"Дар сопереживания" - читать интересную книгу автора (Вилтц Дэвид)

10

Эдгар Аллен Маккиннон сидел, подавшись вперед, и улыбался на этот раз настоящей, искренней улыбкой, а не суррогатом, призванным скрыть боль в спине. Он искренне любил Беккера, наслаждался разговором с ним и часто думал, что у них много общего. Молодой агент, напоминавший ему самого себя в молодости, был выкован из того сорта стали, из которого сделаны немногие, и чему остальные могут только завидовать. Беккер не нуждался в рекламе, он был подлинным шедевром, если держаться аналогии со сталью. Люди типа Хэтчера – очень полезные, самоотверженные и трудолюбивые – всю жизнь следуют установленным правилам и поэтому разгребают рутину: в этом их предназначение. Они заслуживают доверия, проявляют скрупулезность, не пропуская ни единой детали, но в широком смысле не понимают, для чего делают то или иное. Их разум не способен охватить дело целиком. Для этого требуется искра гениальности. У Беккера такая искра имелась. Между Хэтчером и Беккером та же разница, размышлял Маккиннон, что между человеком, ловящим рыбу сетью, и рыболовом, который пользуется линем и самодельной наживкой: они оба добиваются успеха, но только один из них разбирается в повадках добычи.

Беккер попросил его о частной беседе без участия Хэтчера, поэтому Маккиннон предположил, что разговор пойдет именно о нем. Но еще по тону приветствия он понял, что Беккера беспокоит что-то другое, более важное для него, чем бюрократические склоки.

– Я хочу отстраниться от расследования, – заявил Беккер после короткого обмена шутками.

От неожиданности Маккиннон выпрямился. Встреча, кажется, обещала быть не столь приятной, как ему рисовалось в воображении.

– Давай, выкладывай все до конца, – потребовал он.

Беккер покачал головой.

– Мне не хотелось бы этого касаться. Это глубоко личное.

– Что с тобой, Джон? Тебя достал Хэтчер?

– Хэтчер тут ни при чем. Если необходимо, я могу терпеть его общество.

– Тогда в чем дело?

– Я откомандирован к вам только временно, на добровольных началах, и, если надо, могу уйти без объяснения причин.

– Ты прав, но говори это кому угодно, только не мне. Рассказывай, что у тебя стряслось.

Беккер помолчал, раздумывая, стоит ли отвечать, потом спросил:

– Тебе приходилось убивать?

– Да, – подтвердил Маккиннон. В разговоре с другим он добавил бы привычную присказку, что это была необходимая самооборона, но перед Беккером ему не требовалось формальное оправдание.

– Скольких ты убил?

– Четверых.

Беккер вновь замолчал.

Маккиннон ждал, глядя на него. Беккер смотрел в пол, словно ожидал найти на ковре ответ на свой невысказанный вопрос.

– И что ты при этом чувствовал?

Маккиннону много раз задавали этот вопрос, обычно третьим-четвертым по счету на вечеринках или во время лекций. И у него имелся готовый, хорошо отрепетированный ответ, исполненный ужаса и отвращения к самому факту убийства, со ссылкой на то, что он исполнял свой долг. Великолепный ответ, удовлетворявший большинство спрашивавших, поскольку он вписывался в рамки их ожиданий. Однако Маккиннон понимал, что Беккеру он не подойдет, поэтому осторожно сказал:

– Каждый раз по-разному.

Беккер понимающе кивнул.

– А в четвертый раз? Что ты чувствован тогда? – спросил он.

– Что мне пришло время сменить род деятельности, – ответил Маккиннон.

– Это слишком просто.

– Ладно, вот тебе развернутый ответ. Я чувствовал, что у меня это слишком хорошо получается. Очень умело и эффективно. И еще я чувствовал, что это беспокоит меня меньше, чем следовало бы.

– И больше ничего?

Маккиннон какое-то время изучал лицо Беккера. Сначала ему показалось, он понял, чего от него добивается Беккер, теперь он уже не был в этом уверен.

– Еще у меня было ощущение, что мокрая работа просто липнет ко мне, – откровенно признался он.

– Липнет? – переспросил Беккер.

Маккиннон кивнул.

Беккер опять затих, затем спросил:

– А не было такого, чтобы тебя к ней тянуло?

– Нет, – удивленно ответил Маккиннон, – такого не было.

Беккер был заметно разочарован.

– Так вот что тебя гнетет, Джон, – догадался Маккиннон. – Что тебя, как ты думаешь, тянет... Джон, я хорошо знаком с твоим личным делом. Это все чушь. В каждом случае тебе давалось задание, которое ты обязан был выполнить. В каждом деле тебя назначали другие люди. Ты же не мог знать загодя, чем все это обернется.

– Но я мог быть причиной таких оборотов.

– Но каждый случай признан самообороной. Ты же никого не ставил к стенке и не расстреливал, ты защищал свою жизнь. Единственное, чему ты был «причиной», так это тому, что не позволил своим противникам укокошить себя.

– Все можно было сделать по-другому.

– Не смеши меня, Джон, я же тебя знаю. Если бы все можно было сделать по-другому, ты бы так и поступил. Зачем тебе было специально убивать?

– Зачем? – пожал плечами Беккер. – Спроси что-нибудь полегче.

– До тебя дошли слухи, которые ходят по Бюро?

– Какие слухи? – спросил Беккер, и Маккиннон мгновенно понял, что сболтнул лишнее. – Что обо мне говорят? Что я сам вызван необходимость в тех убийствах?

– Это лишь злобные сплетни. Люди просто завидуют твоим успехам. Мало ли что говорят за твоей спиной? Тебя это не должно волновать.

– Народная мудрость всегда содержит изрядную долю истины, – заметил Беккер с усмешкой. – Слухи есть, а дыма без огня не бывает.

– Джон, относись ко всему проще. Ты принимаешь свои задания слишком близко к сердцу. Именно поэтому ты так хорош в деле, но это просто работа. Вернее, издержки нашей работы, а не призвание к убийству.

– Так все и начинается. По первости это были просто издержки работы, и я вовсе не предполагал, что мне это даже будет нравиться.

– Это приобретенный вкус.

– Все верно, – произнес Беккер, растягивая слова. – Тонко подмечено, в этом есть свой вкус. И я его приобрел, лучше и не скажешь.

– Джон, останься в деле. Ты мне нужен. Я же вижу, ты уже вцепился в него зубами.

– Я беспокоюсь не о своих зубах.

Маккиннон тяжело вздохнул.

– Что тебя беспокоит? Говори прямо, я помогу, если смогу. Но если у тебя обычная депрессия, то ты обратился не по адресу. Не имею понятия, что надо делать в таких случаях, что тебе посоветовать и какие вопросы надо задавать.

– Ты не задал мне самого главного вопроса, – сказал Беккер.

– Какого же?

– Того же, что я задал тебе – что ты чувствовал, убив в четвертый раз?

– Ладно, спрашиваю. Что ты почувствовал, убив в четвертый раз, Джон?

Беккер покачал головой, уклоняясь от ответа.

– Я просто пошутил.

– Нет уж, скажи, что ты тогда почувствовал. Хотя бы из соображений справедливости, я же тебе ответил. Так что ты почувствовал?

Лицо Беккера напряглось, и он резко отвернулся.

– Что-то ужасное? Но не может же быть, чтобы это тебе нравилось? Джон, тебе это не понравилось, правда?

Беккер снова повернулся и посмотрел Маккиннону прямо в глаза. Несмотря на весь свой опыт, Маккиннон ощутил одновременно ужас и жалость в такой полноте, какую ему редко доводилось испытывать.

Не выдержав напряжения, оба отвели глаза. Маккиннону казалось, будто он заглянул прямо в истерзанную душу Беккера – жуткое зрелище, которое ему бы не хотелось увидеть еще раз.

– У нас есть люди, с которыми ты можешь поговорить, если тебе это необходимо, – сказал он. – Некоторые из них отличные профессионалы.

– Психоаналитики?

– Советники для оказания психологической помощи в случаях, подобных твоему. Я слышал немало хороших отзывов об одном из них по фамилии Голд.

– Я не доверяю психоаналитикам.

– Почему?

– Потому что ни разу не слышал, чтобы их работа приносила результат, а ты?

– Я в этом не разбираюсь, Джон. Но некоторые рекомендуют обращаться к ним.

– К ним рекомендуют обращаться те, кто провалялся на их кушетках пяток лет. Таким необходимо одобрение психоаналитика, даже чтобы шнурки завязать.

– Наши советники не станут с тобой долго возиться. Выслушают, что-нибудь посоветуют и отправят обратно – работать. Особенно у них хорош Голд, насколько я слышал.

– Я подумаю.

– Не помешает, если ты, по меньшей мере, встретишься с ним. Посмотришь, как он тебе покажется, и тогда решишь, что делать.

– Не обещаю, но все может быть.

– Джон, тебе нужно перед кем-то выговориться.

– Я найду себе слушателя.

– Но это не должен быть первый встречный.

Беккер рассмеялся.

– Разумеется, я не стану раскрывать душу перед первым встречным. Мне надо найти такого, кто, черт возьми, поймет меня, а таких наберется – по пальцам пересчитать.

Он поднялся, заканчивая разговор.

– Мне нужно, чтобы ты остался в деле, – сказал Маккиннон. – Ты можешь довести его до конца.

Рука Беккера задержалась на дверной ручке.

– Уверен, ты можешь поймать этого сукиного сына, – добавил Маккиннон.

– Я тоже в этом уверен, – эхом откликнулся Беккер. – Это-то и пугает меня больше всего.

– Не бросай это дело, прошу тебя.

– А что, у меня, пожалуй, есть резон остаться, – задумчиво сказал Беккер. – Поймав его, я найду себе подходящего собеседника, чтобы поговорить о моих проблемах. Он один из тех немногих, кто способен меня понять.

– Так ты останешься? Джон, кто бы он ни был, он последний мерзавец, и ты можешь его поймать.

Беккер все медлил уходить.

– Меня не волнует его поимка, меня волнует, что я могу от него заразиться.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, но он – хладнокровный убийца. В монреальском аэропорту он убил двоих, чуть не прикончил третьего, потом ради паспорта убил четвертого, и это все, видимо, еще до того, как он приступил к выполнению своего основного задания...

– Почему именно я нужен тебе для этого дела? – спросил Беккер. – Что во мне такого особенного, ведь у тебя под рукой целая армия других агентов?

– Их я тоже привлеку к расследованию, – сказал Маккиннон. – Или это сделаешь ты. Они достаточно квалифицированы, но они – исполнители, их необходимо направлять, а у тебя особый дар.

– Какой еще особый дар?

– У тебя особый талант к этой работе – дар сопереживания.

– Сопереживания, – ровным голосом повторил Беккер.

– Называй это как хочешь, но со стороны кажется, что ты можешь предвидеть, на что способны люди определенного сорта. Как это у тебя получается, я не знаю. Возможно, Джон, у тебя действительно дар предвидения, а насколько мне известно, это большая редкость. Ты словно можешь читать мысли таких людей.

Беккер криво усмехнулся.

– А что, если я начитаюсь их до обалдения и сам стану думать, как они?

Маккиннон предпочел пропустить его вопрос мимо ушей.

– Джон, даже при всех своих недостатках ты на стороне добра. Ты нам нужен. Ты сделаешь чертовски хорошее дело, если уберешь этого типа с улиц.

– Я подумаю, – пообещал Беккер.

– Что случилось в Детройте? – спросил Маккиннон. Беккер опустил взгляд на свою руку, сжимавшую дверную ручку, и секунду изучал расположение вен.

– Я все изложил в рапорте.

– Предельно сухо и конкретно. Что случилось?

– Я навестил отца Роджера Бахуда.

– Ну и?

– Отец часто бил Бахуда, и в один прекрасный день молодой Бахуд воткнул конец вешалки ему в ухо, превратив в растение.

– Ты виделся со стариком?

– Я провел с ним около часа.

– Что он тебе сказал?

– Он не может говорить, – объяснил Беккер, – тем не менее, мы прекрасно пообщались. Это было нечто вроде сентиментального экскурса в прошлое.

Наступила тишина. После паузы Маккиннон повторил:

– Останься в деле, Джон. Если хочешь поговорить с Голдом, я дам тебе направление к нему. Не хочешь, не ходи. Оставляю это на твое усмотрение, но прошу, останься в деле.

– Я дам тебе знать.

– Не бросай это дело, Джон, – сказал Маккиннон в спину Беккеру.

Когда Беккер вышел, Маккиннон придвинул к себе блокнот и написал на чистой странице «Беккер». Затем после краткого раздумья добавил рядом «Голд». Через мгновение он зачеркнул слово «Голд» и какое-то время смотрел на фамилию Беккера.

Потянувшись, он с некоторым изумлением осознал, что в течение последних нескольких минут совсем не чувствовал боли. Затем он вырвал из блокнота листок с фамилией Беккера и, смяв, выбросил его в мусорную корзину.

Теперь, когда все было сказано и сделано, Маккиннону пришлось признаться себе, что он никудышный психоаналитик и отец-исповедник. И даже, может быть, никудышный друг, но зато превосходно умеет добиваться того, что ему нужно.

Наступила ночь. Свет в комнатах Говарда и Кейна наконец-то погас, квартиру освещали только огни города внизу, в остальном она была погружена во мрак, и Майра, наконец, могла покинуть свою комнату. В такие минуты она чувствовала себя оборотнем, вылезающим из своей пещеры на зов полной луны и преображающимся в уродливую шутку жестокой природы. В фильмах ужасов оборотни – это всегда люди, ставшие чудовищами не по доброй воле, которые стремятся противостоять своим кошмарным метаморфозам и горят желанием получить серебряную пулю – единственное средство, способное избавить их от безраздельной власти луны. Вампиры, казалось, обожали свое призвание, и никто никогда не сожалел об их гибели, тогда как у Майры оборотни вызывали симпатию.

Она не встречалась с Кейном со времени их знакомства два дня назад. Майра выходила поесть только в тихие, ночные часы. Если бы только она могла возникнуть прямо перед ним, мечтала девушка, с хорошо спрятанными под одеждой недоразвитыми членами, словно актриса после поднятия занавеса, она бы постаралась общаться с ним подольше. Он бы отвечал на ее улыбки и шутки – он интеллигентен. Она бы нравилась ему, пока оставалась неподвижной. Правда, чтобы уйти, ей тоже понадобился бы занавес. О, если бы она могла стать на пару часов королевой, пылкой королевой Елизаветой – молодой, а не современной матроной, – с нарисованным, фарфоровым личиком и рыжими волосами, она дала бы Кейну аудиенцию, пофлиртовала бы с ним в величественной королевской манере, посмеялась бы вместе с ним, подразнила бы его недосягаемой славой, тянущейся за шлейфом ее горностаевой мантии, а затем милостиво отпустила бы, чтобы получить возможность слезть с трона и никем не видимой дохромать до спальни.

Пока эти фантазии могли осуществиться только в ее воображении, Майра оставалась в своей комнате. Она, конечно, видела Кейна и следила за каждым его движением, когда он появлялся около ее двери, но Кейн редко смотрел в ее направлении после вчерашнего поразительного эпизода с подмигиванием. Майра больше не была уверена, что это ей не померещилось. Ее воображение вполне могло разыграться при виде его руки, проткнутой шилом для колки льда, думала девушка. Кейн больше ничем не выдал, что знает о том, что она наблюдает за происходящим в гостиной, но о Майре он помнил. Она слышала, как он спрашивал Говарда, выходит ли сестра когда-нибудь из своей комнаты. И еще, когда они вечером смотрели телевизор, Кейн поинтересовался у Говарда, не следует ли им попросить Майру присоединиться к компании.

Говарда ужаснуло это предложение, и он промямлил что-то о том, что сестра любит уединение. Брат любит ее, понимала Майра, и не желает делить с другими.

Майра намазала паштетом хлеб, порезала салат (зачем ей следить за весом? для кого сохранять фигуру?) и стоя поела, прислонившись к кухонному столу. Макароны с соусом почти обжигали рот. Было темно, мужчины спали, но девушка боялась, что Кейн может снова появиться в гостиной: она слишком мало знакома с ним, чтобы досконально знать его привычки. Прихватив в качестве десерта яблоко, Майра поковыляла обратно в свою комнату, напоминая самой себе диснеевскую ведьму, подарившую Белоснежке отравленный плод. Правда, ведьмы всегда горбатые, а она – нет: спина у нее прямая и гладкая. Отражение в зеркале показывало Майре прямую линию позвонков, но при ходьбе ей приходилось кособочиться из-за короткой ноги, и девушка ощущала себя горбуньей.

Едва она оказалась у себя, как послышался звук открываемой двери, и в гостиную вышел Кейн – в полотенце, обернутом вокруг бедер. Майра ясно рассмотрела его, пока он шел к окну, желая взглянуть на ночной город. «Боже мой, до чего он красив»! – пронеслось у нее в голове. Длинный торс Кейна покрывали волосы, тянувшиеся от линии горла по мощной, широкой груди и уходившие сужающейся полоской под полотенце. Волосы росли также на его икрах, бугрящихся мускулами, словно он стоял на носочках. «Какой он сильный и мужественный с виду, – подумала Майра, – гораздо красивее плоскогрудых самцов из журнальчиков Говарда». Кейн был настоящим, в буквальном смысле этого слова, мужчиной – из плоти и крови, и находился на расстоянии всего протянутой руки... Он походил на медведя, такого красивого-красивого медвежонка...

Майра постаралась успокоить дыхание, чтобы он ее не услышал. Девушке казалось, что ее дыхание слышно всему дому. Кейн наклонился к объективу телескопа, и полотенце свалилось на пол.

«Боже! – мысленно ахнула Майра. – Как он огромен! И прекрасен. Господи, до чего же он прекрасен! И это в спокойном состоянии? Господи, да такую красоту стыдно прятать под одеждой»! Она впервые в жизни видела наяву мужскую плоть.

Кейн забавлялся с телескопом, но Майра едва осознавала, что он делает. Ей только хотелось, чтобы он вечно стоял около окна – обнаженный и не знающий стыда, как Адам.

Но телескоп быстро надоел Кейну. Слишком быстро, по мнению Майры. Он потянулся, затем, уперев ладони в поясницу, прогнул спину, выставив таз в направлении Майры. «Боже!» – мысленно простонала она. Кейн, не наклоняясь, поднял полотенце пальцами ноги, перехватил его рукой, и направился к себе в комнату. Мускулы на его ягодицах играли при каждом шаге.

«Господи, как бы удержать его, – думала Майра. – Может, сказать, что я могу показать ему интересные виды в телескоп? Или предложить чашку горячего молока от бессонницы? Или просто сорвать с себя ночную рубашку и разлечься перед ним на полу?»

В конце концов она плюхнулась на кровать, но возбуждение не давало девушке заснуть. Она знала, что займется мастурбацией, но даже после этого все равно не сможет заснуть. Он здесь, в ее квартире, проносились в голове Майры лихорадочные мысли. Сильный и дикий мужчина, который так ее возбуждает. Здесь, на расстоянии вытянутой руки, в нескольких секундах ходьбы через гостиную, за дверью, в кровати ее матери. Она может преодолеть эту дистанцию меньше, чем за минуту. Может, но не станет этого делать.

Интересно, выйдет ли он завтра ночью взглянуть на город? Пусть завтра ему снова не удастся заснуть, молилась Майра, тогда у нее тоже случится бессонница.