"Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте" - читать интересную книгу автора (Хаапе Генрих)По стопам НаполеонаДорога Наполеона оказалась и нашей дорогой. Теперь мы маршировали к Москве буквально по стопам наполеоновской армии 129-летней давности. И надо сказать, что двигаться по песчаным дорогам, ведшим нас в сторону Османской империи, было значительно проще. Две трети поверхности этой дороги на восток были вымощены древними, но крепкими булыжниками, а оставшаяся треть, по обочинам, представляла собой плотно утрамбованный песок. Наши колонны двигались теперь легко и свободно: тяжелый транспорт — по вымощенной части дороги, а легкий, в том числе и наши маленькие невозмутимые лошадки, — по песчаным обочинам. Боковые линии дороги были отмечены высаженными вдоль них в то же, наверное, время высоченными березами, стоявшими подобно этаким древним отборным наполеоновским гвардейцам. Дорога, кстати, была вымощена булыжником в 1812 году по личной инициативе французского императора и руками специально доставленных им для этого корсиканских мастеров. 600 000 (шестьсот тысяч) человек, которых Наполеон вел в Россию по этой самой дороге одной цельной армией, представляли собой, должно быть, грандиозный и очень красочный людской поток. Достичь предместий Москвы в ту ужасную зиму удалось только девяноста тысячам из шестисот, а обратно на родину смогли добраться лишь несколько сотен человек. Внешне наши солдаты, облаченные в однообразную тускло-коричневую полевую униформу, являли собой, должно быть, лишь невзрачную тень той блистательной наполеоновской армии. И тем не менее было вполне естественным, что мысли, наверное, каждого человека, следовавшего по этой дороге, были заняты в те часы маленьким корсиканцем, чьи пылающие честолюбивые амбиции оказались бесславно затушенными снегами и льдами русской зимы. Призраки императорской французской армии, казалось, незримо следовали вместе с нами вдоль обочин дороги, и спины наших солдат наверняка неоднократно поеживались при воспоминаниях о картинках из школьных учебников истории, иллюстрирующих ужасное поражение французской армии в 1812 году. Размышлял об этом и Кагенек, критически сравнивая продвижение французов с нашими собственными успехами. — Наполеон не вступал в контакт с врагом, за исключением, конечно, эпизодических стычек с арьергардом русских, — проговорил он, выражая всеобщее настроение, — до тех пор, пока не вышел на линию обороны Москвы у Бородино. — А как же вы тогда объясните его огромные потери в живой силе по пути к Москве? — живо поинтересовался Якоби, один из офицеров Кагенека. — Их погубили огромные расстояния, — ответил Кагенек. — Наполеон просто не сумел обеспечить должное снабжение их всем необходимым. — He забывайте и о болезнях! — очень своевременно вставил я. — Знаете ли вы о том, что, например, во время войны 1870 года от болезней умерло в четыре раза больше людей, чем погибло собственно в ходе самих боев? Так какими же тогда должны были быть, по-вашему, потери Наполеона? В особенности от дизентерии, холеры, тифа в летнее время и сыпного тифа зимой, не говоря уже об обморожениях. Сыпной тиф, если уж на то пошло, оказался вообще главным бичом наполеоновской армии — они имели от него просто-таки ужасающие потери. Да даже сегодня двадцатилетние еще могут проскочить через эту напасть, а сорокалетние или пятидесятилетние, если их не вакцинировать, практически обречены. — А какова причина сыпного тифа? — еще более обеспокоенно поинтересовался Якоби. — Вши. Но заболевание могут переносить только инфицированные вши. И, поверьте, нам предстоит сразиться еще и с ними. Иначе они нас просто-напросто погубят. — А как же прививки? — Сыворотки на всех не хватит. В лучшем случае мы, возможно, сможем вакцинировать 5 процентов личного состава всей германской армии. А может, имеющегося количества сыворотки хватит как раз на то, чтобы вакцинировать наиболее предрасположенных к заболеванию. — А ты, Хайнц, вакцинирован? — спросил у меня Кагенек. — Нет. Но я не думаю, что это будет столь уж необходимо до тех пор, пока я нахожусь в столь чистоплотной и соблюдающей гигиену компании, как наша. В особенности если Больски избавится наконец от привычки то и дело чесаться у себя в шевелюре. Больски в ответ и бровью не повел — как если бы он не расслышал или не понял моего недвусмысленного намека. — А какое вообще значение имеют для нас расстояния?! — вместо этого вдруг запальчиво и как-то даже требовательно воскликнул он. — Чертовски огромное, — проворчал Кагенек. — Такое же, какое они имели для Наполеона. — Чепуха! — презрительно процедил Больски. — Сейчас двадцатый век, и наш фюрер — Адольф Гитлер, а не Наполеон. — И что же из этого следует? — спросил Якоби. — А то, что мы располагаем величайшей армией, во главе которой стоит величайший военный гений всех времен! Расстояния теперь не имеют никакого значения! — принялся заученно вещать Больски, распаляясь до величайших же высот своего ораторского «искусства». — Давайте не забывать: мы — не какие-то там обезличенные дротики, брошенные наудачу в толпу врага, которые могут попасть, а могут и не попасть в свою цель. Мы — разящий меч новой Германии, который вложен в лучшие руки фатерлянда, и, будучи призванными на его защиту, мы готовы крушить и разить наших врагов до их полного уничтожения! — Хорошо сказал! Нет, действительно хорошо. Просто превосходно! — саркастически зааплодировал Якоби. — Геббельсу следует остерегаться, как бы Больски не занял его место. — Мой дорогой Больски, — изысканно учтиво проговорил Кагенек, — вы решили все наши проблемы. И, в частности, одну мою маленькую личную проблему. С самого нынешнего утра я намереваюсь нанести визит моей любезной тетушке, живущей тут неподалеку, и вы убедили меня в том, что я должен наконец сделать это прямо сейчас. Благодарю вас! О, благодарю вас! С этими словами он припустил галопом в направлении стоящей в отдалении рощицы деревьев. Наше удовольствие от вояжирования по вымощенной Наполеоном дороге оказалось, увы, не слишком долговечным. Нам поступил приказ оставить ее и двигаться на северо-восток, к Полоцку. До этого момента мы двигались форсированным походным порядком на Минск, но бои за него уже закончились, и в нас там больше не нуждались. Из донесений воздушной разведки следовало, что враг направляет значительные резервы своих сил на фронт через Смоленск и Витебск. Делалось это с очевидным намерением остановить наше продвижение к Москве на линии Полоцк — Орша. А остановив нас там, красные лишили нас и возможности использовать главное шоссе между реками Двина и Днепр, по которому наши бронетанковые части могли бы устремиться на Москву на своей максимальной скорости. И вот мы снова в хорошо уже знакомых нам условиях: никуда не годные дороги, пыль, жара, жажда и проталкивание повозок вручную. Такова картина на сегодняшний день. Такой же она будет и завтра — километр за километром изнурительной, убийственной монотонности. Отчаянно скучные поля, поросшие вереском, сменяются болотистой местностью, а извилистая линия деревьев отмечает собой фарватер небольшой речушки. Для обычного человека ничего экстраординарного в этом, конечно, нет, но для измученных и обессиленных длительным переходом солдат эта речушка — источник райского блаженства. Поэтому, как только мы доходим до ее берега, раздается ожидаемый всеми приказ о привале. Мы смотрим на наши топографические карты, а затем пристально и в полном безмолвии вглядываемся в противоположный берег. Название речки — Березина, а другой ее берег — это уже Россия. Мы стоим на самом краю Польши и в некотором изумлении всматриваемся вдаль, где на горизонте темнеют густые и непроходимые русские леса. Тут вдруг в нашей памяти всплывает, что на берегах именно этой речки были разбиты последние десять тысяч отступавших наполеоновских солдат. Все десять тысяч, за исключением лишь нескольких сотен, были перебиты насмерть. Лишь считаные несколько сотен сумели добраться до западного берега, на котором мы сейчас стоим, чтобы донести до Франции печальное известие о величайшем в истории военном фиаско. Остатки огромной по тем временам шестисоттысячной французской императорской армии, покинутой своим императором, который к тому времени был уже в Париже, получили на Березине свое самое последнее сражение. Нашим вестфальским гренадерам — доблестной 6-й дивизии — тоже предстоит очень хорошо запомнить Березину, а именно то ее место, что примерно в 240 километрах ниже по течению, на юг, среди припятских болот. Но мы пока еще ничего не знаем об этом. Мы совершенно не спешим прервать долгожданный отдых на берегу реки, а когда один из наших людей находит в речном песке у кромки воды бронзового орла с головных уборов наполеоновских офицеров, мы расцениваем это как несомненно доброе предзнаменование. Эта эмблема французской армии окажется в дальнейшем в одном из подразделений нашей фронтовой пропаганды, которое сделает на ней целый «капитал». Полевая солдатская газета гласила тогда: «Наш фельдмаршал и фюрер Адольф Гитлер уже наглядно продемонстрировал всему миру, что принимаемые им планы неизменно и безукоризненно воплощаются в реальность. Так было и с Планом Шлиффена, в результате выполнения которого германские дивизии одержали блистательную победу во Франции. С тем же настроем принимает фюрер символическое послание ему от великого корсиканца и ведет Вермахт к великой и окончательной победе над русским колоссом. Мы находимся на заре великой эры — эры могучей объединенной Европы. Наполеон не смог воплотить в действительность этот великий идеал, но он станет реальным фактом нашей жизни под предводительством и руководством фюрера». Наш отдых около Березины продолжался около полутора-двух часов. Мы с непередаваемым наслаждением тщательно вымыли в реке голову и верхнюю часть тела по пояс, смыв с него ужасную запекшуюся корку пыли. Прохладная речная вода охладила наши пылающие от пота вперемешку с пылью глаза и освежила потрескавшиеся от жажды губы. И — снова вперед, километр за километром, но теперь уже по самой России. На двадцать пятый день войны, 12 июля, мы получили сразу несколько полевых газет с информационными сводками о боевых действиях. Увидев в напечатанном виде новости о битве за Минск, мы приветствовали прочитанное громкими одобрительными восклицаниями. «Битва за Минск закончена. Нашей Группе армий „Центр“ противостояли четыре русских армии. В результате все они потерпели поражение — либо были разгромлены, либо обращены в беспорядочное бегство; захваченными в плен оказались триста тысяч русских солдат и офицеров; также захвачены или уничтожены две тысячи шестьсот танков и тысяча пятьсот артиллерийских орудий. Неприятелем понесены огромные потери убитыми…» По мере нашего продвижения вперед враг продолжает откатываться на восток. Кажется, что наш батальон так никогда уже и не нагонит его. Как будто нашей войне так и суждено остаться одним непрерывным марафоном — до Урала или даже еще дальше. С огромным облегчением слушаем мы новости, приносимые разведкой: враг занимает оборонительные позиции и окапывается на линии Полоцк — Орша — Витебск. Реки, озера и густые леса формируют собой дополнительную линию естественных оборонительных укреплений, а в совокупности с железобетонными бункерами и противотанковыми рвами все это составляет единую и очень сильно укрепленную систему защиты, так называемую «линию Сталина» — первый по-настоящему серьезный барьер в главной системе обороны Москвы. Теперь мы уже больше не сомневаемся в том, что враг наконец намерен закрепиться и сражаться. Мы счастливы, мы можем смеяться над пылью, над жарой, над жаждой — ведь впереди, до передовых позиций, нам остается преодолеть всего каких-то тридцать-тридцать пять километров. Наши головные отряды и бронетанковые подразделения в настоящий момент уже вовлечены в серьезное сражение. Сопротивление врага на восточном берегу Двины с каждым часом становится все более жестким. До нас доходят сведения с передовой о том, что нашими бронетанковыми частями и моторизированными подразделениями пехоты получены приказы прекратить свои атаки, закрепиться на захваченных позициях и удерживать их до тех пор, пока к ним не подтянутся следующие за ними подразделения наших войск. Нас наконец ждет настоящая война! Колонна бодрым шагом покачивается вдоль дороги, взволнованно устремляясь навстречу своей судьбе. Теперь у нас есть вполне определенный пункт назначения, конкретная цель, и нас отделяют от нее всего какие-то считаные километры. Через день после переправки через Березину нам приказано остановиться и разбить укрепленный лагерь позади огромного и лишенного древесной растительности холма. С его гребня хорошо просматривается лежащая прямо под нами, в районе слияния двух соседних озер, небольшая деревня Гомели. Впереди и справа от нас, насколько хватает взгляда, раскинулось первое, довольно большое озеро; узенькая полоска воды соединяет его с вторым озером — тем, что поменьше и что находится слева от нас. За Гомелями и озерами просматриваются многочисленные противотанковые рвы, блиндажи и оборонительные заграждения из колючей проволоки сталинской линии обороны, которую нам и предстоит прорвать. Уж на этот-то раз наш батальон не будет оставлен в резерве. Мы должны будем стать первой волной атакующих частей, и именно мы будем штурмовать эти теснины у Гомелей. На следующий день от разведывательных подразделений до нас дошли новости о том, что наша задача будет далеко не такой уж и простой. Русские части заняли Гомели и разрушили мост над водной перемычкой между двумя озерами. От языков, захваченных нашими лазутчиками, удалось получить очень ценные сведения. Все имевшиеся подходы к мосту надежно контролировались из двух расположенных поблизости блиндажей, а узкие теснины, через которые мы рассчитывали прорваться, также находились под перекрестным огнем из других пяти блиндажей. Еще больше блиндажей имелось у врага в глубине его позиций. Прежде всего нам надлежало очистить от красных деревню, затем переправиться через водную перемычку, выбить врага из блиндажей около деревни и, наконец, подавить сопротивление его тыловых блиндажей и полевых оборонительных позиций, артиллерийская подготовка по которым перед нашим наступлением не проводилась. С помощью своих помощников я довел до обязательного сведения всех солдат батальона приказ, запрещающий любые приемы пищи в последние шесть часов перед началом нашего наступления. Сделано это было для того, чтобы увеличить шансы остаться в живых тем, кому не посчастливится получить ранение в живот. В своих разъяснениях к этому запрету я особо подчеркивал, что даже маленький кусочек хлеба, попав в желудок, вызывает усиленное кровообеспечение кишечника и в случае ранения брюшной полости внутреннее кровоизлияние окажется в результате значительно более интенсивным. С целью проведения короткого координирующего совещания с Нойхоффом, Хиллеманнсом и Кагенеком к нам прибыл командир полка оберст Беккер со своим адъютантом фон Калкройтом. Пока оно проходило, я раздал нашим солдатам зеленые камуфлированные противомоскитные наголовные сетки в качестве защиты от полчищ комаров, наводнявших собой эту болотистую местность в просто-таки ужасающем количестве, но в особенности — для защиты от каких-то неизвестных не то комаров, не то москитов, обладавших не только совершенно невероятными размерами, но и, самое главное, имевших помимо хоботка для высасывания крови еще и жало. Их атаки на нас, особенно по ночам, были чем-то страшным. За их размеры и свирепость мы прозвали этих монстров «штуками» — в честь наших пикирующих бомбардировщиков В восемь часов вечера Нойхофф устроил общее собрание для офицеров батальона. Жара к тому часу уже спала, но солнце упорно не спешило опускаться за горизонт, как будто не желало — хотя бы даже на короткую летнюю ночь — расставаться со своей властью над всем сущим. Какой-то солдат наигрывал на губной гармонике популярный немецкий мотивчик, кучка его приятелей как-то лениво и нестройно подпевала ему хором. Слабый ветерок разносил от полевой кухни запах неизменного гуляша. А всего в каких-то считаных километрах от нас — в пределах не только прямой видимости, но и слышимости — притаившиеся в своих укрытиях русские напряженно ожидали нашего завтрашнего наступления. Командир 14-й противотанковой роты гауптман Ноак (бывший совсем еще недавно, во французскую кампанию, обер-лейтенантом), обер-фельдфебель Шайтер из 13-й пехотно-артиллерийской роты вместе с другими офицерами нашего батальона внимательно вслушивались в выступление Кагенека, разъяснявшего последовательность наших завтрашних действий в соответствии с разработанным планом нападения. Вслед за небольшой артподготовкой, которой решили все же не пренебрегать, мы должны были взять штурмом деревню Гомели, а затем произвести окончательную ее зачистку от русских. Ноаку и Шайтеру с их легкими орудиями предстояло быстро занять подходящие позиции на захваченном плацдарме и подавить своим прямым огнем в упор ближайшие вражеские блиндажи. Под прикрытием этого огня наши головные штурмовые отряды, диверсионно-саперные команды и огнеметчики должны будут форсировать водную перемычку между озерами, а также предпринять обходной маневр — переправиться на надувных резиновых лодках через тонкую вытянутую часть озера в обход основного очага боя и ударить по блиндажам и оборонительным позициям врага с их тыла. Все саперные подразделения, не задействованные в этой операции, бросались на незамедлительное восстановление разрушенного моста — для того, чтобы дать возможность резервным стрелковым ротам быстро переправиться на ту сторону и укрепиться на предмостном плацдарме на территории противника. Дальше их единственная задача состояла в том, чтобы надежно удержать эту важную позицию до подхода основных сил. К моменту восстановления моста до пригодного эксплуатационного состояния по нему уже должна была двинуться, а затем закрепиться на другой стороне остальная и главная часть батальона с тяжелыми артиллерийскими орудиями. Не снижая темпа наступления, его предполагалось продолжить до следующего моста у Далежек, в пяти километрах впереди, а затем развить в районе лесных массивов у деревни Шарочка, обозначенной на наших картах как Точка 62. Такова была наша задача на первый день. В соответствии с нашим общим планом я выработал диспозицию и своих собственных маленьких «военно-медицинских сил». Вегенер во время всего наступления должен был оставаться при штабе Нойхоффа; Мюллер должен был со всей возможной осмотрительностью сопровождать, не рискуя лишнего, мою санитарную повозку, чтобы не подставить ее под удар врага, а также направлять санитаров туда, где они окажутся нужнее всего, и присоединиться ко всем остальным только по окончании боя; Петерманн вместе со своим конем и с моим Лампом должен был оставаться рядом с конями Нойхоффа и Ламмердинга; Дехорну и мне предстояло сопровождать атакующие отряды и быть у них постоянно под рукой, чтобы немедленно оказывать помощь раненым. Оберштабсарцт Шульц выделил в мое распоряжение дополнительную санитарную машину, которую я поручил постоянным заботам Мюллера. Командиры временно прикомандированных к нам подразделений отправились к своим людям, а офицеры 3-го батальона еще некоторое время сидели и что-то обсуждали друг с другом. Нойхофф был очень серьезен и задумчив. Хиллеманс, как и всегда, был занят своей каждодневной «бумажной войной». Кагенек, Штольц и Ламмердинг как ни в чем не бывало подшучивали друг над другом в своей обычной манере. И даже младшие офицеры, казалось, не проявляли никакого особенного беспокойства по поводу того, что принесет завтрашнее утро. На самом же деле абсолютное большинство этих людей испытывали по этому поводу весьма и весьма сильную тревогу. Хиллеманнс собрал все свои бумаги и передал для оглашения всему личному составу батальона приказ о наступлении за подписью Нойхоффа. Приказ этот заканчивался словами: «Офицеры, унтер-офицеры и солдаты 3-го батальона идут в бой с неколебимой верой в победу за фюрера, народ и фатерлянд. Подпись: майор Нойхофф. В походе — 14/7/41». В последний час уходящего светового дня я написал длинное письмо Марте, не упоминая ни словом о том, что нас ожидает завтра. Я чувствовал себя очень уставшим и с удовольствием думал о том, что имею возможность поспать целых несколько часов подряд перед тем, как наши головные отряды двинутся к своим позициям в 3 часа утра. Шел последний предрассветный час. Наши тщательно закамуфлированные и скрытые от глаз врага роты залегли в высокой траве, кустах и среди кукурузы. Позади нас, расположенные в одну растянутую линию, изготовились к бою тридцать восемь артиллерийских расчетов различного калибра. Кроме тяжелых мортир калибра 21 см у нас имелась еще и одна «Толстушка Лиина» — огромная пушка калибра 25 см, особой задачей которой являлось разрушение особенно прочного блиндажа, из которого прицельно простреливались оба предмостных плацдарма. Прямо рядом со мной располагались 88-миллиметровые зенитные орудия, которые должны были обрушить свой огонь прямой наводкой по бойницам блиндажей. До начала операции оставалось еще полчаса, и я решил пока укрыться от полчищ огромных жалящих комаров в своем «Мерседесе». Дехорн последовал моему примеру. Вегенер и мой штатный водитель, покуривая, уже восседали внутри. Я тоже закурил — отчасти для того, чтобы чем-нибудь занять себя, а отчасти в качестве защиты от этих кошмарных насекомых. «Штуки» все равно добирались до нас, поэтому мы подняли дверные стекла. Повисла казавшаяся бесконечной тишина. Более для того, чтобы что-нибудь сказать, нежели потому, что это было действительно необходимо, я спросил Вегенера: — Хорошо помнишь свои обязанности? — Да, герр ассистензарцт. — Хорошо, — кивнул я. — Хорошенько подготовь санитарный пункт, пока мы с Дехорном будем продвигаться с наступающими частями. На востоке показался краешек багрово-красного солнца. Где-то к северу, вдалеке от нас, раздавалась беспорядочная стрельба русских, время от времени перемежаемая гулкими выстрелами крупнокалиберных орудий их бронепоезда. В нашем секторе царили пока полная неподвижность и зловещая тишина. Необычно большой диск солнца на востоке еще только неспешно выплывал из-за горизонта, не давая пока много света, и высокие ели вдоль берега озера неясно вырисовывались, как огромные тени каких-то таинственных стражников. Впереди нас — за Гомелями и по ту сторону озер — болотистая местность переходила в луга, а луга уступали место кукурузным полям. Позади нашей машины, неподалеку от своего замаскированного кустарником 88-миллиметрового орудия, стоял его боевой расчет и, заметно нервничая, курил одну сигарету за другой. Повсюду чувствовалось нараставшее с каждой минутой напряжение. Вегенер взял свой санитарный чемоданчик и в соответствии с планом отбыл в сторону полевого штаба Нойхоффа. А вот мимо нас в сопровождении Хиллеманнса и Ламмердинга прошел и сам Нойхофф. — Какое сейчас точное время? — машинально спросил я у Ламмердинга. — Время по полку — ровно без двадцати одной минуты четыре. Через двадцать минут начинаем! — Спасибо. Желаю вам удачи. И постарайтесь, Ламмердинг, не попадать ко мне в руки. — Не беспокойтесь, постараюсь, — как-то не слишком весело ухмыльнулся он мне в ответ. Солнце над восточным горизонтом поднималось все выше и выше. Уже совсем скоро должно было стать достаточно светло для того, чтобы 88-миллиметровые орудия смогли вести свой прицельный огонь прямой наводкой. Курившие неподалеку от нас четыре унтер-офицера их орудийных расчетов затушили свои сигареты и неспешной походкой направились к своим орудиям. |
||
|