (да и самой жизни), вторые — что только Россия вернет им спокойствие. Так, в 1851 году к русским вместе с подавляющим большинством аварцев возвращается один из выдающихся военных вождей Хаджи-Мурат. Потом бегство ближайших сподвижников Шамиля к русским приобретает обвальных характер.

В 1858 г. против Шамиля восстали чеченские сообщества, разгромив все, что напоминало им о власти имама. После массового избиения знати, служившей Шамилю, к русским были направлены депутации с изъявлением покорности.

В Кавказской войне русские смогли нащупать успешную стратегию и не дали Шамилю ни одного шанса на победу. Даже надежды Шамиля на изменение ситуации в связи с русско-турецкой войной (1853–1856 гг.) не оправдались, хотя и оттянули от кавказского театра военных действий значительные силы. В этой ситуации Шамиль попытался искать поддержки на Западе (письмо французскому послу в 1857 г.): “Улемы, равно как и почетные лица страны просили меня обратиться к державам с ходатайством, чтобы во имя человечности они положили конец этим беспримерным в истории жестокостям, чтобы во имя справедливости они освободили нас от этой тирании. lt;…gt; У нас нет ни оружия, ни всего необходимого для продолжения войны против неприятеля, столь превосходящего нас численностью и снабжением и ведущим войну такими варварскими способами”. Подобного рода послания встречали благосклонное внимание, но не имели перспектив, поскольку военная мощь режима Шамиля была к тому времени подорвана.

Кавказская война не была бы выиграна Россией, если бы русские не смогли не только перетянуть на свою сторону большинство северокавказских сообществ, но и начать “производство” нового управленческого слоя — кавказцев по происхождению, русских во всем остальном. Одним из таких людей стал сын Шамиля Джемалэддин, отданный русским в качестве аманата. Джемалэддин получил блестящее санкт-петербургское воспитание, а по возвращении к отцу умер от воспаления легких, так и не приняв его политики.

Генерал Барятинский начал восстанавливать прежние основы народной жизни, ограничивая их лишь в жестокости. Это стало разительным контрастом по сравнению с тираническими порядками имамата. Милосердие стало главным оружием русских на заключительном этапе войны. Чеченскому народу было гарантировано прощение за участие в войне, свобода ремесел и торговли, свобода вероисповедания, местное самоуправление по адату и шариату (за исключением обычая кровной мести), освобождение от рекрутского набора и пятилетнее освобождение от податей, каждому аулу предоставлены в вечное владения земельные угодья.

После пленения Шамиля, с ним обращались не как с бунтовщиком, а как с плененным главой государства. Публика Москвы и Санкт-Петербурга встретила Шамиля с огромным любопытством. К концу жизни Шамиль, проживавший в Калуге на содержании царской семьи, испросил разрешения на присягу русскому царю и завещал своим детям “принести новому отечеству ту пользу, которую оно ожидает от верных и преданных сынов своих”.

В дальнейшем советская историография, стремясь доказать, что царская Россия была “тюрьмой народов”, серьезным образом исказила смысл и итоги Кавказской войны. В связи с этим в сознании жителей Северного Кавказа надолго укоренилось представление о якобы имевших место жестокостях российских войск, о справедливости национально-освободительной войны против Российской Империи. Мифологизированная история в последующем дала в руки дудаевской пропаганде аргументы в пользу ответных жестокостей.

Чеченский бандитизм был подавлен Российской Империей, но глубинные его причины не были преодолены до конца. С новой силой бандитизм развернулся при большевиках, которые использовали историческую память чеченцев и их готовность вернуться к своим стародавним обычаям.

В 1917 году чеченцы стали одной из ударных сил большевиков на Кавказе. Среди сплошь безграмотного чеченского населения распространялись слухи о том, что солдаты убивают их соплеменников. Начались грабежи эшелонов на Владикавказской железной дороге, затем — нападения на нефтяные прииски Грозного, на которых преимущественно русские рабочие, обеспечивая пятую часть всей нефтедобычи в стране. Интриги периода двоевластия привели к выводу из Грозного боеспособных воинских частей, разрушению трубопроводов, остановке нефтедобычи, поджогу большинства промыслов (которые горели весь 1918 год и четыре месяца 1919), бегству населения и осаде города чеченскими бандами. Горские банды уничтожали казачьи станицы, крушили все признаки ненавистной им государственности. Большевики расплачивались с ними конфискованными казачьими землями, государственными постами.

Бандитизм на территории Чечено-Ингушетии, не усмиренный и в последующие годы, потребовал со стороны Советской власти применения войсковых соединений. В марте-апреле 1930 г. против бандитов был проведен ряд операций при поддержке артиллерии и авиации. Но окончательно изжить бандитизм в Республике не удалось.

С 1930 года в Чечено-Ингушетии действовала банда Саадулы Магомадова, которая за 10 лет совершила свыше 30 убийств военнослужащих и должностных лиц.

В 1932 г. произошло вооруженное восстание с участием свыше 3000 чел., которое охватило все аулы Ножай-Юртовского района и ряд других аулов.

Практически все 30-е годы Советской власти приходилось подавлять повстанческое движение в Чечне. Известны действия отряда Истамулова в 1931–1935 гг., восстания и выступления против властей в Ножай-Юртовском и Шалинском районах в 1932–1933 гг., В конце января 1941 г. в Хильда-Харой Итумкалинского района произошло выступление против Советской власти, в котором принимали участие местные жители.

В 1937 году Хасан Исраилов (Терлоев) в создал в Галанчожском и Итумкалинском районах, а также в Борзое, Харсинове, Даги-Борзой, Ачехне и других населенных пунктах вооруженные банды и группы. Кроме групп в Грозном, Гудермесе и Малгобеке, были организованы 5 повстанческих округов общей численностью около 25 тыс. человек.

В 1941 году Хасан Терлоев подготовил восстание, написал “Временную программу организации Чечено-Ингушетии”. К ноябрю 1941 им созданы антисоветские организации в 41 ауле. Общая численность повстанческой организации ОПКБ составили более 5000 человек. На учредительном собрании ОПКБ в Орджоникидзе 28 января 1942 года присутствовали представители 7 соседних областей, 11 секций ОПКБ.

В тылу Красной Армии образовалась группировка, имеющая на вооружении не только стрелковое оружие, но также артиллерию и минометы. В 1942 году был создан объединенный военный штаб повстанческого правительства. Весной 1942 года советская авиация уже вынуждена была бомбить территорию Чечни.

Чеченские банды активно участвовали в диверсионных и боевых действиях в тылу Красной Армии, принимали и обслуживали десанты гитлеровцев. Повстанческие группировки общей численностью до 40 тыс. человек наносили удары в тыл Красной Армии.

Оккупация Чечни фашистами с осени 1942 до января 1943 года показала, что чеченцы охотно и в массовом порядке сотрудничали с фашистами. Из перешедших на сторону врага чеченцев и местного населения был сформирован Северо-Кавказский легион, чечено-ингушский пехотный полк и карательные отряды.

Позднее правоохранительные органы обнаружили среди захваченных документов Терлоева списки членов повстанческой организации по 20 аулам Итум-Калинского, Галанчожского, Шатоевского и Пригородного районов ЧИ АССР, общей численностью 6540 человек. Там же найдены 35 билетов членов фашистской организации "Кавказские орлы", полученных им от гитлеровцев. Кроме того, была обнаружена карта Кавказа на немецком языке, на которой подчеркнуты населенные пункты, в которых имелись ячейки повстанческой организации.

Во время войны дезертирство со стороны чеченцев и ингушей приняло массовый характер (из одной национальной кавалерийской дивизии дезертировали сразу 850 человек). С июля 1941 г. по апрель 1942 г. из числа призванных дезертировало более 1500 чел., уклонившихся от военной службы насчитывалось свыше 2200 чел.

Учитывая массовое сотрудничество населения Чечни с противником, Государственный Комитет Обороны вынужден был принять решение о прекращении мобилизации в республике, а затем — о выселении причастных к пособничеству врагу. В феврале-марте 1944 г. на территорию Казахстана и Киргизии было переселено более 600 тыс. жителей Северного Кавказа (из них чеченцев и ингушей — около 500 тыс.). За время операции изъято огнестрельного оружия 20 072 единицы, в том числе винтовок — 4868, пулеметов и автоматов — 479.

Депортация оказалась жестоким испытанием для чеченцев. Но это испытание было ничем не тяжелее испытания войной для других народов. Понеся большие потери в результате депортации, чеченцы пережили войну, не участвуя в общем деле защиты Отечества. (Даже дудаевские источники указывают цифру в 4000 погибших, в которую, очевидно, включены и естественная убыль населения, и более 2000 арестованных за незаконное хранение оружия и пособничество фашистам.) Выселение чеченцев с Северного Кавказа в значительной степени сохранило их генофонда, а за послевоенные годы благоприятные условия жизни чеченцев позволили им увеличить свою численность втрое.

В 1953 поселены были сняты с учета и освобождены из-под административного надзора МВД. К 1956 свыше 6 тысяч человек вернулись на Северный Кавказ. В 1957 г. в республику возвратились 140 тыс. чеченцев и ингушей.

При всех негативных последствиях депортации, их зачастую преувеличивают. Между тем, в рамках возможностей военного времени переселение было обеспечено транспортом, продовольствием, медицинским обслуживанием. В Казахстане и Киргизии переселенцы получили в собственность отдельные дома (за счет нового строительства и покупки пустующих помещений у местного населения), либо были устроены на жительство по месту работы, каждой семье бесплатно выдан скот, отпускались долгосрочные ссуды. Все переселенцы были освобождены от обязательных поставок сельскохозяйственной продукции и от уплаты сельскохозяйственного и подоходного налогов, а задолженности по налогам и поставкам списаны.

В период разоблачения “культа личности” сочувствие к “репрессированным народам” привело к восстановлению Чечено-Ингушской АО в 1957 г. и присоединению к ней Наурского и Шелковского районов, изъятых из Ставропольского края. На эту подготовленную для жизни и освоенную равнинную часть будущей республики чеченцы переселялись с гор и предгорий, возвращались из ссылки. Но привычка к оседлой жизни и продуктивному труду формируется медленно. Поэтому чеченцы в период создания индустрии становились чаще всего торговцами или работниками сферы услуг, формируя в этой сфере собственные этнические кланы. До 40 % чеченцев проживало вне территории Чечни, занимаясь “отхожим промыслом”.

Преувеличение бедствий периода депортации было использовано дудаевской пропагандой для разжигания ненависти к Российскому государству и русскому народу. Результатом соответствующей политики стали жертвы чеченского и русского народа, а также материальные потери, неизмеримо большие, чем жертвы депортации.

Распад родо-племенного строя, происходивший на Северо-Восточном Кавказе в конце XVIII века, высвободил могучую энергию государственного строительства, разрывающую все прежние социальные связи, порождая варварскую стихию, стремящуюся прикрыть свое зверство достоинствами одной из мировых религий — ислама. В этот период, который в прошлом проходили многие народы, возникают беспрецедентные завоевания и военные катастрофы.

Нечто подобное повторилось в Чечне в конце XX века. Заторможенный силой исторических обстоятельств процесс был запущен вновь. Как и два столетия назад, идеологической основой войны стала извращенная и примитивизированная форма ислама, основанная на лозунге борьбы против “неверных”. Как и во времена имама Шамиля, основой протогосударства генерал Дудаев решил сделать систему террора, а консолидирующим символом — образ врага, который он видел в России.

Память о Кавказской войне, обида за депортацию, непричастность к общей для всей страны гордости за великую Победу 1945 года, недальновидная национальная политика КПСС (“фольклорная” концепция дружбы народов и курс на размывание русской культуры, концепция “выравнивания уровней” центра и окраин, курс на “воспитание национальных кадров”, мифология национально-освободительных движений в царской России и т. п.) — все это создавало благодатную почву для недоверия и вражды чеченцев по отношению к другим народам России. Как только пресс советской государственности был снят, затаенная ненависть прорвалась наружу. Воспользоваться плодами этой ненависти не постеснялись некоторые российские политики, заинтересованные в переделе власти на Северном Кавказе.

На ситуацию в Чечено-Ингушской Республике существенным образом повлияла позиция нового демократического парламента России, принявшего в законотворческой практике идею компенсации репрессированным народам за счет государства. В 1991 году ельцинский парламент России издал “О реабилитации репрессированных народов”, подогревший дух сепаратизма и межнациональную вражду.

Развязыванию войны в Чечне способствовали те же причины, что разрушили СССР. Но если центробежные силы поделили страну, не встретив серьезного сопротивления, то в случае с Чечней произошло отторжение части российской территории, предпринятое в условиях, когда в других регионах страны силы сепаратистов утратили инициативу или действовали достаточно осторожно. Сыграло свою негативную роль и отсутствие у российского руководства какой-либо стратегии в государственной и национальной политике. Кремль, не имея на тот период продуманной стратегии, ничего не смог противопоставить примитивной политической технологии Дудаева. Последний же интуитивно наследовал традиционную форму мобилизации населения на тотальную войну.

На руку чеченским сепаратистам играла историческая память чеченцев о Кавказской войне и сталинской депортации — память, обратившая реально происходившие события в миф, мобилизующий на борьбу с Россией и русскими. Эта память носила избирательный характер и отказывалась признавать разбойничий образ жизни за горскими чеченцами прошлого, активнейшее участие чеченцев в большевистской атаке на казачество, цепь бандитских восстаний 1930–1940 гг., активные боевые действия вооруженных формирований в тылу Советской Армии во время Отечественной войны.

В период между 1991–1994 население Чечни увеличилось на 100 тыс. человек. Примерно такое же число молодых людей вступило в этот период в пору активной самостоятельности и попало под влияние разбуженного “демократизацией” варварского стиля жизни. Именно из них сформировался тот социальный пласт, для которого война и бандитизм стали образом жизни. Формирование бандитской армии стало для чеченцев способом получения всеобъемлющей “реабилитации” — они вернулись к своему древнему набеговому ремеслу, ставшему источником материальных благ не только для самих бандитов, но и для многих “мирных” чеченцев. “Отхожий промысел” в виде примитивного криминального бизнеса, распространившегося на всю Россию, достаточно быстро сменился организованным расхищением средств и проведением масштабных криминальных операций (теневая торговля нефтью, оружием, наркотиками, операции с фальшивыми авизо и вышедшими из употребления денежными купюрами).

Если северокавказские имамы Кази-мулла, Гамзат-бек, Шамиль упорно стремились к захвату Аварского ханства со всей его социально-экономической инфраструктурой, то в преддверии Чеченской войны произошел криминальный захват госаппарата и имущества Чечни, позволивший развернуть крупномасштабные военные действия и выстроить репрессивные структуры новой феодально-деспотической власти. В этом смысле не только экономические причины двух войн, но и экономическая база для войны горцев с Россией, полностью совпадают.

В Кавказской и Чеченской войне идеологическое обеспечение оказалось полностью тождественным, основанным на некоторых постулатах ислама. Ислам в Чечне и в наше время воспринимался не в качестве глубокой духовной традиции, а в качестве источника агрессивной идеологии. Все, что составляло собственно веру, уходило на второй план. Главное в таком “параллельном исламе” виделось в том, чтобы воровство и грабеж назвать войной за веру, чтобы оправдать террор и унижение человеческого достоинства. Воспринимались в большей степени установки ислама, связанные с дележом добычи, и значительно реже — связанные с судопроизводством, управлением, бытовыми правилами.

Огромное значение для разжигания войны в Чечне имела политическая риторика средств массовой информации, которые восприняли свободу слова в качестве права беспрепятственно переносить вину за любые события в стране на центральные государственные органы. Характерно, что в Кавказскую войну официальная риторика соответствовала оценке социальной роли «героев» горских набегов. Горцы именовались в официальных донесениях «мерзавцами». В Чеченскую войну 1994–1996 не только журналистами, но и государственными деятелями использовался иной тип риторики, имевшей негативную направленность преимущественно по адресу российской армии. Политические верхи России в одностороннем порядке отказались от резких определений в адрес дудаевцев, а демократическая оппозиция и вовсе стремилась к признанию мятежников “борцами за свободу”. Только после унизительного поражения в 1996 и террористических актов 1999 положение изменилось, действия российских войск в Чечне стали называть “контртеррористической операцией”, “подавлением мятежа”.

Официальная российская сторона в 1994–1996 не смогла организовать не только экономической или военной, но и политической блокады режима Дудаева. При этом абсолютно неадекватными выглядели попытки чисто военной ликвидации этого режима, которая находилась в абсурдном сочетании с ничем не обеспеченными миротворческими акциями, тактикой заведомо невыполнимых соглашений с лидерами боевиков. В Кавказской войне Россия смогла локализовать конфликт в горных районах Дагестана и Чечни, фактически сведя большую войну к ограниченной. В Чеченской войне 1994–1996 недееспособное военное и политическое руководство по сути дела превратило локальный конфликт в большую войну, грозящую серьезными геополитическими последствиями. Тем более, что призывы дудаевских посланий к мировой общественности (поразительным образом схожие с посланиями имама Шамиля) встречали сочувственный отклик на Западе, осуществлявшим достаточно успешное давление на российское руководство.

Стратегия государственного строительства и борьбы с Россией была полностью скопирована Дудаевым и Масхадовым со стратегии имама Шамиля. Россия после нескольких неудачных попыток выработать какую-либо новую политику на Кавказе, постепенно пришла к пониманию опыта Кавказской войны, что и обеспечило в дальнейшем разгром чеченских бандформирований.