Алексей Лукьянов Спаситель Петрограда

Спаситель Петрограда

Весна 1986 года

Возницкий возник из идеи, огня и лошади. Потом к нему приделывали много всего разного: танк Т-74, бороду, пожарную каску и даже имя — Юрий Марян-Густавович. Что-то отваливалось, что-то прирастало намертво (например, имя), но главными его составляющими неизменно оставались идея, огонь и лошадь.

Зрелище, нужно заметить, душераздирающее: кентавр в танке. Да еще и замкомвзвода к тому же. Да, он мог сделать головокружительно быструю карьеру по военной линии, но Юрана это не прельщало.

Много раз удивлялся Возницкий: как же так? Почему в кавалерию, пусть и никчемную, пусть устаревшую и всего-навсего декоративную, не взяли его, Юрана? Да ведь это же был бы высший шик: в самом Санкт-Петербурге, перед Зимним, на военном параде впереди вышагивает, посверкивая эполетами и подковами из нержавеющей стали, кентавр в чине, скажем, даже поручика. Спросил у командира взвода, поручика Нелейводы. Поручик пошевелил тоненькими, как у таракана, усиками, окинул Возницкого критическим взглядом и сказал:

— Ты меня, голубчик, прости, но лицо у тебя уж очень простое. Поручиков с такими лицами не бывает.

Юран это все и сам хорошо понимал. Не раз он по молодости дрался с трамвайными и троллейбусными хамами, что обзывали его дауном. Когда кулаком, а когда и копытом. Околоточный, конечно, в участок препровождал, протокольчик, штраф… А все почему? Потому что у Юрана лицо такое: взглянешь раз и подумаешь, что у этого парня или не все дома, или пьяный, или кокаинист, не приведи Господь. Широкое лицо, глаза маленькие и слегка водянистые, как у старика, улыбка до ушей и маленький подбородок, который, наверное, и портил все. Вдобавок жидкие соломенные волосы. Поляк, одним словом. А ведь при ближайшем знакомстве открывались людям самые что ни на есть лучшие человеческие качества молодого кентавра: искренность и отвага, веселый нрав и острый ум, благодушие и бескорыстие. Возницкий в высшей степени отвечал всем моральным устоям строителя мира во всем мире. В роте его любили.

Так пролетели два года службы. В 1986 году Его Императорское Величество Петр Алексеевич, прозванный в народе Невеликим (росту во внуке Николая Второго и вправду немного было — метр шестьдесят пять), отрекся от престола в пользу своего сына Николая, миротворческую российскую миссию в бывшей кайзеровской Германии, а ныне — Берлинской губернии, посчитали завершенной, да и Юрану на дембель пора было отправляться.

Русский солдат в Германии давно уже не был редкостью, как и русский человек вообще: немцы и русские очень быстро ассимилировались, и уже давным-давно распевались шлягеры типа: «Эс рэгнет шел, погода шлехт была, варум ты не пришел, их бин тебя ждала». Однако Возницкий был весь из огня и лошади (и идеи, конечно), не стоит забывать об этом. То и дело молодого кентавра зазывали то немцы, то хохлы, то свой брат вятич, Бог весть как оказавшийся в Мюльхаузене.

Выпросил Юран у поручика своего, Нелейводы, разрешения отправиться домой своим ходом. Стыд сказать — за два года безупречной службы Европы не повидать! Поручик же заплакал и сказал:

— Что ж ты, сукин китоврас, бросаешь меня? Оставайся, дольше пяти лет в унтерах не промаешься — выучим, блестящим танковым офицером станешь.

— Эх, господин поручик, — прослезился и Возницкий. — Матушка ведь меня ждет, да и не люблю я казенного обмундирования, цивильный я по жизни.

Пришел срок демобилизации.

Крепко-накрепко обнявшись со взводным, Юран вышел за ворота части. Выходное пособие позволяло вполне цивилизованно отправиться восвояси и на поезде, однако же Юран твердо решил добираться домой, в Вятскую губернию своим ходом и, весело цокая по автобану копытами, обутыми в подковы-нержавейки, двинулся на восток.

Вот что значит — галопом по Европам, думал Возницкий, пересекая Германию, Польшу и Чехию со Словакией. Любовался готическими соборами, пил пиво, подвозил студенток, путешествующих автостопом, и обрастал бородой.

Шикарная у него получалась борода — пушистая, с мягким золотистым отливом. Усы кентавр подкручивал вверх, и польская его физиономия русела на глазах. Правда, в Бресте ему чуть не пришлось расстаться с этим великолепием, потому что на КПП дотошный старшина-погранец потребовал документы, удостоверяющие личность.

Ясен перец, что на фото в билете у Юрана бороды не было.

— Пройдемте-ка, сударь! — Взгляд унтера из бдительного стал подозревающим, и военник Возницкого к законному владельцу возвращаться не спешил. Оглянувшись, старшина распорядился: — Беликов, за меня, досматривать каждого! Следуйте за мной!

Как и всякий честный человек, Юран воспринял этакий поворот дел явлением временным и не заслуживающим переживаний, поэтому сказал:

— Легко, — и последовал за старшиной, звонко цокая по асфальту.

Административный корпус пограничной службы располагался неподалеку, в уютном стилизованном теремке, стоявшем в центре небольшого скверика. Перед входом старшина озадачился: как быть с задержанным? То ли вести с собой, то ли так оставить, пусть попасется…

— Да вы ступайте, господин унтер, — добродушно улыбнулся Юран. — Куда я без военника-то?

Старшина смерил Возницкого надменным взглядом — и умчался в комендатуру. А Юран тем временем вынул из седельной сумки баллончик с пеной для бритья, бритву и зеркало и неспешно направился к маленькому фонтану, бившему рядом с теремком.

Кентавр плеснул себе в лицо воды и собрался уже запенить бороду, как резкий командирский голос окликнул его:

— Солдат, смир-рна! Кру-угом!

Юран встал на дыбы, оттолкнулся правым копытом, развернулся и, выбив искры, встал на все четыре кости. Перед ним оказался человек в форме офицера Жандармского корпуса.

— Имя, звание, воинская часть! — Потребовал жандарм.

— Старший сержант Возницкий, танковая часть номер девяносто семь четыреста дробь шестнадцать, Мюльхаузен. Уволен в запас девятна…

— Довольно, — перебил жандарм и откозырял. — Капитан Колесников, Девятое закрытое отделение Жандармского Корпуса Его Императорского Величества. Какими судьбами в Бресте, сержант?

— Галопом по Европам, господин капитан, — стоя по стойке «смирно», отрапортовал Юран.

— Дмитрий Борисович, — сказал Колесников. — Расслабься. И утрись. Бриться пока не советую, хотя… — Он посмотрел в сторону комендатуры. Ладно, будем считать, что твоя затея надуть старшину гипотетически удалась.

На крыльце показались крайне взволнованный старшина с пограничным чином, лениво бредущим за его спиной.

— Старшина, верните господину Возницкому его документ, — маленькие карие глазки капитана Колесникова подавили волю пограничника, и то, откозыряв, вернул Юрану его военник. — Игорь Всеславович, прошу покорно извинить, произошла ошибка. Старшине Вяткину объявите благодарность, от себя походатайствую о пятидневном отпуске для него.

Вот тут-то и началось самое интересное.

Что и говорить, господин, предъявивший паспорт, выглядел устрашающе. Сотрудник таможенной службы Верещагин внимательно сверил изображение с оригиналом, невозмутимо просмотрел содержимое багажа, сверяя с декларацией, пролистал документ еще раз и уточнил:

— Крокодил, Крокодил Крокодилович, я правильно читаю?

— Совершенно верно, — подтвердил Крокодил Крокодилович, вынимая из огромной пасти дымящуюся трубку. В промозглом питерском воздухе запахло виргинским табаком.

— Цель визита?

— Культурно-просветительская.

— Счастливого пребывания в Петрограде. И — с Рождеством.

Странный гость подхватил в правую лапу саквояж и пошел прочь, скребя толстым хвостом по обледеневшей брусчатке. Вскоре его клетчатое драповое пальто и стильная шляпа-котелок, которых в Питере не видели с двадцатых, пожалуй, годов, растворились в сырых сумерках. Аэроплан, в котором прилетел Крокодил Крокодилович, так и остался стоять перед Исаакиевским собором.

Верещагину ничего не оставалось делать, кроме как опечатать транспортное средство и самому удалиться восвояси.

Спустя час бледно-серый «руссобалт-3132» с шашечками на дверцах взвизгнул тормозами и замер у парадного подъезда отеля «Palace». Электрическая иллюминация самой шикарной питерской гостиницы была несколько приглушена внезапным снегопадом, обрушившимся на столицу накануне, дворники в белых фартуках в поте лица разгребали снег возле центрального входа. Подъехавший таксомотор не отвлекал их от работы до тех пор, пока водитель не открыл дверь пассажиру, и вот тогда-то широченные деревянные лопаты перестали скрести керамическую брусчатку, ибо пассажир был не только экстравагантно одет, но и физиономию имел необычную. Премерзкую, прямо скажем. Морда у пассажира была вместо физиономии, широкая вытянутая морда, и дворник Василий сказал вполголоса:

— Нильский крокодил.

— Скорее кайман. — Дворник Феофилакт оперся на лопату.

— Кайман? Нет. Именно нильский крокодил, это я как специалист по рептилиям тебе прямо заявляю. — Василий тяжело вздохнул и продолжил свою работу.

Крокодил расплатился с водителем, раскурил трубку и направился к дверям отеля. Поднявшись по длинной пологой лестнице и очутившись под огромным навесом, удерживаемым на весу тремя мраморными атлантами, он внезапно остановился, уставившись на двери. Внимание его привлекла надпись «No smoking», продублированная русским «Не курить». Крокодил с сожалением вынул трубку, тяжело вздохнул… и вытряхнул тлеющий табак прямо в пасть, на глазах у портье, который давно уже наблюдал за потенциальным клиентом через стекло.

Фокус был настолько обескураживающим, что и без того удивленный портье открыл рот.

Клиент же спрятал трубку в карман пальто и, едва фотоэлементы сработали, вошел в просторный, хорошо освещенный холл отеля.

— Добрый вечер! — Портье подобострастно улыбнулся, как это могут только официанты и служащие гостиниц. — Чем могу быть полезен?

— Номера для курящих есть? — не ответив на приветствие, осведомился крокодил. Говорил он совершенно без акцента, как будто всю жизнь прожил на Васильевском или, скажем, на Балтиморской.

— Вам с бассейном или просто с ванной? — портье был сама любезность.

— Бассейн? Зачем мне бассейн? — Клиент погрузился в себя, достал из кармана пальто трубку, засунул в пасть… снова вынул и продолжил: — Номер для курящих, бассейн мне не нужен.

— Люкс? Полулюкс?

— Номер в пентхаусе для курящих.

— О! Господин будет платить наличными или кредитной картой?

На стойку тяжело улегся желтый саквояж постояльца, клацнули серебристые замки, и перед глазами портье на мгновение вспыхнул пожар, которому в сердце потухнуть суждено было ой как не скоро. В саквояже сияли золотые монеты.

Получив электронный ключ от номера, постоялец совсем уже собрался уходить, как вдруг обернулся к портье и задал странный вопрос:

— У вас тут с людоедством как?

— Виноват? — Лоб служащего на мгновение исчез, оставив место лишь густым бровям и округлившимся глазам.

— Экий ты, братец, непонятливый, — пробормотал крокодил и прошел к лифту.

В последний момент портье вдруг показалось, что желтая кожа саквояжа… уж не человеческая ли?

Пожалуй, самое дикое изобретение человечества — это зверинцы. Вонь и грязь, царящие в этих увеселительных заведениях, удручают, но более всего выворачивает душу на изнанку то выражение страдания и унижения, которое читается в глазах запертых в клетках и вольерах тварей Божьих.

Тем не менее Иван Филаретович проводил в зверинце бульшую часть своего свободного времени. Подолгу стоял он у клеток с яркими тропическими птицами, разглядывая их шикарную окраску, изрядно потускневшую в неволе. От всех этих попугаев и прочих райских птиц веяло жаркими странами гораздо сильней, чем от книжек с бригантинами и прочими картинками. Книжки эти, что ему давали родители, Иван Филаретович давным-давно перечитал по несколько раз, как и те, что родители ему не давали.

— Ванька! — Окликнули Ивана Филаретовича, и он резко обернулся, потому что голос принадлежал другу его Шустеру.

Мишку Шапошникова звали все не иначе как Шустером, и проистекало сие, естественно, от его феноменальной расторопности. Классный наставник Ивана и Мишки Герман Геннадьевич Лопатин, с подачи которого Мишка и получил прозвище, не раз пенял мальчикам:

— Ну как же так можно, господа кадеты? Я ведь говорил, что товарищ ваш шустер, как Фигаро, но почему же вы его окрестили кратким прилагательным, а не севильским цирюльником?

Но Шустер ни в коей мере не был уязвлен, тем паче что пьесы Бомарше его пока не привлекали. Он действительно всюду поспевал одновременно, никогда не стоял на месте и за партой ерзал, как будто был наездником на родео, а скамья под ним — диким мустангом.

Шустер подбежал к Ивану и выпалил:

— Я на Невском только что крокодила видел. Живого!

Чем еще был замечателен Мишка — так это прямотой и искренностью. Никого и никогда Шустер за свои девять лет еще не надул. Поэтому Иван задал самый резонный из всех возможных вопросов:

— На поводке, что ли?

— Балда! Сам по себе, на задних лапах. Ростом с Майкла Джордана, а пасть… — Вытянув руки и скрючив пальцы, Мишка несколько раз изобразил клацающую пасть крокодила. — В пальто, штанах и котелке.

Тут уж Иван не поверил.

— Брешешь? — Пальцы его в перчатках нервно теребили золотистую пуговицу форменной шинели.

— Я? — оскорбился Шустер. — Я тебя хоть раз обманул?

— Ладно, не заводись. — Иван примирительно пихнул друга в плечо. — Ты бы мне тоже не поверил…

— Точно, — выдохнул Мишка. — Я ведь и себе сначала не поверил, когда увидел…

А дело было так: Мишка собрался на «Властелина колец», который только-только попал в российский прокат, начистил ботинки, надраил пряжку и пуговицы до золотого блеска, кокарду начистил, отутюжил самостоятельно брюки и выскочил на улицу. Но на троллейбусной остановке вдруг вспомнил, что оставил дома карманные деньги, и устремился назад. Пока поднимался на лифте, пока раздевался, пока то да се, прошло минут пятнадцать, и когда он наконец снова выскочил на улицу, то увидел, что на Невском произошло нечто странное: огромная толпа народу шествовала в сторону Зимнего, а центром притяжения зевак был респектабельного вида высоченный господин, вблизи оказавшийся самым что ни на есть настоящим крокодилом. В кино Шустер так и не попал.

— И еще трубку курил, — закончил он свой рассказ.

— Как в считалке, — улыбнулся Иван.

И они с Шустером хором продекламировали:

— Шел крокодил, трубку курил, трубка упала и написала: «Шишел-мышел, пернул — вышел!» — завершив малоприличный текст дружным хохотом.

— Пошли, посмотрим? — предложил Мишка.

Тут Иван чуток скис.

— Извини, Миш, я не пойду.

— Почему? — огорчился Шустер.

— А ты бы хотел, чтобы вокруг тебя толпа ходила и глазела, будто ты крокодил?

— Так ведь он крокодил и есть, — заметил Мишка.

— Ну если бы вокруг тебя крокодилы собрались и шагу ступить не давали?

Перспектива быть окруженным крокодилами подействовала на Шустера весьма своеобразно. Он заозирался и вынул из кармана игрушечный кольт, стреляющий пластиковыми шариками весьма болезненно даже с пятидесяти шагов.

— Я буду отбиваться, — на полном серьезе заявил он.

Иван весело рассмеялся. Озадаченное выражение на лице Мишки тут же переплавилось в задорную улыбку.

— Ладно, заболтался я с тобой. Побегу к метро, может, на следующий сеанс еще успею.

— Юрасик, — нормировщица Люська положила локотки на круп Возницкому и с легкой истомой посмотрела в глаза кентавру, — Рождество ведь, а?

Юран в кожаном фартуке поворошил в горне пылающий кокс и придвинул поближе к краю толстую железную болванку, светившуюся уже нестерпимо белым. Отложив кочергу в сторону, он оглянулся на Люську, но только она открыла рот, как хвост Юрана, заплетенный самой же Люськой в африканские косички-дрэды, игриво шлепнул ее по заду.

Нормировщица взвизгнула от неожиданности, Возницкий жизнерадостно расхохотался, схватил влюбленную Люську за талию и посадил себе на спину.

— Дурак, — надула губки Люська.

— Ага! — еще громче засмеялся Юран и стал напяливать на широченные ладони свои рабочие рукавицы. Те уже изрядно промаслились, кое-где были прожжены, но Возницкий никогда не менял рукавиц прежде, чем обожжется. Следы ожогов щедро украшали его руки. — Лючия, не отвлекай.

С этими словами он взял в руки клещи, выхватил из огня заготовку и прыгнул к молоту, возвышавшемуся в трех метрах от горна. Щелкнула кнопка пускателя, молот взвыл, и лоснящийся маслом поршень пришел в движение, показавшееся Люське весьма двусмысленным.

Юран положил заготовку на боек и левым передним копытом нажал на педаль молота.

Пока трехсоткилограммовый цилиндр ритмично лупил по раскаленному металлу, Люська с любовью смотрела, как Юран проворно поворачивает железку под удар то одним, то другим боком, время от времени проверяя размеры поковки штангеном. Левша.

Железяка постепенно оформилась в шестигранник, темно-красный, светящийся изнутри, похожий на таинственный артефакт из фантастических фильмов. Юран несколько раз прогнал его вдоль бойков и положил в песок, рассыпанный на полу, остывать.

Молот смолк, Люська сама спрыгнула с кентавра и пошла вон из кузницы, как будто обиделась. Возницкий догонять не стал — знал, гад, что просто так она не уйдет.

— Вот чего ты такая сволочь, Возницкий? — Люська развернулась и пошла в лобовую атаку. — Я ему намекаю, намекаю…

— А ты не намекай, ты прямо скажи. — Красная бородатая рожа Юрана осклабилась.

— Не могу, я девушка. — На глазах Люськи выступили слезы.

— Ой-ой, какие мы нежные! — Передразнил кузнец. — А я дедушка, мне через три года сороковник стукнет, я тебе в папы гожусь.

— Дурак, — всхлипнула Люська. — Сам только сказал — дедушка, а потом сразу — папа.

Она хотела еще что-то сказать, потом фыркнула и выбежала прочь, едва не сбив с ног конюха Ваську, входившего в кузню с уличного входа.

— Куда? — Васька в сердцах хлопнул себя по ляжкам. — Совсем сдурела! Там же мороз, а она в косынке…

— Кровь играет, — пожал плечами Юран. — Садись.

Васька уселся на колченогий стул возле здоровенного дубового чурбака, заменявшего сменщикам Юрана стол, и вынул из-за пазухи литру.

— С Рождеством.

— Варвар, — радостно вскричал Возницкий. — Варвар. Отмывай стаканы, доставай закусь, я сейчас…

Выглянув во двор, Юран заметил синий ватник Люськи, мелькнувший за углом основного корпуса, и это значило только одно — девка успокоилась и вернулась в цех. Возницкий вздохнул и подумал, что, может быть, действительно пора понять намек и провести Рождество… Ладно, в следующий раз.

— Ну, тебя только за смертью посылать. — У Васьки изо рта уже свешивалась квашеная капуста, чей тминно-укропный запах дополнял дух «Столыпинской особой», не Бог весть какой водки, но все же неплохой для конца рабочего дня на вредном производстве.

Через десять минут кузница наполнилась автослесарями, токарями и прочим работным людом, каждый со своей долей праздничного ужина на рабочем месте…

На вокзале, прежде чем сесть в электричку и отправиться домой к матушке, в Волхов, Юран по давней привычке зашел по делу в привокзальный сортир (туалеты в электричках не рассчитаны на кентавров), и у третьей кабинки от входа остолбенел.

На ней какой-то вандал размашистым почерком нацарапал: ««Зенит» — лохи, «Спартак» — чемпион!»

Так и не отлив, Юран вышел на перрон, постоял, разглядывая пестрый зимний люд, потом вошел в здание вокзала, подошел к таксофону и позвонил домой.

— Слушаю. — После четвертого гудка мама таки подняла трубку. Дома было шумно — наверняка приехали сестры с семьями, теперь недели две матушка будет нянькаться с внуками-подростками и зятьями-занудами. — Юра, это ты?

— Привет, мам! — Юран улыбнулся: мама чувствует, когда он улыбается, даже по телефону. — Мам, у меня заказ срочный, шабашка, на неделю в Питере задержусь.

— Роза с Ирой приехали, ты знаешь? Не опоздай.

— Целую, мам. Поздравь всех, скажи, что через неделю приеду.

— Привези ребятам чего-нибудь… игры какие-нибудь.

— Обязательно. Пока.

Повесил трубку. Потом вновь снял, набрал комбинацию из семи цифр, и, когда солидный мужской голос сообщил, что профессор Красс слушает, Юран бухнул:

— Сами вы лохи!

Через пять минут он скрылся в питерской подземке.

Пых. Пых. Плохой табак.

Крокодил одну за другой курил сигареты и папиросы всех марок, найденных им в табачных ларьках Питера, и листал приобретенную в магазине военной книги на углу Большой Конюшенной и Невского монографию «История российской монархии: от самодержавия до парламентаризма» некоего Дмитрия Волконогова.

Запах и вкус одной из папирос показался ему странноватым, но изысканным. Крокодил взглянул на коробку. На картонной крышке был изображен фрагмент географической карты, довольно топорно исполненный, и над картой название: «Беломор».

«Ага, конопля», — понял Крокодил, и странный запах вдруг обрел название — анаша. Известно, что в Российской империи наркобизнес не нашел благодатной почвы: все наркотики запрещены к массовому употреблению еще с восемнадцатого года, и единственный легкий конопляный наркотик с правом употребления не ранее чем с тридцати лет — анаша, которую мешают с легкими сортами табака и забивают в особым образом скрученные гильзы, в узкой среде именуемые косяками. И в районе Онежской губы расположена единственная фабрика по производству косяков. Как ни странно, уровень употребления данной марки в России невелик, производство ее процветает только за счет экспорта в Амстердам, где «Беломор» — качественная экзотика.

Все это мгновенно пронеслось в мозгу Крокодила, как справка из путеводителя. Он сгреб пачки всех прочих марок в наволочку и выбросил в мусоропровод, затем вернулся в спальню и продолжил чтение монографии о русских царях.

Ага, вот интересное:

Так, отсюда подробнее:

Ну да, ну да… Потом всё, конечно, объяснят именно религиозными мотивами, хотя это все для обывателя, жующего тележвачку. Тот, у кого есть мозги, наверняка поймет, что вера не значит ничего, когда речь идет о деньгах. И не имеет никакого значения, президент ты, мулла или сельский учитель, к какой конфессии себя относишь или вообще ни во что не веришь, деньги решат все за тебя. Пожалуй, это единственный Бог, в которого можно верить.

— Жил да был крокодил, он по улицам ходил, папиросы курил, по-турецки говорил. Крокодил, Крокодил Крокодилович, — декламировал Эдя Орехов, наседая на немцев, за которых играл Иван. Рыцари с трудом сдерживали натиск новгородских полков с флангов, хотя с предательского льда Чудского озера основные свои силы оттянуть уже удалось. Иван решил, что сможет свести игру вничью, как вдруг с тыла ударила русская конница.

— Как это так? — возмутился Ваня. — Откуда у тебя конница?

— Ты что, с Луны упал? — Орехов оторвался от своего компьютера. — Игру же в Новгороде писали, ты думаешь, что они позволили бы немцам победить? Смотри, как она называется — «Господин Великий Новгород, стратегическая игра, развивающая чувство патриотизма».

— Дурацкая игра! — Ваня встал из-за стола. — Это… шапкозакидательство какое-то!

— Ты чего? — Эдя удивился. — Наши ведь побеждают.

— Наши не могут побеждать только потому, что они наши. — Глаза Вани наполнились слезами. — Я читал, что в семнадцатом году большевики бы обязательно победили, если бы в одиннадцатом году получилось покушение на Столыпина.

— Так ведь не получилось! — Засмеялся Эдя.

— Ты, Орех, вообще… — Иван даже задохнулся. — Если бы у Богрова осечки не вышло, то… я не знаю… Это случайность! А случайные удачи, которые нам выдают за тщательно продуманные операции, расслабляют…

— Узнаю голос Филарета Ильича. — Покашливая, в детскую въехал на инвалидной коляске прадед Эди, Витольд Несторович. — Кхм, не помешал?

— Ну, деда, ты чего… — Орех вскочил с места и подвез прадеда к компьютерам. — Ваня просто расстраивается, что игра патриотическая…

Кашляющий смех оборвал Эдю.

— Внучек, а ты знаешь, почему есть игра «Суворов», а игр «Цусима» и «Битва при Калке» — нет?

— Потому что… Нечестно, деда. При Калке и у Цусимы противник имел численное превосходство.

— А Суворов утверждал, что воюют не числом, а умением, что и доказывал своим примером, — парировал прадед.

— Нет, деда, наши воюют умением…

— Ага, а враги — числом, — усмехнулся Иван.

Прадед Эди пристально посмотрел на Ваню.

— Вы, Иван Филаретович, можете впасть в сильнейшую ересь. Этак вы начнете думать, что русское оружие одерживало много славных викторий именно из-за стечения обстоятельств. В вас есть здоровый скепсис, взращенный вашим почтенным папенькой, однако он может вылиться в махровое западничество, что вредно так же, как и махровый ура-патриотизм моего правнука.

Отдышавшись немного, Витольд Несторович продолжил:

— Наши действительно не могут победить только потому, что они наши. Другое дело, что у нас нет иного выбора, кроме как играть за наших. И сердцем. — Кривой палец старика больно ткнул в грудь Эдю. — И головой. Голове Ивана тоже пришлось несладко. — А эту игру, Эдуард, выброси. Поиграйте-ка лучше в «Спартака» или в «Покорение Сибири»… кхм… Давайте так — я за Кучума, а вы за Ермака. Эдька, кыш из-за компутера, дед вас сейчас шерстить начнет.

Начался великий поход Ермака Тимофеевича на Сибирь. Мальчики играли сдержанно, и только время от времени, когда Кучуму удавалось побольнее ущипнуть Ермака, Эдя начинал бормотать про крокодила.

— Ты его тоже видел? — поинтересовался Ваня, не отрываясь от экрана.

— Спросишь тоже! — пропыхтел Орех. — Кто ж его не видел?

Баня, парикмахерская, косметический салон — и вот заросший мужик превратился в импозантного мужчину. На это у Юрана ушел целый день, но зато каков результат! Задние ноги сами по себе отплясывали что-то веселое. Возницкому явно нравились все эти внешние перемены. Хотелось еще приодеться и приобрести какую-нибудь экстравагантную сбрую, но это, как чувствовал Юран, еще впереди.

Итак, он стоял у Исаакия и наблюдал, как бригада таможенной службы пытается оттранспортировать Бог весть как оказавшийся перед собором аэроплан. На платформу для транспортировки легкового транспорта маленький летательный аппарат не вмещался, оставлять его под открытым небом тоже было нельзя…

— Да вы его на тросе отбуксируйте! — крикнул Юран.

— Умный какой… А управлять кто будет? — ехидно пробухтел старший чин.

— Вот уж здрасте! — удивился кузнец. — Как же так — у вас и управлять никто не может? Крути руль — и все дела.

— Вот сел бы и покрутил! — огрызнулся чин.

— Так я бы с радостью, да комплекция неподходящая.

— Вот и помалкивай в тряпочку.

Дело не задавалось. Рабочие уже переругались между собой, а мороз крепчал.

И тут на Юрана снизошло вдохновение.

— Что же вы, таможня! — расхохотался он. — Разверните его хвостом — да на платформу, в повороты, наверное, впишетесь. Только пропеллер демонтируйте, чтоб асфальт не скреб.

Очевидная простота решения поразила всех, и рабочие без всякого на то распоряжения принялись претворять в жизнь дерзкий план Возницкого. Грузовик с низкой платформой подъехал с другой стороны, лебедкой подтянули хвост на максимальную высоту, и весь фюзеляж, почти до самых крыльев, поместился над платформой. Парой тонких стропов фюзеляж зафиксировали, чтобы не слишком болтался и не оборвал трос на лебедке, и оказалось, что пропеллер и демонтировать не надо — он достаточно возвышался над землей.

— Смекалистый ты, братец, — крякнул старший чин. — Закуришь?

В руках у таможенника оказалась пачка «Примы».

— Балет уважаете? — Корявыми пальцами Юран извлек из пачки длинную тонкую сигарету с угольным фильтром.

— Внучка… кхм… учится, — покраснел чин, махнул рукой рабочим и крикнул: — Самойлов, вези на стоянку, оформи как транспортное средство с подтвержденной экстерриториальностью и дуй сдавать смену.

Едва грузовик уехал, чин вздохнул:

— Беда с этими иностранцами. То на Красную площадь им приземлиться вздумается, то у Исаакия, то еще где. А нам для них лично чиновника направлять надо, чтобы по закону все… Неприлично как-то. Мы же в Колизей на парашюте не приземляемся, когда отпуск в Италии провести хотим.

Для Юрана отпуск в Италии был чем-то запредельным, поэтому он сменил тему разговора:

— С Рождеством вас, дяденька.

— И тебя, Юра, и тебя, — закивал чин. — Пройдем-ка за угол.

Возницкий даже рот забыл раскрыть от изумления. Он-то думал, что за ним подъедет какой-нибудь служебный фургон, его повезут на Литейный, объяснят, введут в курс дела, но вот так, между делом… Тонкая работа, ничего не скажешь.

Они прошлись до перекрестка и по пригласительному жесту старшего таможенного чина вошли в пивную.

— Ты, Юра, слушай внимательно, потому что я тихо говорить буду и один раз, — пробубнил чин, сдувая с поданной кружки пива пену совершенно плебейским манером. — Через два часа у «Сайгона» начнется драка, твоя задача в нее ввязаться и, когда нагрянут фараоны, попасть в участок. Там тебя оформят и направят в следственный изолятор, как подозреваемого в ограблении продовольственной лавки. Там ты потребуешь встречи с жандармским чином, утверждая, что имеешь сведения о готовящемся террористическом акте. Жандарм выдернет тебя на Литейный, и тогда поговорим плотнее… А теперь допивай свое пиво и дуй в «Сайгон», чтобы не случайно там оказаться.

Георгий Ювенальевич Шепчук, лидер популярной питерской рок-н-ролльной команды «ДНК», никак не ожидал встретить в «Сайгоне» кентавра, тем паче в вызывающе пестрой майке с изображением дуэта московских нимфеток непристойного поведения.

— Попсовый прикид, — кивнув в сторону кентавра, зажигающего на танцполе, процедил Ювенальевич бармену, пока тот наливал ему кружечку «Невского».

Бармен пожал плечами: мол, я на работе, мне все равно, какой прикид у клиента.

А кентавр веселился вовсю. Он ржал, хлопал в ладоши, подпрыгивал на месте и громко подпевал: «Я буду вместо, вместо, вместо нее…»

Ювенальевичу было уже за сорок, и он спокойно переносил шумную безвкусицу: в конце концов не могут все любить рок, тем более — слушать. Поэтому он решил просто допить свое пиво и провести остаток вечера с сыном.

Все вокруг стало фоном к кружке пива, Шепчук уже и думать забыл о кентавре, и именно в этот момент звук удара вернул его в реальный мир. Ювенальевич поднял глаза и увидел растянувшегося на полу то ли узбека, то ли таджика, а над ним — лоснящуюся елеем физиономию юного черносотенца стриженного под горшок, с крестиком на голой груди, с накаченными мышцами.

— Аллах акбар? — спросил черносотенец у поверженного азиата.

Повисла нехорошая тишина.

— Чувачок! — окликнули качка сзади. — Покежь кулачок.

— Чего? — обернулся качок на голос.

Ювенальевичу не раз приходилось пластаться с черносотенцами во времена молодости — он сам был наполовину татарин, — однако сейчас он пожалел молодого подонка. От удара копытом в лоб, пусть даже медный, никому хорошо не бывает. Черносотенец упал навзничь, лоб украшал отпечаток подковы.

— На счастье, — сплюнул кентавр.

— Э, конь, пошли, выйдем? — Как оказалось, с павшим поборником «веры християнской» пришли еще человек десять.

— Легко! — Кентавр ослепительно улыбнулся, а проходя мимо Шепчука, вдруг обнял его и воскликнул: — Гоха, привет! Пошли подонков мочить?

Шепчук смутился. Но Юран избавил его от мильона терзаний и не стал уговаривать, а прошел к выходу.

Вслед кентавру лениво и как бы нехотя потянулись черносотенцы. Один из них на ходу достал из-за пазухи кистень.

— Вызывай легавку, быстро! — заорал бармену Ювенальевич. — Парни, кто смелый, айда за мной! — и сам бросился на выход.

За ним кинулись все, в чьих жилах текло хоть немного азиатской крови.

— Господи-ты-божья-твоя-воля, — психовал таможенный чин, расхаживая перед Юраном спустя пять часов в кабинете на Литейном. — Ну кто тебя просил драку начинать?

— Так не я же начал, — оправдывался Возницкий. — Я думал, так и задумано.

— «Так и задумано», — передразнил чин. — Я же сказал — через два часа, а не через полтора, и у «Сайгона», а не в нем.

— Но ведь все как надо получилось!

— Дубина! Сейчас эта рок-звезда будет по участкам звонить, выяснять где ты, что ты, можно ли тебя под залог выпустить…

Юран поник.

— Ладно, прикроем как-нибудь, — смягчился чин. — Только впредь даже дышать не смей без особого распоряжения.

Усевшись в кресло у камина, чин продолжил:

— Звать меня будешь Михаилом Юрьевичем, с этого дня я твой куратор. Задача твоя, Юра, простая и ответственная одновременно. Ты будешь исполнять роль Его Императорского Величества Николая Петровича. Сечешь, дурища, какую миссию выполнять будешь?

— Ага. Царем быть, что ли?

— Не быть, а слыть. Две большие разницы, как говорят в Одессе.

Возницкого как потенциального двойника императора завербовали давно, легко и просто. Семнадцать лет назад, в Бресте, капитан Девятого отделения Жандармского корпуса Колесников, случайно выглянув в окно, увидел, что во дворе комендатуры гуляет государь император. Сам того не желая, Дмитрий Борисович вытянулся было во фрунт, как вдруг до него дошло, что император физически не может находиться в Бресте, потому что он второй день как в Японии с официальным визитом. И только тогда у «императора» проявилось тело лошади, борода оказалась неухоженной и стрижка — солдатской.

Возницкого завербовали и законсервировали, потому что в Генеральном штабе посчитали, что кентавр не может быть основным двойником: император ведь о двух ногах, не о четырех. Все доводы Колесникова о харизме и о феноменальном сходстве не принимались в расчет, хотя при личном контакте все генералы и полковники только диву давались — как две капли воды.

Оставалось только удивляться, почему до сих пор никто из простых смертных не заметил сходства Юрана с августейшей особой. Скорей всего никто просто не ожидал, что царь может так вот запросто слоняться по городам и весям. Откуда ему взяться в провинции, да еще без свиты, без охраны?

Устроили Возницкого в Волхове, пожарным. Матушку Юран выписал к себе, когда обзавелся квартирой — жалованья законсервированному агенту платили много и справно, так что двухкомнатный коттедж он купил через два года (пожарные в Волхове тоже не бедствовали).

А потом Юран подался в кузнецы. Сначала в учениках полгода проходил, а позже по третьему разряду в ремонтные мастерские на путиловском машиностроительном в Питере устроился. Была у него комнатка в заводском общежитии, а на выходные он к маме приезжал.

Зачем он нужен Жандармскому корпусу, за что ему выплачивают жалованье, равное двум окладам кузнеца, Юран не думал. Был уверен, что потом отработает, если понадобится. Ежемесячно, за день до перечисления жалованья, Возницкий получал заказное письмо якобы из «Русских ведомостей», в многолетней лотерее которых он, как постоянный подписчик, участвовал. В пакете, кроме всевозможных бланков, купонов и рекламных буклетов, лежал маленький ярлычок с паролем месяца. Возницкий запоминал пароль, а ярлычок сжигал, как предписывала инструкция.

Нельзя сказать, что теперь Юран вел себя, простите за рифму, как баран. Он никогда не был глуп и сообразил, что если на роль государя императора приглашают кентавра, значит, что-то не так. Насколько Возницкий помнил, царь Николай Петрович не был наполовину конем — личность императора была цельная во всех отношениях. Так почему именно Юран?

После аудиенции с Михаилом Юрьевичем Юрана в карете «скорой помощи» перевезли в какой-то питерский глухой дворик, где его встретил молчаливый мужик в лохмотьях. Жестом он велел Юрану следовать за ним.

Войдя в подвал, наполненный таинственными звуками, они довольно долго двигались в полной темноте. После двух поворотов направо и одного налево Юран почувствовал, что под копытами уже не вода, а сухая брусчатка. Лязгнула дверь, щелкнул выключатель, и Возницкий, едва привыкнув к свету, увидел, что находится в небольшом помещении со сферическим потолком. Дверь, через которую они вошли сюда, была старой, окованной медными пластинами, позеленевшими от времени и влаги. Следующая дверь оказалась гладким круглым люком без замков и ручек.

Тяжелая плита отошла под напором изнутри, проводник кивком велел Юрану войти, что тот и сделал. По другую сторону люка его приветствовал Михаил Юрьевич.

— Добро пожаловать в Зимний.

Антикварная лавка на Бармалеевой улице называлась, естественно, «Бармалей», за прилавком стоял хамоватый верзила, одетый аляповато и смешно: в парчовую, расшитую бисером и жемчугом жилетку, в оранжевые атласные шаровары и остроносые шлепанцы на босу ногу. Голову продавца украшала алая турецкая феска. В волосатой груди искрился серебряный анк, недельная щетина стоила немалых денег цирюльнику, поддерживающему сие великолепие. Апогеем физиономии служили громаднейшие усы щеткой.

Крокодил вошел в лавку, попыхивая «Беломором», и осведомился:

— Как насчет халвы?

Детина в феске раскрыл пасть, усыпанную золотыми зубами, и спросил:

— Ты што, дарагой, читать нэ умэешь? Здесь антиквар прадают, а нэ шэрбэт.

Тотчас из служебного помещения раздался низкий женский голос:

— Ашот, в чем дело?

— Да какой-то кракадыл пришел, Гиви Зурабович, амлэт хочит.

Бамбуковые занавески за прилавком вдруг раздвинулись, и появился высокий толстый блондин в вельветовом костюме.

— Вы что-то хотели? — женским голосом спросил Гиви Зурабович.

— Я поинтересовался насчет халвы, — повторил Крокодил пароль.

— Вам ритуальной или на каждый день?

— Никогда не слышал о ритуальной, но с удовольствием бы узнал поподробнее, — и Крокодил проглотил тлеющий окурок.

— Прошу ко мне, — томно пропел Гиви Зурабович. — Ашотик, постарайся вести себя с покупателями повежливее.

Крокодил прошел в кабинет толстяка Гиви. Единственным предметом интерьера, заинтересовавшим Крокодила в тесном пространстве комнаты, заставленной коробками, футлярами и пакетами различных габаритов и степени наполненности, оказался засушенный крокодильчик, подвешенный к люстре.

— Не отвлекайтесь, уважаемый, он ненастоящий. — Гиви Зурабович уселся за столик, на котором в ворохе бумаг утопал ноутбук с большим экраном. Присаживайтесь.

Крокодил уселся на предложенный ему табурет с точеными деревянными ножками, и тот надсадно скрипнул.

— Итак, вас интересуют восточные услады, — еле заметно дрогнули в меру накрашенные ресницы хозяина лавки.

— Сласти, — поправил Крокодил. — Только сласти.

— Да, конечно, — как бы спохватился толстяк. — Сласти… Так вам ритуальные или на каждый день?

— Предпочитаю на каждый день, я ужасный сладкоежка. А ритуальные… это какие?

— Сейчас у меня нет литературы по данному вопросу, но если вам интересно, я покопаюсь во всемирной сети и что-нибудь вам подыщу.

— В таком случае, — Крокодил резко встал, — попрошу подготовить полный список и передать мне по этому адресу… — На стол Гиви Зурабовичу лег календарик с символикой отеля «Palace», в левом верхнем углу которого нацарапан был телефон пентхауса. На том они и расстались.

— Запомни: на люди показываешься только после гримера.

Михал-Юрич мерил гримерку строевым шагом от дверей до зеркала и продолжал долдонить одно и то же, Юран терпеливо сносил тяжелую операцию по превращению в государя императора Николая Третьего, гример Нурсултан Назарбаевич мучился, не зная, с какой стороны подступиться к кентавру.

— Вы бы, дяденька, стропила какие-нибудь мне за спину приладили, вам же неудобно… — посочувствовал Юран.

— Ничего, сынок, как-нибудь справлюсь. — подводочный карандаш для глаз замер у слезника и тут же начал свое движение обратно.

Грим ложился тонким слоем на лицо кентавра. Как бабу какую-то разрисовывают, ей-Богу, сокрушался про себя Юран. Ладно, мужики не видят.

— Рот не открываешь, появляешься исключительно на балконе, чтобы вся твоя конская суть не раскрылась. Возницкий, не спишь?

— С вами уснешь, как же! — огрызнулся Юран. Ему уже изрядно надоело исполнять обязанности царя.

— Злишься? — Михал-Юрич довольно потер руки. — Это хорошо, спортивная злость — она делу всегда полезна.

— Простите, а где сам государь император?

Шеф встал как вкопанный, пристально посмотрел Юрану в лицо и доверительно сообщил:

— Еще один подобный вопрос — и Алексеевский равелин распахнет свои гостеприимные двери.

— Да? — засомневался Юран, но спорить не стал.

— Пожалуй, все, — тяжело вздохнул Нурсултан.

Михал-Юрич разочарованно смотрел на Возницкого:

— С чего они взяли…

М-да, подумал Возницкий. Это кто угодно, только не царь. Никто не поверит, что я — Николай. Это просто балаган какой-то, маскарад.

— Ну не похож он на него, — оправдывался Назарбаевич. — Совсем не похож, тут уж никаким гримом не поможешь, на него даже маску надевать бесполезно.

Он в сердцах бросил полотенце в угол, снял халат и вышел вон.

— Ну, кузнец… — Сверкнув глазами, шеф бросился за гримером.

Будто я в чем виноват, обиделся Юран. Кто ему тогда объяснил, что его берут на такую сложную работу — косить под императора. Да скоро двадцать лет пройдет, как его завербовали, за это время царь элементарно мог измениться.

Из распахнутой двери доносились сдержанные уговоры шефа и яростное сопротивление гримера: «…нам очень нужно…» — «…да он же абсолютно не…» — «…господа из Девятого…» — «…а я не Господь Бог, а он не…»

Юран поднял полотенце и начал стирать с лица грим, просто так, на сухую. Потом подошел к умывальнику и жестко умылся. Утерся халатом, причесался, надел френч, приготовленный ему заботливым костюмером, и вышел в коридор.

— Господа, к чему весь этот спор, — вмешался он в разговор. — Я прекрасно понимаю, что доставляю вам массу хлопот, но, поверьте, я не со зла. Что такое?

Шеф с гримером побледнели, видно было, сколько усилий доставляло Михал-Юричу не отдать честь. Каблуки его все-таки предательски щелкнули. Назарбаевич открыл рот.

— Ваше… — вырвалось у него.

— Ну ты и фрукт, Возницкий! — Шеф вытер испарину с висков. — Этак же и удар получить можно.

Юран смущенно молчал. Он видел себя краем глаза в огромном зеркале справа, но это был не царь, это был он — Юрий Марян-Густавович. Что произошло, почему эти двое увидели не его, а монарха — оставалось непонятным.

На ужин подали шампанское.

Едва на улицах Питера зажглись фонари, в номере Крокодила негромко зазвонил телефон.

— Кто говорит? — поднял трубку Крокодил.

— Слон! — последовал грубый ответ. — Выходи давай. Белый «Фольксваген».

На улице его и вправду поджидал белый автофургон.

— Ты что, крокодил, что ли? — спросил сидевший за рулем небритый тип, похожий как две капли воды на продавца из «Бармалея», только без усов и акцента.

— Это позорно? — сверкнули в полумраке салона зубы.

— Да не, я думал — кликуха! — нервно хохотнул водитель. — Ну что, за халвой?

— Трогай, любезный, — разрешил Крокодил.

«Фольксваген» резко взял старт и помчался сначала по ярко освещенным цветными неоновыми рекламами улицам российской столицы, потом по окраинам, залитым светом обычных галогеновых фонарей, а затем вырвался за пределы города.

Километров через пятьдесят фургон нырнул влево, и спустя пять минут они оказались в дачном поселке, мимо которого промчались на максимально возможной скорости, и остановились только с противоположной стороны поселка, возле огромного сруба с мансардой и металлическим гаражом.

— Приехали! — бросил водитель и вышел.

Крокодил покинул салон, засунул лапы в карманы пальто и проследовал за водителем. Тот отпер калитку, и они прошли по, видимо, наспех расчищенной тропинке в дом.

В доме пахло дымом, так, будто кто-то забыл отодвинуть вьюшку печи. Еле слышно потрескивали дрова, в зале, куда водитель провел Крокодила темным коридором, сияла люстра и зеленовато-голубым пламенем догорали в камине поленья.

— Однако не шибко вы бережетесь, — ухмыльнулся Крокодил. — А если бы я оказался жандармом?

Гиви Зурабович, сидевший перед камином, закутавшись в плед, жеманно ответствовал:

— Не надо шутить с нами, уважаемый. Вы сами знаете, что вас проверили вдоль и поперек. Итак, что вас интересует?

— Что-нибудь скорострельное для ближнего боя, винтовка с оптическим прицелом для дальнего — и, пожалуй, все.

Гиви Зурабович удивился.

— Это что — масштабная террористическая акция? Расстрел питерских рабочих? Мне сказали, что вы одного оборудования на миллион золотом возьмете.

— Если вы хотите поиметь хоть какую-нибудь выгоду, в ваших интересах предоставить мне то, о чем я попросил. Там видно будет.

Крокодил резко упал на живот и ударил хвостом наотмашь. Подкравшийся сзади с топором детинушка нелепо всплеснул могучими руками, и прежде чем он грузно плюхнулся на пол, челюсти Крокодила сомкнулись на запястье правой руки.

Вопль боли и ужаса был громкостью не меньше ста децибел. Откушенная кисть, выпустившая топор, исчезла в желудке рептилии.

— Гиви Зурабович, — поцокал Крокодил, — вы меня разочаровываете. Этого урку я оставляю себе, а вы мне предоставляете снайперскую винтовку армейского образца, ТТ-автомат и боеприпасы. Потом я с вами свяжусь. Деньги на Московском вокзале, в камере хранения.

Толстяк велел заткнуть Никиту, который орал, глядя на обкушенную руку, и, когда его увели прочь, спросил:

— Ну допустим, все будет так, как вы просите… Никита-то вам зачем?

— Съем, — ответил Крокодил. — Чего добру пропадать?

В конце концов Ивану все уши прожужжали про этого крокодила: и каждый-то его видел, и каждому-то он улыбался… Как крокодилы могут улыбаться? Вообще-то они и на задних лапах ходить не могут, и папиросы курить… Иван Филаретович стал подозревать, что является объектом грандиозного розыгрыша.

Вот и папенька: вернулся со службы и уверяет всех домашних, будто в метро на Василеостровской встретился с чешуйчатым гадом нос к носу.

— Ты, папа, правду говоришь или так, прикалываешься? — с подозрением разглядывая родителя, спросил Иван.

— Дерзишь, Филаретыч.

— Но ведь так не бывает.

В это время Машенька, домработница, спустилась со второго этажа и сообщила, что по телевизору показывают крокодила, того самого…

— Шанс убедиться, — сказал папенька.

Однако сын не поторопился:

— Ты же сам говорил, что нельзя верить всему, что показывают по телевизору.

— Брысь! — шикнул отец, и Иван с хохотом умчался в гостиную.

На экране мелькали кадры из жизни столичного гостя. Сообщалось, что он из Арабских Эмиратов, работает проводником-инструктором по водному туризму, женат, имеет трех детей — Тото, Коко и Лёлё.

— Как же вы, житель жаркой Африки, оказались в холодной российской столице? — спросил репортер.

Попыхивая папиросой «Беломор», крокодил ответил:

— Это такая экзотика.

На этом репортаж закончился.

Иван Филаретович открыл рот. Он ожидал, что такому необычному гостю должны уделить не три-четыре минуты, а по крайней мере полчаса. Что он — так и слоняется по Питеру ради экзотики? Откуда в Питере экзотика?!

— Папа, а что крокодилы едят? — спустившись в гостиную, поинтересовался Иван.

— Здрасте, пожалуйста! — Папенька оторвался от газеты. — Тебе сколько лет, Филаретыч?

Иван покраснел, однако не сдался:

— Но ведь это ненормально, когда хищник разгуливает по улице. Он же может напасть на человека и съесть его.

Папенька отложил газету в сторону.

— Ваня, я тебе сейчас одну вещь скажу, только ты не пугайся. Теоретически любой человек может напасть на себе подобного и убить его: тростью, перочинным ножом, голыми руками. Мало того. Ежедневно на службе я сталкиваюсь с людьми, которых, кажется, легче убить, чем объяснить им элементарные вещи. Встречаются также подлецы, склочники, лентяи, которых тоже порой хочется пристрелить. Может, начнем запирать всех в клетки, начиная с меня?

Иван задумался.

— Что же теперь, и на улицу выйти нельзя?

— Почему? — удивился папенька.

— Ну… — помялся Иван. — На меня ведь могут напасть…

— А почему до сих пор никто не нападал?

Теперь Иван озадачился не на шутку. Почему люди не бросаются друг на друга, действительно? Ведь это и в самом деле легко: удар — и нет человека. Правда, посадить могут…

— Боятся наказания? — Он поднял глаза на папеньку.

— Приехали! — Тот, похоже, всерьез расстроился. — Ты, получается, ведешь себя цивилизованно потому лишь, что мама или я можем оставить тебя без сладкого или даже отшлепать? Хорош гусь! Я-то думал, что мы друзья…

— Но мне ведь и в голову не приходит бесчинствовать, — стал оправдываться Иван.

— Так почему это должно прийти в голову другим? — спросил папа. Филаретыч, все ведь очень просто. Если думать, что люди не нарушают закон только из-за боязни наказания, получается, что все преступники — очень смелые люди. А это не так — все они трусы и слабаки и при должном отпоре стараются уйти от прямого боя. Люди живут вместе, а жить друг с другом в постоянном страхе, что на тебя нападут и убьют, невозможно. Это неминуемый нервный срыв. Поэтому любое асоциальное поведение ставится вне закона, как угрожающее совместному проживанию людей. Человек постоянно несет груз ответственности. Как только он отказывается от ответственности и заявляет, что хочет свободы, — это первый сигнал, что тут что-то не то. Скорей всего такой субъект хочет жить за чужой счет. Жить среди людей и быть вне зоны ответственности невозможно, понимаешь? Почему ты ведешь себя подобающим образом?

— Я — ответственный? — широко распахнул глаза Иван.

— Вот именно! — торжественно объявил папенька. — А теперь идем ужинать.

— Запомни: ниже пояса тебя видеть не должны, — уже битый час долдонил шеф. — Вышел на террасу, принял парад, помахал рукой — и назад.

— Понял, не дурак. — Возницкий разглядывал себя в зеркалах, тщетно выискивая хотя бы одну общую черту с портретом государя императора. — Дурак бы понял, — добавил он шепотом.

— Разговорчики! — незлобиво прикрикнул Михал-Юрич.

Сегодня — день рождения императора. Большой парад состоится на Дворцовой, Преображенский и Семеновский гвардейские императорские полки строем пройдут вкруг Александровской колонны, а как стемнеет — начнется фейерверк.

Зимний уже стал для Юрана чем-то привычным. Он не жил, конечно, по расписанию Его Величества, трапезничал в своей комнате, по дворцу лишний раз не шлялся, дабы не портить паркет. Для этой надобности на копыта ему надевали толстые войлочные чехлы, однако подковы рвали плотную шерсть чуть ли не через час ходьбы, так что Возницкий сам ограничил передвижения по коридорам.

— Так, повтори, если такой понятливый: что делать в чрезвычайной ситуации?

Юран отчеканил по-солдатски, но с издевательской интонацией:

— В случае возникновения нештатной ситуации продолжать изображать из себя государя императора, в случае прямой угрозы для жизни — укрыться в безопасном месте. В случае ядреного, то есть ядерного взрыва замотаться в белую простынь…

Шеф раздавил ухмыляющегося кентавра взглядом и сказал:

— Ты, думаешь, шибко умный? Попал в тепличные условия, теперь еще и права качаешь?

— Виноват, господин полковник.

— Был бы ты у меня виноват! — Михал-Юрич сердито потер ладони, будто замерз. — Уволю к чертовой матери, без выходного пособия. Вот только закончится все…

— Что закончится?

— Не твоего ума дело!

— Нет, моего. Солдат должен понимать свой маневр, — ответил Возницкий. — Да не вращайте так глазами, выпадут. Что вы мне сейчас сделаете? Да ничего. Я хочу знать: что с императором?

Шеф не то чтобы опешил, но слегка растерялся. И, пока он не пришел в себя, Возницкий решил его дожать:

— Или мы решим эту проблему сейчас, или мы не решим ее никогда. Я отказываюсь с вами сотрудничать.

— Ты мне угрожаешь? — Михал-Юрич взял себя в руки. — Да я тебя сейчас прямо голыми руками уделаю.

Юран понял, что надерзил сверх всякой меры. И поэтому продолжил дерзить:

— Слабо тебе, старикашка.

Жандарм ударил, без замаха, отработанным движением, и, будь Юран человеком, ему бы несдобровать. Однако кентавр устроен немного иначе: Возницкий только ухнул и слегка коснулся плеча обидчика кулаком. Михал-Юрич с тяжелым вздохом опустился на пол.

— Без рукоприкладства! — Юран навис над своим куратором. — Я вам не быдло какое-то, я государь.

— Да какой ты… государь… ты на себя по… смотри. — Шеф с трудом дышал. — Я тебя под три… бунал…

— Спокойно, дяденька, спокойно, у нас еще спектакль сегодня. — Поджилки у Юрана от собственной наглости все-таки тряслись, но он понимал, что все уже слишком далеко зашло и теперь его со счетов скидывать поздно. — Что с императором?

— Пошел ты! — Михал-Юрич потер левую грудь… закрыл глаза…

Юран склонился над шефом. Тот не дышал.

Народу прибывало. Несмотря на жуткий мороз, люди шли к Зимнему, дабы засвидетельствовать почтение монарху. Крокодил никогда не понимал, как можно почитать то, что не приносит никакой пользы, поэтому с интересом вглядывался в лица, пытаясь отыскать в них хозяйское тавро. Лица попадались разные, было любопытство, ожидание праздника, но рабская покорность не встречалась. Люди искренне верили в то, что пришли на праздник.

Постояв на тротуаре Невского еще немного, Крокодил растворился в толпе.

Чердак, который он оборудовал под «пешку», отличался ухоженностью и даже некоторым шиком — какой-то чудак из жителей дома установил здесь телескоп, подле которого поставил кресло-качалку, столик со стаканами и фарфоровым чайничком. Видавшая виды настольная лампа исправно работала, стены были увешаны всевозможными таблицами, графиками, картами звездного неба и прочей астрономической дребеденью. Оптику, правда, хозяин унес с собой, да и не бывал здесь как минимум с лета, но это даже к лучшему видимо, зимой у него перерыв. А терраса, на которую выйдет император, чтобы принять парад в свою честь, прекрасно просматривалась и невооруженным глазом. С самого утра ее несколько раз чистили от снега, мелкой пылью сыплющегося в морозном воздухе.

Шум стих. Грянули первые такты гимна, на террасу вышел царь.

Сергей Мироныч Киров любил смотреть на звезды. В сороковом году, после полета Чкалова в космос, токарь Мироныч уже выработал вредность на Путиловском, вышел на на пенсию и стал посматривать вверх. Там ему открылась бездна, звезд полна.

Нынче ему исполнилось уже… дай Бог памяти… сто двадцать в две тыщи шестом стукнет, три века прожил, так, значит, сто семнадцать. Большую часть времени он проводил у телескопа, в переоборудованном под обсерваторию чердаке. Соседи поначалу косо поглядывали, но потом некоторые наблюдения пожилого астронома-любителя стали публиковаться в журнале «Наука и жизнь», о нем сняли документальный фильм, и вскоре чердак перешел в полное ведение Мироныча.

Последнее время ноги стали плохо слушаться хозяина, летом Киров вообще загремел в госпиталь, но ничего, оклемался. Сегодня вот почувствовал себя сносно, думал до площади сползать, парад посмотреть, но вовремя одумался: какой, перхоть старая, тебе парад, дома сиди.

Однако посмотреть его можно, и очень даже легко.

Мироныч оделся, прихватил с собой бинокль — телескоп настраивать долго, не стоит возиться, да и кто с гаубицей на куропатку ходит? Восьмидесятикратной цейсовской оптики будет вполне достаточно.

Минут десять он поднимался по лестнице. Торопиться смысла не было: парад — дело не быстрое, ноги и сердце доктор велел поберечь, однако и не оставлять без нагрузки, так что медленно, но верно старик поднялся до шестого этажа.

Некоторое время Мироныч разглядывал дверь обсерватории, не решаясь войти. На чердаке были посторонние. Добро б парад пришли посмотреть, а вдруг парочка?.. Конфузно будет. Тем более что изнутри доносились негромкие ритмичные хлопки. Что же делать?

Сергей Мироныч вздохнул и постучал.

Вот, блин, маскарад, только и успел подумать Юран, когда на плечи ему нацепили горностаевую мантию, а на голову водрузили корону. Чувствовал себя Возницкий последним дураком: что будет носить такое, не мог даже и помыслить, а тут раз — и царь!

— Возницкий, вам пора.

Шефа уже полчаса как увезли, разбирательство оставили на потом, за него остался жандарм в чине штабс-ротмистра. (Из кавалеристов особист, подумал Юран.) Держался он подчеркнуто официально, панибратства не допускал и понравился кузнецу гораздо меньше, чем покойный куратор. Он и сопровождал Юрана, когда тому пора было предстать перед народом.

Перед самой террасой штабс остановился и спросил:

— Металлические предметы в карманах есть: ключи, монеты, булавки, оружие?

— Откуда? — пожал плечами кентавр. — Гол как сокол. Еще императора изображаю… А, нет, вру — подковы.

Жандарм побледнел.

— Что такое? — смутился Юран.

— На террасе будет включен мощный электромагнит, любая железная вещь в радиусе трех метров прилипает к полу намертво, вместе с обладателем.

Кузнец вздохнул с облегчением:

— Фу, напугал! У меня нержавейки, легированная сталь, присадок столько, что никакой магнит не возьмет.

— Точно?

— Не будь я кузнец.

Офицер достал из кармана мобильник, набрал несколько цифр и, едва ему ответили, приказал:

— Готовность номер один! Объект пошел. По моей команде включаем поле.

Оторвавшись, он легонько подтолкнул кузнеца к дверям:

— Ну, с Богом.

На первых тактах гимна Возницкий со всей возможной в его положении грацией подошел к перилам, стараясь не наступить на мантию и не уронить корону, и только тогда вспомнил, что подковы держатся на обычных черных гвоздях. Но было поздно — ноги намертво приросли к ковровой дорожке.

Кузнец вздохнул и посмотрел вокруг. Такого количества народу он не видел даже на вокзале.

Народ тоже узрел царя, и по площади пронеслось троекратное «ура».

И Юран понял, что все рады его видеть. Несколько тысяч человек стоят на морозе и приветствуют его, простого кузнеца Возницкого… Ну, они, конечно, не знают, что он простой кузнец, но ведь радуются. Не чужой он, значит, свой. Даже слезы на глаза наворачиваются.

Возницкий сверкнул зубами и помахал рукой в ответ. Начался парад.

Едва Преображенский полк развернулся для торжественного марша с равнением на августейшую персону, Юран получил первую пулю. Он чувствовал, что целились ему прямо в лоб, чуть выше переносицы, точка, куда должна была вонзиться пуля, горела, будто ее вьетнамским бальзамом натерли. Однако электромагнитное поле изменило траекторию, поэтому пуля попала в круп.

Боли он почти не ощутил, разве что задние ноги вдруг резко начали слабеть. Юран крепко ухватился за перила и перенес тяжесть тела на передние, пытаясь высмотреть огневую точку.

Позади приоткрылась дверь.

— Живой? — услышал Возницкий взвинченный голос своего ротмистра.

— Пока да, — полуобернувшись, прошептал Юран. — Отключайте свое поле гребаное, вытаскивайте меня, а то я прилип.

Круп вспыхнул еще двумя кровавыми фонтанчиками. Жандарм витиевато выругался, но быстро взял себя в руки:

— Потерпи, кузнец, потерпи. Локализуем пешку — и выдернем тебя.

Юран повернулся обратно, лицом к народу, и, широко улыбнувшись, покивал подданным. Лоб зудел со страшной силой.

Как бы в ответ на его благосклонные улыбки и кивки невидимый снайпер начал лупить без остановок, и через несколько секунд вся спина превратилась в конский фарш. Продолжая улыбаться, ничего уже не видя перед собой, Возницкий процедил:

— Ах ты, гребаная тетя, как вы постарели.

— Юра, держись, — донеслись сквозь вату, Бог весть как заложившую уши, слова нового шефа, — нашли чердак, сейчас снимут стрелка.

— С тебя бутылка, начальник, — просипел расстреливаемый «император».

Про себя же Возницкий подумал: «Если этот гад успеет откорректировать огонь, мне калямба…»

Парад продолжался, но Юран его уже не видел.

После первого выстрела Крокодил не понял, что произошло: император на террасе лишь слегка поморщился, да и только. Выстрелив еще два раза, чешуйчатый решил, что или ствол с дефектом, или охрана императора успешно ему противодействует. Как — вопрос отдельный.

Для проверки этой мысли Крокодил задрал ствол выше и застрелил сидящего на Александровской колонне голубя. Птица взорвалась кровью и перьями. Похоже, что все-таки охрана знает свое дело.

Тем не менее он методично разрядил обойму в императора, целясь то выше, то ниже головы, то в сердце, то в живот, то в глаза. И вдруг понял, что монарх ранен, причем серьезно. Оставался один патрон, наверняка жандармы уже засекли пешку, в распоряжении Крокодила было не более минуты.

С последним выстрелом совпал деликатный стук в дверь. Крокодил развернулся к опасности вытянутой мордой, но услышал лишь старческий голос:

— Простите, я не помешаю?

В два прыжка гад преодолел расстояние от чердачного окна до двери и оказался нос к носу со стариком, белым, как соль.

— Отнюдь, — галантно раскланялся Крокодил и ткнул человека в солнечное сплетение.

Старик разом обмяк и начал заваливаться вбок. Чешуйчатый подхватил тело и легко отнес к окну. Усадил в кресло, положил на колени старцу винтовку и покинул чердак.

Крокодил вышел через черный ход и быстрым шагом направился прочь. Дойдя до первого канализационного люка, он не долго думая нырнул туда.

Опергруппе достался лишь звяк чугунной крышки.

— Так в чем же смысл конституционной монархии, у кого какие предположения? — Генрих Геннадьевич лукаво осмотрел класс.

Рука Ореха унеслась вверх так, словно ее заполнили гелием.

— Ну, прошу, Эдуард, — разрешил Лопатин.

— Я считаю, — пылко начал Эдя, — что конституционная монархия — одна из самых совершенных систем управления государством. Примером тому служат Англия, Испания, Португалия и ряд других европейских…

— Извините, голубчик, что прерываю, — поднял руку наставник. — Я, наверное, не совсем удачно сформулировал вопрос. Исправляю свою ошибку. Как вы думаете, господа кадеты, почему после долгих дебатов Дума наша пришла к решению о сохранении монархии, а президентская республика так и осталась одним из многих прожектов? Эдуард, даю вам время для формулировки следующего ответа.

Сел Орех с явным облегчением — сразу бы он на такой вопрос не ответил.

В наступившей тишине отчетливо слышалось тиканье наручных часов Шустера, Вовка Лапин скреб затылок, точно хотел ускорить этим мыслительный процесс. Класс учился думать.

Иван нерешительно поднял руку.

— Иван, ваше предположение.

На секунду задержав дыхание, Ваня встал из-за парты.

— Я думаю, — сказал он, — монарх — это барометр государства.

— Вот как? — Лопатин наморщил лоб. — Поясните, будьте добры.

— Страна без монарха существовать может, а царь без государства — нет. Покуда у нас есть царь — у нас есть государство.

Все засмеялись. Ваня густо покраснел, но сдаваться не собирался.

— Можно? — спросил он наставника.

Генрих Геннадьевич кивнул, и в классе вновь стало тихо.

— Раньше цари воспитывались специально для того, чтобы управлять государством. Сейчас они ничего не решают, но они и помыслить не могут себя без своего отечества, потому что без него они не будут монархами. Если бы у нас отменили монархию и ввели народовластие, начался бы хаос, потому что большая часть россиян уповала на царя, его в любом случае пришлось бы вернуть. А конституционная монархия позволяла от имени государя и с его благословения проводить необходимые реформы.

— Иными словами, — Лопатин выпрямился за кафедрой, — государь является гарантом законной власти таким же образом, как и президент — в президентской республике. Как бы вам это ни казалось смешным, господа кадеты, но Иван Васильчиков оказался совершенно прав в своем понимании конституционной монархии, за что и удостаивается высочайшей аудиенции. Все согласны?

Согласны были все, а Шустер показал большой палец.

— Ну-с, ваше величество, как мы себя чувствуем? — Галя улыбнулась самой ослепительной своей улыбкой.

— Хватит меня величеством обзывать, — прошипел Возницкий. — Делайте уже, что там делать надо, и валите отсюда.

— Не надо грубить! — Галя как будто и не обиделась, все так же щебетала канарейкой. — У меня для вас новость. Думаю, что хорошая.

…Галине прежде не приходилось иметь дела с кентаврами, хотя за свою восьмилетнюю практику она уже многое повидала. Будь он полностью лошадью тогда понятно: пристрелить, чтоб не мучился. Но ведь он наполовину мужик, здоровенный, с пивным брюхом, с бицепсами, как конская ляжка… Такого жалко.

И она принялась лечить.

Принялась-то принялась, да только больше ее интересовал не процесс лечения, а та странная комбинация генов, что позволила появиться на свет кентавру. У человека и животного потомства быть не может противоестественно это. И противно, если признаться. Этот вопрос необходимо было как следует изучить.

Пока Галя обрабатывала Юрану раны, пока поила его бульонами и расспрашивала, а не женат ли, а кто родители, а сколько сестер, а племянники-то большие ли, а где живут, а кем сам работает, а много ли получает, а не тяжело ли, — в институте генетики имени Вавилова ее однокашник Муханов по прозвищу Цокотуха изучал генетический код кентавра Возницкого. Вообще-то дело это трудоемкое — изучение генотипа неизвестного науке существа, но оказалось, что гены у Юрана самые что ни на есть человеческие, ничего лошадиного, а отцовский гаплоидный набор хромосом даже что-то напоминает…

Цокотуха залез в институтскую базу данных и покрылся холодным потом, когда узрел, что эта цепочка аминокислот звено к звену повторяет цепочки ДНК дома Романовых.

Именно об этом Галя и поведала Юрану.

Разумеется, шепотом.

— Я — царь? — округлил глаза кентавр.

Галя смутилась.

— М-м… не совсем, — призналась она. — Вы являетесь потомком русских царей, хотя вас никто не короновал.

— Но я тут совершенно законно?

— Не знаю… — совсем уж растерялась Галина.

Юран лихорадочно начал соображать.

— Так… Я — потомок царей. Я похож на нынешнего царя, меня все за него принимают. Я, выходит, его брат-близнец?

Тут Галя совершенно потеряла контроль над ситуацией.

— Комарик! — заорал Возницкий. — Комарик, мать твою так-растак, где тебя носит?

Штабс-ротмистр Комарик, руководивший операцией прикрытия и по совместительству курировавший теперь кузнеца вместо скоропостижно скончавшегося Михаила Юрьевича Волочкова, чувствовал себя не то чтобы совсем виноватым — на войне все-таки как на войне, — но немного в долгу у Юрана, поэтому прощал ему его плебейские замашки, списывая их на ранение. Не подвел-таки кентавр, на честном слове простоял и проулыбался на террасе весь парад и даже нашел в себе силы самому уйти.

Снайпера, правда, не успели схватить, тот вместо себя какого-то дедушку оставил, инсценировав наспех, будто это старикан стрелял. Но ничего, найдут.

Комарик вошел в лазарет, под который оборудовали бильярдную.

— Ну что опять? — устало посмотрел он на опекаемого.

— Я должен там оказаться. — Крокодил выпустил в воздух колечко дыма. Хоть штурмом берите Зимний — мне нужно быть на этом приеме.

Гиви Зурабович пробормотал под нос что-то вроде «теща, вертись, как хочешь, но завтра похороны», потом вырвал из лап рептилии газету и вышел.

Вскоре до Крокодила стали доноситься обрывки разговора. Гиви постоянно повторял слова «кацо», «отец родной», «брат родной», клялся в дружбе, но о деле не проронил ни слова.

Устав вслушиваться, гад погрузился в свои мысли.

Четыре дня назад, вынырнув в Фонтанке возле памятника Чижику-Пыжику, изобразив из себя алкоголика, решившего выпить с персонажем знаменитой песенки, Крокодил выполз на набережную и окольными путями добрался до антикварной лавки на Бармалеевой. Одежду Крокодила отправили в химчистку, и через три часа он уже вернулся в «Palace».

Гад был вне себя от злости. Его перехитрили. Ждали покушения в жандармерии или нет, он не знал, да это и неважно. Вопрос был в том, что заказ необходимо выполнить: сто миллионов золотом — с такими суммами не шутят.

Сегодня во всех столичных газетах сообщалось, что двадцать шестого января состоится ежегодная аудиенция в Царском Селе, которой удостаиваются видные деятели науки и культуры, а также общественные деятели, гости страны и учащиеся Пажеского и кадетских корпусов, чем-либо отличившиеся в ходе обучения.

Крайне раздраженный, вернулся Гиви Зурабович.

— Можете вы мне объяснить, что вам понадобилось на этой аудиенции?

— А то вы не знаете? — усмехнулся гад.

— Я-то знаю, — ядовито улыбнулся толстяк, — но не думаю, что мой ответ понравится распорядителю.

Крокодил попыхтел трубкой, потом улыбнулся и сказал:

— Автограф.

— Вы идиот.

— Съем.

Гиви Зурабович закатил глаза и опять удалился.

Вновь послышались «кацо» и «отец родной», и Крокодилу пришло в голову, что в Российской империи родственный признак настолько важен, что совершенно чужие друг другу члены общества будут присваивать какую угодно степень родства, лишь бы добиться желаемого результата.

— Вы идиот! — Гиви Зурабович неожиданно возник перед самым носом Крокодила. — У вас мозги, очевидно, заледенели на русском морозе.

— Что вы орете, как баба? У вас ничего не получилось?

— Нет. И ни у кого не получится, потому что это объект, охраняемый лучше Государственной думы.

— Ваша дума, — Крокодил зевнул, — волнует меня меньше всего. Так, насколько я понял, меня не пустят, как гостя страны?

Гиви Зурабович мстительно улыбнулся:

— Вы поняли правильно. Да даже если бы и пустили, как бы вы пронесли туда оружие? Там детекторов взрывчатки и металла больше, чем в Пулковском международном аэропорту. Вас в Царское Село даже с пилкой для ногтей никто не пустит.

— А меня могут подарить?

— Что?

Крокодил выпустил столб дыма:

— Я спрашиваю, могут ли меня царю-батюшке подарить?

Шепчук просто сбился с ног, разыскивая отважного кентавра.

Когда на драку возле «Сайгона» понаехало полиции, Шепчука не тронули все хорошо знали жизненную позицию рок-звезды. Но всех прочих участников побоища замели в кутузку, не обращая внимания на заступничество Ювенальевича. Георгий не угомонился и стал напрашиваться в участок в качестве свидетеля, но ему сказали, что сейчас все равно некому разбираться. А вот завтра утром — пожалуйста, милости просим…

Наутро никаких милостей ждать уже не пришлось — всех выпустили, оштрафовав, а на вопрос Шепчука об исчезнувшем герое ответили, что никакого кентавра не было.

Ювенальевич бросился в «Сайгон», надеясь отыскать кого-нибудь из ветеранов вчерашней битвы, но с утра кафе пустовало, вчерашний бармен сменился, и ни одного очевидца Шепчук не встретил.

Тогда он нанял частного сыщика. Сыщик мгновенно развернул бурную деятельность, и уже к вечеру девятого числа предоставил первую информацию: кентавр действительно был, его действительно забрали в кутузку, но из участка вместе с прочими драчунами он не вышел. Еще сыщик сказал, что кентавра, судя по агентурным данным, довольно часто можно было встретить в районе Санкт-Петербурга-Главного, а также возле проходной Путиловского машиностроительного.

Буквально на следующий день Шепчука разбудил телефонный звонок. Говорил сыщик. Он отказался вести дело, мотивируя отказ внезапно возникшими проблемами личного характера, и собирался вернуть задаток. Георгий спросил, не передаст ли сыщик дело какому-нибудь своему коллеге, на что тот ответил:

— Думаю, никто не сможет вам помочь. И сдается мне, вам тоже вскоре придется забыть об этом деле.

Интересно девки пляшут, подумал Ювенальевич, почему это — забыть?

И направился на вокзал.

Георгий убил целый день, но поговорил почти со всеми работниками вокзала и выяснил, что кентавр еженедельно по субботам отправлялся куда-то на тихвинской электричке. В кассах пригородных маршрутов ему сообщили, что кентавр брал билеты до Волхова.

Потом у Шепчука было два концерта в Москве и один — в Семипалатинске, так что вернулся он в Питер только пятнадцатого.

Чувствуя себя гением частного сыска, утром следующего дня едва отоспавшийся после дороги Ювенальевич посетил управление Путиловского машиностроительного завода, где ему любезно сообщили, что кентавр — это кузнец из ремонтно-механического цеха, но сейчас он в отпуске.

Узнав адрес Возницкого в Волхове, Шепчук устремился туда и уже вечером стоял на пороге небольшого коттеджа в пригороде.

Роза так разнервничалась, что принесла маме валерьянки, но выпила ее сама, потому что мама закусила удила и приготовилась действовать. Мама в действии, конечно, не цунами, но бюрократическая машина начинала содрогаться, когда Идея Петровна выходила на тропу войны. Ирина, младшая сестра, была ей под стать, а вот Роза как-то стеснялась обивать пороги и строчить жалобы.

И все из-за Юрки. Запропастился в этой столице — и носа не кажет, хотя должен был вернуться еще позавчера. Вчера-то мама еще терпела. Но сегодня…

— Роза, Ира! — Мама пристально посмотрела на дочерей. — Я отправляюсь в Петербург.

— Мама, ну ты что?.. — психанула Ирина. — Маленький он, что ли?

— Не маленький, конечно, — легко согласилась Идея Петровна. — Я и не говорила, что я нянчиться еду. У меня сын пропал в многомиллионном городе, всякое случиться могло: под трамвай попал, например, загремел в больницу без документов, память отшибло, имею я право побеспокоиться о собственном сыне?

— А мы? — не унималась Ирина. — Розка послезавтра уезжает, я — через три дня, нам-то что делать? Юрка безалаберный, а ты вся дрожишь.

Идея Петровна нахмурилась:

— Ира, ты как с матерью разговариваешь?

— Мам, ну где ты там жить будешь? — жалобно заскулила Роза. — Это же столица, там за один день человека не найдешь.

— Человека — может быть, — мама гордо тряхнула слегка серебрящейся прической, — а вот Юру — легко.

Чего уж тут спорить, сестры в школе любили прихвастнуть, что их младший братик — конек. Примета, действительно, та еще.

— А жить, — добавила довольная Идея Петровна, — а жить я буду…

Она тут же уткнулась в истрепанную записную книжку.

— Квартира инженера Васильчикова, — ответили ей, когда через пару минут Идея Петровна набрала нужный телефон.

— Здравствуйте, — сказала она. — Будьте добры, Филарет Ильич дома? Алло, Филарет Ильич…

Едва закончив разговор, Идея Петровна начала собираться.

В самый разгар сборов в дверь позвонили. Открывать пошла Роза.

На пороге стоял приятный мужчина в очках, с аккуратной бородкой, удивительно похожий на какого-то артиста.

— Добрый вечер, — поздоровался он слегка хрипловатым голосом. — Юра Возницкий здесь живет?

Роза состроила скорбное лицо и сказала:

— Проходите.

— О господи, Дашенька, ну разве я могу ей отказать? — Инженер Васильчиков метался по спальне, как раненый тигр. — Она мне как-никак родственница.

— Бывшая жена твоего двоюродного дяди, — напомнила Дарья Михайловна, дражайшая супруга инженера.

— Да, бывшая! — вспылил Филарет Ильич. — Однако она является матерью моих… ммэ… троюродных сестер и брата.

— Что ты говоришь? — удивилась супруга. — А ты их хоть раз видел?

— Нет, я даже дядю двоюродного ни разу не видел, только на фотографиях, — ответил инженер. — Тем не менее родства это не умаляет. Кроме всего, у нее критическая ситуация: пропал ее сын.

— Твой троюродный брат?

— Да. И не надо ерничать! Как я сказал — так и будет.

Дарья Михайловна и бровью не повела.

— Я не слышу? — Филарет Ильич навис над супругой.

— О да, мой господин, — улыбнулась Дарья и впилась в его губы страстным поцелуем.

Куда деваться — все мужчины тают, когда жены поступают вот так…

Уже потом, в темноте, она вновь попыталась надавить на мужа:

— Филя, пойми, явится женщина, которую ты никогда не видел. А если это воровка? Или тут замешан промышленный шпионаж?

— Не говори глупостей, Даша, — благодушно ответствовал Филарет Ильич. Ты прекрасно знаешь, что дома у меня нет ни одного ценного документа.

— А где мы ее разместим?

— Даша, ты опять? Шесть комнат, неужели не найдем?

— Все-все-все, — покорно согласилась Даша. — Но ты будешь должен.

Васильчиков что-то пробормотал и уснул.

Дарья Михайловна прижалась к широкой спине мужа и вскоре тоже мирно спала.

А Девятому жандармскому отделению было не до сна. Они буквально оккупировали институт генетики, не отпускали домой ведущих специалистов, и те самые результаты, о которых говорила лечащий врач Юрана Галя Бакунина, подтвердились

Это могло значить только одно: Романовы живы.

— Да Господи ты Боже мой, чего вы от меня хотите-то? — взмолился поднятый с постели премьер-министр. — Ну живы Романовы, и что теперь?

— Мы не можем посадить на трон кентавра, — ответил шеф Девятого отделения.

— Не сажайте — от этого ничего не изменится.

— Да как вы не понимаете? Есть возможность все сделать легально — на троне сидит настоящий Романов, никаких спектаклей и инсценировок, никаких двойников и, наконец, никакой секретности.

— Это вы мне говорите, Максим Максимыч? — усмехнулся премьер. — Под себя копаете?

— Простите меня, Борис Абрамыч. — Жандарм резко встал с кресла и вышел из-за стола.

Премьер поднял глаза. Шеф продолжил:

— Вы глупости говорите. Да, мистификация была потрясающая, но она затянулась и скоро перестанет срабатывать. Вы сами слышали, какие в Думе ходят настроения — долой, мол, монархию, даешь президентскую республику. Государь, мол, только и делает, что путешествует, организует балы и парады в свою честь за счет государственной, а не государевой казны. Вы перестанете быть первым человеком.

Борис Абрамович нахмурился.

— Пожалуй, что так. Но что вы хотите от меня?

— Мы отыщем всех родственников Возницкого, у кого-нибудь из них наверняка тоже найдется геном Романовых, и посадим на трон…

— Вот так легко, да? А как объяснить восшествие на трон какого-то там Васи Пупкина всему миру, но самое главное — всей стране? И какие полномочия лягут на плечи будущего царя? Без политического опыта, без знаний…

— Полномочия, я думаю, те же, что записаны в конституции, — ответил Максим Максимыч. — А вот объяснить… Думаю, необходимо рассказать все, как было.

— И кто же возьмет на себя смелость поведать об этом?

— Вы, — сказал жандарм. — Больше некому.

Юран не спал. Он думал, что вокруг творится какая-то мышиная возня, только вот мыши какие-то… величиной со слона. Почти десять дней во дворце — об императоре ни слуху, ни духу, как будто и не было его никогда.

Раны ныли, но, слава Богу, все пули попали в мягкие ткани, жизненно важных центров не задев. Заживет до свадьбы.

Вспомнилась Лючия, в смысле — Люська. Вспомнилась и Галя, тоже, между прочим, симпатичная.

Вспомнилась мама. Маме он обещал появиться четырнадцатого, а сегодня уже шестнадцатое.

Не забыть бы ей позвонить завтра…

Шепчук сидел за столом, будто лом проглотил. Также скованно вела себя и Дарья Михайловна Васильчикова, хозяйка квартиры, и только ее муж Филарет с Идеей Петровной оживленно болтали.

Вчера Георгий вместе с Розой и Ирой уговорили Идею Петровну не ехать в Питер на ночь глядя, а отложить поездку на утро. Та согласилась, как ни странно, с условием, что Шепчук переночует у них. О, женское коварство! Если бы знал Ювенальевич — ни за что бы не остался на ночь, нашел бы постоялый двор: ровно в пять утра мама Юры подняла на ноги весь дом и сказала, что пора ехать. Пока умылись, пока позавтракали, пока то да се — прошел час, за ночь дорога сильно обледенела, так что по прямой дороге добрались до Питера к восьми утра и к девяти добрались до Васильчиковых.

— Чаю? — Дарья Михайловна посмотрела на Шепчука.

— Лучше водки. — Ювенальевич был явно не в духе и жалел уже, что связался с Юриной мамой.

— С утра? — Госпожа Васильчикова округлила глаза.

— Что вы, это шутка! — замахал руками Георгий. — Я ведь за рулем.

Тут дверь в комнату распахнулась и на пороге возник Ваня. У кадетов на сегодня назначено было первенство по плаванию, в бассейн нужно было прийти к полудню, так что Иван позволил себе поваляться в постели подольше. Но едва он услышал, что кто-то с утра пришел, как поспешил встать и привести себя в порядок. Так что теперь он предстал перед гостями свежим и бодрым.

— Доброе утро, — поздоровался он.

Мужчина в очках и с бородой, казалось, где-то попадался Ивану на глаза, а вот полная пожилая женщина — Иван про себя назвал ее бабушкой — была совсем незнакомой.

— Доброе, — хором ответили взрослые.

— Это сынок ваш? — спросила бабушка у папы. — Как звать?

— Иваном. — Папа опередил маму, которая только-только собралась ответить. — Филаретыч, познакомься — это наша родственница, Идея Петровна. А это, — он обернулся в сторону полузнакомого дяденьки, — Георгий Ювенальевич Шепчук.

— Да? — Иван задохнулся. — Я вас узнал, вы про осень поете.

Шепчук не знал, куда деваться. Он по профессии был педагогом и даже некоторое время преподавал рисование в татарской деревне под Уфой, но с тех пор напрочь забыл, как общаться с незнакомыми детьми.

— Ой, что ж это я! — встрепенулась вдруг Идея Петровна. — Я фотоальбом с собой принесла, показать всех-то…

Ювенальевич готов был наброситься на бабку и задушить ее. Какого лешего он вообще поперся в этот Волхов, ведь мог просто позвонить.

Тем не менее все пересели на диван, Идея Петровна раскрыла на своих коленях потрепанный семейный альбом и начала представлять всех, начиная с двоюродного дяди Филарета Ильича — Марян-Густава Возницкого.

Шок ожидал всех на десятой странице альбома.

С фотографии улыбался щербатым ртом не кто иной, как Ваня Васильчиков.

— Мамочки, — простонала Дарья Михайловна.

— Господи, Божья твоя воля, — перекрестилась Идея Петровна.

Шепчук присвистнул. Филарет Ильич потер виски.

— А почему я без зубов? — немного обиженно спросил Ваня.

От дарения императору живого крокодила пришлось отказаться: откуда неучтенный крокодил в Питере? Кто его ввез? А лицензия где? Проверят обязательно.

Вторым затруднением являлась охрана. Вносить живого крокодила в приемный зал было бы небезопасно и трудоемко, эффект не оправдывал затраты.

Ну и, в-третьих, зачем государю живой крокодил? На цепь он его посадит, что ли?

— А чучело крокодила? — предложил чешуйчатый, разглядывая висящий на люстре муляж крокодильчика.

— Вы предлагаете вас выпотрошить и начинить тротилом? — усмехнулся Гиви Зурабович.

Крокодил пристально посмотрел ему в глаза:

— Послушайте, Муурики, почему вам доставляет такое удовольствие третировать меня?

Гиви Зурабович не смутился, хотя ничего не выражающий взгляд гада многих вводил в состояние ступора.

— А вы мне не нравитесь, — ответил он. — Особенно после того, как вы съели Никиту, а потом облажались.

— Во-первых, в истории с Никитой не я напал на него с топором, а он на меня. И во-вторых, я вам деньги плачу. Какая вам разница, удалась акция или нет? Вы не заказчик и даже не координатор — вы обеспечиваете акцию.

— Вот и не требуйте от меня больше, чем просто обеспечения. Что вы там насчет чучела говорили?

Крокодил вновь посмотрел на муляж.

— Мы подарим меня в качестве чучела. Я как следует высохну, устрою себе разгрузочную недельку, в тренажерный похожу — глядишь, скину килограммов пятьдесят.

— Вы все равно очень тяжелый.

— Мы объясним это тем, что внутри — металлический каркас.

— Да? — скептически поморщился Гиви Зурабович. — Черт с вами, звоню в посольство, авось, возьмут подарочек.

— Мне не надо авось, — поправил гад, — мне нужна стопроцентная гарантия.

— Я вам не страховая компания. Делаю, что могу.

Чертов финн, думал Крокодил, кто мне тебя сосватал?

Через пятнадцать минут Гиви Зурабович вернулся.

— Удивительно, но они согласились. Как раз, говорят, вовремя позвонили, сбились с ног, не знают, что русскому царю подарить. Двадцатого пришлют транспорт.

— Прекрасно! — Крокодил достал из жилетки трубку, забил в нее потуже несколько беломорин и начал пыхтеть. — Сегодня же надо заказать ящик длиной три метра.

— Куда такой длинный? — начал ворчать вечно недовольный Муурики.

— Это минимум, надо бы шесть… А хвост придется сложить. — Гад осклабился и добавил: — Вдвое.

Гиви Зурабович неодобрительно поцокал и вновь отправился звонить.

Фужеры еще раз звякнули, на этот раз — только два, потому что Галя уже без памяти лежала в кресле.

— Комарик, не юли! — Палец Юрана мельтешил перед носом штабс-ротмистра. — Куда царя подевали?

Витя Комарик находился уже в том состоянии опьянения, когда все кругом были такими милыми и приятными людьми, что не имело уже никакого значения, сколько у них ног и имеется ли у них хвост. Однако служба была превыше всего.

— Юран, дорогой ты мой человек! — Он ухватил кентавра за шею. — Пойми я тебя уважаю и ценю, героизм твой трудно переоценить, но не имею я права говорить тебе, где он. Это гос… пос… черт. Секрет, понимаешь?

— Я все монимаю. — Юран выпил уже три бутылки, поэтому язык у него заплетался не меньше, чем у Комарика. — Я только одного монять не могу: царь где?

Ротмистр зарыдал.

— Не плачь, Комарик, — спохватился Возницкий. — На-ка, выпей еще…

Попойка началась неожиданно. Сначала Юран доложил Комарику, что его скорей всего начнет искать мама, поскольку он обещал вернуться не позднее, чем через неделю после Рождества. Ротмистр рассвирепел и потребовал отчета: почему так поздно доложил? Юран тоже за словом в карман не полез и сказал, что понятия не имел, зачем его используют, а если бы знал, что в него стрелять будут, то еще бабушка надвое сказала, согласился бы он или нет.

Слово за слово, молодые люди чуть не разодрались. В конце концов Комарик ушел, чтобы отдать необходимые распоряжения по данному вопросу. И вдруг оказалось, что Юрана уже начали искать, причем не кто-нибудь, а Георгий Шепчук, рок-певец, которого, кстати, сам Комарик очень любил. Нанятый Шепчуком сыщик докопался до того, что из участка Юрана не отпустили. Правда, потом люди Волочкова взяли сыщика в клещи и посоветовали прекратить дело. Но Шепчук-то не остановился. Кто знает, до чего он сам успел дойти?

Ротмистр тысячу раз проклял секретность, вследствие которой левая рука не знала, чем занимается правая. Его самого поставили на операцию прикрытия, сорвав с расследования деятельности полулегальных политических группировок, в ходе которого он только-только натолкнулся на одну из подобных организаций, руководил которой некий Юлиан Муурики по прозвищу Гиви Зурабович. Переброшенный на другую работу, Комарик был совершенно не знаком с материалом, поэтому все, что происходило до покушения, ушло из-под его пристального взгляда.

И вот теперь оказалось, что ситуация вырвалась из-под контроля: после первого же звонка матери Возницкого выяснилось, что она еще утром умчалась в Питер на поиски сына вместе с пресловутым рокером.

В пух и прах разругавшись с начальством, дав указание подчиненным во что бы то ни стало отыскать мать Юрана и взять под колпак, ротмистр пошел узнать, чем там занимается раненый кентавр.

А раненый кентавр пил водку. Галя, краснея и конфузясь, пила вместе с пациентом, маленькими глотками, как будто это не водка, а газированная вода.

— Вы что? — Возмущению Комарика не было предела.

Юран заржал:

— Во, блин, спалились мы с тобой, Галка!

— Возницкий, ты у меня под трибунал пойдешь, — выпучив глаза, шипел Комарик, отчего походил на проткнутый воздушный шар.

— Молчи. Молчи! — Возницкий вдруг страшно испугался. — Михал-Юрич перед смертью тоже трибуналом грозил. Будешь?

В другой раз Комарик заорал бы так, что стены содрогнулись, и даже разбил бы бутылку об голову виновника. Однако сегодня ротмистру было как никогда хреново, поэтому он молча вышел из апартаментов кентавра и вскоре вернулся с фужерами, потому что Юран с Галей пили из бумажных кульков.

Пить водку фужерами тоже, конечно, моветон, однако рюмки Комарику под руку не попались.

Больше всего Ивана впечатлил эпизод драки с черносотенцами, тем более что дядя Егор (Шепчук позволил Ивану так себя называть) умел рассказывать.

— …и тут этот гопник с кистенем ка-ак размахнется, — пересказывал Ваня Шустеру, пока они сидели на скамейке у воды.

— Ну?

— А дядя Возницкий ему копытом по ж… — Заметив прогуливающегося рядом наставника, Иван исправился: — И пониже спины ка-ак лягнет…

Генрих Геннадьевич встал рядом.

— О чем это вы так горячо говорите, Иван? — поинтересовался он.

— Виноват, господин наставник, о посторонних вещах, — вскочил Ваня.

— Я, к сожалению, слышал, что о посторонних. Но откуда вы-то знаете, что там произошло? Или вы вечером гуляете возле злачных мест?

— Никак нет, — ответил Ваня. — Передаю со слов участника событий.

— Вот как? Интересные у вас знакомые. — Генрих Геннадьевич нахмурился.

Ваня понял, что срочно нужно объяснить наставнику, что к чему.

— Господин наставник, разрешите объяснить?

— Да уж потрудитесь, молодой человек.

— Сегодня утром к нам домой приехала наша дальняя родственница, которая разыскивает своего сына. Он пропал без вести. И последним, кто его видел, был дядя Егор… то есть Георгий Ювенальевич Шепчук, вы его знаете, он песню про осень исполняет.

— Допустим, — кивнул Лопатин. — А при чем же здесь драка у «Сайгона»?

— Она имеет к делу самое прямое отношение, — продолжил Ваня. — Дело в том, что дядя Егор видел, как сын Идеи Петровны, нашей родственницы, вступился за азиата, на которого напали черносотенцы, из-за чего и началась драка.

Лопатин молчал. Замолк и Иван.

Даже Шустер — и тот молчал.

Тихо, однако, не было. Плеск воды и крики болельщиков не давали наставнику сосредоточиться.

— Хм, — пробурчал он. — И какой же вывод?

— Виноват, вывода никакого, — ответил Иван. — Но…

— Что?

Ваня вздохнул.

— На месте дяди Возницкого я тоже ввязался бы в драку.

Лопатин испытующе посмотрел на своего ученика. Потом на Шустера. Тот вскочил и гаркнул:

— Я тоже, господин наставник.

Лопатин постоял еще немного, а потом сказал:

— И я, милостивые государи, — и пошел себе дальше.

Ребята стояли, раскрыв рты.

Саша Призоров относился к тому типу людей, о которых говорят «ради красного словца не пожалеет и отца». Рассказчик, правда, Саша был никакой и словца не мог сказать не то чтобы красного, но даже синего, зато оператором он был от Бога. Или от нечистого, это уж как посмотреть.

Саша был истинным патриотом России, поэтому со всей тщательностью выискивал на теле любимой родины всяческую грязь и непотребство, фиксировал на цифровую камеру, а потом продавал за кордон. Так он боролся за чистоту и целомудрие.

Жандармы несколько раз уже пытались заткнуть рот честному репортеру, однако не успевал он загреметь на Литейный, как западная пресса подымала такую бучу, мол, в России зажимают свободу слова, и Призорова выпускали на свободу.

На парад, посвященный дню рождения Его Императорского Величества, Саша приходил с определенной целью — заснять все великолепие этой церемонии и пустить параллельно картинки рабочего квартала, дескать, посмотрите, на что у нас в России деньги тратят: царя величают, когда в стране такая разруха.

Квартал этот Призоров искал долго, наконец нашел — полгода назад назначили под снос целый район, застроенный типовыми пятиэтажками печально известного архитектора Никиты Хрущева. Народ оттуда переселили в более симпатичное жилье, а временно пустующие дома заняли так называемые деклассированные элементы. Район действительно жутко захламленный — помойка, а не район: дворы-колодцы были завалены всяким дерьмом почти до самых крыш.

Призоров вообще задумал целый фильм о Питере, снятый в таком вот ключе, а назвать его хотел «Петербург: блеск и нищета», желая тем самым спародировать знаменитую телепрограмму Кира Небутова «Энциклопедия Петербурга».

Снимал он парад цифровой камерой, которая передавала изображение непосредственно на электронный почтовый ящик. Как Саша справедливо подозревал, его могли засечь жандармы, а давать им отчет в своих действиях Призоров не хотел и не мог.

То ли по наитию, то ли по подсказке наметанного глаза снимал Призоров в основном не парад, а государя. Картинка в видоискателе была мелкая и неразборчивая, но Саша с упорством, достойным лучшего применения, продолжал снимать, пока не увидел, как вдалеке, сквозь толпу, к нему начинают приближаться люди. Саша мигом поменял объект съемки и сосредоточился на капельмейстере Семеновского полка, шагающего не в ногу со всеми.

Он ожидал, что его схватят и потащат сквозь толпу, но вдруг что-то кольнуло репортера в плечо и перед глазами все поплыло. Последнее, что в этот день услышал Призоров, было: «Разойдитесь, разойдитесь, здесь человеку плохо».

Три дня Сашу продержали на Литейном, требуя ответить, что именно он снимал и куда именно передавал картинку. Саша настаивал, что снимал парад, а картинку передавал на свой компьютер.

На вашем компьютере ничего нет, продолжали давить на независимого репортера. Значит, отвечал он, техника подвела.

В конце концов его отпустили — попробовали бы не отпустить.

И вот, изнуренный десятками часов допросов, небритый и осунувшийся, с темными кругами вокруг глаз, Саша вышел на улицу и побрел домой.

Два дня он отсыпался, на третий воспрял и кинулся к компьютеру. Привычным движением мышки ликвидировал программу-жучка, которую внедрили жандармы, и принялся качать фильм.

Картинка была мелкая, Призоров сделал десятикратное увеличение, и чуть не взвыл от удовольствия — лицо императора выражало все что угодно, но не радость. Это была гримаса боли и ненависти. Со всей очевидностью можно было сказать, что на террасе что-то происходило.

Отмотав на начало, Саша стал смотреть материал в замедленном режиме. Что-то мелькало в кадре, но что — понять было невозможно, поэтому Призоров еще сильнее замедлил воспроизведение, а потом еще дал увеличение.

Удивлению его не было предела, когда он понял, что это мелькают пули.

Пендель, сопровождаемый Манюней, снял трубку с надрывающегося телефона и пикантно пошутил:

— Смольный слушает.

Весь апломб слетел с него, когда трубка спросила голосом Манькиной матери:

— Александр, нет ли у вас случайно моей дочки-балбески?

— А… это… конечно, да, сейчас… — Он оторвал ухо от мембраны и громким шепотом позвал: — Манька, тебя мать ищет.

Манюня царственным жестом приняла трубку:

— У аппарата, — акая, протянула она.

— Манечка… то есть Марья Олеговна, — под стать дочери заговорила мать (Пендель включил динамик, ибо секретов он не признавал, так что разговор стал достоянием общественности), — тут на ваше имя пришло письмо… Откуда бы вы думали?

— Ма, ну хватит прикалываться, — посерьезнела Маня. — Какое еще письмо?

— Из Академии, — торжественно объявила мама.

— Так, все, я бегу! — Манька бросила трубку на рычаг, чмокнула Пенделя в лоб, быстро напялила сапожки, накинула на плечи шаль и выскочила на лестничную площадку.

— Мань, ты куда? — расстроился Пень.

— Хакни его без меня, Пенделёчек, моя есть очень торопиться. Каракула признала меня лучшей, — и Маня ссыпалась вниз по лестнице.

Весь в растрепанных чувствах Пендель позвонил Манькиной маме:

— Римма Сергеевна, что там Маньке пришло, она как ошпаренная убежала.

— О, Александр, это что-то особенного! — голос Манькиной мамы настолько походил на голос дочери, что Пенделя подмывало потребовать не прикалываться над ним. — Из Академии изящной словесности пришел ответ, что сочинение Манечки на тему «Люблю тебя, Петра творенье» признано лучшим в городе, и ее приглашают на аудиенцию в Царское Село.

— Чего? — опешил Пендель.

Один-единственный раз он слышал от Маньки доброе слово о родном городе, и прозвучало оно следующим образом: «Эх, люблю я этот глючный Питер». Что она могла кроме этого написать, Пендель даже представить себе не мог.

Так что хакнуть призоровский комп ему пришлось в гордом одиночестве. И то, что он увидел на своем мониторе, повергло юного взломщика в трепет.

Саша Призоров не очень разбирался в программировании, он был просто пользователь, а вот парнишка из квартиры снизу, коего тоже звали Александром и который нам уже известен как Пендель, любой компьютерный код вскрывал, как шпроты, да еще и сочинял всевозможные защитные, поисковые и просто развлекательные программки и слыл цифровым гением.

Так или иначе, но однажды скандально известный репортер заказал Пенделю программу, отыскивающую и нейтрализующую шпионские файлы. Месяц-другой юный хакер потратил на миниатюрную, но эффективную программу-антидот, которую сам же и установил Призорову. Теперь мятежный оператор мог спать спокойно.

Однако не прошло и года, как его тезка подумал: а что скрывает этот трупоед (так звала Призорова бабушка гения-программиста) на своем компе? Интересно-интересно…

Именно на сегодня он и планировал торжественный взлом вражеского компьютера на глазах у изумленной Манюни. И вот нате — сбежала подруга, не дождалась, такое шоу пропустила.

Так-так-так, а что же теперь делать? За такой материальчик трупоед обязательно попросит немаленькую сумму, все хорошо знают, чем промышляет Саша Призоров. А не пошутить ли над ним?

Часам к семи Комарик уже лыка не вязал, а Галя успела протрезветь и снова налакаться. Юран продолжал допытываться у ротмистра, куда, мол, царь запропастился. И когда выпивка подошла к концу, а собутыльники потерялись в алкогольных парах, Возницкий поднялся на шатающихся ногах, совершенно не чувствуя боли в спине, — решил найти еще водки.

Только он начал открывать дверь, как Комарик резко поднял голову.

— Куда?

Юран развернулся и пошел на него тараном.

— Ты мне скажешь, куда царя подевали?

— Царя убили, Юра, — послышался из-за спины чей-то спокойный голос. Со всей семьей.

— Кто? — испугался кентавр.

— Имя Герострата не должно оставаться в веках, — ответил худощавый невысокий человек в штатском костюме и в распахнутом длиннополом пальто, стоявший в дверях и со странной смесью брезгливости и уважения смотревший на весь тот тарарам, который троица организовала в царских покоях.

— К-когда? — Юран не трезвел, но тем не менее прекрасно понимал, о чем ему говорят.

— Давно, Юра, в восемнадцатом году. — Человек в штатском прошел в комнату и уселся на венский стул.

— Так на кого же я тогда похож? — удивился Возницкий. — Меня же как двойника завербовали, так?

— Юра, ты похож на последнего русского императора Николая Второго.

Тяжело захрапел Комарик. Человек поплотнее закутался в свое пальто, будто ему было холодно.

— Романовых как фамилии не осталось.

Возницкий ничего не понимающим взором буравил незнакомца, ожидая, что сейчас тот признается, мол, пошутил неудачно… Нет, не похоже на шутку. На сон похоже, на страшный сон…

— Возницкий, не спи, — похлопали его по щекам. — Не спи.

Юран открыл глаза.

— Не спи, Юра, — повторил незнакомец. — Нам нужно все исправить.

— Что исправить? — Кентавра мутило. — Племенным жеребцом заделаете меня, что ли?

Незнакомец лишь улыбнулся.

Улыбка эта Юрану не понравилась.

— А что вы веселитесь? Вы кто такой вообще? Комарик, у нас шпион, а ты спишь. — Возницкий оглянулся.

Комарика, однако, не было. Не было и Гали. И следов от пьянки никаких не осталось.

— Сейчас придет Комарик, никуда не денется. — Человек отступил на шаг. — Если тебя это так интересует, то я начальник Девятого отделения полковник Исаев Максим Максимович.

Кузнец встал по стойке «смирно».

— Вольно, Юра. Забудь обо всем, даже о своей вербовке. Нам нужно, чтобы ты знал — ты сейчас последняя надежда империи. Ты — защитник Питера.

Призоров не мог решить: спит он или наяву грезит. Он несколько раз разглядывал присланную бумагу, нюхал ее, тщательно прощупал, посмотрел на просвет — водяные знаки в виде герба Романовых наличествовали, — и даже пару раз лизнул, хотя и стесняясь при этом жутко.

Его приглашали в качестве оператора на широко рекламируемую аудиенцию в Царском Селе, с сохранением авторского права на снятый материал.

Это было настолько шикарным предложением, что даже думать о нем казалось кощунством: вот так, с бухты-барахты, попасть в загородную резиденцию прогнившего на корню монарха. Не происки ли это господ с Литейного?

Тем не менее приглашение на имя Александра Михайловича Призорова выполнено было на настоящей гербовой бумаге, с печатью канцелярии Дома Романовых, и грех было не воспользоваться таким приглашением.

Сашу колотило мелкой дрожью. Материал настолько горячий, что руки заранее жжет. А вдруг подстава?

Залез в свое «мыло», проверить — не пришел ли ответ из Си-эн-эн али из какой другой компании… Ан нет, только хлам — рассылки электронных офеней, предлагающих никому не нужные товары и услуги. Деловой почты не было уже два дня.

Попытался выйти на связь через гостевые книги, форумы, даже чаты, и тут оказалось, что его забанили всюду, где только можно, причем намертво — со своей машины Призоров не мог зарегистрироваться даже под новым именем.

Что за притча? С одной стороны, медом намазано, с другой — дерьмом. Может, хакеры балуются?

Саша позвонил соседу. Трубку взял Пендель:

— Смольный слушает.

— Пень, привет, — поздоровался Призоров.

— Здорово! Как живешь?

— Да вот, на аудиенцию оператором зовут, — похвастался Саша, — думаю пойти.

— Что-то всех зовут, а меня нет, — обиделся Пень неизвестно на кого. Чего звонишь-то? Соскучился?

— Да нет, я по делу. Ты меня не полечишь?

— А ты тоже болеешь?

— В смысле?

— Я грипп подхватил гонконгский, на карантине сейчас…

— А… — промямлил Призоров. — А я думал…

— Что за ботва у тебя там, колись. Писюк повис, мамка сдохла?

— Да нет, все нормально. — оператор поморщился — компьютерный жаргон ему очень не нравился. — У меня немного иные проблемы…

— Излагай, — разрешил Пендель, шмыгнув носом.

После того, как вкратце пересказав свои трудности, Саша попросил о помощи, Пень чихнул, да так натурально, что Призоров даже ухо попытался вытереть от воображаемой слюны.

— Не, не могу, — сказал он. — Заразный я.

— Да не боюсь я твоего гриппа, я его легко переношу.

— Интересно ты рассуждаешь, Шура, — усмехнулся в трубку компьютерный гений. — Это, значит, ты грипп переносишь легко, а о том, как грипп государь император переносит, и думать не хочешь?

— А он-то тут при каких делах? — удивился Призоров.

— Ты же сам сказал, что на аудиенцию собираешься. Чихнешь нечаянно — и помрет государь, тьфу-тьфу-тьфу.

Чтоб ты сам сдох, чертыхнулся про себя Саша.

— Ладно, выздоравливай, — попрощался он и положил трубку.

В конце концов контакты восстанавливать не к спеху. Надо подготовить аппаратуру к съемке, созвониться с Царским Селом, узнать, как что будет проходить… куча дел, короче, не соскучишься.

— Господин полковник, — поручик щелкнул каблуками, — разрешите с докладом?

— Что такое? — Исаев оторвался от бумаг.

— Метрики Возницких погибли во время пожара в Тобольском архиве.

— А через линию Васильчикова что выяснили?

— Бабка Васильчикова, Ядвига Войцеховна, была сестрой Йозефа Возницкого, того, кто является родным дедом нашему кентавру, но она ведь не может носить отцовский геном, насколько я понимаю…

— Вам не надо понимать, вам приказ выполнять надо. Мать Возницкого допрашивали?

— Она после того, как муж сбежал, ничего о нем не слышала и слышать не хочет, — четко отрапортовал поручик. — От такой бабы кто угодно сбежит.

Исаев задумался ненадолго, потом велел:

— Трясите линию Йозефа, может, наткнетесь на что-нибудь стоящее. Что там по снайперу?

— Ничего, Максим Максимыч, как сквозь землю провалился, — повинился поручик.

— Под землю надо было спуститься. — Исаев сломал ручку. — Вы за что жалование изволите получать? За погоны поручика? Работы не вижу. Плывете по течению, как… — Лицо полковника озарилось мучительной догадкой. Канализационные люки вы проверяли?

Растерянный вид поручика был куда как красноречивее его сбивчивого ответа. Исаев с превеликим трудом сдержался, чтобы не надавать этому мальчишке пощечин и ругательски обругать недоросля.

— Так, господин поручик… — Полковник представил себя кипящим чайником и, осторожно приподняв крышечку, чтобы она не подскакивала, спустил пар. Сейчас вы отправитесь в канцелярию и напишете подробный рапорт о действиях вашей опергруппы, а потом направитесь прямиком к коменданту с устным распоряжением о гауптвахте на трое суток. Можете идти.

На поручика жалко было смотреть, но Исаеву этого и не хотелось делать. Он снял трубку:

— Штабс-ротмистра Комарика! И побыстрее.

Идея Петровна до глубины души была потрясена известием, что Юру как возможного свидетеля антигосударственного заговора ищет жандармерия.

Господин, поведавший ей эту ужасную историю, потребовал от нее сохранения спокойствия и гражданского мужества, а также взял подписку о неразглашении полученной информации, взамен пообещав сделать все возможное, чтобы спасти Юру, оказавшегося, возможно, в плену у заговорщиков.

— Я бы на вашем месте вернулся домой, — посоветовал господин на прощание. — И прервал всяческие контакты с господином Шепчуком.

— Он что?.. тоже?.. — Идея Петровна прикрыла рот.

— Мы не знаем наверняка. — Господин огляделся, не слышит ли кто, а потом склонился поближе к Юриной маме. — Вполне возможно, что это двойник настоящего артиста, пытается выяснить, известно вам что-нибудь или нет.

Расставаясь с пожилой женщиной, оперативник Рома Гай, которого за яркую и мощную полевую работу сослуживцы звали Болидом, чувствовал себя обманщиком и подлецом. Застращал бедную старушку, только бы она не мельтешила под ногами. А в чем она виновата? В том, что операция пошла наперекосяк?

До сегодняшнего дня мама Юры успела уже поставить на уши всю полицию и весь Путиловский завод. Она объездила, кроме всего прочего, все больницы и все морги столицы, заказала в мелкой типографии тысячу объявлений «Найти человека!» и даже проникла на несколько частных телестудий с просьбой дать в эфир ее объявление. Бог весть, что еще натворила бы любящая мать, но тут в образе секретного агента на сцену вышел Гай-Болид. И уладил все буквально за час.

Он убедил Идею Петровну отказаться от розысков: мол, те, кому положено, сами отыщут ее сына. Она сопротивлялась, но Рома как бы невзначай обронил, что все заговорщики — беспринципные сволочи, они не остановятся ни перед чем, и если они узнают, что Юру ищет мать, то могут, чего доброго, и избавиться от него.

Никак не объяснив свой внезапный отъезд, Идея Петровна распрощалась с Васильчиковыми, расцеловала их и отбыла на вокзал.

В этот же день Гай-Болид встретился с Ювенальевичем, насчет которого не испытывал ни малейших иллюзий.

Шепчук воспринял приглашение жандарма пропустить по кружечке пива в «Сайгоне» без особого энтузиазма, но тем не менее на встречу пришел.

— Георгий Ювенальевич, — Болид вставил в уголок рта сигарету и прикурил, — у меня к вам просьба.

— Догадываюсь, — процедил Шепчук.

— Простите, а почему так сурово? — удивился Гай. — Наши пути как-то пересекались, вы чем-то недовольны?

— Я всегда настороженно отношусь к людям в погонах. — Шепчук тоже закурил. — Они всех во всем подозревают.

— У каждого своя работа. — Гай пожал плечами. — Кто-то со сцены глотку дерет, кто-то врагов выискивает, кто-то канализацию чистит. И среди представителей всех профессий есть люди порядочные и непорядочные. И ни у кого на лбу не написано, что он сволочь.

— Не надо передергивать, — лениво отозвался Шепчук. — Говорите, что вам нужно.

— Прекратите поиски Возницкого, — попросил Рома. — Хотя бы на время.

— Это вы его упрятали? — Георгий прищурился.

— Вас это никоим образом не должно касаться. Возницкий — важный свидетель, временное исчезновение которого и в его, и в наших интересах.

— Я вам не верю.

— Мне не нужно ваше доверие, тем более что оно ничего не решает. Вы уже слышали мою просьбу, и уговаривать вас я не собираюсь. Если вы умный человек, то поймете. Если нет — вас и танком не остановить.

— Вы угрожаете?

Рома наклонился поближе к Шепчуку и доверительно сообщил:

— Георгий Ювенальевич, кому вы на фиг нужны? Я знаю, что вы отстаиваете ценность отдельной личности, и, поверьте, я тоже считаю, что главная ценность в государстве — человек, рядовой его гражданин. Мы только задачи свои видим по-разному. Вы считаете, что надо дать человеку пистолет и розу в руки, а он сам пускай решает, что с ними делать. Я же полагаю, что человеку сначала необходимо объяснить, что такое пистолет и роза, для чего они, а уже потом предложить — не угодно ли воспользоваться?

— Бога ради, не надо меня лечить, я сам кого угодно залечу! — рассердился Ювенальевич.

— Что вы, что вы! — всплеснул руками Болид. — И в мыслях не было. Надеюсь на вашу порядочность, господин Шепчук, и о нашем разговоре никто не узнает.

Георгий промолчал. Его так и подмывало послать этого хлыща куда подальше.

Манюня порхала, как бабочка. Точнее, порхала она, как бочка, но Пендель врал, что как бабочка. С тех пор, как Каракула, руководитель семинара изящной словесности при Смольном институте, признала, что Мария Куваева лучше всех оперирует русским литературным языком, Манька начала считать себя почти Ахматовой… ну или Гиппиус… Черубиной де Габриак на худой конец или Жорж Санд. Хотя нет, последняя писала на французском. Но тоже не слабо.

Как Пень ни пытал ее, что уж она такого написала в своем сочинении, Маня только довольно хехекала и ни в какую не желала признаваться. На этой почве молодые люди уже успели поссориться раз двадцать, не меньше, и столько же помириться.

— Везет тебе, — ныл Пендель. — В Амстердаме была, сейчас на такую клевую тусу попадешь. Оттопыришься…

— Но-но, без этих, пожалуйста, жаргонизмов, — пробухтела Манюня, пялясь на монитор, — я девушка скромная, носитель родного языка.

— Я тоже носитель, — в знак доказательства Пень показал свой длинный красный язык. — И у меня он не менее родной.

Потом подумал и уточнил:

— А ты какой носитель — магнитный или лазерный?

— Я-то? — Манюня, казалось, совершенно не следила за беседой. Я высококультурный носитель.

— Я про такую технологию еще не слышал.

— Темнота. Понаехали тут.

Не зная, чем уж и возразить на это, Пендель прибегнул к запрещенному приему:

— Я тебя щас из-за компа выгоню.

Маня тут же запричитала:

— Пенделёчек, но ты же техническая элита, весь научно-технический прогресс ляжет на твои плечи. Как, кстати, твоя шутка?

— Э…

Как удалась шутка, Пендель не знал. Он просто перенастроил почту Призорова, и трупоед, считая, что отправляет отснятый и отредактированный материал в Си-эн-эн, на самом деле сделал подарок господам с Литейного. Как отреагировали жандармы, шутник узнавать не хотел.

— Слушай… — От Манькиного хриплого шепота у Пенделя аж мурашки по всему телу пробежали… приятные такие мурашечки. — Я придумала, как посмеяться…

— Колись! — Компьютерный гений подобрался.

— У тебя есть какие-нибудь ролики типа… ну я не знаю… типа «Мосты Петербурга» или «Знаменитые дворянские фамилии»?

Пень поморщил лоб с полминуты, потом хлопнул в ладоши и начал по очереди открывать многочисленные ящики своего рабочего стола. Там валялись всевозможные лицензионные программы, пиратские диски и пустые, даже не распечатанные, болванки, а также дискеты, магнитооптика и прочая белиберда; в них, словно шахтер в забое, и рылся теперь гроза виртуального мира.

— Нашел! — На колени заскучавшей уже Манюне плюхнулась аккуратно перевязанная упаковка новых дисков.

Барышня прочла вслух и с выражением:

— «Путиловские заводы: этапы большого пути». Ты где дрянь такую взял?

— Май фазер там фрезер… фрезеровщиком то есть работает, — с достоинством ответил Пендель. — Мало ли какие закидоны у Путилова — пожелал цикл фильмов снять о своем предприятии. Кстати, неплохая фильма, название только дурацкое.

— Показуха, — скуксилась Маня.

— Много ты понимаешь, — заступился Пень за Путилова. — Это тебе не про глючный Питер врать, это монументальное творение.

— Ладно уже… Давай-ка мы отправим эту сладкую репу туда, куда надо.

— Заморским буржуинам?

— Ну не Путилову же! — Манюня закатила глазки. — Пусть приобщатся к шедеврам кинодокументалистики.

— Как ты только такие длинные слова умудряешься выговаривать? — Не скрывая восхищения, Пень уставился на подружку.

— Я тебе уже говорила — я носитель…

— Да-да-да, по новой технологии, — вспомнил он.

Надо бы ей признаться, подумал Пендель. Или не надо? Не буду пока. Все равно моя шутка будет лучше.

Возницкий откровенно скучающим взглядом следил за миграциями патрона, но прерывать — не прерывал. Комарик мерил шагами комнату, время от времени поглядывая на опекаемого — не спит ли шельма? — и продолжал рассуждать:

— …А где одна попытка — там и вторая. Думаю, на масштабную акцию силенок у них не хватит — типа лазером тебя из космоса сбить или баллистическую ракету направить. Все-таки это не государственный заказ, просто кто-то очень Богатый оплачивает убийцу-профи.

— А зачем?

— Ты что — заболел? Чтобы императора убить. Ты знаешь, сколько всего покушений было? Убили трех Алексеев, двух Петров и пятерых Николаев.

— Я, значит, шестым был бы, ага? — съязвил Юран.

— Да ты что, думаешь, мы их вот так, под пули, и подставляли? Да одна подготовка этих царей чего стоила. Это же миллионы. Операции, легенды, семьи липовые, обучение — все в копеечку влетало. Убийц-то в основном сразу ловили, но из них ничего не выудишь — заказчик анонимно выходил на связь.

— Брр, — помотал головой кентавр. — Давай назад. Зачем убивать императора?

— Юра, не будь ребенком. Император убит, семьи у него нет, в стране паника…

— Э, погоди! — Юран довольно потер руки и хлебнул минералки из горла. Что, сразу всю семью убивали?

Комарик ошеломленно посмотрел на кузнеца.

— Ты чего мелешь-то?

— Ну какая начнется паника, если царь внезапно умер, а наследник есть? Ведь официально-то у царя были наследники, да?

Ротмистр уловил, куда клонит Возницкий.

— Хочешь сказать, что заказчик не собирался узурпировать власть?

— Нет, — ответил Юран. — Если вы решили, что это не государственный заказ, значит…

— …никакое государство не собирается ослаблять наши политические позиции таким грязным способом, — закончил Комарик.

— Я бы так красиво не сказал… — скромно помахал хвостом Возницкий.

— Погоди! — Комарик оседлал стул и оказался лицом к лицу с Юраном. Тогда получается, что политика тут вовсе ни при чем?

Кентавр пожал плечами.

— Я почем знаю. Если бы ты спросил, как стремянки гнуть или стрелочные тяги ковать…

Штабс просто не находил себе места. Он вскочил и кинулся к столу, пытаясь зарисовать какую-то схему. Потом смял бумагу и выбросил в корзину.

— Вот ведь холера, все сходится! — бубнил он. — Он пытается извести императора… Но зачем? — закричал ротмистр. — Зачем ему это надо?

— А я о чем спросил? — и Возницкий кротко взглянул на патрона.

В дверь постучали.

— Войдите! — хором гаркнули кентавр с жандармом.

Это пришел камердинер. Он сообщил, что штабс-ротмистра Комарика приглашает к телефону полковник Исаев.

И все-таки Ваня увидел его. В смысле — крокодила. (Телевизор не считается, потому что телевизор, как утверждал папенька — это жвачка для дураков.)

Крокодил оказался здоровенной рептилией, Бог весть каким образом вставшей на задние лапы, напялившей на себя клетчатое кашемировое пальто и брюки и совершенно невероятным способом носящей ботинки, котелок и тросточку. Лапы у крокодила были длинные — что передние, что задние, — так что тот без труда отмахивал почти метровые шаги и легко вынимал из пасти дымящуюся трубку.

Ваня, будто загипнотизированный, побрел вслед за гадом, на которого на улице никто уже и внимания не обращал — столица быстро привыкает ко всему необычному, иначе бы она не была столицей. Папенька говорил, что еще до рождения Вани, даже до его женитьбы на маме, в Питере появился кентавр. И ничего, привыкли и к кентавру, не то что к крокодилу какому-нибудь.

Ящер зашел в антикварную лавку на Бармалеевой. Иван хотел было уже зайти следом, но в это время к лавке подъехал небольшой тентованный грузовик, из кузова выскочили дюжие ребята и начали вытаскивать огромный ящик.

Тотчас из лавки вышел высокий белоголовый и белобрысый толстяк с накрашенными ресницами и женским голосом начал распоряжаться, чтобы ящик несли аккуратно, не царапая. Смеясь и переругиваясь, дюжие ребята внесли ящик внутрь, потом вышли — и машина уехала.

Ваня с улицы заглянул в лавку.

Крокодила там не было.

Потоптавшись немного перед входом, Иван решился все-таки войти внутрь.

В лавке пахло благовониями, звучала восточная музыка, приглушающая чей-то разговор за бамбуковой занавеской, прикрывающей вход в глубь помещения.

— Што табе, малчык? — спросил его небритый носастый дядька, похожий на пирата.

— Зашел на крокодила посмотреть, — сознался Ваня. — Он, наверное, через другую дверь вышел.

Пират скривился:

— Ай, малчык, взрослых абманываищь? Какой в Петербург кракадыл? Сушеный?

— А разве… — Ваня готов был поклясться, что собственными глазами видел, как огромный ящер входил в эту лавку. Неужели ошибся?

Тут дверь распахнулась и тишина антикварной лавки взорвалась смехом, громкими разговорами и шорохом одежды — вошли туристы. Видимо, где-то рядом остановился экскурсионный автобус, и молодые ребята и девчонки из провинции решили накупить сувениров, чтобы не с пустыми руками возвращаться домой.

Пока дверь была открытой, по полу потянуло весьма заметным сквозняком, даже бамбук закачался, и Ваня, лишь мимолетно и нечаянно обернувшись на красивый деревянный перестук, заметил в тускло освещенном коридоре на вешалке клетчатое пальто и шляпу-котелок.

В глубокой задумчивости он вышел из лавки под тоскливое питерское небо. Странно, что пират пытался его обмануть. Или он не заметил посетителя? Хотя… как такого дылду, да еще и крокодила, не заметить? Очень странно.

Вот теперь-то и пришла пора думать своей головой. Крокодил вошел в лавку, в лавке пират сказал, что никто не заходил. Зачем? Ваня ему честно признался, что хотел поглазеть и точно видел, что крокодил зашел именно сюда, — на двадцать метров влево и вправо от «Бармалея» нет ни одной двери. Оттого, что ты отрицаешь очевидные вещи, они менее очевидными не становятся, ведь так?

Тем не менее — отрицал. Может, не хотел, чтобы мальчик испугался? Нет, потому что Ваня сам захотел посмотреть. Или ему запретили говорить о визите крокодила? А что такого, что крокодил зашел в антикварную лавку, им что нельзя? У владельца, например, не все в порядке с санитарной инспекцией, и животное в помещении — грубое нарушение норм санитарной безопасности. Но Ваня — ребенок, при чем тут инспекция? А может…

Страшная догадка поразила воображение Ивана Филаретовича. Крокодила заманили в лавку, убили, а из его шкуры решили сделать сапоги и дамские сумочки.

Глупости, как такую зверюгу убьешь, не попортив шкуры? Отравить разве что. Ваня вдруг вспомнил, что в лавке пахло свежим кофе, и крокодилу действительно могли подсыпать туда яд.

Что же делать? Звонить в полицию? А что говорить? «В антикварной лавке на Бармалеевой отравили крокодила»? А ну как у ящера с хозяином просто приватный разговор и никто о нем знать не должен? Вдруг они в сговоре?

Бедный Иван уж не знал, что и думать. Сплошные вопросы. И он решил сделать так: попросить папеньку… не сегодня, лучше завтра, утро вечера мудренее… пусть папенька позвонит в миграционную службу и узнает, где остановился крокодил. А потом легко уже будет выяснить, там он, или ушел куда-то и не вернулся. И если он действительно пропал — тогда уже бить тревогу.

Подумав, Ваня решил, что нашел неплохой выход, и от сердца отлегло.

Нежная трель телефонного звонка вывела Крокодила из состояния глубокой задумчивости. Трубку снял Муурики.

— Слушаю, — сказал он. — Добрый вечер. Да-да, все готово, можно заезжать. Спасибо, ждем.

Трубка заняла свое место на аппарате, а Гиви Зурабович в крайней волнительности потер вечно стынущие руки.

— Насколько я понял — пора? — поинтересовался Крокодил.

Сообщник кивнул. Крокодил встал с кресла и начал разоблачаться.

С самого утра гада преследовало стихотворение, прочитанное на днях: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…», — так вроде. Это к чему?

Чем дальше, тем больше Крокодил склонен был думать, что в предстоящей акции замешаны не только и не столько деньги… хотя и деньги тоже. Почему-то о покушении не сообщалось в прессе. Крокодил на сто процентов был уверен, что ранил царя, пусть легко, но ранил. Если бы в Англии стреляли в королеву…

Почему о покушении умолчали? Не хотели паники?

— Укладывайтесь! — Гиви Зурабович гостеприимно распахнул крышку ящика.

Ящик наполовину был заполнен зернистым пенопластом, чтобы лежать было мягче. Крокодил погрузился в противно шуршащие шарики. Добро хоть широкий ящик сделали — вошел чешуйчатый только по диагонали, а хвост свернул кокетливой завитушкой.

— Вы хоть не шевелитесь там, — напутствовал Муурики.

Крокодил не ответил — мелкий пенопласт мигом попал бы в пасть.

Крышка закрылась.

Через десять минут из египетского консульства подъехал фургон, и грузчики осторожно, словно саркофаг с мумией фараона, вынесли ящик из лавки.

Гиви Зурабович проводил их до дверей, потом вернулся и укутался в шаль. Его знобило.

Исаев с Комариком сидели друг против друга и яростно спорили.

— Да кто он такой? — шипел, как прохудившийся чайник, Исаев. — Свалился тут, хрен с горы, и сразу все по местам расставил. Уже скоро девяносто лет, как никто не может понять, кто покушения организовывает, а Юра Возницкий, будь он хоть трижды Романов, появился — и все раскусил.

— Ну, Максим Максимыч, ну, отец родной, — не отступал Комарик. — Потому и раскусил, что свежим взглядом посмотрел. Рассудите сами — у нас была хоть одна версия, кроме как подрыв экономической и политической стабильности в России?

— Нет, — скрипнул зубами полковник.

— А теперь смотрите — если бы убийство царя ставило своей целью именно подрыв, то неужели бы таинственный организатор рассчитывал, что такая сильная держава, как Россия, рассыплется после гибели царя, который даже не принимает участия в управлении государством?

— Формально принимает, — сказал Исаев.

— Да бросьте вы! Подписывать документы и принимать законы, которые в любом случае придется подписать и принять, — это управление? Заказчик просто хочет убрать царя, как лишнюю фигуру на доске. Это как в шахматах.

— В шахматах король отнюдь не лишняя фигура.

— То-то и оно, Максим Максимыч. Кто-то хочет занять это место.

— Что?

Комарик не испугался гневного вопля начальства.

— Давайте без эмоций, господин полковник, — холодно заметил он. — Не обязательно стать царем. Ему надо, чтобы на какое-то время гаранта законной власти в России не было. Заметьте, как долго мы тянули спектакль с женитьбой Николая Третьего, затем с появлением наследника. Сейчас Ивану Седьмому по легенде немногим более восьми лет. И уже пять убитых Николаев. Заказчик не знает, что заказы были приведены в исполнение, следовательно, он или из простых граждан, не вовлеченных в политический процесс, или, если он вовлечен (а я думаю, что так оно и есть, иначе бы он не рвался к власти), наш заказчик — один из депутатов Думы.

— И как, по-вашему, этот гипотетический заказчик-депутат собирается занять место царя? — Полковник был само ехидство.

— Ну смотрите. — Комарик поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее. Царь мертв, цесаревич мал, жена государя мало что смыслит в политике — она архитектор по образованию. И тут на сцену выходит заказчик. Я, говорит он, давно говорил о кризисе монархии как государственного устройства. Или сейчас, или никогда мы должны признать, что монархия устарела и единственной альтернативой может быть только…

— …президентская республика, — выдохнул Исаев. — Ты Распутина имеешь в виду?

— Вы сказали, — улыбнулся Комарик.

— Подожди, что-то у тебя все равно не укладывается. Ему же только сорок пять, допустим, он организовал последние два удавшихся покушения, но перед ним-то кто был?

Ротмистр продолжал изображать Джоконду.

— Прекрати лыбиться, отвечай! — прикрикнул Исаев, но уже не так сурово.

— Все дело в том, что девичья фамилия мамы Распутина — Новикова. Вам это ничего не говорит?

— Хочешь сказать, что декабрист Новиков — его предок? И что с того?

— А то, Максим Максимыч, что дедушка Распутина по материнской линии, если помните, довольно долго был лидером думской республиканской фракции. И был яростным противником монархии, называя царскую семью не иначе как дармоедами. Вы поняли мою мысль?

— Доказательства?

— Нет, — признал Комарик. — Поэтому и пришел.

— В чем дело?

— Распутина надо взять под колпак.

— Ты с ума сошел, ротмистр! Депутата — под колпак. Кто мне такое разрешение даст?

— Никто. Сами возьмите. Если это не он — ничто не мешает нам снять наблюдение. Если он — победителей не судят.

— Это будет прецедент, нам головы снимут.

— Вам голова важней или судьба отечества?

— Отечество важней, — сказал полковник. — Но без головы я не смогу ему послужить.

Ротмистр не мог не согласиться.

— И все же… — обратился он к Исаеву.

— Говори.

— Еще один момент: необходимо снизить уровень контроля во время аудиенции. Думаю, убийца будет там, и мы должны взять его с поличным.

— Ты меня угробишь когда-нибудь, — застонал полковник. — А если он убьет Возницкого, что делать будем?

— Постараемся, чтобы не убил. В конце концов он будет последней жертвой. Я думаю, что Распутин и есть заказчик. Я уверен.

— Уверен он… — проворчал полковник. — У Юры у одного геном Романовых, боюсь — последний.

— Найдем, — уверенно сказал Комарик. — Если всплыл один — найдется еще. Кровь притянет.

Гай-Болид, кое-как разобравшись с матерью Юрана и побеседовав (был ли толк — вот вопрос) с Шепчуком, теперь занимался разработкой генеалогического древа Васильчиковых-Возницких. Бабка инженера умерла, умер и ее брат Йозеф, в Тобольске, откуда они были родом. Все метрики погибли во время пожара. Жандармские управления империи искали отца Марян-Густава, но нигде таковой не встречался.

Дело было заведомо безнадежным. Болид слетал в Тобольск, ничего, разумеется, не нашел, объявление по местному телевидению результатов не дало. Несолоно хлебавши он вернулся в столицу утром двадцать четвертого, доложил об оперативных мерах, принятых к розыску таинственных родичей, и получил приказ продолжать работу. Кого работать, где, зачем? Метрик ведь все равно нет. Надо было опрашивать родственников. Все родственники в Питере Васильчиковы, только у них и узнаешь.

И направился Рома прямиком к инженеру в гости.

Дверь открыла хозяйка.

— Здравствуйте! — Рома изобразил из себя робкого очкарика. — Это я вам звонил, от имени Георгия Ювенальевича Шепчука.

Дарья Михайловна, молодая красивая женщина, пригласила его войти.

— Итак, вы частный сыщик? — спросила она.

— Не совсем, — слегка гундося, поправил ее Болид. — Я журналист, тоже разыскиваю Юру Возницкого…

— Странно, что Георгий направил вас к нам, — растерялась Дарья Михайловна. — Мы ведь даже не знакомы с этим Юрой, хотя он и приходится моему мужу троюродным братом.

— Именно это меня и интересует, — обрадовался Рома. — Я сейчас пишу цикл репортажей «Русский характер». Вы так горячо откликнулись на призыв о помощи практически чужой женщины…

Госпожа Васильчикова смутилась:

— Она нам не чужая… просто мы не были знакомы, да и степень родства, знаете ли, не самая близкая.

— Вот и расскажите об этом подробно.

— А что рассказывать… Позвонила она как-то вечером, представилась, попросила помочь. А мой муж, он, знаете ли, очень трепетно относится к родственникам. Он ведь знал родных только по мужской линии, а его очень интересует и женская… особенно бабушка. Она ведь у него полячка была, а прадед — потомок ссыльных поляков.

— Вот как? Это, Дарья Михайловна, даже лучше, чем я ожидал. — Гай-Болид вынул из кармана диктофон и поставил на стол. — Россияне сильны своими кровными узами, все наши народы — братья по крови.

Дарья Михайловна совсем застеснялась, но продолжила:

— Только дальше прадеда мы не знаем. Ядвига Войцеховна Филарету совсем немного рассказать успела — старая была. Знали еще, что у нее брат был и племянник, семья вообще большая была, все жили в Тобольске, потом Ядвига Войцеховна замуж вышла и переехала с мужем в Петербург, а родные там остались.

— И все, потерялись? — расстроился Рома.

— Нет, писали друг другу, потом, насколько я знаю, что-то произошло — и писать перестали.

— А что произошло?

— Кажется… — Хозяйка задумалась. — Кажется, отец Ядвиги Войцеховны развелся и женился на другой, она его простить не могла и перестала писать, а ее брат все пытался их примирить. Ой, надо же, как я много помню!

— А как же вас эта женщина-то нашла… Дума Павловна?

— Идея Петровна! — рассмеялась госпожа Васильчикова. — Ну она тоже очень за родственников цепляется. Пока со своим мужем жила, она все адреса, все телефоны родственников выспросила, и открытки писала от имени Возницких, и так поздравляла. А потом с мужем тоже рассталась.

— Тоже?

— Не знаю… — пожала плечами Дарья Михайловна. — Может, это у них наследственное?

Рома уже готов был выть от восторга и от собственной глупости: ну как можно было отпускать Идею Петровну, не расспросив обо всех родственниках?

— И что же, вот встретились два совершенно незнакомых человека, состоящие в дальнем родстве. Как это было?

— Да никак! — Хозяйка совсем уже раскрепостилась и болтала, подперши румяную щеку рукой. — Сидели, чай пили, сонные все — они же с Георгием ни свет ни заря приехали. Потом Ванечка вышел, наш сын…

Тут она нахмурилась.

— Знаете, — сказала она, — наверное, это действительно зов крови. Она нам потом детские фотографии своего сына показывала, этого самого Юры. Так они с Ваней — одно лицо.

— Вот даже как… — протянул Болид.

Лидер партии «Монархический союз» Тульский болел той редкой формой эпилепсии, симптомом которой являлись не корчи и судороги в припадке падучей, а то, что в психиатрии называется ригидностью, сиречь «вязкостью» мышления. В таком состоянии человек не способен поменять однажды принятого решения, даже если того потребуют обстоятельства. Сопровождалось это состояние, как правило, сильнейшей головной болью, круги плыли перед глазами, но, по счастью, никто об этой болезни не знал, тем паче приступы у Владимира Владимировича случались крайне нечасто и даже становились с возрастом все реже.

С мышлением же и принятием решений у Тульского все было, напротив, очень хорошо. Настолько хорошо, что сын миллионера приумножил состояние батюшки и подался в политику, где очень неплохо себя чувствовал, сделав ставку на монархическое движение.

Партия, которую возглавлял сейчас Владимир Владимирович, была самой многочисленной и сильной в Думе, хотя с недавних пор левые чересчур ополчились против существующего государственного уклада и их блок «Свободная Россия» уже мог кое в чем соперничать с «монархами».

Сие, впрочем, не столь огорчало Тульского. Больше его беспокоил Вадим Вадимович Распутин. Два лидера и два чуть ли не самые богатые человека России (если не считать Зураба Церетели и Аллы Пугачевой) были совершенными противоположностями. Если Тульский был суровым, расчетливым и неторопливым дельцом, то Распутин — дворянином-полукровкой, и с его яростным и извилистым умом Россию могли ожидать большие потрясения.

Ситуация в стране, конечно, критическая, думал Тульский: власть рассредоточена настолько, что пойди ее, консолидируй. Судебная, исполнительная, законодательная, в которой полный кавардак — как лебедь, рак и щука, честное благородное. Власть — она на то и власть, чтобы ей владеть. А владеть властью должен монарх, один человек, у которого в голове разброда нет, который знает, что делать.

Ну ничего. Последний законопроект, который Тульский разрабатывал самостоятельно к весенней сессии Думы, расставит все по своим местам. Лишь бы Распутин никакого фокуса не отмочил. Очень уж непредсказуемый.

Вадим Вадимович Распутин и в самом деле был весьма энергичным и жадным до работы человеком. Человеком новой формации, как любил он повторять. В его лице Тульский заполучил достойного противника.

Распутин не ждал, он предпочитал действовать, а для того, чтобы действие было не наобум, а исполненным смысла и пользы, требовалась информация. Источников всевозможных сведений у Распутина было исключительно много, и это позволяло ему не зависеть от обстоятельств, а даже наоборот управлять ими.

Единственным источником, из которого Вадим Вадимович не получал до недавних пор никакой полезной информации, был Зимний дворец.

Казалось бы, чего проще: вроде все открыто. Ан нет, господа из Девятого отделения, ведающие охраной Его Императорского Величества, — хотя, между нами, какое уж там величество?.. — ничего, кроме официальных хроник и заявлений, не выпускали за пределы дворцовых стен. Даже личная жизнь царской семьи строжайше секретилась.

Этой таинственности не терпел Вадим Вадимович, полагая, что в знании сила, а всеобщая информированность — залог развития и процветания государства. Именно Распутин настоял на учреждении во всех министерствах и ведомствах империи пресс-служб, обязанных чуть ли не ежемесячно на своих сайтах вывешивать отчет о проделанной работе, новых целях и задачах, стоящих перед тем или иным государственным учреждением.

Когда информация о том, что происходит во дворце, наконец просочилась, Вадим Вадимович понял, что даже этих крупиц достаточно, чтобы переломить хребет и Тульскому, и даже самой истории.

Филарет Ильич, человек в политических интригах неискушенный, был готов сделать отчаянный шаг и сокрушить все, ради чего он воспитывал сына.

Ради его же блага.

Какого черта эта глупая баба приперлась к нему и стала тыкать под нос свои семейные фотографии? Ее подослали, или она сама о чем-то начала догадываться?

Ничего… ничего… Ване еще восемь, но думает он уже своей головой, и это добрый знак. Он уже начинает мыслить, как будущий государь. Значит, все не зря. Все эти десятилетия не могут пройти даром, и если до сих пор ничего не получалось, то нынче — Филарет Ильич решил, что уже послезавтра, получится обязательно. И случится это там, где Иван находиться имеет полное право. Там, наверное, и нужно будет ему все объяснить. Он должен понять.

Инженер Васильчиков тяжело вздохнул.

Действительно, нелегко будет взвалить на ребенка такую ношу. Однако иного выхода не было. К тому же, как чувствовал Филарет Ильич, государство начало ворочаться, будто пробуждаясь, будто чувствуя, что государь возвращается.

За это и жизни не жаль. Ни своей, ни тем более — чужой. Ничего личного, правильно поет Шепчук — все тебе, моя Россия.

А Шепчук между тем чувствовал себя чуть ли не государственным преступником, потому что собирался выступить против жандармского произвола по центральному телевидению.

Он давным-давно отбрыкивался от журналистов, приглашавших его на различные передачи общественно-политической направленности. Но недавняя беседа с тупым солдафоном из жандармерии убедила Георгия окончательно: России грозит опасность стать полицейским государством. Все либеральные законы не стоят выеденного яйца, когда к тебе может подойти человек в погонах, скрытых под пиджаком или косухой, и сказать, что делать чего-то нельзя, потому что это что-то якобы мешает работать органам государственной безопасности. Поэтому, когда его попросили принять участие в прямом эфире какого-то молодежного дискуссионного клуба, он согласился.

А вот теперь, сидя в лучах софитов, горько сожалел об этом. Шепчук чувствовал себя двусмысленно. С одной стороны, он ничего не обещал этому жандарму, с другой — тот не требовал никаких обещаний, просто попросил посидеть тихо какое-то время… и выразил надежду на порядочность Георгия. И с минуты на минуту тот собирался эту надежду убить.

— …Господин Шепчук, — подскочил к нему ведущий, — а как вы думаете: в должной ли степени в России соблюдаются все права и свободы личности?

Ювенальевич с неизбывной тоской посмотрел на ведущего, а потом вырвал у него микрофон и заявил:

— Вот что, ребята: все, что вы тут городите — ерунда, на мой взгляд. А пришел я на вашу передачу с одной-единственной целью. Седьмого числа возле «Сайгона» была стычка с уродами из «черной сотни». Там парень один был, который первым дал отпор нацистам. Его зовут Юра Возницкий. Так вот. Юра, если ты меня сейчас видишь, выйди со мной на связь, позвони своей маме, у нее есть мой телефон. Я жду. Спасибо за внимание.

Он вернул микрофон обалдевшему телевизионщику и под нестройные аплодисменты покинул студию.

Поручик Голицын вышел из-под ареста немного позже, чем рассчитывал. Мало того, его ждал еще один неприятный сюрприз — приказ об отставке, и первое, что ему пришлось сделать, выйдя на свет Божий, — дать подписку о неразглашении оперативной и прочей служебной информации.

Вроде бы всего и делов-то — чиркнул в нужной графе пером, перекрестился, что легко отделался, и иди восвояси. Только ставить свою закорючку Валера Голицын — простой уже гражданин, не поручик — не торопился.

Не из страха проболтаться, отнюдь.

Просто он уже проболтался.

Валера не был предателем, не был беспринципной продажной тварью, не был шпионом… Ему никто не угрожал, ничего не сулил.

Просто поручик держал нос по ветру — и всё.

С тех пор как Валера попал в Девятое отделение, его неотступно преследовала одна мысль: скоро все откроется… не может не открыться…

Немцы говорят: что знают двое, то знает свинья. Конечно, Зимний был набит только сотрудниками Девятого и никто из других подразделений жандармерии не догадывался, никто вообще не догадывался о том, что на самом деле нет никакого царя, все только фарс, игра… затянувшаяся на восемьдесят пять лет. Но вечно так продолжаться не может. Если обман вскроется — полетят головы. И неважно — чьи, важно, чтобы не твоя.

В ходе операции с кентавром Валера понял, что вопрос о раскрытии грандиозного обмана уже не стоит, — это случится на днях. А потом еще оказалось, что Романовы не исчезли, что этот конь — их прямой потомок, и, значит, вполне возможно, что есть и другие реальные претенденты на престол, их надо найти. Он понял — надо действовать, потому что очень многим не понравится, что их столько лет водили за нос, тут и до переворота недалеко. А вдруг наследничек объявится? За его жизнь Валера сейчас не поставил бы и гроша, тем паче что на императора и так охотились все эти годы.

И Голицын слил информацию. То, что за нее заплатили и обещали заплатить еще за дальнейшее сотрудничество, было приятным дополнением, но никак не целью. Цель была одна — спастись.

А вот теперь вставал интересный вопрос: если он сейчас подпишет бумагу, не получится ли, что его уже вычислили — и снаружи, у двери канцелярии, встретят поручика в отставке дюжие молодцы, а потом поведут за баню, расстреливать?.. Может, отказаться подписывать и пойти с повинной?

С другой стороны: если не вычислили, то он может лечь на дно, попросить поддержки у своего реципиента… Что же выбрать?

— Подписывай давай — и свободен, — поторопил Валеру клерк, чем и определил его судьбу: Голицын быстро подмахнул бумагу и выскочил вон.

Двадцать первого весь кадетский корпус подвергся внезапной диспансеризации. Понаехало врачей, привезли лабораторию, флюорографическую кабину, и на весь день учебное заведение превратилось в поликлинику.

Впрочем, надо отдать должное профессионализму медиков: за шесть часов осмотрели тысячу учащихся.

Так что уже к пятнице на столе полковника Исаева лежало заключение о том, что генотип Ивана Филаретовича Васильчикова идентичен генотипу Юрия Марян-Густавовича Возницкого. Иными словами — наследник был найден.

Только радости по этому поводу полковник не испытывал.

Слежка за Распутиным не дала желаемого результата. Комарик скрипел зубами, рыл землю носом, но ничего, что в той или иной степени могло изобличить депутата как цареубийцу, отыскать не успевал.

А возвращаясь к наследнику: каким образом отцовский гаплоидный набор хромосом передался Васильчикову по материнской линии? Тут дело явно нечистое, и надо быть дураком, чтобы не взять анализ ДНК у всех Васильчиковых, вплоть до покойной Ядвиги Войцеховны. Клятые Возницкие, что за скелеты у них там в шкафу хранятся?

Позвонил Комарик. Сообщил, что все приглашенные на аудиенцию отрабатываются по полной. Подозрительных пока не выявлено, но осталось уже меньше четверти списка.

— Ты мне скажи, что у тебя там по Распутину.

— Ничего, Максим Максимыч! — Ротмистр отвечал бодро, но полковник чувствовал его напряжение. Еще бы — перспективная версия на поверку оказывается ложной, но признать свою ошибку и найти в себе смелость искать новые пути очень трудно. Тем более что и ложность суждений еще не подтвердилась окончательно.

— Сроку до полуночи, — распорядился Исаев. — После полуночи — снять колпак. Понял?

— Так точно! — Шелкнул зубами Комарик и связь прервалась.

— Витек, ну куда ты все время спешишь? — Юран, истомившийся в Зимнем до такой степени, что наплевал уже на всякие приличия и шастал по дворцу, цокая копытами прямо по паркету, провожал сейчас Комарика, заскочившего еще раз проверить, как Возницкий запомнил все инструкции.

— Убийцу твоего ловлю, — задумчиво отвечал патрон.

— А что, версия-то наша работает? — продолжал докучать кентавр.

Ротмистр остановился.

— Нет, Юран, пока не работает, — покачал он головой. — Ничем этот человек себя не выдает.

— А что, только один хочет моей крови? — удивился Юра.

— А ты что же думаешь, целая армия?

— Нет, ну… — Возницкий опустил глаза и шаркнул копытом по полу. Неужели всего один человек претендует на мое место?

— Да не на твое, а на царское. Кстати, не забудь, когда опять под царя косить будешь: убийца постарается подойти как можно ближе, у него при себе не будет ни пистолета, ни ножа, он сможет тебя только отравить — уколоть булавкой, подсыпать яд в шампанское. Или, если он смертник, попробует свернуть тебе шею.

— А что, со мной все бокалами чокаться будут?

— Нет.

— Только избранные? Шишки какие-нибудь?

Комарик пристально посмотрел на подшефного.

— Думаешь, заказчик сам захочет тебя убрать?

— Ну, ты же у меня женщина понятливая! — хохотнул Юран.

— Черта с два! — ответил, немного подумав, ротмистр. — Этот тип тебя и на дух не переносит. В смысле — царя. А пить с тобой будут только монархисты, они вообще за реставрацию монархии как таковой… Черт.

В голове Комарика сложилась версия настолько стройная, что все предыдущие казались бредом сивой кобылы. Ну конечно — Тульский. Не зря же так ратует за абсолютную монархию. Пришьет царя — и станет, чем черт не шутит, регентом при Иване-царевиче. И с прошлым все не так чисто у Тульского — известно только, что папаша миллионер был… точно — он и финансировал все акции. А может, они с Распутиным в сговоре? А что: делают вид, что враги, а у самих причин дружить, поди, предостаточно. Нет, бред передерутся из-за власти, такой пирог на двоих не режут…

— Возницкий, как тебе это удается? — Комарик уже не скрывал своего восхищения кентавром. Недаром ведь в нем царская кровь циркулирует.

— Что? — не понял Юран.

— Как тебе удается, ничего не говоря, все сказать?

Юран заржал и признался:

— А я ничего и не хотел говорить, ты и сам все знаешь. Просто ты свой мужик, рубишь поляну. Не то что этот… земля ему пухом… Ты бы и сам придумал, как аэроплан увезти.

Комарик не понял, при чем тут аэроплан, но нехитрый комплимент согрел ротмистра, пожалуй, больше, чем это могла бы сделать награда по службе.

— Спасибо, Юра! — Витя надел шапку. — Если все закончится хорошо, мы еще напьемся.

— Не, — замотал головой кузнец, — я тебя лучше в «Сайгон» свожу, оттянемся по полной.

— Заметано.

Они ударили по рукам и расстались до завтрашнего утра.

Оперативники Егоров и Кантария до недавнего времени работали под началом поручика Голицына и прекрасно знали, за что он подвергся дисциплинарному взысканию, но об отставке знать не могли, так как в конторе не появлялись с позавчерашнего дня. И они явно не ожидали увидеть его в районе операции.

— А этот что здесь делает? — Егоров оттопырил нижнюю губу и сделался похож на удивленного карпа, если, конечно, карпы умеют удивляться.

— Кто? — Сидевший за рулем Кантария проследил взгляд напарника. — Ух ты, Голый! Его что, уже выпустили?

Голицын неторопливо переходил улицу и двигался в сторону штаб-квартиры «Свободной России». Конечно, рядом располагались еще и кафе, и банк, и Мантерская по ремонту сотовых телефонов, и поручик мог свернуть куда угодно, но оперативники не верили, что человек из их ведомства может оказаться здесь случайно

— Скажи, ты сейчас о том же думаешь, о чем и я? — Егоров напряженно следил за бывшим шефом.

— Я даже не думаю, я вижу. Он идет к Распутину.

— Вот так, без звонка?

— Не знаю. — Рука Кантарии легла на дверную ручку. — Мог же он и курьера послать… Черт, все-таки в «Жазиль» пошел…

Поручик действительно скрылся в дверях кафе «Белокурая Жазиль», не дойдя до «Свободной России» каких-то полсотни шагов. Тем не менее Егоров вышел из машины.

— А если на связь выйдут? — спросил Кантария.

— Дай сюда рацию! — Егоров сел обратно в машину.

Динамик в машине оживился:

— «Земля» слушает.

— Я — «Луноход-один», — сообщил Егоров. — В поле наблюдения подозрительный объект.

— Действия объекта?

— Пока никаких, однако не исключено дистанционное воздействие на «Луну».

— Продолжать наблюдение. Подкрепление будет через десять минут.

— Есть! — подтвердил Егоров приказ.

Кантария пожал плечами: мол, ждать так ждать, не впервой. Егоров достал из кармана мятный леденец, закинул в рот и сердито захрустел.

Прошло пять минут. Кафе покинули парень с девчонкой, толстый господин в широкополой шляпе и плаще до пят помог выйти своей даме роста прямо-таки гренадерского и попытался поймать для нее такси. Дама попыталась поцеловать господина, тот отмахнулся и с выражением крайней досады удалился прочь. Дама постояла еще немного, ожидая, очевидно, что мужчина вернется, потом тоже махнула рукой и, спотыкаясь, побрела в противоположную сторону.

— Во дает! — Кантария плюнул с досады.

— Ты чего?

— Баб пьяных не люблю.

— А что смотришь тогда? — хмыкнул Егоров.

— На работе потому что! — огрызнулся Кантария, потом округлил глаза и выскочил из машины.

Егоров только рот открыл, когда увидел, что напарник торпедой несется к пьяной дамочке, и тут до него дошло, что дамочка спотыкается не потому, что слегка перебрала, а по причине неумения ходить на каблуках. Создавалось впечатление, будто элегантные сапожки на шпильках жмут ноги богатырски сложенной женщине.

— Да это мужик! — заорал Егоров и прыгнул на место водителя.

Кантария вовремя понял, что баба — не баба вовсе, а переодетый поручик Голицын, и бросился на перехват. Голицыну до входа в «Свободную Россию» оставалось пятьдесят шагов, а Кантарии до поручика — полста метров и двадцать из них — через проезжую часть. Оперативник ринулся напролом, не обращая внимания на негустой, в общем-то, поток транспорта.

Автомобилисты реагировали на внезапно появившегося посреди дороги мужика вполне адекватно: гудели клаксонами, выглядывали из окон и кляли самыми последними словами. Голицын не мог не услышать шума за своей спиной и оглянулся. Увидев стремительно приближающуюся фигуру, он понял, что его все-таки выследили и валять дурочку не имеет смысла, теперь все решают скорость и маневр. Поручик скинул страшно жмущие сапожки и припустил по тротуару босиком: он только что позвонил из туалета Распутину и попросил, чтобы охранник на входе впустил атлетически сложенную женщину без пропуска.

Кантария оценил маневр: если не успеть поймать Голицына сейчас, то выцарапать его из-под опеки депутата будет весьма непросто, поэтому вытащил пистолет из кобуры и прицельно швырнул в спину «бабе».

Тем временем Егоров на автомобиле никак не мог сдвинуться с места мостовая сильно обледенела. Он сдал чуть назад, аккуратно вырулил и, едва почувствовал сцепление колес с дорогой, утопил педаль газа в пол. Шины взвизгнули, и машина пулей вылетела на середину дороги.

Пистолет пребольно ударил Голицына под колено. Поручик взвыл, но скорости не снизил, потому что иначе — суд и Сибирь. Однако секундной его задержки Кантарии хватило, чтобы сократить расстояние почти вдвое. Он лишь мог предполагать, что делает сейчас его напарник, потому что гул, площадная брань, визг тормозов и звон битого стекла лавиной надвигались на преследователя и преследуемого.

Когда до «Свободной России» оставалось метров пять, Голицын почувствовал, что его хватают за плечо. Он резко остановился, и локоть его ткнулся в лицо бывшего подчиненного. Кантария охнул и схватился за сломанный нос. Поручик для верности пнул оперативника поддых и готов был уже нырнуть в спасительную дверь, как в нее врезалась «лада-спец», перекрывая путь к спасению.

Сидевший за рулем Егоров вскинул пистолет, и от его голоса, казалось, по стеклам побежали трещины:

— Мордой в пол, падла, или я за себя не отвечаю!

Чтобы у Голицына не возникало никаких иллюзий, он выстрелил. Пуля просвистела над ухом поручика, и тот послушно плюхнулся на обледенелый асфальт. Егоров привычно глянул на часы.

Прошло ровно семьдесят секунд с того момента, как Кантария выскочил из машины.

— Послушай, Виктор Палыч, старого жандарма. Заговор нам только мерещится. Убийство царя — это тактика народовольца. Если человеку, который вхож во власть, захочется ее захватить, он постарается сделать это в первую голову цивилизованным способом: дискредитирует правительство и главу государства, выставит себя в самом выгодном свете и чуть подтолкнет силовые ведомства. Он даже чрезвычайного положения вводить не будет — зачем народ нервировать?

Комарик слушал, сжав губы в нитку.

— Эпоха дворцовых переворотов прошла, — продолжал Максим Максимыч, — и слава Богу, что прошла. Стоит признать, что версии наши ни гроша не стоят. Да, с Тульским версия интересная, красивая даже, но именно поэтому она неверна. Чтобы стать регентом, нужно по крайней мере быть близким к царской семье, а у нас что? Нет и нет. Я думал, что с Распутиным у нас все верно рассчитано, особливо когда орлы твои Голицына повязали у него на пороге. Тем не менее признайся — пустышки до сих пор тянули.

— Завтра аудиенция, Максим Максимыч, — напомнил Комарик. — Давайте про завтрашний день думать. Я думаю, завтра будет нанесен очередной удар.

— Опять друг твой подсказал? — скривился Исаев.

— Между прочим, господин полковник, — ротмистр сцепил пальцы и уперся взглядом в столешницу, — до сих пор Возницкий подавал весьма недурные идеи. Кроме того, как вы сами знаете, в его жилах течет царская кровь…

— Виктор Палыч, — полковник махнул рукой, — кровь ничего не значит, как показывает время. Если бы у него царские мозги были.

— Все-все-все, молчу! Тем не менее вероятность покушения во время аудиенции весьма высока, и ее во что бы то ни стало нужно использовать для задержания террориста.

— Слушай, а ты уверен, что китовраса нашего примут за императора?

Затрезвонил телефон.

— Слушаю, — снял трубку Исаев.

На том конце линии кто-то взволнованно залопотал.

— Чего? — Глаза полковника полезли на лоб. — Немедленно его ко мне. Посмотрев на ротмистра, Максим Максимыч усмехнулся: — Везучий ты, Витя. Папаша Возницкого нарисовался только что.

— Папаша? Этот… Марян-Густав?..

— Да-да, Юрин отец. Сейчас приведут.

На пропускном пункте бушевал скандал.

— То есть как это — нет в списках? — психовал господин, увешанный кофрами и сжимающий в руках запотевший с мороза штатив. — Официальное приглашение в качестве оператора — это вам что, баран чихнул?

— Успокойтесь, успокойтесь, господин Призоров, сейчас все выяснится, ваше приглашение унесли к распорядителю, возможно, вы проходите по отдельному списку.

— Решайте быстрее, мне еще пристреляться нужно, я же здесь ничего не знаю. Безобразие какое!

Пендель, притулившийся в хвосте очереди, довольно подхихикивал. Вот что значит — современная полиграфия. Он подделал приглашение для трупоеда, используя в качестве гербовой бумаги с водяными знаками новенькую облигацию государственного займа. Знакомый химик аккуратно стравил буквы и цифры с ценной бумаги, а текст Пень почти в ноль передрал с Манькиного приглашения, подставив только необходимые слова насчет оператора и авторских прав. Он был на все сто уверен, что скандально известного репортера вышибут отсюда под зад коленкой, едва он предъявит липовое приглашение, но по какой-то причине этого не случилось. Жандарм долго исследовал бумажку, потом попросил подождать и ушел прочь.

Оскорбленный Призоров уселся в кресло ожидать своей участи и тут заметил Пенделя.

— А ты что здесь делаешь?

Пендель, поняв, что спалился, старательно засипел:

— Маньку жду, ее тоже на тусню позвали.

— Ты же всех заразить боишься, — усмехнулся трупоед.

— Уже не боюсь. Горло только… кха-кха… не проходит никак.

— Долго же тебе ждать придется. — Призоров заметил, что ушедший жандарм поспешает обратно. — Ну ладно, пока, жди давай.

Пендель поспешно отступил, так как почувствовал — голубой мундир не зря так торопится.

Так и оказалось.

— Приносим свои извинения, уважаемый Александр Михайлович, досадное недоразумение. Проходите, пожалуйста, — расшаркался офицер. — Следуйте по указателям, тут недалеко.

Трупоед расцвел, обернулся к Пенделю и самодовольно подмигнул.

Пень проводил его взглядом, полным недоумения.

Комарик сидел за центральным пультом и всматривался в лица прибывающих гостей. Васильчиковых до сих пор не было, но до официального начала приема было еще четыре часа, успеют появиться.

Когда в поле зрения ротмистра попал мятежный репортер, он чуть с кресла не упал.

— А этот здесь каким боком?

По переговорному устройству Комарик попросил дежурного офицера принести документ, по которому зловредный щелкопер пытался проникнуть на аудиенцию.

Топорность поддельного приглашения и наглость, с которой Призоров пытался всучить его под видом настоящего в руки жандармов, еще более озадачили Комарика. Если учесть, что совсем недавно этот подлец прислал электронной почтой на Литейный отснятый и отредактированный видеоматериал с Юрой Возницким в роли царя, становилось совсем непонятно, чего он хочет доказать, этот Призоров. Оснований для ареста никаких не было. Правда, тогда, в день покушения, репортера все-таки замели, заподозрив, что он корректировал огонь снайпера, но эта версия не подтвердилась.

Впрочем, случайно ли он здесь? Вряд ли, какую-то роль он все равно исполняет. Может, он действительно работает в паре с террористом. Но зачем тогда так бездарно засвечивается?

— Пропустите его! — распорядился Комарик.

— Есть! — козырнул офицер охраны и умчался обратно.

Васильчиковы — отец и сын — появились на мониторах службы безопасности за час до церемонии. Тотчас все полевые агенты, задействованные в операции «Краденое солнце», заняли свои места согласно плану, и теперь помочь узурпатору мог только черт.

Для начала Ваню и Филарета Ильича разделили. Удобнее всего это было сделать на пропускном пункте. Ваню вместе с группой подростков, приглашенных на аудиенцию, отправили во дворец, а Филарет Ильич остался ждать сына в комнате отдыха для сопровождающих. Там его планировалось тихонько оттеснить от остальных граждан и провести допрос.

Все бы так и произошло, если бы Ванин отец, едва сын скрылся из виду, не обратился к охраннику с вопросом.

— Что? — переспросил офицер.

— Могу ли я поговорить с ближайшим жандармским чином? — терпеливо повторил Филарет Ильич. — Желательно постарше званием.

Комарик, наблюдавший за разговором, объявил всем агентам:

— Отставить готовность! Пропускной пункт, сообщите, что сейчас офицер подойдет.

Удовлетворенный ответом, инженер Васильчиков отошел от турникета и присел на высокий табурет рядом с окном. Вскоре к нему вышел жандарм.

— Добрый день. Штабс-ротмистр Комарик к вашим услугам.

— Инженер Васильчиков, — отрекомендовался Филарет Ильич. — Имею информацию государственной важности.

— Следуйте за мной.

И они пошли. Комарик еще не знал, что ситуация вышла из-под контроля окончательно. Впрочем, если бы даже и знал, принятых решений он отменить уже не мог при всем желании.

от 26.01.2003

Вопрос. Итак, Вы утверждаете, что Ваш сын Иван является законным наследником престола?

Ответ. Да. Думаю, анализ ДНК легко это подтвердит.

В. Знакомы ли вы с Возницким Марян-Густавом?

О. Это мой двоюродный дядя, но лично с ним не знаком. А почему вы спрашиваете?

В. Вопрос отклоняется. Почему вы решили заявить о якобы правах на престол вашего сына именно сейчас?

О. Не думаю, что мой ответ вас убедит. Меня смутило появление бывшей супруги моего двоюродного дяди — она искала своего сына Юру. А когда она показала фотографию Юры в детстве, на которой он точь-в-точь похож на моего сына, мне показалось, что это сделано нарочно.

В. Каким путем вы узнали, что являетесь якобы наследниками?

О. Все довольно сложно, но попытаюсь объяснить. Это бредово звучит, но будьте терпеливы. Я и сам до недавнего времени не верил, однако после визита Идеи Петровны… словом, я знаю, что почти всю семью Николая Второго, моего прадеда, расстреляли большевики. Да, судя по вашей гримасе, так оно и было. Все дело в том, что царевич Алексей выжил. И спустя пятнадцать лет скитаний по Уралу и Сибири легализовался под именем Войцеха Возницкого, потомка ссыльных поляков, в Тобольске.

В. Вы об этом от своей бабки узнали?

О. Нет. Дело в том, что Ядвига Войцеховна на самом деле не была моей родной бабкой, да и не знала, кем был ее отец до восемнадцатого года. Понимаете, когда царевич Алексей, он же Войцех Возницкий, узнал, что вступил на престол, он был ошарашен. То есть не то, чтобы ошарашен — он слышал о триумфальном возвращении своего батюшки в столицу, но никак не мог понять ведь он выбирался из-под трупов своих родных, а все газеты трубили, что царь вернулся… Он решил, что это — переворот, что кто-то выдает себя за царя. Он затаился, пытаясь выяснить, что произошло на самом деле. Вскоре женился, родились дети, а цельной картины происходящего наследник составить не мог. В газетах появлялись фотографии его и его семьи — в смысле, фотографии Алексея Второго и царской фамилии. Отчаявшись что-либо понять — строй в стране коренным образом не изменился, Столыпин продолжал гнуть свою линию, жизнь к сороковому году наладилась окончательно — царевич решился изменить свою жизнь еще раз и вернуть престол законным наследникам, а не оставлять самозванцам, которые нагло выдумывали жизнь царя без самого царя…

В. Продолжайте.

О. К этому времени его отношения с первой женой внезапно и скоротечно испортились. Виной ли тому были ранние браки детей, покинувших родной кров, или что-то еще — неизвестно, но они расстались. Через два года после развода мой дед Войцех-Алексей женился во второй раз. Вторая жена была почти в три раза моложе деда и скончалась при родах, явив на свет моего настоящего отца, Сульина Павла Владимировича.

В. Владимировича? Ведь вашего деда звали…

О. Поймите — он менял жизнь. Женившись, он якобы перешел из католичества в православную веру и сменил имя: взял фамилию жены и в новых метриках стал Владимиром Ивановичем. Смерть жены его очень подкосила, а ведь у него была еще и гемофилия. Словом, он недолго воспитывал ребенка и перед смертью передал его под опеку своему сыну от первого брака, Йозефу. Так что воспитывался мой отец вместе с упомянутым вами Марян-Густавом.

В. Каким же образом ваш отец узнал, что он наследник престола?

О. Дед перед смертью открыл на имя отца целевой вклад и обязал нотариуса в день совершеннолетия Павла передать ему запечатанный пакет с семейными реликвиями и письмом. Там-то и сообщалось, что к чему. Только я думаю, что мой настоящий отец не очень-то доверял содержимому этого письма. То ли деньги — а сумма набежала за пятнадцать лет немалая — сыграли злую шутку, то ли скептиком по молодости лет был мой отец, да только всерьез он не отнесся к письму деда. И случилось так, что Йозеф в шестьдесят пятом году отправил Павла учиться в столицу, а свою сестру Ядвигу попросил приютить студента у себя. В ту пору сын Ядвиги Войцеховны Илья влюбился в Жанну Пичугину, свою будущую жену. А Жанна училась на одном курсе с Павлом Сульиным… Словом, когда я пять лет назад узнал, что мой папа мне и не папа вовсе, а только мамин муж, мне чуть плохо не стало. А когда отец показал мне это письмо…

В. Кстати, где оно?

О. Дома, в сейфе. Ну у меня в тот момент словно глаза открылись. Я понял, почему наш государь такой безвольный и незаметный — у нас и не было вовсе государя. Пока жив был Столыпин и его преемники — все шло как надо, а потом… застой. Я это чувствую, мне душно в этой стране — стремительно разрастается чиновничий аппарат, процветает национализм, телевидение и газеты перестают давать информацию, пресса теперь смакует подробности, а не освещает жизнь. Я не удивлюсь, если наша держава скоро станет полицейским государством. И я решил: воспитаю из сына государя, который действительно будет радеть за свою страну, а после предъявлю права на трон. Тем более что доказать теперь все легко, а в случае чего можно опереться на ту же прессу, им такие сенсации нужны.

В. Так чего же вы хотите?

О. Правды. Я готов ждать, пока Иван не подрастет, однако он должен вернуться на трон. Пусть лишь как гарант законной власти, но зато этот гарант будет настоящим и судьба страны будет ему не безразлична…

Рассказанное инженером не только никак не противоречило откровениям Марян-Густава Возницкого, но и изрядно дополняло его показания. В частности, о том, как он прочел письмо деда Войцеха, случайно обнаруженное в письменном столе дяди-ровесника, и узнал, чьим на самом деле потомком является, и о том, как ушел в монастырь, когда понял, что не сможет иначе сохранить тайну Павлика — она все время просилась наружу, и о том, что недавно на исповеди открыл настоятелю истинную причину своего ухода из мира и как тот немедленно отправил его в жандармерию…

Комарик отключил диктофон, помассировал виски и переносицу, а потом сказал:

— Боюсь, вашему сыну придется занимать трон уже сегодня.

Филарет Ильич участливо склонил голову набок.

— Простите, не понял…

— Мы сегодня же объявим вашего сына наследником престола.

Инженер сидел в прежней позе и не мог пошевелиться.

— Все действительно так плохо? — выдавил он наконец.

Ваня чувствовал себя не в своей тарелке.

Зал, в котором собралось уже столько народу, что сопровождающий едва отыскал группу детей и подростков, приглашенных на торжественный прием, поражал своими размерами, но угнетали Ивана не размеры зала и не количество приглашенных, а предлинный деревянный ящик, стоящий подле египетской делегации.

Точно такой же Ваня видел в антикварной лавке на Бармалеевой.

От ящика исходила непонятная угроза: то ли адская машина в ней была упрятана, то ли крокодил.

Мысль о крокодиле почему-то испугала Ваню. Тот чешуйчатый гад, которого он наблюдал, был гораздо длиннее этого гроба… но в мыслях теперь угнездился окончательно и бесповоротно.

Внезапно все стихло.

— Его Императорское Величество Николай Третий, — провозгласил камергер, и двери распахнулись, являя гостям фигуру царя.

Грянул гимн. В едином порыве все присутствующие поднялись со своих мест, не только по причине исполнения величественной музыки, но и из простого желания разглядеть государя как следует. Ване не повезло — он оказался в последнем ряду.

Ничуть не смутившись, он влез на стул и оказался на две головы выше всех присутствующих. Наравне с царем.

Царь оказался просто великаном. Он возвышался над подданными и гостями державы настолько, что, казалось, вот-вот упрется головой в потолок, и дело было не в короне. Разумеется, до потолка он не достал бы, даже встав на дыбы, но величие…

На дыбы?..

До Ивана вдруг дошло, что царь — наполовину лошадь. То есть конь. Как есть — древнегреческий кентавр… Сын Идеи Петровны. Дядя Возницкий.

Ваня едва не крикнул это вслух, но вовремя сдержался. Как же так — он, получается, работает на заводе, а в свободное время — в Зимнем дворце государственные документы подписывает?

Глупость какая-то. Он не царь. Хотя, с другой стороны, почему не царь? Вон с каким благоговением на него все смотрят. Да и сам Ваня также на него смотрел, пока не заметил, что государь — кентавр.

Только остальные почему-то этого не видят. Или не хотят видеть?

Дядя Возницкий меж тем прошел по залу и остановился рядом с троном. Он широко улыбался, и Ваня прекрасно видел прокуренные лошадиные зубы и пожелтевшие от табака усы.

Я буду таким же, подумал Ваня. Без страха и даже, наверное, с некоторым удовольствием. Потому что если кузнец и не был настоящим царем, то за ним была вся сила и мощь государства, частью которого он являлся. И он эту мощь чувствовал и поэтому был царем несмотря ни на что.

На какое-то время Ваня даже забыл о крокодиле.

— Черт побери, он его расколол! — Комарик не то восхищался, не то ужасался.

— Кто кого? — не понял Филарет Ильич.

— Ваш сын — Юру. Он его узнал. Да смотрите сами.

На одном из мониторов инженер увидел своего сына крупным планом. В его глазах читались одновременно и восторг, и недоверие, мальчик то и дело оглядывался по сторонам, ожидая чего-то.

— Какого Юру он узнал? Возницкого?

— Я с другими не знаком.

— А как Возницкий оказался на приеме?

— А вы что, не видите?

— Как я могу его увидеть, если даже не знаю его в лицо?

— Но ведь ваш сын смог.

Инженер задумался.

— Вы хотите сказать, что этот… хм… кентавр… стоит среди гостей, но привлекает меньше внимания, чем ваш подставной император?

— Отчего же? — пожал плечами ротмистр. — Ровно столько же внимания он и привлекает.

Васильчиков пробежался глазами по мониторам.

— А куда Ваня смотрит?

— Правильный вопрос, — кивнул Комарик. — Он смотрит сюда. — И палец его постучал по изображению императора.

Филарет Ильич выпятил нижнюю губу:

— Вы хотите сказать, что…

Ротмистр кивнул.

— Поразительно! — Инженер вытер лоб платком. — Я ни за что бы не догадался…

— И никто в зале не догадывается. Юран обладает такой энергетикой, что генералы честь отдают.

— Простите, но как же его до сих пор никто не замечал?

— А вы бы поверили своим глазам, если бы увидели гуляющего царя на Невском или же встретили его на рабочем месте, в кузнице? Вы видели царя, забегающего в продуктовую лавку за палкой колбасы и банкой паюсной икры?

— Вы утрируете.

— Ровно настолько, насколько утрирует сама жизнь. Впрочем, вашему сыну понадобилось меньше минуты, чтобы увидеть Юру таким, какой он есть.

Какое-то время мужчины молча наблюдали за происходящим в зале. Потом инженер спросил:

— Скажите, Виктор Павлович… Вы ждете сейчас чего-то плохого?

Комарик смерил Васильчикова взглядом:

— С чего вы взяли?

— Не знаю. Фамильное скорей всего предчувствие. Вы на пружину похожи. И допрос этот ваш…

Ротмистр пожевал немного губами, потом сказал:

— Юру сейчас должны убить.

— Убить?

— Да, убить. Как все эти годы убивали императорских двойников. Мы надеемся сегодня взять того, кто желает смерти царю.

— Ценой жизни еще одного двойника?

— Если понадобится — да, — процедил жандарм. — Хотя мы меньше всего хотим Юриной гибели. Я с ним за эти дни как-то так сроднился. Его захотят или отравить, или убить руками, но второе — менее возможно: посмотрите на его комплекцию. Он один целую банду у «Сайгона» раскидал.

— Я знаю, мне Шепчук рассказывал, — кисло улыбнулся Васильчиков.

— Вот мы и смотрим за всеми, кто с бокалом будет к нему подходить.

Инженер покачал головой: он, по всей видимости, не верил в подобную тактику.

Тем временем аудиенция перешла в стадию раздачи слонов и поощрительных грамот. Первыми были дети. Учащихся по очереди вызывал церемониймейстер, те выходили и получали из рук государя благодарственное письмо родителям и дорогие подарки, затем кланялись, говорили «спасибо» и убегали прочь. Отличилась только слушательница курсов при Смольном институте Мария Куваева, бочкообразная девица с разноцветными волосами. Она приняла подарок, потом посмотрела на императора и сказала:

— Ваше величество. Вы такой… прикольный. Мы вас очень любим.

А потом вслух и с выражением прочла «Люблю тебя, Петра творенье…» Государь долго смеялся и сказал, что он тоже в некотором роде «творенье Петра», имея в виду, очевидно, своего батюшку Петра Алексеевича. Тем слегка напряженная обстановка в зале разрядилась, и далее все пошло как по маслу: награждаемые не смущались и искренне высказывали свое уважение к государю, а царь довольно остроумно отвечал на эти признания, и все были друг другом довольны.

Призоров носился по всему залу, лавируя между придворными операторами, и чувствовал себя по меньшей мере Михалковым и Роу в одном лице. Он снимал все подряд и не знал уже, что его больше интересует, — роскошь царских покоев, или улыбки на лицах гостей, или личность самого императора. В какой-то момент Призоров поймал себя на том, что и сам блаженно улыбается непонятно чему.

Ваня получил из рук государя шикарную карту Российской империи, которая, как прикинул в уме Иван, займет всю стену.

Рукопожатие у кузнеца было шершавое, теплое и надежное. И Ваня тихонько шепнул:

— Дядя Юра, вас мама потеряла.

— Я знаю, Ваня, — прошептал он в ответ. — Скоро вернусь.

Довольный, Иван вернулся на свое место.

Потом потянулись деятели науки и культуры, купцы, нечаянные герои, матери-героини, миротворцы и представители духовенства разных конфессий.

Позже пришла пора представляться зарубежным гостям, и Ваня опять ощутил холодок, бегущий по позвоночнику.

— Если сейчас на Юрана никто не набросится, я сам пойду его убивать. Комарик яростно мял в руках пластиковый стаканчик.

Только что звонил Исаев, спрашивал, как дела. Торжественный прием близился к концу, а до сих пор ничего не случилось, о чем ротмистр и доложил.

— Я вообще не понимаю, с чего вы взяли, будто царя могут убить в собственной резиденции, — зевнул Васильчиков.

— До пятидесятого года здесь убили троих императоров, чтобы вам было известно! — огрызнулся Комарик. — Кроме того… кроме того… ага, последняя делегация.

Египетский посол был краток, как никто, хотя араб, по идее, должен был говорить долго и витиевато. Скорей всего дипломат понимал, что три часа в закрытом помещении — сомнительное удовольствие, даже если это три часа с императором в огромном зале с прекрасным освещением, отличной вентиляцией и в приятной компании.

— Ваше величество, — сказал он, — мы долго думали, что подарить вам в знак уважения, и наконец решили преподнести древнее божество наших предков. Это божество считалось хранителем жилищ и храмов, оберегало своих хозяев от всевозможных напастей. Это — крокодил…

Душа Вани ушла в пятки.

— Разумеется, живого крокодила подарить мы не имеем права, — продолжил посол, — да и негде его держать во дворце — на цепь ведь его не посадишь. Общий смех в зале. — Поэтому мы дарим вам чучело одного из самых крупных нильских крокодилов.

Чернокожие носильщики в белых одеждах ввосьмером выволокли огромный ящик в середину зала.

— Не открывай, — шептал в заднем ряду Ваня, — не смей открывать…

— Вы этого крокодила видели? — внезапно прервал молчание Васильчиков.

— Поглядели, — кивнул ротмистр. — Огромное чучело, как живой прямо. А что такое?

— Ваня что-то бормочет, не могу понять, что именно. — Инженер подобрался, будто собираясь прыгнуть. — Он боится.

— Чучела?

— Вы уверены, что это чучело?

Комарик побледнел. И крикнул в динамики:

— Цель — крокодил!

Тяжелую крышку, сколоченную из дюймовых досок, страшным ударом изнутри сорвало, как бумажную нашлепку с мороженого. Носильщики, стоявшие по бокам, исчезли в мгновение ока, зал же наполнился криками удивления и ужаса — из ящика выскочила огромная рептилия с распахнутой пастью.

Царские телохранители открыли огонь на поражение, но скоро через громкоговоритель послышался голос ротмистра:

— Не стрелять, в зале люди.

Призоров прилип глазом к видоискателю. Так, наезд на зверюгу. Вот она в развороте бьет хвостом бросившегося ей наперерез посла — араб оказался не робкого десятка, крупным планом — мгновенно тускнеющие глаза дипломата, боком заваливающегося на телохранителя, машущего бесполезным пистолетом.

Скачущие спины, безумные лица, мат и истерические вопли, детский плач гости ломятся в двери, покидая поле боя. Толпу пытаются организовать и вывести из зала без лишних жертв — пару секунд, не более — и снова крокодил.

Яростный гад разбрасывает людей, как кегли, и стремительно приближается к царю. Лицо царя крупным планом — хищно прищуренные глаза, рот ощерен в презрительной усмешке; отъезд — фигура монарха. Кулаки сжаты, задние ноги чуть согнуты и расслаблены, передние, наоборот, взведены, как пружины.

Вот крокодил бросается на монарха, тот встает на дыбы и бьет жуткую тварь копытом в пасть. Рептилия клацает челюстями и валится навзничь, однако во время падения ловко разворачивается и нападает на телохранителя. Хвост, как бич, бьет человека по руке, пистолет свечой летит в воздух, и вот крокодил ловит оружие своей кривой короткой лапой…

Теперь не промахнется, подумал Юран, и закричал:

— Стойте, стойте все на месте!

— Выполнять! — это Комарик. Витек не подведет, кузнец был уверен.

Крокодил, не спуская глаз с Юрана, начал обходить его справа. Под дулом пистолета кузнецу деваться было некуда, и он ждал, что предпримет гад.

— Спокойно, мужик, спокойно. — Возницкий старался говорить весело и умиротворенно, но пойди, объясни вооруженной твари, что его никто убивать не собирается.

— Заткнись! — Рептилия оказалась на спине у Юрана, и ствол пистолета уперся кентавру в затылок.

— Слезь, дурак! — зашипел от боли кузнец — раны все еще болели. Троллейбус дальше не идет.

— Пропустите нас, или я ему мозги вышибу! — потребовал крокодил.

В зал ворвались Комарик и неизвестный Юре мужик. Прятавшийся до сих пор за креслами Ваня выскочил и помчался навстречу незнакомцу с криком «папа». Крокодил было рыпнулся, но Возницкий процедил:

— Я тебе пасть порву, если в мальчонку шмальнешь! — и гневно взбрыкнул.

Вынужденный удерживаться верхом, крокодил схватил кентавра за волосы и вернул пистолет в исходное положение. Мальчика в это время подхватили чьи-то руки, и он исчез за стеной пуленепробиваемых щитов.

— Мне долго ждать? — вновь раздался голос рептилии.

Как ни странно, тварь действительно разговаривала. И даже артикуляция у нее совпадала с произносимыми звуками.

— Вам не придется ждать. — Комарик вышел вперед. — В любом случае вы арестованы. От вас зависит, будете ли вы убиты во время задержания или проявите добрую волю.

— Я его убью, — пообещал крокодил.

— И что? — усмехнулся ротмистр.

— Он ваш царь.

— Никогда им не был. Он подсадная утка для таких, как вы.

Крокодил рассмеялся:

— Блефуете, офицер!

— Зачем? Где вы слышали, что русский император — кентавр? Вы на нем верхом сидите, верно?

Крокодил опустил голову вниз.

Юран резко подался вперед человеческим своим корпусом и совершил такой гимнастический кульбит, что даже вспоминать потом было страшно. Задние ноги кентавра оторвались от земли и полетели к потолку, за ними устремились передние, и Возницкий, красиво перебросив через себя лошадиное тело, завершил сальто-мортале с претензией на культурологические параллели: левое заднее копыто с хрустом опустилось на хвост крокодилу, слетевшему во время акробатического этюда на паркет и не успевшему откатиться в сторону. В этот момент Юран ощущал себя лошадью Петра Великого.

Секунду спустя крокодил оказался буквально облеплен налетевшими со всех сторон спецназовцами.

— Хвост… хвост! — кричал несчастный гад, потому что Юран действительно размозжил вышеупомянутый отросток чуть ли не посредине.

— Ничего, новый отрастет, — неуверенно пошутил Комарик, который не был уверен, что у крокодилов с регенерацией хвостов дела обстоят так же хорошо, как у ящериц.

Он подошел к Юрану и обнял за торс:

— Ну ты спортсмен…

— Да… — Возницкий, похоже, до сих пор находился в крутом пике. Теперь всё? Можно домой?

— Погоди, пара формальностей осталась. Медведев, давай-ка этого чебургена, — ротмистр кивнул на плотно спеленатого террориста, — на Литейный, на допрос, египетского консула — в лазарет, а гостей проси обратно, для официального заявления.

Васильчиковы стояли среди всеобщего бедлама, как бедные родственники: обнявшись и пристально всматриваясь в будущее. Оно гудело и волновалось за дверями, билось в истерике и глубокомысленно курило. Будущее ждало своего часа.

— Господа, — обратился Комарик к собранным вновь гостям загородной резиденции русских императоров, — от имени всего Жандармского корпуса приношу свои извинения за причиненные вам душевные волнения и неудобства, связанные с проводимой здесь операцией. Она только что удачно завершилась, и я имею честь сделать ряд официальных заявлений.

И он рассказал о том, что последнего царя убили вместе со всей семьей в доме купца Ипатьева, и о том, что все эти годы по давнишнему приказу Петра Аркадьевича Столыпина Девятое отделение Жандармского корпуса изображало для всего мира и для Российской империи жизнь уничтоженной на корню царской фамилии, и о том, что все эти годы неведомая сила вновь и вновь пыталась убить новых и новых царей и что попытки эти стоили жизни многим людям. И о том, что нашелся человек с кровью Романовых в жилах, благодаря которому…

— Вы обманывали народ! — в зал ворвался Распутин. — Все это время обманывали, тратили огромные суммы на поддержание мифа. Это преступно и подло, Россия не простит вам этого. Царей нет, а мы горбатимся на их благосостояние, платим августейший налог…

— В чем дело, милейший Вадим Вадимович? — поднялся со своего кресла присутствовавший на приеме Тульский. — Вы не слышали — кровь Романовых не исчезла, значит, и цари остались.

— Ах, да, геном Романовых, обнаруженный у этого молодого чело… кентавра, будем называть вещи своими именами. Больше ни у кого. Вы потерпите на престоле кентавра? Я — нет, будь он хоть трижды Романов.

— А с чего вы взяли, что больше ни у кого? — ехидно улыбнулся Тульский, выходя в середину зала.

Он что-то знает, подумал Комарик. Опять информация просочилась. Ротмистр в одинаковой степени не любил Тульского и Распутина, ему ближе были кадеты, но если выбирать из двух зол, то… выбор был сделан еще до присяги.

— Вы совершенно правы, господин Тульский, — прервал Комарик начавшуюся дискуссию, — наследник престола все-таки нашелся. Причем там, откуда не ожидали.

Тульского просто распирало от самодовольства.

— Царевич Алексей, оказывается, не был убит.

— Что вы сказали? — казалось, лидер монархов не расслышал.

— Царевич Алексей выжил и оставил потомство.

Зал сидел, затаив дыхание. Призоров от восторга грыз штатив — сенсации сыпались одна за другой, думские же оппоненты по мере поступления информации с подозрением озирались.

— И теперь я наконец могу объявить законного наследника престола отныне и навсегда — Ивана Филаретовича Васильчикова, который является правнуком царевича Алексея и старшим сыном той линии Романовых, которая, по мнению почившего царевича, должна была вернуться на престол российский. Свидетельством принадлежности к дому Романовых и к линии последнего русского царя служит справка из института генетики имени Вавилова…

Комарику так и не дали закончить речь. Зал взорвался овациями. Это не было рефлекторной реакцией публики на окончание выступления, ибо то, о чем сказал жандарм, ставило каждого перед непростой задачей: обманывали до сих пор, не обманут ли и теперь?

Но тот искренний испуг и удивление в глазах мальчика, его руки, прижимавшие к груди подарок, и самое главное — широкая ладонь недавнего «государя» на плече наследника, убеждали чуть ли не лучше аргументированной речи жандарма.

— Мальчик? — Тульский в глубоком трансе подошел к наследнику и попросил подойти ближе. — Ваня, ты и вправду — потомок Алексея?

— Не знаю… — Ваня послушно высвободился из объятий отца и Юрана и подошел к лидеру «монархов». — Но я тоже отвечу за все.

— Согласен. — Тульский схватил его за горло и взвизгнул: — Никому не двигаться, я — наследник престола.

— Дядя, я тебя затопчу! — Юрана едва удерживали Комарик с камергером. Инженер медленно двигался в сторону Тульского. — Какой ты наследник, ты на себя посмотри, быдло.

— Молчать! — Губы главного монархиста страны задрожали. — Я наследник. Вы — младшая ветвь, щенки, ублюдки.

— Спокойно, Владимир Владимирович, мы слушаем. — Комарик решил тянуть время. Похоже, Юран оказался прав — вот он, заказчик. А какой мотив — занять трон… Что там Исаев о дворцовых переворотах говорил?

— Мой дед — Владимир Ульянов, вам это ни о чем не говорит? Только не говорите, что он хотел ввергнуть страну в хаос, у него была особая миссия, с которой не справился его брат Александр — он должен был вернуть трон нам, потомкам Александра Первого. Я — праправнук Александра.

— Старца Федора Кузьмича?

— Да, он же государь Александр Первый Павлович. Он очень тяготился тем, что взошел на престол через кровь своего отца, и ушел от дел, став святым старцем. Но, пока он не попал в Пермскую губернию, откуда его сослали за бродяжничество в Томск, у него в Симбирске родился сын. Разумеется, незаконно, и его выдал за своего сына Николай Ульянов, верный царю Александру. Илья Николаевич родил троих сыновей, но лишь Владимиру удалось в какой-то мере вернуть престол… У него родился сын Владимир, потом я, и кровь Романовых во мне старше, чем в этом мальчишке, по закону престолонаследия…

— Ваш дед попрал все законы, велев расстрелять царскую семью, — сказал ротмистр.

— Не вам судить Романовых. Младшая линия была слаба, она захирела от родственных браков и отдала власть выскочке Столыпину. Мой отец тщетно пытался закончить дело моего деда, но, как сейчас оказалось, его просто обманывали. Что же, обман раскрыт, трон ждет законного наследника. Извини, мальчик, я верю, что ты не хотел занять мое место, но ты ничего не сможешь исправить, так что…

Тульский замолчал. Видит Бог, если бы не приступ ригидности, он смог бы сориентироваться в обстановке и подождать до лучших времен, и кто знает, может, наконец, кто-нибудь из потомков старца Федора Кузьмича и воцарился бы на российском престоле, но история, к счастью, не знает сослагательного наклонения.

Если говорить коротко, то в тот момент, когда Тульский собирался убить Ваню, снимавший эту безобразную сцену Саша Призоров, которого зачастую звали просто трупоедом, опустил на череп Владимира Владимировича свою видеокамеру.

— Обалдеть! — присвистнул Юран, глядя на брызнувшую в разные стороны электронику и оптику.

— Георгиевский крест, — констатировал Комарик. — Кстати, Юран, ты свободен.

— … твою мать! — Призоров совсем забыл, что последние десять минут снимал только на флэш-диск, не дублируя сигнал на электронную почту.

(Позднее, в интервью каналу Си-эн-эн Саша Призоров ответит на вопрос, почему он это сделал и почему потом ушел с репортерской работы.

— Я… — Молчание. — Словом… — Молчание. — Дурак не поймет, а умный не скажет.)

А Ваня жался к отцу. Слава Богу, пока можно было.

Пятнадцать лет спустя

— Ну ты, конь, готов? — Полковник пихнул рыжего мужичину с залихватски подкрученными усами в плечо. — Пора уже.

— Так точно, мелочь гнусная. — Желтые прокуренные зубы старшины запаса Возницкого действительно походили на лошадиные. И ржал он по-конски.

— По-олк! К торжественному маршу в честь восшествия на трон его императорского величества Иоанна Седьмого товсь! Шаго-ом арш!

Цок-цок-цок. Справа — Александровская колонна, за ней — Лючия с жеребятами, слева — Зимний с Ваней на балконе, в центре — мечта Юрана Возницкого: пройти маршем по Дворцовой площади. Правда, не капитан, но зато полковника спокойно гнусом назвать может, и тот лишь посмеется.

А там, на балконе: спаситель Петрограда от яростного гада да здравствует Ваня Васильчиков.

— Здрав-жла-ваш-императ-велич.

Ура!