"Сила земли" - читать интересную книгу автора (Езерский Милий Викентьевич)Глава XIЧетыре человека подходили к Цереатам в полдень. Родная деревушка лежала у подножия горы: безлюдная улица, тихие, заснувшие хижины; лишь изредка донесутся голоса детей, крики женщин, лай собаки, горластое пение петуха. И опять безмолвие. Сервий подбежал к хижине Деция и отшатнулся: заколочена. «Что такое? Почему? Неужели уехали? Но куда? Где Тукция? О боги!» Он бросился в маслинник, но там работали рабы: они окапывали и удобряли оливковые деревья. На месте, где Сервий прощался с Тукцией, был навален навоз, из которого торчали вилы. Увидев виллика[74] покрикивавшего на рабов, он подошёл к нему: — Скажи, друг, кому принадлежит этот участок, почему здесь нет хозяина? — Хозяин этого участка — Сципион Назика. — А прежний хозяин? — Разорился. Его дом, земля, маслинник и виноградник принадлежат нашему господину. — А где же Деций и его дочь? Виллик пожал плечами: — Ты можешь узнать о них у соседей. Сервий побежал к Титу. — Где Деций и Тукция? — кричал он в отчаянии. — Их хижина заколочена, земля продана… — А ты был на своей земле? — Не был ещё. — И не ходи… — Почему? — Руки Сервия опустились, беспокойство закралось в сердце. — Почему? — повторил он волнуясь. Тит не ответил. — Пусть скажет Авла. Авла, жена Тита, баюкала на руках ребёнка. Сервий бросился к ней: — Скажи, Авла, не скрывая, как здоровье и дела моей матери, брата? Авла молча смотрела на него; в её взгляде было сострадание. — Увы, Сервий! Твой участок продан за долги… Твоя мать… — Говори! — Умерла у чужих людей… Сервий схватился за голову. — Горе мне, горе! — повторял он, и губы его дрожали. — А брат? Что же брат? — Твоего брата забодал бык вскоре после того, как ты ушёл из деревни… Мать осталась одна, не могла справиться с хозяйством… — И никто не помог?!.. — Некому было помогать, — строго сказала Авла. — А Деций, Тукция? — Они тоже разорились, ушли отсюда. Это было в прошлом году. С тех пор о них ничего не известно. — Но если они в городке… — Я спрашивала людей, они говорят, что отец и дочь пробыли там недолго и ушли. — Куда? Куда? — Никто не знает. Сервий опустил голову. «О Тукция, Тукция! Не помогли нам боги, которых мы просили, — ни Марс, ни Венера!» Тит стал утешать Сервия, не Авла остановила его: — Надо думать, что делать. — Я уже решил, — сказал Сервий: — буду их искать. Я должен найти Тукцию, мы любим друг друга… — Любили! — усмехнулся подошедший Маний. — Когда-то любили! Старый Хронос[75] стирает горе и любовь. — Замолчи! — вскрикнул Сервий. — Вместо того чтобы посочувствовать мне, ты жалишь ядовитым жалом ненависти. — Ты ревнуешь, Маний, — сказала Авла, — но боги давно уже решили судьбу Тукции. — Нет! — крикнул Маний, и глаза его стали злыми. — Рано ещё говорить о судьбе Тукции. — Замолчи, куриная голова! — бросил Сервий и повернулся к Титу. — Ухожу. Делать мне здесь нечего. Будьте здоровы, Тит и Авла! И он ушёл, не взглянув на Мания. Между тем Марий весело шёл к своей хижине, мечтая о спокойной жизни в родной деревушке. Ни безлюдье, ни тишина Цереат не произвели на него такого удручающего впечатления, как на Сервия. Хижина стояла в тени платанов, соединённых гирляндами из плюща. Большой пёс, гремя ржавой цепью, бешено залаял, но, узнав хозяина, радостно завизжал, прыгая и виляя хвостом. — Что, не узнал, — Ганнибал? — Марий ласково гладил собаку. — А я думал, что не найду тебя на месте… Когда я уходил из дому, ты хворал, не мог встать… Моложавая женщина, услышав мужской голос, выбежала из хижины, всплеснула руками и расплакалась. Это была Фульциния, такая же быстрая в движениях, как и прежде. Из-за спины её выглядывали дети. Муж и жена обнялись. Потом Марий обернулся к детям: — Что, малыши, не узнали отца? — А как узнать тебя? — засмеялась Фульциния. — Отрастил усы и бороду, да и поседел весь! Марий засмеялся, вынул из сумки медовые лепёшки и роздал детям. — Ну, теперь узнали отца? — сказал он, входя в небольшой тесный атриум. В отверстии в потолке виднелось голубое небо, заглядывали ветви разросшегося платана; солнечный луч, минуя цистерну, выложенную из туфа,[76] в которой было мало воды, освещал нишу с ларами, задевая стол, стоявший перед ней. Марий осмотрел хлев и сарай, смежные с атриумом. Здесь было просторнее, чем в атриуме. В хлеву не было коровы и овец (они паслись), хрюкала свинья с дюжиной поросят; в сарае стояли два деревянных плуга, лежали виноградный нож, заступ, молоток, большие гвозди в ящике, несколько брёвен. Вернувшись в атриум, Марий молча сел за стол, задумался. Он ни о чём не расспрашивал Фульцинию, ожидая, что она сама всё расскажет. Действительно, потчуя мужа ячменным хлебом, овощами, оливками и вином, Фульциния говорила: — Поле я вспахала и засеяла с трудом: помогли Деций и Тукция. Вол у нас околел, и мы запрягли в плуг корову. А плуг — знаешь сам — тяжёлый: деревянный сошник плохо режет землю… Уж и помучились мы — чуть не плакали! «Да, тяжело женщине в поле, — думал Марий. — Что же она молчит, не говорит о главном?» — Говорят, что некоторые хозяйки сбывают за бесценок домашнюю утварь, помышляют даже о продаже всего имущества… Фульциния вспыхнула: — Не сердись! Я тоже стала продавать утварь, чтобы уплатить подать и недоимку… Подать я уплатила всю, а недоимка осталась. Придётся продать свинью… Как думаешь? — Свинью или поросят, даже корову, а недоимку уплатить нужно. В его голосе послышалось раздражение, и Фульциния притихла. Наступило молчание. — А как наш виноградник и плодовые деревья? — спросил наконец Марий. — Виноградник отнят за долги ещё в прошлом году, — всхлипнула жена, — а оливковые посадки пока не тронуты. — А сколько у нас овец? — Не больше десятка. — Ну, не печалься, — Марий старался казаться весёлым, — боги нам помогут. — Я усердно молюсь Церере[77], вся надежда на неё, — вздохнула Фульциния, — но обиднее всего, что мы голодаем, а там, в большом доме, — протянула она руку к видневшейся на пригорке вилле, — пируют и пляшут. Обходя с женой маслинник и поле, засеянное полбой[78]и ячменём, Марий говорил: — Как-нибудь проживём. Хлеб оставим себе, оливки будем продавать. А соберёмся с силами — получим землю под виноградник. Республика поможет воинам, не даст им умереть от голода, — ведь божественные братья, основавшие Рим, пекутся о нуждах квиритов. Разве мы не стояли за Римскую республику, не воевали в чужих землях? — Верно, но богачи… — Когда они узнают, что я примипил, нас окружат почётом. И никто не посмеет притеснять… Однажды Марий увидел на господском поле Тита; тот наблюдал за рабами, которые пахали. — Как живёшь, Тит? — закричал Марий. — Не лучше тебя, центурион! — А ты не смейся! — Марий старался казаться весёлым. — Боги и республика — за нас! Увидишь, Тит, как заживём, увидишь!.. Тит недоверчиво покачал головой. «Марий сам не верит своим словам, — подумал он. — Видит, что дела плохи, помощи ждать неоткуда». — Мне удалось получить в аренду участок земли, — рассказывал Тит, — лишь потому, что я ветеран. Зерна буду получать пятый модий[79] из этой же части буду платить за помол, а ячменя и бобов пятую часть; всё остальное — поровну с хозяином. Сверх того господин даёт корм для волов, а так как волов у меня нет, то сено, вику и другие корма я имею право продать. — Я рад за тебя, Тит… — Не подумай, центурион, что я отказываюсь помогать тебе в хозяйстве… — Если купишь волов, то сможешь пасти их на моём участке… — Пусть воздаст тебе Церера за доброту! Наступило молчание. — Знаешь, центурион, — вздохнул Тит, искоса поглядывая на Мария, — землю мы должны завоевать, иначе пропадём… — Завоевать? Опустив голову и не сказав ни слова, Марий зашагал к своей хижине. |
||||
|